Это кажется непомерным… но вовсе не означает, что всего этого не было

Глава 11. Какая твоя иллюзия?

В моей жизни были взлёты и падения, и я пережил их все до конца, но когда одно переплетается с другим, так что они становятся неразделимы, то от этого опускаются руки. При этом есть в этом что-то ещё. Это когда что-то знакомое тебе становится чужим, и от этого уверенности в тебе не прибавляется. Ещё ребёнком меня приводили в изумление постановки, разворачивавшиеся на сцене, которые мне казались реальнее самой жизни. Теперь я сам играл на сцене с роскошным логотипом группы на полу, и сцена эта была даже большей, чем те, которые запомнились из детства. По всему миру мы собирали стадионы фанатов, готовых ждать нас столько, сколько потребуется. Мы выпустили два альбома, которые в тот же день заняли первое и второе места в хит-парадах. А за кулисами, вдали от всего этого, противоречия расщепляли нас, как расщепляется атом в атомной бомбе.

Когда сегодня я оглядываюсь назад, я вижу корни всех этих проблем, но в то время в будущее я даже не заглядывал. Истоки проблем можно было заметить ещё тогда, но только после записи “Appetite” сложились все условия: Эксл превратился в Доктора Джекилла и Мистера Хайда (Dr. Jeckyll and Mr. Hyde). Уже во время записи “Illusions” он скрывался ото всех в студии и часто впадал в крайности; никому из нас его поведение не нравилось, но мы сознательно допускали это. Конечно, мы не думали, что дальше будет только хуже. Во время тех сессий произошло многое, что осталось без нашей критики. Это всё было утомительно, хоть при этом и весело, но мы себя обманывали, думая, что, как только альбом будет выпущен, всё успокоится. Для меня это всё было крайне сложно, поскольку, когда мы с Экслом вместе работали, преследуя одну общую цель, я очень хорошо его понимал, а затем, спустя какое-то, мне начинало казаться, что мы с ним находимся по разные стороны пропасти. Любовь между нами сменялась ненавистью.

С самого начала и до того момента, когда мы с ним в последний раз разговаривали, наши отношения с Экслом были неустойчивыми (rocky) по той простой причине, что то, как я смотрел на мир и решал проблемы, сильно, очень сильно отличалось от того, как это делал Эксл. Я не желаю Экслу зла, я осознаю, что его жизненная позиция настолько же имеет право на существование, насколько моя… Она просто другая. Мне потребовалось немало времени, чтобы в какой-то мере научиться понимать Эксла – если, конечно, мне это вообще удалось, – не говоря уже о том, чтобы научиться угадывать, что заставляет Эксла поступать так, а не иначе. Я хотел знать, что делает его счастливым, а что выводит из себя, что служит источником его творческого вдохновения; всё это составляет важнейшие знания, необходимые, когда ты работаешь плечом к плечу в едином творческом устремлении.

Ранее, когда мы только познакомились, то, что позволял себе Эксл, зачастую меня поражало. Мы отлично сошлись друг с другом, поскольку оба ощущали себя бунтовщиками и анархистами, но я никогда не мог понять, почему Эксл превозносил протест настолько, что усложнял себе жизнь безо всякой нужды. Я мог понять отстаивание собственной позиции, того, во что ты веришь, что, в свою очередь, зачастую могло привести к конфликту. Но Эксл возвёл протест до степени самовредительства (self-sabotage), чего я никогда не мог постичь. Я провёл немало времени, пытаясь разобраться в этом, осмыслить это, пока я не убедился, что в том, что делал Эксл, не было ни смысла, ни логики, ни чего-то там ещё.

Эксл – удивительный вокалист и разносторонний исполнитель; как и любого другого, меня привлекала его харизма. Я также высоко ценил его мнение, которое было неизменно искренним и которого он сам неукоснительно придерживался. Он выдающийся автор текстов песен и талантливый музыкант (tortured artist), который поддержал меня, потому что я, по своему собственному мнению, всегда был аутсайдером, номером вторым (underdog), и именно это было главной составляющей выдающегося таланта Эксла.

Общаясь с Экслом, я научился видеть в плохом хорошее, поскольку Эксл всегда был непредсказуемый. Мы, бывало, вели проникновенные, личные разговоры, особенно тогда, когда группа только начинала, и мы все жили под одной крышей. Были мгновения, когда я просто любил Эксла до смерти, потому что он был таким клёвым, когда, бывало, заводил откровенный разговор. Это было просто здорово иметь такого друга, как он, потому что я могу прожить годы и никому не рассказать о том, что у меня на душе, но Эксл совсем не такой, как я; ему нужен был собеседник, кому можно было рассказать о своих чувствах. Когда суета оставалась позади, мы вели эти чудесные, спокойные разговоры тет-а-тет обо всём, что его беспокоило, о том, что он думал. Мы разговаривали о его личных воспоминаниях, обо всём, что имело к нему отношение, интересовало его, о его личных устремлениях и о будущем, которое он видел для группы, обо всём в его жизни. Это был самый лучший способ проникнуть внутрь человека, которым я восхищался; в те моменты Эксл был таким человечным и таким ранимым, и я чувствовал, что между нами существовала связь.

Оборотная сторона Эксла, Мистер Хайд для его Доктора Джекилла, заключалась в том, что, как только ты открывал для себя эту связь, установившуюся с ним, Эксл совершал какой-нибудь поступок, который совершенно перечёркивал всё, что ты знал о нём. Одной из замечательных сторон нашей группы было то, что мы всегда стояли спина к спине независимо от ситуации, в которую мы влипали, но именно это со временем стало трудно делать с Экслом. Он никогда ничего не делал против меня лично, он поступал так, что это ставило под удар всю группу и нашу репутацию среди других музыкантов и наших фанатов. Это было то, что я никогда не мог понять. Но для Эксла это не имело большого значения, поскольку он всегда был готов объяснить происшедшее, а говорить о том, что он сделал и почему он так поступил, Эксл мог долго.

Чем дольше Эксл так себя вёл, тем больше меня мучило сомнение, потому что тот парень, с которым мы, бывало, вели беседы один на один, стал другим, который принимал, как я думал, необдуманные решения. Для меня это стало невыносимым противоречием. В ряде случаев поведение Эксла причиняло вред исключительно группе. Поначалу это не было таким уж огромным вредом; обычно из этого мы извлекали положительные стороны и использовали его поведение для дальнейшего развития группы. В общении с Экслом Иззи был всегда спокоен, а я всегда держался позиции Иззи. Дафф также вёл себя с Экслом в своей выдержанной манере.

Стивен, напротив, часто бывал вспыльчив, поскольку если дело доходило до него, то поведение Эксла, мать его, было неадекватным. Как я и упоминал раньше, Стивен не понимал Эксла, да и не был способен понять его, а потому отвечал ему тем же самым. Что до меня, то я проводил часы напролёт, пытаясь постичь Эксла и то, почему он такой, какой есть, потому что для успеха группе надо было оставаться такой, какой мы её сотворили, сплочённой всему миру назло. Всякий раз, когда Эксл совершал поступок, который принижал нас всех, он отдалял нас друг от друга, чего в принципе быть не должно. По моему убеждению, это подтачивало наш фундамент.

Такие ситуации случались снова и снова не один год, пока мы сомневались в том, оставаться ли нам сплочёнными либо скомпрометированными. Во время записи первого альбома инциденты с Экслом не были настолько драматичными. Как только группа стала больше, выросли и запросы Эксла. А со временем мы выработали в себе привычку попустительствовать Экслу. Если бы этого можно было достичь за непродолжительный период времени, то мы позволили бы Экслу делать всё, что ему заблагорассудилось, и принялись бы говорить ему всё, что он хотел слышать. Со временем у Эксла выработалась модель поведения, к которой он пристрастился затем, чтобы получать то, чего хотел.

Что бывало трудно с Экслом, так это то, что когда никто с ним не соглашался, нас постигал акт возмездия: он швырял что-нибудь, что-нибудь опрокидывал, уходил из здания, или просто уходил разозлённый (fuming) на улицу и увольнялся из группы. В пылу ссоры с ним нельзя было убедить, он походил на ребёнка в приступе раздражения. В такие моменты я размышлял о том, как воспитывали Эксла. Я не собираюсь рассказывать здесь о каких-либо подробностях, но из того, что Эксл мне рассказывал, я знаю, что его детство было не из простых.

Когда группа только начинала свой путь, поведение Эксла можно было терпеть, потому что мы все двигались в одном направлении и могли обосновать необходимость компромиссов друг с другом. Когда мы два года назад, наконец, вернулись из тура в поддержку альбома “Appetite” и, с трудом собравшись вместе, в конце концов, приступили в Чикаго к работе, я начал замечать, что импульсивная часть Эксла проявлялась всё чаще и чаще, – поэтому я и бросил сессии звукозаписи. Эксл так никогда и не понял, почему я уехал из Чикаго, ведь он считал, что у нас была масса работы, но истинной причиной было то, что негативная энергия Эксла делала невозможной совместную работу. Я знаю, что я не один, кто считает точно так же; почти все, кто с нами когда-либо работал, говорили похожее. Причина, по которой люди, работавшие на нас, терпели очень долго, точно такая же, по которой и группа держалась до последнего: в нашей работе были чудесные, до бесконечности удивительные события, из-за которых стоило терпеть эти мрачные и трудные моменты. Порой Эксл бывал настолько эгоцентричен, что все, кто с ним ни общался, обижались на него. Могу только предположить, что остальные из нас уравновешивали группу. Но мне-то откуда знать! Я знаю лишь одно: у Эксла определённо есть своя интерпретация этих событий, которая до последней запятой настолько же обоснована, насколько и моя.

Когда мы направились в студию, чтобы записывать “Illusions”,

всё, что происходило в группе за кулисами, пошло наперекосяк ещё быстрее: были впустую потрачены большие суммы денег, на что никто не обратил внимания, потому что никто попросту не захотел с этим связываться – проблема была слишком щекотливой. А правда заключалась в том, что никто из участников группы не окончил среднюю школу, не говоря о том, чтобы иметь научную степень по психологии. Никто из нас не знал, как в действительности подобраться к Экслу. Это можно было с лёгкостью сделать, если ты проводил с ним время у него в доме под его присмотром; тогда в этих идеальных условиях ты мог решить кое-какие проблемы. На самом деле, это был единственный способ переговорить с ним. Никакой другой подход не был эффективен, а обычно приводил к тому, что вред только усугублялся, а Эксл становился ещё невыносимее, чем был до этого.

Проблема, которая возникла для меня лично, заключалась в том, что мне было обидно, оттого что приходилось мириться с этой ситуацией; я больше не пытался даже урезонить Эксла. Я замечал за собой, что мне приходится напрягаться для того, чтобы довести до конца что-то очень простое: мне приходилось идти к Экслу, вплоть до мелочей ему объяснять что-то, – притом что я даже не хотел с ним разговаривать, – просто для того, чтобы решить с ним один простой вопрос, касающийся группы. Со временем решение этих каждодневных проблем, требующих голоса Эксла, легло на мои плечи, и через какое-то время мне это надоело, я захотел переложить эту ответственность на кого-нибудь другого. Я просто хотел заниматься музыкой.

Даг Гольдштейн взялся за эту роль, поскольку провёл достаточно времени вместе с нами, разъезжая по турам. Он внимательно следил за тем, как мы все работаем и общаемся, и подключился к нам в качестве человека, «который умеет решать проблемы с Экслом». Даг сыграл не одну игру, чтобы уладить дела: он вёл нужные разговоры с Экслом, но не в той манере, в какой с Экслом общались все мы. Если я понял Дага правильно, он был настойчив в том, чтобы мы продолжали работу, но по совсем другим причинам. Он пришёл в группу для того, чтобы заработать денег и забраться по лестнице индустрии на самую её вершину, как только упрочит своё положение в качестве менеджера “Guns N’ Roses”. Он говорил Экслу всё, что тому надо было слышать, и делал всё для того, чтобы группа оставалась единой, но не потому, что его на самом деле заботили мы, а потому, что группа “Guns N’ Roses” в качестве клиента была жизненно необходима для его репутации. Однако, это только лишь моё мнение.

Я увидел истинную сущность Дага достаточно скоро, должен сказать. Когда он пришёл в группу в мае 1991 года и заменил Алана Нивена прямо перед началом нашего нового тура, я и не думал, что он будет связующим звеном между нами и Экслом и поможет нам в этом из истинных побуждений – в интересах группы. Тем не менее, я положился на него как на человека, могущего помочь в отношениях с Экслом. Он мог устранить любое препятствие, которое возникало на нашем пути, но только пока это препятствие затрагивало интересы Эксла. В итоге никто от этого не выиграл, потому что то, что Даг говорил Экслу, не преследовало интересы всей группы. В случае чего Экслу надо было просто заткнуть рот, но ни как не потворствовать ему; последнее продолжалось очень долго. Но Даг даже не собирался делать этого; всё, что он говорил, было рассчитано на краткосрочную перспективу. Но, повторюсь, это только лишь моё мнение.

За два года “Guns N’ Roses” погрузились в неистовый вихрь противоречий, и группа продолжала тратить деньги, словно это была вода. А каждый день Даг продолжал нам говорить, что он положит конец этому, но ничего не менялось. Всё, чего хотели остальные участники группы, это продолжать развиваться как группа, славно проводить время и не иметь забот. Для меня это никогда не казалось чем-то настолько недосягаемым.

Настроение группы надолго изменилось, когда впервые заговорили о контрактах и правах на название группы, – всё это случилось, когда Стивена выкинули из группы. Эксл настоял на том, чтобы принадлежность права на название группы было оспорено в суде; и обретение группой своего «имени» и «торгового наименования» оставили у нас ощущение того, что это решение было нам навязано, которое так никогда и не прошло. Эти судебные тяжбы оскорбили наше общее чувство самоуважения и убедили остальных участников группы, кроме Эксла, в том, что с ними поступили как с не заслуживающими доверия. Мы могли терпеть это долго, потому что мы все были такими беззаботными, пока назревал скрытый конфликт, но проблема с контрактами довела его до логического завершения. Даже тогда мы не обсуждали эту проблему, потому что небрежное, несерьёзное отношение к проблемам вошло у нас в привычку, хотя Иззи, я знаю, таким не был. Я знаю, такими мы были с Даффом, – всякий раз, когда подворачивался повод, мы смотрели друг на друга как бы со стороны.

Взаимное непонимание между мной и Экслом и между Экслом И остальными участниками группы значительно усилилось во время сведения альбомов “Illusions”. Как я и упоминал, Эксл находился в собственном доме, а я проводил время в студии и посылал ему сведённую копию каждой песни, как только она была готова, а затем я ждал, когда последует ответ Эксла. Мы все находились в состоянии творческого подъёма, но, принимая всё во внимание, думаю, что в нас не было духа единства; отношения выходили однобокими. Кроме того, для меня это было приемлемо. Подсознательно, думаю, я начинал догадываться, что один парень из нашей группы сидит высоко над всеми на троне и совершенно далёк от тех, кто суетиться внизу.

В первую щекотливую ситуацию с Экслом я вляпался, когда после релиза “Illusions” я попал на обложку “Rolling Stone”. Мнение, которое сложилось у журналиста после моего интервью, которое было совершенно верным, заключалось в следующем: наша группа настолько быстро взлетела к вершинам популярности, что последние три года мы всё ещё пытаемся осознать, во что мы превратились.

Это интервью попало к Экслу, он его прочитал, и, если я правильно понял, интервью ему понравилось, или, по крайней мере, он поначалу не увидел в нём ничего плохого. Но очевидно, что впоследствии, прочитав его ещё раз, он нашёл для себя что-то оскорбительное в моих словах. По меньшей мере, я так думаю, хотя я не знаю, как всё было на самом деле.

Когда в следующий раз мы встретились с Экслом на стадионе в Лонг-Бич (the Long Beach Arena), где были установлены сцена и оборудование для концерта в рамках тура “Use Your Illusion”, он со мной не разговаривал. Я мог бы ошибаться настолько, что подумал, что это всего лишь моё воображение, но Эксл дал мне понять, что он был рассержен. Не так давно до этих событий я подарил Экслу на день рождения крутейшую смирительную рубашку, и в тот день Эксл взял её с собой, но лишь для того, чтобы, уходя, оставить её на моём усилителе.

Мы не разговаривали друг с другом все те несколько дней, которые группа провела в репетициях. Играть в группе, которой стали “Guns N’ Roses”, было равносильно хождению по яичной скорлупе (eggshell walking, иными словами, надо было поступать предельно осмотрительно). Атмосфера в группе испортилась, и я просто старался делать свою каждодневную работу, не вызывая проблем. Поразмыслив над тем, что случилось, я очень расстроился, потому правда в том, что я гораздо восприимчивый, чем кажусь на первый взгляд. Я переживал из-за того, что может вывести Эксла из себя, поскольку у меня даже не было догадки о том, что я сделал не так; Эксл молчал, остальные тоже не знали. Со временем это стало достоянием всех кого бы то ни было, и мы обсуждали это очень долго.

Каждую ночь мы творили чудеса, достойные богов…

В таком состоянии пребывала наша группа, когда мы отправились в наше самое долгое турне и с самым масштабным на тот день шоу. Тур был, мать его, захватывающий! Он был тем, что держало нас вместе, несмотря на часто попадавшиеся в пути камни. После того, как мы смонтировали сцену, собрали вместе бэквокалистов, духовую секцию и всех прочих, провели неделю в репетициях и довели до совершенства каждую мелочь, мы не успели опомниться, как 20 января 1991 года оказались в Южной Америке перед 180-тысячной толпой на фестивале “Rock in Rio II”. На тот момент у нас не были готовы даже записи с новых альбомов; мы держались за счёт песен с “Appetite” и “Lies”, которым на тот момент исполнилось соответственно 4 и 2 года.

В Бразилию мы прилетели на частном Боинге-727, арендованном нами у Гранд Отеля и принадлежащего компании “MGM” (“MGM Grand Hotel”, Vegas). В этом была вся штука – по условиям аренды мы должны были использовать лайнер до окончания нашего тура. Самолёт был роскошный: в нём были все эти небольшие комнаты для отдыха и спальни на одного человека; да в нём можно было просто жить! Ну, а кроме того, это был отличный способ перелетать из страны в страну, потому что самолёт взлетал и приземлялся по своему собственному расписанию, что позволяло нам обходить стандартные въездные формальности. Оформление документов завершалось во время посадки в самолёт, и я не помню, чтобы таможенники за те два года, когда мы арендовали самолёт, хотя бы раз поднялись бы на борт и провели таможенный осмотр. Насколько я, да и остальные парни, был в восторге от самолёта, настолько я был уверен в том, что мы не были такими уж большими музыкантами, чтобы позволить себе эту штуку. Уверен, Эксл сказал Дагу, что нам был нужен этот самолёт во что бы то ни стало, что и предопределило заключение этой сделки.

Во время тура мы с Даффом отлично проводили время: когда дело касалось веселья, у нас был наш новый приятель Мэтт, и сколько бы ночей мы ни проводили на ногах, мы всегда могли отыграть концерт. Мы ощущали себя королями мира: мы кутили и мы всегда делали нашу работу. Иззи, напротив, был замкнут и делал всё для того, чтобы держаться подальше от наших тусовок, так что этот тур для Иззи с самого начала был не в удовольствие. Ну и для Эксла… Хм, я и не знаю, что творилось у него в голове; я даже не буду делать предположений, что происходило с ним тогда, или что происходит с ним сейчас, или вообще. Но одно я знаю наверняка: каждый вечер мы выходили все вместе и наслаждались тем, чего не было бы без нас самих: всеобщего подъёма от игры на одной сцене.

Вместе с тем, пока длился тур, мы начинали наши концерты всё с большей и большей задержкой. Это была прихоть Эксла, и случалось это не один или два раза, а каждый вечер. Меня это задевало лично, со стороны Эксла это было как самое большое предательство. Я не имею в виду, что группа должна идти на поводу у аудитории или поступать так, будто находится во власти публики, но работа музыкантов заключается в том, чтобы играть для людей, которое купили билеты и пришли на концерт. Для меня это стало главной проблемой. Когда меня спрашивают, почему я ушёл из “Guns N’ Roses”, я вспоминаю о трёх причинах: во-первых, во время того тура мы почти ни разу не вышли на сцену во время; во-вторых, группа отменяла концерты безо всякого видимого повода; и, наконец, в-третьих, это печально известный контракт, в соответствии с которым, в том случае если группа распадалась, Экслу переходили права на название группы. Этот контракт был настоящей пощёчиной всем нам. Я ещё на этом остановлюсь подробнее, но тогда я подумал: «Да забери ты себе это, мать его, название и засунь его знаешь куда!»

Все эти обстоятельства свидетельствовали о сложившейся ситуации, когда группа и всё, что было с ней связано, должны были находиться под контролем у Эксла. Начиная с названия группы и заканчивая тем фактом, что Эксл хотел, чтобы каждый музыкант из группы заключил контракт, который мог быть расторгнут с ним за «плохое поведение», – всё это говорило о болезни группы. Так же как и пренебрежительное отношение к людям, которые приходили тысячами на наши концерты, и команде, которая обеспечивала наш тур (crew), и каждому человеку из нашего окружения, которым приходилось работать сверхурочно каждый вечер, когда мы выходили позже и ещё позже. Для меня это стало унизительным продолжать в том же духе, потому что насколько мы всегда пользовались славой дерзкой рок-группы, настолько от нас ждали, что мы сами можем позаботиться о наших собственных проблемах. Для группы и команды не было на руку, что мы не могли всегда делать всё от нас зависящее по той причине, что нам вечно мешали какие-то инциденты, за которые никто из нас напрямую не был ответственен.

Нет, наверное, лучшего способа заронить обиду или посеять в гастролирующей группе или любом ином творческом коллективном стремлении лютую ненависть, чем поощрять самоунижение. Я не из тех, кто легко выходит из себя, – для этого вам придётся по-настоящему меня допечь – поэтому во время того тура я оставался настолько гибким, насколько было в моих силах, но это, в конце концов, начало меня утомлять. Сколько прекрасных возможностей для группы было потеряно, потому что от них отказался Эксл, – обычно такие решения принимались им совместно с Дагом, и иногда нас просто ставили в известность постфактум. И всё же группа оставалась потрясающей, и любой, кто был в одну из тех волшебных ночей на нашем концерте, был в восторге. Мы были фантастической группой, у нас был фантастический вокалист; Эксл был просто изумителен. Несмотря на все эти разногласия, которые тянулись за кулисами, там, на сцене, у меня всё ещё была огромная симпатия к Экслу: каждую ночь мы творили чудеса, достойные богов. Были отдельные концерты, когда мы вытворяли такое, отчего у меня тело покрывалось гусиной кожей.

Тем не менее, весь этот тур был весьма трудной, неровной дорогой, которую мы прошли. Есть моя правда, есть правда Эксла. Уверен, он сказал бы, что мы тогда слишком много пили и принимали слишком много наркотиков. Это действительно так; но могу поручиться только за себя, да, пил и принимал, но, принимая всё во внимание, могу сказать, что никогда ещё в истории группы из-за нас не отменялись концерты и шоу не начиналось с задержкой. Невзирая на привычки каждого из нас, мы как музыканты всегда были на сцене. У нас было несколько опасных моментов, когда концерт мог быть сыгран небрежно, но мы-то с вами говорим о рок-н-ролльной группе, в конце концов. Во время тура из окружения Эксла доносились жалобы на то, что мы не так сделали, – «мы» – это я, Дафф и Мэтт. Иззи тоже жаловался на нас. Они могут сказать, что им нравилось то, как мы жили: когда работа подходила к концу, наши привычки вовсе не мешали более важному делу. Конечно, всё это исключительно моя точка зрения, и я вполне уверен, что у Эксла и остальных парней из группы есть своё мнение, которое может сильно отличаться от того, что я здесь вам говорю.

Я и претворяться не буду, что помню каждый день из тех двух с половиной лет, которые мы провели в туре в поддержку альбомов “Use Your Illusion I, II”. Даже если бы и помнил, не думаю, что рассказ о каждом выступлении, о каждой ночи, о каждом воспоминании и о каждой мили в пути полностью бы раскрыл перед вами ту картину, а систематизация в виде списка сделала бы воспоминания скучнее, чем самый скучный день из тех двух с половиной лет. Я просто остановлюсь на шоу, на «курьёзах», на конфликтах, на моментах совершеннейших кульминаций – на том, что выделяется на фоне тех двух с половиной лет, проведённых в дороге, в которой было всё: удовольствие и водоворот из хорошего и плохого, всё то, от чего у меня просто опускаются руки, когда я пытаюсь начать об этом повествование.

Начало нашего тура было для нас временем напряжённым и волнительным: мы выходили на огромную сцену в лучи прожекторов перед тысячами фанатов, которые приходили на наши концерты. У нас уже был опыт выступления перед огромной аудиторией на фестивалях, но это одно; обычно мы выступали вторыми или третьими перед хедлайнерами, и энергия стадиона была достаточна высока. Но совсем другое дело играть от 1 часа 45 минут до 3 часов перед 80 тысячами зрителей, которые пришли исключительно на “Guns N’ Roses”…

После концертов я, бывало, ходил по стадиону и смотрел, насколько он просторный, когда не заполнен людьми, а также, насколько масштабна вся наша сценическая концертная постановка, и я никогда не переставал удивляться. У меня было предостаточно времени, чтобы прогуливаться так каждую ночь, поскольку готовиться к отъезду занимало у нас столько же времени, сколько требовалось, чтобы остаться и продолжать, но это уже совсем другая история. Скажем так, что мы все не могли уехать, пока «не приходило время».

В любом случае, мальчишкой я видел много масштабных сценических постановок, поэтому меня было трудно чем-то удивить, но я ходил вокруг и разглядывал нашу сцену разинув рот: быть частью этого означало мечту, воплотившуюся наяву. Мы должны благодарить величайшую на свете команду, всех этих удивительных людей, которые каждый день воздвигали всю конструкцию и затем разбирали её. Я порой сидел и наблюдал, как они демонтировали сцену, эти парни из профсоюза (union people), как они загружают громоздкие элементы сцены на вереницу грузовиков, – это было, мать твою, потрясно! На тот момент мы были будто под кайфом (on a run), в таком возбуждённом состоянии, что всё плохое, что случалось, затмевалось ощущением, насколько здорово быть здесь. К сожалению, то ежедневное напряжённое состояние превратилось в нашу модель поведения – «от-вне-себя-от-злости-и-до-весьма-рад» (pissed-off-to-elated) – наше прочтение принципа «инь-ян», с которым мы давно свыклись, поэтому: «Эй, неужели это надо менять прямо сейчас?» В конечном счёте, мы неплохо с этим уживались, пока, спустя значительное время, это неминуемо не детонировало.

После выступлений в Рио-де-Жанейро мы начали наш тур с трёх клубных концертов с группами на разогреве: с “Blind Melon” в Лос-Анджелесе, “Faith No More” в Сан-Франциско и “Raging Slab” в Нью-Йорке. “Raging Slab” были изумительны. Эти парни заявились на концерт в фургоне Фольксваген, на котором они приехали со всем своим оборудованием откуда-то с севера штата Нью-Йорк; а затем подъехали на лимузинах мы. По-моему это здорово, что в нашей программе выступлений были такие группы, как эти, – одно из преимуществ того уровня, на который мы забрались, было то, что ты и вправду мог позволить себе всё что, мать твою, заблагорассудится.

После тех концертов мы приступили к нашему главному действу – туру по стадионам с нашей масштабной постановкой и грандиозной сценой. Весь тур мы переезжали со стадиона на стадион. У нас были Диззи Рид, Тедди «Зигзаг», духовая секция и девчонки на бэквокале – по сравнению с тем, что у нас было прежде, это был такой безумный расклад. Во-первых, мы никогда не составляли сет-лист и никогда не пользовались одной и той же программой дважды. У нас были песни, которые мы исполняли всегда – “November Rain”, “You Could Be Mine”, “Paradise City” и “Welcome to the Jungle”, но выбор всех остальных зависел исключительно от нашего желания.

Предполагалось, что девушки – из духовой секции и на бэквокале – должны были стоять на сцене в течение всего выступления, что создало для нас проблемы, о которых мы даже и не подозревали, вроде: что если им захочется в туалет? Я поставил Теда «Зигзага» пит-боссом* над вторым составом – ведь в действительности он их сам набрал, – и нам было смешно наблюдать, как он управляется с ними. Девушки постоянно спорили насчёт своих сценических костюмов: кто из них и какое платье должен был носить, – во время наших предыдущих туров с таким дерьмом мы ещё не сталкивались. Когда у девчонок начинались месячные, которые, казалось, каким-то непостижимым образом у них были синхронизированы, я знал, что самое лучшее это держаться от них всех подальше.

Во время тура Эксл вёл собственное существование; спустя какое-то время, мы видели его только на сцене и на борту самолёта. Иззи отличался от него не многим. В дороге в перерывах между концертами я, Дафф и Мэтт проводили время в компании девушек из группы: Лизы Максвелл (Lisa Maxwell), первой трубы в духовой секции, игравшей на тенор-саксофоне; Энн (Anne King), игравшей на трубе, и той бисексуальной девчонки из Нью-Йорка, игравшей на баритон-саксофоне, имени которой я никак не могу вспомнить**. И у нас ещё были две бэквокалистки, клёвые, горячие девчонки, которых постоянно видели спорящими о своих париках. Очень красивую худенькую чернокожую девушку звали Роберта (Roberta [Freeman]), а вторую – красивую миниатюрную мулатку – Трейси (Tracy [Amos]); да они обе были клёвые.

Концерт, с которого началось то, что потом совершенно отравляло весь тур, проходил в городе Юниондейл (Uniondale), штате Нью-Джерси, на стадионе “Nassau Coliseum”, и начался он с задержкой. В тот вечер Эксл, правда, извинился перед фанатами за то опоздание, однако, когда задержки стали обычным делом, Эксл ни разу больше не побеспокоился извиниться.

Хотя самой главной проблемой стал, без сомнения, инцидент в Сент-Луисе (St. Louis), который был подробно описан в прессе. У Эксла возникла проблема с парнем, стоящим в передних рядах, у которого была видеокамера. Эксл обратился к охране стадиона, но она никак не отреагировала. Их отношение, а также явное пренебрежение со стороны этого парня вывели Эксла из себя, поэтому он прыгнул в зал, чтобы самому отобрать камеру. Когда Эксл спрыгнул со сцены, это было просто здорово! Мы продолжали играть рифф, подготавливавший вступление в песне “Rocket Queen”, и я подумал, что эти мгновения были просто нечто! Когда Эксл поднялся на сцену, на секунду мне показалось, что можно праздновать победу… Затем Эксл схватил микрофон, произнёс в него что-то вроде: «Из-за этой дерьмовой охраны, мы возвращаемся домой», швырнул микрофон на пол и ушёл со сцены.

Группа продолжила играть. Мы хорошо освоились в импровизации, чтобы заполнять такие паузы, – соло на ударных, гитарные соло, джем, – у нас целый набор хитрых приёмов, чтобы не прекращать выступление ни на минуту до тех пор, пока на сцене не появится Эксл. Мы продолжили джемовать, я прошёлся по сцене и подошёл к краю.

- Где он? – спросил я у Дага.

- Он не вернётся. – Даг огорчённо взглянул на меня.

- Что значит, он не вернётся? – крикнул я, не прекращая играть.

- Его не заставить вернуться, – сказал Даг, – я ничего не могу поделать.

К тому времени мы отыграли полтора часа, что по договорённости составляло нашу минимальную программу, но мы планировали отыграть двухчасовой концерт, и фанаты не выглядели удовлетворёнными хотя бы наполовину. Публика знала, что у нас в запасе было много чего ещё. В тот момент я сделал бы всё что угодно, чтобы вернуть Эксла на сцену.

- Попроси его ещё раз! – крикнул я. – Убедись, что он точно не собирается вернуться.

По выражению лица Дага я должен был догадаться, что всё бесполезно.

Раз Эксл больше не собирался выступать, значит, у нас тоже не оставалось выбора: группа сложила инструменты; песня оборвалась прямо на середине, – это было, как выдернуть из розетки стереосистему. Все зрители остались на своих местах в ожидании продолжения, но вместо этого мы без единого слова ушли со сцены. И это завело их, и мы не представляли, насколько сильно.

Мы все собрались в гримёрной, Эксла с нами не было, и настроение у всех было довольно мрачное, если не сказать больше. Именно в тот момент началось волнение. Даже за закрытыми дверями мы слышали раскаты, звучало так, будто начался полный хаос. Неожиданно в гримёрную заглянул Эксл и сказал: «Давайте вернёмся на сцену».

Мы пошли по коридору по направлению к сцене, и всё напоминало тот фильм «Биттлз» “Yellow Submarine”, когда они шли по коридору, и всё выглядело привычно, но каждый раз, когда они открывали дверь, на них из двери мчался поезд или раздавался пронзительный кошачий визг. Мы открывали дверь, и из неё раздавался вой, мы открывали следующую, и видели людей, которых уносили на носилках, полицейских, заляпанных с головы до ног кровью, повсюду медицинские каталки и столпотворение. То выступление нами записывалось, поэтому всё, что мы видели, запечатлено на плёнке.

Жители Сент-Луиса не смирились с тем, что мы прекратили концерт, и разнесли целое здание на куски; они творили такое, о чём я даже и не думал, что такое возможно. Надо сказать, это вселяло страх. Мы вынесли из этого урок – не валять, мать твою, дурака с толпой! А Экслу, по крайней мере, с того момента надо было начинать вести себя поосторожнее и никогда больше не доводить зрителей до такого исступления.

Мы были заперты в помещении за сценой и не знали, что нам делать. Внезапно появился Даг и сказал, что нас немедленно надо выводить (…)

(…) рассказал мне за пару минут, в течение которых я слушал его; в те дни после инцидента он не мог даже выйти из дома. Ему звонили с угрозами по телефону, писали с угрозами письма и всё в том же духе. Только после того, как город выиграл судебный иск, – после того, как, в конечном счете, выиграл он, – общественное мнение вновь повернулось к нему.

Я не был в восторге от этого парня, и я ему об этом сказал, а также о том, что мне нужно уходить. И где я был раньше?

После того инцидента в Сент-Луисе мы взяли пару недель перерыва, в течение которого добавили несколько штрихов к песням с альбомов “Use Your Illusions”. Мы отметились несколькими шоу на стадионе “L. A. Forum”, что для нас явилось самым значимым событием в нашей карьере. “L. A. Forum” для меня – это Боуи, “Led Zeppelin”, “Aerosmith” и “AC/DC”, это культовое место. Как самонадеянно считают жители Лос-Анджелеса, это всё равно, что играть на стадионе “Long Beach Arena”, только лучше. Я не знаю, какого мнения о “L. A. Forum” были другие парни из группы, но когда к стадиону подъезжал лимузин, я только и думал, что в нём сидит Род Стюарт с моей мамой, – настолько плотно сидели у меня в голове эти истории. Билеты на наши концерты были распроданы, а сами концерты были потрясающими. Последний концерт, который мы отыграли на “L. A. Forum”, длился три с половиной часа, – самый долгий концерт в истории группы. Это было 29 июля 1991 года в последний день сведения альбомов. Как сказал со сцены Эксл: “The motherfucker is done!”

Пока альбомы упаковывали и готовили к продаже, мы продолжили наши выступления со “Skid Row” на разогреве. Вы можете себе представить, с каким размахом я, Мэтт, Дафф и Себастьян Бах (Sebastian Bach) пустились в разгул! Себастьян без ума отдавался этому делу, но при этом был совершенным профаном; мы столько раз кутили до этого, но продолжили вновь только уже вместе с Себастьяном. Всю ту часть тура, проходившую в Штатах, а затем в Европе, мы кутили, нас тошнило, и мы возвели гедонизм на новый уровень. Это было даже слишком весело, поскольку в то время “Skid Row” переживали не лучшие времена, но были такими же молодыми и жадными до развлечений, какими были мы и “Motley Crue”.

Чертовски жаль, что Себастьян больше не общается со мной, Даффом и Мэттом: мы устроили ему прослушивание, когда искали вокалиста для проекта, из которого появился “Velvet Revolver”, но дело ничем не увенчалось. Мы вместе с Себастьяном звучали, как я это называл, как “Skid Roses”. Должен сказать, что я был удивлён, когда узнал, что не так давно Себастьян плохо о нас отзывался.

В любом случае, когда мы вместе со “Skid Row” прибыли в Европу, всё шло просто отлично до тех пор, пока 21 августа 1991 года мы не дали концерт в городе Мангейме (Mannheim), Германия. В программе нашего выступления были “Nine Inch Nails”. Мы начали наше выступление с задержкой большой даже для нас, когда после пары песен что-то вдруг произошло, и, даже не знаю, по какой причине, Эксл ушёл со сцены. Его не прерывал никто из публики, насколько я мог судить, никто не кидал в него бутылкой или чем бы то ни было, он просто всё бросил. Сцена была установлена буквально в миле от нашего офиса и гримёрной, поэтому чтобы добраться до места концерта и обратно, у нас был автобус. Когда Эксл ушёл со сцены, он сел в автобус и направился в гримёрную.

Остальные из нас тоже покинули сцену и стояли неподалёку, размышляя, вернётся ли Эксл назад или он всё-таки уехал на автобусе в отель. Мэтт Сорум относился к Экслу и общался с ним в точности, как и Стивен; он просто не понимал, почему Эксл просто не мог отыграть свою часть концерта.

Я помню, как мы стояли с Даффом и слушали, как ругается Мэтт. Он играл в группе достаточно продолжительное время, чтобы заслужить формулировку «этот новый парень» и избавиться от неё. «На хер этого парня! – сказал Мэтт. – Я ему точно мозги вправлю!»

Мэтт чувствовал, что Дафф, Иззи и я уже очень долго обращаемся с Экслом слишком осторожно. Как и Стив, Мэтт просто хотел высказать всё Экслу в лицо, а затем врезать ему, потому что такое обращение подействовало бы на большинство людей. Я ценил чувства других, но в том случае действия Мэтта были бы неуместной реакцией на неустойчивую ситуацию. Всё, что я хотел, это просто закончить выступление.

К тому времени мы выяснили, что автобус Эксла никуда не уезжал, сам Эксл сидел в салоне и отказывался выходить из автобуса и возвращаться на сцену. Мы с Даффом уже были на месте, чтобы уговорить Эксла вернуться, но бесполезно. Мэтт также направился к автобусу, чтобы уговорить Эксла возобновить выступление, но как только он приблизился, он набросился на Эксла, который уже вышел из автобуса и направлялся к сцене. Мэтт был настолько вне себя, что без обиняков накинулся на Эксла, что почти было равносильно удару по лицу. «Ты что, мать твою, делаешь! – Закричал Мэтт.– Живо на сцену!»

Я подбежал и встал между ними, потому что это могло закончиться плохо. Эксл превращается в настоящего психа, если решает с кем-то драться, а Мэтт весит в два раза больше меня да ещё играет на барабанах, так что, вклинившись между ними, я сильно рисковал. Эксл вернулся в автобус, и, было похоже, что обратно возвращаться он не собирался. А время шло.

Организаторы концерта увидели, что драма продолжается, и закрыли ворота на выходах с места проведения концерта так, что никто из нас не смог бы выйти. Они знали, что произошло в Сент-Луисе, и с их стороны было правильно, что они поступили именно так, в противном случае, я уверен, что 38 тысяч фанатов наверняка учинили бы беспорядки, на нас бы повесили ответственность и арестовали, а кто-то мог и погибнуть. Местная полиция на месте проведения концерта уже была экипирована на случай возникновения массовых беспорядков, готовая к любым ситуациям. Это была пугающая, напряжённая сцена, и от одного промаха зависело многое.

Как только Эксл осознал, что у него нет выбора, нам удалось затащить его обратно на сцену, и оставшаяся часть концерта прошла, как было запланировано. Всё, что я мог вспомнить, так это то, что я думал, когда сходил со сцены после выступления на бис: «Мать твою, ещё чуть-чуть и…» Да уж, слишком «чуть-чуть», как выяснилось позже: на следующий день утром мы получили от Иззи сообщение, которое он передал нам через Алана, в котором он сообщал, что уходит из группы. Он ставил нас в известность, что отыграет концерты, запланированные на оставшуюся часть тура, но после этого его с нами больше не будет.

Для Иззи эта возможная катастрофа была более чем достаточным основанием, чтобы уйти, а правда заключается в том, что всем нам следовало бы поступить точно так же. Когда я смотрел на этих фанатов, беснующихся в ожидании нашего выступления, я не видел ни одной причины, по которой мы должны были позволить этому дерьму разобщить нас, не говоря уже о том, что мы потенциально подвергали людей опасности. Когда это стало моей профессией, я стал помешанным на работе преданным ей (в оригинале obsessive-compulsive, дословно обсессивно-компульсивный, то есть склонный к повторяющимся действиям, иными словами больной, страдающий навязчивым неврозом), поэтому я не мог допустить подобного.

Иззи завершил с нами тур, и я несколько раз пытался отговорить его от ухода, хотя в то же время не мог его винить.

- Эй, чувак, я знаю, что всё это тяжело, но я думаю, можно подойти к этому и с другой стороны. – помню, как я говорил ему. – Выступления же отличные, публика отличная, мы играем перед стадионами…

- Я знаю, – отвечал он, – но, пойми, я просто не могу… Не могу заниматься этим больше.

То, как он взглянул на меня в тот момент, сказало за него всё.

Иззи разослал своё официальное заявление всем, и на следующий день Алан вылетел, чтобы встретиться с Иззи. Он принял сторону Иззи, вернулся к нам и сообщил, что Иззи не собирается менять своё решение. Не думаю, что своё решение Иззи когда-нибудь обсуждал с Экслом.

Так случилось, что решение было принято, и второй человек из пятёрки основателей группы ушёл из неё, как только мы завершили Европейскую часть тура. В последний раз Иззи выступал перед 72 тысячами человек на стадионе Уэмбли (Wembley Stadium) в Лондоне; места на наш концерт были раскуплены быстрее, чем на концерт какого-либо иного музыканта. Но гораздо важнее было то, что, насколько я помню, после того, как Иззи сообщил нам, что уходит, ни один из оставшихся концертов в рамках Европейского тура не начинался с задержкой.

После концерта в Уэмбли мы вернулись в Лос-Анджелес и сняли видеоклип на песню “Don’t Cry”, в котором на Диззи была надета футболка с вопросом «Где Иззи?» Затем группа взяла перерыв, хотя, что касается меня, то мой перерыв был занят тем, что я искал второго гитариста, для того чтобы мы могли вернуться к нашим гастролям. Это было до последней минуты каким-то испытанием, таким же, каким были поиски нового барабанщика. Эксл был убеждён в том, что мы должны были взять Дейва Наварро (Dave Navarro), в чём я совсем не был уверен. Я думаю, это был вопрос стиля: кто бы ни пришёл на место Иззи, он должен был уметь играть как Иззи, который был опытным ритм-гитаристом, делавшим фактуру наших песен уникальной и изысканной. Дейв Наварро – потрясающий гитарист, но он, скорее, подошёл бы на моё место, но не место Иззи. Я не думаю, что Дейв согласился бы связать себя обязательствами с нами. Кроме того, в то время у него были проблемы с героином, и, очевидно, в этом и заключалась основная проблема.

У Эксла с Дейвом было несколько длинных разговоров о возможности присоединения Дейва к группе и Эксл не был намерен сдаваться, поэтому, наконец, сдался я и предпринял попытку провести с Дейвом совместную репетицию. Мы оговорили с ним время, когда он подошёл бы в “Mates”, но в студии он так никогда и не появился. Он не приходил три раза.

Я позвонил Экслу после того, как прождал Дейва в студии в третий раз.

- Чувак, этот парень, Дейв, у него какие-то проблемы, – сказал я. – Я больше в этом не участвую.

- Да, да, – сказал Эксл, – я поговорю с ним.

Эксл убедил меня, что Дейв очень хотел бы к нам присоединиться и что он придёт на репетицию, как только я ему позвоню. Я действительно перезвонил ему, и, как я и ожидал, он вновь не появился у нас. Ну всё, я был в ярости, это был последний раз, когда я поддержал кандидатуру Дейва Наварро.

Я раздумывал об одном гитаристе, которого я когда-то видел и который мне напоминал Иззи: он играл в группе под названием “Candy”, которая открывала выступление “Hollywood Rose” в клубе “Madame Wong’s West”, это ещё было до того, как я оказался в одной группе с Экслом. Его звали Гилби Кларк, и, насколько я мог припомнить, он был единственным парнем, которого я знал, со стилем, как у Иззи, что не так просто было отыскать.

Я связался с Гилби, и больше всего на свете он захотел устроить джем-сейшн. Он разучил 60 песен за две недели, заглянул к нам на прослушивание, и мы были просто поражены. Спустя пару недель, мы уже репетировали с ним полным составом, составили вместе сет-лист, и, таким образом, вернулись в боевую форму.

Было что-то странное в уходе Иззи. То, что случилось, прошло незаметно: не было звуков фанфары, об этом не писала пресса. Для группы это было настолько важным изменением, но для внешнего мира это стало ничем не примечательным событием. Возможно, уход Иззи был оттенён релизом новых альбомов, что произошло незадолго до возобновления нашего тура.

17 сентября 1991 года альбом “Use Your Illusion I” дебютировал под номером 2, в то время как “Use Your Illusion II” стал номером 1 по объёмам продаж. Мы побили рекорд: ещё никому из музыкантов со времён Биттлз не удавалось добиться такого успеха. В главных новостях о нас говорили исключительно положительно, в то время как одновременно с этим продолжалась драма внутри группы. К тому времени я настолько свыкся с непростой жизнью в разъездах, что я уже и не думал дважды о том, что это, в принципе, может быть ненормальным.

Раз к группе присоединился Гилби и мы в декабре 1991 года возобновили наш тур, отыграв концерт в городе Вустер (Worcester), штат Массачусетс, то на время следующей части тура мы добавили в нашу концертную программу “Soundgarden”. Они были нашей любимой группой, и играть с ними было просто здорово! Но как мало у нас с ними было взаимопонимания. Ни с одной из гранжевых групп у нас не было общего мироощущения. В то время наша группа были как “Led Zeppelin”, поэтому, если рассуждать с их андеграундной, независимой (indie) точки зрения, мы виделись им «толстыми, ленивыми гедонистами». Возьми мы их с собой в турне, да они б с нами даже разговаривать не стали! С их стороны вышло немного лицемерно: они вовсе не хотели ехать с нами, но, если я не ошибаюсь, они так и не сказали нет. В конечном счёте, мы с Даффом тесно сошлись с Крисом Корнеллом (Chris Cornell) и Кимом Тэйлом (Kim Thayil), и я понимал их желание держаться подальше от этого балагана.

Большее противостояние возникло у нас с другой группой, выступавшей у нас на разогреве, “Faith No More”, когда однажды их фронтмен Майк Паттон (Mike Patton) со сцены в наш адрес погнал пургу. Мы спустили это ему раз, другой, но затем наше терпение кончилось. С Майком надо было потолковать. Эксл отправился со мной и гитаристом “Faith No More” Джимом Мартином (Jim Martin), который, как и мы, тоже был сыт по горло Майком. «Слушай, чувак, – сказал я. – Если тебе что-то не нравится, просто, мать твою, вали отсюда. Так продолжаться не может. Либо давай играть вместе и играть здорово, либо забудь об этом и двигай домой!»

Они закончили с нами турне, и это был последний раз, когда мы от Майка слышали подобные слова.

Мы отыграли три концерта в “Madison Square Garden” (9, 10, 13 декабря), на той самой площадке, где “Led Zeppelin” сняли свой фильм “The Song Remains the Same”. На одном из тех концертов мы познакомились с кумиром Эксла Билли Джойлом (Bill Joel). Это вовсе не так банально, как может показаться на первый взгляд, но Эксл обожает всех этих великих музыкантов: “The Eagles”, Элтона Джона, Билли Джойла – Эксл знает о них всё. Я ничего не знаю о Билли Джойле, кроме того факта, что лучший друг моей мамы беспрестанно слушал его лучший альбом “The Stranger” в далёком 1978 году. Но всё равно это было здорово познакомиться с Билли в тот вечер потому, что он сам по себе культовая фигура, и потому, что он был весьма пьян, – я и представить не мог, что он был таким раздолбаем, но мне это понравилось. Мы с Даффом, безусловно, нашли с ним общий язык, а Эксл был просто, мать его, счастлив. Мы проводили Билли в нашу гримёрную, где у нас были все наши запасы спиртного, и он с шумом обыскал весь наш бар.

«Где тут “Johnny Walker Black Label”? – громко спросил он, обращаясь больше к самому себе, чем к нам. – Тут нет “Johnny Walker Black”». Нет нужды говорить, что мы тут же послали за спиртным, и нам в два счёта принесли бутылку для Билли.

1 Февраля 1992 года мы играли финальный концерт с “SOUNDGARDEN”, который проходил в Комптон-Террасе (Compton Terrace), штат Аризона, и поэтому мы решили отметить это событие небольшой проделкой. Мэтт, Дафф и я раздобыли несколько надувных кукол, разделись и вышли с ними на сцену. Если вдуматься, то я оказался единственным из нас, кто разделся полностью. В любом случае, турне “Soundgarden” было посвящено промоушену их альбома “Badmotorfinger”, а они сами родом из тех мест, где не принято было играть рок и отрываться, поэтому парни они были скованные. Они смотрели по сторонам, а вокруг них носились мы, изображая, как мы трахаем этих кукол. Я был пьян и упал. Я выронил куклу и в тот момент оказался абсолютно голым. Это была ещё та сцена!

Мы отыграли три концерта в «Токийском куполе» (“Tokyo Dome”), в Японии (19, 20, 22 февраля 1992 года), и это было что-то! В действительности в «Токийском куполе» я отыграл подряд не три, а пять концертов, в том числе два с Майклом Джексоном и три с “Guns N’ Roses”. Вообразите, какой я ощутил контраст между публикой, которая приходила на концерты Майкла, и публикой, приходившей на “Guns N’ Roses”. Не могу себе представить что-то более фантастическое, чем играть один вечер с Майклом, который носился по сцене, а в глубине сцены стояли дети, лежали игрушки; а затем, спустя два дня, играть с «Ганзами» и всем, что с этим словом связано, – и это всё под одним и тем же куполом. Для максимального эффекта я провёл свободный день между двумя концертами в Токийском Диснейленде.

Чтобы отыграть концерт с Майклом, я прилетел в Японию пораньше. До этого, в перерыве между окончанием работы над альбомами “Illusion” и их релизом, мы вместе с Майклом в Лос-Анджелесе записывали его песни. Я остановился тогда в отеле «Хайатт» на бульваре Сансет, когда мне позвонили из нашего офиса.

- Привет, Слэшер. Майкл Джексон собирается выйти на тебя. – сказал Алан. – Он хочет услышать тебя на своей новой пластинке.

- Ух, ты! – сказал я. – Ну, ладно.

Следующий звонок, который раздался у меня, был от Майкла.

- Алло? – сказал я.

- Алло? Слэш? – спросил он в своей характерной робкой и осторожной манере.

Так мы и начали. Я был польщён его предложением и волновался, но всё вышло просто замечательно. Мы записали две песни. Первая из них, самая крутая, называлась “Give in to Me” и напоминала мне новую интерпретацию его песни “Dirty Diana”. Когда я пришёл для записи в студию “Record Plant”, Майкл уже был там с Брук Шилдз (Brooke Shields), с которой он тогда встречался. Студия была тускло освещена, и в ней было так же мрачно, как и в нашей студии, когда мы записывали наши альбомы, – просто «дежа вю».

- Привет, – сказал Майкл, – это Брук.

- Привет, приятно познакомиться, – сказал я. Думаю, я даже протянул ему руку.

- Мне очень хочется поблагодарить тебя за то, что ты согласился записываться для моего альбома, – сказал Майкл, – я просто не могу дождаться, когда я услышу то, что подготовил.

А затем они отделились от меня – пошли пообедать или что-то в том же духе. А я записал своё соло и на том закончил. Спустя несколько дней, я вернулся в студию и записал вступление к песне “Black and White”. От меня хотели, чтобы я записал какой-нибудь рифф для концовки вступления к песне, который даже не попал на альбомную версию песни. Вы можете услышать эту часть, если только посмотрите видеоклип: это то, что играет на гитаре Маколей Калкин (Macauley Culkin) перед самым началом песни. Это было, по меньшей мере, странно: это было не совсем так, в каком контексте я видел это соло.

Думаю, я понравился Майклу Джексону по той причине, что он видел во мне какого-то мультперсонажа, какой-то карикатурный образ. Но это именно тот, кем я и являюсь на самом деле. Я до сих пор не уверен, знает ли об этом сам Майкл.

Пока по всему миру наши альбомы продолжали оставаться в списке самых популярных, в апреле 1992 года мы отыграли концерты в Мехико, и точно так же как наши фанаты из Южной Америки, публика в Мехико оказалась не менее преданной. После этого мы выступили в Лондоне на потрясающем концерте, посвящённом памяти Фредди Меркьюри, ещё одного кумира Эксла. И хотя наше выступление включало всего несколько песен, мы вложили в него всю душу: мы сыграли “Paradise City” и “Knockin’ on Heaven’s Door”. Позже я поднялся на сцену и исполнил “Tie Your Mother Down” с Брайаном Мэйем (Brian May) и Роджером Тейлором (Roger Taylor) из “Queen”, а Эксл пел. В конце нашего выступления мы все исполнили “We Are the Champions”. Это было грандиозное выступление, но самая незабываемое событие того вечера случилось, когда я снял штаны перед Лиз Тейлор (Liz Taylor): я стоял, переодеваясь, в артистической (green room, артистическая, уборная), когда она в компании своих друзей открыла дверь и застала меня в одной футболке и совершенно без штанов. Она вовсе не выглядела смущённой, напротив, она показалась мне озорной, – своими чреслами я почувствовал, на что она смотрела.

В мае 1992 года мы объявили, что наша группа совместно с “Metallica” возглавит летний тур, начинающийся 7 июля, – рок-н-ролльной программы ещё масштабнее на тот момент быть просто не могло. Это было очень круто: эти парни только что выпустили “Black Album”, а мы отмечали победу наших альбомов “Use Your Illisuion I, II”. Мы начали наш совместный стадионный тур в Европе, в городе Дублине (Dublin), Ирландия, в мае 1992 года.

Что до моих личных отношений с Рене, то мы расстались с ней во время Североамериканской части нашего турне, потому что кто-то из нашего окружения нашептал ей, насколько неверным ей я был, когда гастролировал. Обман был тем единственным грехом, в котором, как я пообещал себе, я никогда не буду виновен. С моей стороны это была слабость, которая происходила из потребности отдыхать в перерывах между концертами с таким размахом, с каким только было можно, что стало, наряду с беспросветными попойками, моим способом самолечения, способом справляться с неспокойной, эмоционально напряжённой работой, которой всегда сопутствовали два философских начала – радость и горе. Выпивка и девчонки – вот, как я справлялся с этим. На протяжении большей части своей профессиональной карьеры я так никогда и не воспользовался одним из её преимуществ –огромным количеством женщин, которые оказались мне доступны, поэтому, поскольку на тот момент я чувствовал себя не в своей тарелке от того, чем занималась группа, я решил воспользоваться всеми преимуществами своей карьеры.

К сожалению, как это обычно и бывает, всё стало на свои места, лишь спустя какое-то время. Мы были тогда в Чикаго, когда я получил на свой автоответчик сообщение от сводного брата Рене, который был мне отличным приятелем. Я проводил тогда время в компании одной девушки, актрисы, самой что ни на есть настоящей – я её видел в одном фильме. Мы были в моём гостиничном номере, когда я ему перезвонил.

- Привет, чувак, это Слэш. – сказал я. – Что случилось?

- Парень, – сказал он, предельно серьёзно, – я не знаю, как вы там во время вашего тура проводите время, это ваше дело, но я думаю, что тебе лучше позвонить Рене, потому что она из-за чего-то взбесилась. Она не хочет мне рассказывать, в чём дело, но выглядит она чертовски расстроенной.

Я перезвонил Рене, и она высказала мне всё, не упуская ни малейшей подробности. А затем недвусмысленно пригрозила мне тем, что в Чикаго у неё был дядя – не зная о том, что на тот момент я действительно был в Чикаго, – имеющий связи, и который с радостью «позаботился бы обо мне», если бы она его об этом попросила.

Хрясь! Она бросила трубку!

Я отложил в сторону телефон и мгновение продолжал на него смотреть. Затем я повернулся к девушке, которая лежала со мной рядом.

- Слушай, – сказал я, – тебе лучше уйти.

- Ну, ладно. – сказала она раздражённо. Она села на кровати и принялась искать глазами свою одежду.

Подумав минуту, я сказал: «Ну… не прямо сейчас», и затащил её обратно в постель. Нет нужды говорить, что мы с Рене после этого какое-то время не встречались.

Европейская часть тура была изумительна и наполнена знаменательными событиями. Мы играли концерт в Париже, и Экслу пришла в голову идея о том, что мы могли бы пригласить музыкантов сыграть с нами на концерте и записать это для какого-нибудь глобального телевизионного платного канала. Эксл пригласил “Aerosmith”, Ленни Кравитца, Джеффа Бека, и так всё обустроил, что казалось мне, что эти музыканты пришли к нам сами, без приглашения, потому что они были моими любимыми музыкантами: “Aerosmith” были моей любимой группой, Бек – любимым гитаристом, а с Ленни мы вместе записывали альбом.

Я хотел думать, что со стороны Эксла это была попытка сделать мне приятное, потому что для меня он редко делал красивые жесты. Эксл предпочёл оставаться слепым и не замечать, когда во время турне я выходил из себя. Он свалил всю ответственность за происходящее лично на меня: начиная с того, что я нашёл Мэтта и Гилби, и, заканчивая тем, что я набрал музыкантов второго состава. Думаю, что Эксл рассматривал тот концерт в качестве подачки, потому если он всерьёз задумывал зарыть топор войны, он всегда делал это без слов.

Хотел бы я, чтобы Эксл выражал свои намерения ещё и словами, потому что концерт обошёлся нам очень дорого, и, несмотря на то, что этот концерт посмотрели миллионы, я не уверен до конца, что этого оказалось достаточно. Но, ещё раз повторюсь, я дал на это своё согласие. Говоря по правде, я очень хотел отыграть этот концерт, какие бы непомерные расходы он не принёс нам.

Когда бы я ни оказывался на одной сцене вместе с “Aerosmith”, это всё было чистым совпадением, просто мы оказываемся в одном городе в одно и то же время. Обычно они приглашают меня принять участие в их концерте, но, считайте, мне посчастливилось, если они пришлют за мной машину, чтобы отвезти меня к месту выступления. Каждого из приглашённых гостей, участвовавших в том концерте, мы принимали с особым почтением: перелёт в первом классе, размещение в Париже – всё в том же духе. Все они прилетели на день раньше, и мы приступили к репетициям: с Ленни – песни “Always on the Run”, с “Aerosmith” – “Train Kept Rolling”, и Джеффом Беком – песни “Locomotive”.

На саунд-чек пришли все, кроме Эксла. Я помню, как ко мне подошёл Стивен Тайлер (Stiven Tyler) и спросил как когда-то: «Да где ваш вокалист, чувак?» Как я и упомянул ранее, этой фразой Стивен Тайлер приветствовал меня всегда, начиная с нашего первого совместного тура. На этот раз шутка была точно к месту. В тот день этот вопрос мне задавал не только один Стивен; казалось, все вокруг придерживаются того же мнения. Было не просто находиться на репетиции и слушать их комментарии; я никогда не говорил про Эксла ничего плохого, но мне было достаточно сложно сохранять хорошую мину, когда Стивен Тайлер стоял передо мной и говорил правду.

Я помню, как накануне выступления на саунд-чеке мы исполняли “Locomotive” с Джо Перри и Джеффом Беком и болтали, пока играли на гитарах. Джефф стоял перед нами, играя на гитаре, и разговаривал с нами. Это было круто, он совершенно невозмутимо гонял на гитаре свои фишки.

«Смотрю, ты много занимался! – сказал ему Джо Перри». Я тогда подумал, какую глупость он сказал, – это же Джефф, мать его, Бек!

Джефф, однако, повредил себе слух во время саунд-чека. Ну, вернее это Мэтт повредил ему слух: Джефф стоял рядом с барабанной установкой (drum riser) и играл, когда Мэтт с силой ударил по тарелке и просто контузил Джеффа. Это был полный отстой! Это случилось за день до начала концерта, Джефф не мог играть – он плохо слышал, а потому не мог далее участвовать в концерте и уехал домой. Ничего хорошего в этом не было, Джефф перенёс травму. Спустя годы, Мэтт рассказал мне, что видел интервью с Джеффом, который так кратко сформулировал всё, что произошло в тот день: «Мэтт ударил по тарелке, раздался оглушительный лязг и на этом всё окончилось. Абсолютно всё».

Нам не хватало Джеффа, но шоу удалось на славу: на сцену поднялся Ленни и отыграл свою часть концерта, то же самое сделали Джо и Стив. К несчастью, их выступления приходились на самый конец почти двухчасового концерта, который начался с задержкой на час, поэтому им всем пришлось ждать за кулисами весь вечер. Я до сих пор не могу поверить, что Эксл так и не пришёл на тот саунд-чек, не говоря о том, что начал концерт с часовой задержкой. Я могу пересчитать по пальцам, сколько раз за то турне Эксл появился на саунд-чеке; он всегда осторожно относился к своим связкам, что похвально. Но я не думаю, что это единственная причина, по которой он не пришёл на саунд-чек. Хотя, в конечном счёте, я не имею ни малейшего представления, почему Эксл не участвовал в том саунд-чеке… или любом другом саунд-чеке во время того тура.

К тому времени, как мы приехали в Англию, чтобы отыграть там несколько концертов, я истосковался по Рене, позвонил ей, а затем оплатил ей перелёт до Англии. Это решение я принял в один из тех вечеров, когда мне стало противно от всего того, мать его, грязного, беспорядочного, чем я занимался, и я почувствовал себя опустошённым и совершенно одиноким. Это то, что делает каждый музыкант, когда он проводит в разъездах достаточно долгое время: он оставляет в своём сердце неочерствевший уголок, и в минуту слабости, вопреки голосу разума, действует по его велению, зачастую связывая себя не с тем человеком.

В любом случае, спустя день или два, она прилетела ко мне. Я ждал её в баре отеля и, когда она, наконец, появилась, я просто про неё забыл и был очарован вошедшим в бар Джонатаном Уинтерсом (Jonathan Winters), одним из моих любимых комиков; мы провели отличный вечер, попивая с ним и его женой напитки.

Мы с Рене держались в рамках приличия. Мы вместе проехались по Англии и обсуждали возможность возобновления наших отношений. Но она приехала в Англию с таким же настроем, в каком она пребывала, когда я с ней впервые познакомился, – не давать мне никаких шансов. И она не собиралась задерживаться со мной в этом турне слишком долго.

После этого группа направилась в Европу, и, когда мы добрались до Германии, кое-кто из нас снялся вместе с Майклом Джексоном в клипе на песню “Give in to Me”, которую я исполнил на его альбоме “Dangerous”. В Европе, в отличие от Соединённых Штатов, эта песня была выпущена на сингле. В клипе с Майклом снялись Гилби, Тед Адриатус (Ted Adriatus)*, также известный как Тедди «Зигзаг», и я. Съёмки проходили во время живого выступления в Мюнхене (Munich), в клубе, забитом фанатами. На басу играл Маз Скиллингс (Muzz Skillings), а общая концепция клипа заключалась в следующем: «Майкл выступает с хеви-металлической группой». К сожалению, этот клип показывали только на канале “MTV Europe”.

На протяжении всего турне наше отношение ко всему происходящему можно было выразить словами «не экономь ни на чём!», что для нас самих было ново. Если у нас выдавалась пара свободных дней, мы арендовали яхты. В Англии, в западной части Лондона, специально для нас устроили пятичасовые гонки на картах. В Австралии нам показалось, что группе просто необходимо взять лодку и отправиться на Большой барьерный риф (Great Barrier Reef). Даг одобрял одну нашу сумасбродную идею за другой, лишь бы она была за наш счёт. За исключением Эксла, самой группе было бы всё равно, если бы ничего из этого и не было, – мы были более чем в состоянии самостоятельно развлечься даже со скудным бюджетом в любом месте земного шара.

Наша ошибка заключалась в том, что мы никогда не задумывались над тем, какие в действительности суммы стояли за нашими расходами, которые вёл Даг. В глубине души я понимал, что аренда яхты или всего ресторана что-то нам стоили, при этом я вовсе не был против этого, поскольку порой всё это поддерживало статус-кво. Я знаю, из каких соображений исходил Даг: он делал всё, что мог придумать, для того, чтобы мы все были счастливы, при этом, всякий раз делая красивый жест, по моему мнению, он пропускал мяч и зарабатывал страйк. В этом отношении меня возмущало влияние Дага, но всё же в своей злости я не мог винить исключительно его. Даг настолько хорошо изучил задницу Эксла, что на тот момент предугадывал всё, что хотел Эксл, быстро и без ошибок.

Я всегда находил подозрительным то, что Даг, несмотря на то, что он был нашим менеджером, проводил всё своё время с нами в турне. Он находил миллион причин, чтобы быть с нами, и, по моему мнению, за исключением нескольких вполне обоснованных причин, Даг проводил с нами время, чтобы держать Эксла на коротком поводке и тем самым обезопасить свою карьеру, – в этом и заключалась правда. Завязав с Экслом тесные отношения, когда он был нашим гастрольным менеджером (road manager), Даг обеспечил себе новый статус менеджера или того, кого он из себя изображал. Я хотел, чтобы всё это продолжалось, слишком сильно, чтобы беспокоиться о собственной расточительности. При этом, по моему мнению, выходило весьма нелепо: человек, которому мы вверили нашу карьеру, был настолько самонадеян, что допустил не только все эти безрассудные траты, но и сам во время турне принимал в них участие, будто каждую ночь лично зарабатывал свою часть, выступая на сцене.

По завершении европейской части нашего турне мы возвратились в Штаты, где 12 июля 1992 года Эксл был арестован прямо в нью-йоркском аэропорту имени Джона Кеннеди (JFK). Эксла рассматривали как лицо, скрывающееся от правосудия, что проистекало из ордеров на его арест, выданных судебными властями Сент-Луиса в связи с беспорядками в 1991 году. Два дня спустя, представ перед судом Сент-Луиса Эксл, заявил о своей невиновности по четырём предъявленным пунктам обвинения в оскорблении и одному пункту обвинения в повреждении собственности, и судебное заседание было назначено на октябрь. Спустя три дня, нам позволили начать запланированный тур с “Metallica”.

Пока Эксл разбирался со своими делами, у меня выдалось пять свободных дней в Лос-Анджелесе, и в первый же вечер я отправился ужинать с Рене. После ужина мы поболтали о том, о другом, и разговор перешёл на тему, как бы нам возобновить наши привычные отношения.

- Нет, – сказала она, – на это я не пойду.

- Нет? – переспросил я, всерьёз увлёкшись темой. – Но почему?

- Я останусь с тобой, только если мы поженимся.

- Да? – сказал я. – Да неужели?

Она предъявила мне последний ультиматум, но для меня женитьба была самой последней вещью, о чём я мог только подумать. Я изголодался по чувствам, не знаю, догадывалась ли она об этом; но под давлением её ультиматума, я согнулся. Я сказал ей, что мне нужно было время для того, чтобы подумать, а затем я вернулся к ней с кольцом, и мы назначили дату.

Совместный тур с “Metallica” начался в Вашингтоне, округ Колумбия, в июле 1992 года. Перед началом тура мы провели совещание, потому что ребята из “Metallica” были озабочены следующим: главной нашей проблемой было начать вовремя концерт – нас мотало из стороны в сторону, как на американских горках. “Metallica” не были из числа тех, с кем подобное дерьмо могло пройти, поэтому они мудро предпочли выступать первыми, чтобы избавить себя от возможного унижения.

Я очень уважаю Джеймса (James Hetfield), я думаю, что он один из наиболее талантливых вокалистов, авторов текстов и гитаристов. Я стал ценить “Metallica” с тех пор, как они выпустили “Master of Puppets”, который вышел незадолго до “Appetite”. Когда мы начинали этот совместный тур, одна часть меня была в восторге, а другая – в волнении от того, получится ли у нас то, что мы запланировали, и сможет ли Эксл приспособиться. “Metallica” была простой, упорной, концертной группой; они устраивали длительные турне, они никогда не затягивали начало своих выступлений – никакого дерьма! Они по-мужски (macho) относились к своей работе и были преданы своим фанатам, что я считал также похвальным. Они сочетали в себе всё то, что я считал профессиональным, и мне не нужно было, чтобы это всё, мать твою, обломалось, и я не хотел, чтобы мы подвели парней.

С самого начала турне Эксл был на виду и пытался по-своему произвести впечатление на “Metallica” и всех кого бы то ни было. Он предложил идею, заключавшуюся в том, чтобы каждый вечер за кулисами устраивать тематические вечеринки для наших гостей, чтобы те могли отдохнуть, вроде тех, которые устраивали «Роллинги». Эксл пригласил к участию в составе руководящей группы (management team) своего сводного брата Стюарта (Stuart) и его сестру Эми (Amy), которым поручили проведение вечеринок в соответствии с тем, как их видел сам Эксл. Я видел, как эти ребята управляются, – это было совсем не круто и к тому же влекло ненужные расходы. За время всего турне я ни разу не был ни на одной из этих вечеринок. Вся эта затея казалась мне слишком гедонистической, слишком эгоистичной, слишком вычурной для того, чтобы даже думать участвовать в ней от чистого сердца.

В действительности, я слукавил, на одной из них однажды я был, заскочил, чтобы поискать одного. Как я вспоминаю, это была вечеринка в стиле римских бань (Roman bath), и посередине комнаты стояло огромное джакузи. Я знаю, они проводили вечеринки в стиле казино, мексиканской фиесты и чёрт знает чего ещё. Чтобы устроить каждую из этих вечеринок, Стюарт и Эми суетились дни напролёт. Парни из “Metallica” сразу же дистанцировались от этого цирка (freak show). Казалось, что никто даже не хотел комментировать всё, что происходило. Эти тематические вечеринки и поведение Эксла мне напомнило сериал “Creepshow”, тот эпизод про тварь, которая жила в коробке под лестницей и ела людей и о которой никто не упоминал вслух**.

Мы отлично проводили время, но, тем не менее, Эксл и наша неспособность начинать концерты вовремя были сродни огромному слону в маленькой комнате. Никто об этом и не говорил вслух, но мы все думали об одном и том же. Ларс Ульрих (Lars Ulrich) никогда не выражал своих претензий лично мне, но зато говорил об этом Мэтту, да ещё эти вечеринки были унизительными и ставили нас в дурацкое положение, а насколько разочаровалась в нас “Metallica” из-за того, что мы даже на сцене не могли появиться вовремя. Я думаю, что причина, по которой Эксл начинал концерты с задержкой и никогда не осознавал, насколько необдуманно, эгоистично и оскорбительно это было для всех – от фанатов до самой группы, заключалась в том, что Эксл относился к этому совсем по-другому. Именно поэтому он думал, что он сам делает то, что другим людям просто не понять. Думаю, что где-то в глубине души Эксл был уверен, что заставлять публику ждать было круто, как будто это имело целью усилить чувство ожидания, а вовсе не обмануть надежды фанатов. Полагаю, что всё то, что он представлял себе о «Ганзах», сбывалось. И вопреки этому, он всё ещё не мог понять, почему всё, что он делал, не вызывало понимания не только у нас, но и у всего мира. И я не мог ни черта поделать с этим.

За каждый концерт парни из “Metallica” получали столько же, сколько и мы, но, в отличие от нас, клали деньги в карман, в то время как мы выкидывали на ветер по 80 процентов как на оплату сверхурочных команде, которая обеспечивала наш тур, поскольку начинали наши концерты с задержкой, так и на оплату этих глупых тематических вечеринок. Это было просто ужасно.

Мы отлично понимали друг друга на сцене, даже несмотря на драму, развернувшуюся внутри группы…

Чертовски отвратительно, но… Совместное турне с “Metallica” оказалось тем событием, когда разлад в группе достиг пика, как тележка на американских горках взбирается на самую высоту. Если всё шло гладко, это был лучший из туров когда-либо, если нет, турне превращалось в кошмар. Почти всегда на сцене мы отлично понимали друг друга, даже несмотря на драму, развернувшуюся внутри группы, но случалось, что эта драма выходила за пределы группы. Сидеть без дела несколько часов в ожидании, когда же можно будет начать, – это по-настоящему отравляет музыку. Это было сродни бегуну, который разогрелся, затем вновь остыл, и только потом вышел на дистанцию: чтобы вновь войти в привычную колею, требовалось какое-то время, а мы всегда наступали на одни и те же грабли.

За сценой, однако, наше взаимопонимание улетучивалось, и, пока продолжался тур, не замечать это становилось день ото дня всё труднее. Напряжение в группе стало настолько ощутимым, что Дафф и я достигли колоссального уровня потребления спиртного, затем чтобы просто прожить день. Для нас не составляло труда прикончить полгаллона водки, пока мы сидели без дела за сценой два часа в ожидании начала выступления. Поведение Эксла вселяло пренебрежение и безответственность и разъедало сердцевину группы. Эксл походил на куортербека, который отказывался распасовывать мяч, даже когда команда начинала проигрывать.

На концерте, проходившем в конце июля 1992 года на стадионе “Giants” (Giants Stadium), Эксл едва смог закончить выступление из-за проблем с голосом. По рекомендации врача он должен был взять перерыв на неделю, и поэтому мы отменили три запланированных концерта. Турне возобновилось в Канаде и к позору группы оказалось решающим ударом (coup de grace), завершившим всё, что шло в нашей группе наперекосяк.

Всё случилось 8 августа 1992 года в Монреале (Montreal). “Metallica” поднялась на сцену, и в середине выступления Джеймс Хэтфилд попал в пламя, когда одно их пиротехнических устройств сработало не в то время. Он получил серьёзные ожоги руки и плеча, и группа была вынуждена немедленно прекратить выступление. Когда это случилось, мы находились в отеле, и нас попросили подъехать пораньше; для нас это не явилось проблемой, и мы естественно согласились. Мы направлялись к месту проведения концерта и обсуждали, какие песни нам сыграть, чтобы заполнить время, оставшееся от “Metallica”, и заодно нашу часть концерта. У нас была уйма времени, чтобы пройтись по составленному сет-листу, но сделать это нам не удалось – Эксла не было.

Мы не только не вышли на сцену пораньше, чтобы заполнить время “Metallica”, мы начали собственное выступление с задержкой на три часа. Таким образом, прошло около четырёх часов между временем, когда “Metallica” была вынуждена прекратить выступление, и временем, когда наша группа поднялась на сцену. А начав выступление, Эксл прекратил его после того, как мы отыграли около 90 минут из намеченных двух часов. Уверен, у Эксла были свои причины, которых ни я, ни зрители до конца не знали.

Не сказать, что я был удивлён, когда начались беспорядки. Поскольку для нас это не было в новинку, мы уселись в раздевалке, переоборудованную под нашей гримёрную, которая располагалась прямо под хоккейным полем. Мы слышали над нашей головой топот тысяч ног, и знали, что пути назад на сцену нет. Толпа разнесла всё: от зрительных мест, включая VIP-места (skybox), и до торговых автоматов. В какой-то момент мы поднимались на лифте и разглядели, как в коридоре парни швыряли камни в витрины, и, когда одна из них разбилась, они протиснулись в разбитую витрину и стали хватать товары.

Пока мы покидали в бегстве стадион, мы видели перевёрнутые автомобили на парковке, видели, как парни опрокидывали гигантские осветительные столбы, разжигали костры, ломали всё, что попадалось под руку. Такие дела. Мы потерпели фиаско.

У Эксла на самом деле была причина закончить выступление раньше, которую он не стал ни от кого скрывать. До этого он отменил концерт в Бостоне (Boston) и два других именно по причине проблем с горлом. Как он сказал, у него были повреждены голосовые связки, и поэтому он не мог выступать. Для нас это было как попытка обелить себя (crying wolf), потому что в Монреале накануне концерта он даже не поставил нас в известность, что ему больно петь или что-то в том же духе. Для меня и для всех в нашей команде это было последней каплей, переполнившей чашу терпения (a major straw on the camel's back). Для меня это представляло и другую проблему, потому что я ударил в грязь лицом перед парнями из “Metallica”. Мы не сдержали своих обещаний перед ними, перед фанатами и перед самими собой поставить во что бы то ни стало лучшее шоу. Когда всё это случилось, казалось, что мы сделали и того меньше. Я чувствовал себя как в заднице. Я не мог смотреть в глаза ни Джеймсу, ни Ларсу, ни кому бы то ещё из их группы до окончания тура.

Мы отложили оставшиеся выступления почти на месяц, пока Джеймс не поправился достаточно для того, что продолжать. Несомненно, что этого времени оказалось достаточно и для того, чтобы восстановились голосовые связки Эксла. Когда мы вновь возобновили наше турне, отыграв 25 августа концерт в городе Фениксе (Phoenix), вместо Джеймса, пока он пел, на гитаре играл один из его гитарных техников (tech). Джеймс стоял на сцене с большим гипсом на руке. Вот это парни из “Metallica”! Всё это приводило меня в уныние, ведь мы гордились собой, оттого что были такой крутой несгибаемой рок-н-ролльной группой, но у нас оказалось слабое место, которое делало нас столь уязвимыми. Мы стали огромными и легендарными, но это дерьмо, знаете, такое утомительное.

Я был вне себя от злости, оттого что почти умер…

Мы возобновили наше турне с “Metallica” и отыграли те концерты, которые мы были вынуждены ранее отменить. В сентябре 1991 года у “Faith No More”, когда те выступали у нас на разогреве, произошёл какой-то инцидент, и они предпочли завершить тур раньше запланированного срока. Вскоре после этого группа распалась. Вместо них мы взяли “Ice-T’s Body Count”, о репутации которых можно судить исключительно по названию их альбома “Cop Killer”. Также с нами выступали наши хорошие друзья “Motorhead”. Вместе с ними я исполнил песню “Back in My Car” на стадионе “Rose Bowl”.

Когда мы приехали на Залив (the Bay Area)*, чтобы отыграть 24 сентября 1992 года концерт на стадионе в Окленде (the Oakland Stadium), со мной случилась неприятность. Мы остановились в Сан-Франциско в отеле, и перед тем, как днём я отправился на концертную площадку на саунд-чек, у нас с Рене разгорелся жаркий спор о добрачном контракте (prenuptial agreement, prenup). Спор вылился в соревнование, кто кого перекричит (screaming match), и драку, что обидело до такой степени, что я был вне себя от ярости. Я ушёл на саунд-чек настолько рассерженным, что намеревался сделать то, что я обычно делаю, когда нахожусь на взводе: вмазаться героином. Я не принимал героин очень давно, потому что, несмотря на то что в группе я не чувствовал себя удовлетворённым, собственный профессионализм был для меня ценнее. Но тот случай был особый, поскольку это всё касалось лично меня.

На концерте я столкнулся со своей старой знакомой, звездой порно, которую звали, скажем, Лаки (Lucky). Она была подругой моей бывшей, тоже порнозвезды по прозвищу Саванна (Savannah), с которой я встречался несколько месяцев, когда мы расстались с Рене и у меня в Лос-Анджелесе появилось свободное время. В обычном своём состоянии Саванна была скованной. Я даже и не думал, что она сидела на героине (junkie). Это и было ключом к ней, который я так и не подобрал: когда она трахалась, она получала удовольствие, только если была под кайфом, чего в то время я не знал. Мы с ней даже подрались, когда в Нью-Йорке она ни с того ни сего решила отсосать у меня прямо посреди бара.

С Лаки я впервые познакомился, когда она вместе с нами проводила время в отеле “Mondrian”. Они с Саванной скинули с себя всё и, когда мы заказали в номер шампанское, они затащили внутрь парня, обслуживающего номера, чтобы тот посмотрел, как они занимались этим. Не прошло много времени, как парень с трудом мог оторвать взгляд от их кисок (sockets).

Тем не менее, я столкнулся на концерте с Лаки и мы поболтали. Я намекнул ей и передал около 700 баксов наличными, чтобы она достала мне столько героина, сколько сможет. Мы отыграли концерт, – это было что-то! – а затем я прямиком направился в свой гостиничный номер и стал ждать. Пока я ждал Лаки, я пил и, может, курил кокаин, а когда в пять утра появилась, наконец, она, я уже был готов отрубиться.

Лаки со своим парнем завалились со всем этим героином и кокаином. Я сидел на полу и наблюдал, как они достают и раскладывают наркотики на кофейном столике. У них были шприцы, «машинки», «баяны» (rigs, points, shooters, tools, hardware), называйте это, как хотите, и они принесли совершенно новые иглы. И мы ширнулись, все трое, ширнулись жёстко. Подразумевалось, что это будет маленькой весёлой противозаконной шалостью и, причём, непродолжительной, так, по крайней мере, я хотел, но я втянулся. Мы все вмазали по вене, но то дерьмо оказалось слабым, и я вмазался ещё чуток, они раскурили крэк и пустили трубку по кругу.

Прошло несколько часов, мы были под кайфом. Рано утром мне позвонил Мэтт и пригласил к себе в номер покурить кокаина. «Ну… хорошо… Сейчас приду…»

Я поднялся на ноги, колени дрожали, от кокаина кружилась голова. Я взглянул на Лаки и её бой-френда – они повеселились на славу, они никогда в своей жизни ни ширяли столько наркотиков да ещё бесплатно. Я побрёл по ковру к двери, волоча ноги, понимая, что у меня кружится голова и я не могу говорить. Я открыл дверь. Я абсолютно не понимал что к чему. В коридоре я увидел горничную, которая толкала перед собой тележку. Я спросил у неё, как пройти к лифту. По крайней мере, я пытался это произнести. Я помню, что всё это было будто в замедленном движении, мой собственный голос слышался мне откуда-то издалека.

Я свалился на пол коридора как тряпичная кукла. На какое-то время я потерял сознание, а моё сердце остановилось на 8 минут, так, по крайней мере, мне сказали. Не знаю, кто набрал 911. Мой телохранитель Ронни (Ronnie) был там, и Эрл (Earl), парень из окружения Эксла, они нашли меня и вызвали парамедиков. Я очнулся, когда дефибриллятор послал электрический разряд через мою грудную клетку, и сердце, оглушённое электричеством, забилось вновь. Чувство было такое, что тебе со всей силы влепили пощёчину, чтобы вернуть тебя из глубокого сна. Я помню яркий свет у меня перед глазами и людей, которые полукругом стояли надо мной: Рене, Эрл, парамедики. Я понятия не имел, что со мной случилось; это пробуждение было не из простых (wake-up call, дословно звонок-напоминание по просьбе постояльца гостиницы; вместо будильника).

Меня положили в машину скорой помощи и отвезли в больницу, где провели предварительный осмотр. Мне велели остаться на ночь для обследования, но с меня было довольно. Проведя в больнице пару часов, я выписал сам себя и в сопровождении Ронни отправился в отель. Я не испытывал какого-то раскаяния из-за случившейся передозировки, но я был вне себя от злости, оттого что почти умер. Экскурсия в больницу отняла у меня мой выходной день. Я надеялся, что мне удастся провести его безо всяких происшествий, и винил себя за то, что оказался неспособен рассчитать дозу и оставаться в сознании всю ночь, как и планировал.

Настроение в отеле у всех было довольно безрадостное. Очевидно, моё неудачное падение не выглядело со стороны красивым. Все считали, что мне не выкарабкаться, и обращались со мной соответственно, – этого я никогда не понимал. На том момент моё отношение к происшедшему выражали слова: «Эй, я пережил это, так вперёд!» Моей первоочередной задачей было отыскать Лаки и её парня. Как мне объяснили, Эрл распугал их, чему я свершено не удивился: Эрл сам по себе вселяет ужас. Это был большой чёрный парень, ростом более 6 футов (180 см), с телосложением как у игрока в американский футбол, и приятным лицом, контрастирующим с его фигурой. Эта особенность его внешности могла обмануть, потому что когда Эрл был не в духе, то об этом всегда можно было судить по его лицу.

Я был уверен, что при упоминании о тюрьме и обо мне, находящимся при смерти, Лаки и её парень предпочли быстро освободить гостиничный номер. Не их в том вина, что я не смог держать себя под контролем. Не уверен до конца, но, возможно, Эрл избавился от всех наркотиков, когда выставлял за дверь этих ребят. По крайней мере, я объяснил себе всё именно так, потому что они мне ничего не рассказали, и это больше всего меня выбило из колеи.

Я приходил в себя в своём номере несколько часов, а снаружи за дверью стояла пара телохранителей, присматривающих, чтобы я никуда не ушёл. В конце концов, в номер зашёл Даг Гольдштейн и разразился самой патетической речью, которую только знало человечество, обо всём этом дерьме. Он долго говорил на пределе своего голоса о том, что я наделал, о том, как меня любят мои близкие, о том, о другом, о третьем. Его речь была напориста, очень драматична, и настолько фальшива. Чтобы продемонстрировать «серьёзность» своих слов, он запустил бутылкой “Jack Daniel’s” в телевизор. Когда Даг ушёл, я подобрал бутылку, которая даже не разбилась, и налил себе выпить, чтобы придти в себя после его вмешательства.

Вскоре после этого Даг собрал в номере Эксла всех участников группы. Пришли все, а я на тот момент всё ещё находился от героина в ступоре. Все выразили своё беспокойство о моём здоровье, но замечание Эксла было запоминающимся из всех. На удивление оно быстро развеяло туман в моей голове. «Ты нас сильно напугал, – сказал он, смотря мне в глаза. – Мы думали, ты умер… А я думал, что мне придётся искать нового гитариста».

На следующее утро на вертолётах мы отправились на выступление в Окленд, и Ронни и Эрл не спускали с меня глаз, как два ястреба, выслеживающих мышь. После Окленда мы отыграли в “L. A. Coliseum”, затем дали концерт в Сан-Диего (San Diego), который получился потрясным: выступали “Motorhead”, “Body Count”, “Metallica” и мы. После Сан-Диего мы выступили в Пасадене (Pasadena) на стадионе “Rose Bowl”, и концерт был просто улётным, а затем в Сиэтле мы завершили наше турне.

Несмотря на то, что турне получилось просто потрясающим, я всё же чувствовал облегчение, оттого что оно окончилось. Я был рад тому, что больше мне не придётся каждый день смотреть в лицо парням из “Metallica”, теряясь в догадках, какой фортель выкинет Эксл на новом концерте. В последний день выступления я чувствовал себя так же, как и во время всего турне: то, чего мы достигли, воодушевляло, но при этом сбивало с толку, оттого что на удивление не было таким изумительным, хотя должно было.

Под конец нашего тура продолжительностью в один год стал очевидным самый большой наш просчёт: мы едва заработали денег. Начиная с оплаты сверхурочных команде, которая обеспечивала наш тур, что стало следствием того, что Эксл раз за разом начинал концерты с задержкой, и заканчивая тематическими вечеринками, которые ночь за ночью выматывали нас, у нас не было почти ничего, что свидетельствовало бы о нашей тяжёлой работе. Даг, наконец, пошёл против Эксла и высказал ему, сколько группе стоил совместный тур с “Metallica”, а также, что размер нашей прибыли зависит от наших излишеств. Я думаю, у Эксла было несколько предложений, как сократить расходы, что не принесло бы ощутимой разницы, но Даг, наконец, сумел достучаться до Эксла, когда сказал ему, что если тот хотел и далее жить в многомиллионном особняке в Малибу, то ему придётся зарабатывать больше денег.

Таким образом, Даг забронировал для нас ещё один год турне с октября 1992 по январь 1993 года по Южной Америке, Европе, Японии и Австралии. Несмотря на то, что вынести ещё один год было тяжело, Даг не услышал от нас ни единого возражения – мы хотели играть. Чем в противном случае я бы занялся? В то же время я подумал, что всё может и измениться к лучшему. И ещё я всё время размышлял, был ли этот тур организован Дагом, исходя из его озабоченности финансовым положением группы, или его желанием заработать кругленькую сумму комиссионных.

Перед тем, как группа вновь отправилась в турне, в октябре 1991 года мы с Рене поженились. Определённо, скромной свадьбы у нас не получилось. Это вылилось в такую большую постановку, к которой я имел самое маленькое отношение. Мои единственные воспоминания об организации свадьбы охватывают лишь, как Рене показывала мне бесчисленное количество журналов, по которым мы выбирали подарки. К этому я относился без энтузиазма, и отсутствие у меня к этому интереса очень огорчало Рене. Свадьба прошла в ресторане «Четыре времени года» (“The Four Seasons”)** в Марина-дель-Рей***. На свадьбе присутствовал Дафф в качестве моего шафера и ещё сотня людей, включая музыкантов из группы и людей из нашей команды, а также приглашённый оркестр. Сразу после свадьбы, мы отправились в Африку, в Танзанию, чтобы провести наш двухнедельный медовый месяц в сафари. Для такого любителя живой природы, как я, Африка всегда занимала первое место в моём списке предпочтительных мест отдыха: там я мог бы увидеть всё то, о чём читал в книгах и смотрел по телевизору всю свою жизнь. Пока мы были в Танзании, я только и делал, что говорил или думал о леопардах. Я поднимался в 5 часов утра и отправлялся в сафари, а возвращался обратно к 6 часам вечера. Африка была самым лучшим местом, где я смог забыть обо всём, что тяготило меня. Невозможно представить себе, что вы продолжаете думать о чём-то таком, когда стоите посреди кратера вулкана Нгоронгоро (Ngorongoro Crater) вдали от всякой цивилизации.

Перед свадьбой мы с Рене устроили объединённый мальчишник и девичник в клубе “The Troubadour”, поскольку она не захотела отпускать меня одного с парнями. И на той вечеринке я столкнулся с моей старой знакомой Перлой (Perla).

Мы познакомились с Перлой в Лас-Вегасе, когда группа во время первой части нашего турне давала концерт на стадионе “Thomas & Mack Center”. Тогда я спал со многими девушками, поскольку в тот момент мы с Рене встречались нечасто. Перла не знала о “Guns N’ Roses” совсем ни черта, да и не хотела знать, она приехала из Лос-Анджелеса, просто потому что видела меня на фотографии и захотела со мной познакомиться. Рон Джереми (Ron Jeremy) представил нас друг другу перед началом концерта, а после шоу мы встретились в моём отеле и провели вместе всю ночь. Скажу просто: она произвела на меня огромное впечатление, которое привело к бурному роману.

Мы обменялись телефонами и поддерживали друг с другом связь, когда я вскоре после этого уехал в турне. Со временем она переехала в мой Ореховый дом, который я ей сдавал почти год, и была лучшим съёмщиком, который когда-либо у меня был. Это говорит о силе характера Перлы: она прожила в доме и не потеряла голову, поскольку этот дом оказывал пагубное влияние на всякого, кто в нём жил; и я, полагаю, не исключение.

Моими первыми постояльцами были две бисексуальные девчонки, с которыми я познакомился во время одного из наших четырёх концертов на стадионе “L. A. Forum”. Они стояли перед сценой в первых рядах и во время всего концерта изнывали от желания и дразнили меня. Позже их пропустили ко мне в гримёрную для продолжения того, что они демонстрировали там, перед сценой, и я познакомился с ними поближе. Я позвонил им и пригласил их к себе, вначале я смотрел на них одних, а потом мы чудесно провели время все вместе. Я оставил им дом, когда уезжал в турне, что показалось мне хорошей идеей, но они совершенно его запустили. Они обе торчали на мете (meth, метамфетамин), и одна из девчонок убила кошку, принадлежавшую другой, а затем набросилась на неё саму. «Потерпевшая» съехала, а на освободившееся место другая пригласила торговца метамфетамином. Мне пришлось идти туда и лично разбираться с этой проблемой, а когда в доме я увидел ту девчонку, я едва её узнал. Вторым моим жильцом был парень по имени Джим (Jim), который работал в зоопарке в серпентарии. Я нанял его, чтобы он присматривал за моими змеями, и, в конце концов, оставил его в качестве жильца. Вероятно, парень страдал от какого-то душевного расстройства, и совершенно «расстроился», когда жил в моём доме. Перла оказалась единственной, на которую мой дом не оказал никакого воздействия, так же как и единственной, кто вовремя платил и жил в нём без забот.

Тем не менее, когда я вернулся к Рене, и у нас была помолвка, и всё в том же духе, я прилагал все усилия, чтобы держаться от Перлы подальше, потому что я знал, что отношения между нами гораздо серьёзнее, и отрицать этого я не мог. После моей той ссоры с Рене, разгоревшейся из-за добрачного контракта, и моей передозировкой в Сан-Франциско, я срать хотел на всё, а потому устроил себе свидание с Перлой на концерте в Сан-Диего, всего за два концерта до окончания нашего тура и за несколько недель до моей свадьбы. Мы провели вместе ночь, а в следующий раз, когда я с ней увиделся, был тот мальчишник, на который она явилась без приглашения. Она была опасна, влечение между нами было таким сильным, что никто из нас не рискнул бы этого отрицать. И в то же время она была слишком амбициозной и энергичной, чтобы связать себя с кем-то отношениями. Ей было 17, мне 25, она была сумасшедшей, но не настолько, чтобы я решился отменить нашу свадьбу и остаться с ней. Энергии в ней было как в фейерверке, а связь между нами была настолько сильной, что я провёл с ней ночь ещё один раз… ночь накануне моей свадьбы, между прочим.

В конце ноября мы отправились с гастролями в Южную Америку и как раз тогда, когда играли концерт в Каракасе, в Венесуэле, мы очутились в самом пекле непредвиденных политических беспорядков. Полиция, погрязшая в коррупции, наркотики в изобилии и самые преданные и неистовые в мире поклонники – таков был статус-кво по всему континенту, и я не могу сказать, что я был удивлён. У нас был запланирован самый грандиозный концерт за всю историю страны, и поскольку в городе не оказалось места достаточного, чтобы вместить 45 тысяч обладателей билетов, организаторы концерта приспособили для этого огромную парковку. Концерт вышел изумительным, и до начала следующего концерта всё шло прекрасно: как только мы вылетели в Колумбию, в стране произошёл военный переворот. Этот переворот нас почти не коснулся, чего нельзя сказать об отдельных членах команды, обеспечивающей наше турне, и доброй половины нашего оборудования, которое кануло в хаосе в аэропорту.

Предполагалось, что мы отыграем два концерта в Боготе, в Колумбии, но после того, что произошло, без того контейнера с оборудованием, у нас не осталось другого выбора. Организаторы приняли решение объединить оба выступления в один концерт, который мы должны были отыграть на следующий день, так что у нас оставался целый день свободного времени, чтобы отдохнуть в отеле. Отель был весьма просторен и являлся частью какого-то комплекса. На первом этаже был большой кинозал, и я помню, что уже поднялся на эскалаторе на самый верх, как вдруг заметил на горизонте игровой автомат – это был пинбол “Jurassic Park”. Я не так давно посмотрел этот фильм и просто должен был сыграть на этом автомате, ведь он объединил два моих самых больших увлечения: динозавров и пинбол. Когда я поднялся к себе в номер, я попросил, чтобы этот автомат доставили ко мне, и провёл целый день, гоняя шарик.

Пока мы жили в отеле, кто-то сообщил местным властям, что мы храним наркотики, поэтому следующее, что сделали местные власти – что весьма характерно для Южной Америки, – выдали «ордеры» на обыск наших номеров в надежде найти, как я представляю себе, что-нибудь, что заставило бы нас откупиться. В день концерта в наши номера ввалились копы. У меня в номере не было ничего; они зашли ко мне с пистолетами наготове и наткнулись на меня, только после душа, играющего в пинбол.

«О, привет! – сказал я. Они предъявили мне ордер и принялись обыскивать мой номер. Пока они переворачивали мои вещи, я пребывал в приподнятом настроении. – Сеньор, вы не возражаете, если я ещё поиграю? – спросил я».

Тот концерт вечером 22 ноября 1992 года получился поистине волшебным: это было одним из тех событий, которое вызывает в тебе ощущение нереальности происходящего, даже если всё это разворачивается на твоих глазах, даже если ты сам являешься частью этого. Накануне концерта, пока наша команда устанавливала оборудование, весь день напролёт шёл проливной дождь; от веса воды над сценой прогнулась крыша (которая не была нашей), от чего осветительная аппаратура обрывалась и с грохотом разбивалась об сцену. К счастью, никто не пострадал, но сцену необходимо было переоборудовать. Наконец, в день концерта внезапно полил дождь и испортил кое-что из нашего оборудования. Несмотря на дождь, люди заполняли стадион и выстраивались в очереди, кое-где разгорались потасовки, несколько машин были подожжены, а полиции пришлось использовать слезоточивый газ, чтобы успокоить толпу.

Когда мы около 11 часов вечера поднялись на сцену, стадион охватило безумие. Мы играли поистине здорово, и дождя не было в течение всего первого часа концерта, пока мы не начали “November Rain”. Но когда мы принялись за эту песню, в тот же самый момент небеса разверзлись, и хлынул дождь. Это был один из тех тропических ливней, когда одной капли хватит, чтобы наполнить кофейную чашку. Дождь лился из чёрного тумана, который образовался из пара, поднимавшегося из толпы зрителей. Я с трудом мог что-либо разглядеть сквозь завесу над стадионом, люди походили на море силуэтов. Всё это было весьма драматично и очень красиво, казалось, группа и зрители слились в единое целое. Зрители, как и мы, прониклись этим настроением. Дождь полил настолько сильно, что мы отыграли песню и взяли перерыв, пока непогода не кончилась, а затем мы вновь вышли на сцену и отыграли то, что у нас было запланировано.

Во время концертов в Венесуэле и Колумбии с нами случались неприятности, какие только можно вообразить, и, принимая во внимание наше недавнее прошлое, вы могли себе вообразить, что группа должна была развалиться под влиянием таких обстоятельств. Но в этом-то и заключалась вся штука: мы занимались саморазрушением только тогда, когда всё было просто замечательно, но в те моменты, когда, казалось, всё было против нас, каждый из нас, даже Эксл, сплачивались, затем чтобы всё это миновало нас. Падения в самую бездну, может быть, и оставляли у меня ощущение, что завтра никогда не наступит, но когда, несмотря на все неприятности, мы героически ставили очередное шоу, я чувствовал, что мы непобедимы, что мы самая сплочённая группа из всех. Это вдохнуло новую силу в нашу общую веру и подняло боевой дух группы, как ничто другое. Чувство того, что зрители сопереживают нам и тем самым заставляют нас выкладываться на все сто, было гораздо важнее, чем те разочарования от всех неприятностей, которые обрушилось на нас в Южной Америке. Наша игра была поднята на новый уровень, теперь она зависела от наших слушателей: нас охватывали те же чувства, что и наших фанатов. Мы достигли той точки, о которой говорят музыканты: когда ты погружаешься с головой в выступление настолько, что забываешь кто ты такой. Ты становишься частью концерта и перестаёшь думать. Такие моменты просто волшебны, и именно такими были всё турне и каждая ночь. Это было вершиной успеха группы, тем, за что любой отдал бы свою левую руку, чтобы только стать частью этого, если бы это происходило всякий раз. Но для нас это не стало данностью: как только мы переставали быть богами, мы погружались в саморазрушение.

В январе 1993 года мы отправились в турне по Японии, Австралии и Новой Зеландии с восемью членами обслуживающей команды и несколькими сопровождающими лицами в придачу. В Японии мы столкнулись с Ронни Вудом (Ronnie Wood), и это было что-то. Ронни и я были давними друзьями, и поэтому он поднялся с нами на сцену в «Токийском куполе» и исполнил “Knocking on Heaven’s Door”, а после концерта мы вместе с ним, а также Даффом и Мэттом здорово провели время. Та ночь удалась на славу. Оставшаяся часть турне не многим отличалось от того выступления – замечательные концерты, немного драматизма и к тому же дорогие развлечения вроде катания на картах, яхтах и обедов в ресторанах. Может, мы и отказались от тематических вечеринок, но от расточительных выходных – вот уж нет.

Мы вернулись в Штаты в начале февраля, и у нас оставался месяц перед тем, как приступили к следующей, американской, части тура, которую мы назвали “Skin and Bones”. Эта часть турне имела коммерческую направленность, поскольку финансирование нашей постановки было урезано до самого необходимого: с нами остался Диззи Рид, но Тедди и духовая секция нас покинули. Во время того тура в середине сета мы стали использовать акустические гитары, на которых исполняли лучшие песни с альбома “Lies”, а также каверы вроде “Dead Flowers”. Я не мог представить себя счастливее: наконец-то мы гастролировали «налегке» (bare-bones), как и полагается рок-н-ролльной группе.

Та часть турне, по моему мнению, была нашим шансом донести до всего мира “Use Your Illusion” такими, какими слышал их я. В тот день, когда я закончил запись последней гитарной партии для этих альбомов, и вышел из студии, для меня эти записи так и оставались такими же простыми и без прикрас, пока поверх не были наложены партии синтезатора, духовых инструментов и бэквокала. Я никогда не забуду, как здорово звучали эти песни в том неприкрытом простом мощном исполнении. Жаль, что у меня не осталось копии тех записей и что они не болтаются где-нибудь в интернете. Уж поверьте, они звучали поистине здорово; в отличие от изданных песен эти – совершенно другие «звери». Я не собираюсь оглядываться назад и рассуждать о том, что мы могли сделать, но, в общем, это были два абсолютно разных направления в нашей работе. В любом случае нам представилась возможность исполнять песни с меньшим размахом, но зато честнее, группой, вернувшейся к своему привычному размеру. Я ликовал!

Тур начался в Остине, штате Техас (Austin, Texas), в конце февраля, и наш первый концерт прошёл просто великолепно, хотя с самого начала тура мы столкнулись с неприятностями. За первые несколько недель мы отменили четыре выступления по причине плохой погоды. Во время концерта в Сакраменто, штате Калифорния, проходившего в начале апреля, кто-то из зрителей бросил в нас бутылкой “Jack Daniels” и угодил Даффу прямо в голову, отчего тот потерял сознание. Это было настолько глупо, не говоря о том, что это было опасно. Когда кто-нибудь бросает на сцену какое-нибудь дерьмо, чтобы вызвать у музыкантов реакцию (предполагаю, это оттого что рок-группы для поклонников – существа высшего порядка), это просто безумие. Никогда не был уверен, чего добиваются эти люди, когда бросают на сцену что-то, что может причинить вполне реальный физический вред. На тот момент концерт длился полтора часа, но то, что произошло, означало конец нашего выступления, потому что Дафф сильно пострадал.

Я вызвался сообщить зрителям, что они, мать их, перегнули палку. Когда я вернулся на сцену, они встретили меня радостными криками, но от того, что я им сказал, они вряд ли стали счастливее. «Из-за этой бутылки со сранью, которая попала ему в голову, Дафф потерял сознание и сейчас на пути в больницу, – сказал я. – На сцену мы не вернёмся. Концерт окончен. Пожалуйста, расходитесь спокойно и, мать вашу, не балуйтесь. И смотрите, не вздумайте валять дурака в здании».

Мы отменили концерт в Атланте, чтобы дать Даффу время встать на ноги, к тому же во время тура “Appetite” Эксл был арестован за то, что ударил ногой в голову охранника, который, как ему показалось, бил зрителей из толпы. Даг не верил ни словам Эксла, ни охранникам, и, возможно, был прав в обоих случаях.

Затем в конце апреля, когда мы возвратились в Лос-Анджелес, Гилби попал в аварию на своём мотоцикле и сломал себе запястье. Мы не знали до конца, насколько тяжёлой была травма, пока он не появился на общей встрече группы с серьезного вида гипсом.

- Ух ты, – сказал я. – Выглядит не хорошо.

- Сколько времени займет лечение перелома? – спросил Эксл.

- Две или три недели. – Гилби выглядел подавленным.

- Твою ж мать!

- Да я знаю, чувак, – сказал Гилби, – это полный отстой.

У нас был запланирован европейский тур, который через две недели открывался двумя концертами в России, к слову сказать, нашими первыми выступлениями в этой стране.

- На хрен! – сказал Эксл. – Звоним Иззи.

Я был удивлён и мне было приятно слышать, что Иззи вернулся, хотя при этом меня озадачило его нежелание репетировать. Впрочем, много времени на репетиции не оставалось. Так случилось, что политическая обстановка в России в мае 1993 года была далека от стабильной, поэтому вместо Москвы мы вылетели в Тель-Авив, в Израиль, чтобы успеть провести репетиции с Иззи перед тем, как открыть наш тур концертом на стадионе “Hayarkon Park Arena”. В Тель-Авиве мы забронировали репетиционную студию, и это оказалось что-то! Эта студия использовалась также и для записи, и звукоинженеры из той студии до конца не верили в то, что её забронировали именно мы, пока наша группа не ввалилась к ним в дверь. Мы собрались все вместе в той каморке, дешёвой и старой, но при этом такой по-домашнему уютной, какой может быть иностранная студия, и нами командовали старики, которые, как оказалось, были весьма прикольными. Это место представляло собой посредственную репетиционную студию со звукозаписывающей аппаратурой среднего уровня. Было очевидно, что в ней никогда не ступала нога музыкантов вроде нас, и это привело тех парней из студии в полный восторг. Только по одной этой причине та студия в Тель-Авиве стоила того, чтобы в ней поиграть. Иззи появился на репетиции с дредами на голове, не разучив предварительно ни одной песни, поэтому мы сделали всё, что смогли.

Спустя два дня впервые в собственной истории мы дали концерт для 50 тысяч израильских фанатов, самый масштабный концерт, который когда-либо проходил в Израиле. К сожалению, это было весьма сырое выступление, потому что Иззи не только растерял форму, но и относился к репетициям несознательно.

В Израиле Иззи, Дафф и я посетили место, где родился Иисус, затем отправились пообедать на площадь напротив Стены плача (the Wailing Wall), и когда мы сидели в уличном кафе, расположенном недалеко от зоопарка, я наблюдал, как израильские школьники выходили из автобуса, чтобы отправиться на экскурсию в зоопарк (field trip). В автобусе на задних местах сидели родители, а, может, это были учителя или какие-то сопровождающие их взрослых, которые были вооружены ружьями. Они построили детей один за другим, и один из взрослых встал впереди, другой замкнул колонну, а третий встал посередине, и у всех них через плечо висело оружие. Я никогда в своей жизни не видел ничего подобного. У меня был друг из Израиля, который вернулся на родину и отслужил два года обязательной военной службы, и я думал о нём примерно так: он вернулся совершенно другим человеком. Он уходил на службу занудой (nerd), но вернулся занудой, который участвовал в боевых действиях.

Иззи оставался с нами некоторое время, пока мы давали концерты В Греции и Турции, в странах, где мы никогда ещё не играли. В то время я относился ко всему происходившему вполне спокойно, но Иззи старался изо всех сил; он присматривался к ситуации, оценивал её, отслеживал, чем всё может закончиться, принимая участие во всём до тех пор, пока, в конце концов, он не порвал с группой окончательно. Его интересовало, что изменилось с тех пор, а что нет. От его внимания не укрылось, что мы очень много пили, а также то, что являл собой Эксл. Иззи будто щупал воду, перед тем как в неё войти. На тот момент я всё ещё думал, что Иззи покинул группу из-за тех беспорядков в Сент-Луисе, а также из-за того, что чуть не случилось в Германии. Я даже не осознавал, что эти события волновали его меньше всего.

На протяжении всего тура “Use Your Illusion”, всех этих двух с лишним лет, нас сопровождали два оператора, которые записывали каждый наш шаг. Эти парни были нам близкими друзьями, поэтому мы им вполне доверяли, а они оправдали наше доверие отличной работой. Они сняли историю группы, которую никто из посторонних никогда не увидит. Они сопровождали нас и на той тура, так же как и Дел Джеймс (Del James), который время от времени становился нашим комментатором и перед камерой вёл интервью и рассказывал, что и как обстояло. Как-то вечером Дел и эти парни с камерами сняли, как мы с Иззи джемовали на акустических гитарах, мы просто импровизировали так, так у нас обычно получалось, когда никого не было рядом. Мы были с ним на одной волне, и это было так естественно, так непринуждённо и настолько здорово, что я обожаю пересматривать эту запись. Отснятый материал продолжительностью в два года в действительности хранится под замком и останется там до тех пор, пока Эксл и оставшиеся члены группы не уладят все наши разногласия. Эти записи – Святой Грааль группы: посмотреть двухчасовой фильм, в который вошли бы, полагаю, лучшие наши моменты, означало бы узнать о нас абсолютно всё: откуда мы пришли и куда направляемся.

Иззи сошёл с борта в конце мая, отыграв два концерта на стадионе “National Bowl” в городе Мильтон-Кинз (Milton Keynes), в Англии. В Англию прилетел Гилби, мы вместе оттянулись, и эти двое отлично поладили друг с другом. Эстафетная палочка была передана, и, слава Богу, всё обошлось без сцен.

Покинув Англию, мы продолжили наше турне по Северной Европе. В Норвегии мы показали костюмированное шоу (makeup show), второе из запланированных, но первое из реализованных: в первый раз мы были вынуждены отменить шоу в Париже, потому что тогда Эксла обокрали (got “held up”). Норвегия для Мэтта имела особое значение, поскольку его семья родом из этой страны; мысль посетить землю своих скандинавских предков весьма увлекла его.

В Кёльне (Cologne), в Германии, мы отыграли особо запоминающийся концерт – один из тех, который, может, и не запомнился до мелочей, но навсегда остался в памяти. У нас выдался свободный день, который мы с Гилби проводили, отправившись в тур по городу. Спустя какое-то время в итальянском ресторане мы встретили остальных участников группы и наших друзей и разместились вместе с ними за огромным столом в углу. Мы съели тонны еды, напились вина, и в завершении обеда мы с Гилби решили пропустить по стаканчику граппы. Первые несколько рюмок мы выпили легко, и всё было просто замечательно, как вдруг что-то пошло не так: меня стошнило, и я забрызгал всё вокруг. Меня рвало как в фильме «Изгоняющий дьявола» (“Exorcist”). Я сидел за дальним углом стола, поэтому всё это попало на весь стол и, простите, на всех тех, кто находился со мной рядом. Рвота текла между тарелок и посуды и начала капать на пол. Я не знаю, что такого очаровательного нашли владельцы ресторана в этом инциденте, но они были польщены тем, что мы обедали в их ресторане, поэтому даже то, что я наблевал за столом, было «Окей». События того вечера я увековечил, расписавшись в их книге гостей: «Из всех ресторанов мира ваш – определённо один из них!» Эта строчка, к слову сказать, была определённо позаимствована у Майка «Макбоба» Мейхема (Mike “McBob” Mayhem).

Тур продолжился по Европе, а затем вновь по Южной Америке. Мы отыграли последний концерт 17 июля 1993 года в Аргентине. Я помню, мы играли до двух часов ночи, а затем оккупировали бар в отеле до шести часов утра. А затем, когда мы вернулись в Лос-Анджелес, мы удостоились чести оказаться первыми в истории рока музыкантами, кто провёл самый долгий гастрольный тур. За два с половиной года мы дали 192 концерта, охватив 27 стран. Свыше семи с половиной миллионов людей посетили наши концерты. Я вовсе не веду учёт всем своим достижениям, но если бы я вёл, то это было бы первым и самым главным.

Я возвратился в Лос-Анджелес Совершенно вымотавшимся и направился прямиком в дом, принадлежавший приёмной матери Рене, на какую-то семейную встречу. Приёмную мать Рене звали Ди (Dee), но все обращались к ней Ма, потому что она была милой пожилой дамой в возрасте семидесяти или около того. У неё в доме было уютно, на стенах повсюду висели семейные портреты; и куда бы ты ни посмотрел, всё было просто славно. И прямо посреди этого старомодного семейного вечера, из моего кармана выпал пакетик с кокаином.

До того, как мы отправились в последнее турне по Южной Америке, я, Мэтт и Дафф провели немало времени, слоняясь по клубам и покуривая кокаин. В ночь накануне турне мы выкурили весь кокаин, который у нас был, и я припоминаю, что я тогда задумался, потому что считал, что мы купили кокаина больше, чем намеревались выкурить. Я положил лишний пакетик к себе в карман и забыл о нём. Действительно, в тот вечер я пытался найти его и не смог, я обыскал всю куртку и джинсы и, в конце концов, убедил себя в том, что я выронил его где-то, и отправился в постель к Рене.

Когда я заметил, что выронил на пол пакетик, его уже увидела Рене, и, чтобы Ма или кто-нибудь ещё не заметил его, я тут же наступил на пакетик ногой. Затем я мимоходом «нагнулся» к своим ботинкам и подобрал пакетик с пола. Когда мы с Рене вернулись домой и занялись любовью, до меня дошло, что этот кокаин лежал у меня в куртке в течение всего Южно-американского тура, и что я, как это не удивительно, приехал вместе с ним в Южную Америку и вывез затем его обратно, что само по себе нелепо, потому что Южная Америка не то место, куда нужно ехать со своим кокаином.

Это было не в первый раз, когда я едва избежал международного скандала. Во время нашего первого тура в Южной Америке меня почти депортировали в Англию, поскольку у меня не было американского или британского паспорта, а срок действия моей трудовой визы (work visa) истёк. Вся группа прошла таможню, в то время как я был задержан в международном аэропорту Лос-Анджелеса (LAX, Los Angeles International Airport). Единственный, кто остался со мной, был мой личный телохранитель Ронни. Всё обстояло просто отвратительно: я сидел в зале ожидания, окружённый вооружёнными охранниками, и на мне были лишь шорты, кожаная куртка, футболка и цилиндр. И там был ещё таможенник, азиато-американец, который настойчиво мне что-то объяснял, в то время как его молодой напарник узнал меня, что только подлило масла в огонь гнева начальника. В итоге нам пришлось заплатить «отказ от претензий», который обошёлся нам в сто долларов, чтобы меня отпустили, но, поскольку ни у меня, ни у Ронни не было с собой денег, то мой телохранитель отправился по аэропорту в зал прилётов с протянутой рукой, чтобы раздобыть денег.

Несмотря на все наши взлёты и падения, у нас были изумительные выступления, если вспомнить, ни в чём не уступавшие тем группам, на которые я равнялся, когда был мальчишкой. У нашей группы было отличное взаимопонимание и движение вперёд, что было бесценно. Мы сотворили историю, но когда история закончилась, я был спёкшимся, и, как бы тяжело мне не было признать это, впервые в своей жизни я был рад вернуться домой. Разногласия и напряжение, сопровождавшие нас, пока мы тянули этот тур, как ничто другое достали меня: перепады настроения, как на американских горках, и всё это непостоянство просто вымотали меня. Когда я добрался до дома, мне нужно было снова привыкать к ставшему для меня новым укладу.

Я продал Ореховый дом, и мы с Рене купили другой, поодаль на Малхолланд-Драйв (Mulholland Drive), где бы мы могли передохнуть некоторое время, что, опять повторюсь, было для меня весьма сложно. В доме я устроил неимоверно большой серпентарий с хреновой тучей (gazillion) змей и прочих тварей. Над гаражом я построил небольшую студию, и когда в моей голове вновь появилось ноющее желание взяться за работу, я принялся записывать песни, которые сочинил во время гастролей.

Я принялся за работу вместе с Мэттом, и мы записывали эти песни просто так. К нам стали наведываться Майк Инез (Mike Inez) из “Alice in Chains” и Гилби. И мы втроём вошли в привычную колею, джемуя каждый вечер и записывая песни. Мы даже не знали, что получится из этого материала. В каком-то смысле я писал это для Эксла, который проявил к этому явное безразличие.

Я ни чуть не расстроился из-за этого. Я писал песни просто так, сочиняя музыку, которая выражала моё состояние на тот момент времени. Я не преследовал цели записать материал для «Ганзов» или что-то, что можно было использовать впоследствии. Я просто занимал своё время, и никто со стороны на меня не давил.

Мы записали около 12 песен, и в ночь Нортриджеского землетрясения 1994 года (Northridge earthquake) я закончил последнюю песню. Я закончил сведение около 4 часов утра и поднялся наверх в нашу спальню. Рене спала. Работал телевизор. Я положил плёнку, цифровую плёнку (DAT) с записями, из которых впоследствии получились песни “Slash’s Snakepit”, на ночной столик и лёг в постель. Я погасил свет, и, мгновение спустя, произошёл толчок. Подставка, на которой у нас перед кроватью стоял телевизор, приподнялась и сбросила телевизор на кровать к нам в ноги. В тот момент он стоял ещё вертикально и был включён в сеть, и как только он взорвался прямо на кровати между мной и Рене, во всём доме отключилось электричество. В течение следующих пяти минут казалось, что дом раскачивает Годзилла. Мне потребовалось какое-то время, чтобы просто осознать, что происходило.

В то время у нас гостил Грег (Greg), кузен Рене. В Лос-Анджелесе он был впервые, и когда в тот день мы обедали на Мелроуз, он спросил у меня, на что похожи землетрясения. В неразберихе той ночи я вспомнил его слова. Он спал в холле перед рабочим кабинетом рядом с серпентарием полным ядовитых змей. Я поднял Рене из постели и потащил её к выходу из спальни. Она всё ещё не понимала, что происходит, и поэтому, открывая дверь, раза три ударилась об неё лбом, пока не догадалась отойти в сторону. После того, как я сориентировался, я помчался вниз, в холл, и забарабанил в дверь в кабинет. В кабинете стоял огромный шкаф (armoire), и кузен Рене спал на полу прямо под этим шкафом. Я был в панике и крикнул ему, но не получил ответа. Я подумал, что его могло завалить шкафом, пока, наконец, он не ответил. Как и Рене, Грег несколько раз ударился головой об дверь, прежде чем сумел выйти.

Дом всё ещё сотрясался, когда мы втроём сжались в дверном проёме нашей спальни. Рене стояла между нами; на ней не было майки, а у неё была весьма не плохая фигура. Несмотря на всё то, что разворачивалось вокруг нас, я находил эту сцену довольно забавной. Сейсмическая волна следовала за волной, что казалось, что-то атакует дом снаружи. Стоял оглушительный грохот: билось стекло, опрокидывалась мебель. Все наши восемь кошек выли, а котёнок пумы, которого мы держали в туалете, визжал как сумасшедший.

Мы простояли в дверном проёме, казалось, несколько часов, пока не прошёл последний толчок. Урон от землетрясения трудно было представить. Телевизоры были свалены на пинбольные игровые автоматы, холодильник проплыл через всю кухню, огромные французские окна (floor-to-ceiling windows) были разбиты.

Но больше всего меня волновало, где находились мои три кобры, ящерица-ядозуб (Gila monster) и прочие ядовитые и потенциально опасные рептилии. Я подождал, пока в доме не стало достаточно светло, для того чтобы войти в комнату, где я их держал, поскольку искать ядовитых змей в темноте плохая идея. По необъяснимой причине ни один из террариумов не был повреждён, и змеи были в полном порядке.

Дом был совершенно разрушен, и беспорядка в нём было настолько много, что мы поехали в «Четыре времени года» в Марина-дель-Рей, где решили отправиться вместе с Грегом в Чикаго. С собой в ресторан мы взяли Кёртиса, котёнка пумы, которого мы тайно пронесли в клетке и заперли в туалетной комнате. Как и большинство из моих питомцев, Кёртис был сиротой, которого я оставил у себя в доме и о котором заботился.

Мы немного убрали в доме и отправились в ресторан. Мы ожидали лифта, когда я обернулся и увидел Кёртиса, который открыл дверь туалетной комнаты и двери в комнату и намеревался составить нам компанию за обедом. Я хорошо понимал, что нам немедленно надо было что-то делать с Кёртисом, поэтому я позвонил своему другу, работавшему смотрителем за животными, который забрал Кёртиса и отправил его в каньоны, где у него была ферма по содержанию экзотических животных.

На следующий день мы вылетели в Чикаго, где провели время в компании Берни (Bernie), дяди Рене, который оказался здоровским мужиком, точно уж не тем, кто убил бы меня за то, что я обманул его племянницу.

Когда мы, наконец, вернулись в Лос-Анджелес, Рене и я решили, не медля, продать дом. Его необходимо было сносить и строить заново. Мы сняли другой, и я сосредоточился на записи. С Майком Клинком в качестве продюсера и Мэттом и Майком Инезом в качестве музыкантов, я тщательно переписал демозаписи, которые мы сделали до этого. Мы даже нашли вокалиста, Эрика Довера (Eric Dover) из “Jellyfish”, который на тот момент соответствовал всем нашим требованиям. Мы вместе с Эриком написали тексты ко всем двенадцати песням, и, по-моему, определить, кто из нас написал какую песню, очень легко: все мои песни обращены к одному человеку, хотя тогда никто не против этого не возражал. Эти песни были для меня отличным способом выразить всё дерьмо, которое накопилось, и тем самым облегчить свою душу.

Мы с Мэттом немного поспорили, потому что я выбрал для записи Эрика, не получив от Мэтта однозначного одобрения. Мэтт не на шутку обиделся, и поэтому мы с ним какое-то время находились в ссоре. В любом случае, когда Довер закончил запись вокала и я передал записи в “Geffen”, ребята из студии пришли в полный восторг. Всё было на своих местах, и мы были готовы отправиться составом “Snakepit” в турне, если бы не Мэтт и Майк Инез, которые не смогли с нами поехать.

Я не собирался позволить этому обстоятельству встать у меня на пути, поэтому я записал в состав “Snakepit” Брайана Тиши (Brian Tishy) и Джеймса Ламенцо (James Lamenzo), парней из группы Зака Уайлда, а в завершение пригласил Гилби Кларка. Мы самостоятельно организовали тур по Соединённым штатам, Европе, Японии и Австралии. Мы сняли два клипа и выпустили сингл “Beggars and Hangers On”. И мы отлично повеселились: всё проходило спокойно, мы назначали концерты, приезжали, поднимались на сцену и играли. Мы выступали в клубах и залах, и это было просто здорово! Это действительно помогло мне вспомнить, почему я любил то, чем занимался. Проект “Snakepit” сыграл для меня важнейшую роль: я обратился к самому себе, потому что мне казалось, за последние два с половиной года я забыл, какой я на самом деле. Проект, как стимул, заставил меня вспомнить, что быть в группе совсем не означает претерпевать психологические нагрузки, быть в группе может означать просто играть.

За то время, что я записал демоверсии песен “Snakepit”, собрал группу и отправился на гастроли, во вселенной “Guns N’ Roses” происходили некоторые события. Мы записали альбом “Spaghetti Incident”, состоящий из каверов на панковские песни, и подготовили его релиз. Над большей частью песен мы в какой-то мере работали на протяжении последних двух лет. Мы записали “Buick McCain”, “Ain’t It Fun” и большую часть оставшихся песен на студии “Record Plant”, но пару песен, таких как “Since I Don’t Have You”, мы записали в наше свободное время во время турне, возможно, тура “Skin And Bones”, потому что партия клавишных была записана Диззи.

Альбом поступил в продажу в ноябре 1993 года, а синглом с этого альбома была издана, что далеко не было хорошей идеей, песня “Since I Don’t Have You”, даже не смотря на то, что это она была выдающейся песней (stellar version of that song). На эту песню мы также сняли клип. Приблизительно в то же время я тесно сошёлся с Гэри Олдмэном (Gary Oldman) и во время съёмок пригласил его с собой на съёмочную площадку. После съёмок “November Rain” и “Estranged” с меня было достаточно концептуальных клипов, а предстоящие съёмки обещали ещё одно подобное видео. Не успел я появиться на площадке, как мне уже сказали, что мне придётся стоять в бассейне с водой и делать вид, что я играю на гитаре, пока не отснимут дублей пятнадцать или около того. Гэри оказался единственным, кто поддержал меня. «Нет, нет, – сказал он, – всё будет здорово, просто наберись терпения».

Он исчез в гримёрной и костюмерной комнатах, чтобы снова появиться одетым в реальный костюм викторианской эпохи и в гриме, в котором он выглядел как Маркиз де Сад. Он взял пару вещей из реквизита и решил, что он будет в лодке везти меня по реке Стикс, в то время как я буду исполнять своё соло под проливным дождём. Однако к тому времени, как мы приступили к съёмкам, он потерял свой костюм, и всё окончилось тем, что он сыграл белолицего демона в чёрных обтягивающих шортах (shorts). Он сделал почти отличную работу. Я больше чем уверен, что в следующий раз встретил Гэри после тех съёмок, когда тот был в центре реабилитации.

Время от времени Дафф, Эксл, Мэтт, Гилби и я собирались вместе, чтобы поработать над новыми песнями, что, как оказалось, совсем не вдохновляло никого из нас. К тому времени Иззи, моея группа поддержки (support group), которая всегда помогала мне уживаться с Экслом, с нами уже не было. Он был единственным, кому удавалось найти творческий подход к Экслу. Что до меня с Даффом – у нас не было собственных механизмов эффективного общения с Экслом.

Прошло несколько месяцев, на протяжении которых каждый из нас занимался собственными делами и не занимался ничем, когда мы собирались вместе. Ни с кем не посоветовавшись, Эксл уволил Гилби. В обоснование Эксл сказал, что Гилби всегда был наёмным рабочим (hired hand) и с ним Эксл никогда бы не смог писать музыку. Эксл настоял на том, чтобы вместо Гилби в группу пригласили Пола Хьюджа, которого Эксл знал по Индиане, называвшего себя по какой-то причине Полом Тобиасом (Paul Tobias). У Пола и Эксла были давние отношения: авторству этих двоих принадлежит песня “Back Off Bitch”. Я был не против Пола, пока он не появился у нас: у него не было никакой индивидуальности и никакого собственного гитарного стиля или особого звука, такого, чтобы я мог его с кем-то сравнить. Без сомнения, он был самым неинтересным и, скорее, мягким парнем с гитарой, которого я когда-либо встречал. Я делал всё, что было в моих силах, чтобы сработаться с ним, но это ни к чему не привело. Со стороны это выглядело ещё нелепее, чем звучало, потому что наши натянутые отношения разворачивались на репетициях, когда на нас смотрели все остальные.

Я старался не показывать виду, но в том то и дело, что я не один чувствовал, что нам навязали недостойную кандидатуру гитариста без личностных качеств, который не вытягивал репетиции. Ситуация была безнадежной – мы не могли переубедить в этом Эксла. Я сделал всё, что мог: несколько раз я разговаривал с Хьюджем с глазу на глаз, чтобы разглядеть тот проблеск, который увидел в нём Эксл. Нет, всё было бесполезно, этот парень был безнадёжен. Выходило, будто я разговаривал со стеной, у которой была отвратительная позиция. Он был крайне самонадеян и дал всем понять, что он парень Эксла и уже принят в группу, а потому всем остальным придётся смириться с этим. В двух словах его отношение к нам было: «Я отличный музыкант, поэтому идите к такой-то матери!» А мой ответ на это был: «Да? Посмотрим…»

Мы с Даффом ненавидели его, Мэтт ненавидел его, а Эксл продолжал хвататься за него как за соломинку, будучи уверенным уладить все проблемы. Не знаю почему, но, по моему мнению, Эксл должен был знать наверняка, что чувствовали мы, поэтому однажды я отвёл его в сторону.

- Эксл, чувак, – сказал я, – я старался сработаться с Хьюджем и пытался представить, что он может дать группе, но я просто не могу понять. У нас с ним как у музыкантов нет взаимопонимания, так же как и нет его с остальными. Я просто не представляю, как мы будем работать с этим парнем… Я даже не могу выпить с ним пива.

Эксл, похоже, разозлился.

- Зачем тебе нужно пить с ним пиво?

- Ты понял, что я имел в виду.

- Не-а, – сказал Эксл, – я не понял.

С такой позицией спорить не имело смысла.

Мы репетировали с Хьюджем, и я попробовал записать с ним пару новых песен в моей домашней студии, но это только добавило ещё больше напряжения во всех отношениях. Рене была против того, что мы репетировали в той студии, потому что отрицательная энергия пропитала весь дом. Пытаясь сосредоточиться на работе, она даже не заходила в студию. В студии было настолько неуютно и неловко, что мы с Даффом, в конце концов, стали чувствовать себя именно так, чего никогда не случалось с нами в студии. И это стало для меня последней каплей: на следующее утро я сказал Дагу, чтобы тот передал всем, что нам придётся репетировать где-то ещё, поскольку в моей студии встреч больше не будет.

Эксл был разочарован и чуть рассержен. Когда мы встретились с ним в следующий раз, он набросился на меня. «С какой стати мы не можем записываться в твоей студии? – спросил он. – В чём проблема?»

«Я ума не приложу, что делать, чувак! – сказал я. – Атмосфера в группе стала такой плохой, а мы говорим с тобой о моём доме. Всё, что мы делаем, не даёт ничего, кроме отрицательной энергии».

Это было в последний раз, когда мы с Экслом разговаривали достаточно долго. После этого я сосредоточил свои усилия на “Snakepit”, и меня не удивило, что те демозаписи, которые я послал ему, ничуть не заинтересовали его, да, впрочем, как и вся музыка, которую я сочинял.

Если вам когда-нибудь было интересно, как звучит группа, находящаяся на грани распада, послушайте кавер “Sympathy for the Devil” в исполнении “Guns N’ Roses”, который был записан для звуковой дорожки к фильму «Интервью с вампиром» (“Interview with the Vampire”) осенью 1994 года. Если у «Ганзов» и была песня, которую я никогда бы не хотел услышать вновь, то это была та самая.

Вся эта затея принадлежала Тому Зутауту, и идея была великолепна. “Sympathy for the Devil” была потрясающей классической песней, фильм должен был получиться масштабным, и эта запись, теоретически, свела бы всех нас вместе вновь в одной студии, дала бы «товар» для публики и поддержала бы их интерес к нашей группе. Мы не устраивали турне, посвящённое альбому “The Spaghetti Incident”, и у нас не было планов записывать новый альбом, поэтому Том мыслил прагматично – на какое-то время эта песня стала бы единственным нашим релизом. Меня удивляет, что Эксл почти согласился на эту запись, потому что к тому времени он совсем не разговаривал с Томом Зутаутом. В конечном счёте, Эксл выгнал или заменил всех людей, которые помогли группе встать на ноги на заре нашей карьеры. И у него всегда было оправдание. А в случае с Томом, полагаю, Эксл утверждал, что застал его флиртующим с Эрин. Но не вздумайте меня цитировать.

В любом случае, я был в восторге от идеи записать этот кавер, потому что хорошо знаком с книгами Энн Райс (Anne Rice); я находил их отличными, именно по этой причине я с трудом видел Брэда Питта и Тома Круза в исполнении персонажей её книг. Тем не менее, мы с Экслом порознь сходили на просмотр (screening) этого фильма и совершенно разделились во мнении от того, что мы увидели. Я возненавидел этот фильм, я подумал, что это полное дерьмо.

Сразу после просмотра я позвонил Тому.

- Привет, Том, это Слэш. – сказал я.

- Ну и как тебе фильм?

- Я думаю, это отстой. Я его терпеть не могу. – сказал я.

- Ну…

- Да, фильм именно настолько плох. Передай продюсерам, чтобы они получили право использования версии «Роллингов», потому что мы не будем записывать эту песню.

Экслу, напротив, фильм понравился; он посчитал его выдающимся и захотел записать к нему песню, что не могло разочаровать меня, вывести из себя, расстроить и сбить с толку больше чем что-либо. Единственным положительным моментом в этом я видел лишь то, что это привело бы к тому, что мы за последние семь месяцев так и не смогли сделать, – собраться всем вместе в студии.

Мы забронировали студию “Rumbo”. Основные дорожки мы записали вместе с Майком Клинком за несколько дней. Дафф, Мэтт и я появлялись в студии каждый день, в основном, потому, что мы изо всех сил старались сделать то, что должен был делать исключительно Эксл, в то время как сам Эксл ни разу не появился в студии. Начиная с записи основных дорожек и заканчивая наложением, мы не видели и не слышали Эксла. Мы записывали песню против собственного желания, а его пренебрежительное отношение к нашему времени и нашему участию в записи определённо наполнило такими же эмоциями самую невдохновлённую партию в этой песне. Нет нужды говорить, что наша горечь и обида достигли своего предела. Ещё большую обиду причинило нам то обстоятельство, что, после того как мы записали приемлемую версию “Sympathy for the Devil”, Эксл появился в студии для записи вокальной партии спустя целую неделю.

Едва он пришёл в студию и прослушал записанную фонограмму, от него последовала конструктивная критика. Через моих многочисленных знакомых мне передали, что я должен был переписать своё гитарное соло таким образом, чтобы оно нота в ноту звучало как соло Кейта Ричардза. На этот раз я действительно вышел из себя, в основном, потому что это сообщение от Эксла пришло ко мне от моих трижды дальних знакомых (three times removed), будто он играл со мной в испорченный телефон.

Мой первый ответ, конечно, был нет. Я стоял на своём, потому что, с какой стати я должен был копировать Кейта, если песня, как предполагалось, должна была быть нашей собственной версией. Ответ, который последовал от Эксла через работников студии, был таким: «Если ты не переделаешь соло, я не буду петь». Я переступил через обиду – в который раз, – вновь отправился в студию и записал вступление в стиле Кейта, то, что я хотел сделать меньше всего на свете. Гитарная партия Кейта в этой песне настолько фантастична, что мне даже не хотелось просто подражать ей, но мне пришлось. И это не только ещё сильнее разозлило меня, но и совершенно вывело из себя.

Неделю спустя или около того, я узнал, что Эксл, наконец, назначил время для записи партии вокала, и поэтому я пришёл в студию, чтобы увидеться с ним лично. Я прождал его три часа. Когда Эксл, в конце концов, появился в студии, он направился в комнату отдыха и повёл со мной разговор из-за обложки журнала, даже не глядя на меня; и это продолжалось минут пятнадцать. Я больше не мог этого выносить, поэтому я ушёл.

Когда мне в руки попала плёнка с записью песни и наложенным вокалом Эксла, я заметил, что на записи поверх сольной партии моей гитары наложена другая гитара. Пол Хьюдж по указанию Эксла записал такую же партию. Другими словами, этот парень подобрал на слух то, что играл я, и записал эту партию на другую дорожку. Всё это походило на дурацкий плагиат.

Хватит! Наложение второй гитары поверх моей партии без моего ведома было неуважением ко мне настолько большим, насколько большим было моё желание покончить со всем этим. Я умывал руки: я отказывался от этой песни и на тот момент отказывался от «Ганзов». Я сосредоточил свои усилия на собственных песнях и собственном проекте – “It’s Five O’Clock Somewhere”, дебютном альбоме “Slash’s Snakepit”.

Едва «Змеиное Логово» (“The Snakepit”) «Встало на колёса», ЭТО принесло мне совершенное умиротворение. В первый раз за многие годы гастроли проходили спокойно, участники группы были полны радости, а не разногласий, и каждое наше выступление представляло собой простой рок-н-ролльный концерт, а не самоутверждение или развёртывание огромной постановки. Всё шло своим чередом: записи продавались, турне было отличным, а я вновь был в пути по дороге без конца. Мы почти организовали вторую часть тура, как из “Geffen” пришло сообщение о том, что была продана миллионная запись альбома и они заработали такую прибыль, что нам не было необходимости продолжать тур. Я должен был возвращаться в Лос-Анджелес, потому что Эксл принимался за работу над новым альбомом “Guns N’ Roses”. Они всё продумали и дали мне ясно понять, что в случае если бы я отказался возвращаться из турне “Slash’s Snakepit”, они прекратили бы его финансирование.

Я вернулся в Лос-Анджелес, страшась подумать о том, что ждало меня там, и на это у меня были веские причины. То, что ждало меня по возвращении, было началом конца – завершение неоконченного неприятного дела. Хотя конец начался задолго до этого; я просто ехал домой на похороны. Забавно, но когда меня спрашивают мои поклонники, а делают они это каждый день, соберутся ли “Guns N’ Roses” в своём первоначальном составе вновь, то воспринимать их серьёзно весьма трудно. Для меня это идиотский вопрос: если бы они знали истинную историю, они уже знали бы и ответ. Но я всегда отвечаю одинаково: «Взгляните, чем каждый из нас сейчас занят. Мы с Даффом и Мэттом являемся частью весьма преуспевающей группы, Иззи доволен тем, что делает он, так же как и Стивен. И Эксл гастролирует с новыми «Ганзами». И никто из нас не звонит по телефону и не интересуется, когда мы вновь соберём группу вместе».

Вот и вся информация о том, чем каждый из нас сейчас занимается. Как только вы поймёте это, то в следующий раз, когда вы меня спросите, ответ на вопрос о воссоединении группы будет для вас очевиден. Ну не хороши ли мы (Are we cool)?