Эпопея любви

XXI. Кладбище Избиенных Младенцев

Все было кончено. Екатерина вполголоса отдала девушкам какие-то приказания, и фрейлины по одной начали покидать церковь. Одна девушка, выйдя из храма, подошла к стоявшим у дверей мужчинам и что-то им сказала. Четверо мужчин вошли в церковь, приблизились к алтарю. Екатерина Медичи, завернувшись в длинный черный плащ, молилась, стоя на коленях. Увидев вошедших, она молча указала им на труп графа де Марильяка.

— А эту забирать? — спросил один, посмотрев на Алису де Люс.

Королева отрицательно покачала головой. Слуги вынесли тело Марильяка из церкви. Екатерина задула свечи, горевшие справа и слева от дароносицы. Лишь слабый свет от факела под самыми сводами рассеивал теперь темноту.

Королева наклонилась над человеком, недвижно лежавшим у подножия алтаря. Это был монах Панигарола.

Положив руку ему на грудь, Екатерина убедилась, что сердце монаха слабо бьется. Тогда она вытащила из кошеля у себя на поясе флакон и, откупорив, поднесла его к лицу Панигаролы. Тот, однако, не приходил в себя.

— Но он все же жив! — пробормотала королева. Наконец по телу Панигаролы пробежала легкая дрожь и он приоткрыл глаза.

«Прекрасно, — подумала Екатерина. — Он все время был без сознания: ничего не видел, не слышал».

Монах поднялся. Ему казалось, что он вернулся из загробного мира, разум его ослаб, мысли расплывались. Екатерина взяла Панигаролу за руку и подвела к телу Алисы.

— Она мертва, мой бедный маркиз, — с грустью произнесла королева. — Видите, он убил ее… Я не смогла помешать… Он увидел письмо у вас в руке, вырвал его, прочел… Граф впал в бешенство, набросился на милое дитя, буквально исполосовал несчастную кинжалом. Алиса упала, а он добил ее… Но вы отомщены… Граф выбежал на улицу, обезумевший, весь в крови… Там меня ждали дворяне из свиты. Они решили, что он набросился на меня… В общем, труп Марильяка уже плывет по Сене. Прощайте, маркиз… Тело этой несчастной я оставляю вам… проводите ее в последний путь… И да хранит Господь душу Алисы де Люс!

Екатерина попятилась назад и исчезла во тьме словно призрак, покинувший мрак лишь для того, чтобы свершить свое черное дело. Через минуту королева уже шла по улицам Парижа. Она шагала одна, с кинжалом в руке, без охраны, пешком. Ей не было страшно: душа ее насладилась пережитым кошмаром. Счастливая и спокойная, возвращалась Екатерина Медичи к себе во дворец.

Панигарола остался один на один с Алисой. Он наклонился над телом, положил руку на ее обнаженную грудь, но биения сердца не уловил — Алиса была мертва. Монах выпрямился, огляделся, ища что-то глазами, наконец нашел. Он направился к чаше со святой водой, намочил носовой платок тонкого батиста и принялся осторожно обмывать кровавые раны Алисы.

Хотя церковь погрузилась в полную темноту, Панигарола двигался в храме бесшумно и уверенно, словно при свете дня. Он трижды смачивал платок в чаше, так что вода в ней стала цвета крови. По необъяснимой случайности лицо Алисы не было задето; удары кинжалов пришлись в основном на грудь, плечи и руки. Монах обмыл все раны и посмотрел на лицо девушки: она была прекрасна, в неверном свете факела Алиса казалась идеальным воплощением красоты.

Панигарола осмотрел раны на ее теле и насчитал семнадцать, но все это были лишь глубокие порезы, ни один важный орган они не затронули.

— Раны не смертельны, — прошептал монах.

Осматривая покойницу, Панигарола заметил на указательном пальце правой руки перстень, жуковина которого была словно надломана. Он с трудом стянул перстень с холодеющей руки, потом зажег свечу и с болезненным любопытством рассмотрел кольцо. Во вскрытой жуковине монах обнаружил остатки белого порошка. Он прикрыл углубление камнем, чтобы порошок не высыпался, и надел перстень себе на мизинец.

— Мое обручальное кольцо! — прошептал он. Панигарола попытался прикрыть тело Алисы, но платье на груди было совершенно изодрано. Тогда монах сбросил с себя грубошерстную коричневую рясу и завернул в нее покойницу, сам же остался в богатом наряде аристократа. Он легко, почти без усилий, поднял на руки прикрытое рясой тело и вышел из церкви.

У дверей стояла дорожная карета: о ней-то и упоминала Екатерина. К маркизу де Пани-Гарола подошел человек, видимо, кучер и сказал:

— Монсеньер, карета ждет вас…

— Это для меня? — спросил монах.

— Да, монсеньер. У меня приказ ехать через Лион в Италию. Все готово, садитесь.

Маркиз молча положил Алису в карету, затем закрыл дверцу, вышел вперед и, взяв лошадей за поводья, медленно повел их по улице. Карета покатилась, а удивленный кучер так и остался сидеть на своем месте, недоумевая: «Королева сказала, что я повезу новобрачных… Новобрачная, видно, в карете, но почему на ней монашеская ряса?»

Было уже два часа ночи, временами сильные порывы ветра заставляли лошадей останавливаться и пятиться назад. Кучер жался к стенке кареты, все пугало его: и странный дворянин, шествовавший будто призрак, и буря, бушевавшая вокруг.

— Куда он? Куда он идет? — шептал перепуганный кучер. — Что за странное свадебное путешествие? Мне страшно, страшно…

Панигарола вдруг остановился, и кучер понял, что они добрались до места. Он огляделся и в ужасе перекрестился:

— Кладбище Избиенных Младенцев!

Монах открыл карету и вынес на руках тело Алисы де Люс. Он положил покойницу у низкой кладбищенской ограды и постучал в окошко прилепившейся к стене кладбища хижины.

Кучер с ужасом воззрился на ту, кого он счел новобрачной. Порыв ветра откинул с ее лица капюшон-рясу, и кучер понял, что перед ним покойница. Он прошептал дрожащими губами молитву, что есть сил хлестнул лошадей, и карета, словно подхваченная ураганным ветром, с грохотом унеслась в ночь.

На стук Панигаролы отозвался из хижины дрожащий голос.

— Кто там еще?

— Мне нужен могильщик.

Из дверей хижины вышел старик с чадящим светильником в руках. Он с изумлением посмотрел на неожиданного гостя, разбудившего его в такой час.

— Преподобный Панигарола! Вы?! И в таком наряде…

— Ты меня знаешь?

— Кто не знает вашего преподобия? Ваши проповеди все слышали.

— Хорошо, раз ты знаешь, кто я, то поймешь, что меня ослушаться нельзя. Бери лопату и пошли…

— Стало быть, копать… — боязливо произнес старик.

— Да, копать! Копать могилу… — сказал монах таким тоном, что у могильщика кровь застыла в жилах.

Старик затрепетал, холодный пот выступил у него на лбу. Голос Панигаролы не походил на человеческий: так заговорил бы покойник, будь у него дар речи. Могильщик покорно схватил кирку и лопату. По знаку своего мрачного посетителя старик отпер ворота кладбища.

Панигарола поднял Алису на руки и понес, с неизъяснимой нежностью прижимая к своей груди. Он обнимал ее так, как обнимает пылкий влюбленный невинную девушку, только что признавшуюся ему в любви. Он баюкал ее, как баюкает неутешная мать только что скончавшегося младенца.

Могильщик остановился и медленно начал рыть могилу. Через час яма была уже довольно глубока. Все это время маркиз де Пани-Гарола, первый возлюбленный Алисы де Люс, простоял у края ямы, держа на руках любимую. Его глаза были прикованы к лицу Алисы, он даже не моргал.

Могильщик трудился над могилой, молнии мертвенным светом озаряли кладбище, ветер ломал деревянные кресты, падавшие с звучным треском, а Панигарола стоял так целый час, как живое воплощение скорби и отчаяния.

Старик закончил работу; монах спустился в яму и уложил Алису в могилу. Он заботливо закрыл ей лицо капюшоном рясы, завернул тело в монашеское одеяние и вылез из могилы. Растерянный могильщик, седые волосы которого развевались на ветру, удивленно указал рукой на труп и спросил:

— Как? Так и хоронить? Без гроба?

— Гроб не нужен, — ответил Панигарола.

— Без савана? Ее и прикрыть-то нечем…

— Сейчас прикроем…

Могильщик не понял, что хотел сказать монах, схватил лопату и собрался уже закидывать тело землей, но Панигарола схватил его за руку:

— Подожди!

Старик остановился, а монах продолжал:

— Она не одна будет в этой могиле.

— А еще-то кто? — пролепетал могильщик.

— Я…

Могильщик даже зашатался от ужаса, он уже не пытался понять, ему казалось, что он спит и во сне его мучают кошмары.

— Уходи, — сказал Панигарола, — вернешься через час. И тогда… тогда ты, не заглядывая в могилу, засыплешь ее. Там будут два трупа: ее и мой… Засыплешь нас обоих. Возьми вот это…

Монах протянул старику тяжелый кошелек, наполненный золотом, целое состояние. Могильщик схватил кошелек и немного успокоился.

— Это мне? Чтобы я молчал? — спросил он, и глаза его алчно блеснули.

Панигарола отрицательно покачал головой.

— Стало быть, это плата за труды.

— Если проболтаешься кому-нибудь, тебя повесят. А за труды тебе не положено, на то ты и могильщик.

— Тогда кому золото?

— Слушай… Может, завтра, может, через неделю, а может, и через месяц сюда придет ребенок, мальчик, черноволосый, черноглазый, худенький и бледный… на вид ему — лет шесть. Ты возьмешь его за руку, отведешь к могиле и скажешь: «Здесь лежит твоя мама. Ты ее искал?» Сделаешь?

— Дело нетрудное.

— Ребенка зовут Жак Клеман.

— Жак Клеман, я запомню. Пусть приходит, молится, дело святое.

Панигарола удовлетворенно кивнул.

— А теперь уходи. Помни, что обещал, и возвращайся через час.

Могильщик, не сводя глаз с монаха, попятился. Панигарола, стоявший на краю ямы, напоминал призрак, вышедший из могилы и готовящийся вернуться обратно, в загробный мир. Старик, несмотря на леденящий душу ужас, почувствовал, что уйти не может. Он отполз в сторону, вцепился в деревянный крест на одной из могил и оттуда стал смотреть. Блеснула яркая молния. В свете ее могильщик различил фигуру человека, падающего в могилу… Потом тьма накрыла кладбище. Полыхнула еще одна молния, и старик ясно увидел, что у края ямы уже никого нет.

Панигарола лежал в могиле, лицо его было обращено к лицу Алисы. В руке монах держал кинжал: он боялся, что смерть наступит не сразу, и хотел ударить себя в грудь клинком. Панигарола поднес к губам перстень и высыпал в рот остатки белого порошка. Все это монах проделал машинально. Затем он положил голову Алисы на свою правую руку и внимательно взглянул ей в лицо. Ни любви, ни ненависти уже не было в этом взгляде: только жалость.

В двадцати шагах, вцепившись пальцами в основание креста, лежал измученный могильщик — лежал и ждал. Прошел час, затем другой. Буря стихла, гроза прекратилась. И лишь с рассветом, когда лучи восходящего солнца залили чистое, словно отмытое грозой небо, старый могильщик подполз к краю могилы и заглянул туда. Он не мог оторвать взгляд от увиденного, как будто завороженный трагическим кошмаром, который вдруг обрел реальность.

Два трупа лежали лицом к лицу, глаза их были широко распахнуты, губы приоткрыты. Казалось, они улыбались друг другу, нашептывая нежные слова. Старый могильщик сбросил с плеч потрепанную овчину и прикрыл лица мертвых. Потом он торопливо закидал могилу землей.