Если бы не ты

Глава 6

(Алеся)

Голова просто раскалывается, как будто её пинали вместо мяча. Я медленно открываю глаза, и первый взрыв света заставляет меня зажмуриться. Всё вокруг плывёт и смещается, как если бы я находилась в какой-то странной, заторможенной реальности. Я пытаюсь сосредоточиться, но в голове стучит, как будто кто-то бьёт по барабану.

Постепенно звуки начинают обретать форму. Я слышу гудение, слышу вой ветра, и в этом шуме я различаю тихий голос.

— Алеся, ну же девочка. Приходи в себя, — это мужчина. Он зовёт меня.

Тревога, беспокойство наполняют мою грудь. Сердце оглушающе стучит в груди.

Пытаюсь пошевелиться, но всё слишком тяжело. В руках и ногах — странная, острая слабость. Я чувствую, как будто мои конечности больше не принадлежат мне. Пытаюсь сглотнуть, но горло пересохло, словно я провела вечность в пустыне.

Снова стараюсь открыть глаза, но туман в голове не уходит. Я ощущаю что-то жёсткое под спиной, и только сейчас осознаю, что лежу на чём-то холодном. Руки и ноги слабо покалывают, как будто пробуждаются от долгого сна. Я единственное, что могу сделать — это попытаться восстановить свои мысли.

Вспышки образов скачут в памяти, как короткие кадры старого фильма. Миг — я вижу себя в старой газельке, рядом мой попутчик, затем — звук удара, резкий, как молния, полный хаос, удар и… больше ничего.

Открываю глаза, вокруг темно или я не открыла?

— Что… происходит? — мой тихий голос звучит в тишине громко.

— Как ты себя чувствуешь? — доносится из темноты мужской голос.

— Болит всё. И ничего не вижу.

Чувствую, как сильные руки приподнимают меня и куда-то перемещают. Но теперь сидеть удобнее, мягче. Тело задеревенело, но всё равно до меня доходит, что Добрыня меня себе на колени посадил. Слышу его дыхание. В темноте все чувства обостряются.

— На улице ночь, фонарик не включаю, чтобы аккумулятор не садить. Он нам ещё пригодится. Помнишь, что мы в аварию попали?

Киваю, и только спустя несколько секунд понимаю, что он не видит меня.

— Помню. И что теперь? Подмогу вызвали?

— Руки чувствуешь? — спрашивает Добрыня, игнорируя мои вопросы.

Прислушиваюсь к своему телу. Чувствительность постепенно возвращается. Руки огнём горят, будто в кипяток опустили. А Добрыня не останавливается, трёт их, дышит. От него жар идёт, как от печки, и я начинаю таять, словно сосулька. А с ощущением тепла приходит боль.

— Да, чувствую. Болят. И ноги тоже.

А ещё меня начинает бить озноб.

Добрыня сдёргивает с моих ног ботинки. И с жаром принимается разминать стопы.

— Ноги чувствуешь?

— Да, — чтобы не заплакать закусываю губу. Больно ужасно. — А что насчёт спасения? — снова спрашиваю его.

— Пока ничего. На улице метель не успокаивается, связи нет. Придётся просидеть всю ночь здесь. Утром, думаю, погода подуспокоится и сможем позвонить.

Вот только я точно знаю, что здесь и без метели связи нет.

— Главное — не спать. И греться, чтобы не замёрзнуть. Повреждений у машины нет, стёкла все целые, от ветра защита есть.

Мозги еле ворочаются. Пытаюсь вспомнить, что надо сделать в экстренной ситуации, и ничего не могу вспомнить. Единственное, чего мне хочется это согреться. Почувствовать тепло.

— А печку не включить?

— Нет. Машина набок завалилась. Мотор не завести. Даже если печку включу, она будет холодный воздух гонять.

— Чёрт, — не могу сдержать стон. Ну надо же было мне оказаться в такой ситуации. Словно посёлок не хочет выпускать меня.

— А костёр не развести? У меня спички есть.

— Утром попробуем. Сейчас идти в лес за ветками опасно, потеряться совсем можно.

— Пить хочется, — вслух озвучиваю свои мысли, и тут же вспоминаю, что у меня в сумке была бутылка с водой, если не замёрзла, а ещё даже булочка где-то была.

Не знаю, почему у меня так, но как только я попадаю в стрессовую ситуацию, мне безумно хочется есть.

— Можешь посветить немного? Я сумку свою поищу, у меня там вода и булочка были.

Добрыня молчит, но через пару секунд яркий свет фонарика освещает салон газельки и лицо Добрыни. У него порез через бровь и синяк на скуле, не представляю, что у меня на лице, потому что лоб очень сильно щиплет.

Осматриваюсь, сумка валяется у передних кресел, и тут я вспоминаю про нашего водителя.

— А дядя Миша где? — спрашиваю, но уже сама догадываюсь, какой будет ответ.

— Его больше нет. На улицу тело вытащил.

Горло схватывает спазм. Со мной так каждый раз, когда в отделении кто-то умирает.

Моё сознание до сих пор не может принять, что мы смертны.

Особенно страшно, когда ты сегодня ещё общался с этим человеком, а на следующий день его уже нет. И никогда не будет.

Страх смерти у меня появился, когда умер сначала папа, а через три месяца мама. Было сложно и очень больно. И хоть дядю Мишу я почти не знала, но всё равно мне жалко и его.

И самое страшное, что и с нами может произойти то же самое. Мы так и замёрзнем здесь, неважно ночью или днём, никто не бросится искать меня сюда. Кто знает, что мы этой дорогой поехали? Никто. И пока мы будем ждать помощи, никто даже не пошевелится.

Слёзы выступают на глазах, а в носу становится больно, от накатившихся слёз.

Я шмыгаю носом, пока роюсь в своей сумке.

— Чего ревёшь? — спрашивает Добрыня.

— Умирать не хочу.

— А я думал из-за дяди Миши, — усмехается он.

Разве над этим можно смеяться?

— А я и из-за дяди Миши и из-за себя. Не хочу, как он замёрзнуть.

— Не замёрзнешь. Держись рядом, и я тебя согрею.

Забирает у меня бутылку с водой, которую я пытаюсь открыть. И одним движением сильных пальцев откручивает крышку.

Вода ещё не замёрзла, но уже кусок льда в бутылке плавает. Делаю глоток, холодная вода неприятно скатывается в желудок, обдирая горло. Пить хочется невыносимо, но приходится пить маленькими глотками, греть воду во рту и только потом проглатывать.

Ночь кажется нескончаемой.

Сначала мы с Добрыней пытаемся говорить, но через час уже глаза начинают закрываться. Мы периодически друг друга окликаем, чтобы не давать спать.

Но в какой-то момент, когда небо уже окрашивается светло-серым, я смотрю в окно, с облегчением понимая, что ночь подошла к концу. Закрываю уставшие глаза на секунду и проваливаюсь в глубокий сон.