Эллада

Рынок

На рыбном кругу брякал бронзовый колокол, оповещая покупателей о привозе свежего товара, и верное направление в шумливой толпе, заполонившей рыночную площадь, Анаксимандр определил быстро, и также быстро отыскал Хрисиппа, на которого ему указали дома, в Милете. Все трапедзиты мира казались единокровными братьями — крючковатые носы с горбинкой, скользящие оценивающие взгляды, морщинистые лбы, скорбно-обиженные лица с желтоватой кожей, словно повелителей денег точила неизлечимая внутренняя болезнь.

Обменяв деньги, Хрисипп спросил:

— Почему меня искал? Милетские деньги любой трапедзит обменяет. Дело ко мне есть?

— Есть, есть, — скороговоркой пробормотал Анаксимандр, обрадовавшись, что трапедзит сам заговорил на нужную тему. Вытащил из-за пазухи небольшой папирус, свёрнутый трубкой, протянул Хрисиппу. — Милетский трапедзит Тимандр выдал заёмное письмо на 6000 драхм на твоё имя.

Прежде чем сломать, Хрисипп скрупулёзно осмотрел печать, развернул свиток, оглядел симболон[15], внимательно прочёл текст, опять долго рассматривал симболон, перечитывал текст, то, приближая папирус к носу, то, отставляя на вытянутой руке. Сокрушённо объявил:

— Знаю Тимандра. Знак и печать подлинные, письмо верные. Большая сумма, целый талант. Когда желаешь получить деньги?

— Да я пока хотел лишь удостовериться, что деньги получу. После праздников начну товары закупать, тогда и подойду.

— Подходи, когда решишь, не забудь свидетеля найти. Предупреди за день, я деньги приготовлю.

На том и порешили, Анаксимандр направился в лавку благовоний, где в нетерпении его поджидал Хремил.

На рыбном кругу волей-неволей пришлось задержаться. Экономя время, Анаксимандр направился не вокруг торжища даров моря, а буром полез напролом. Только что, когда искал трапедзита, мимо прилавков пробирался свободно, требовалось лишь поворачиваться порезвей. Но правильно гласит народная мудрость: «Прямо только вороны летают». У второго стола разразилась свара, прыткого милетянина стиснули со всех сторон, не позволяя и шагу ступить. Толстуху в огромном бесформенном чепце и необъятной грудью, колыхавшейся под хитоном, длинная и сухая как жердь бабёнка, обвиняла в жульничестве, призывая в свидетели весь род людской. «Сама видала, как брызгала! У неё под хитоном кувшинчик с водой спрятан. Обыскать надо! — визгливо причитала разгневанная баба, указывая одновременно и на торговку, и на корзину с рыбой. — Рыба-то мокрая, гляньте, гляньте, люди добрые! У-у, жульё! Погибели на вас нету!» У «жердины» тут же отыскались доброхоты, в лицо толстухе летели оскорбления, глаза метали молнии, готовые испепелить торговку. Бедняга покрылась потом, нижняя губа отвисла и тряслась, из уст вырывались оправдания: «Не брызгала, не брызгала! Врёт она!» Оскорбления перешли в угрозы, момент для торговки наступил критический. Участь её могла оказаться плачевной, но нашлась холодная голова.

— Уважаемые! — воскликнул широкоплечий мужчина с квадратной бородой, притиснутый разгневанной людской массой к самому прилавку. — Уважаемые! К порядку, к порядку! Не надо из себя выходить. Пусть агораном[16] разберётся.

Сварливая баба, устроившая переполох, не унималась.

— Ага, дождёшься их, как же. Как не надо, так вечно под ногами крутятся, как жуликов ловить, так не дозовёшься. Отобрать у ей рыбу, вот и весь сказ, в другой раз поостережётся.

— Не бузи! — жёстко оборвал скандалистку широкоплечий. — Вон, идёт уже.

Толпа и вправду раздалась в стороны, давая проход важному коротышке с нахмуренным челом. Взоры обратились на блюстителя рыночных порядков, а из-под стола показалась вихрастая мальчишечья головёнка, худая, быстрая лапка нырнула в корзину и вернулась с зажатой в ладошке сардиной. Действо произошло столь быстро, что Анаксимандр усомнился, видел ли он сей неблаговидный поступок. Агораном заглянул в корзину, подозрительно посмотрел на торговку, обратился к толпе:

— Что случилось, уважаемые? Только по одному, не все сразу.

— Вот она, — прежним визгливым голосом, вызвавшим гримасу на лице коротышки, возвестила «жердь» и для верности указала пальцем, — вот она рыбу водой поливала. Сама видела. Вели скифу[17] обыскать, она в хитоне кувшин с водой прячет.

Толстуха задохнулась от негодования, лицо налилось свекольной краской, глаза выпучились. Агораном жестом велел торговке молчать, спросил у сгрудившихся и напиравших на него покупателей:

— Свидетели есть?

Свидетелей не оказалось, зато к толстухе вернулся дар речи.

— Уважаемый, меня послушай. Солнце ещё не поднялось, жары нет, какой же рыбе быть, как не мокрой? Сам посуди, сардины нарасхват идут, зачем мне их водой поливать? Со зла эта жердина на меня клепает. У-у, злыдня!

— Тихо, бабы, не лайтесь! Сейчас разберёмся, — агораном призадумался.

— А она дело говорит, — широкоплечий вступился за торговку. — Рыбу в полдни водой поливают, когда покупателей мало. Сейчас-то зачем? Да они в цене не сошлись, я же тут стоял, ждал, пока вот эта рыбу купит. Она обол дала, та ей десять сардин выложила. Этой не понравилось, рыба, дескать, мелковата, ещё полдесятка добавь, та ни в какую. Вот и заспорили. Ты кончай эту свару, меня работа ждёт, а я бабьи склоки разбираю.

Симпатии толпы переменились. Уже в адрес сварливой покупательницы слышались гневливые выкрики, своими претензиями та застопорила торговлю, а народ с утра в рыбном ряду собирался ремесленный, занятой, временем для склок не располагающий. Разбирательство прервалось воплем старика, продававшим рыбу рядом с толстухой. Малолетние воришки — бич всякого рынка — чистили под шумок всё подряд и впопыхах опрокинули у старика корзину. Поймать злоумышленников не удалось, благодаря малому росту, двое воришек ужами скользнули меж ног толпившихся людей и скрылись.

— Это из-за тебя всё! — негодовал старик, грозя скрюченным пальцем. — Не нравится цена, сама иди лови. Да она и ко мне подходила. Даёт обол, а рыбы требует на драхму.

Старик назвал «жердину» «общипанной вороной» и принялся собирать рассыпанную рыбу. Агораном выговаривал склочнице:

— Ещё устроишь скандал, я тебя саму оштрафую.

Рыночное происшествие неожиданно вспыхнувшее, словно куча сухой соломы от коварной искры, также быстро как солома прогорело, и уже всяк занимался своим делом. Повинуясь движению людского потока, Анаксимандр оказался за пределами нервного рыбного ряда.

Казалось бы, пустяк, сразу и непонятно, что к чему, первый раз услышишь — бестолковый закон. Призадумаешься, — власть о городском люде печётся, для которого драхма — большие деньги, день-два трудиться надо, чтобы заработать. Особое попечение агораномы оказывали рыбному кругу, но и хлебные ряды не оставались без внимания, там несли службу ситофилаксы[18]. И неумолимые скифы с хлыстами за поясом поблизости крутились. Рыбным торговцам строго-настрого запрещалось обрызгивать рыбу водой. Заветреную рыбу кто возьмёт? Волей-неволей цену придержишь, чтобы побыстрей товар разобрали, иначе, с чем пришёл, с тем и уйдёшь. Рыбу, пожалуйста, покупай, сколько хочешь. Вот хлеб — особый товар. Ушлым людям предел не поставить — живо сообразят, что к чему. Через бездельников, которые за дармовщинкой да лёгким заработком гоняются, да хоть и собственных рабов к делу приспособят, живо хлеб скупят, попридержат, да и продадут с наваром. Кому-то навар, кому-то беда. А если граждане бедствуют, то и государство ткни — развалится. Своего хлеба в Аттике давно не хватает, купцы, что с Понта Евксинского зерно возят, процветают. Оборотистые люди любую нехватку себе на пользу обернут. Властям ухо востро держать надо. Кто во власть своих людей выбирает, тот всем и заправляет, о том она, власть, и печётся.

Продажа масла заняла весь день. Сделка, совершённая к обоюдному согласию, взаимно расположила купцов, и подвигла к дружескому соучастию. Афинянин взялся покровительствовать милетянину. Планы Анаксимандра о закупке оливкового масла и расписных амфор выслушал, словно просвещённый горожанин рассуждения наивного хлебопашца.

— Хороший прибыток получишь, не спорю. Масло — ходовой товар. Но, если хочешь иметь настоящий барыш, закупи серебро. Верное слово говорю, афинское серебро везде с барышом продашь. Сам прикинь, откуда милетские златокузнецы серебро берут? Насчёт серебра поинтересуйся у Гефестиона. На агоре спустись по ступеням, минуй Булевтерион, как раз к храму Гефеста и выйдешь. Возле храма кузнечные поделки и продают. Там же и торговцев металлом встретишь. Кстати, деньги на хранение жрецам Гефеста отдай, и в сохранности пребудут, и под рукой. Подумай.

— Уговорил. Пожалуй, и то, и другое, и третье возьму, — Анаксимандр махнул рукой и рассмеялся от полноты чувств. — И амфоры возьму, и масло, в Милете их уже ждут. И на серебро денег хватит, у меня заёмное письмо на талант имеется.

— Ишь, ты-и! — Хремил вскинул брови и потрепал друга по плечу. — Видно, если такими деньгами ссужают, большим почётом в своём Милете пользуешься. И лачужку, наверное, имеешь белокаменную, о двух этажах, с садом и бассейном.

— Ещё и мраморная кора[19] в саду стоит, — опять засмеялся милетянин. — Свидетелем пойдёшь? Я никого в Афинах не знаю, а трапедзит свидетеля затребовал.

— Отчего ж не пойти? Пойду, с меня не убудет, хорошему человеку всегда рад услужить. Смотришь, сам в Милет нагряну, и ты мне чем-нибудь поможешь. Знаешь что? Приходи ко мне сегодня обедать. Кунаками сделаемся.

Предложение добродушного афинянина пришлось по душе. Почему и не завести знакомство в Афинах? Честной торговле это на пользу. А Хремил Анаксимандру понравился.

Деньги, вырученные от продажи розового масла, Анаксимандр сдал на хранение жрецам Гефеста, заодно преподнёс в дар храму кинжал, купленный тут же на площади у задержавшегося коринфянина. Седобородый жрец, принимавший деньги на хранение и дар богу, не отказался просветить щедрого чужестранца о порядках торговли металлом и кузнецкими изделиями. Благодаря непринуждённой общительности и щедрости, Анаксимандр выяснил интересующие его вопросы: цены, дни, по которым привозят серебро, как вести дело с тем или иным купцом.