Это кажется непомерным… но вовсе не означает, что всего этого не было

Глава 3 Как играть на гитаре рок-н-ролл?

Ощущение того, что ты вырван из контекста, лишён своих привычных взглядов, искажает твоё представление о будущем, это будто слушать собственный голос на автоответчике. Это почти как встреча с неизвестным или открытие в себе таланта, о котором ты никогда и не подозревал. Что-то вроде этого я и почувствовал, когда в первый раз извлёк на гитаре мелодию, звучавшую так же как и оригинал. Чем больше я учился играть на гитаре, тем больше находил себя кем-то сродни чревовещателю: я распознал собственный созидающий голос, пропущенный через шесть струн, но было в этом что-то ещё. Ноты и аккорды составили мой второй словарный запас, и к этому языку я прибегал, чтобы выразить то, что чувствовал, когда мой основной язык меня подводил. Гитара – это также и моё совесть: когда бы я ни сбивался с пути, она всегда возвращает меня к центру дороги; когда бы я ни забывал, она напоминает мне о том, зачем я здесь.

Всем я обязан Стивену Адлеру, это всё он. Он был причиной, по которой я играю на гитаре. Мы познакомились с ним как-то вечером на школьной площадке в Лорелской начальной школе, когда нам обоим было по тринадцать. Я помню, что он плачевно катался на скейтборде. После одного особенно сильного падения я подъехал к нему на своём велосипеде, помог ему подняться, и мы тотчас стали неразлучны.

Стивен вырос в Долине, где он жил вместе со своими мамой, отчимом и двумя братьями до тех пор, пока его мать не смогла больше выносить его плохое поведение и не отправила его жить к деду и бабке в Голливуд. Там он прожил до конца девятого класса, провёл летние каникулы, пока его не отправили на автобусе назад к матери, чтобы он мог ходить в среднюю школу. Стивен – особенный, он вроде «пятого колеса» – бабушка хоть и любила своего внука, но жить с ним не могла.

Мы познакомились со Стивеном летом в конце седьмого класса и общались вместе до десятого класса, так как незадолго до этого я переехал из маминой новой квартиры в Хэнкок-Парк в бабушкину новую квартиру в голливудском кондоминиуме. Мы оба были новичками в своей младшей средней школе Бэнкрофт, такими же, как и в своём районе. Насколько хорошо я его знал, Стивен никогда не ходил в школу каждый день, какой бы месяц мы ни взяли. Для меня школа была обычным делом, потому что мой средний балл по изобразительному искусству и музыке был настолько высоким, насколько это было необходимо для того, чтобы сдать экзамены. Я получал пятёрки на занятиях по изобразительному искусству, английскому и музыке, потому что это были единственные предметы, которые меня интересовали. За исключением этих предметов, остальные меня не волновали, и поэтому я сбегал с занятий всё время. Поскольку ранее я стащил из кабинета руководства блокнот с листками освобождения от занятий и при необходимости подделывал подпись своей мамы, то теперь, по мнению школьной администрации, я бывал на занятиях ещё реже. Но единственная причина, по которой я вообще закончил девятый класс, была забастовка учителей, которая произошла в последний год моей учёбы. На место наших постоянных учителей пришли заменяющие учителя, которым мне было настолько легко вешать лапшу на уши и очаровывать. Я не хочу останавливаться на этом, но я припоминаю не один случай, когда я перед целым классом исполнял на гитаре любимую песню моего учителя. Сказано более чем предостаточно.

Если честно, школа не была таким уж плохим местом: у меня был большой круг друзей, включая подругу (о которой я расскажу совсем скоро), и я без оглядки участвовал в каждом событии, которое делает школу приятным местом курильщиков конопли. Наша команда собиралась рано утром каждого дня перед дверями классной комнаты, чтобы занюхнуть «дури из раздевалки», брендового товара из хэдшопа – нитрита амила, химического соединения, пары которого расширяют кровеносные сосуды и понижают давление, отчего у тебя в процессе возникает непродолжительный прилив эйфории. После нескольких «приходов» мы, бывало, выкуривали несколько сигарет, а в обед вновь собирались на школьном дворе, чтобы выкурить косяк… Мы делали всё, что было в наших силах, чтобы школьный день был приятным.

Когда я не ходил на занятия, мы со Стивеном проводили день, слоняясь по Большому Голливуду (Greater Hollywood), витая в облаках, болтая о музыке и выманивая деньги. Мы промышляли кое-каким бесцеремонным попрошайничеством и непостоянными заработками, вроде тех, когда мы выносили мебель для каких-то случайных знакомых. Голливуд всегда был странным местом, которое влекло странный люд, но в конце семидесятых, когда культура уже приняла странные формы – от разочарования, которую принесла сексуальная революция шестидесятых, до повального употребления наркотиков и сексуальной распущенности – здесь всегда околачивались какие-то странные типы.

Я не помню, как мы познакомились с тем парнем, постарше нас, но он постоянно давал нам деньги «за просто так». Мы просто проводили у него время и разговаривали; думаю, он попросил нас пару раз сходить в магазин. Тогда я находил это всё несомненно странным, но от того парня не исходило угрозы быть вовлечённым в нечто такое, чего парочка тринадцатилетних не смогла бы вынести. Кроме того, лишние карманные наличные того стоили.

У Стивена не было каких бы то ни было комплексов, поэтому он разными способами умудрялся на постоянной основе доставать деньги. Одним из способов была Кларисса (Clarissa), моя соседка в возрасте около 25 лет, которая жила вниз по улице. Как-то мы увидели её сидящей на крыльце, когда проходили мимо, и Стивен захотел сказать ей привет. Они принялись разговаривать, и она пригласила нас зайти. Мы провели у неё какое-то время, а потом я решил свалить, но Стивен заявил, что собирается задержаться у неё ещё немного. Вышло так, что той ночью он переспал с ней и получил от неё деньги в придачу. Я не имею ни малейшего представления, каким образом ему это удалось, но я знаю наверняка, что он был у неё раза четыре или пять, и всякий раз без исключения получал деньги. Для меня это было невероятно, как же я ему завидовал!

Но с другой стороны, Стивен всегда попадал в ситуации, подобные той, и они часто заканчивались не весело, как и в тот раз. Их утехи с Клариссой были в самом разгаре, когда в комнату вошёл друг-гей Клариссы, её сосед по комнате, и застал их в неудобном положении. Она сбросила с себя Стивена, и тот приземлился на пол её спальни прямо своим членом, и на этом всё кончилось.

Так мы со Стивеном и жили: я воровал все журналы о музыке и роке, которые нам были нужны. За исключением Big Gulps и сигарет, было не так уж много других вещей, на что стоило потратить наши деньги, поэтому мы были в хорошей форме. Мы, бывало, гуляли вверх и вниз по бульвару Сансет, а затем – по бульвару Голливуд (Hollywood Boulevard) от Сансет до Догени-Драйв, разглядывая плакаты с рок-звёздами в многочисленных хэдшопах или ныряя в первый попавшийся сувенирный или музыкальный магазин, казавшийся нам интересным. Мы просто гуляли, вникая в бурлящую действительность. Мы, бывало, часами торчали в местечке под названием «Кусок пиццы» (“Piece of Pizza”), раз за разом запуская на музыкальном автомате пластинки с “Van Halen”. К тому времени это стало ритуалом: несколько месяцев до этого Стивен дал мне послушать их первую запись. Это было одно из тех мгновений, когда музыка своей массой совершенно потрясала меня.

«Ты должен это послушать, – сказал Стивен. – Это та самая группа, “Van Halen”, они роскошны!» Я сомневался, поскольку наши музыкальные вкусы не всегда совпадали. Он поставил пластинку, и соло Эдди, которое взрывало песню “Eruption”, прорвалось из динамиков. «Господи Иисусе! – сказал я. – Чёрт подери, что это?»

Это была форма самовыражения, такая же приносящая удовлетворение и глубоко личная для меня, как искусство и живопись, но совершенно другого уровня…

А ещё в том году я побывал на своём первом, по-настоящему большом рок-концерте. Это было 8 апреля 1979 года на Международном музыкальном фестивале в Калифорнии (California World Music Festival) в “Memorial Colisseum”, в Лос-Анджелесе. На концерте присутствовало 110 тысяч человек, а состав исполнителей был просто безумен: в концерте принимало участие куча групп, но хедлайнерами были Тед Ньюджент (Ted Nugent), “Cheap Trick”, “Aerosmith” и “Van Halen”. “Van Halen”, без сомнения, растоптали всех, кто играл в тот день, даже “Aerosmith”. По мне, это было не сложно: во время концерта “Aerosmith” настолько, мать их, лажали, что в их сете мне было невозможно отличить одну песню от другой. Я был их фанатом, но единственной песней, которую я смог разобрать, была “Seasons Of Wither”.

Со временем мы со Стивеном стали тусоваться перед клубами “The Rainbow” и “The Starwood” в среде ранних глэм-металлистов. “Van Halen” получили своё боевое крещение, пройдя этот же путь, и то же самое предстояло “Motley Crue”. Помимо групп, подобных “Van Halen” и “Motley Crue”, в то время уже были видны зачатки Лос-Анджелесского панк-рока. За стенами клубов всегда была куча народа, и поскольку у меня имелся доступ к наркотикам, я продавал их там, но не просто ради денег, а для того чтобы мы могли быть ближе к этим людям. В старших классах я нашёл лучший метод: я принялся изготавливать поддельные удостоверения, которые действительно позволили мне влиться в тусовку.

По вечерам в Западном Голливуде (West Hollywood) и Голливуде кипела жизнь. В числе прочих, «голубое» сообщество – вокруг «Французского квартала» (“French Quarter”), шикарного ресторана для голубых, и «голубых» баров вроде «Ржавого гвоздя» (“Rusty Nail”) – волнами накатывалось на преимущественно гетеросексуальную рок-тусовку. Такое сосуществование казалось мне и Стивену ненормальным. Повсюду было столько чудаков, но нам со Стивеном нравилось в этом всём вращаться, каким бы странным и бессмысленным это, в большинстве своём, ни было.

Подрастая, мы со Стивеном участвовали во всех возможных, казавшихся безопасными увеселениях. Как-то вечером мой отец взял нас с собой на вечеринку, устроенную его друзьями-художниками, жившими в тупике вверх по Лорел-Кэнион. Хозяин, друг моего отца по имени Алексис, приготовил целый бак чрезвычайно смертельного пунша, от которого все совершенно напились. Стивен, чьё детство проходило в Долине, никогда не встречал общества настолько интересного: друзья моего отца представляли собой группу изысканных и чуждых условности повзрослевших хиппи, и по этой причине пунш в сочетании с хорошей компанией привёл его в совершеннейший экстаз. Для тринадцатилетних пить мы умели, но эта дрянь оказалась слишком «продвинутой» для нас. Я был настолько пьян, что и не заметил, как Стивен улизнул с вечеринки вместе с девчонкой, которая жила в комнате на нижнем этаже. Это окончилось тем, что Стивен оттрахал её, что, как оказалось, было совсем не здорово: она была замужем и ей было за тридцать. В свои тринадцать я думал о ней как о пожилой женщине. По моему мнению, Стивен оттрахал пожилую леди… которая к тому же оказалась ещё чьей-то пожилой леди.

Утром я проснулся, лёжа на полу, с привкусом пунша во рту и чувством, будто мою голову пронзили железным гвоздём. Я пошёл домой к бабушке, чтобы отоспаться, а Стивен остался, предпочтя поваляться в постели на нижнем этаже. Я десять минут как был дома, когда позвонил мой отец, чтобы сказать, что Стивену следует опасаться за свою жизнь. Женщина, с которой он провёл вечер, во всём призналась, и её муж от этого был совершенно несчастен. Тот парень, со слов моего отца, планировал «придушить» Стивена, и это, убеждал меня мой отец, было настоящей угрозой. Когда я, похоже, не воспринял слова отца всерьёз, Тони сказал мне, что тот парень на самом деле дал обещание убить Стивена. В конце концов, ничего не произошло, и поэтому Стивену всё это сошло с рук, но то, что случилось, было явным предвестником грядущих событий. В возрасте тринадцати Стивен свёл все свои жизненные цели точно к двум: трахать девок и играть в рок-группе. Я не могу винить его за это предвидение.

В силу своих тринадцатилетних музыкальных познаний, которые (что, возможно, было обусловлено «кобелиными» навыками) я находил выше своих собственных, Стивен пришёл к заключению, что в рок-н-ролле имели какое-то значение только три группы: “Kiss”, “Boston” и “Queen”. Стивен восхищался ими каждый день, весь день напролёт, когда он должен был быть в школе. Его бабушка работала в булочной и уходила из дома каждый день в пять утра – она и понятия не имела, что Стивен редко ходит на занятия. Его день состоял из того, что он слушал записи “Kiss” на полной громкости, пока «джемовал» на маленькой гитаре и усилке из “Wal-Mart”, точно также выкрученных на полную громкость. Я, бывало, сбегал к нему домой потусоваться, а он, бывало, орал мне сквозь грохот: «Эй! Нам бы собрать группу, ты в курсе?»

Стивен был таким открытым и беззаботным, что своим энтузиазмом легко заражал других. Я и не сомневался в его намерениях и напоре – я немедленно уверовал в то, что мы соберём группу. Он назначил себя гитаристом, а я, как решили мы, должен был играть на басу. Когда сегодня – после двадцати пяти лет игры – я слушаю музыку, я могу отрешиться от всех инструментов и слушать звук одной гитары и немедленно придумать, как несколькими способами сыграть эту песню. К тому времени, как мне исполнилось тринадцать, я слушал рок-н-ролл годами; я уже знал, какие инструменты составляют рок-группу, но не имел представления о том, какие инструменты создают то или иное звучание. Я знал, что представляет собой гитара, но не знал, чем она отличается от баса, а исполнительское мастерство Стивена в то время совсем не проливало на это свет.

Когда мы, бывало, бродили по городу, мы часто проходили мимо музыкальной школы на пересечении Ферфакс-Авеню и Санта-Моника, называвшейся «Музыкальная школа Ферфакс» (“Fairfax Music School”) (сегодня там кабинет хиропрактики), и я подумал, что эта школа была бы хорошим местом, чтобы научиться играть на басу. По этой причине однажды я зашёл к ним, подошёл прямо к стойке и сказал: «Я хочу играть на басу». Администратор представила меня одному из учителей, парню по имени Роберт Уолин (Robert Wolin). Когда Роберт вышел, чтобы поговорить со мной, он оказался совсем не тем, кого я ожидал увидеть: он был белым парнем среднего роста в “Levi’s” и заткнутой в джинсы клетчатой рубашке. У него были густые усы, лёгкая небритость на лице и взъерошенные косматые волосы – казалось, эти волосы стригли по-настоящему один раз в жизни, но причёска долго у него не задержалась. Нет необходимости говорить, что Роберт совсем не выглядел как рок-звезда.

Тем не менее он терпеливо объяснил, что мне понадобится собственная бас-гитара, чтобы брать уроки игры, о чём я раньше и не подумал. Я обратился за помощью к бабушке, и она дала мне старую гитару-фламенко, которую она держала в шкафу, с одной нейлоновой струной. Когда мы вновь с Робертом встретились в школе, ему понадобилось одного лишь взгляда на мою гитару, чтобы понять, что со мной ему нужно будет начинать с самого начала, поскольку я не понимал того, что та штука в моих руках – вовсе не бас-гитара. Роберт поставил песню «Роллингов» “Brown Sugar”, взял свою гитару и стал играть вместе с записью – рифф и соло. Именно тогда я и услышал звук. Что бы ни играл Роберт – это был он. Я уставился на гитару Роберта в совершенном изумлении. Я стал показывать на неё пальцем:

- Вот так я хочу играть, – сказал я ему, – именно так!

Занятия с Робертом поддерживали мой интерес. Он нарисовал для меня схемы нескольких аккордов, показал на своей гитаре правильную аппликатуру и настроил единственную струну на мой гитаре. Он также сказал мне, чтобы в самое ближайшее время я достал оставшиеся пять струн. Гитара вошла в мою жизнь так невинно и неожиданно – она не была целью, не была предметом предварительного обдумывания, не была частью грандиозного плана, ну, кроме игры в воображаемой группе Стивена. Спустя десять лет, получив все преимущества своего положения, о которых мечтал Стивен, я буду путешествовать по миру, давать аншлаговые концерты и иметь в распоряжении девок больше чем мы смогли бы управиться… и это всё благодаря разбитому куску дерева, который моя бабушка откопала в своём шкафу.

Гитара заменила BMX и стала моим новым помешательством буквально в одну ночь. Это не было похоже ни на что другое, чем я когда-либо занимался: это была форма самовыражения, такая же приносящая удовлетворение и глубоко личная для меня, как искусство и живопись, но совершенно другого уровня. Способность извлечь звук, который говорил со мной языком музыки с той поры, когда я могу помнить, давала мне сил больше, чем всё, что я знал до этого. Перемена была столь же мгновенной, сколь моментально загорается включённая лампочка, и столь же светлой. Я возвращался из музыкальной школы домой и играл по методу Роберта: включал свою любимые песни и прикладывал все усилия, чтобы играть одновременно с записью. Я играл всё, что можно было сыграть с одной струной: после нескольких часов я уже мог отследить изменение высоты звука и скопировать мелодии из нескольких песен как самый последний двоечник. Мелодии вроде “Smoke on the Water” Deep Purple, “25 or 6 to 4” Chicago, “Dazed and Confused” Led Zeppelin и “Hey Joe” Джимми Хендрикса можно сыграть на струне «ми», и я получал удовлетворение, раз за разом наигрывая эти мелодии. Простого осознания того, что я могу «снимать» свои любимые песни из проигрывателя, оказалось достаточно, чтобы гитара навсегда осталась в моей жизни.

Всё лето перед началом девятого класса я брал у Роберта уроки игры на своей старенькой гитаре-фламенко – со всеми шестью струнами на месте. Роберт, естественно, показал мне, как их настроить. Я всегда поражался, когда он ставил запись, которую он не знал, и снимал её прямо на месте за несколько минут. Я всерьёз решил развить такую способность и у себя: как и любой нетерпеливый новичок, я моментально хотел перепрыгнуть на новый уровень, и, как и любой хороший учитель, Роберт заставил меня освоить фундаментальные истины. Он показал основы: мажорную, минорную и блюзовую гаммы, а также все аккорды в стандартных аппликатурах. Он, бывало, мог набросать схемы аккордов к моим любимым песням, вроде “Jumpin’ Jack Flash” и “Whole Lotta Love”, которые я должен был выучить в качестве вознаграждения, когда окончу все домашние задания на неделю. Обычно я сразу переходил к вознаграждению и, когда я появлялся в музыкальной школе, Роберту становилось понятно, что я даже и не притрагивался к заданиям. Иногда мне нравилось играть, как будто на моей гитаре по-прежнему была одна струна. В каждой моей любимой песне был рифф, и, пока мои пальцы не привыкли к надлежащей аппликатуре, гонять эти песни вверх и вниз по одной струне доставляло мне большое удовольствие.

Принадлежности для BMX пылились в моём шкафу. Мои друзья интересовались, где я бываю по вечерам. Однажды я встретил Дэнни МакКрэкена, когда я возвращался на велосипеде домой из музыкальной школы, моя гитара висела у меня за спиной. Он спросил у меня, где я пропадал и не выиграл ли я за последнее время какие-нибудь соревнования. Я ответил ему, что стал играть на гитаре. Он смерил меня, потом взглянул на мою потрёпанную шестиструнку и неодобрительно уставился мне прямо в глаза: «Да ну?» Он выглядел совершенно сбитым с толку, как будто не мог разобраться, что ему и думать о том, что я ему сказал. Минуту мы посидели на наших велосипедах в тишине с дурацким видом, а затем распрощались. Тогда мы в последний раз виделись с Дэнни.

Я уважал своего учителя Роберта, но по наивности и от нетерпения я не смог разглядеть прямую линию, которая вела от основ музыки, которые преподавал он мне, к песням “Led Zeppelin” и “Rolling Stones”, которые я хотел играть. Это произошло, как только я обрёл свою личную, так сказать, инструкцию для гитары. Это была не новая книга, которую я нашёл в гитарном магазине в корзине с товарами, продаваемыми по сниженным ценам. Книга называлась «Как играть на гитаре рок-н-ролл». В этой книге были схемы всех аккордов, табулатура и примеры соло из великих вещей Эрика Клэптона, Джонни Уинтера (Johnny Winter) и Джимми Хендрикса. С книгой шла маленькая гибкая пластинка, которая показывала, как правильно должно звучать то, о чём говорилось в книге. Я забрал эту книжку домой и буквально проглотил её. И как только я стал способен играть так же, как и звучали записи на этой пластинке, то совсем скоро я уже импровизировал в одиночку, а затем я просто потерял голову! Услышать себя однажды со стороны, как я играю фразы, звучащие как рок-н-рольное гитарное соло, было сродни обретению Священного Грааля. Та книга изменила мою жизнь. У меня по-прежнему есть потрёпанная копия этой книги, валяющаяся где-то в багажнике, и я никогда больше не видел другой такой ни до этого, ни потом. Я её искал её много раз и безрезультатно. Я склонен полагать, что это был единственный оставшийся в мире экземпляр, который оказался в тот день в магазине специально для меня. Та книга дала мне технику, которую я искал, и, как только я начал постигать её, я забросил музыкальную школу навсегда.

Теперь, насколько я мог судить, я стал рок-гитаристом, поэтому, движимый необходимостью, я взял взаймы сто долларов у бабушки и купил электрогитару. Это была очень дешёвая копия Les Paul, сделанная компанией “Memphis Guitars”. Меня привлекала форма гитары – все мои любимые гитаристы играли на Les Paul. Эта гитара олицетворяла для меня рок-н-ролл. К слову, я знал так мало, чтобы даже быть в курсе, кем был Лес Пол. Я не был знаком с его потрясающими джазовыми импровизациями и не имел понятия, что он руководил разработками электрических музыкальных инструментов, эффектов и звукозаписи. Я не знал, что его торговая марка электрогитар скоро станет моим главным выбором. И я не имел понятия, что, спустя много лет, мне удостоится честь много раз делить с ним одну сцену. Не-а, в те дни всё было достаточно просто: по моему мнению, с этой формой гитары я зрительно связывал звук, который хотел получить.

Открытие гитары – как открытие себя самого, она дала мне имя, дала мне цель. Она стала для меня творческой отдушиной, что позволило мне понять самого себя. Вихрь моего взросления внезапно отошёл на второй план, всё сфокусировалось на одной гитаре. Я не вёл дневника, и не казался способным выразить себя в конструктивном ключе, но гитара прояснила для меня мои же чувства. Я любил рисовать, это было занятие, которое отвлекало моё сознание от всяких вещей, но чтобы выразить себя полностью, такого проводника для меня было недостаточно. Я всегда завидовал художникам, которые могут выразить себя через живопись, но только благодаря гитаре я пришёл к осознанию того, насколько чудесным может быть самовыражение.

Занятия на гитаре на протяжении многих часов, где бы мне ни приходилось заниматься, давало ощущение свободы.Игра на гитаре стала трансом, который успокаивал душу: руки были заняты делом, а сознание становилось сосредоточенным, и я обретал умиротворение. Попав однажды в группу, я обнаружил, что физическое напряжение, возникающее во время выступления, стало моим основным способом расслабления. Когда я играю на сцене, я в большей степени чувствую себя в своей тарелке, чем когда бы то ни было в своей жизни. На подсознательном уровне игра на гитаре наполняет тебя вдохновением, и поскольку я из тех, кто свой «собственный багаж» носит сам, то ничто другое не могло помочь мне лучше обнажить свои чувства.

Обретение собственного голоса через гитару в пятнадцать для меня было просто революционным. Это был скачок в моей собственной эволюции; я не могу представить себе нечто, что столь же существенно изменило мою жизнь. Единственное событие, которое можно сравнить с гитарой, произошло в моей жизни два года назад – тогда, когда я впервые постиг тайну противоположного пола. Испытав это однажды, я не думал, что что-нибудь может быть лучше, чем секс… пока я не стал играть на гитаре. А вскоре после этого я открыл, что эти два дела не могут мирно сосуществовать в моём тинейджерском мире.

Мою первую подругу звали Мелисса (Melissa) – милая, немного пухлая девчонка с большими сиськами, на год младше меня. Ей было двенадцать, а мне было тринадцать, когда мы лишили друг друга девственности. По сегодняшним стандартам не вызывают шока подростки, занимающиеся совсем уж взрослыми делами в возрасте гораздо младшем. Но тогда, в 1978 году, мы с Мелиссой далеко вышли за рамки: большинство из наших ровесников всё ещё практиковали французские поцелуи. Мы оба в душе понимали, что не стоит делать из хорошего ещё лучшее, поэтому поддерживали отношения на протяжении многих лет, встречаясь время от времени. В первый раз, когда мы позволили друг другу абсолютно всё, это случилось в доме, где она жила, в прачечной на первом этаже на внутреннем дворе. Она мастурбировала мой член – для нас обоих это было в первый раз. Со временем мы перенесли наши утехи в её квартиру, где она жила со своей матерью Кэролин (Carolyn), в которой была всего одна спальня. К несчастью, когда мы в первый раз занялись там любовью, Кэролин вернулась домой раньше обычного, и мне пришлось ползком выбираться через окно в спальне Мелиссы в штанах, спущенных до лодыжек. К моему везению, кусты на улице оказались ко мне снисходительны.

Отношения между нами моментально перерастали в страсть: когда её мама уходила из дома, мы занимались этим на кровати у Мелиссы, а когда она была дома – на кушетке сразу после того, как Кэролин отключалась от валиума, надеясь, что она ни за что не проснётся и не застукает нас. Само собой, ждать, когда же валиум начнёт действовать, было не просто. Так было, по крайней мере, пока Мелисса с матерью вскоре не переехали этажом выше в квартиру с двумя спальнями, которую Кэролин предоставила нам для того, чем сама не занималась. Она решила, что для нас будет лучше заниматься этим в её доме, а не где-нибудь ещё, и рассказала нам об этом предостаточно. По нашему с Мелиссой мнению, принимая во внимание наш подростковый, жадный до секса возраст, её мама была самой крутой на свете.

Кэролин курила тонны травы и открыто говорила с нами о сексе. Она, бывало, скручивала нам отменные косяки и разрешала мне жить с ними по нескольку недель подряд, и я ложился спать в комнате Мелиссы. Моя мама ничего не имела против, поскольку мы с Мелиссой на протяжении всего лета не расставались. Мать Мелиссы не работала, и у неё был весьма милый, намного старше её, ухажёр-наркоторговец, который продавал кокс, траву и кислоту. Всё это он мог свободно дать и нам при условии, что мы будем наслаждаться этим исключительно сами.

Дом, в котором находилась их квартира, находился на пересечении улиц Эдинбург (Edinburgh) и Уиллоуби (Willoughby), примерно в паре кварталов на запад от Ферфакс и полквартала на юг от бульвара Санта-Моника. Место было просто отличное – Лорелская начальная школа была прямо вниз по улице. Именно в этой школе мы познакомились с Мелиссой. Школьная площадка была маленьким человеческим обществом. Таким же был квартал, где жила Мелисса, который представлял собой совершеннейшую мешанину из людей различных культур: молодые гомосексуалисты, старые еврейские семьи, русские, армяне, выходцы из Ближнего востока – жили по соседству друг с другом. Это было необычное и милое, как в сериале «Предоставьте это Биверу», сосуществование, когда все улыбались, махали тебе рукой и говорили привет, и при этом ты ощущал вполне осязаемое напряжение.

Обычно вечером мы с Мелиссой закидывались наркотой и слушали музыку вместе с её мамой, а затем направлялись к Уэсу и Нэйту (Wes and Nate), двум гомосексуалистам, которые жили в единственном частном доме посреди многоквартирных домов в радиусе шести кварталов. У них был огромный задний двор размером с акр, на котором рос высокий дуб с качелями, приделанными к ветке. Мы выкуривали с ними косяк, а затем шли на задний двор, где ложились под дуб и смотрели на звёзды.

Кроме того, в тот период я открыл для себя много современной на тот момент музыки. Я уже упоминал, что мои родители всё время проигрывали записи, – это мои самые тёплые воспоминания из детства. Я слушал их все в безмолвии: начиная от классических композиторов, которые нравились моему отцу, и заканчивая легендарными исполнителями шестидесятых и начала семидесятых, которых любили оба моих родителя. То время было творческим подъёмом в рок-н-ролле. Я постоянно ищу и редко нахожу записи, которые могут быть лучше записей того времени. Когда мне кажется, что я нашёл, то при близком знакомстве оказывается, что запись – всего лишь переделка оригинального произведения автора. И тогда я прихожу к заключению, что послушал бы «Роллингов» или “Aerosmith” или что-то написанное под их влиянием, чем продолжу слушать эту подделку.

Но когда мне исполнилось тринадцать, меня перестала радовать коллекция записей моих родителей. Я искал новый звук и нашёл бесконечный запас в доме Мелиссы. Именно в её доме мне впервые поставили “Supertramp”, “Journey”, “Styx”, “April Wine”, “Foghat” и “Genesis” – ничего такого, что действительно пришлось бы мне по вкусу. Но у матери Мелиссы была тонна записей “Pink Floyd”, с которым я уже был знаком благодаря своей маме, но принимая во внимание, что у Кэролин была настолько отменная травка, что их музыка приобрела совсем другой смысл. Их квартира была раем для гитариста, который собирается вот-вот распуститься: кури траву за так, открывай новые звуки и занимайся сексом со своей подругой всю ночь напролёт. Всё было так, пока я не закончил младшую среднюю школу.

я не думаю, что может быть что-то лучше, чем слушать любимую группу, выступающую вживую…

Остаток восьмого класса и весь девятый я провел, путешествуя со Стивеном по Голливуду днём, играя на гитаре в своей комнате и проводя ночи с Мелиссой. В какой-то день я украл пузатый магнитофон “Panasonic” с верхней загрузкой кассет и таскал его собой повсюду, впитывая музыку Теда Ньюджента, “Cheap Trick”, “Queen”, “Cream” и Эдгара и Джонни Уинтера. Каждый день я крал кассеты, поглощая по одной группе в день. Обычно я начинал с записей живых выступлений той или иной группы, потому что считал, что это единственный способ определить, стоит ли группа твоего внимания. Если живое выступление группы звучало достаточно хорошо, я «доставал» все их альбомы. По записям живых выступлений – прежде чем «добыть» все альбомы группы – я также судил о её лучших хитах. Таким образом я «экономил». Мне по-прежнему нравятся записи живых выступлений. Как и любой фанат рок-музыки – а я до сих пор отношу себя, прежде всего, к таким, – я не думаю, что может быть что-то лучше, чем слушать любимую группу, выступающую вживую. Я по-прежнему считаю, что своё лучшее исполнение мои любимые группы запечатлели на своих «живых» альбомах – не важно, говорим ли мы об альбоме “Aerosmith” “Live Bootleg”, “The Who” – “Live at Leeds”, “The Rolling Stones” – “Get Your Ya Ya’s Out”, “The Kinks” – “Give the People Want They Want”. Гораздо позже я был горд, оттого что “Guns N’ Roses” выпустили “Live Era”. Я думаю, этот альбом запечатлел пару великих моментов.

За исключением Мелиссы и Стивена, мои друзья были намного старше меня. Cо многими из них я познакомился через приятелей из нашей «велобанды», но большинство друзей я приобрёл «по дороге» благодаря травке, которую я всегда доставал то из одного источника, то из другого. Моя мама сама курила траву и придерживалась либеральных взглядов в вопросе воспитания: она предпочитала, чтобы я курил траву под её присмотром, чем экспериментировал там, на улице. При всём должном уважением к ней – ведь она руководствовалась самыми лучшими намерениями, – но она так и не поняла, что эту траву я не только курил дома под её бдительным оком, но и прихватывал чуток с собой, когда отправлялся на прогулку, чтобы покурить или толкнуть. Травка, чтобы не соврать, была лучшим способом, чтобы втереться к кому-нибудь в доверие, и я благодарен за это моей маме.

У ребят старшего возраста, в кругу которых я вращался, были квартиры, они продавали наркотики, давали вечеринки и их, очевидно, не волновало то, как развлекаются несовершеннолетние вроде меня. Не говоря уж об очевидных преимуществах, такая компания дала мне возможность открыть для себя современные на тот момент группы, которые я наверняка пропустил бы. Я тусовался с группой сёрферов и скейтеров, которые «подсадили» меня на “Devo”, “The Police”, “999” и ещё несколько групп Новой волны, которых любили крутить на радио. Парень из другой компании, в которой я тусовался, – долговязый чернокожий по имени Кевин (Kevin) – во время одной из своих вечеринок познакомил меня с первым альбомом группы “ The Cars”.

Кевин был страшим братом одного из моих приятелей по «велобанде», братом парня по имени Кейт (Keith), который когда-то дал мне прозвище Соломон Гранди. Я уважал Кейта, потому что за ним всегда бегали самые горячие девчонки из средней школы Ферфакс (High School Fairfax). Когда мне было лет тринадцать, четырнадцать и я всерьёз увлекался BMX, этот парень был в центре событий, но при этом был настолько крут, что всегда казалось, что ему достаточно одного шага, чтобы забросить всю эту тусовку и заниматься более изощрёнными, взрослыми делами. Я до сих пор не пойму, почему Кейт называл меня Соломоном Гранди.

Как бы то ни было, музыкальные интересы Кевина были сомнительными. Ему нравилось диско – пристрастие, которое мы не разделяли. Сегодня я понимаю, что склонность Кевина к диско давала ему возможность получать столь много девчонок, сколь это вообще возможно. За это сегодня я уважаю его ещё больше. Это давало результат, потому что девчонки из его компании и на его вечеринках были цыпочками горячими и неразборчивыми в знакомствах, что меня особенно притягивало. К слову сказать, я и не ожидал, что мне понравится «новая клёвая группа», записи которой Кевин собирался мне поставить, пока мы курили косяк в его комнате во время вечеринки тем вечером. Я изменил своё мнение на середине первой песни и к тому времени, как закончилась вторая, я стал поклонником Эллиот Истон (Elliot Easton) на всю жизнь. Эллиот Истон был душой “ The Cars”, и их первый альбом совершенно покорил меня. По моему мнению, “The Cars” была одной из нескольких сильных групп, которые продолжали успешно занимались творчеством, в то время когда Новая волна захватывала радиостанции.

Перед тем как в тот вечер я ушёл с вечеринки, я услышал отрывок песни, который по-настоящему захватил моё внимание. Кто-то поставил альбом “Rocks” – “Aerosmith”, я ухватил только две песни, но и этого оказалось достаточно. От альбома шла энергетика, такая же вульгарная и распутная, какой может быть только гулящая кошка и какой я никогда раньше не испытывал. Если соло-гитара и была моим голосом, который пребывал во мне нераскрытым, то этот альбом был тем, что я ждал всю свою жизнь. Перед тем как свалить, я непременно взглянул на обложку альбома, чтобы знать, чья запись это была. Я запомнил это название, “Aerosmith”; четыре года назад, в 1975, у них был всего один радио-хит на тот момент – песня “Walk This Way”. Я вновь столкнулся с альбомом “Rocks” спустя неделю или две… но в самый неподходящий момент времени.

Перед тем, как перейти к своей следующей истории, я должен сказать, что отношения никогда не бывают простыми, особенно между людьми, тела которых молоды, неискушённы и разрываются гормонами. Мы с Мелиссой были по-настоящему привязаны друг к другу, но, тем не менее, мы часто ссорились и мирились. Ссоры обычно были результатом того, что моя преданность занятиям гитарой оказывалась сильнее преданности времяпрепровождению с самой Мелиссой. Именно в этот период мы и расстались с ней, а я уже сосредоточил своё внимание на… назовём её Лори (Laurie). Она была значительно старше меня и в компании моих друзей, совершенно очевидно, была «девчонкой-не-из-моей-лиги». У Лори были невероятные сиськи и длинные русые волосы. Она носила очень тонкие стянутые поясом майки с большими вырезами. Эти майки были настолько прозрачными и просторными, что увидеть её грудь было пустяком. Как и я, Лори недавно осталась одна – она рассталась со своим парнем Рики (Ricky), типичным сёрфером. Во что бы то ни стало я решил быть с ней; меня не заботило, что она была старше меня на четыре года и всё время игнорировала меня. Я знал, что я смогу это. Я продолжал заговаривать с ней и оказывать ей знаки внимания и, наконец, добился от неё взаимности. Лори перестала быть неприступной и познакомилась со мной поближе. А поступив так однажды, она, похоже, забыла, что ещё несколько недель назад для неё я был всего лишь пустым местом, панком, намного младше её, которого она даже не замечала. Наконец однажды вечером, когда её мамы не было в городе, она пригласила меня к себе в гости.

Я оставил велосипед у неё на лужайке, и она проводила меня к себе в комнату. Её комната была настолько крутой и клёвой, что это просто выходило за рамки моего представления о крутизне: на лампы были наброшены шарфы, повсюду висели плакаты с рок-звёздами, у неё было своё собственное стерео и тонны записей. Мы курнули, и я, вознамерившись не торопить события, стал просматривать её пластинки, чтобы найти что-нибудь, чем бы мог её удивить. Среди пластинок я увидел альбом “Rocks”, знакомый мне по вечеринке у Кевина, устроенной несколько недель назад, поэтому я поставил именно его, совсем не подумав о том, что этот альбом продолжал играть не переставая у меня в подсознании с того самого момента, когда я услышал те две песни. Едва крики, открывающие песню “Back to the Saddle”, ворвались в комнату, меня парализовало; припав к динамикам, я раз за разом слушал запись, не обращая никакого внимания на Лори. Я совершенно забыл о ней, так же как и о своих затейливых планах, которые я вынашивал на этот вечер. Через пару часов она похлопала меня по плечу:

- Привет, – сказала она.

- Привет, – ответил я. – Что-то случилось?

- По-моему, тебе лучше пойти домой.

- Да?.. Ну ладно.

Альбом “Rocks” и сегодня вызывает у меня сильные чувства, такие же, как и тогда: кричащий вокал, грязный звук гитар и неослабевающий «кач» – вот он, истинный блюз-рок. Тогда в необузданной юности “Aerosmith” было что-то необъяснимое, что совершеннейшим образом соответствовало моему душевному состоянию; этот альбом звучал именно так, как я себя ощущал. После того, как я упустил возможность и прохлопал Лори, я посвятил всё своё время изучению песни “Back to the Saddle”. Я украл кассету и сборник песен “Aerosmith” и проигрывал песню раз за разом до тех пор, пока не выучил риффы. Разучивая песню, я вынес ценный урок: музыкальные пособия не могут научить тебя, как правильно играть. Я в некотором роде уже научился «читать» музыку, поэтому понял, что ноты в сборнике песен были совсем не тем, что звучало на альбоме. Тогда всё стало на свои места – ведь я боролся не один час и всё ещё не мог сыграть песню так, как надо. Поэтому я забросил книги и продолжил заниматься на гитаре, пока не подобрал песню по слуху; и впредь именно так я подбирал по слуху любую песню, которую хотел играть.

Осваивая каждый лик из песни “Back to the Saddle”, я понял, что манера игры у Джо (Joe) и у Брэда (Brad) насколько индивидуальна, что никто другой, кроме них самих, никогда не сможет сыграть точно так же. Подражание должно быть трамплином для музыканта, чтобы тот смог обрести свой собственный голос, но никогда не должно подменять его: никому не следует копировать игру своих кумиров с точностью до ноты. Гитара для этого – слишком личный способ выражения себя. Гитара должна оставаться тем, чем она есть, – уникальным продолжением музыканта.

К тому времени, когда мои летние каникулы – последние в младшей средней школе – подходили к концу, у меня уже был собственный мир, сотворённый по моему же плану, мир столь же согласованный, сколь рассогласованной была моя жизнь дома. Это объясняется тем, что вскоре после расставания моих родителей их отношения окончательно расстроились. Я жил понемногу с каждым из них, но жизнь в обоих домах казалась мне не совсем нормальной. В конце концов, я стал жить в основном у бабушки в её кондоминиуме в Голливуде, в то время как мой младший брат жил с мамой. Разумеется, зачастую я ночевал в доме Мелиссы.

После отношений с Дэвидом Боуи моя мама завела новые с одним талантливым фотографом – назовём его «Бой-френд». Они встречались около трёх лет и, в конце концов, переехали в квартиру на улице Кокрен недалеко от Третьей (Cochran off Third) и Ла-Бри, где я жил с ними некоторое время. Бой-френд был, наверное, лет на десять моложе Олы. Когда они только познакомились, он был восходящей звездой: я помню, как к ним в гости приходили Герб Риттс (Herb Ritts), Моше Брака (Moshe Brakha) и некоторое другие известные фотографы и модели. У моей мамы и Бой-френда были бурные отношения, в течение которых она, по сути, опустилась до его помощника и забросила собственную карьеру.

У Бой-Френда в его ванной комнате всегда была фотолаборатория, и к концу их отношений я разузнал, что в этой лаборатории он курил кокаин ночи напролёт, пока занимался «работой». И всё было бы хорошо, но с тех пор как кокаин внезапно возник в жизни Бой-Френда, его зависимость от наркотиков незамедлительно начала тормозить его карьеру, увлекая за собой и его отношения с моей мамой. Бой-Френд переносил страшные мучения, он был несчастен, а несчастьем всегда хочется поделиться с другим, поэтому хоть я и не был в восторге от Бой-Френда, сам он был полон решимости вытащить меня на прогулку. Мы, бывало, курили вместе, потом вылезали на улицу и бродили по чужим гаражам. Обычно мы крали поношенную мебель, старые игрушки и всякий хлам), который, казалось, в семье уже не нужен. Одной из таких найденных нами вещей был красный диван, который мы тащили на себе домой. Мы перекрасили его баллончиком в чёрный цвет и поставили его в «келье». Не могу себе представить, что подумала об этом Ола, когда она проснулась на следующее утро. Я и на самом деле не знаю, потому что она никогда об этом и не говорила. Как бы то ни было, после наших приключений Бой-Френд не останавливался и продолжал курить всё утро напролёт и, я подозреваю, весь день. А я обычно нырял в свою комнату в половине восьмого утра, притворялся на час спящим, затем вставал, говорил маме доброе утро и отправлялся в школу, будто бы ночью у меня был хороший здоровый сон.

Моя мама настояла на том, чтобы я жил с ней и Бой-Френдом, потому что она не одобряла ту обстановку в доме моего отца, которая оказывала бы на меня влияние. Как только отец свыкся с расставанием, он собрался с силами и переехал в квартиру, которую снимал его друг Майлз (Miles) и группа его общих с мамой знакомых. В том месте, казалось, выпивал каждый, а отец встречался с несколькими женщинами, поэтому, по мнению моей мамы, для меня это была нездоровое окружение. В тот период мой уже долгое время встречался с женщиной по имени Сонни (Sonny). Нельзя сказать, что жизнь была к Сонни добра – она потеряла своего сына при каких-то страшных обстоятельствах и, несмотря на то, что она была очень мила, она была в полной заднице. Они с моим отцом проводили большую часть времени выпивая и трахаясь. Поэтому какое-то время, пока я жил с мамой, я виделся с отцом только по выходным, но когда мы встречались, у него всегда было для меня что-нибудь интересное: модель какого-нибудь удивительного динозавра или что-нибудь «потехничнее», вроде самолёта на дистанционном управлении, который тебе нужно собрать самому да ещё и с нуля.

Спустя какое-то время, я стал видеться с ним чаще, когда он переехал в квартиру на пересечении Сансет и Гарднер (Gardner) в дом, состоящий из квартир-студий, с общим туалетом. Его приятель художник Стив Дуглас (Steve Douglas) жил чуть дальше по коридору. В доме на первом этаже был гитарный магазин, хотя в то время гитара ещё не стала моей привычкой. Изостудия отца занимала целую комнату, поэтому он надстроил в комнате второй этаж, чтобы спать прямо в студии у дальней стены, и я какое-то время жил с ним на этом этаже, пока учился в седьмом классе, сразу после того, как меня выперли из младшей средней школы имени Джона Берроуза (John Burroughs Junior High) за кражу кучи велосипедов – но об этой истории незачем рассказывать. Как бы то ни было, в тот непродолжительный период я посещал младшую среднюю школу имени Ле-Конте (Le Conte Junior High), а поскольку мой отец не водил машину, я каждый день ходил за пять миль в школу и обратно.

Я не вполне уверен, чем мой отец и Стив зарабатывали на жизнь. Стив тоже был художником, и, насколько я мог судить, они проводили дни за бутылкой, а ночи – у холста, рисуя для собственного блага или разговаривая об искусстве. Одно из моих забавных воспоминаний того периода – старомодная санитарная сумка Стива, набитая «винтажным» порно, за просмотром которого он меня однажды застукал.

Его квартира и наша, по сути, были единым творческим пространством, поэтому это было вполне естественно, когда я в любое время мог отправиться в его студию. Однажды он зашёл к себе и застал меня, рыскающего в его сундуке с порно-сокровищами. «Я предложу тебе сделку, Сол, – сказал он мне. – Если тебе удастся увести эту сумку из-под моего носа, ты сможешь оставить её себе. Подумай, справишься ли ты с этим? Я очень ловок, так что тебе придётся быть ловчее меня». Я только улыбнулся ему в ответ: план, как присвоить себе эту сумку, у меня был, ещё до того как он бросил мне вызов. Я жил на том же этаже; по сравнению с тем, что я делал на улице, это была, говоря воровским языком, не бог весть какая кража.

Спустя пару дней в поисках своего отца я заглянул к Стиву в квартиру. В это время они оба были так увлечены беседой, что даже не заметили, как я вошёл. Это был великолепный шанс: я схватил сумку, вышел из квартиры и припрятал её на крыше. К несчастью, я не долго праздновал победу: мой отец приказал мне вернуть сумку Стивену, едва тот понял, что она пропала. Ужасно жаль, те журналы – просто классика.

В моём детстве были периоды, когда я упорствовал и твердил своим родителям, что они не мои родители, потому что я искренне верил, что они меня похитили. Я часто убегал из дома. Когда я однажды готовился сбежать, мой отец фактически помог собрать мне сумку – маленькую клетчатую сумку, которую он купил мне в Англии. Он был таким понимающим, и любезным, и добрым, что, помогая собирать мне вещи, убедил меня остаться. Умение ловко использовать реверсивную психологию – одна из черт его характера. Я надеюсь, что я унаследовал от него эту способность, потому что хотел бы использовать её в общении со своими детьми.

Я бы сказал, что моим самым большим приключением был тот день, когда я, шестилетний мальчишка, взмыл в воздух на своём «Большом колесе». В то время мы жили на вершине Лукаут-Маунтин-Роуд, и я проехал весь путь вниз до Лорел-Кэнион, а затем весь путь до бульвара Сансет, что в общем составляет больше двух миль. Я не заблудился, ведь у меня был план: я намеревался въехать прямо в магазин игрушек и остаться там жить до конца своих дней. Думаю, я всегда был целеустремлённым. Конечно, когда я был мальчишкой, я много раз хотел убежать из дома, но у меня нет сожалений о том, как меня воспитывали. Если б всё было чуть не так, как есть, если бы я родился на одну минуту позже, или оказался бы в нужное время, но не в том месте, или наоборот, то моей жизни, которую я проживаю и которая привела меня к любви, просто бы не было. А это уже то, о чём я не захотел бы задуматься ни на секунду.