Эллада

Надсмотрщик

Вручив бич, атрибут власти, управляющий направился к рабам, дробившим породу. Анаксимандр отправился следом. Сделав десяток шагов, Мегабаз остановился.

— Вот что, купец. Бредни свои о свободе забудь. Ты раб до конца своих дней. Будешь умным, можно неплохо устроиться и рабом. Бежать отсюда и не думай, свободы не обретёшь, а себя погубишь. За краем площадки отвесный обрыв, по которому можно спуститься только на верёвке. А её ещё надо раздобыть и как-то припрятать. Ночью рудник стерегут вооружённые охранники с собаками.

Перед дробильным участком Мегабаз опять остановился, ткнул в бок бичом шедшего рядом Анаксимандра.

— Вот ты зол на меня, потому что я тебя избил и могу избить, когда вздумается. И ты рад бы мне отплатить, да не можешь. Я ловчей тебя, ты рукой взмахнуть не успеешь, как я свалю тебя. Да и вообще, если руку на меня поднимешь, тебя другие надсмотрщики и охранники на части разорвут. Таков здесь закон. Ты зол на меня, так излей свою злость на них, — Мегабаз указал бичом на рабов. — Бей! Не будешь бить, сам окажешься среди них. Мне ты безразличен, что надсмотрщиком будешь, что рудокопом, мне всё равно. Хозяин имеет на тебя виды и велел обучать, поэтому я с тобой разговариваю.

Они приблизились к дробильщикам, те работали как заведённые. Один из рабов, только что притащивший от шахтной норы камни, не заметив опасности, опорожнил корзину, поставил набок и, опираясь на неё, переводил дух. Управляющий указал на него новоиспечённому надсмотрщику.

— Видишь его? Бей! Раб отдыхает только в могиле, всё остальное время работает. Бей!

Раб, услышав разговор, обернул лицо, зрачки от ужаса мгновенно расширились. По лицу его невозможно было определить возраст. Серое, измождённое, со свалявшейся бородой, оно представлялось маской неведомого доселе театра. Анаксимандр стегнул раз, другой. Ему приходилось наказывать рабов. Как же иначе? Но наказывал обычно разгневавшись на леность или нерадивость. Этот же человеконогий ни в чём перед ним не провинился, и он не испытывал к нему злобы. Мегабаз оттолкнул сердобольного надзирателя.

— Разве так бьют? Смотри!

Засвистел бич, тело раба скукожилось, вздрагивало от побоев. Нанеся десяток ударов, Мегабаз прекратил избиение.

— Запомни, раб должен работать, причём бегом. Станешь жалеть, окажешься среди них. Больше повторять не буду, — предупредил управляющий.

Наказав ленивого раба и вразумив бестолкового надсмотрщика, Мегабаз объяснил смысл производимой на дробильном участке работы. От шахтных нор рабы перетаскивали поднятую породу на участок. Здесь её сортировали. Пустая порода шла в отвал, рудная дробилась молотами. На зернистой, грязно-буроватой породе местами проступали серо-чёрные полосы с металлическим отливом, это и была руда. Анаксимандру надлежало строго контролировать работу сортировщиков. Ошибки не допускались и не прощались. Всякая ошибка — злой умысел. Злой умысел жестоко наказывался. Дроблённая руда измельчалась мельницами, каменные жернова которых вращали опять же рабы. Измельчённая руда ссыпалась в кучу, и поступала под заботы плавильного участка. Кроме Анаксимандра, на участке работали ещё три надсмотрщика.

Потянулись однообразные дни. Первое время Анаксимандр жил как заколдованный. Словно злой чародей одурманил разум, лишил воли. По бесцветному небу влеклось чёрное солнце с колючими лучами. Какие-то существа окружали его, что-то требовали, говорили непонятные речи. Существа эти были абсолютно безразличны Анаксимандру, как стали безразличны еда, питьё, неудобства быта. Переход из свободного состояния в рабское лишил его душевных сил. Причём этот переход совершился совершенно неожиданно, внезапно, когда Анаксимандр радовался жизни и находился на гребне удачи. Беда грянула как гром с ясного неба, и своей непредвиденностью породила безысходность, подавленность внутренних, жизненных сил. Но не только внезапность перемены судьбы угнетала душу милетянина. Душа полнилась едкой горечью, словно предал близкий и доверительный друг, предательством своим повергнув в отчаяние и мрак. Чего ждать от жизни, людей, если предают близкие друзья, коим доверял, как отцу с матерью? Афины на его любовь и восхищение ответили чёрным недоброжелательством. Передняя, парадная стена афинского общества, изображающая братолюбие, справедливость, прикрывала злобу и коварство. Люди, с которыми ещё недавно ликовал на празднике, устройством жизни коих восхищался и брал его в пример, теперь представлялись злонамеренными лицемерами, волками, рядящимися в овечьи шкуры. Кем были пираты, продавшие его в рабство, Анаксимандра даже не интересовало, то был сброд без роду и племени. Лаврионовы рудники принадлежали Афинам, и Лисагор является гражданином Афин, это было главным.

Однажды из шахтной норы извлекли на канатах харкающего кровью рудокопа. От ударов бичей он даже не вздрагивал, лишь глухо стонал. По приказу Мегабаза принесли истрихиду. Истязал умирающего сам управляющий. Лицо его во время наказания сделалось страшно и отвратительно. Выпученные глаза с расширенными зрачками горели, словно у злого демона, губы, растворившись, обнажили хищный оскал, в уголках рта показались мелкие пузырьки слюны. Тело рудокопа превратилось в кровавое месиво и не подавало признаков жизни. Остервеневший управляющий отбросил изуверский бич и пинал безжизненное тело ногами. Утомившись, перевернул рудокопа на спину. Застывшие глаза безжизненно смотрели в небо. Мегабаз сплюнул и, неожиданно успокоившись, буркнул:

— На свалку!

Два шахтных надзирателя схватили мёртвого рудокопа за ноги, уволокли за бараки, сбросили тело с обрыва. Анаксимандр отвернулся, глядел, как куют крицу. Нормальный человек не мог смотреть на подобное зверство. Мегабаз не человек, зловредный демон. Вид крови действует на него, как неразбавленное вино на дикого скифа, не знающего меры. Работы продолжались, словно происходящее было обычным явлением. Да так оно и было. Тупость, непротивление рабов, на глазах у которых так бесчеловечно умертвили их сотоварища, поражала. Но равнодушие человеконогих было кажущимся. Измождённый раб, похожий на болезненного старика, доживающего последние дни, тащивший корзину с породой, явственно произнёс:

— Счастливец, он обрёл свободу!

Разве смерть это свобода? Глупые люди. Смерть это небытие. Конструкции видиков разрушаются. Видики разлетаются в пространство, влекомые космическими силами, и навряд ли когда-нибудь воссоздадут рассыпавшуюся структуру. Нет, такая свобода ему не нужна. До такой свободы два шага. Дойти до обрыва и броситься вниз — чего проще? Смерть — избавление от мук, но и небытие, пустота.