Эрнест Хемингуэй

1

Еще находясь в Испании, Хемингуэй задумал роман. Гражданская война, которую он наблюдал сначала в Испании, а позднее, весной 1941 г. в Китае, давала богатейший материал, концентрацию проблем, военных, политических, социальных. Он сетовал на то, что о войне «меньше всего пишется правды». Пока шла битва с фашизмом в Испании, он в своих корреспонденциях преподносил материал определенным образом, избегал критики ошибок и просчетов республиканцев. А их было немало. Позднее в письме к критику Бернарду Беренсону он так объяснял некоторые обстоятельства создания своего романа: «Я не мог приступить к написанию своей книги до той поры, пока Республика не погибла в войне, и происходило это потому, что я не мог ничего, писать, пока шла война, что могло бы причинить вред Республике. Я верил в нее и старался служить ей, насколько это было в моих силах». Нужна была и определенная историческая дистанция, дающая возможность объективно подойти к описываемым событиям. Если в своих журналистских корреспонденциях Хемингуэй, когда исход борьбы не был еще решен, не мог сказать всего, то в художественных произведениях стремился показать «всю правду», все стороны войны — героику и быт, взлеты и падения. В письме к И. Кашкину из Ки Уэста от 23 марта 1939 года, т. е. в те дни, когда предательская хунта сдала мятежникам Мадрид, мы читаем: «Хотелось бы мне с полным пониманием написать и о дезертирах, и о героях, трусах и храбрецах, предателях и тех, кто не способен на предательство. Мы многое узнали обо всех этих людях».

Роман вобрал в себя многие мотивы, присутствовавшие и в его пьесе, и в новеллах и очерках, и в статьях, написанных ранее в Испании. Теперь он чувствовал себя раскованно, не хотел связывать себя какой-либо идеологической предвзятостью. Хотел быть «просто писателем», запечатлевшим правду такой, какую он знал.

Весь 1939 и первая половина 1940 года прошли у Хемингуэя в работе над романом. Непосредственно процесс писания занял почти 18 месяцев. Если к роману «Прощай, оружие!» он обратился спустя десятилетие после окончания первой мировой войны, то на этот раз он писал по горячим следам событий. Ему надо было спешить, ибо, по его убеждению, надвигалась новая война.

К этому времени уже появилось немало произведений об антифашистской борьбе в Испании — стихов, очерков, репортажей. Это были в основном произведения малой формы, представлявшие живой, оперативный отклик. В них преобладало документально-очерковое начало. Испания, как сказал французский писатель Альбер Камю, была «раной в сердце человечества». Среди тех, кто писал о ней, были советские писатели Михаил Кольцов и Илья Эренбург, французы Андре Мальро и Антуан де Сент-Экзюпери, американцы Теодор Драйзер и Ленгстон Хьюз, чилиец Пабло Неруда, кубинец Николас Гильен…

На фоне этих произведений роман Хемингуэя выделяется масштабностью и высоким мастерством. Это был художественный памятник испанской эпопее.

В письмах Хемингуэя к своему редактору Чарльзу Перкинсу, относящимся ко времени работы над романом, часто появляется имя Льва Толстого. Автор «Войны и мира» был для Хемингуэя вдохновляющим примером. Несколько позднее Хедаийгуэй писал: «Я не знаю никого, кто писал бы о войне лучше Толстого… Я люблю «Войну и мир» за удивительное, глубокое и правдивое изображение войны и народа…» Толстовская эпопея была для него образцом многофигурного, многопланового эпического полотна; и Хемингуэй, исходя из собственной художественной методологии, шел во многом сходным путем. Он также создавал эпос, но особого рода, лирический. Он запечатлел в нем испанские народные характеры и культурные традиции, мудрость простых людей, сцены батальные и мирной жизни, жестокого, насилия и преданной любви, Париж и Мадрид, Валенсию и Монтану.

Включившись в рабочий ритм с конца марта 1939 года, Хемингуэй старался неукоснительно ему следовать. Он начинал работу в 8.30 утра, писал не отрываясь до 2-х часов. «Трудясь таким образом, — замечал он в одном из писем, — я чувствую себя так счастливо и хорошо, как тогда, когда с увлечением писал «Прощай, оружие!». Словно контролируя самого себя, он постоянно сообщал Перкинсу о том, как продвигается дело.

К маю 1939 года им было написано почти 200 страниц текста, к началу июля — 340, это составляло две трети объема произведения. Работу стимулировало и то обстоятельство, что на Кубе Хемингуэй вращался в испаноязычной среде; там же он встретил немало кубинцев-интербригадовцев, а также приехавших из Испании басков. Он общался с республиканским генералом Густаво Дураном, с которым обсуждал специальные военные вопросы. Все это время Хемингуэй не забывал оказывать денежную помощь бедствующим испанским республиканцам, находившимся в эмиграции.

Лето и осень 1939 года Хемингуэй провел в США. Там его застало 1-го сентября известие о начале второй мировой войны; он давно ее предсказывал.

В те дни он продолжал трудиться над романом в родных местах, в Вайоминге. Туда к нему приехала Полин Пфейфер, которая тщетно пробовала наладить их отношения. Но это привело лишь к окончательному разрыву. Затем Хемингуэй уехал в Айдахо, где к нему присоединилась Марта Геллхорн. Осенью 1939 года Марта Геллхорн отправилась в Финляндию освещать ход советско-финской войны. После ее возвращения Хемингуэй оформил развод с Полин Пфейфер и свой новый брак, который, однако, оказался и непродолжительным, и не очень счастливым.

Между тем работа над романом продвигалась; ежедневно Хемингуэй «выдавал» от 700 до 1000 слов. По свидетельству его биографа Карлоса Бейкера, Хемингуэй «после каждого рабочего дня испытывал знакомое чувство опустошенности и вместе с тем готовность с новой решимостью приняться за работу на следующее утро». К апрелю 1940 года было написано уже 35 глав.

В этот момент Хемингуэй начал энергично подыскивать заголовок для своего произведения. «Выбрать хороший заголовок, — напоминал он Перкинсу, — это все равно, что удачный расклад карт при игре в покер». Он остановился на строке из английского поэта XVII века Джона Донна, которая указывала на глубинную гуманистическую тему произведения: человек неотделим от человечества и сопричастен к его судьбе. Развернутый пассаж из Донна был взят им в качестве эпиграфа. Он считал, что этот заголовок «делает роман понятным», говорил, что «перебрал до тридцати возможных названий, но это — единственное, которое было для меня подобно удару колокола».

По мере приближения к финалу Хемингуэй испытывал нарастающее волнение и творческое напряжение. Он дал себе слово, что не будет стричься до тех пор, пока не завершит работу. Дописав сцену подрыва моста, он почувствовал себя вконец измученным, ослабевшим, почти мертвым, казалось, все это произошло с ним самим. Особенно нелегко было расстаться с обреченным на гибель Робертом Джорданом после того, как провел со своим главным героем почти полтора года. 1 июля он решил, что конец близок, и отправил Перкинсу телеграмму: «Мост взорван, завершаю последнюю главу». Настало, наконец, время, когда он мог нанести визит парикмахеру.

2

В «Колоколе» Хемингуэй по-своему запечатлел героическую пору в жизни Испании и ее народа, пору важнейших революционных событий.

Роберт Джордан — главный герой романа. Этот персонаж — идейно-художественный центр произведения. В нем — сосредоточение основных сюжетных перипетий, он несет основную философскую «нагрузку». Выписывая фигуру Роберта Джордана, Хемингуэй, конечно же, опирался на жизненный и нравственный опыт тех своих соотечественников, которые стали интербригадовцами в Испании. Одним из его прототипов считается Роберт Мерримен, преподаватель Калифорнийского университета. Это был человек неординарной судьбы, в юности работал лесорубом, в университете увлекался экономикой, затем учился в аспирантуре, был в научной командировке в Советском Союзе. Когда началась гражданская война в Испании, он уехал туда добровольцем, принял участие в боевом крещении линкольновцев, где получил ранение. В дальнейшем он отличился в ряде операций, был назначен начальником штаба батальона Линкольна и, по-видимому, был убит или пропал без вести весной 1938 года.

Изображая деятельность Джордана в тылу фашистов в качестве подрывника, Хемингуэй опирался на факты, касающиеся работы антифашистских диверсионных групп, которые готовились советскими военными советниками. Об этом Хемингуэю рассказывал советский военный советник Хаджи Мамсуров, впоследствии генерал-полковник, Герой Советского Союза. В Испании его знали под псевдонимом Ксанти. Хемингуэй также «доверил» Роберту Джордану и некоторые обстоятельства собственной биографии (дед и отец героя романа), а главное, создал образ большой обобщающей, типической силы.

Фигура Роберта Джордана была написана уже во многом «новым» Хемингуэем, обогащенным всем тем, что он увидел в Испании. Джордан, конечно, напоминал хемингуэевских «героев кодекса». Но в то же время и существенно отличался от своих предшественников. Он был глубже, духовно и эмоционально богаче их. Это наиболее интеллектуальный, мыслящий среди героев Хемингуэя.

Как это часто бывает у Хемингуэя, Джордан — гуманитарий. Он преподает испанский язык в университете в Монтане. Почти десять лет провел в Испании, путешествуя по этой стране, которую, как и автор романа, искренне полюбил, написал о ней книгу. Взяв академический отпуск, он уезжает сражаться с фашизмом. Сначала воюет в интербригаде, затем становится подрывником, сменив своего погибшего коллегу — русского по фамилии Кашкин. Интеллигентность Джордана «сплавлена» с личным мужеством. Он враг фашизма как в Европе, так и у себя на родине, где тот проявляется в форме человеконенавистнического расизма. Навсегда запомнил он линчевание негра, которое увидел в детстве. И вот этот, казалось бы, сугубо штатский человек становится подрывником, выполняет опаснейшие задания. Джордан прост, демократичен и умеет найти общий язык со всеми людьми.

Непосредственно события в романе происходят в течение трех суток в конце мая 1937 года. По-видимому, это самый важный момент в жизни Роберта Джордана. Он получает в Мадриде задание от республиканского генерала Гольца взорвать мост через небольшое ущелье в фашистском тылу. Мост должен взлететь на воздух в точно определенное время, сразу же после начала тайно запланированного наступления республиканцев, так, чтобы по этой единственной дороге, ведущей к фронту, фашисты не сумели бы срочно перебросить подкрепления, на участок прорыва. Для осуществления этой акции нагруженный динамитом Джордан пересекает линию фронта и, встретив проводника, старика Ансельмо, приходит в расположенный в горах лагерь партизан. Они должны ему помочь. Этот небольшой отряд, во главе которого стоит Пабло, укрылся в маленькой пещере в горах, невидимой для воздушного наблюдения фашистских самолетов. Замаскированы и лошади партизан. Приход Джордана, который сменяет своего предшественника подрывника — русского Кашкина, погибшего в бою, партизаны воспринимают не без чувства тревоги; для них ясно, что взрыв моста должен навлечь на них большие неприятности. Их начнут преследовать патрули, им придется уйти с насиженного места. Особенно враждебен Джордану Пабло; другие партизаны, согласившиеся ему помочь, даже предлагают убить своего вожака, чтобы тот не испортил все дело. Правда, Пабло присоединяется к Джордану, но перед самой операцией дезертирует. Затем в последний момент Пабло все же появляется на поле боя во время атаки.

Все эти трое суток в лагере партизан, с которыми завязываются разнообразные отношения, Джордан готовится к операции, изучает местность, планирует способ подрыва моста. Он приходит к командиру соседнего партизанского отряда Эль Сордо, человеку суровому и мужественному, который согласен выделить ему в помощь своих людей. Однако как раз накануне операции фашисты обнаруживают отряд Эль Сордо, окружают его на холме. Засев на его вершине, Эль Сордо принимает смертельный бой и героически гибнет после того, как фашисты посылают самолеты против отчаянно сопротивляющихся партизан. Джордан слышит шум боя, понимает, что Эль Сордо в беде, но не может прийти к нему на помощь, ибо тем самым он обнаружил бы себя и сорвал выполнение главного задания.

Военная тема переплетается в романе с темой лирической. В лагере партизан Джордан встречает молодую девушку Марию. Фашисты убили ее родителей, над ней совершили грубое насилие. Между ней и Джорданом вспыхивает яркое, сильное чувство. Хемингуэй много писал о любви; история отношений Джордана и Марии — одна из самых волнующих. Трое суток они вместе; их чувства обострены смертельной опасностью и возможной разлукой. Кажется, что они обрели друг друга. «Я всегда тебя любила, только никогда не встречала», — говорит Мария Джордану. «Я — это ты, ты — это я», — убеждает она его. Любовь для Джордана — не возможность укрыться от жестокого мира (как было у прежних героев Хемингуэя). Она одушевлена той высокой целью, во имя которой он сражается.

Никогда прежде не раскрывал Хемингуэй столь подробно внутренний мир своих героев. В «Колоколе» он широко использовал прием внутреннего монолога. В одном из таких монологов Джордана мы слышим столь непривычные для прежних героев «высокие» слова: «…Я люблю тебя так, как я люблю все, за что мы боремся. Я люблю тебя так, как я люблю свободу, и человеческое достоинство, и право каждого работать и не голодать». Раненый, готовый принять смерть, он думает о Марии, о ее спасении. Он словно передает ей эстафету антифашизма. И кажется, что героиня романа возвращается к читателям на новом жизненном витке в образе другой Марии из рассказа «Никто никогда не умирал».

Между тем старик Ансельмо, следящий по приказу Джордана за мостом, замечает, как резко увеличился поток автомашин, идущих к фронту. Партизаны, побывавшие в городе, слышат открытые разговоры о готовящемся наступлении республиканцев. Для Джордана ясно: фашисты знают о планах республиканцев, готовятся к отпору, подбрасывают подкрепления. Наступление захлебнется, ибо лишается фактора внезапности. Джордан направляет молодого партизана Андреса в штаб Гольца с донесением, надеясь, что тот отменит наступление, которое ничего не даст, кроме бессмысленных жертв. Андрес и сопровождавший его лейтенант Гомес встречают Марти, комиссара Интернациональных бригад, который велит арестовать посланцев и намерен их без суда расстрелять. Лишь вмешательство Каркова, советского журналиста, спасет их от гибели. Наконец, донесение передано Гольцу. Но подготовка к наступлению уже идет полным ходом, машина запущена, и Гольц, даже понимая всю бессмысленность этой операции, не может ее остановить…

Подчиняясь военному долгу, Джордан обязан выполнить приказ, хотя понимает его бессмысленность. Вместе с партизанами он атакует мост; описание этого боя относится к самым волнующим, впечатляющим страницам романа. Мост подорван, партизаны, преследуемые фашистами, отходят, и в этот момент Джордан тяжело ранен в ногу. Он не способен более передвигаться, партизаны не могут его вынести с поля боя. У Джордана остается один выход — застрелиться. Так когда-то в тяжелых обстоятельствах поступил отец Джордана и так же, мы знаем, ушел из жизни отец Хемингуэя. Когда-то подрывник Кашкин просил Джордана, чтобы тот пристрелил его: Кашкин боялся попасть в руки врага. Но Джордан решает сражаться до конца, задержать фашистский отряд, прикрывая своих товарищей. Джордан прощается с Марией, которой безмерно тяжело его оставлять. В финале романа Джордан лежит с перебитой ногой под сосной на том самом месте, где с ним встретился читатель на первой странице книги. Он сжимает в руках ручной пулемет и готов принять последний бой с приближающимся фашистским конным патрулем…

3

«Колокол» — сложное по замыслу произведение. Это видно в обрисовке Джордана и других героев. Когда-то в романе «Прощай, оружие!» предшественник Джордана, лейтенант Фредерик Генри, чуравшийся «высоких» слоев, говорил о своей ненависти к войне. Джордан — сознательный участник справедливой антифашистской борьбы. В его предсмертном монологе мы слышим такие слова: «Я сражался за то, во что верил». В начале испанских событий он пережил пору энтузиазма, ощутил себя «участником крестового похода», принявшим на себя долг «перед всеми угнетенными мира». Позднее, во многом под влиянием журналиста Каркова, он стал более трезво смотреть на вещи.

И вместе с тем Джордан не коммунист, «не настоящий марксист». Правда, в горниле антифашистской борьбы он сознательно подчинился «коммунистической дисциплине». Но символом веры для Джордана все же остаются принципы, заложенные в великих документах американской демократии, в Билле о правах, в Декларации независимости. У него с коммунистами — общий враг, но их конечные цели различны.

Безусловно, в уста Джордана Хемингуэй вложил и некоторые собственные тревоги и раздумья. Джордан — достаточно сложная в идейно-психологическом плане фигура. Американец, впитавший в себя демократические идеалы, сталкивается в Испании с мучительными проблемами, порожденными гражданской войной и революцией. Одна из них — неизбежность насилия. Другая — необходимость жертвовать человеческими жизнями во имя высших целей. В Испании Джордан видит, как в пламени борьбы гибнут порой невинные люди, а военная дисциплина проявляется нередко с неоправданной жестокостью. Он переживает внутреннюю борьбу, сомнения, которые были чужды прежним хемингуэевским героям. Джордан понимает необходимость суровости по отношению к врагам, но его внутренний голос не может с этим согласиться: «Ты не должен стоять за убийство. Ты должен убивать если это необходимо, но стоять за убийство ты не должен».

В «Колоколе» вновь проявилось живое чувство Хемингуэя к Испании, ее народу, культуре, ее природе. Партизаны отряда Пабло, живые, подлинно национальные характеры, составляют как бы собирательный образ народа.

Прекрасен старик Ансельмо, терпеливый, миролюбивый и одновременно мужественный, верный помощник Джордана. Лучшие народные черты олицетворяет партизанский вожак Эль Сордо. Своеобычна Пилар, жена Пабло, цыганка, один из самых оригинальных женских образов, вышедших из-под пера Хемингуэя, в которой сочетаются ум и суеверие, хитрость и чувство собственного достоинства. Обаятелен юный Андрес, наивен и беспечен цыган Рафаэль, храбр подросток Хоакин, принимающий смерть вместе с Эль Сордо, великодушен Агустин, соперник Джордана в любви. Эти простые неграмотные люди, разбуженные революцией, поверили в республику и ее идеалы.

Но, симпатизируя людям из народа, Хемингуэй никогда не следовал стереотипам, бытовавшим в литературе «красных тридцатых»: если бедный — то благородный, если богатый — носитель всяческих пороков. Простые крестьяне у Хемингуэя бывают и грубы, и примитивны. Бедность отнюдь не является гарантией от перерождения и жестокости; пример тому — Пабло.

Писатель стремился исследовать истоки испанской трагедии. И здесь он проявил немалую проницательность и смелость. Интересны описания отеля «Гейлорд», образы советских военных советников, внесших большой вклад в защиту республики; в создание регулярной армии, в ее оснащение передовой военной техникой. Направляясь в штаб Гольца, Андрес впервые видит части, готовящиеся к наступлению: колонны автомашин, танки, прибывшие морем из Советского Союза, пехоту в шлемах; он поражен «размерами и мощью армии, которую создала республика».

Свидетель гражданской войны, Хемингуэй не скрывал жестокостей, с ней связанных. В уста Пилар вложен потрясающий по силе рассказ об уничтожении фашистов в родном городке Пабло. Захваченные в плен, они оказываются запертыми в мэрии, где готовятся к смерти и молятся вместе со священником. Пабло организует горожан, которые выстраиваются в два ряда от входа в мэрию до обрыва на берегу реки. Один за другим выходят фашисты из двери и проходят через ряд, где их избивают железными цепями и сбрасывают с берега в реку. Сцену эту нельзя читать без волнения. Хемингуэй не закрывает глаза на то, что в ходе гражданской войны и республиканцы творили жестокости. Правда, как дает понять романист, в избиении фашистов заводилами были анархисты, многие из которых действовали под влиянием винных паров.

Другое дело, что страшный эпизод убийства фашистов не «уравновешен» аналогичной сценой франкистского террора, в чем упрекали романиста. Возможно, писатель не желал «педалировать» брутальные картины. Однако в романе постоянно пусть бегло, но упоминаются франкистские зверства: во время рассказа Пилар Хоакин сообщает, что у него убили отца, мать, зятя, сестру. Находясь в тылу, Джордан постоянно слышал о фашистских зверствах, расстрелах мирного населения. Мария рассказывает о совершенном над ней насилии и об убийстве ее родителей.

В своих испанских корреспонденциях Хемингуэй не раз высказывался о пагубности политики «невмешательства», проводившейся западными державами, которые наложили эмбарго на поставки оружия республиканцам. Несмотря на помощь СССР, перевес фашистов в технике, особенно в авиации, был велик. Джордан и партизаны из отряда Пабло постоянно видят армады фашистских самолетов, летящих у них над головами наподобие «механизированного рока».

Но были и внутренние причины, сыгравшие не последнюю роль в поражении Республики. И об этом Хемингуэй сказал в романе с большей откровенностью, чем кто либо из писателей антифашистов в те годы. В «Колоколе» говорится о некомпетентности некоторых республиканских военных руководителей, вроде «по-бычьи храброго и тупого», «раздутого пропагандой», генерала Миаха, о несогласованности, о бюрократизме, беспечности, не позволившей удержать в секрете задуманную наступательную операцию.

4

Но есть в романе существенные мотивы, которые по понятным причинам до последнего времени обходились нашей критикой. К тому же роман вышел у нас с купюрами. Речь идет о критике сталинизма и его методов на страницах «Колокола». Она проявляется в ряде эпизодов, образов, деталей, намеков, свидетельствующих об отрицательном отношении романиста ко всем формам тоталитаризма и насилия над человеческой свободой.

На исходе 30-х годов сообщения о сталинских репрессиях, а также заключение советско-германского пакта явились тяжелым ударом, раскалывавшим широкий антифашистский фронт, в который входили прогрессивно настроенные мастера культуры Запада. Симпатии к нашей стране сменились проявлением глубокой тревоги и прямым осуждением. Еще на рубеже 20—30-х годов СССР посещало немало американских писателей (Теодор Драйзер, Ленгстон Хьюз, Анна Луиза Стронг, Альберт Рис Вильямс, Уолдо Фрэнк и др.), которые приветствовали наши экономические успехи, бурный промышленный рост, проходившие на фоне жестокого экономического кризиса 1929–1933 годов, поразившего Европу и США. В дальнейшем, однако, наши друзья были поставлены в крайне тяжелое положение, ибо, симпатизируя социализму, они не могли найти оправдания тому, что творили Сталин и его соратники. Сегодня известно, что ежовские эмиссары проникли и в Испанию, где жертвами репрессий пало немало антифашистов; затронули они и советских добровольцев. Английский писатель Джордж Оруэлл, участник испанских событий; в своей книге «Памяти Каталонии» (1938), высоко оцененной Хемингуэем, рассказал о том, с какой беспощадностью было подавлено упомянутое в романе выступление анархистов в Барселоне в мае 1937 года. В дальнейшем Оруэлл стал автором всемирно известного романа «1984». Другой участник событий в Испании писатель Артур Кестлер в романе «Зримая тьма» (1940) (он также переведен ныне на русский язык) одним из первых на Западе в художественной форме раскрыл природу сталинского террора. В трагической судьбе главного героя революционера Николая Рубашова угадывался жизненный путь Николая Бухарина. Роман Кестлера понравился Хемингуэю. Под влиянием событий в Советском Союзе, в частности, фальсифицированных политических процессов, целый ряд левых американских писателей США отошли от рабочего движения.

Хемингуэй, безусловно, осуждал сталинистские методы, хотя и не делал прямых высказываний по этому поводу. Однако в письме к журналисту Гарри Сильвестеру в феврале 1937 года он писал: «В России у власти преступная шайка. Но мне не по душе любое правительство». Отзвуки событий, происходивших в СССР, слышны и в «Колоколе».

Роберта Джордана тревожит засилье «идеологических штампов», ему трудно смириться с тем, что человеческая жизнь безжалостно приносится в жертву высшей государственной целесообразности. Он отдает должное коммунистической дисциплине, без которой нельзя выиграть войну. Но вспоминая отель «Гейлорд», Джордан думает о республиканском генерале Листере, получившем военное образование в Москве, который, в интересах дисциплины, имел пристрастие к расстрелам собственных бойцов. Республиканский офицер Гомес, везущий вместе с Андресом донесение Джордана в штаб генерала Гольца, возмущен царящими в республиканском лагере неразберихой и бюрократизмом: «Невежды и циники теснят нас со всех сторон. Но первых мы обучим, а вторых уничтожим». На это другой офицер отвечает: «Вычистим — вот правильное слово. Вот тут пишут, что твои знаменитые русские еще кое-кого вычистили. Там сейчас прочищают лучше английской соли». Между ними возникает обмен репликами относительно употребления слов «расстреливать», «ликвидировать». «Любое слово подойдет», — замечает Гомес, и это — характерная деталь. 1937 год, когда происходит действие в романе, был пиком сталинского террора. Газеты были полны сообщениями о расправе над «врагами народа». Отголоски тех событий докатывались и до Испании.

Интересна, в этом смысле, фигура советского журналиста Каркова, прототипом которого был Михаил Кольцов. Отношения Каркова и Джордана во многом напоминают отношения Кольцова и Хемингуэя. Автор «Колокола» относит Кольцова к числу своих немногих «интеллектуальных друзей». Кольцов доверял Хемингуэю, снабжал его ценной информацией, не скрывая от того горькой правды о положении на фронте. Когда Хемингуэй писал свой роман, то знал, что Кольцов арестован и, возможно, «сгинул в Сибири».

Интересно описан внешний вид Каркова на страницах романа. Внешне он неказист: «тщедушней человек в сером кителе, серых бриджах и черных кавалерийских сапогах». «Но Роберт Джордан не встречал еще человека, — читаем мы далее, — у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие». Относясь доверительно к Джордану, Карков излагает ему свои нелицеприятные оценки текущей ситуации, например, характеризуя деятельность правительства, уехавшего в глубокий тыл, в Валенсию, или высмеивая витиеватый стиль официальных военных сводок. «Самым умным из всех людей» называет его Джордан, а в смертный час думает о том, что было бы «хорошо посоветоваться с Карковым». Но Карков предстает в романе как сын своего времени. Он, например, доказывает Джордану целесообразность расправы над политическими противниками. «Мы с негодованием клеймим двурушничество и бандитизм кровожадных гиен из числа бухаринских вредителей, равно как и таких отбросов рода человеческого, как Зиновьев, Каменев, Рыков и их последыши, — рассуждает Карков. — Мы презираем и ненавидим этих людей, которые даже не люди, а выродки». Хемингуэй не без иронической интонации передает здесь печально известную страшную фразеологию из нашей прессы в период политических судилищ 30-х годов, жертвы которых ныне реабилитированы. Мы знаем, что и голос Кольцова громко звучал среди тех, кто обличал «врагов народа». Впоследствии он сам стал жертвой сталинского террора.

Персонификацией зловещих черт сталинизма стал в романе образ Андре Марти. Один из организаторов революционного выступления французских моряков в Одессе в 1919 году, а в дальнейшем видный деятель компартии Франции и Коминтерна, он был поднят на щит как символ интернационализма. Марти был послан в Испанию, где занимал пост политкомиссара, отвечавшего за идеологическую подготовку интербригад. Этот человек с мохнатыми бровями, водянисто-серыми глазами, одутловатым мертвым лицом и двойным подбородком — жесток и подозрителен, ему повсеместно мерещатся шпионы и изменники. Верный сталинской «методе», он ни во что не ставит человеческую жизнь, по словам своих подчиненных, считающих его «сумасшедшим», «убил людей больше, чем бубонная чума». Он истребляет не фашистов, а собственных бойцов, интербригадовцев — «троцкистов», «уклонистов», «всякую редкую дичь» и всех «за политические дела». Хемингуэй передает внутренний монолог Марти, который под влиянием ареста и казни в Москве Тухачевского и других деятелей Красной Армии, готов зачислить в заговорщики и видных руководителей интербригадовцев Гольца, Лукача и других. Его бдительность доведена уже до абсурда. «Он знал, что доверять нельзя никому. Никому. И никогда. Ни жене. Ни брату. Ни самому старому другу. Никому. Никогда». Как не вспомнить здесь эпизод из «Воспоминаний» Н. С. Хрущева, который пишет о том, как однажды на юге, оказавшись на сталинской даче в Сухуми, стал свидетелем того, как «вождь народов» разговаривает сам с собой: «Я никому не верю, я сам себе не верю. Пропащий человек». Именно Марти велит арестовать Гомеса и Андреса, везущих донесение Гольцу. Если бы не появление и вмешательство Каркова, приказавшего их освободить, они были бы незамедлительно «пущены в расход». Свою полную некомпетентность в военных вопросах Марти «компенсирует» неистовой охотой за шпионами. Это не мешает всемогущему политкомиссару вмешиваться в дела профессионального военного генерала Гольца и даже поучать его.

Изобразив в романе Марти, Хемингуэй не только с большой точностью запечатлел конкретную историческую личность (отметим, что позднее в 1953 году Марти был исключен из компартии Франции), но и создал художественный тип характерного для той поры деятеля сталинистского толка.

5

Три предшествующих романа строились по биографическому принципу, писатель брал какой-то достаточно продолжительный отрезок из жизни своих главных героев. Иная композиция у «Колокола». В основе — напряженный увлекательный драматический сюжет, вокруг которого «наматываются» разнообразные побочные сцены, развертывающиеся в разных временных и географических плоскостях. Оригинальная архитектоника романа напоминает три единства античной трагедии. Непосредственные действия происходили словно бы на глазах читателя в точно очерченном треугольнике (лагерь Пабло, мост, стоянка Эль Сордо) в горах Гвадаррамы (единство места). Все усилия героев подчинялись основной задаче, взрыву моста (единство действия). Роман отличался редкой временной «спрессованностью», он охватывал, примерно трое суток в конце мая 1937 года (единство времени). Герои были поставлены в экстремальные обстоятельства, которые позволяли в полной мере выявить их подлинную суть.

Все события в романе, происходившие в данный момент, имели свои причины в прошлом; это придавало «Колоколу» необходимую историческую углубленность. Наряду с теми событиями и сценами, воспроизведенными очень наглядно и осязаемо, в «Колоколе», как и в древнегреческих трагедиях, имелся обширный, пласт «внесценических» событий… Они возникают в разговорах действующих лиц, их рассказах, воспоминаниях и внутренних монологах. Мария признается в страшном насилии, совершенном над нею; Пилар вспоминает своих возлюбленных матадоров; Джордан — своего отца и деда, отель «Гейлорд», где он часто бывал, свои разговоры с Карковым, смерть подрывника Кашкина. От моста, чей образ становится емким символом, тянулись нити в Мадрид, в штаб республиканцев, в Валенсию, в Париж, в Монтану, где жил до войны главный герой Роберт Джордан.

Сам характер материала, включающего в себя бытовой, политический, философский элемент, — все это обогатило хемингуэевскую палитру, заставило писателя видоизменить, сделать более емкой и широкой привычную для него романную форму. В прежних его книгах, таких, как «Фиеста» и «Прощай, оружие!», он использовал жанр лирического романа: в центре повествования находился главный герой, события давались через его восприятие, его «субъективную призму». В «Колоколе» перед нами не только Джордан, но и Испания, ее история и традиции, что придает произведению эпический размах.

Не отказавшись от своих основных эстетических принципов, Хемингуэй как бы трансформирует жанр лирического романа, создавая в «Колоколе» новую жанровую разновидность: лирический эпос. В нем сочетается лирическое начало, связанное с раскрытием внутреннего мира главного героя, с эпическими картинами жизни Испании, ее народа с панорамой гражданской войны. В романе вымышленные герои (Джордан, партизаны из отряда Пабло, Эль Сордо и др.) «сосуществуют» с реальными политическими фигурами (Марти, Пассионария, Гольц — Сверчевский, Карков — Кольцов). Это придает «Колоколу» и черты современного исторического романа, появление которого становится одной из важных примет литературы XX века. В нем писатель отделен от изображаемой эпохи не обширным промежутком во времени, не столетиями (как у Вальтера Скотта); он идет по горячим следам событий, имеющих историческую значимость. А судьбы «частных» людей тесно с этими событиями переплетены.

Конечно, Хемингуэй меньше всего хотел дать готовые ответы на мучительные, сложные вопросы, выдвинутые испанской войной. Заслуга его была в том, что он их ставил. Роман не мыслился как беллетризированный исторический документ. Честный художник, Хемингуэй избегал и прямолинейной пропагандистской установки, чего не желали учитывать некоторые критики, остро атаковавшие Хемингуэя после выхода романа.

Почти все герои, эпизоды, ситуации, описания в романе «корреспондируются» с тем, что увидел, узнал, пережил Хемингуэй в Испании. Как всегда, писатель точен по части топографии: названия селений, городков, местностей — все подлинные. Когда спустя 15 лет после описанных событий, писатель вместе с женой вновь, побывал в этих местах, Мери Хемингуэй так описала свои впечатления: «Мы забрались высоко в горные цепи Гвадаррамы. Это дикая страна гранитных скал и густых хвойных и лиственных лесов. Мелкий кустарник и папоротник часто скрывают здесь неожиданные пещеры. Внизу, справа от дороги, под небольшим каменным мостом бежит чистая речка. Тут и лес, описанный в романе «По ком звонит колокол». Сквозь просветы между деревьев виднелась голая вершина горы, где в романе Эль Сордо дал свой последний бой, а на мосту мы нашли место, где динамит изорвал его опоры, — Как я рад видеть, что все здесь выглядит так, как я описал, — прошептал Эрнест. — Мы удерживали все эти высотки, — продолжал он, вспоминая о боях, которые тут проходили во время гражданской войны».

Что касается наступления Гольца, то Хемингуэй имел в виду Сеговийскую операцию. Она началась, как и в романе, в самом конце мая 1937 года; в качестве ударной силы была использована XIV Интербригада, состоявшая в основном из французских волонтеров. Поначалу продвижение проходило успешно, фашистские позиции были прорваны, республиканцы достигли Ла Гранхи (местности, упоминаемой в романе). Но мятежникам удалось перебросить в район наступления свежие силы, снятые с южного участка Мадридского фронта. Республиканцы были вынуждены отойти на исходные позиции. Как это часто бывало в первый период войны, наступление оказалось плохо подготовленным, а главное — не удалось сохранить в тайне замысел республиканцев. Об их просчетах откровенно говорится в романе.

Документально точны и описания, относящиеся к деятельности партизан в романе. Сегодня мы знаем, что подготовка диверсионных групп, проникавших в тыл франкистов, осуществлялась советскими чекистами, во главе которых стоял легендарный Я. К. Берзин (1889–1938), известный в Испании под именем генерала Гришина. Он успел сделать очень много полезного, пока в конце 1937 года не был отозван в Москву, где пал жертвой сталинского террора. По инициативе Берзина в Валенсии была создана специальная школа «Красный партизан», а также некоторые другие партизанские базы. Весной 1937 года в газетах появились сообщения о дерзких действиях испанских партизан, что заставляло вспомнить об их славных предшественниках, тех гверильясах, которые в свое время, в начале 1800-х годов, успешно вели борьбу с агрессией Наполеона и были воспеты Байроном в первой песне «Паломничества Чайльд Гарольда». На одной из партизанских баз побывали М. Кольцов и И. Эренбург, которые помогли Хемингуэю, интересовавшемуся партизанами, наладить важные для него контакты. Благодаря М. Кольцову, Хемингуэй встретился с советским подрывником. X. У. Мамсуровым.

Вступив в бой с фашизмом в Испании, Мамсуров закончил войну в поверженном Берлине генерал-полковником, Героем Советского Союза. О своих встречах с Хемингуэем он рассказал известному советскому журналисту Егору Яковлеву[6].

Читая роман, Мамсуров вспоминал некоторых людей, которых ему довелось знать. Возможно, что, рисуя своих героев, Хемингуэй в чем-то опирался на рассказы Мамсурова. Однако при этом он что-то дополнял, домысливал, давал волю своему писательскому воображению. Так, хемингуэевский Ансельмо напомнил Мамсурову старика Баутисту, который был проводником подрывников по тылам врага. Это был человек высоких душевных качеств. Баутиста погиб, но не так, как Ансельмо у Хемингуэя при взрыве моста: во время одной из операций, будучи ранен, он попал в руки фашистов и был распят ими на дереве. Партизанский вожак Эль Сордо («Глухой») вызвал у Мамсурова ассоциации с командиром небольшой группы партизан в провинции Эстремадура. Его звали Михелья Хулио Хусто, он был мексиканским индейцем и, кстати, плохо слышал. Характером и внешностью он напоминал хемингуэевского Эль Сордо: тот тоже страдает глухотой и у него «индейский нос».

Вообще же, вопрос о прототипах героев романа достаточно сложен. К нему нельзя подходить прямолинейно. Мамсуров, например, утверждает, что Хемингуэй от него услышал историю Марии, но той, которую он знал, было 13 лет. Более основательной представляется версия одного из биографов Хемингуэя Кеннета Линна. Весной 1938 года во время третьего приезда Хемингуэя в Испанию и пребывания на фронте в Каталонии писатель посетил своего знакомого интербригадовца Фреда Келлера в госпитале в Матаро неподалеку от Барселоны. Там Хемингуэй познакомился с медсестрой Марией. Она поведала писателю свою горькую историю. В начале войны она подверглась насилию группой фашистов, которые обрили ей голову. Когда Хемингуэй познакомился с девушкой, ее волосы еще не отросли. Длинноногая, кареглазая, кожа с золотистым отливом; она напоминала подростка и соответствовала внешнему облику Марии, героини романа «По ком звонит колокол».

В «Колоколе» Хемингуэй, верный своей художественной методологии, стремился к изображению не панорам, не массовых сцен, а частных эпизодов, позволяющих раскрыть особенности испанской ситуации. Война, ее характер ярко запечатлены в двух великолепных сценах — последнего боя Эль Сордо, атаки и взрыва моста.

Художественно обобщив в романе события исторической масштабности, поставив на новом для себя материале «вечные» проблемы жизни и смерти, насилия, долга, любви, размышляя вместе со своим героем об ответственности перед временем, Хемингуэй мобилизовал в «Колоколе» все свои возможности. «Двуязычие» в речи персонажей, их самобытные характеры, крестьянский быт, одежда, уклад, незабываемые пейзажи Гвадаррамы — все это придало произведению неповторимо испанский колорит. Грубое просторечие крестьян «сосуществует» в «Колоколе» с высокой патетикой размышлений Джордана, выдержанной в духе стилистики елизаветинцев. Чувствуется, что романист сопереживает со своими героями: отсюда — разнообразие интонаций, лиризм, эмоциональность, патетика, одушевляющие многие страницы произведения.

6

Драматично сложилась судьба романа, увидевшего свет в октябре 1940 года. Он сразу же оказался в центре внимания, в течение первых шести месяцев было продано около полумиллиона экземпляров. В апреле 1941 года «Колокол» был единодушно выдвинут на получение престижной Пулитцеровской премии «за лучший роман года». Председатель жюри профессор Колумбийского университета Николас Меррес Батлер, известный своими консервативными взглядами, заблокировал это решение, что было явной несправедливостью по отношению к Хемингуэю. Правда, роман удостоился другой престижной премии «Клуба книги месяца», а также был экранизирован в Голливуде.

Ни одно произведение Хемингуэя по выходе не вызвало столь бурного и противоречивого приема, столь интенсивной полемики. Равнодушных не было. Большинство восхваляли. Но были и те, кто резко его критиковал.

На выход романа отозвались ведущие газеты и журналы США, авторами рецензий были наиболее известные писатели и критики. Все сходились на том, что «Колокол» непохож на все написанное Хемингуэем до той поры. Высказывались мнения, что это лучшее произведение Хемингуэя, что в нем мы находим «одну из самых трогательных и блистательно выписанных историй любви, которую можно прочесть в современной литературе», что Роберт Джордан — самый интересный характер из всех созданных писателем. Известная писательница Дороти Паркер назвала «Колокол» «прекраснейшей книгой»: «Когда находишься рядом с Хемингуэем, — писала она, — хочется воскликнуть: «Вот это вершина!» Отмечалось, что Хемингуэй не только продемонстрировал высочайшее художественное мастерство, обогатил свою писательскую палитру. Писатель, которого упрекали в антиинтеллектуализме, на этот раз проявил «зрелость», поставив глубокие философские и нравственные проблемы.

Были, однако, и другие, не столь многочисленные отзывы со стороны критиков консервативного толка, которые находили у Хемингуэя и художественные просчеты, и наивность, и неясность идейной позиции. К этому писатель привык. Значительно обиднее была для него критика со стороны «левых», в том числе его товарищей по антифашистской борьбе. Дело в том, что они судили об испанских событиях по-своему, по горячим следам событий, а критику Хемингуэем ошибок республиканцев, их некомпетентности, колкие замечания писателя в адрес ряда руководителей Республики (в том числе в адрес Долорес Ибаррури, а также Андре Марти) они рассматривали чуть ли не как измену антифашистскому делу. О романе судили не как об оригинальном произведении; в нем хотели видеть чуть ли не пропагандистский трактат с прямолинейной идеологической установкой. Группа интербригадовцев поместила в коммунистической газете «Дейли уоркер» открытое письмо, утверждая, что в «Колоколе» Хемингуэй якобы исказил картину гражданской войны в Испании. Были, однако, и другие интербригадовцы — а среди них генерал Густаво Дуран, участвовавший в операции под Сеговией, описанной в романе, Мирко Маркович, командир батальона имени Вашингтона, и Стив Нельсон, его политический комиссар, — которые, напротив, приняли сторону Хемингуэя.

Однако, вне зависимости от полемики в среде критиков, читатели вынесли свой восторженный вердикт: роман приобрел широкий международный резонанс, его издания выходили в Англии и Франции, Италии и Норвегии и в других странах мира.

Драматично сложилась судьба романа в Советском Союзе. Когда кончилась гражданская война в Испании, в Москве знали, что Хемингуэй пишет роман. Его ждали. Роман был даже переведен в 1940 году, но не был издан. Некоторые политические акценты романа были неприемлемы для того времени. Возражали против публикации романа и ряд деятелей зарубежных компартий. По слухам, окончательный приговор произнес Сталин: «Интересно. Печатать нельзя». Тем не менее машинописный текст ходил по рукам и был весьма популярен в среде творческой интеллигенции. Илья Эренбург писал в 1943 году, что подвиг Роберта Джордана продолжают советские люди, жертвующие собой в битве с фашизмом.

После XX съезда партии начался новый этап освоения творчества Хемингуэя, да и многих других писателей Запада. В 1968 году появилось издание 4-томного собрания сочинений писателя; в его 3-й том, во многом благодаря усилиям члена редколлегии К. М. Симонова, был включен и роман «По ком звонит колокол». Он увидел свет на русском языке 28 лет спустя после появления (в 1962 г. роман был издан в ограниченном числе экземпляров «по списку», «для служебного пользования»). Правда, при переводе были сделаны в тексте небольшие купюры. С той поры роман регулярно переиздается. В 1992 г. издательство «Высшая школа» впервые выпустила полный текст «Колокола» с восстановленными купюрами, который сопровождается историко-литературным комментарием. Наша критика единодушно признает его одним из классических произведений прозы XX века.