Эссе 1994-2008

АРКАДИЙ ИППОЛИТОВ

«Русский Телеграф». 29 сентября 1997 года Выставка совмещает три уровня: историю дендизма, представленного портретами знаменитых европейских денди от Бо Бруммеля до фотографий Дольче и Габбаны, историю общественной реакции на дендизм, представленную в модных картинках и карикатурах и, наконец, воображаемые интерьеры современного денди с его аксессуарами, созданными современными дизайнерами, главным образом Раважем: это спальня Бруммеля, черная столовая Гюисманса, своего рода "дача" летнего денди в духе Томаса Манна. В результате выставка в Пти Пале не просто выставка об истории дендизма, но она претендует на создание образа современного денди. Гаага, город скучный и элегантный, как нельзя лучше подходит для подобного рода опытов - образ гаагского денди столь же поучителен и необязателен, как и Гаагская конвенция во время второй мировой войны.

Последнее время тема дендизма для отечественных СМИ стала одной из самых любимых.

Она бесконечно обсуждается во всех газетах и журналах, а "Птюч", "ОМ" и "Матадор" вообще принесли себя в жертву идее создания образа современного денди, стараясь снабдить его полезными советами на все случаи жизни - от типа йогурта, что он должен потреблять на завтрак, до списка романов, что он должен если не прочитать, то хотя бы знать по названиям.

По своей наивности отечественные журналы полагают, что, сформировав определенный кодекс современного денди, можно руководствоваться его строгими предписаниями и, неукоснительно им следуя, получить вожделенную кличку современного Онегина. В этом кроется решающая ошибка - феномен денди можно описать, но, несмотря на то, что кодекс патентованных денди очень строг, его выполнение не только не гарантирует принадлежности к этому избранному кругу, но, наоборот, от него удаляет, так как ничто другое не может быть столь чуждым дендизму, как подражание. Поэтому "денди" и "модник" не просто разные понятия, но в какой-то мере даже противоположности.

Дендизм появился в Англии в начале прошлого века. Этот всем хорошо известный факт, несмотря на свою тривиальность, является решающим для истории дендизма, так как именно в Англии и именно в начале прошлого века в обществе были созданы условия для его появления. Для этого в первую очередь были необходимы свобода, спокойствие и богатство. Дендизм является одним из утрированных проявлений индивидуализма, а для того, чтобы индивидуализм стал утрированным, нужны в первую очередь условия для его безопасного существования. Все предшественники дендизма - будь то английские "макароны" или французские "птиметры" - были не просто феноменами индивидуального самовыражения, но и проявлениями той или иной политической ориентации, вступавшей в конфликт с официозом. Английские денди не протестовали, так как они были всем удовлетворены. Отец дендизма Джордж Бруммель был дружен с принцем Уэльским, будущим королем Георгом IV, и ему в голову не приходило находиться в оппозиции к какой-либо власти. Конфликтность в дендизме заменялась презрительностью.

В презрительном отношении к обществу, необычайно уютному и комфортабельному, каким было английское общество начала прошлого века, для Бо Бруммеля (Красавчика Бруммеля) и заключалась вся революционная новизна дендизма. Только при этом было одно основательное "но" - презрение могло выражаться лишь при условии идеального знания правил этого общества и безошибочного умения владеть ими.

Короче говоря, Растиньяк мог стать денди лишь при условии, что он сначала завоюет Париж.

Дендизм - это пик развития европейского индивидуализма, и в этом смысле явление необычайно интересное и серьезное. Ни в какой другой цивилизации, кроме демократической западноевропейской, дендизм не возможен, хотя аналогий ему можно найти очень много. Так, безусловно, настольной книгой современного денди можно назвать "Записки у изголовья" Сэй Сенагон, но она сама к дендизму не имеет ни малейшего отношения не только потому, что дама, но, в первую очередь, из-за сложных отношений с императорским двором, для денди в принципе немыслимых, так как для него немыслимы вообще какие-либо отношения с властью. Как крайняя степень выражения внутренней индивидуальной свободы, дендизм определил всю европейскую культуру последних двух столетий. Так или иначе, но к дендизму оказались близки Байрон, Бодлер, Уайльд, Гюисманс, Пруст, Чаадаев, Пушкин, Мане, Дега, Сартр и Дали - достаточное количество разнообразных имен, определивших дух того, что называется современностью.

Выставка в Гааге не ставит перед собой больших культурологических задач, и никакого исследования основ европейского индивидуализма, пришедшего к дендизму, в ней не найти. Постоянно жонглируя четырьмя Б - Бруммелем, Байроном, Бодлером и Бердслеем, - устроители выполнили задачу куда более скромную, чем исследование исторических закономерностей дендизма. Они обрисовали облик современного европейского денди эпохи Маастрихтских соглашений. И что же получилось?

Главной чертой, характерной для вкуса современного денди, стал культурный ретроспективизм. В интерьерах, сконструированных как образец его быта, царит изысканный эклектизм. Палево-желтая спальня Бо Бруммеля убрана неопомпеянскими рисунками, одновременно соединяющими тоску по Италии, тоску по неоклассицизму и бердслеевскую пряность. Столовая, воплощающая в жизнь знаменитый "черный обед" из романа Гюисманса "Наоборот", соединяет образ императрицы Сисси, платонической возлюбленной Людвига Баварского, с мотивами советского агитационного фарфора, т. е. эклектику с конструктивизмом. Терраса для летнего отдыха, решенная как иронический сплав "Смерти в Венеции" Томаса Манна и Висконти с образцово-показательным госпиталем первой мировой войны, где сиделками работают аристократки, изящно намекает на садомазохистские комплексы, стерильную гигиеничность (не забывайте о презервативах!) и безусловную образованность современного денди. В результате этот самый денди становится по своим привычкам похож на умную, образованную, много переживающую и много передумавшую старую деву.

Стародевичество постмодернистского денди - естественный результат развития западноевропейского индивидуализма. Настроение умного сожаления о былом, трансформировавшееся в культурный ретроспективизм, - основа стиля его поведения.

Естественно, что отечественным денди подобные настроения абсолютно чужды, так как им еще нужно пройти курсы ликвидации безграмотности и хотя бы выучить те заголовки литературных произведений, что формируют пространство интерьеров современного гаагского денди.

Фламандской школы пестрый сон

Выставка "Брейгель-Брейгель" в Вене

Аркадий ИППОЛИТОВ

«Русский Телеграф». 30 января 1998 года Название выставки, недавно открывшейся в Художественно-историческом музее в Вене, состоящее из двойного упоминания одной фамилии, странно напоминает название какой-нибудь фирмы по производству мыла или памперсов, что-то вроде "Джонсон-Джонсон".

Магическое упоминание имени художника, с легкой руки Тарковского ставшего одним из любимейших художников русской интеллигенции, к выставке имеет лишь косвенное отношение. Она посвящена не ему, а двум его сыновьям, Яну Брейгелю I, прозванному Бархатным, и Питеру Брейгелю II, прозванному Младшим, в отличие от Питера Брейгеля I, прозванного Мужицким.

Оба сына оказались в ХХ веке неизмеримо менее известными, чем Питер Брейгель Старший. Живопись отца представляет одно из высочайших достижений человеческого духа: его "Охотники на снегу", как и "Слепые", стали вневременными символами, которые каждый культурный человек должен знать так же, как христианин должен знать Символ веры. Имена Яна Брейгеля Бархатного и Питера Брейгеля Младшего известны сегодня только знатокам, коллекционерам и искусствоведам. Они практически не упоминаются в историях искусства; знание этих имен не обязательно для студентов, изучающих историю искусств на гуманитарных факультетах; в туристических путеводителях крупных музеев около них нет звездочек.

Тем не менее в России, где нет ни одного произведения Питера Брейгеля Старшего, десятки картин во многих музеях приписываются его сыновьям. В еще большем количестве их произведения можно найти в европейских музеях, и в любом старом собрании взгляд обязательно наткнется на целую стену, увешанную жанровыми сценами, пейзажами и натюрмортами младших Брейгелей. На каждом крупном аукционе старых мастеров среди выставленных к продаже вещей мелькнет имя какого-нибудь из них. Количество написанных ими картин до сих пор не поддается учету - это именно потоки живописи, до сих пор еще питающие художественный рынок. Их количество еще увеличивается множеством работ их последователей, учеников и имитаторов, производивших композиции в стиле обоих Брейгелей вплоть до конца XVIII века. Сегодня разобраться в этом огромном количестве одинаковой живописи очень трудно. Где Брейгель, где Кессель, где Винкбоонс, а где Фосмаер - сам черт не разберет.

Подобное изобилие живописи младших Брейгелей свидетельствует о их феноменальной популярности в XVII-XVIII веках. Эта популярность напоминает как раз о распространенности имиджей Брейгеля Старшего в ХХ веке - если только три столетия назад любители искусства могли обладать подлинниками своих любимых мастеров, то сейчас им приходится довольствоваться репродукциями. Но феномен явно рыночного использования популярного искусства очень похож - младшие Брейгели занялись в чистом виде производством своего художества, создав из своей масспродукции что-то вроде ранней масскультуры.

То время, что считают наиболее ответственным за появление масскультурной продукции, а именно XIX век, оказалось наиболее безжалостным к живописи Брейгелей. Их картины стоили так, как стоили просто старые картины, - они особенно никого не интересовали и ценились не больше, чем забавные и никчемные безделушки бесстильного и слегка презираемого времени около 1600 года.

Работы обоих сыновей при этом довольно сильно отличаются друг от друга. Живопись Яна Брейгеля, о чем свидетельствует его прозвище "Бархатный", непохожа на живопись его отца. Космические панорамы, крупнофигурные сцены крестьянских праздников и библейские сцены, чье действие Брейгель Старший переносил в обстановку фламандской деревни, Ян заменил на маленькие тщательно выписанные пейзажи, изображающие чистенькие городки и деревни среди голубовато-зеленой листвы. Пейзажи заполнены куклообразными фигурками в разнообразных платьицах и костюмчиках и немного похожи на композиции из "лего" - аккуратные, занимательные, приятно-однообразные и совершенно бездуховные. Ян Брейгель также прославился изображением цветов: его пышные красочные букеты, составленные из множества цветов, соединяющих в одной и той же вазе весенние тюльпаны и осенние розы, являли пример безразличия к сезонным законам природы и к принципам хорошего вкуса. Красочная яркость была для Яна Брейгеля и его современников важнее изящества икебаны, а больше всего публику восхищали виртуозно переданные капельки воды, сидящие на лепестках, а также жуки, ящерицы и мухи, что время от времени, как живых, сажал художник на свои натюрморты.

Питер Брейгель Младший творил во вкусе отца, рисуя бесконечное количество копий с его творений и создавая сценки из крестьянской жизни в духе Брейгеля Мужицкого.

Несмотря на всю внешнюю похожесть их произведений, спутать картины Брейгеля Старшего и Брейгеля Младшего очень трудно. В самых лучших копиях сына даже неопытному глазу очевидна механическая умелость, заменяющая парение духа. В самостоятельных композициях отличие еще более разительно: крестьянские сцены Брейгеля Старшего воспринимаются как высокая мифология героизированного бытия, а у Брейгеля Младшего эти же сцены - лишь только жанр, фиксация быта.

Само собой разумеется, что современность оказалось достаточно суровой к обоим художникам. Во времена, когда наиболее ценным качеством искусства считались новизна и интенция, оба сына Брейгеля не могли рассчитывать на успех у интеллигентной публики. Питер Младший рассматривался как копиист, т.е. как более или менее способный фотограф, а Ян Старший третировался как автор крестьянских картинок для календарей, предназначенных для широкой публики. Публике-то они, может быть, и понравились бы, да кто публике их покажет - знание сыновей Брейгеля было уделом немногих посвященных.

Благословенный эклектизм 70-х все изменил: в это время западное полушарие устало от наводнивших рынок гонконговских инвенций, и все затосковали по качеству, в том числе и любители живописи. В это время происходит переоценка салонной живописи: то, что считалось еще недавно бездарным хламом, стало восхищать именно качественностью исполнения. Цены на старую живопись поползли вверх. Раздражавший иллюзионизм, во время царствования авангарда считавшийся уделом прямой фотографии, стал вызывать восторг.

На Брейгелей взглянули другими глазами. Трудолюбивый копиист Питер оказался художником, в своей тяжеловесной доброжелательности предвосхитившим "Едоков картофеля" ван Гога. Раньше американские музеи не покупали вторичного Брейгеля Младшего, не желая среди своих шедевров выставлять то, что так или иначе могло быть сочтено за стиль копииста. Теперь, увидев, что Брейгеля Старшего им все равно не купить, они набросились на сына, вполне удовлетворившись "ароматом стиля" и даже находя в нем свою оригинальность.

Яну Брейгелю повезло еще больше. Тщательное изящество его пейзажей стало цениться на уровне импрессионистической свежести и даже более того, а о натюрмортах уж и говорить нечего. В первую очередь в этих картинках для календарей открыли второй смысл - каждый цветок попал в букет не просто так, а означая тот или иной человеческий порок или добродетель. Вошки и блошки оказались также у места: они олицетворяли то дьявола, то бога, то идею возрождения мира, то его бренности. То, что казалось лишь tromp d'oiel, обманом зрения, теперь приобрело многозначительность энигмы.

Цены на эти энигмы полезли вверх. Сейчас крохотный пейзаж Брейгеля Младшего, 16 сантиментов в диаметре, стоит порядка $100 тысяч, а цена на маленький пейзаж Брейгеля Бархатного колеблется от $200 до 400 тыс. Натюрморты Яна Брейгеля желанны на любом аукционе; их стоимость переваливает за миллион, так что младшее поколение Брейгелей вернуло себе популярность на художественном рынке, утерянную в XIX веке.

Выставка в Художественно-историческом музее отнюдь не только зрелище для эстетов.

Название выставки "Брейгель-Брейгель" недаром напоминает название какой-нибудь фирмы. Для того, чтобы вместо Брейгеля Бархатного вам не подсунули на аукционе Яна ван Кесселя, художника также дорогого, но несоизмеримого с Брейгелем Бархатным, имя фирмы должно быть очищено. Антикварная современная популярность Брейгелей способствует и популярности выставки; безусловно, все аукционные дома и музеи купят ее каталог, так как кроме пользы научной он принесет вполне конкретно-утилитарную пользу при оценке произведений.

Не совсем ясно только, почему устроители выставки несколько навязчиво заявляют о том, что она должна служить прояснению ситуации искусства около 1600 года. Оба замечательных труженика кисти сделали очень много произведений, но отразилось ли это на искусстве? Они удовлетворяли требования рынка, желавшего небольших картинок кабинетного формата, делали это очень хорошо и качественно, но имеет ли потребность рынка в том или ином жанре что-нибудь общее с искусством?

Эти удивительно красивые вещи, написанные на дереве или меди, что придает краскам особый прозрачный блеск, воспринимаются все же как предметы быта, невероятно художественного, но все же творимого ремеслом, а не гением. Если рассматривать эти произведения как проявления художественной воли, то приходится констатировать, что в них она направлена на нивелировку искусства. Оба художника стояли у истоков современного художественного рынка, и они во многом его сформировали. В них отражены все прелести стиля богатого и зажиточного Антверпена, еще не разоренного религиозными войнами. Надо только признать, что благополучный и богатый Север несколько затер само понятие искусства, и то живописное наводнение, что затопило Европу в XIX веке и привело к тому, что сама идея живописи дискредитировалась, многим обязано деятельности сыновей Брейгеля. веты зла времен проклятых королей Выставка средневекового искусства в Париже