Эта песня мне знакома

52

Николас Греко сидел в приемной фонда «Рука помощи», благотворительной организации, созданной для помощи пострадавшим от стихийных бедствий. Джеффри Хаммонд был вице-президентом фонда и, если верить тому, что удалось узнать Греко, отвечал главным образом не за распределение средств, а за их сбор.

Офис фонда располагался в новом деловом центре Тайм-Уорнер на площади Колумба на Манхэттене. Место было не самое дешевое, аренда здесь наверняка влетала в копеечку. Хаммонд зарабатывал сто пятьдесят тысяч долларов в год, сумму по меркам среднего американца заоблачную. Правда, едва ли человек, чей ребенок ходил в школу, где один год обучения стоил сорок тысяч, согласился бы с этим.

Супруга Джеффри, Нэнси, работала на полставки в офисе местного конгрессмена в Нью-Джерси. Даже не зная размера ее заработной платы, Греко понимал, что цифра должна быть чисто номинальная. Жалованье самого конгрессмена слишком мало, чтобы он мог позволить себе быть щедрым со своими служащими. Ничего удивительного, что многие члены Конгресса, не обладавшие личным состоянием, вынуждены были снимать в Вашингтоне квартиры в складчину.

Все эти мысли крутились в голове у Греко, пока он дожидался, когда бойкая молоденькая секретарша пригласит его в кабинет Хаммонда.

«Девяносто девять процентов секретарш рождаются на свет веселыми», — думал он, идя по коридору.

Сегодня в уголках глаз Джеффри Хаммонда не было видно веселых морщинок-лучиков. Его сердечное приветствие казалось вымученным, а ладонь, когда он пожал Греко руку и пригласил присаживаться, была слегка влажной. Затем он убедился, что дверь в его кабинет плотно закрыта, и лишь после этого вернулся за свой стол и опустился в крутящееся кресло.

— Мистер Хаммонд, я попросил разрешения подъехать к вам в офис, потому что мне не хотелось бы обсуждать при вашей жене вопрос, который я намерен поднять, — начал он.

Хаммонд молча кивнул.

— Я проделал небольшую изыскательскую работу, назовем ее так, и обнаружил, что Грейс Кэррингтон неоднократно делала щедрые пожертвования вашему фонду.

— Миссис Кэррингтон поддерживала многие благие начинания, — подчеркнуто нейтральным тоном отозвался Хаммонд.

— Разумеется. Однако она два года была председателем вашего фонда и помогла собрать значительную сумму денег, что крайне благотворно сказалось на вашем положении в организации. Откровенно говоря, ваша работа зависит от того, насколько успешно вы привлекаете пожертвования, разве не так?

— Я предпочитаю считать, что моя работа заключается в сборе средств, потому что эти средства идут на благо множества нуждающихся в них, мистер Греко.

«Может, оно и так», — подумал Греко.

— Питер Кэррингтон не часто присутствовал на банкетах, которые так любила его жена?

— Питер терпеть их не мог. Но не мешал Грейс жертвовать средства на их организацию при условии, что его самого трогать не будут.

— Значит, на протяжении нескольких лет на мероприятия подобного рода ее сопровождали вы?

— Да.

— А как к этому относилась миссис Хаммонд?

— Она считала, что это часть моей работы. И относилась с пониманием.

Греко вздохнул.

— Давайте не будем ходить вокруг да около. Боюсь, мистер Хаммонд, шпион из вас вышел бы никудышный. Это непроницаемое выражение вам не к лицу. Когда я был у вас дома и мы говорили о смерти Грейс Кэррингтон, я взглянул вам в глаза и увидел в них не что иное, как боль.

Хаммонд уставился в стену.

— Это правда, — произнес он ровно. — Мы с Грейс очень любили друг друга. У нас с ней нашлось много общего: хорошее происхождение, хорошее образование и полное отсутствие денег. Она никогда не любила Питера. Он ей нравился, а его состояние позволяло наслаждаться жизнью. Она понимала, что постепенно спивается, и хотела побороть свое пагубное пристрастие. Она даже вступила в организацию анонимных алкоголиков. Разведясь с Питером, она получила бы двадцать миллионов долларов, огромные деньги для человека вроде меня или вас. Но доход с этих денег определенно не позволил бы ей вести ту жизнь, к которой она успела привыкнуть: частный самолет, палаццо в Тоскане, апартаменты в Париже… Ну, в общем, все атрибуты красивой жизни, к которым Питер совершенно равнодушен, если не считать самолета, который он использует для бизнеса.

— Значит, вы настраивались на длительный роман?

— Нет. Я решил, что должен прекратить эти отношения. Я понимаю, как выгляжу в ваших глазах, но, хотите — верьте, хотите — нет, я никогда не собирался становиться жиголо. Я любил Грейс всем сердцем, но отдавал себе отчет в том, как некрасиво мы поступаем по отношению к Питеру и Нэнси.

Джеффри Хаммонд закусил губу и, подойдя к окну, остановился спиной к Греко.

— Я позвонил Грейс и объяснил ей, что мы не должны больше встречаться. Она бросила трубку, но на следующее утро сама позвонила мне и сказала, что собирается просить Питера дать ей развод и что деньги не главное в жизни. Пошутила, что уходит от мужчины, который владеет деньгами, к мужчине, который их собирает. Питер в то время был в длительной отлучке. Мой сын оканчивал начальную школу. Мы договорились подождать месяц, а затем рассказать Питеру и Нэнси о нашем решении. Но тут Грейс поняла, что беременна.

— Она собиралась уйти от Питера, перед тем как узнала о своей беременности? — переспросил Греко. — Ничего себе!

— Грейс сама так решила. Она была несчастна и, должно быть, сочла, что вся эта небывалая роскошь — недостаточная компенсация за одиночество и нереализованность. Но разумеется, когда она узнала, что беременна, все разом изменилось. У нее уже было три выкидыша, и она потеряла надежду стать матерью. А тут ей представился случай, родив Питеру Кэррингтону ребенка, получить не только малыша, которого она так хотела, но и возможность развестись с Питером и сохранить при этом стиль жизни, к которому она привыкла. Так что до того, как она забеременела, я почти уже готовился сказать Нэнси, что хочу развода, а Грейс намеревалась сообщить то же самое Питеру. Но мы решили подождать.

— Существовала ли какая-либо вероятность того, что ребенок, которого носила Грейс, был вашим?

— Исключено. Мы приняли все мыслимые меры предосторожности, чтобы этого не произошло.

— Как вы думаете, ваша жена подозревала о ваших отношениях с Грейс?

— Под конец, думаю, да, — кивнул Хаммонд.

— Я тоже склонен так думать. Ваша жена произвела на меня впечатление женщины очень проницательной. И все же она ни разу не потребовала от вас объяснений, ни до, ни после гибели Грейс Кэррингтон?

— Ни разу. На заре нашего брака Нэнси рассказала мне, что у ее отца было несколько романов на стороне. Она считала, что ее мать поступила очень мудро, когда сделала вид, будто ни о чем не подозревает. После пятидесяти он успокоился, и они с женой сохранили хорошую семью. Думаю, после гибели Грейс Нэнси понадеялась, что у нас с ней снова все наладится.

— Во время беременности Грейс много пила?

— В самом начале — да, но она пыталась бросить. За последний месяц перед гибелью она не взяла в рот ни капли.

— А потом вдруг в присутствии многочисленных гостей на том ужине она сорвалась. Мистер Хаммонд, если, как вы только что предположили, ваша жена знала о вашем романе, могла она тайком подлить Грейс спиртное в лимонад?

— Вряд ли, хотя, думаю, не исключено. Но спиртное ей кто-то подлил тайком, это точно. Грейс никогда не рискнула бы пить на глазах у Элейн и Винсента Слейтера. Кто-нибудь из них непременно сказал бы Питеру, она это знала.

— Вы утверждаете, что уехали домой через несколько минут после того, как Питер поднялся к себе и лег спать. Ворота были открыты?

— Да. Разумеется, они закрываются, но на самом деле почти всегда открыты, даже ночью. По-моему, Питер с Грейс чаще всего и сигнализацию-то включать забывали.

«Интересно, — подумал Греко, — это действительно так или Хаммонд из каких-то соображений пытается заставить меня считать, что на территорию поместья и в дом было легко проникнуть?»

— В какое приблизительно время вы приехали домой? — спросил он.

— В самом начале двенадцатого. Как вы видели, мы живем неподалеку от Кэррингтонов, правда, не в особняке.

— И чем вы занялись дома?

— Я отправился в постель. Нэнси спать не хотела и осталась внизу читать.

— Вы помните, во сколько она легла?

Джеффри Хаммонд покраснел.

— Я не знаю, — признался он. — Мы поругались, и я лег в комнате сына. Он остался ночевать у друга.

— Вы были со мной более чем откровенны, мистер Хаммонд. — заметил Греко. — Честно говоря, мне любопытно почему.

— Я вам расскажу. — Внезапно голос Джеффри зазвенел от тщательно сдерживаемой ярости, как в тот раз, когда он выразил сожаление, что в Нью-Джерси не практикуют смертную казнь. — Я любил Грейс. У нас с ней впереди была долгая и счастливая жизнь. Я хочу, чтобы ее убийцу нашли. У кого, у кого, а у меня не было никакого мотива убивать ее. Думаю, вы это понимаете, так что я могу не опасаться, как бы меня не заподозрили в ее убийстве. Может быть, она проснулась, вышла во двор и поскользнулась на краю бассейна. Думаю, такое возможно. Но если ее кто-то убил, я хочу, чтобы этого человека нашли и наказали, даже если ради этого придется предать наш роман огласке со всеми вытекающими из этого последствиями. Я люблю моего сына, но не настолько, чтобы позволить убийце прекрасной женщины гулять на свободе.

— Вы тоже считаете, что Грейс убил Питер Кэррингтон?

— И да и нет. Если он и сделал это, то точно не из-за денег; для него они не настолько важны. В этом отношении Питер ничуть не похож на своего отца. И из оскорбленной гордости, как мстительный муж-рогоносец, тоже вряд ли. Просто не представляю, чтобы Питер мог так поступить. Когда он выхватил из рук у Грейс стакан со спиртным, он выглядел скорее раздраженным, чем взбешенным. Судя по тому, что мне известно, он мог убить ее в состоянии лунатизма. После того как я просмотрел видеозапись, где он с кулаками набрасывается на полицейского, я считаю, что такое вполне возможно.

— А вы не думаете, что ваша жена могла вернуться в особняк, разбудить Грейс и предложить ей прогуляться на свежем воздухе, а потом столкнуть в бассейн?

— Нэнси ни за что так не поступила бы! — с жаром заявил Хаммонд. — Она человек слишком здравомыслящий, чтобы настолько потерять голову. Она никогда не стала бы рисковать угодить в тюрьму, потому что для нее это значило бы остаток жизни провести без меня и сына. По иронии судьбы она относится ко мне так, как я относился к Грейс. И до сих пор надеется, что со временем я снова ее полюблю.

— А вы, мистер Хаммонд?

— Эх, если бы я только мог!