Эрнест Хемингуэй

1

В декабре 1921 года Хемингуэй, на этот раз вместе с молодой женой, вторично направился в Европу. Атлантику пересекали на борту весьма скромного французского лайнера «Леопольдина»; будущий писатель был достаточно стеснен в средствах. Свободное время Хемингуэй посвящал занятиям боксу и, видимо, преуспел в этом виде спорта, потому что его спарринг-партнер Генри Кадди даже советовал по прибытии во Францию профессионально испытать себя на ринге, что было крайне лестно для Хемингуэя. Супруги Хемингуэй прибыли в Париж как раз накануне нового 1922 года и обосновались в скромной двухкомнатной квартирке, «без горячей воды и канализации», на улице Кардинала Лемуана, откуда, однако, открывался чудесный вид, и сразу же приобщились к интересной и пестрой парижской жизни.

В это время во французской столице обитало немало их соотечественников, людей искусства, так что им не пришлось чувствовать себя одинокими. Были среди них люди, одаренные и серьезные, стремившиеся работать и совершенствоваться, были и такие, кого притягивала богема, развлечения и бесконечные мнимо значительные разговоры, подменяющие настоящее дело. Подобные люди раздражали Хемингуэя.

В Париже Хемингуэй в свободное время сочинял рассказы, очерки, стихи, но пока мало что пробивалось в печать в малотиражных изданиях. Рано утром он обычно садился за письменный стол, чувствуя прилив сил. Много читал, завел разнообразные знакомства среди литераторов, его поддерживали внимание и помощь тех, кто верил в его художественный талант. Но пока Эрнест должен был зарабатывать себе на жизнь, а это могла дать только работа журналиста для газеты «Торонто дейли стар» и ее воскресного приложения «Торонто стар уикли». Всего за период с февраля 1920 по январь 1924 года он опубликовал в них около 170 материалов: статей, очерков, зарисовок, информационных сообщений.

Деятельность корреспондента, публициста была сопряжена с творчеством беллетриста. В качестве иностранного корреспондента торонтских газет он изъездил всю послевоенную Европу, вздыбленную острейшими социальными катаклизмами. Его журналистские дороги прошли по Италии и Германии, Франции и Испании, Швейцарии и Ближнему Востоку. Накопление огромного запаса наблюдений и впечатлений шло параллельно с расширением общественного кругозора, а отдельные эпизоды и сцены, включенные в его газетные сообщения, вошли позднее в художественно трансформированном виде в ткань рассказов и романов. Он овладевал искусством очерка, соединяющего в себе публицистическое и художественное начала. Излюбленным жанром писателя был очерк, построенный на личных впечатлениях, когда сведения черпались им из первоисточника. Работа в газете учила лаконизму стиля и языка. Хемингуэй-газетчик демонстрирует наблюдательность, интерес к точной, меткой детали. В очерках просматривался и такой прием, как диалог, усиливавший конкретность. и наглядность изображаемого. Позднее «рубленые» хемингуэевские диалоги составят характерную особенность его повествовательного искусства. Наконец, для газетных материалов Хемингуэя характерны ирония и чувство юмора, умение подметить комические стороны жизни. Эта сторона его таланта, однако, не проявилась в художественной беллетристике: там манера Хемингуэя — серьезна, крайне редко оживляется юмористической интонацией.

2

Весной 1922 года Хемингуэй выполняет серьезное поручение редакции. В Генуе открывалась важная международная конференция по экономическим и социальным вопросам, затрагивающим послевоенную Европу; в ней участвовало 28 государств. Впервые союзники вели переговоры с побежденной Германией. Но главным событием в работе конференции было участие делегации Советской России, которой все еще отказывали в признании ведущие капиталистические государства мира. Генуя осталась в дипломатической истории как своеобразный прорыв Советской страны на международной арене. С Республикой Советов запад уже не мог не считаться. Само появление советской делегации в Италии сделалось значительным фактором политической жизни: Хемингуэй, приехавший в Геную за несколько недель до открытия конференции, мог наблюдать, как на улицах города разгораются открытые схватки между фашистами и «красными». Надо отдать должное политической проницательности молодого журналиста, сумевшего во многом точно оценить сложную, взрывоопасную обстановку в Италии. Уже в одной из первых статей, отправленных в Торонто из Генуи («Революция и контрреволюция»), он писал, что «фашисты — это отродье зубов дракона», что они — контрреволюционеры, привыкшие к безнаказанному убийству и беззаконию.

Но главным делом в эти два месяца, апрель и май 1922 года, стало для Хемингуэя освещение хода Генуэзской конференции. Всего он отправил в Торонто около десятка материалов, от очерков до информаций, посвященных наиболее значительным перипетиям сложной дипломатической борьбы. В эти недели всеобщее внимание было привлечено к советской делегации. Важным для начала конференции стало заявление главы канадской делегации Чарльза Гордона о том, что Канада готова признать Россию, чтобы иметь возможность экспортировать туда сельхозтехнику. 9 апреля 1922 года Хемингуэй присутствовал в Рапалло, где советский нарком иностранных дел Г. В. Чичерин провел короткую пресс-конференцию, о чем молодой журналист передал лаконичный отчет. В зале находилась, помимо журналистов, толпа фоторепортеров, которых, прежде чем допустить в зал, особенно внимательно осматривали полицейские — не проносят ли они с собой бомбы. На пресс-конференции Хемингуэй задал Чичерину вопрос о судьбе долгов царского правительства и получил четкий ответ.

Освещая ход Генуэзской конференции, Хемингуэй стремился быть предельно объективным, точно подавать факты, воздерживаясь от собственных оценок. Находясь в зале заседаний, он не только внимательно фиксировал ход прений, в его блокноте появлялись заметки, описывающие облик и манеру поведения ораторов, равно как и господствующую атмосферу. В советском кинофильме «Москва — Генуя» имеется эпизодический образ Хемингуэя, молодого американского репортера, аккредитованного на конференции. В отличие от многих западных журналистов, проявлявших враждебность по отношению к советской делегации, он в своих оценках некоторых делегатов абсолютно объективен и беспристрастен. Хемингуэй видит, что советская делегация находится под усиленной охраной, привлекает к себе пристальное внимание. Отсюда сдержанность, внутренняя собранность ее делегатов, постоянно сознающих, что они — во враждебном окружении. Он делает зарисовки руководителей делегации: Чичерина, Литвинова, Красина, Иоффе. Когда Чичерин берет слово по вопросу о разоружении и начинает говорить по-французски «своим странным свистящим выговором», в зале воцаряется тишина. Хемингуэй находит броские, запоминающиеся детали: «В паузах не было слышно ни звука, кроме позвякивания массы орденов на груди какого-то итальянского генерала, когда тот переступал с ноги на ногу. Это не выдумки. Можно было различить металлический звяк орденов и медалей». Это цитата из статьи Хемингуэя «Судьба разоружения». Вчитываясь в корреспонденции Хемингуэя, видишь заметное различие в характеристиках членов делегаций. Западные лидеры, такие, как Ллойд Джордж, Барту, — многоопытные ораторы, склонные к эффектным театральным жестам. Советские делегаты внешне скромны, деловиты, но за их высказываниями — реальная сила. Чичерин не впечатляет внешне, то же относится к его ораторским качествам. «Но позднее, когда вы читаете и анализируете его речь, вы видите, как все положения в ней разъяснены с резкостью, подобной уколу рапиры». Это — цитата из статьи Хемингуэя «Эти несветские русские».

Само появление делегации все еще непризнаваемой России в Генуе Воспринимается Хемингуэем как результат перемен исторической значимости. В не столь отдаленном прошлом большевиков преследовали и травили. Максим Литвинов, о котором Хемингуэй пишет уважительно, был выслан в 1918 году из Англии Ллойдом Джорджем. А теперь он ведет с ним переговоры. Ныне «большевики, положив перед собой портфели, заявляют: «Россия сделает то, Россия сделает это». У них власть в России, у этих людей, которые четыре года назад не имели права ступить на ее землю».

Важны некоторые свежие факты, относящиеся к биографии Хемингуэя, о событиях, происходивших в те дни. Среди 700 корреспондентов, аккредитованных на конференции, немногим более десятка были выданы пропуска в отель «Империал», в штаб-квартиру русских в Генуе. Пропуск Хемингуэя имел 11-й порядковый номер и был одним из последних, выданных журналистам. Видимо, корреспонденции Хемингуэя из Генуи произвели самое благоприятное впечатление в редакции, которая летом 1922 года решила направить Хемингуэя на несколько недель в Советскую Россию: он уже называет себя «штатным корреспондентом «Торонто Стар» в России. Из письма к Гарриет Монро, поэтессе и редактору, следовало, что на Хемингуэя был уже выправлен заграничный паспорт и что еще в Генуе Литвинов обещал не чинить ему каких-либо препятствий. К сожалению, эта поездка по неизвестным причинам не состоялась. Можно лишь сожалеть, что Хемингуэю не довелось побывать в стране, где его творчество нашло столь благодарных читателей.

Находясь в Италии, Хемингуэй стал свидетелем того, как в стране обостряется классовая борьба и усиливается влияние фашистов. В июне 1922 года он берет интервью у Муссолини, который хвастается тем, что в рядах фашистов уже полмиллиона человек, что они — «политическая партия, организованная как военная, сила». В очерке, отправленном в Торонто, он пишет о Муссолини как о ловком демагоге, манипулирующем шовинистическими лозунгами итальянских фашистов. Чернорубашечников он характеризует как «разновидность куклукс-клановцев», избравших террор орудием политической борьбы. По мере развития событий в Италии, особенно после того, как осенью 1922 года в результате «похода на Рим» фашисты захватили власть, Хемингуэй с еще большей резкостью отзывается о чернорубашечниках. А ведь на Западе были серьёзные политики, которые недооценивали опасность фашистов и их вожака Муссолини, «сильного лидера». Их убаюкивала ловкая демагогия «дуче», они полагали, что он внес «успокоение» в нестабильную политическую жизнь страны, «заставил поезда ходить по расписанию».

Хемингуэй оказался гораздо дальновидней профессиональных аналитиков. Именно тогда, в начале 20-х годов, сформировался его стойкий и последовательный антифашизм.

Уже в январе 1923 года, присутствуя на конференции в Лозанне, Хемингуэй наблюдает там «нового» Муссолини, пришедшего к власти наглого, самоуверенного. «Муссолини — величайший шарлатан Европы, — пишет он в статье «Фашистский диктатор», после того как взял у него интервью. — Хотя бы он схватил меня и расстрелял завтра на рассвете, я все равно остался бы при своем мнении», — добавляет журналист. Перед ним был актерствующий политикан, разыгрывавший перед разными людьми, в зависимости от обстановки, то глубокомысленного мыслителя, то «национального героя», то диктатора. Ненависть Хемингуэя к фашизму усилилась после того, как в Италии в мае 1924 года был убит лидер социалистической партии Джакомо Маттеотти, что вызвало бурю протестов как в Италии, так и во всей Европе. Однако убийцы так и остались безнаказанными. Муссолини быстро расправлялся с остатками буржуазного парламентаризма.

Политическая реакция в любой форме вызывала в Хемингуэе протест. В статье «Французская политика» он с тревогой писал о крайне правых во Франции, возглавленных Леоном Доде, редактором роялистской газеты и лидером фашиствующих «королевских молодчиков».

Но не только политика увлекает в те месяцы молодого писателя. Во время пребывания в Италии он посетил Милан, где когда-то лежал в госпитале, и вновь пережил острые чувства, связанные с любовью к Агнес фон Куровски. Вместе с новым знакомым капитаном Чинком Дорман-Смитом, ветераном мировой войны, он путешествовал по Швейцарии, ловил форель в Ронском канале, поднимался на заснеженные вершины, наслаждался альпийскими пейзажами, катался на горных лыжах. Швейцарские впечатления отразились потом в ряде его новелл.

Затем журналистские дороги приводят его в Германию. На этот раз он совершает полет из Парижа на небольшом самолете до Страсбурга. Воздушные рейсы были тогда в новинку, и Хемингуэй очень точно и живо описал свои впечатления в специальном очерке, передав ощущения пассажира с предельной точностью. Хемингуэй пробыл в Германии, еще не оправившейся от военного поражения, около месяца. Всюду он наблюдал инфляцию, социальные конфликты, бедствия масс и бесстыдство международных спекулянтов, стремившихся извлечь максимальную прибыль из сложившейся тяжелой экономической ситуации.

3

В конце сентября 1922 года Хемингуэй, находившийся в Париже, получает новое задание — срочно отправиться в Константинополь для освещения греко-турецкого конфликта и сложной дипломатической игры, развернувшейся вокруг этого события. Это была вторая война, свидетелем которой стал Хемингуэй.

Ей предшествовали следующие события. Поражение Четверного союза во второй мировой войне привело к развалу Оттоманской империи, которую буквально растащили по частям союзники. Согласно Севрскому договору в августе 1920 года султан безоговорочно капитулировал перед западными державами и расписался под самоуничтожением своего государства. В ответ на это в Турции началось движение, возглавленное националистически и патриотически, настроенными военными, руководимыми выдающимся турецким лидером Мустафой Кемалем, позднее известным под именем Ататюрка. Султан был низложен. Несколько ранее, в 1919 году, разразилась война между Турцией и Грецией: союзники использовали греков, вторгшихся в Анатолию, как силу для сокрушения турецкого национально-освободительного движения.

В ходе войны греческие солдаты, воевавшие за чуждое им дело под руководством некомпетентных офицеров, стали терпеть поражение. Осенью 1922 года, когда Хемингуэй прибыл в Константинополь, «шумный, жаркий, холмистый, грязный и прекрасный город», наводненный «слухами и людьми в мундирах», греки отступали по всему фронту и готовились закрепиться во Фракии. Там должно было произойти решающее сражение. Хемингуэй собирался о нем писать, но в этот момент в Афинах произошел государственный переворот. Король Георг, проводивший антинародную, предательскую политику, что привело к проигрышу войны, был свергнут, после чего сразу же начались мирные переговоры в маленьком городке Мудании на берегу Мраморного моря. Все эти напряженные дни Хемингуэй провел в городе, в котором царило тревожное настроение; часть христианского населения, боясь репрессий победителей, спешила эвакуироваться. Журналист жил в полупустой грязной гостинице, страдая от приступов малярии.

По соглашению в Мудании Фракия отходила к Турции: началось отступление греческой армии и одновременно бегство мирных жителей. Вместе с отступавшими, совершавшими мучительный многомильный путь по превращенной в месиво дороге, в холод и дождь вместе с потоком беженцев двигался и Эрнест Хемингуэй. На итальянском фронте он увидел ужас окопов. Теперь же перед ним обнажилась трагедия мирного населения, двухсот пятидесяти тысяч людей, согнанных с родных мест.

Почти на двадцать миль дорогу запрудила нескончаемая вереница повозок, запряженных волами, испачканных грязью буйволов, ковыляющих мужчин, женщин и детей, бредущих под дождем, накрыв головы одеялами, телег с жалкими пожитками, уныло бредущего скота.

Во время отступления Хемингуэй познакомился с американским кинодокументалистом, который вел съемки; однажды им пришлось переночевать в гостинице, где их буквально загрызли вши. Правда, хозяйка уверила их, что это все-таки лучше, чем спать на голой, холодной земле.

20 октября в «Торонто стар» появляется очерк Хемингуэя «Безмолвная процессия». В ней есть такие строки: «Нескончаемый, судорожный исход христианского населения Восточной Фракии запрудил все дороги к Македонии… Это безмолвная процессия. Никто не ропщет. Им бы только идти вперед. Их живописная крестьянская одежда насквозь промокла и вываляна в грязи. Куры спархивают с повозок им под ноги. Телята тычутся под брюхо тягловому скоту, как только на дороге образуется затор. Какой-то крестьянин идет, согнувшись под тяжестью большого поросенка, ружья и косы, к которой привязана курица. Муж прикрывает одеялом роженицу, чтобы как-нибудь защитить ее от проливного дождя…»

Этот поток человеческого горя стал для Хемингуэя символом жестокости и аморальности войны. Прибыв в Софию, он послал в «Торонто стар» еще одну корреспонденцию, озаглавленную «Беженцы из Фракии»: в ней он дополнил нарисованную им картину новыми горькими подробностями «ужасного ковыляющего шествия людей, согнанных с насиженных мест». Это зрелище надолго запечатлелось в памяти писателя. В сборнике же «В наше время» подробная, выписанная пером Хемингуэя-очеркиста картина была «сгущена» до одного предельно емкого абзаца. Эпизоды войны на Ближнем Востоке несколько раз возникают в «интерлюдиях» этого сборника.

Писатель вернулся с греко-турецкого фронта посуровевшим, со следами перенесенных физических тягот, а главное, с «совершенно разбитым сердцем»; внутренне он уже чувствовал, что пережитое должно получить и какое-то художественное выражение. Это еще больше укрепило потребность писать прозу. Именно события на Ближнем Востоке, как считают некоторые исследователи, помогли Хемингуэю по-настоящему узнать войну. Возможно, «исход» из Фракии позволил ему позднее дать другую массовую сцену, описание панического отступления итальянской армии под Капоретто в романе «Прощай, оружие!», хотя он сам не был непосредственным очевидцем этой катастрофы.

4

Хемингуэй, вернувшийся, к великой радости Хедли, невредимым с Ближнего Востока, недолго пробыл в Париже. Уже в конце ноября 1922 года ой получил новое задание — освещать ход начавшейся в Лозанне мирной конференции, которая должна была подвести черту под греко-турецким конфликтом и заменить Севрский договор. В Лозанне, наряду с западными державами (Англия, Франция, Италия), а также с Турцией, находилась и советская делегация, возглавляемая Чичериным. На этот раз Хемингуэй представлял агентство «Универсал пресс», его задача была несколько иной: не написание живых очерков, а сбор информации, почерпнутой на пресс-конференциях и из официальных коммюнике, публикуемых разными делегациями. Работа эта была утомительной, недостаточно творческой, исключала живые, острые наблюдения и личные оценки. В это время он отправил в Торонто всего два очерка: один, уже упоминавшийся, содержал язвительную разоблачительную характеристику Муссолини. Второй был посвящен Чичерину, с которым ему довелось лично побеседовать. В отличие от многих западных журналистов, настроенных антисоветски, Хемингуэй писал о Чичерине объективно как об опытном, высокообразованном дипломате, твердо отстаивающем интересы и безопасность своего государства.

Свободное от работы время Хемингуэй проводил в барах, в корреспондентских клубах, где, как обычно, быстро завязывал контакты в журналистских кругах. Так, в Лозанне Хемингуэй познакомился с Линкольном Стеффенсом (1866–1936), которого называли «американским журналистом номер один». Это был человек богатого жизненного опыта и проницательного ума. В свое время он одним из первых заметил незаурядный талант Джона Рида, пестовал молодого писателя, стал для него духовным отцом, хотя их взгляды далеко не во всем совпадали. Хемингуэй показал Стеффенсу один из своих ранних. рассказов — «Мой старик», и тот рекомендовал его журналу «Космополитэн». Сильное впечатление на Стеффенса произвел и очерк Хемингуэя о беженцах из Фракии и не только живостью и трагизмом запечатленной в нем картины, но и ярким, энергичным стилем. Это было для Хемингуэя приятной неожиданностью, ибо он считал, что всего лишь воспроизводит «язык телеграфа». Он высказал Стеффенсу свое заветное желание стать писателем, после чего многоопытный ветеран предсказал ему большое литературное будущее.

Крайне полезным для Хемингуэя было общение с другим журналистом — Уильямом Болито Райалом: многоопытный работник прессы, участник войны, Райал хорошо знал политическую кухню, он ненавязчиво учил Хемингуэя распознавать, какие корыстные, эгоистические интересы скрываются за цветистой фразеологией респектабельных государственных мужей Запада.

Опыт, почерпнутый Хемингуэем в Лозанне, в еще большей мере укрепил его стойкую неприязнь к политиканству, которое стало для него синонимом лжи и цинизма. Позднее это определило некоторые коренные особенности его писательской позиции.

Накануне нового 1923 года Хемингуэя постигла крупная неприятность: у Хедли на Лионском вокзале в Париже крадут чемодан, в котором она собрала все его рукописи, несколько новелл и часть романа, над которым он в это время работал. Хемингуэй делал все, что в его силах, чтобы вернуть похищенное; но вор, видимо, не знавший английского языка и разочарованный тем, что его добычу оказалось трудно реализовать, уничтожил все эти бесценные страницы. Неприятные переживания Хемингуэя отчасти компенсировались хорошим известием: в марте 1923 года маленький журнал «Литл ревью» напечатал подборку из шести его стихотворений. Это была первая публикация Хемингуэя-писателя.

После окончания Лозаннской конференции Хемингуэй имел несколько недель отдыха: вместе с Хедли он катался на горных лыжах, на санях, наслаждался швейцарской природой.

Затем Эрнест получает новое задание — посетить Германию, Рур, ставший французской оккупационной зоной, областью, где с особой остротой проявлялись социальные противоречия и конфликты. Хемингуэй провел в Руре несколько недель, ночевал в заштатных гостиницах, ездил в вагонах второго класса, обедал в дешевых ресторанчиках; всюду перед ним открывались картины, свидетельствовавшие о тяжелом положении трудящихся, бедствиях, которые принесла инфляция, о страданиях голодных, и обогащении спекулянтов. Итогом его поездки стала серия из семи «рурских» статей, опубликованных в «Торонто дейли стар» в марте — апреле 1923 года. В совокупности они давали живую картину, характеризующую тяжелое экономическое положение в Руре.

В статье «Невидимые голодающие» Хемингуэй сообщает, что в стране масса нуждающихся, страдающих от недоедания, хотя это не всегда видно по уличной толпе, поскольку люди стыдятся своей бедности. Отмечал он и растущую неприязнь в разных слоях немецкого общества к французской оккупации. «Ненависть в Руре — это реальность», — констатировал он в одноименном очерке. Не укрылся от него и рост коммунистических настроений среди рабочих этой провинции, «самой красной части Германии». Власти даже боялись расквартировывать в этой местности войска, опасаясь, что солдаты заразятся коммунистическими идеями. По, мнению Хемингуэя, «авантюра с Руром», т. е. оккупация, усугубила бедствия немцев, но она же не принесла никакой пользы Франции.

Рурская серия статей была последним специальным заданием торонтской газеты, цель которого — показать чисто политическое событие, хотя Хемингуэй не прекращал сотрудничества с ней еще более полугода. Панорама послевоенной Европы, увиденная Хемингуэем, позволила ему сформулировать некоторые важные для него выводы. Два обстоятельства особенно сильно на него подействовали: это знакомство с кухней империалистической дипломатии и зрелище неудачных революционных выступлений в разных странах Европы, что вызвало у Хемингуэя социальный скепсис, неверие в осуществимость социальных перемен. В политиках же он справедливо видел людей своекорыстных. В очерке Хемингуэя «Старый газетчик пишет» (1934) он уже с высоты опыта 30-х годов свидетельствует: «…Непосредственно после войны мир был гораздо ближе к революции, чем теперь. В те, дни мы, верившие в нее, ждали ее с часу на час, призывали ее, возлагали на нее надежды — потому что она была логическим выводом. Но где бы она ни вспыхивала, ее подавляли. Долгое время я не мог понять этого, но, наконец, кажется, понял». Отметим: Хемингуэй относит себя к тем, кто «верил в революцию».

5

После Швейцарии, Лозанны, летом 1923 года состоялась очень важная поездка в Испанию, первая встреча Хемингуэя со страной, которую он с той поры полюбил. Вместе с ним в этой поездке были его приятели — журналисты Роберт Мак Элмон и Уильям Берд. Они побывали в Мадриде, откуда отправились в Севилью и Гранаду, где впервые писатель стал свидетелем корриды. Она произвела на него яркое, незабываемое впечатление. Перед ним было захватывающее зрелище, поединок жизни и смерти, извечная драма, представленная в особом, концентрированном выражении. Это был материал, крайне интересный для писателя. Позднее в книге «Смерть после полудня» он объяснял увлечение этим зрелищем своими писательскими задачами: «Войны кончились, и единственное место, где можно было видеть жизнь и смерть, была арена боя быков, и мне очень хотелось побывать в Испании, чтобы увидеть это своими глазами». Итогом этой первой поездки в Испанию стал очерк Хемингуэя «Бой быков — это трагедия», в котором впервые дано описание корриды, наглядное и конкретное.

Вскоре Хемингуэй, на этот раз уже вместе с Хедли, вторично побывал в Испании, в Памплоне. Там он увидел другое красочное, колоритное народное празднество — фиесту. Он описал увиденное в очерке «Памплона в июле», проявив в этом очерке то высокое мастерство, которое было характерно для зрелой прозы Хемингуэя. Описание радостного настроения толпы, карнавального веселья и раскованности, массовые сцены, перипетии боя быков, зарисовки знаменитых матадоров Маэры, Альгабено — все это предстает у Хемингуэя с большой живостью. Эти два очерка открывают тему боя быков, которая пройдет через все творчество Хемингуэя, начиная с первого сборника «В наше время», романа «И восходит солнце» («Фиеста») и кончая посмертно изданной книгой «Опасное лето».

В сентябре 1923 года супруги Хемингуэй возвращаются на некоторое время в Канаду. Там у Хемингуэя родится сын, его называют Джон Хедли Никанор Хемингуэй: второе имя было ему дано в честь материка третье — в честь матадора Никанора Вилальты, с которым писатель познакомился в Испании. В семейном же кругу первенца называли Бэмби, и молодой отец на первых порах уделял ему много внимания и ласки; будучи мастером на все руки, он отлично справлялся с обязанностями няньки, пока писательские дела не увлекли его полностью.

Осенью 1923 года Хемингуэй продолжал выполнять свои журналистские обязанности в «Торонто стар», однако дело явно шло к концу: новый главный редактор газеты Гарри Хайндмарш, человек недалекий и завистливый, заслуживший недобрую репутацию «укротителя гениев», относился к Хемингуэю явно недоброжелательно и требовал от него выполнения разных мелких, недостойных его таланта поручений. Тем не менее Хемингуэй публикует острые материалы на самые разные темы, и среди них немало интересных: это и размышления в связи с присуждением Нобелевской премии по литературе ирландскому поэту и драматургу Йитсу; и сообщения об инфляции германской марки и снежных обвалах в Швейцарии; и заметка о том, что ветераны войны вынуждены торговать на рынке своими боевыми наградами; и очерк о безымянном слепом бедняке, замерзающем на улицах Торонто в канун Рождества Христова…

Один из наиболее любопытных материалов — очерк «Молодые коммунисты». Хемингуэй рассказывает в нем о деятельности детских коммунистических групп в Торонто, охватывающих почти триста человек и представленных тремя секциями: финской, английской и наиболее среди них многочисленной — украинской. Хемингуэй обстоятельно анализирует методы их работы, в частности пособия, используемые в учебных целях. Он приводит подробные выдержки из «Справочника руководителя детских групп», изданного Исполкомом Коммунистического интернационала молодежи, пишет о том, как проводятся занятия в украинской секции, как у детей формируются чувства коллективизма, качества будущего революционного борца, классовый подход к явлениям, как осуществляют их эстетическое воспитание.

Между тем жизнь в Канаде Хемингуэю явно не по душе. Атмосфера в Торонто была какой-то затхлой, провинциальной. К тому же обострившиеся отношения с Хайндмаршем привели Хемингуэя к разрыву со своим редактором. А это означало также уход из журнала. После недолгой внутренней борьбы Хемингуэй принимает принципиально важное для себя решение. Он оставляет журналистику, чтобы целиком посвятить себя писательству. А для этого вместе с Хедли и годовалым Бэмби возвращается в Париж. Это было в январе 1924 года.