Эссе 1994-2008

Пролог

Мой дед был писатель. Вообще-то это его никак не характеризует, так как то, что он был писатель, знал только он. Близкие (у него их было крайне мало) тоже знали, что он считает себя писателем, и этим практически исчерпывалась его писательская деятельность, а также мера его известности. Я помню, - видел я его всего один раз, когда мне было шесть лет и меня отправили на мучительный месяц к бабке с дедом в большой провинциальный город, где они жили, - что он вставал рано утром, садился за машинку и часа два на ней стукал, в семейных синих трусах и мятой майке, обтягивающей его внушительное брюхо. Затем он готовил завтрак, обед и ужин, слонялся целый день по квартире все в тех же семейных синих трусах и иногда выходил в магазин, для этого надевая обширные тренировочные штаны. Так я его и запомнил, и до сих пор он в моем сознании встает как олицетворение эпохи позднего Хрущева - раннего Брежнева, эпохи моего детства, которое я ненавижу.

Кроме того, что он был писателем, он еще был мужем моей бабки, советской стервы и доктора исторических наук в педагогическом институте большого провинциального города. Она была сухая, очкастая, долговязая и объездила весь мир, от Кубы до Австралии, по каким-то своим коммунистическим путевкам-командировкам. Когда мне было пять лет, из одной из своих поездок она привезла для меня бежевое пальто, запомнившееся мне очень хорошо, так как я меланхолично сжевал у него воротник во время прогулок, за что меня сильно отругали. С сожранным воротником я и впитал тягу к западной культуре, так что бабка все же поучаствовала в моем воспитании; вторым ее подарком, последовавшим еще через пять лет, была рекламная брошюра о Вене, до сих пор мною хранимая, с фотографией ежегодного бала в венской Опере. Оказавшись в Вене много лет спустя, я понял, что она взяла ее в гостинице, и тогда же понял, что в глубине моего подсознания дед и бабка олицетворяли для меня советскую родину, неизбывно отягощая это подсознание ощущением летней жары, подчеркнутой синевой сатиновых трусов, неопрятностью хрущевской квартиры, которой придавали интеллигентность полные собрания сочинений Маркса, Плеханова, Ленина и Драйзера, продавливавшие полки, и полной невозможностью вырваться за пределы пустыря, поросшего лебедой и золотыми шарами и располагавшегося за домом, где я должен был гулять.

Впрочем, позже, вскоре после Вены, я понял и то, что с моей советской родиной не все так просто. Дед все же был автором одного романа, написанного им в конце 20-х и затем уничтоженного, роман назывался «Рот фронт», о немецком рабочем движении. Дед, оказывается, ездил в Германию для сбора материалов и там общался с немецкими леваками и вообще был надеждой пролетарской прозы. В 29-м это общение уже никоим образом не приветствовалось, гранки романа пошли под нож, и моя сообразительная бабка, загодя почувствовав, куда дует ветер, моментально убралась из Москвы в провинцию на кафедру истории в пединститут, а деда отправила на Дальний Восток в действующие войска, где он даже поучаствовал в разгроме Квантунской армии. Все расправы над германскими шпионами благодаря этому их миновали, бабка стала звездой местного значения, уважаемой идеологиней, пишущей удивительно бездарные методички. Дед вернулся только в конце 40-х, застав бабку беременной моим дядей. Отец же мой был отправлен в общежитие в Москву в четырнадцатилетнем возрасте и, как я знаю, с тех пор не сказал бабке ни слова. Он вообще очень мало говорил.

Дед признал новенького сына, вышел на пенсию и зажил жизнью Мастера около своей Маргариты. Месяц этой жизни я наблюдал в шестилетнем возрасте, так как потом видел бабку только мельком и перед самой ее смертью, когда был выгнан из комсомола, получил от нее письмо с уведомлением о разрыве всех отношений, на самом деле никогда и не существовавших. Все подробности я узнал от своего кузена-милиционера, сына того самого новенького сына, увидев его в первый раз в жизни после того, как он неожиданно меня разыскал, зная, что я чем-то там таким занимаюсь, и попросил посмотреть дедовский архив, сваленный в чуланчике его папаши, чью квартиру после смерти последнего он собирался продать. Он не знал, выкинуть ли ему какие-то старые чемоданы с разными непонятными бумагами, и просил в них разобраться. Против моего кузена я ничего не имел, и нежелание быть уж полным подлецом по отношению к «крови» пересилило во мне нежелание куда-либо ехать, так что я оказался около крохотного чуланчика смутно знакомой хрущобы перед четырьмя старыми фибровыми чемоданчиками явно нерусского происхождения.

Ignis

«В геенне пламя нашей науки», In Gehenna Nostrae Ignis Scientiae, - гласила подпись под старой гравюрой, изображавшей дородную Семелу на пылающей кровати, широко расставившую ноги и явно испускающую дух, в то время как стоявший рядом Меркурий запустил ей руку в вагину, вытаскивая наружу эмбрион чрезвычайной уродливости. Грязная и рваная гравюра была сплошь наклеена на лист картона, а вокруг нее располагались различные, на первый взгляд хаотично разбросанные вырезки из книг на латыни, иврите и других экзотичных языках. По-разному повернутые и перевернутые, состоящие то из нескольких фраз, то из одной заглавной буквы, они образовывали причудливый орнамент, потом вдруг составлявший стройную композицию. Где-то поверх текста или на пустых местах между вырезками оказывались вписанными отдельные слова, причем чаще всего повторялись названия трех городов, Праги, Милана и Лиона, европейских столиц черной магии, с бесконечными вариациями шрифтов и правописаний. Тексты, насколько я мог понять, мешали старые алхимические трактаты о силе огня с выдержками из учебников химии и физики, астрономическими таблицами, исследованиями солнечных лучей. На втором листе из того же чемодана вырезки из учебников по истории рассказывали об аутодафе, с изображениями осужденных в длинных балахонах и колпаках, корчащихся на кострах крошечных фигурок, старой ведьмы, вырезанной по контуру из репродукции известной картины Бальдунга Грина. Потом шли листы с вулканами, с рассказами о самосожжениях, среди которых привлекал внимание текст на русском из дореволюционной газеты, о хлыстах, с изображениями старых и новых пушек, артиллерийских взрывов и столкновений комет. На одном листе четко было написано выразительным шрифтом ар-деко по-немецки: «"Чистота" и "огонь" на санскрите обозначены одним словом», - а далее следовали различные рассуждения о пытках огнем и история жены брамина, сжигающей себя на погребальном костре мужа. На другом, под абзацем, вырезанным из De bello Gallico Юлия Цезаря и повествующим о том, как друиды в плетенках из ивовых прутьев сжигали людей и животных, следовали различные описания ада на всех языках, центральным из которых был кусок из Данте. Заканчивалось все утверждением «Брахма есть огонь», Марсом, Моисеем, Илией, архангелом Михаилом с пылающим мечом, рассуждением о сошествии Духа Святого в виде огня на апостолов и английским текстом о том, что знак Ян мужественен, светел и беспощаден. Внизу готической вязью от руки было подписано: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

Aqua

Гравюра, украшавшая первый лист этого чемодана, изображала тонущего Леандра, увлекаемого в бездну наядами под управлением Нептуна, и вдалеке - Геро, прыгающую с башни в пучину моря, с подписью: Album Quae Vehit Aurum, «То несет белое золото». Геро неуклюже перевернулась в воздухе вверх тормашками, и на плечи ей была приклеена фотография с головкой модной толстощекой девицы в аккуратной стрижке и маленькой шапочке. Вокруг роились мелкие, набранные петитом сообщения из газет всего мира об утопленниках, причем около каждого карандашом оказалась методично проставлена дата. Следующий лист повествовал о кораблекрушениях, и середину его занимал быстрый и схематичный набросок огромного разломанного корабля, погружающегося в воду, с подписью большими буквами TITANIC. Вокруг корабля были разбросаны мелкие точки, отмечающие тонущих. Центр другого листа занимал большой кусок греческого текста, видимо, платоновское рассуждение об Атлантиде, вокруг которого группировались на совсем уже не ясных мне языках каллиграфически выписанные фразы и абзацы, из которых единственной более-менее читаемой была латинская строчка из Овидия о Тритоне, всплывшем после потопа. Отдельными сюжетами послужили Ганг, Янцзы и Амазонка с их картографическими портретами, покрытыми штриховкой, отмечающей разрушения, и целыми историями с миллионами жертв от древности до наших дней. Поверх одного листа из угла в угол шла надпись Die heilige See, а под ней, набегая одно на другое, сообщения о преследовании еретиков. В нижнем левом углу стояла строчка из Евангелия от Иоанна: «…кто жаждет, иди ко Мне и пей». Воды горькие, воды мертвые обозначались Мертвым морем и исследованиями глубин океана, перемежающимися цитатами из книг пророков Исайи и Ионы. Черно-белая фотография с картины Каспара Давида Фридриха «Корабль во льдах» была подписана триграммой k?an, означающей бездну, и сопровождалась рассуждением о том, что вода - стихия холода и женственности, мрака и тишины, взятым из китайской философии. Затем следовала оппозиция - рассуждение о том, что вода есть жизнь, стихи о ливнях и хлябях, набросок какой-то пустынной местности с вырастающим прямо из нее словом DER SUMPF («Болото») и под ним - рисунок матки и схема пребывания зародыша в плаценте во время внутриутробного развития. Заканчивалось же все картинкой с «Потопом» Леонардо да Винчи и подписью: «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить».

Terra

Вокруг здоровенной барочной бабы, державшей в руках довольно тощий рог изобилия, неприлично переплетаясь, ползали по абсолютно голой земле толстощекие младенцы, казавшиеся почему-то крайне грязными из-за обильно наложенных на них черных теней. Trium Elementorum Receptaculum Recondo Aurifoalinam, «Я скрываю убежище трех элементов, несущих золото», - а из рога изобилия на скудную землю сыпались мелкие изображения танков и броневиков, похожих на лобковых вшей, пририсованные к гравюре тонким грифелем. Рассыпаясь по земле, они подбирались к кувыркающимся младенцам и задирали свои хоботки. С гравюры они переползали на белый лист, закручивая причудливые брачные хороводы, заползая друг на друга в садистском сладострастии, и постепенно их контуры растворялись в повторенном мелким шрифтом сотни раз слове das Erde, das Erde, das Erde, все более и более мельчающем к краям листа. Другой лист занимало изображение огромного черного квадрата, написанное глухой черной тушью, и под ним читалось: «Земля есть субстанция универсальная, Prakriti, хаос первичный, материя, первой отделенная от вод, если верить Книге Бытия». И ниже: «А если не верить?» (ABER DAS GLAUBE ICH NICHT). И еще ниже: «Земля имеет форму квадрата, ограниченную своими четырьмя горизонтами. Поэтому и империя китайская есть квадрат, разделенный на квадраты и центром своим квадрат имеющий, Ming-t?ang, квадрат квадратов». Потом на отдельном листе глянцевой сияющей бумаги четким и красивым почерком было выведено гигантское слово DER SELDSTMORDER, «Самоубийца». В левом верхнем углу была наклеена вырезанная по контуру крошечная фигурка Меланхолии из репродукции гравюры Дюрера и под ней удивительно изящно, тончайшим шрифтом набросано:

Brivemente sara risposto a voi.

Quando si parte l'anima feroce

dal corpo ond'ella stessa s'e disvelta

Minos la manda alla settima foce

(«Ответ вам будет дан немногосложно. Когда душа, ожесточась, порвет Самоуправно оболочку тела, Минос ее в седьмую бездну шлет»).

А далее шли бесконечные листы с различными типами могил - от пирамид, мавзолеев и курганов до ужасающих фотографий генуэзского и миланского кладбищ с их китчевыми надгробиями. На одном особо выдающемся, с бюстом усатого надутого мужчины в окружении крылатых и грудастых дамочек, сидел пририсованный скелет и курил сигару. Прямо по фотографии жирно было начертано Omnia Amor Vincit («Любовь побеждает все»). Последним был лист с пустынями и вырезанным «Воскрешением из мертвых» Луки Лейденского с подписью: «Я взглянул, и вот, конь вороный, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей».

Aer

Воздух представлял Юпитер, восседающий на орле, держащем в лапах бандероль с надписью Aurefica Ego Regina («Я золото творящая королева»), а внизу лежала крошечная Даная, похожая на выпотрошенную курицу, и на нее низвергался поток золотого дождя. Под картинкой крупными буквами было подписано MAL?ARIA («Дурной воздух») и следовало рассуждение о том, что воздух есть элемент мужественный и оплодотворяющий, активный и деятельный. Затем, как в калейдоскопе, мелькали бесчисленные упоминания об ураганах, смерчах, вихрях и тайфунах, и против каждого стояло какое-нибудь мужское уменьшительное имя, по большей части англо-американское вроде Джонни, Денни, Микки и Робби. Сообщения выплывали из набросков воздушных водоворотов, и иногда вместе с ними появлялись фигурки ангелов с мечами и трубами, один даже с саксофоном, чем-то похожие на скомканные бумажки, несомые ветром. А потом птицы, множество птиц, то злые птичьи глаза над хищными клювами, то когтистые лапы, то целые стаи морских птиц, маленькая падающая с ног фигурка человека, а над ней кружащееся темное облако пернатых, и похищение Ганимеда, Александр Македонский, возносимый орлами, первый летательный аппарат Леонардо и летательный аппарат Татлина, улыбающийся Райт около своей машины, тупые морды дирижаблей, парящие на крыльях летучих мышей люди Гойи, евангелист Иоанн, оседлавший орла, как детскую лошадку, и роскошный набросок с коршуна, выклевывающего печень Прометея с композиции Рубенса в Вальраф-Рихардц-музеуме в Кельне. Постепенно птиц становилось все меньше, и все больше различных типов самолетов всех национальностей, то летящих, то стоящих на земле, то сфотографированных после авиакатастроф. Предпоследний лист, испещренный изображениями взрывов, был украшен надписью «Воздух есть начало любого созидания и любого плодородия, промежуточная связь меж огнем и водой, и он есть первая буква lam имени божественного, - гласит мудрость измаилитов». Заканчивалось же все коллажем из фотографий рядов военных машин на безбрежном аэродроме с надписью LUFTWAFFE, отчеканенной поверх изображения, и подписью: «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертой частью земли - умерщвлять мечем и голодом, и мором и зверями земными».