Эссе 1994-2008

АРКАДИЙ ИППОЛИТОВ

© "Русский Телеграф" 20 июня 1998 года Упадок сладок - все те, кто хотят считаться эстетами, выучили эту нехитрую истину за последние сто лет наизусть. Со времен Бодлера искусство ощутило себя искусством конца века, и в дальнейшем это ощущение необязательно стало падать на реальный конец - отечественный fin de siecle пышно расцвел в десятые годы. В дальнейшем мода на fin de siecle привела к тому, что его бросились искать в другие эпохи, вовсе себя упадническими не ощущавшие: рококо, маньеризм, интернациональная готика, позднеримское искусство стали вызывать наибольшее восхищение ценителей изысканно прекрасного. Специально для них французские искусствоведы сделали огромный подарок - в Гран-Пале развернута огромная выставка под названием "Искусство времени ненавистных королей: Филипп Красивый и его сыновья, 1285-1328". По-французски это название звучит еще более красиво: "L'art aux temps des rois maudits: Philippe le Bel et ses fils, 1285-1328".

Для тех любителей упадка, что предпочитают им наслаждаться в готическом искусстве, он ассоциируется в первую очередь с роскошью Бургундского двора конца XIV - начала XV века, с воспетой Хейзингой "осенью средневековья". В причудливой путанице линий и страсти, в экстравагантной экзотике видели своего рода предвосхищение бодлеровской поэтики с ее культом изощренного ослабления жизненных сил. На конец XII века эстеты обращали меньше внимания - казалось, что это время слишком близко ко времени "великих французских соборов", ставших своего рода высокой классикой готики, так что весь XII век не мыслился в категориях "конца века".

Тем не менее время Филиппа Красивого было всем упадкам упадок, и историки давно уже это заметили. Roi maudit был действительно maudit, и никто о нем не сказал ни одного хорошего слова, кроме того, что все признавали - он был очень красивый. Список его преступлений длинен: он нарушал договоры с английским королем, был страшно жесток по отношению к фламандцам, оскорбил Папу Римского, своим стяжательством доводил парижан до восстаний, завел несправедливейший процесс над тамплиерами и вообще был расточителен, кровожаден, непостоянен, лжив и лицемерен. Он нарушал все законы рыцарства и христианства, причем делал это с явным удовольствием. Семь смертных грехов во время его правления процветали, а семь добродетелей находились в состоянии униженном и оскорбленном.

Франции это отнюдь не пошло на пользу. Со времени империи Карла Великого эта страна стала претендовать на роль главной силы Западной Европы, все время пытаясь заменить ей навек утерянную Римскую империю. Развал державы Карла Великого привел к тому, что наследницей его имперских амбиций номинально стала Германия, а не французское королевство. Во Франции идея о том, что именно она по праву является наследницей миссии Карла Великого, была жива всегда и жива до сих пор: борьба с другой наследницей той же миссии - Германией - до недавних пор определяла европейскую политику.

Французское королевство, отдавшее Германии после смерти Карла почетный титул империи, тем не менее с 1000 года оставалось наиболее мощной силой Западной Европы. Италия лежала в развалинах, Германия пребывала в дикости, Испания разбиралась с арабами, а Англия приходила в себя после Нормандского завоевания.

Зрелый романский стиль и готика - время торжества Французского королевства.

Именно из Франции шли интеллектуальные импульсы, придававшие смысл христианскому западному единству. Бернар Клервоский и аббат Сугерий были французами, и в монастырской культуре поздней романики, так же как в культуре соборов высокой готики, Франция безусловно первенствовала в Европе. Могучая фигура Людовика Святого стала образцом короля-рыцаря и короля-христианина для всех европейских монархов, и именно в это время, в XIII веке, Франция обеспечила себе невероятно высокий культурный престиж, что позволило ей в дальнейшем маскировать свои имперские амбиции под культуртрегерство, так что все свои схватки с Германией она облекала в форму борьбы свободного разума с темной мощью и всегда утверждала, что никому ничего, кроме благоденствия и процветания, владычество Франции никогда не приносило.

Подобные интеллектуальные и политические претензии Франции, бывшей главной силой во всех европейских начинаниях средневековья, будь то реорганизация монастырей, новации в архитектуре или крестовые походы, кончились с воцарением проклятого Филиппа Красивого. Франция оказалась втянутой в войну с Фландрией и Англией, она утратила свой церковный престиж из-за смертельных ссор с Папой, казна ее опустела, а в самой стране появились предпосылки для братоубийственной розни между сторонниками бургиньонов и арманьяков, раздиравшей ее последующие два столетия. В результате Италия и Фландрия намного обогнали Францию в своем развитии, и в дальнейшем, на протяжении веков, именно эти области станут источником импульсов для духовного развития Европы, Франция же будет эти импульсы лишь перерабатывать.

Все историки, пишущие о средневековье, отмечают, что конец тринадцатого века был декадансом Европы. Католический мир уже не имел сил для столь масштабных предприятий, как крестовые походы. Весь западный мир стал сворачиваться в своих пределах подобно улитке в раковине. Чума опустошала Запад, население сократилось, земли перестали обрабатываться, люди обеднели, и над всей Европой нависла угрюмая угроза монгольского нашествия, черной смерти и конца мира. Все ждали катастроф, и они не замедлили появиться.

Представить себе в это время сооружения, подобные Парижскому, Руанскому и Амьенскому соборам, невозможно. Они до сих пор кажутся удивительным чудом духа; вплоть до создания собора Святого Петра в Риме Европа не могла воздвигнуть ничего, что могло бы с ними сравниться. Историки объясняют это тем, что эпидемии сократили число горожан, но очевидно, что не одни физические страдания остановили золотое время готики. В самом духе Европы что-то надломилось, и она как будто споткнулась. Франция переживала этот кризис наиболее остро.

Среди скульптур на фасаде собора в Страсбурге особенно привлекает статуя, известная под именем "Искуситель". Она представляет собой милого юношу с лицом простым и лукавым - какими были, наверное, лица юных пажей герцогов Беррийских и Бургундских, - протягивающего окружающему миру яблоко. На голове юноши венок из роз, на плечах изящный кафтан с разрезами. Фигура его представляет вариацию на тему грехопадения, и с декадентским изломом средневековый мастер играет на двусмысленном превращении искусительницы в искусителя, отнимая лавры у современных любителей перверсий. Спина же юноши представляет собой страшную трупную мразь, где кишат черви, змеи, жабы и всякая другая нечисть. Глядя на эту спину, зритель может убедиться в ужасной мерзости греха, соблазнительного лишь на первый взгляд.

Повернут к миру Искуситель, однако, своим прелестным ликом. Как бы то ни было и как бы ни оправдывался средневековый мастер, а вместе с ним и весь капитул страсбургского собора, изображением мерзости греха, он тем не менее с явным удовольствием высекал обманчивые черты порока, весьма усердно прочувствовав всю их притягательность и негу. Искусителя окружают девы разумные и девы неразумные, но те и другие почти неотличимы друг от друга - все они погружены в сладкую и томную печаль, и грустные полуулыбки блуждают по их лицам вне зависимости от того, погасли их светильники добродетели или нет.

Скульптуры портала страсбургского собора созданы около 1280 года, т.е. незадолго до восшествия на престол Филиппа Красивого. Они знаменуют собой конец эпохи великих соборов, и жест Искусителя становится символичным - культура протягивает человеку яблоко со сладостной улыбкой, таящей в себе соблазн и упоение. Она становится греховной даже в своем благочестии, и очевидно, что должна наступить эпоха Филиппа Красивого, прекрасного телом и черного душой.

Европа споткнулась перед соблазном дьявола, и нет у ней сил ни в крестовые походы идти, ни соборы строить. Зато строгая готика становится все более нежной, легкой и орнаментальной, ангелы все более томными, мадонны прекрасными, изображение порока все более выразительным, роскошь более желанной, красота более чувственной. Величие заменяет очарование, грандиозные порывы - умиленная сосредоточенность. Аскеза становится чувственной, доблесть пышной, верность условной. Одной чумой эту метаморфозу европейского духа не объяснишь, и на выставке коварная прелесть этой эпохи воспринимается как некое искушение, что было послано Богом Франции и миру во времена roi maudit.

"Бездонно чувство мое, бесконечна любовь моя, а потому - что мне еще сказать, возлюбленный мой? Ты мой, я же, стало быть, Твой, и будет так до скончания веков!

Доколе будет язык мой нем, в то время как внутри все существо мое глаголет с таким восторгом? Или следует мне молчать, ибо не могу я быть рядом с возлюбленным моим телесно? Нет, вовсе нет! Любящий душу мою скрыт, глаза же сердца моего видят Его, взирают на Него, созерцают Его. Я вижу возлюбленного моего, простертого под дикой яблоней, изнемогающего от ран любви своей, и не может Он подняться; Он преклонил главу Свою на лоно друга, Он поддерживаем цветами Богосущности, окружен сонмом учеников Своих, исполненных благородного достоинства". Этот страстный лепет принадлежит Генриху Сузо, одному из самых замечательных религиозных мыслителей первой половины XIV века, и обращен, само собою, к Господу Нашему Иисусу Христу. Бездонно и невыразимо это искусство, столь же невинное, сколь и лживое, les fleurs du Mal двора Филиппа Красивого.

Аркадий Ипполитов, статьи на сайте Эксперт Северо-Запад 2000-2002