Эрнест Хемингуэй

1

День 18 июля 1936 года, когда по радио Саламанки был передан условный сигнал: «Над Испанией чистое небо», означавший приказ о начале франкистского мятежа, остался как горестная дата в истории Европы. Битва между фашизмом и демократией, только что родившейся республикой, на далеком Пиренейском полуострове вызвала взволнованный отзвук в сердцах многих американцев, особенно в среде художественной интеллигенции.

Официально правительство США провозгласило нейтралитет. Но в стране возникали общественные организации с целью поддержки республиканцев. Вдохновляющим проявлением интернационалистских чувств стало участие американских добровольцев в рядах батальона имени Линкольна. В заграничных паспортах американцев ставили штамп: «Не действителен для Испании». И все, кто уезжал, делали это тайком, словно беглецы. Всего в Испанию отправилось из США около 3800 волонтеров. Примерно половина навсегда осталась в испанской земле. Те же, кто вернулся, подверглись репрессиям, особенно во времена маккартизма.

Свое горячее сочувствие республике мастера культуры, прежде всего писатели, доказывали не только на словах. Многие спешили на место событий, чтобы описать увиденное. Участниками антивоенного конгресса в Барселоне были Драйзер и видный критик Мальколм Каули. Дороти Паркер, мастер сатирико-психологической новеллы, побывав в Мадриде и Валенсии, пишет очерк «Солдаты Республики», исполненный нового для себя, героического звучания. О мужестве, осажденного Мадрида рассказала в своем репортаже драматург Лилиан Хеллман. Героизму интербригадовцев, побывав в Испании, посвятил стихи видный негритянский поэт Ленгстон Хьюз.

Среди тех мастеров культуры, кто был в те годы в Испании, наверное, самой прославленной фигурой был Эрнест Хемингуэй. Конечно, им двигали антифашистские убеждения. Но не только они.

Хемингуэй питал к Испании особые чувства, считал ее своей второй родиной. Любил ее народ, ее историю. После поездки в 20-е годы на фиесту в Памплону говорил, что Испания — «самая лучшая страна в Европе». В Испании развертывалось действие его романа «И восходит солнце» (1926), трактата о бое быков «Смерть после полудня» (1932), а также ряда новелл, герои которых — матадоры. Его пленял бой быков не только как острое, захватывающее зрелище; он видел в корриде сгусток мужества, искусства, того «кодекса чести», которое так ценил. У него было немало друзей среди испанцев, например, художник Луис Кинтанилья, композитор и критик Густаво Дуран. Ему импонировали в испанцах, язык и культуру которых он хорошо знал, мужество, непосредственность, близость к природе, хотя он отнюдь не идеализировал простых людей. Он также любил и тонко чувствовал испанскую архитектуру, живопись, особенно Эль Греко, Гойю; приезжая в Испанию, первым делом в Мадриде спешил в музей Прадо. Испания в его глазах среди европейских стран в наименьшей мере испытала воздействие «машинной» цивилизации, которая вызывала его неизменную неприязнь.

Франкистский мятеж он воспринял как возможный пролог «большой воины», которая неотвратимо разразится в Европе. К решению писателя поехать в Испанию, противостоять там фашизму добавлялись и личные причины. Жизнь в Ки Уэсте начинала его тяготить. Светские развлечения как-то засасывали, отвлекали от главного — литературного дела. Ему как художнику слова нужны были свежие впечатления.

Наконец, немалую роль сыграл начавшийся в Ки Уэсте роман Хемингуэя с Мартой Геллхорн (р. в 1908 г.), молодой одаренной журналисткой. Марта была на девять лет моложе Хемингуэя. Дочь профессора, она, в начале 30-х годов выступила со статьями, а вскоре выпустила две книги. Некоторые критики отмечали воздействие на нее стиля Хемингуэя. Внешне привлекательная блондинка, Марта была женщиной одаренной, умной и честолюбивой. Между ней и Хемингуэем возникла взаимная симпатия. Марта собиралась в качестве корреспондента в Испанию.

Когда Полина Пфейфер узнала о намерении Хемингуэя уехать, она энергично возражала, опасаясь за мужа, который мог погибнуть. Кроме того, ревностная католичка, она сочувствовала мятежникам; ведь церковь в Испании была на стороне Франко. Но Хемингуэй был тверд в своем намерении. Еще раньше он собрал 40 тысяч долларов на покупку 24 санитарных машин, оплатил поездку в Испанию нескольких добровольцев-интербригадовцев. Кроме того, он принял почетный пост президента Комитета «Американские друзья Испанской республики».

Когда его упрекали в политической наивности, поскольку он встал на сторону трудящихся против церкви, на сторону коммунистов против фашистов, он, разъясняя свою позицию, писал, что война в Испании — «скверная война», но его симпатии принадлежат «простым людям». Он осуждает зверства фашистов, бессмысленное уничтожение мирного населения.

В начале 1937 года Хемингуэй получил предложение от Джона Уиллера, директора НАНА (Северо-американского газетного объединения), поставлявшего материал почти для шестидесяти газет, заключить с ним контракт на корреспонденции из Испании. Это была уже третья война, которую ему предстояло увидеть.

2

Хемингуэй выехал в Испанию в конце февраля 1937 года. Из Франции самолетом перелетел в Барселону; там он увидел, как шла мобилизация и царило всеобщее воодушевление.

Тем временем обстановка на фронте относительно стабилизировалась. После быстрого продвижения летом 1936 года мятежники были остановлены у самых стен Мадрида. Началась героическая оборона города, длившаяся около двух с половиной лет. Республиканцы начали создавать регулярную армию, причем душой антифашистского сопротивления стали коммунисты. В ряды республиканцев вливались волонтеры-интербригадовцы. Добровольцы — танкисты, летчики, артиллеристы, а также военные советники — прибыли и из Советского Союза. В марте 1937 года, как раз накануне приезда Хемингуэя, после серии неудач республиканцы одержали первую победу, разбив под Гвадалахарой итальянский экспедиционный корпус, пытавшийся прорваться к Мадриду с северо-запада. Эта победа вызвала в Испании энтузиазм, само слово «Гвадалахара» сделалось своеобразным паролем антифашистского сопротивления.

Все эти события Хемингуэй подвергал объективному анализу. В Мадриде Хемингуэй поселился в гостинице «Флорида»; во время осады города она постоянно находилась в зоне обстрела фашистских орудий.

Первые материалы, отправленные Хемингуэем из Испании, были посвящены успехам республиканцев под Гвадалахарой и Бриуэгой. При этом сами его репортажи уже несколько отличались от тех, которые были посланы в 1922 году с греко-турецкого фронта в газету «Торонто стар». Тогда он стремился лишь точно и наглядно информировать о том или ином конкретном событии. К тому же ему не довелось тогда наблюдать непосредственно боев между турками и греками. В Испании он воссоздавал многообразную панораму: делал зарисовки пейзажа, рассказывал о стратегическом значении проведенной операции, о ее политическом эффекте, о настроениях офицеров и солдат, о реакции гражданского населения.

«Во время войны в Италии, — свидетельствовал Хемингуэй, — когда я был юношей, то натерпелся страху. В Испании я избавился от страха через пару недель и чувствовал себя счастливым». Артур Бареа, испанский писатель, работавший в отделе цензуры, пишет о Хемингуэе как о «большом и шумном человеке, с выражением обиженного ребенка на круглом лице, скромном… отличном компаньоне за столом, любителе грубых шуток… всем интересующемся, скептическом, интеллектуальном в своей пытливости, общительном и дружелюбном, порой погруженном в себя и печальном».

Хемингуэй посетил поле боя под Гвадалахарой, где всюду виднелись следы разгрома итальянцев. Но особенно волнующей стала его встреча с соотечественниками, бойцами батальона Линкольна, потерявшими в боях на Хараме почти половину состава. Он дружески общался с солдатами, с ранеными. Эдвин Ролф, поэт и публицист левых убеждений, редактировавший газету линкольновцев «Волонтер свободы», вспоминал, что во время этого посещения Хемингуэй, казалось, «вливал в уставших бойцов частицы своей силы и скромного мужества». «Они знали, — продолжает Ролф, — что в его теле еще оставались осколки после тяжелого ранения. И то, что этот человек, всемирно знаменитый, отдавал свое время и силы делу республиканской Испании, во многом содействовало повышению боевого духа тех американцев, которые находились на передовой».

В отличие от иных буржуазных корреспондентов, искавших лишь сенсаций, Хемингуэй не только профессионально выполнял свой журналистский долг, но и стремился по возможности помочь делу республики.

Образы линкольновцев широко войдут потом в творчество Хемингуэя. Писателя поражало мужество вчера еще сугубо штатских, необстрелянных людей. Герой его очерка «Американский боец» Рэвен, клерк из Питтсбурга, — один из тех, кого писатель, посетил в госпитале. Вспоминая о смелости этого человека, тяжело раненного, потерявшего зрение, Хемингуэй подытожил свой очерк такими знаменательными словами: «Это какая-то новая удивительная война, и многое узнаешь в этой войне, все то, во что ты способен верить» (III, с. 696). В очерке «Мадридские шоферы» Хемингуэй рассказывал о четверых спутниках, шоферах его машины. Трое из них не оправдали надежд; среди них оказались трус, нерадивый и лентяй. Но четвертый, Ипполито, стал для него лучшим воплощением национального характера; он был скромен, стоек и надежен. И свой очерк Хемингуэй заключил ставшими «хрестоматийными» словами, которыми выражалось его политическое кредо: «Пусть кто хочет ставит на Франко, или Муссолини, или Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито».

В Ки Уэсте знакомства Хемингуэя были ограничены достаточно узким кругом. В Испании же, по словам одного публициста, собрались «лучшие люди мира». Среди них был французский писатель Андре Мальро, который был организатором и командиром авиационной эскадрильи на службе у республиканцев. По горячим следам событий он летом 1937 года написал свою известную книгу «Надежда», близкую по форме к репортажу и хроникальному повествованию. Были в Испании летчик и литератор Сент-Экзюпери; чилийский поэт Пабло Неруда, написавший книгу стихов «Испания в сердце», прославляющую солидарность в антифашистской борьбе; испанский поэт Рафаэль Альберти, один из лидеров республиканской художественной интеллигенции. Хемингуэй хорошо узнал генерала Лукача, командира XII Интернациональной бригады, и главного врача бригады Вернера Хейльброна, погибшего в бою; испанских военачальников Луиса Кинтанилью (известного художника, ставшего офицером, а потом направленного на дипломатическую работу) и Густаво Дурана. Знал он и Кароля Сверчевского, польского революционера, командира одной из интернациональных бригад, В Испании он был известен под именем генерала Вальтера.

3

Приходилось Хемингуэю бывать и в отеле «Гейлорд», где размещались советские военные советники и корреспонденты. Среди его добрых знакомых был Илья Эренбург. Имеется широкоизвестный снимок, запечатлевший двух писателей, которых связывали дружеские чувства, в осажденном Мадриде. Они живо, обсуждали военные и литературные вопросы. Позднее Эренбург много сделал для популяризации творчества Хемингуэя в нашей стране; он называл его «человеком, на любви к которому сближались очень далекие друг другу люди и народы».

Встречался Хемингуэй и с Михаилом Кольцовым, корреспондентом «Правды» в Испании, совмещавшим журналистские обязанности с выполнением ряда военных поручений в качестве советника. Он был автором знаменитого «Испанского дневника».

Хемингуэй обычно разговаривал с Эренбургом и Кольцовым на французском языке; последний, по признанию Хемингуэя, снабжал его весьма ценной информацией, «ничего не скрывал», хотя нередко дела шли «скверно». Уважая Хемингуэя, он хотел, чтобы тот знал истинное положение дел безо всяких прикрас. В одном из писем Хемингуэй называет Кольцова в числе своих немногих интеллектуальных друзей (в отличие от тех, с кем он мог делить застолье или участвовать в светских развлечениях).

Некоторых из своих мадридских знакомых Хемингуэй позднее вывел в романе «По ком звонит колокол». Например, в генерале Гольце угадывается Кароль Сверчевский (Вальтер), в журналисте Каркове нетрудно узнать Кольцова. «Самый умный из всех людей, которых мне приходилось видеть», — говорит о Каркове герой романа Роберт Джордан.

В «Испанском дневнике» Кольцова имеется зарисовка Хемингуэя, относящаяся, по-видимому, к их первой встрече на поле боя под Гвадалахарой в марте 1937 года: «Эрнест Хемингуэй приехал сюда, большой, неладно скроенный, крепко сшитый. Он облазил все места боев, побывал и подружился с Листером, с Лукачем; он сказал мне, медленно и вкусно проворачивая испанские слова: — Это настоящее поражение. Первое серьезное поражение фашизма за эти годы. Это начало побед над фашизмом. — Да, — сказал я скромно, — только начало». Другая лаконичная зарисовка Хемингуэя у Кольцова относится к осени 1937 года, когда американский писатель работал в опустевшем, подвергавшемся артобстрелу отеле «Флорида», где писал свою пьесу «Пятая колонна». Встречался Хемингуэй с еще одним советским журналистом, корреспондентом ТАСС в Испании О. Г. Савичем, который, оставил о той поре своей деятельности интересную книгу — «Два года в Испании».

…Часто воспроизводится снимок, на котором запечатлены три человека: Хемингуэй, советский кинодокументалист Роман Кармен и прогрессивный голландский кинорежиссер Йорис Ивенс. Между Хемингуэем и Карменом сложились дружеские отношения; уже после Испании, в 1943 году, Кармен получил теплое-письмо с Кубы от американского писателя. В своей книге воспоминаний Кармен так описывает Хемингуэя: «В эти дни на передовых линиях борьбы за Валенсийскую дорогу я несколько раз встречал человека, неуклюже шатавшегося по окопам. Он пробирался на самый передний край, присаживался к бойцам интербригады, беседовал с ними. Это известный американский писатель Эрнест Хемингуэй. …Хемингуэй был одет в легкий светлый плащ, вымазанный в окопной глине. Под плащом — свитер и мешковатый пиджак. Грубые на толстой подошве башмаки. На голове черный баскский берет». Кармен запечатлел и некоторые детали быта Хемингуэя в гостинице «Флорида»; там его комната была постоянно забита людьми, одетыми в форму интербригадовцев. Они были его желанными гостями…

4

В начале июня 1937 года Хемингуэй возвратился в США. Все лето было заполнено интенсивной деятельностью в защиту Испанской республики. Прежде всего он завершил работу над документальным фильмом «Испанская земля»; его съемки он начал еще в Мадриде и его окрестностях весной 1937 года; работа шла с уже упоминавшимся голландским режиссером Йорисом Ивенсом и оператором Джоном Ферно. Хемингуэй не только был сценаристом фильма, но и активно участвовал во всем съемочном процессе.

Документалисты снимали суровую реальность войны: столицу, подвергавшуюся артобстрелу; атакующую республиканскую пехоту и танки; жителей столицы на строительстве оборонительной полосы; лица людей, идущих в бой; крестьян, обрабатывающих землю.

Хемингуэй стойко переносил физические нагрузки, связанные со съемками. В послесловии к сценарию говорится: «Прежде всего вспоминаешь, какой был холод; как рано приходилось вставать по утрам; как ты уставал до такой степени, что в любую минуту готов был свалиться и уснуть; как трудно было добывать бензин и как мы постоянно бывали голодны» (III, с. 655).

Работа над фильмом была закончена к концу апреля 1937 года. Хемингуэй написал к нему дикторский текст. Это была непривычная для него работа; Ивенс предупреждал писателя: «…Не описывайте того, что видите, не дублируйте изображение. Вам следует подкрепить образ, комментируя его». Поначалу Хемингуэй сделал типичную для новичков ошибку: его сценарий был слишком длинен и подробен. Когда Ивенс указал ему на это, Хемингуэй был уязвлен тем, что кто-то осмеливается корректировать его текст. Однако он вскоре согласился с замечаниями и переработал написанное. Например, сцена в морге сопровождалась коротким пояснением: «Вот что сделали три юнкерса».

В фильме отдавалось должное мужеству коммунистов. На экране возникали фигуры Генерального, секретаря компартии Хосе Диаса, работающего на возведении оборонительной полосы; прославленного командира Энрике Листера, «одного из самых блестящих молодых бойцов республиканской армии»; Долорес Ибаррури, Пассионарии, пламенного оратора, голосом которой «говорит новая женщина Испании». Фильм аранжировали музыкой, в которой использовались испанские фольклорные мелодии.

Поначалу роль диктора была предложена знаменитому киноактеру и режиссеру Орсону Уэллсу. Однако, как заметили некоторые сотрудники Ивенса, несколько театральный, отработанный голос Уэллса дисгармонировал с сурово-аскетическим текстом сценария. Тогда и было решено, что текст прочитает сам Хемингуэй. Это был удачный выбор, хотя писатель, как сам он опасался, не обладал способностями диктора. Ивенс вспоминал: «Читая, Хемингуэй передавал ощущения, пережитые им на фронте. …Это придавало фильму истинную масштабность».

Когда фильм был завершен, его показали в Белом доме президенту Франклину Делано Рузвельту и его жене Элеоноре, видному общественному деятелю. Фильм произвел сильное впечатление и, как считают некоторые, содействовал тому, что президент усилил гуманитарную помощь республиканцам.

А несколько ранее состоялось первое, оказавшееся единственным, публичное выступление Хемингуэя на II конгрессе Лиги американских писателей. Лига была создана в 1935 году и объединяла ведущих американских писателей, стоявших на широкой антифашистской и общедемократической платформе. Главной темой конгресса была защита культуры от «коричневой» нацистской опасности, а также обсуждение того, какова роль писателя в развертывающейся антифашистской борьбе. Об этом говорили выступавшие делегаты.

Но ключевым событием дня стало появление на трибуне Хемингуэя, только что вернувшегося из Испании. Его речь называлась «Писатель и война». Поднявшись на трибуну, он заметно нервничал. Было жарко, душно, и облаченный в непривычный для него черный костюм Хемингуэй обливался потом. От волнения он то и дело поправлял галстук, словно тот его душил. Иногда у него срывался голос. Писатель говорил немногим более десяти минут и, хотя не обладал ораторским даром, приковал к себе напряженное внимание зала. Развивая свою излюбленную мысль о том, что «задача писателя неизменна», ибо она «всегда в том, чтобы писать правдиво», Хемингуэй высказал далее свое бескомпромиссное осуждение фашизма: «Есть только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта — фашизм. Потому что фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами». Касаясь вопроса о долге писателя, Хемингуэй говорил, что он должен занять активную позицию. Чтобы увидеть войну своими глазами и написать о ней полную правду, стоит рисковать жизнью, хотя «много спокойнее проводить время в ученых диспутах на теоретические темы».

Один из присутствующих вспоминал: «Это было великолепно, казалось, каждый из нас сжимал его в своих объятиях… как верного товарища в битве с фашизмом. Разве можно было проиграть это сражение, если на нашей стороне находился Хемингуэй?» Его откровенность и какое-то магнетическое обаяние захватывали аудиторию.

Пока Хемингуэй находился в США, положение на фронтах Испании ухудшилось. Тяжелым ударом для республиканцев стала гибель 11 июня под Уэской генерала Лукача. Он был убит прямым попаданием снаряда в его штабную машину. Легкое ранение получил находившийся с ним советский военный советник, впоследствии прославившийся как военачальник Великой Отечественной войны, дважды Герой Советского Союза П. И. Батов. А под именем Лукача, как позднее открылось, воевал известный венгерский писатель, интернационалист, участник гражданской войны Матэ Залка. Хемингуэй часто бывал на его командном пункте в XII интербригаде. Они вспоминали первую мировую войну, когда Лукач находился в рядах австрийской армии и они были в противостоящих друг другу лагерях. А теперь судьба распорядилась так, что они вместе сражались с. фашизмом…

В это время над Мадридом нависла угроза нового штурма. И Испания властно влекла писателя.

5

Вторая поездка Хемингуэя в Испанию охватывает время с сентября 1937 по начало января 1938 года. Вместе с ним были Марта Геллхорн и известный журналист Герберт Мэтьюз. Сначала Хемингуэй отправился на Арагонский фронт, там успешно сражалась XV интербригада, которая овладела городом Бельчите. Республиканцы осуществляли наступательную операцию, не имевшую, однако, особого успеха.

Во время одной из поездок, машина с Хемингуэем и другими журналистами подверглась жестокому обстрелу. Все, правда, кончилось благополучно; по этому поводу Хемингуэй мрачно шутил: «Снаряды для всех одинаковы. Если тебя не задело, то и писать незачем. А если задело, то писать уже не придется». Тогда, осенью 1937 года, он проехал более тысячи километров в прифронтовой полосе, мерз, спал в палатках, подвергался риску. Вот одна из характерных зарисовок, касающихся штурма Теруэля в декабре 1937 года: «Мы лежали на вершине холма в цепи испанской пехоты под сильным пулеметным и ружейным огнем. Огонь был такой сильный, что если бы ты приподнял голову с земли, то уткнулся бы подбородком в одну из тех невидимых маленьких штучек, с чмокающим свистом проносившихся сплошным потоком над тобой, после того, как трах-тах-тах пулемета с соседнего хребта повыше сорвало бы макушку с твоей головы. Ты знал, что будет так, потому что видел, как это бывает».

Второй визит в Испанию длился 23 недели. В промежутках между пребыванием на фронте Хемингуэй останавливался в гостинице «Флорида», куда к писателю часто приходили «на огонек» интербригадовцы. Там они могли расслабиться, принять горячую ванну. Помимо того что Хемингуэй «отписывался» во «Флориде» за свои поездки на фронт, он работал над пьесой «Пятая колонна», посвященной будням контрразведки в Мадриде, сражающейся с фашистским контрреволюционным подпольем в столице.

Центральный герой «Пятой колонны», американец Филип Ролингс, фигура, несущая явственные автобиографические черты, — это и типичный хемингуэевский «герой кодекса», и в чем-то новое лицо. Занятый тяжелой и опасной работой, он тоскует о личном счастье, которое олицетворяет для него светловолосая красивая журналистка Дороти Бриджес, предлагающая ему «наслаждаться любовью во всех отелях мира» (ее облик явно напоминает Марту Геллхорн). И Филип Ролингс жертвует личным счастьем во имя выполнения общественного долга. «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок», — говорит Ролингс (III, с. 100). И эти слова почти дословно воспроизводят сказанное Хемингуэем в речи «Писатель и война».

Хемингуэй вернулся в США в январе 1938 года. А в марте он в третий раз отправляется в Испанию, получив известия о неудачах республиканцев: франкисты, имея перевес в тяжелом вооружении, начали неожиданное наступление в Каталонии, вышли к морю южнее Эбро. Хемингуэй был свидетелем отступления, трагического исхода мирного населения, о чем рассказал в очерках «Старик у моста», «Беженцы». Напряженная атмосфера весны 1938 года на Арагонском фронте передана и в нескольких корреспонденциях Хемингуэя: «Бомбежка Тортосы», «Тортоса спокойно ожидает атаки».

Джозеф Норт, видевшийся с писателем в эти горькие дни, вспоминает, что Хемингуэй носил куртку с двумя большими нагрудными карманами. Однажды он, похлопав по ним, сказал Норту слова, крепко ему запомнившиеся: «Справа я ношу свой американский паспорт. Если меня схватят солдаты Франко, я предъявлю им документ с вашингтонскими печатями. А здесь, — он засмеялся и указал на левую сторону, — у меня мандат республиканского правительства Испании, в котором сказано, что я верный друг республики. Трудность заключается в том, чтобы не перепутать и не вручить документы Народного фронта Франко. Поэтому, — продолжал он, — я храню самый дорогой для меня документ в левом кармане, у сердца».

Гуманизм, сострадание не только двигали пером Хемингуэя. Они определяли его поступки. Джозеф Норт вспоминает эпизод, случившийся в мае 1938 года неподалеку от Барселоны. Корреспонденты ехали по горной дороге, впереди мчался грузовик с молоденькими испанскими парнишками, распевавшими веселые песни. Неожиданно на крутом повороте грузовик с ребятами потерял управление и перевернулся. Сцена веселья сменилась ужасным зрелищем окровавленных тел… «Не вспомню, откуда у Хемингуэя взялась походная аптечка, но уже в следующее мгновенье он стоял на коленях, перевязывая и утешая пострадавших, — свидетельствует Норт. — Я при-соединился к нему, и мы работали вместе, наши руки были в крови умирающих. Я заметил, что Мэтьюз (так звали другого американского корреспондента. — Б. Г.) ходит среди распростертых тел. Он наклонялся к пострадавшим, но не для оказания помощи, он интервьюировал умирающих, делал записи в записной книжке. Он прежде всего был корреспондентом «Нью-Йорк таймс»… Кто чему верен. Увидев это, Хемингуэй вскочил на ноги. — Сукин ты сын! — взревел он. — Убирайся отсюда, а то я убью тебя». Норт так комментировал этот эпизод: «…Я каждый раз думаю о том, что видел настоящего человека: он был гуманист и поборник справедливости, несмотря на то, что напускал на себя свирепый вид».

В Испании Хемингуэй встретился с коммунистами, которых уважал как людей дисциплинированных и смелых на поле боя. Но отношение к ним было неоднозначным. В беседах с Джозефом Нортом Хемингуэй говорил, что коммунисты импонируют ему как «солдаты», но они не нравились ему за проповеднический тон, убеждение в своей непогрешимости и нетерпимость к оппонентам. Безусловно, в деятельности компартий в те годы сказывались сталинистские методы. Хемингуэй и Норт нередко остро спорили. У Хемингуэя вызывали справедливое раздражение претензии некоторых партийных лидеров на абсолютную правоту, их догматизм и сектантские «перехлесты», столь частые в 30-е годы.

…В начале ноября 1938 года Хемингуэй в последний раз на короткое время приехал в Испанию, побывал на Каталонском фронте. К этому моменту было уже ясно, что война проиграна.

6

В своих корреспонденциях, присланных из Испании, Хемингуэй не просто стремится дать правдивую информацию; он хочет максимально помочь антифашистскому делу. Между тем эти материалы до сих пор не собраны и не исследованы в полной мере. В ряде своих статей, особенно в 1938 году, когда положение республики ухудшилось, Хемингуэй наряду с характеристикой военно-политических событий высказывает ряд важных прогнозов, и рекомендаций. Он не устает предупреждать правительство США: в случае победы фашистов их оружие со временем будет обращено и против американцев. Он осуждает католическую церковь в Испании за то, что она поддерживает Франко; его тревожило то, что американские католики могут склониться к профашистской позиции (статья «Кардинал выбирает победителя»).

Вместе с тем Хемингуэй надеялся сделать все, чтобы Америка не оказалась втянутой в войну. Даже в 1938 году он не считал, что республика проиграла войну, хотя франко-английская политика «нейтралитета» неотвратимо приближала ее поражение. Поэтому США не должны следовать в фарватере политики европейских стран, особенно Великобритании, писал Хемингуэй. Сохраняя нейтралитет, США обязаны снять запрет на продажу оружия республиканцам, которые страдают от его нехватки.

Получив оружие, испанцы в состоянии одолеть итальянцев, а это может дать Европе время, чтобы укрепить свою оборону: «Фашизм можно побить в Испании так же, как Наполеона побили в Испании», — настаивал Хемингуэй. Этот вывод он делал на основании уроков Гвадалахары. В статье «Смерть достойная или бессмысленная» он доказывал, что битва на полях Испании является, в сущности, кровным делом американцев: ведь целью бойцов-интербригадовцев было «спасение того, что мы зовем цивилизацией». В статье «Ложные вести для президента» он обвинил госдепартамент в том, что тот не только дезинформирует Рузвельта и госсекретаря Корделла Хэлла, но и игнорирует те сообщения, которые поступают от американского посла в Испании Клода Бауэрса. Во время обсуждения вопроса о снятии эмбарго в сенате госдепартамент запугивал тем, что война на исходе и оружие может попасть в руки Франко. Позднее Рузвельт признал, что, отказав в поддержке республиканцам, США совершили ошибку.

Хемингуэй также отдавал немало сил мобилизации общественности на поддержку американских добровольцев — линкольновцев, в частности посылке медикаментов, санитарных средств. Его заботила участь и других антифашистов, оказавшихся в США. Он настаивал на том, чтобы они были достойно встречены, о чем писал в малоизвестном у нас предисловии к книге немецкого писателя-антифашиста, сражавшегося в Испании, Густава Реглера «Великий пример»[5].

Когда в журнале «Нью Мэссиз» в феврале 1939 года, незадолго до падения Испанской республики, готовили специальный номер, посвященный американским интербригадовцам, Джозеф Норт телеграфировал Хемингуэю просьбу прислать какой-нибудь материал. Писатель откликнулся короткой взволнованной статьей-эпитафией «Американцам, павшим за Испанию». Этот реквием объемом всего в полторы странички стал одним из самых великолепных образцов хемингуэевской прозы. Позднее писатель признавался, что работал над этой вещью пять дней; первоначальный текст он сокращал три раза. И нашел точные, простые и одновременно высокие слова, говорящие о народе, который бессмертен, о земле, которая пребудет вовеки. Он писал о мертвых, ставших частицей испанской земли. И выразил в конце надежду в конечной победе: «Фашисты могут пройти по стране, проламывая себе дорогу лавиной металла, вывезенного из других стран. Они могут продвигаться с помощью изменников и трусов. Они могут разрушить города и селения, пытаясь удержать народ в рабстве. Но ни один народ нельзя удержать в рабстве. Испанский народ встанет против них, как он всегда вставал против тиранов».

Эти слова сбылись. На исходе 1970-х годов испанский народ избавился от франкистского режима и вступил на путь демократического развития.

Летом 1938 года во время пребывания в США перед последней, четвертой поездкой в Испанию Хемингуэй подготовил к печати сборник, который назвал «Пятая колонна» и первые сорок девять рассказов. В него, помимо пьесы, вошли рассказы из всех трех новеллистических сборников. Кроме того, он включил несколько новелл, написанных в Испании. В них он остался верен своему главному принципу — писать о войне правду, какой бы горькой и нелицеприятной она ни была. Писатель любил повторять, что о войне сказано «меньше правды, чем о чем бы то ни было», что она многолика, что в ней есть место и трусости, и героизму.

Знаменательно, что Хемингуэй рисует не батальные, а бытовые сцены; действие в трех его новеллах происходит в прифронтовом, осажденном Мадриде, в баре «Чихоте». При этом писатель озабочен теми нравственными, этическими проблемами, которые встают перед его героями.

Официант бара неожиданно узнает в одном из посетителей старого знакомого и доброго клиента — фашиста Дельгадо, человека безрассудно смелого. Он появляется в форме республиканцев, ведет разговор с летчиками. Официант колеблется, как ему поступить. И все же по совету автора-рассказчика звонит в контрразведку. Там, где речь идет о республике и ее врагах, надо быть беспощадным (рассказ «Разоблачение»). В том же баре «Чикоте» какой-то шутник досаждает всем, обрызгивая офицеров и гостей из пульверизатора. Его выбрасывают за дверь, а когда он снова вваливается в бар, его убивают. Этот нелепо погибший человек оказывается рабочим, который по дороге на свадьбу случайно забрел в бар (рассказ «Мотылек и танк»).

Горечью веет от очерка «Ночь перед боем». Герой-рассказчик встречает в баре танкиста Эла Вагнера. Это — обстрелянный солдат, коммунист, человек, трезво оценивающий обстановку. Он только что вернулся из неудачной атаки и рассуждает о том, что республиканцы не научились еще воевать, что ошибки порождают немалые жертвы. И вот назавтра, выполняя приказ, он должен будет повторить такой же бессмысленный лобовой штурм, идти на верную смерть…

И все же, несмотря на поражение республики, Хемингуэй был убежден: «Жертвы не были напрасны, борьба продолжается». Об этом говорит последний из рассказов, написанных на испанскую тему, — «Никто никогда не умирает». Главный герой — Энрике, молодой кубинец, интербригадовец, вернулся после поражения республики на родину. Там он включается в подпольную революционную борьбу против реакционного режима Мачадо. В доме, где тайно хранится оружие, Энрике встречается со своей возлюбленной Марией, брат которой Висенте погиб в Испании на глазах у Энрике. Попав в засаду, Энрике гибнет; умирая он говорит: «Где ты умрешь, не имеет значения, если ты умираешь за свободу». Мария схвачена, ее везут для допроса. Сидящая в окружении полицейских, она готова мужественно встретить опасность: она напоминает в этот момент другую девушку — героиню Жанну д’Арк. Финал рассказа исполнен столь неожиданной для Хемингуэя героической патетики. От Марии тянутся нити к другой Марии — из романа «По ком звонит колокол».