Еврейские литературные сказки

ЙОЙСЕФ ОПАТОШУ Приговор

Симха-рыбак, человек неотесанный и нескладный, жил по соседству с Пинхасом-писарем. Крестьянский домишко Симхи с соломенной, почерневшей от старости крышей стоял у самой Жолдевки, там, где она ступенями пробивается между острых скал и с шумом впадает в Вислу. Издалека казалось, что выросший из скал домишко качается и кружится на воде как баркас, а кругом вьются серебряные ленты.

Рыбак и три его сына стояли без капот, босиком, в закатанных выше колен штанах и мазали сыром двуушные верши. Жена Симхи, здоровая как крестьянка румяная баба, с белым треугольным платком на голове, тоже стояла босая, а пальцы у нее были толстые и сросшиеся, как у гуся. Она чинила большие веревочные садки. Мужчины клали в верши камни, чтобы верши не унесло течением. Когда верша заполнялась Рыбой, они быстро запаливали лучины, чтоб рыба не видела, куда улизнуть, и вытаскивали вершу. Трепыхающуюся рыбу запускали в веревочные садки и цепляли их к плоту, который плавал, привязанный к берегу толстой веревкой.

На плоту сидел младший сын Симхи, Зелик, мальчик лет десяти с родинкой за ухом, и бросал крошки в банку с водой, в которой кружила золотая рыбка.

Зелик рос в лесу как косуля. Часто он пропадал на несколько дней, забравшись на баржу с солью, которая проплывала мимо, но дома никто не спохватывался. Однажды, когда прошла неделя, а Зелик все не возвращался, мать решилась наконец что-то сказать. Но все промолчали. И не просто так! Когда Зелик появился на свет с родинкой, мать испугалась и послала за старой польской знахаркой, чтобы та заговорила его.

Колдунья велела изо всех сил беречь малыша, а то царица Вислы, святая Ванда, заберет его к себе.

И рыбак с сыновьями поверили всей душой, что река, вблизи которой они живут, должна забрать к себе человека, ведь лов год от года становится все хуже. Вода требует своего, поэтому им так не везет.

И каждый раз, когда Зелик пропадал на несколько дней, все молчали, и каждый думал про себя, что вода наконец приняла жертву. Но, как назло, младшенький каждый раз возвращался. Уже трижды Висла выплевывала его. Поэтому Симха и думать не желал о мальчике, не учил его еврейским обычаям, и Зелик ходил в обносках.

— Чего расселся, а, болван! — закричала жена рыбака Зелику. — Сходи к писарю и спроси, сколько рыбы ему послать на субботу!

Мальчик подхватил банку с золотой рыбкой и пошел через лес.

Зелик думал о том, что, когда он вырастет, он не станет ловить рыбу вершами. Он построит себе плот и будет ловить рыбу сетями. А когда разбогатеет (а он обязательно разбогатеет) — купит себе пару резиновых сапог с высокими голенищами, которые скрепляются пряжкой аж под животом, и кожаную куртку и будет разъезжать по воде на настоящем рыбацком кораблике, с вот таким большим штурвалом. Тогда он построит себе точно такой же дом с застекленной верандой, как у Пинхаса-писаря. А что, если подарить золотую рыбку Рохл? Она уже второй день как на него сердится. Он отрубил хвост ее черной кошке. Так ей и надо! Когда рыбы мечут икру, нечего к ним подкрадываться и лопать их! Да, рыбку он подарит Рохл. Правда, золотые рыбки не водятся в Висле, но ничего, он вырастет, поймает кита, выпотрошит его, сошьет себе одежду из его кожи, штаны вместе с курткой, так, что будут видны только глаза, и отправится, расправив плавники, к золотым рыбкам, он-то знает, что они живут только в самых глубоких водоворотах. А еще он накажет Рохл менять воду и бросать туда крошки.

Рохл сидела на веранде и беседовала с черной кошкой, которая лежала с опухшей спинкой в застеленной корзинке:

— Кошечка ты моя бедная! Больно тебе? Ну, не плачь! Миколай говорит, что это заживет. За это Зеликова родинка станет такой большой, ну такой большой, видишь, вот такой! — и она развела ручки. — Вот такой, гадкой! — И Рохл рассмеялась. — Зелик с хвостом на щеке!

— Рохл, погляди, а у меня золотая рыбка. Хочешь?

Рохл повернулась и поджала губы:

— Я с тобой не дружу.

— Почему ты со мной не дружишь?

— Потому что ты разбойник!

— Мне отец велел, честное слово! А еще он велел поймать твою кошку в мешок и сбросить ее с бережка, вот так, плюх и в воду!

— Думаешь, я тебя прощу? Тебя Бог накажет! Миколай говорит, что твоя родинка станет такой же большой, как отрубленный хвост.

Зелик на минуту растерялся, схватился за щеку, и тут ему на самом деле показалось, что родинка становится больше.

— Это всё вранье! На что поспорим, что завтра ее уже не будет? У меня есть средство!

— Что за средство?

— Если несколько раз помазать ее голубиной кровью, она засохнет и отвалится.

— Так почему же ты этого не сделаешь?

— Потому что мама говорит, что родинка приносит счастье, и если я сведу ее до тринадцати лет, счастье от меня отвернется.

— А ты везучий?

— Конечно! Видишь, меня уже три раза Висла выплюнула, и я бы даже мог доплыть до самого моря! Мой отец уже давным-давно рыбачит и еще ни разу не поймал золотую рыбку. А я знаю, где они живут! А ты не знаешь!

— Где?

— В водоворотах!

— Зелик, а правда, что водоворот каждый год забирает человека?

— Конечно! Они там живут вместе с золотыми рыбками. Знаешь, когда я вырасту, я отправлюсь туда, к золотым рыбкам.

— А если они тебя не отпустят обратно?

— Конечно отпустят!

— А что ты будешь там делать?

— А знаешь, там лежат все морские сокровища, я набью себе полные карманы золотом и бриллиантами и вернусь.

— А меня ты возьмешь с собой?

— Тебя? Ты же со мной не дружишь!

— Конечно не дружу!

— Тогда не возьму!

— Ну и не бери!

— Тогда отдавай мне обратно золотую рыбку!

— Золотую рыбку? Почему ты такой противный, берешь мою кошечку и…

— Честное слово, я больше не буду отрубать ей хвост!

— Так ты уж и так отрубил!

— Рохл, ты где? Еда стынет, — закричала старая служанка.

— Уже иду, — ответила Рохл и встала.

— Приходи к нам завтра, Рохл, аисты вот-вот прилетят, ты придешь?

— Приду.

Рохл ушла в дом.

Лес радостно шумел и пах канифолью.

Зелик, загорелый как цыганенок, шел босиком через лес не по протоптанным тропинкам, а шагал прямо по черной, болотистой, покрытой мхом земле и наслаждался тем, что прохладная, влажная грязь расступается и хлюпает под его ногами как хорошо вымешенное тесто. Мальчик держал во рту ключ и свистел в него на чем свет стоит.

Рохл, радостная, с раскрасневшимися щечками, с ботинками и носками в руках, шла следом за мальчиком.

Лучи, которые прятались глубоко в лесу, начали вдруг проказничать, виться вокруг Рохл. Лучи подкрадывались сзади, целовали ее, отпрыгивали обратно и вдруг облили ее таким серебристым сияньем, что Рохл даже зажмурилась и взвизгнула от радости.

Птицы ожили, с шумом взлетели из густой травы и, зависнув в лучах разгорающегося солнца, запели.

Лес радостно шумел и пах канифолью.

Казалось, что великое множество скрипачей, разбросанных по лесу, вдруг устало и потихоньку перестало играть. Скрипачи заметили юную парочку, которая, держась за руки, стояла босиком на влажной земле. Скрипачи и сами, почувствовав себя моложе, стали быстро-быстро натирать свои смычки красноватыми кусками канифоли, и высокие сосны, как натянутые струны, вздрогнули, заворчав, точно далекое спокойное море: «Молодость! Молодость!»

Выйдя из леса, парочка уселась на берегу Вислы и принялась болтать перепачканными ногами в прозрачной воде.

На другом берегу Вислы тянулись широкие зеленые луга с рассыпанными по ним желтыми цветочками.

По лугу расхаживал белый аист с черным хвостом. Он горделиво поднимал свои красные ноги, высокомерно задирал длинную шею с красным клювом и с клекотом глотал зеленых лягушек. А когда солнце выплыло из-за облака и стало припекать, аист встал на одну ногу, спрятал красный клюв и полголовы под крыло, да так и остался стоять на зеленом лугу, как нарисованный.

— А знаешь, Рохл, что было бы здорово?

— Что?

— Только поклянись, что никому не расскажешь!

— Ни за что!

— Все-таки поклянись, я боюсь, что ты проболтаешься.

— Честное слово, не проболтаюсь, Зелик!

— Помни! — И Зелик поднес палец к носу. — Знаешь, что мне пришло в голову?

— Что?

— Ты ни за что не догадаешься! — рассмеялся Зелик.

— Говори уж! — попросила Рохл, взяла Зелика за руку и потерлась своей мокрой ногой об его ногу.

— Знаешь, если бы мы достали гусиное яйцо, ой, это было бы здорово!

— Зачем тебе гусиное яйцо?

— Я бы подложил его в гнездо к аистам, и вылупился бы наполовину аист, а наполовину гусь.

— Аисты так тебе и позволят?

— Я подложу его на рассвете, когда они оба улетают.

— Зелик, ты знаешь, кто приносит маленьких детей? Брайна говорит, что это аист приносит маленьких детей в корзинке. Где же живут все эти дети?

— На небе!

— А когда идет дождь?

— Когда идет дождь? Не знаю! Наверное, они прячутся, когда облака спускаются к Висле напиться.

— А аист, который стоит на лугу, может принести детей?

— Конечно!

— Зелик, а если я очень захочу, аист принесет мне ребеночка?

— Конечно! — Зелик развел руки. — Целую кучу детей!

Второй аист, чуть поменьше, с белым, словно выбеленным известкой крылом, медленно спустился вниз. Аист, который стоял посреди луга, он, как будто очнулся, расправил крылья, вытянул длинную шею, защелкал клювом и начал бегать вокруг нее с опущенной головой и кричать: «Кля-кля!» Потом остановился, поднял красный, слегка приоткрытый клюв, в котором держал зеленую лягушку, ласково посмотрел на нее, как будто хотел сказать: «Уж у меня-то жена не умрет с голоду!» и преподнес ей лягушку. Тут у нее перехватило дыхание, она подняла шею, вытаращила глаза и проглотила лягушку, не имевшую ни малейшего желания совершать променад в желудок, а он от большой любви несколько раз клюнул ее, потом засунул голову ей под крыло и стал что-то там искать. Потом он вытащил голову, захлопал крыльями, низко взлетел, описал вокруг нее круг, покрасовавшись гибкой, ловкой шеей, и всегда тихая птица вдруг пропела: «Кля-кля-кве, кля-кля-кве!»

Зелик вытащил ноги из воды.

— Иди домой, Рохл, и принеси яйцо, гнездо сейчас пустое. Быстрее, надевай ботинки!

Рохл радостно обулась, почувствовала себя увереннее и подпрыгнула.

— Ну, чего ты не идешь? — спросил Зелик.

— Мне одной неохота идти!

— Давай я с тобой схожу, хорошо?

И дети, взявшись за руки и подпрыгивая, скрылись в лесу.

Зелик весело подошел к амбару, на котором было гнездо аистов, взял у Рохл яйцо, схватил его ртом и легко, как кошка, стал карабкаться по ровной обмазанной глиной стене. Он схватился за торчавшую балку, выждал немного, как будто пытаясь найти равновесие, и перебросил тело на крышу. Гнездо располагалось на старой деревянной бороне. В бороне лежала корзина, выстланная травой и ветками. В лицо Зелику ударил тухлый запах рыбы, лягушек и цыплят. В гнезде было три больших яйца. Зелик вытащил одно, вместо него положил гусиное и уже хотел было слезть с крыши, как вдруг появились оба аиста и понеслись, расправив крылья, прямо на Зелика. У Зелика еще было время спрыгнуть, но он так испугался, как бы аисты его не заклевали, что застыл на мгновение, держа яйцо обеими руками.

Рохл завизжала:

— Зелик, прыгай!

Зелик скорчился, заслоняя лицо обеими руками, как человек, ожидающий удара, и заскользил с крутой крыши.

Аист, пролетая, вытянул свою длинную шею, нацелившись острым клювом Зелику прямо в лицо. Зелик уклонился от клюва, удар пришелся в плечо, и Зелик камнем свалился с крыши. Яйцо разбилось и обдало Зелика желтой жижей.

Рохл, подумав, что Зелик, конечно же, умер от удара, стала рвать на себе волосы, упала рядом с ним на колени, обхватила его обеими руками, стала его целовать и причитать:

— Зелик, милый, скажи, тебе больно? Это я во всем виновата! Зачем я принесла это яйцо?

Когда Зелик пришел в себя после удара, он почувствовал боль в плече и вспомнил, что его клюнул аист. Рохл, увидев, что из-под куртки течет кровь, схватилась за голову.

— Ой, мамочки, кровь!

И она снова упала на колени рядом с Зеликом и стала его упрашивать:

— Зелик, милый, пойдем к нам, Брайна тебе что-нибудь приложит, она, не дай бог, никому не расскажет, вот увидишь, прошу тебя, Зелик, пойдем!

Она поцеловала его и расплакалась:

— Все из-за меня!

Зелик, увидев, что над ним плачут, не на шутку испугался, забыл про боль и встал.

— Вставай, Рохл, пойдем к воде, ты мне смоешь кровь, хорошо? Не плачь, ничего мне не сделается! Мне, бывало, доставалось и посильней, и все заживало.

— Ты сердишься, Зелик?

— Нет!

— Ты хочешь, чтобы мы всегда были друзьями?

— Конечно хочу!

— Видишь, как я тебя люблю, — сказала Рохл, поймала ртом свою руку выше локтя, зажмурилась и так сильно себя укусила, что ее зубки окрасились выступившей кровью.

Они замолчали и по толстым, сухим веткам, которые ломались под их ногами, пошли к Висле.

Рохл как маленькая мама стала нянчиться с Зеликом. Она сняла с него куртку, потом стянула рубашку, совершенно забыв, что нельзя смотреть на раздетого мальчика, взяла свой белый передничек, намочила его в холодной воде и обтерла Зелику рану. Зелик, не шевелясь, стоял на четвереньках как Раненый зверек и наслаждался тем, что Рохл с ним нянчится. Обтерев рану, она выстирала передничек, хорошенько его выжала, положила Зелику на рану и, забравшись вместе с ним в кусты, в тень, велела ему лечь лицом ей на колени, чтобы рана немного подсохла.

Зелик подчинился и тут же уснул у Рохл на коленях.

Рохл все время приподнимала передничек — смотрела, подсыхает ли рана. Рана, однако, кровила — у Рохл защемило сердце, и она тихонько заплакала. И так, заплаканная, с красными опухшими глазами, Рохл положила голову на листья и тоже заснула.

Аистиха все утро не отходила от гнезда — смотрела, как ее детки выклевываются из яиц.

Он был взволнован, парил над гнездом со странными криками, то и дело что-нибудь ей приносил и стремительно расхаживал по крыше амбара, прижав скорченную шею к крыльям.

Она издала странное «клю-клю». Он подлетел, расправил крылья и уселся рядом с гнездом. На мгновение он будто растерялся и глянул на нее, а она пристыженно опустила голову, как будто умоляла: «Честное слово, я не виновата!» Из расклеванной скорлупы яйца выкатился маленький гусенок. Он почувствовал, что все в ней задрожало, бросился на нее и стал клювом выдергивать ей перья. Но она только ниже наклоняла голову и ближе придвигалась к нему, совсем не сопротивляясь. Все в ней просило: «Лучше ударь!»

Он клюнул гусенка, схватил его за голову и швырнул вниз с амбара. Потом стал разорять гнездо клювом и лапами, уже не оглядываясь на нее, еще немного постоял и улетел.

Она выпрямилась, стала точить клюв о зубья бороны, думая о том, что для нее все кончено и что он полетел позорить ее перед всей стаей.

Она подняла ногу, стала еще усерднее точить клюв о борону и плакать на свой лад. Она была уверена, что вины нет в том, что с ней случилось такое несчастье, что она все расскажет им, старейшинам стаи… Она им покажет двух деток, настоящих аистят, с красными лапками и красными клювиками… И она снова расплакалась.

Зелик с Рохл сидели на плоту.

— Знаешь что, Рохл?

— Что?

— Теперь я смогу плавать точь-в-точь как утка.

— Как это?

— Я надрежу себе пальцы…

— Не делай этого, слышишь, Зелик! Иначе я, честное слово, навсегда с тобой поссорюсь, навсегда!

— Погоди! Выслушай сначала!

— Не стану.

— Понимаешь, я возьму перепонки с гусиных лапок, вставлю их между пальцами и крепко привяжу, пока они не врастут, а потом…

— А кровь не будет идти? — перебила его Рохл.

— Конечно, не будет! Офеля научила меня, как надрезать себе палец острым ножом так, чтобы кровь совсем не шла, у нее же мама колдунья!

— Разве ты не в ссоре с Офелей?

— Конечно, в ссоре! Знаешь, Рохл, у Офели есть такая трава, что стоит ее лизнуть, как сразу заснешь на сутки. Не веришь? Честное слово!

— Ну конечно, есть у нее!

Они немного помолчали.

— Зелик, а правда, что мама Офели ходит в обувке из человеческих жил?

— Еще бы! Знаешь, а еще ее мама умеет превращаться в соломинку и прятаться в самой маленькой щелочке! Она же настоящая колдунья!

Тихая Висла запузырилась. От пузырей расходились круги. Круги росли, сливались друг с другом, становились все больше и больше, и всегда тихая Висла, обычно похожая на хрустальное зеркало, снова как будто застыла, усыпляя все вокруг.

Мимо порхнула ласточка. Увидев других ласточек в воде, она застыла от удивления и окунула клювик в воду — Висла запузырилась снова.

Зелик рассказывал, что под Черным камнем в стеклянном дворце живет Ванда, царица Вислы. Летом, в самую жару, когда Висла мелеет, Ванда вместе со своими сестрами забирается на камень и заманивает к себе маленьких детей. Она уже трижды хотела его схватить, но он знает такое заклинание, стоит его произнести, как вокруг него тут же вырастает огненный круг, и Ванда не может до него добраться.

— Зелик, а зачем Ванде столько детей?

— Зачем ей они? Она целует их до тех пор, пока они не испустят дух, а потом съедает их сердце!

Дети увидели, как большая стая аистов опустилась на остров посреди Вислы.

— Это они собираются свадьбу справлять, — сказал Зелик и повернулся к Рохл. — Давай поплывем туда на лодке.

Зелик отвязал лодку от плота. Рохл осмотрелась, не видит ли их кто-нибудь из домашних, и радостно прыгнула в лодку.

Рохл, поглядев на то, как маленькие блестки на воде сливаются и, поглощая друг друга, слепят глаза, обрадовалась и как-то странно вскрикнула.

Они доплыли до острова, вытащили лодку и сами выбрались на траву.

Аисты выстроились полукругом. Пара аистов постарше, как два почтенных обывателя с заложенными за спину руками, расхаживала в центре круга. Прилетел держа в клюве мертвого гусенка, и поднес его пожилой паре — нате, глядите!

Старые аисты осмотрели гусенка, обнюхали, покивали своими длинными шеями, переговорили по-своему, и два аиста улетели.

Скоро аисты вернулись с ней. Посланцы с помощью «клю-кля, клю-кля» передали ее доводы. Аисты снова посовещались, зашумели, столпились, расстроив круг, и издалека казалось, что это чудище с десятком склоненных голов стоит, широко расставив ноги, посреди Вислы и кричит: «Клю-клю, кля-кля!»

Аисты окружили ее. Он подошел первым и клюнул свою женушку прямо в голову, и со всех сторон к ней потянулись длинные шеи с открытыми клювами, в воздухе закружились перья, и птицу разорвали на кусочки.

Свечерело. Рохл сидела и плакала, зная, что это они с Зеликом во всем виноваты. Зелик дернул ее:

— Вставай, Рохл, поедем домой.

Они забрались в лодку. Тяжелые облака вдруг стали отделяться от Вислы, встали стеной, похожей на развалины, и стало совсем темно. Молния подожгла Вислу. Рохл растерялась от вспышки света. Ослепленная, забыв о том, что она в лодке, Рохл вскочила. Громыхнул гром, будто раскололся каменистый берег, и хлынул ливень.

Рохл в лодке не было. Зелик скинул куртку и бросился в воду, ища ее, но Рохл пропала.

Висла штормила.

Черные валы как разъяренные звери с пеной в пасти вставали на задние лапы, ревели и бросались на Зелика. И молнии, похожие на огненные ленты, со всех сторон слепили глаза. Лодка была уже далеко от него, ее саму по себе несло по Висле. Вал поднял его, и Зелик почувствовал, что ему стало легче, он расслабил руки и ноги и увидел, как к нему плывет дворец с зелеными огоньками. Ванда, окутанная белесыми молниями, висит в воздухе. Она зовет его к себе, показывает ему Рохл, посылает ему молнии, и молнии, похожие на длинные языки, становятся все тоньше. Молнии щекочут, целуют, жгут, и вот над ним уже стоит мама, выжимает лимон на сахар и кладет сахар ему в рот. Вдруг Ванда распускает свои водяные волосы, волосы тянутся к нему, опутывают, сквозь них как сквозь тысячи желобков струится вода и гасит молнии, Зелику становится хорошо, так хорошо, и он плывет.