Фатерлянд

1. Девять коммандос

1 апреля 2011 года

Сразу после заката Хан Сон Чин и восемь офицеров Сил специального назначения под его командой заняли места на судне. Помимо их корабля с японским названием «Атаго-Ямасиро Мару» соединение насчитывало еще двадцать судов, которые должны были служить приманкой. На первый взгляд, «Атаго-Ямасиро» являлся обыкновенным рыболовецким траулером, однако на палубе размещался замаскированный крупнокалиберный пулемет, а корпус был выполнен из броневой стали. В машинном отделении, оборудованном движком на восемьсот лошадиных сил, переборки обшили панелями, за которыми спрятали ручное оружие, взрывчатку и две надувные лодки. Инструктор Кан Ток Сан рассказал, что за последние два года в качестве «приманок» для подготовки миссии Республика задействовала более двух тысяч катеров и лодок. Кан был из Политбюро, Хан Сон Чин служил в Управлении легкой пехоты Сил специального назначения.

Вообще, Кан не особо распространялся на тему судов — «приманок», однако и так было ясно, что и Агентство национальной безопасности, и Мобилизационное управление Народной армии с Отделом разведки, и командование Западным флотом, и даже береговая охрана получили приказ о предоставлении имеющихся в наличии плавсредств. Ежедневно в течение двух последних недель суда одновременно выходили из разных портов и направлялись в сторону японских территориальных вод. День ото дня их количество менялось от семидесяти до десяти единиц. Задача заключалась в усыплении бдительности японской береговой охраны и Сил самообороны после серии ложных тревог.

— Они не обратят на вас ни малейшего внимания, — сказал на прощание Кан, и его лоснящаяся физиономия расплылась в улыбке.

Капитан судна сам стоял за штурвалом, то и дело бросая взгляд на экран радара. Хан не знал ни его имени, ни звания. На вид капитану было около сорока. Кроме него и Хана, на мостике площадью всего в пару теннисных столов находились первый помощник капитана и Ким Хак Су.

Хан любовался морской гладью, терявшейся в ночном мраке; палуба, потолок и стены рубки также сделались черны. Небо затянуло плотными облаками; на родном берегу, уходящем из виду, не было ни единого огонька. Корабли сопровождения растворились в ночи. Дул легкий ветерок, волнение почти отсутствовало, так что даже в открытом море ход едва ощущался. Хан подумал, что спокойное море — доброе предзнаменование, но тотчас же отогнал эту мысль. Эмоции всегда мешают работе. Хотя Хан неоднократно участвовал в секретных операциях, включая работу по обеспечению безопасности на ядерных объектах и диверсии в демилитаризованной зоне, на этот раз ему впервые предстояло действовать на вражеской территории. Его ум был спокоен, словно ровная поверхность вод. Под его началом находились самые отважные, отлично подготовленные и готовые ко всему оперативники.

Ким Хак Су, его заместитель, был младше Хана на два года. Во время недавнего тренировочного курса он отметил свой тридцать седьмой день рождения и даже получил подарок от самого Великого Руководителя — перьевую ручку и сладости. Хан всегда был довольно жестким бойцом и был уверен в своих качествах как боксера, так и мастера кёксульдо[12], но даже он не хотел бы иметь дело с Кимом в качестве противника. Основой техники в кёксульдо являлся удар кулаком, причем смертельный, а Ким был непревзойденным мастером. Выше среднего роста, он всегда смотрел прямо, в упор; тонкий нос свидетельствовал о некоторой чувственности, что, впрочем, компенсировалось квадратной нижней челюстью и шрамом от удара штыком, который шел от глаза до виска. Отец Кима входил в состав офицеров службы ПВО в Пхеньяне, а мать преподавала музыку во Дворце детского творчества в Мангёндэ. Как заместитель, Ким был незаменим: здравомыслящий, смелый, бесконечно преданный руководству и Республике, и, кроме того, он бегло говорил по-японски. Если и был у него изъян, так это педантичность, доходящая до перфекционизма, что делало его беспощадным в отношении любого проступка подчиненных. Ким обладал вспыльчивым нравом и, не раздумывая, обрушивал законное возмездие на головы провинившихся.

Капитан посмотрел на часы: судя по всему, они должны были войти в южнокорейские территориальные воды через три часа, а через шесть — дойти до Японии. От морской границы до Фукуоки не более полутора часов хода. К точке назначения они прибудут в точно рассчитанное время, команда наготове. А пока надо проверить оружие и проработать некоторые отдельные моменты предстоящей операции.

— Идемте, — сказал Хан.

Его заместитель кивнул. Когда они выходили из помещения рубки, капитан и первый помощник встали по стойке «смирно» и взяли под козырек. Они ничего не знали о миссии Хана и его подчиненных, однако уважение к служащим Сил специального назначения испытывали не только военные, но и вообще весь народ КНДР. Во время продовольственных кризисов рисом и мясным бульоном снабжался только спецназ. Об этом было известно всем, но никто не роптал. Недовольство главным образом было направлено на местных партийных чиновников и их секретарей — на кого-то обрушивался гнев народных масс, а кого-то подвергали репрессиям сами власти. Но коммандос оставались неприкосновенными. Люди знали об их суровой, смертельно опасной службе. И все прекрасно понимали, что именно спецназовцы представляют собой ключевой фактор в защите дела Революции, от которого зависела судьба Республики.

Хан Сон Чин и Ким Хак Су спустились по крутому и узкому трапу. На полпути Ким вдруг остановился и стал рассматривать подошву своего ботинка.

— В этих ботинках такое ощущение, будто идешь босиком, — заметил он.

Хан чувствовал то же самое. Для операции им выдали не штатные шнурованные берцы, а обувь с прорезиненной подошвой южнокорейского производства. Ботинки не ощущались на ноге, подошва амортизировала давление стопы, отчего шаги получались почти бесшумными.

— Никогда еще не видел таких, — отозвался Хан.

Он вдруг поймал себя на том, что никак не может перестать думать о своих двух сыновьях. Они уже ходили в школу и были точь-в-точь, как сам Хан в этом возрасте, — сильными и неугомонными. Больше всего им нравился футбол, и каждый вечер они возвращались домой перемазанные с ног до головы. Мать ругалась и требовала, чтобы ребята взялись за ум и начали нормально учиться, но сыновья почти всегда пропускали ее нотации мимо ушей. И вот теперь Хан представил своих парней в таких же ботинках, как у него, и увидел их изумленные и одновременно довольные физиономии. Но он прекрасно понимал, что больше никогда не увидит своих детей. Он был готов отдать жизнь за Республику, а характер миссии вполне предрасполагал к такому исходу. Впрочем, даже если ему и посчастливится выжить, он никогда не сможет вернуться на Родину.

Шум работающего двигателя проникал в помещение кубрика. Запах топлива и вибрация свидетельствовали о том, что судно продолжает идти вперед к точке назначения. Кто-то из людей смотрел в иллюминатор, кто-то читал при тусклом свете аварийных ламп или просто сидел, думая о своем. Когда Хан и Ким вошли, все присутствующие вскочили с мест и вытянулись, приветствуя старших по званию. Ким по привычке вскинул руку, но Хан спокойно скомандовал: «Вольно» — и заметил, что с началом миссии можно обойтись без особых формальностей.

В тесном кубрике были койки, привинченный к палубе столик и диван, на котором могли уместиться четверо. Коммандос, по-прежнему напряженные, присели на краешках коек. Посерьезневшие лица застыли в ожидании, колени плотно сдвинуты, руки опущены по швам, спины выпрямлены. Справа разместились люди из 907‑го батальона Восьмого корпуса, слева на Хана смотрели бойцы Отдела госбезопасности.

— Говорить друг с другом только по-японски, — приказал Хан на том же языке.

Ответом на его слова были хмурые и смущенные взгляды. Справа от себя Хан заметил тридцатидвухлетнего Чхве Хён Ира из Тонгчона, что в провинции Канвондо. На Чхве были светло-зеленая футболка, джинсовая куртка и, собственно, джинсы. Такой стиль одежды не очень гармонировал с его внешностью. На одной щеке мужчины красовался шрам от удара ножом, на плечах бугрились могучие мышцы, накачанные за многие годы тренировок. Джинсовая куртка (он надел такое первый раз в жизни) делала его похожим на медведя в костюме.

Чхве поднял руку и спросил на корявом японском, зачем им сейчас это нужно. Хан понял, что с грамматикой у него полный швах, но в чем конкретно проблема, он и сам вряд ли мог сказать. Получив назначение на эту спецоперацию, Хан попытался было усовершенствовать свое владение японским и даже прочитал несколько современных романов, которые достал для него профессор Пак Ёнсу в библиотеке Университета имени Ким Чен Ира. Но ни Хан, ни кто-либо еще из команды так и не смог существенно продвинуться в разговорном языке. Их бывшие соотечественники из Чхонрёна не были допущены к участию в операции, а кроме них, никто из корейцев не знал сленга. Более того, операция была настолько секретная, что Хан узнал о некоторых ее деталях только после того, как «Атаго-Ямасиро Мару» вышел в открытое море. До этого задание разъяснялось лишь в общих чертах-проникнуть в город на побережье острова Кюсю и взять под свой контроль его часть.

Теперь, в свете более подробных инструкций, Хан знал, что до момента фактического захвата его команда должна выдавать себя за южнокорейских туристов. Установив контроль над определенной территорией, люди Хана должны были контролировать заложников и отдавать им указания на японском языке. Проблема заключалась в том, что Хан владел только официальным, но не разговорным языком. Он не умел объясняться просто, а именно это и требовалось, чтобы отдавать быстрые и ясные приказания.

— Хорошо, — сказал Хан. — Можешь говорить по-корейски, если тебе удобно.

Помимо проблемы языкового барьера, с момента последнего инструктажа Хана мучил еще один вопрос, который он не мог разрешить. После того как операция была согласована, он и его бойцы немедленно приступили к тренировкам. Кроме ускоренных курсов японского языка они практиковались в стрельбе из револьверов, винтовок, РПГ‑7, оттачивали приемы кёксульдо, а также разбирались в особенностях вооружения Сил самообороны. Они внимательно изучили план Фукуоки, карты островов Кюсю, Сикоку и западной оконечности Хонсю, подержали в руках японские монеты и банкноты, поняли, как обращаться с местными таксофонами и мобильниками, как регистрироваться в отелях и пользоваться общественным транспортом, и даже освоили более легкие и короткие японские палочки для еды. Но вот чему они так и не научились — раскованной манере поведения своих южных соседей. На это просто не хватило времени, да и инструкций таких не существовало. Они умели убивать людей и взрывать здания, но никто в Республике не мог научить их вести себя, как беззаботные туристы из страны марионеточного режима.

— Мне не важно, о чем вы будете говорить, — сказал Хан. — Главное, говорите хоть что-нибудь! В конце концов, от вас только и требуется, чтобы сойти за южан!

На него уставилось восемь пар темных глаз. Коммандос еще больше напряглись, взгляды преисполнились еще большей серьезности, брови сомкнулись на переносице, губы непроизвольно подергивались. Вот в чем действительно кроется проблема, подумал Хан, — у них отсутствует само понятие дружбы. Не то чтобы они никогда не испытывали нечто подобное — просто забыли, на что это похоже. Они не способны вести непринужденную беседу или подначивать друг друга. Чтобы сойти за южнокорейских туристов, надели на себя модные рубахи и куртки, но, по сути, остались мастерами рукопашного боя, головорезами, и никакая одежда не могла скрыть этого. В принципе, их можно было принять за профессиональных атлетов, если бы не шрамы от ножей и штыков, которыми были щедро украшены Ким Хак Су, Чхве Хён Ир или, например, Чан Пом Су. И да, эти бдительные, настороженные взгляды…

А еще они никогда не улыбались. За три месяца тренировок максимум, что смог увидеть Хан, так это мимолетную ухмылку. И хотя бойцы не подозревали об этом, от них исходило ощущение грубой силы. Тут даже не надо было быть японцем, чтобы отнестись с подозрением к такой компании, прогуливающейся по улице. С тем же успехом они могли бы носить на себе рекламные щиты с надписью: «Настоящие коммандос». Да тут и щитов не надо.

Великий Руководитель сам установил правило, согласно которому солдаты не должны иметь дружеских привязанностей. Для достижения этой цели применялись два способа: предельная суровость, даже жестокость в процессе тренировок, немыслимые для обычного человека; это не оставляло ни сил, ни желания для нормального общения. Второй способ заключался в создании атмосферы взаимного недоверия — солдат, не зная, кто из его сослуживцев может оказаться информатором, естественно, не спешил делиться с кем-либо своими мыслями. Этот метод был весьма эффективен в плане предотвращения государственного переворота. Еще одним действенным фактором явился запрет в начале девяностых на обучение за рубежом. В те времена, когда Хан только окончил институт и поступил на службу в Управление легкой пехоты, власти Республики еще отправляли студентов в Советский Союз и страны Варшавского блока. Сам Хан полтора года провел на Украине, став одним из последних «выездных». Когда же Горбачёв установил дипломатические отношения с марионеточным режимом Южной Кореи, а Советский Союз распался, граница закрылась окончательно. Учеба за рубежом, как полагали власти, содействовала укреплению товарищеских отношений между студентами; теперь же установить более или менее прочный контакт с другим человеком можно было, лишь вступив в подростковую банду.

— Да что ж такое?!. — воскликнул Хан, не дождавшись реакции от подчиненных. — Вы что, даже не можете поговорить друг с другом?

В дальнем углу тяжело вздохнул Пак Мён. Ему исполнилось двадцать девять, родом он был из Пхёнгана, провинция Канвондо. Поскольку его семья принадлежала к партийной верхушке, Пак отучился в Университете имени Ким Ир Сена. Особо отличившись в изучении иностранных языков, после окончания учебы Пак был направлен в Военно-политический университет имени Ким Чен Ира, где продолжил изучать японский и английский языки, а кроме того, теорию и практику диверсионной работы. На нем были коричневый с зелеными вставками свитер и кремового цвета хлопчатобумажные слаксы. Вся одежда, не исключая рубашки и коричневых ботинок с утиными носами, была японского производства. Лицо Пака, с широким лбом и большими глазами, выглядело довольно привлекательно, и ему очень шла дорогая одежда. Хан обратил внимание, что на лбу Пака выступили капельки пота, настолько он был напряжен. Рядом с Паком поместился Чо Су Ём. Ему тоже было трудно дышать, и переносица вся серебрилась от испарины. Судно продолжало двигаться на юг со скоростью сорок узлов, и в воздухе заметно потеплело. Где-то неподалеку должны были начаться южнокорейские территориальные воды. Впрочем, особого дискомфорта такая температура ни у кого из коммандос не вызвала. Это другое — они напряжены.

Тридцатитрехлетний Чо родился в Пхеньяне. Его отец, известный профессор, преподавал в Университете имени Ким Ир Сена иностранные языки и литературу; мать же была ведущим журналистом Центрального агентства новостей. По окончании Литературной академии он поступил в Восьмой корпус, но после трехлетнего пребывания в его стенах перевелся курсантом в Университет имени Ким Хён Джика, названный в честь отца Вождя. Проявив выдающиеся способности, он был зачислен в Военно-политический университет имени Ким Чен Ира, где наряду с иностранными языками и точной стрельбой весьма преуспел в поэзии и художественной прозе. Хан вспомнил, что, когда он познакомился с Чо, тот был уже широко известен как писатель. Чо был высок, строен и обладал глубоким звучным голосом. Внешние уголки его раскосых глаз чуть загибались вверх. Его внешность магически действовала на женщин. Сейчас он был облачен в серую куртку и джинсы, и никакой японец, возможно, не заподозрил бы в нем корейского агента. Несмотря на то что Чо пользовался репутацией сердцееда, это никак не умаляло его достоинств как офицера спецназа. Три года, проведенные в Военно-политическом университете, означали, что он в совершенстве овладел всеми тонкостями диверсионной работы и боевыми искусствами. Конечно, это в полной мере относилось и к его товарищам по оружию — все они легко могли разорвать врага голыми руками.

— Если что-то хотите сказать, так скажите, — мягко произнес Хан, по очереди оглядывая всех находившихся в кубрике.

Судя по всему, Пак и Чо были не единственными, кому сейчас было немного не по себе. К немалому удивлению Хана, даже у Чана Пом Су лоб заметно увлажнился. Чан считался самым юным из студентов, кто когда-либо проходил обучение в Военно-политическом университете. Во время учебы у него открылся настоящий талант диверсанта, словно он был рожден для такой деятельности. Тонкая переносица и узкие губы в сочетании с твердым и спокойным взглядом чрезвычайно подходили его характеру. Чан провел множество операций по поимке перебежчиков и занимался возвращением политических преступников, которые ранее бежали через границу в Китай. Среди политически неблагонадежного элемента он был известен своей безжалостностью — Чан не щадил ни стариков, ни молодых. И вот сейчас, подумал Хан, этот бесстрашный человек сидит здесь, весь окостеневший от внутреннего напряжения.

Единственные, кто не вписывался в общую картину, были две женщины: Ким Хван Мок и Ли Кви Ху, которые сидели слева у дальней переборки. Ким была уроженкой округа Ранэм из провинции Хамгён-Пукто; Ли родилась в Чхонджине. Их лица выражали ту же внимательность и серьезность, что и у мужчин, однако девушки то и дело обменивались взглядами и казались более расслабленными. В них чувствовалось что-то невинно-простодушное. До поступления в Университет имени Ким Чен Ира Ким работала в Службе безопасности железных дорог и в корпусе ПВО Пхеньяна. После она перешла на службу в Разведывательный отдел Управления государственной безопасности. В университете она изучала английский и японский языки, а также финансы и основы предпринимательской деятельности — помимо, разумеется, боевой подготовки. Ким была миниатюрной, с маленькими плечами и обладала огромными, почти круглыми глазами. Она носила челку и благодаря своей миловидности участвовала в выступлениях оркестра Корейской Революционной оперы. Передвигалась она с удивительными ловкостью и скоростью. Выросшая в суровых горах, где ей приходилось охотиться на кроликов, стрелять оленей и вырубать во льду лунки, чтобы поймать сома, на учениях в заснеженных лесах Ким с легкостью опережала мужчин.

Ли Кви Ху подняла руку и по-японски попросила разрешения обратиться. Ли недавно исполнилось двадцать восемь. Окончив школу, она получила назначение в Министерство народной безопасности. Там она настолько хорошо зарекомендовала себя, что, как и Ким, поступила в Университет имени Ким Чен Ира, где проявила способности в изучении японского и китайского языков, а кроме того, в работе с системами электронной коммуникации. Помимо этого, Ли прекрасно разбиралась в вопросах подрывной и диверсионной деятельности. Служила она в Агентстве государственной безопасности и разведки. Среднего роста, гибкая и спортивная, Ли обладала немалым интеллектом. Ее задача в предстоящей операции заключалась в том, чтобы, получив доступ к регистрационной базе данных, собрать, регламентировать и проанализировать демографические данные района Фукуока.

— Не нужно тянуть руку. Что у вас?

Ли встала со своего места и выпрямилась.

— Трудно придумать тему для разговора, когда тебе приказывают говорить.

Хан был в нерешительности. По здравому рассуждению, он понимал, что глупо заставлять людей свободно разговаривать после того, как им неустанно прививалась мысль (не столько словами, сколько действиями) о том, что они не должны иметь ни собственной воли, ни собственных чувств. В их среде значение имело лишь беспрекословное подчинение приказам. Новобранцев, например, было принято привязывать к столбу и в течение нескольких часов сечь прутьями, обвитыми медной проволокой. Старослужащие могли безнаказанно бить их (это поощрялось) — иногда в боксерских перчатках, а иногда и голыми руками. Практиковалось и такое — резиновую камеру от шины привязывали к некоему подобию большой рогатки, натягивали и били ею курсанта по лицу.

В армии было принято два вида «тренировок» для молодых солдат. Первый назывался «мотоцикл»: курсант расставлял ноги, сгибал колени и вытягивал руки вперед, словно держась за руль мотоцикла. В таком положении бедняга должен был оставаться неподвижным в течение часа, хотя уже через несколько минут напряжение в ногах и пояснице начинало причинять страшную боль. Наконец, следовала команда «бегом!» — и курсант со всей мочи должен был бежать прямо на бетонную стену. Если он пытался каким-либо образом смягчить удар, процедура повторялась.

Второе испытание называлось «вертолет». Человека заставляли раскинуть руки наподобие вертолетного винта и крутиться по вертикальной оси. В какой-то момент его толкали на бетонный пол, причем согнуться, чтобы смягчить падение, было нельзя.

Перейдя из Управления в действующий спецназ, Хан неоднократно испытал на своей шкуре, что такое «вертолет». Результатом были выбитые зубы, сломанный нос и неоднократные сотрясения мозга. Иногда боль становилась настолько сильной, что Хан почти терял сознание. Впрочем, на сей счет обольщаться не приходилось — если возникало подозрение, что испытуемый притворяется, его обливали ледяной водой или кололи ему веки иголками. Решивших схитрить подвергали еще более страшным пыткам.

Такого рода «испытания» служили идеальным инструментом подавления воли и эмоций. Для осуществления контроля над человеческим поведением в Республике было разработано множество методов с использованием унижения, боли и страха, причем эти методы одинаково применялись как в отношении к элитным частям спецназа, так и в отношении уголовников, политзаключенных и контрреволюционеров, которые томились в концентрационных лагерях в скотских условиях.

Теперь Хан полностью осознал, насколько он был не прав, приказав подчиненным вести себя открыто и по-дружески. Хоть они и научились подчиняться самым невообразимым приказам, просто болтать ни о чем было выше их сил. Кроме того, понятие дружбы не сводится к простому обмену мнениями. Хан попытался вспомнить, о чем он разговаривал со своими товарищами в детстве и как находил общий язык с русскими и венграми во время учебы в Киевском политехническом институте. В школьные годы он считался законченным хулиганом. После уроков они с друзьями собирались вместе и обсуждали, кто из их недругов заслужил сегодня взбучку. В те времена в молодежной среде был чрезвычайно популярен бокс. Хан и его одноклассники боготворили Чхве Чоль Су, чемпиона категории «в весе пера», и бегали тренироваться в единственный в городе спортзал. И даже после тренировок у них не было иных разговоров, кроме как о Чхве.

Его воспоминания о Киеве были связаны с одним эпизодом. Продолжая заниматься боксом, Хан часто стоял в спарринге со студентом из Анголы. Однажды тот спросил Хана, знает ли он, кто такая Мадонна. Хан ответил, что образ Мадонны — довольно распространенный сюжет в европейской живописи. Анголец расхохотался и показал ему журнал с фотографией американской поп-звезды. Об этой истории узнали другие студенты. Хана стали узнавать, и так, мало-помалу, он приобрел приятелей. Как оказалось, для того, чтобы возникли дружеские отношения, достаточно простого интереса — к боксеру, певице… да неважно, к чему или кому.

— Вам всем, полагаю, известна легенда о Хон Гиль Доне?

Разумеется, думал Хан, эта легенда известна каждому корейцу, хоть южанину, хоть северянину. Чем не повод вызвать общий интерес? Хон Гиль Дон, этакий корейский аналог английского Робина Гуда, был сыном провинциального дворянина и служанки. С самого детства он проявлял способности в боевых искусствах, схожих с практиками японских ниндзя. Он мог летать, внезапно исчезать, становиться оборотнем, перепрыгивать через горы и бегать быстрее ветра. Благодаря таким способностям он сделался настоящим бичом для вельмож и даже для самого короля. Хон Гиль Дон создал отряд из восьми бойцов — двойников самого себя, вдохнув жизнь в восемь соломенных чучел. Ему наконец удалось взять с короля обещание править справедливо, после чего он сам и его восемь воплощений исчезли. Во второй легенде Хон Гиль Дон возвращается и собирает всех бедняков со всего королевства, сажает их на корабли и увозит на неизведанную землю, где беглецы создают новое государство, в котором живут сказочно счастливой жизнью.

— Товарищ Кан, когда разъяснял мне подробности предстоящей операции, сказал, что я должен думать о вас, как о восьми воплощениях Хон Гиль Дона.

Кан Ток Сан и вправду сослался на легендарного героя.

— Операция, которую вы возглавляете, имеет огромное значение для Республики, — сказал он Хану. — Детали ее проведения остаются на ваше усмотрение, но все же я бы хотел обсудить некоторые важные аспекты. Вы с вашими людьми выдаете себя за группу повстанцев, бежавших с полуострова после того, как вас постигла неудача. Партия отречется от вас и сообщит об этом всему миру. После того как ваша команда возьмет место высадки под свой контроль, в течение двух часов мы перебросим туда по воздуху четыре роты Восьмого корпуса в количестве пятисот человек. Командование этими объединенными силами поручается вам. Естественно, и они будут официально считаться повстанцами. О вас, товарищ Хан, будет объявлено, что вы, являясь сторонником «жесткой линии», упорно противодействовали мирному воссоединению с Югом и после провала своих планов были вынуждены покинуть Родину вместе с уцелевшими соратниками. Через девять дней после того, как вы во главе четырех рот Восьмого корпуса полностью овладеете Фукуокой, в бухте Хаката высадятся еще сто двадцать тысяч солдат — тоже из Восьмого. Разумеется, под видом повстанцев. Однако вам следует помнить, товарищ Хан, что, хотя Партия отречется от вас, вы все равно останетесь национальным героем, современным Хон Гиль Доном. Я не преувеличу, если скажу, что вы покидаете родной край для того, чтобы превратить остров Кюсю в то самое сказочное государство, о котором говорится в легенде. Ведь тамошние жители — ремесленники и рабочие — были когда-то насильно вывезены из Королевства Чосон[13]!

Хан спросил его, следует ли его людям отвечать огнем в случае, если японская полиция, Силы самообороны или американские войска станут их атаковать.

— Да, разумеется, — ответил Кан, но тут же добавил, что такого исхода следует, по возможности, избегать. — Через два часа после вашей высадки четыре роты спецназа немедленно возьмут всю территорию города под свой контроль. Начало операции запланировано на субботу, когда, как следует из наших разведданных, члены японского Кабинета министров будут в разных частях страны разъяснять нынешнюю политику властей. Премьер-министр также вряд ли будет в Токио. Так что создать антикризисный штаб за эти два часа им, скорее всего, не удастся. Все, что от вас требуется в данном случае, — вежливо, но непреклонно уведомить японское правительство о том, что в случае противодействия с их стороны вы не сможете гарантировать жизнь захваченным вами заложникам. Это поспособствует тому, что спецназ сможет беспрепятственно десантироваться на побережье. А если Силы самообороны предпримут попытку атаковать, то вам достаточно намекнуть, что в таком случае заложники погибнут в первую очередь.

Фукуока — большой город с населением более миллиона человек, — продолжал Кан. — Так что жертвовать жизнями своих граждан правительство явно не захочет. И, если они не обратятся за помощью, американцы им тоже не подмога. Как говорил профессор Пак Ёнсу, Япония никогда не переживала катаклизмов, связанных с большими жертвами. Нет, битва за Окинаву здесь не пример — тогда японцы просто попали в безжалостную мясорубку войны[14]. Ваша легенда заключается в том, что вы покинули Полуостров с целью создания нового государства, сначала в районе Фукуоки, а впоследствии — на всей территории острова Кюсю, по примеру Хон Гиль Дона. Этого должно быть достаточно. Таким образом, вы освободите целый регион от гнета японского империализма и принесете туда свободу и справедливость. Вы сделаете то, что сделал пророк Мухаммед, завоевав Мекку, что сделали крестоносцы, штурмуя Иерусалим, что сделали солдаты японской императорской армии, вторгшись в материковую Азию, что сделал Гитлер, начав блицкриг, что сделали союзники, одолев нацистов, что сделали США, войдя в Ирак и Афганистан. Так что тема Хон Гиль Дона до сих пор актуальна!

Воспользовавшись паузой, Хан попробовал уточнить:

— Чтобы взять под свой контроль Фукуоку до подхода основных сил Восьмого корпуса, придется взять ее в кольцо имеющимися силами. Но ведь будет всего четыре роты…

— Когда высадится первый десант, вам следует распространить слух о том, что некие коммандос из Кореи, говорящие по-японски и одетые в японскую форму, уже покинули город и направились в Токио, чтобы атаковать Императорский дворец и здание парламента. В этом случае правительство обязательно закроет аэропорты, морские гавани, а также перекроет дороги, ведущие в столицу. Так что значительная площадь окажется заблокированной еще до того, как вы начнете активно действовать. Крупные японские острова никогда не подвергались вторжению неприятеля, и у японцев нет опыта противодействия. Правительство и СМИ сразу же заговорят либо о ракетной атаке со стороны КНДР, либо о попытке захвата ядерных объектов. Разумеется, обострять ситуацию до предела было бы безумием с нашей стороны. Все, что нам нужно, — оккупировать один из внешних островов. Расстреляйте нескольких полицейских, возьмите кого-нибудь из местных жителей в заложники, и вопрос решен — японское правительство сразу начнет плясать под вашу дудку. Неужели они пойдут на то, чтобы уничтожить противника ценой жизни своих же граждан? Нет, конечно.

Слушая инструктора, Хан едва мог унять дрожь. Эта операция войдет в историю. Его не тревожила мысль, что Родина будет считать и его самого, и его людей отступниками. Кан сказал, что их семьи получат особые привилегии. И на самом деле, как только операция была санкционирована и обучение началось, семья Хана была перемещена из Кумхвы в Пхеньян. Со временем его семье обещали предоставить квартиру на проспекте Квангбок, а детей зачислить в одну из столичных школ. Вполне вероятно, что подобные привилегии получит семья каждого из участников операции. Какие гарантии? В любом случае альтернатива такая: либо с позором остаться дома, либо покинуть Родину героем, а что о них будут думать другие — справедливость все равно восторжествует.

Непосредственно перед началом операции Кан звенящим голосом зачитал письмо от Ким Квон Чоля:

— Приветствую вас, товарищи бойцы, верные воины! В тот час, когда вы готовитесь исполнить свою миссию, в вашей груди должна подниматься клокочущая волна гордости от осознания того, что вы отправляетесь прямо в пасть смерти ради вашей единой Родины, для которой не жалел себя наш Вождь и которой наш нынешний Великий Руководитель посвящает себя без остатка! Мы знаем, что ваши сердца бьются и ваша воля крепнет для той же цели. Вы отправляетесь выполнить самые заветные чаяния нашего народа, оставив покой и уют родных домов, и вы никогда не будете забыты Родиной. Приказы, которым вы подчиняетесь, отданы лично нашим дорогим Вождем. Неудача немыслима! Под его высочайшим командованием вы обретете победу и станете великими защитниками идей социализма, Родины и прогресса!

— Что вы думаете? Вы видите себя в роли Хон Гиль Дона?

Хан опустился на диван. Сам звук этого имени вкупе с образом молодого, здорового, розовощекого юноши приподнял ему настроение.

Чхве Хён Ир и Чо Сон Ли вскочили со своих мест и начали мерить шагами кубрик.

— Но Хон Гиль Дон был мальчишкой, — пробормотал Чо, воздевая взгляд к потолку. — А я — взрослый. Я солдат, простой солдат.

Чо был родом из Йонгдана, что в провинции Хванхэдо. Он и Чхве были исключением в команде, поскольку не происходили из высшего класса. Отец Ли Кви Ху, например, считался выдающимся инженером, Чан Пом Су родился в семье капитана Корпуса ПВО Пхеньяна, родитель Ким Хван Мок учился в Москве на врача, а мать была дочерью героя Революции, который приходился дальним родственником Кан Пан Сок — матери Вождя. В отличие от них, Чхве родился в семье небогатого фермера, а Чо был сыном повара. С политической точки зрения, их родословные были безупречны, но все же происхождение давало о себе знать. Чо слыл отчаянным солдатом — во всех смыслах этого слова. Он отлично зарекомендовал себя во время учений в горах; и при этом было известно, что он неоднократно шалил с женщинами на окраинах Пхеньяна.

— Никто и не говорит, что ты и есть Хон Гиль Дон, — заметила Ким, обхватив колени руками. — Командир выразился иносказательно.

— Это точно, — отозвался Чхве. — Какой там Хон Гиль Дон, когда он девок тащит в кусты.

Чо на мгновение залился краской, и Хану показалось, что разговор может принять нехороший оборот. Но Чо вздохнул, почесал голову, словно пойманный на озорстве ребенок, и все рассмеялись.

— Ну, я, конечно, не могу сказать, что совсем без греха. Однако дело не во мне, а в том, что женщин в Республике больше, чем мужчин. Самые красивые перебираются в Пхеньян, а остальным что? На Пхеньянской прядильной фабрике и на текстильном заводе процентов восемьдесят незамужних женщин. Что за жизнь у них — ни любви, ни секса! А я даже не пользовался своим положением. Ну, приглашал на пикник иногда, брал рис, кимчи, бобовую пасту, мясо и все такое… А ведь с продовольствием одно время было очень туго, вот они и пытались отблагодарить меня, чем могли. Я никого не заставлял.

Дед Чо был рядовым солдатом. В одном из сражений он накрыл своим телом гранату, чтобы спасти офицера. Семья погибшего была особо отмечена. Отец Чо, в свою очередь, пошел служить в спецназ, в 91‑й батальон Первого корпуса, который напрямую подчинялся Комитету национальной обороны и в обязанности которого входила охрана гостевых домов, где останавливалось военное руководство, а также проведение диверсионных и шпионских операций на территории других государств. Потом он выучился на повара. Должность давала ему доступ в гостиницы на окраинах Пхеньяна, находившиеся под управлением Министерства культуры, и там он проводил время с самыми красивыми женщинами, свезенными в столицу со всех уголков КНДР. Однако «свободное времяпрепровождение» негласно ограничивалось месячным сроком. Отец Чо срок этот неоднократно превышал, за что был привлечен к ответственности. В Республике адюльтер приравнивался к преступлению, и идти против правил мог только полный идиот либо маньяк. Чо не был ни тем, ни другим, хотя не отказывал себе в плотских удовольствиях, и ему, как и остальным, посчастливилось получить первоклассное образование.

Вырвавшееся откровение Чо разрядило напряжение, возникшее в кубрике; разговор потек свободнее. Ким Хван Мок заметила, что их миссия больше напоминает ей «Историю пятнадцати юношей», чем легенду о Гиль Доне, и все с ней согласились. Эту историю рассказывал детям сам Вождь во время антияпонского восстания. Позже рассказы превратились в роман, сюжет которого заключался в следующем. Пятнадцать юношей и девушек берут напрокат лодку, чтобы поплавать под парусом. По пути домой они попадают в шторм, и их относит далеко от родных берегов на необитаемый остров близ Полярного круга. Чтобы выжить, им приходится преодолеть множество трудностей: построить дом, приручить северных оленей, охотиться на тюленей, чтобы обеспечить себя едой, одеждой и жиром для освещения жилища. Им удалось поймать перелетную птицу, к ноге которой ребята привязали записку с просьбой о спасении. От болезней они собирали целебные травы, из красной глины научились выделывать керамическую посуду, а также освоили способ выпаривания соли из морской воды. В течение долгого заточения на острове среди поселенцев начался раздор, однако их предводителю удалось восстановить мир и согласие. В конце концов им удалось построить новую лодку, пересечь холодное море и добраться до дома.

«Действительно, — подумал Хан, — эти пятнадцать юнцов, что пытались выжить на необитаемом острове, куда лучше воплощают цель и смысл нашего задания, нежели Хон Гиль Дон…»

Потихоньку люди расслабились и принялись болтать о разных разностях: только что услышанном рассказе, Южной Корее, сексуальных излишествах, о Японии…

— Скоро отбой, — напомнил Хан.

Раздался согласный гул голосов, но уже никто не вытянулся в струнку.

Коммандос начали превращаться в настоящих свободных людей.

2. Папайя без косточек

2 апреля 2011 года

Чан Пом Су проснулся за пять минут до побудки. Иллюминаторы были темны — солнце еще не всходило. Неподалеку резали волны несколько подобных «Атаго-Ямасиру Мару» траулеров, но большая часть судов сопровождения держалась поодаль. До восхода оставалось еще два часа, но на судне уже никто не спал. Вообще, для того, чтобы служить в спецназе, требовалось особо обостренное чувство времени. На учениях бойцы привыкали спать ровно столько, сколько приказано, — пять часов, например, и ни минутой дольше. На марше солдаты должны были уметь использовать все возможное время, которое отводилось для сна на получасовых привалах, случись они при испепеляющей жаре, на пронизывающем холоде или среди туч болотных комаров. Спецназовцы умели заснуть на десять секунд даже на ходу. В горах, когда надо было пробираться через снежные завалы, такое умение помогало остаться в строю. Стоило поспать чуть дольше, и боец мог упасть — организм, долгое время лишенный нормального сна, просто прекращал все свои функции. Обычную физическую усталость можно было преодолеть, улегшись на землю, но для активной работы мозга необходим был именно сон — в противном случае из-за накопившейся усталости сильно снижалась способность концентрировать внимание.

Сполоснув лицо в раковине у изголовья, Чан надел футболку с изображением американского мультяшного героя, носки с каким-то непонятным логотипом в виде маленькой курительной трубки, розовую хлопчатобумажную рубашку, джинсы с кожаным ремнем (в Республике их называли «американские брюки» и продавали по баснословной цене), светло-зеленую ветровку и кроссовки «Найк». В запасе у него оставалась еще пара футболок, трусы и комплект носков. Остальное добро, лежавшее в голубом рюкзаке южнокорейского производства, заключалось в бельгийском пистолете, небольшом чешском автомате и четырех ручных гранатах. Помимо смены белья и оружия коммандос полагались солнечные очки, маленькие бинокли, носовые платки с цветочным рисунком, китайские реплики часов «Сейко», кожаные бумажники с долларами и иенами, поддельные южнокорейские паспорта, по пять пачек японских сигарет, одноразовые зажигалки и японские мобильники. Для женщин также предусмотрели косметички и карманные зеркальца. В качестве наглядного пособия для не умевших краситься Ким и Ли к косметичкам прилагались еще и фотографии накрашенных девиц, однако все равно правильно нанести макияж оказалось очень нелегким делом.

Вскоре к бойцам спустился Ким Хак Су, чтобы объявить о том, что судно вошло в японские территориальные воды и до точки назначения осталось не более четверти часа.

Чан вышел из рубки на палубу, где несколько из его солдат в полной экипировке уже ждали момента высадки. Чхве Хён Ир курил сигарету. Он что-то сказал Чану, но его голос утонул в шуме работавшего двигателя. Чхве жестом предложил отойти, и оба перешли на другой борт.

Хан огляделся, и у него перехватило дыхание. В предрассветном сумраке впереди тянулся наклонный берег, усыпанный огнями в легкой дымке. Это зрелище напомнило Хану Млечный Путь, которым он любовался в детстве в деревне. Позже, уже по делам службы, охотясь за политическими преступниками, он часто бывал в китайских приграничных городах, где также поражался их освещением. Но этот вид превосходил все. Хан никогда еще не видел такого множества огней. На сколько хватало глаз, тянулись здания, почти полностью залитые ярчайшим светом. На крышах самых высоких из них трепетали оранжевые пульсирующие вспышки. Сердце Чана бешено колотилось, в горле пересохло. Ему казалось, что его медленно затягивает в объятия светящегося исполина.

— Вот она, Фукуока.

Подошла Ким и с открытой неприязнью воззрилась на сияющий берег. Следом за ней появилась Ли. Ее волосы развевались на утреннем ветерке, и Чан вдруг ощутил легкий аромат духов. В Республике такого парфюма не делали. Запах был очень нежен и не много успокаивал взвинченные нервы. Лицо Ли оставалось совершенно бесстрастным, тогда как Ким смотрела на чужой берег с тлеющей ненавистью в глазах. Ее дед, едва перешагнув порог своей юности, присоединился к партизанскому отряду в Маньчжурии. Во время рейда на Почхонбо он попал в плен, был подвергнут пыткам и убит японцами. Его сын, отец Ким, научил ее смотреть на японцев, как на расу недочеловеков. И вот теперь перед ней плыл их город, отражаясь в глазах. Чану подумалось, что он тоже должен испытывать то, что переживает сейчас Ким. В конце концов, они пришли сюда, чтобы убивать людей, по милости которых дорогое Отечество было разделено на две части и которые все еще могут отважиться на вторжение.

Прибрежные огни выглядели умиротворяющими и безобидными — возможно, из-за теплого мягкого воздуха и ласкающего ветра. Свет казался каким-то нереальным, призрачным, отчего Хану на мгновение показалось, что он все еще спит. По левому борту лежал остров, связанный с Фукуокой длинным мостом. И хотя еще было только четыре часа утра, цепочки автомобильных огней тянулись в обоих направлениях.

Судно миновало мост, оставив по правому борту еще один остров. Машина сбавила обороты, и «Атаго-Ямасиру Мару» тихо подошел к третьему острову. Остров, как они знали, был популярным местом отдыха. На дальнем конце острова находится пирс, от которого через бухту Хаката днем каждый час отходили паромы. Им предстояло выдавать себя за южнокорейских туристов, переночевавших в гостинице на острове, а теперь возвращающихся в город.

Судно вошло в бухточку и стало швартоваться у пирса, защищенного L-образным волнорезом. Судя по всему, здесь находилась стоянка прогулочных яхт и лодок. Бухту ограничивал поросший лесом мыс, гребень которого скрыл огни Фукуоки. Все вокруг тонуло во мраке. Согласно информации, полученной на инструктаже, население острова составляло около тысячи жителей. Здесь были две школы, три гостиницы, пять общественных уборных, и дежурило одно такси. Наибольшее количество туристов прибывало сюда осенью, в сезон цветения космеи; летом же на острове проводился музыкальный фестиваль под открытым небом. Весна считалась лучшим временем года для рыбалки, поэтому Чан и еще трое коммандос прихватили с собой удочки для пущей маскировки. Ким накинула на плечо ремень корзины для рыбы, а Хан, Ким Хак Су и Чхве Хён Ир несли длинные тубусы, в которых были спрятаны гранатометы.

Ветер стих, и поверхность воды сделалась гладкой, словно зеркало. Застывший воздух был ни тепл, ни прохладен. Команда быстро покинул борт «Атаго-Ямасиру Мару». Чан прыгнул на пирс с легкостью мальчишки, перескакивающего лужу. Он даже не осознал, что его ноги ступили на чужую, вражескую землю. Из темного леса донесся крик какой-то птицы. Когда глаза привыкли к темноте, коммандос огляделись. Деревянная пристань была слишком узкой, а доски крайне неровными, однако не могло быть и речи, чтобы воспользоваться карманными фонарями.

Осторожно переступая по ненадежной поверхности, Хан повел группу за собой. Когда они прошли несколько метров, Чан услышал шум отходящего судна и, обернувшись, увидел белый кильватерный след. Внезапно он ощутил легкую дурноту, а ноги словно бы отнялись на время. Сердце сбилось, затихло и снова ритмично заколотилось. Чан приложил руку к груди, испугавшись, что его замешательство заметят остальные бойцы. Не то чтобы он сильно переживал за свое состояние — самая обычная аритмия, ничего особенного, но все же этот эпизод заставил почувствовать себя игрушечным роботом, у которого сели батарейки. Раньше Чан не испытывал ничего похожего. Скорее всего, подумал он, дело в съеденной накануне консервированной треске.

Он засомневался, стоит ли рассказать о своем состоянии командиру, но тут заметил, как дрожат ноги у шедшего впереди него бойца. Это был Чхве. Чан еще раз вгляделся — действительно, так и есть, дрожат…

Про Чхве рассказывали, что однажды во время учений в Пхёнсане он вместе с товарищами выбрался после отбоя из казармы, чтобы совершить двадцатикилометровый марш-бросок в одно заведение. По пути они затарились едой и выпивкой и по прибытии устроили такой дебош, что в дело вмешался военный патруль. Чхве в ярости избил троих патрульных, да так, что они не подавали признаков жизни, и вернулся в казарму.

Все спецназовцы для укрепления рук и пальцев проходили специальную тренировку, которая заключалась в нанесении ударов по сырым бобам адзуки, насыпанным в ведра, — правой, левой, правой, левой, — до тех пор, пока пальцы не превращались в кровавое месиво. Некоторые от боли падали в обморок. Через неделю занятий ногти на руках отпадали. Однако привыкшие ко всему солдаты дожидались, пока ногти отрастут заново, и после переходили на песок. Набившийся под ногтевые пластины песок вызывал боль другого рода, однако от этого никто уже чувств не лишался. Ежедневные часовые тренировки продолжались год, после чего на смену песку приходила галька. Здесь нужно было быть осторожным, чтобы не сломать кости. Через два года занятий пальцы натренированного спецназовца превращались в такое же смертельное оружие, как и нож. Но Чхве и после этого продолжал ежедневные упражнения с галькой. Пальцы его сделались поистине стальными, и все же, как заметил Чан, Чхве в настоящий момент «поплыл». «Неужели боится?» — подумал он.

Сам Чан считал, что утратил чувство страха, после того как поступил на службу, но он лукавил — страх просто скрылся глубоко внутри его души. Вид уходящего корабля — последней ниточки, связывавшей их с Родиной, вероятно, разбудил подавленное чувство и, судя по всему, не у одного Чана. Он немного воспрянул духом, обнаружив, что даже железный Чхве не устоял перед эмоциями. Их корабль лег на обратный курс, затерявшись среди судов прикрытия. Теперь хочешь не хочешь — пути назад нет.

Сразу за пирсом начиналась узкая тропа, которая вела наверх, в темную лесную чащу. Коммандос след в след двинулись по склону, который оказался довольно крутым. Тропа по краям густо заросла кустарником. С приближением рассвета птичьи крики становились все громче и пронзительнее. Ноги скользили по красной глине, то и дело попадались камни и выступающие наружу древесные корни. Малейшая неосторожность — запутавшаяся в ветвях удочка, неверный шаг или скользкий камень — могли привести к падению. Впрочем, по сравнению с зимними марш-бросками по пересеченной местности этот подъем казался почти что загородной прогулкой. Чан даже почувствовал прилив энергии — до этого ему приходилось спать не более двух часов в сутки, а однажды, выслеживая южнокорейского пастора, помогавшего перебежчикам пересечь границу, он не сомкнул глаз трое суток подряд.

Накануне Чан отлично поел — на борту им дали рис, кимчи и треску, но дело не в еде: ему было легко идти, потому что на нем была удобная одежда. Чану казалось, будто он идет босиком, поскольку вместо шнурованных отечественных ботинок на нем была почти невесомая обувь, обеспечивавшая отличное сцепление с грунтом. Футболка прекрасно пропускала воздух. Он никогда раньше не носил таких вещей и до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что все это принадлежит лично ему. В Республике нижнее белье не считалось чьей-то собственностью. Все вещи были стандартными, различались лишь в размерах, и солдаты выбирали подходящее для себя из огромной кучи тряпья, наваленной в раздевалке. Казенное белье обычно было сильно накрахмалено, и от этого плохо впитывало пот, так что в холодные месяцы простудиться было проще простого.

Во время подготовки к операции все привыкали к тому, что трусы и носки отныне будут считаться их личной собственностью. Не так-то это было легко. Ли и Ким получили по кусочку полупрозрачной ткани, именуемой женскими трусиками. В придачу к трусикам, которые в скомканном виде были не больше бутона камелии, они получили по паре бюстгальтеров того же цвета. Девушки резонно заметили: какой смысл надевать вещи, которые все равно никто не увидит? На это им разъяснили, что изделия, именуемые в Республике нижним бельем, в Японии не носят. То есть носят, но на вид это белье другое. А поскольку японки все поголовно ходят в лифчиках, то и они должны носить их, дабы избежать провала. Ким и Ли скептически оглядели врученные предметы одежды, которые показались им явным признаком разложения нравов.

Светало. Чан уже мог различить впереди себя обеих девушек и даже идущего головным Хана. На Ли были белые штаны, едва доходившие до лодыжек, светло-красная ветровка и бейсболка с наложенными друг на друга буквами «N» и «Y». Ким выбрала себе серые джинсы и джинсовую куртку. Обе тащили на спинах рюкзаки, причем у Ли на рюкзаке был изображен котик. Чан представил кружевные трусики и лифчики, но тотчас же отогнал эту мысль.

Наконец подъем закончился. Стало заметно светлее. На западе среди нескольких разрозненных облачков проглядывало чистое небо. По гравийной дорожке идти было несравненно удобнее. Согласно туристической карте, это была обзорная тропинка. Группа остановилась — нужно было сориентироваться на местности. Справа раскинулась широкая лужайка, поросшая высокой и густой травой, слева сквозь заросли виднелось море. Теперь им следовало пройти мимо кофейной плантации и спуститься к паромному причалу. Хан предупредил, что при встрече с японцами всем следует улыбнуться в знак приветствия.

Восхождение по тропе заняло около часа. Коммандос запыхались и слегка вспотели. Чо Сон отвинтил колпачок своей фляжки и глотнул. Затем все проверили экипировку, а девушки, кроме того, вынули из рюкзаков шарфы и повязали вокруг шеи. Шарфы в Корее были в моде у всех, начиная от маленьких девочек и заканчивая почтенными старушками. Это не ускользнуло от пристального взгляда командира.

— Что такое? — спросила Ким.

— Все нормально. Смотрите, чтобы на них не было пятиконечных звезд.

Ким дернула за край своего шарфа и показала Хану, что это всего-навсего китайская подделка под «Луи Виттон».

Группа миновала несколько цветочных плантаций. Ли невольно залюбовалась белыми цветами с желтой сердцевиной, в которых признала один из сортов нарциссов. Другие поля были сплошь усеяны желтыми головками с пушистыми маленькими лепестками. То тут, то там попадались вишни с набухшими, готовыми распуститься почками. В свежем утреннем воздухе под подошвами пронзительно скрипел гравий. Чтобы меньше походить на военных, Хан велел идти свободно, в удобном для каждого темпе. Привыкший к одиночной работе, Чан перестроился без труда. Он весьма гордился своим званием секретного агента. Разведка была его истинным призванием. В глубине души он питал неприязнь к работе в составе группы и не чувствовал себя частью команды. Позади него топал Чхве, который бубнил, что Ли очень идет ее шарф, и все допытывался, знает ли девушка, что буквы на ее кепи означают логотип американской бейсбольной команды. Но Чхве с его комплиментами был примитивен — машина для убийства, и ничего более. Чан же чувствовал, что создан для более тонкой работы.

Впереди группы все так же шел Хан, рядом с которым держался Ким Хак Су. Чо Сон Ли и Пак Мён болтали о рыбалке. В одном из рукавов реки Тэндоган, за пределами Пхеньяна, в свое время существовала широко известная рыбная ферма. И Чо, и Пак в детстве ездили туда порыбачить. Но однажды Тэндоган разлился, и бо́льшая часть рыбы оказалась смыта дальше по течению. То, что осталось, было выловлено местными жителями и продано.

Хотя власти и говорили, что со смягчением позиции США в отношении КНДР самые тяжелые годы остались позади, а продовольствие и медицинское обслуживание стали более доступными, в провинциях все еще чувствовались последствия голода, усугублявшиеся коррупцией среди партийных и военных чиновников. Даже секретная военно-морская база, с которой они вышли на операцию, была в ужасающем состоянии. Укрытия для кораблей в прибрежных скалах почти полностью разрушились, в резервуарах не осталось ни капли топлива. Для того чтобы они смогли выйти в море, солярку пришлось везти чуть ли не из Сонхунга.

Чан то и дело задавался вопросом, как именно сложатся обстоятельства, если у них все получится. Великий Руководитель, вписав свое имя в историю, по слухам, мог переехать в Китай. Само собой разумеется, при смягчении позиций Америки и Китая воссоединение Северной и Южной Кореи уже не будет казаться несбыточной мечтой. И тем не менее останется огромное количество проблем, которые нужно будет как-то улаживать. Взять хотя бы смешение населения Юга и Севера — хаос будет просто неизбежен. Экономику охватит новый кризис, и сторонники «жесткой линии» из Народной армии вряд ли откажутся от дальнейшей борьбы. Но США и Китай, оказывая всестороннюю поддержку Великому Руководителю, попытаются свести к минимуму негативные последствия воссоединения.

Операция по захвату Фукуоки была направлена на устранение препятствий для объединительного процесса, причем Япония должна была исполнить роль проигравшей державы. Все чаще эта страна воспринималась как язва не только на теле Азии, но и всего мира. Ее загубленная экономика уже не могла восстановиться, и за этим обязательно должен последовать неизбежный всплеск милитаризма. Крупные корпорации вывели свои активы за рубеж; во всех больших городах, по общему мнению, насчитывалось более миллиона бездомных.

Чан был поражен, насколько тщательно была продумана операция. Разумеется, одной Республике такое было не под силу. Впрочем, даже если ведущие мировые державы и не были непосредственно задействованы в подготовке, они в любом случае должны были знать об этом плане и не препятствовать действиям Северной Кореи. В идеале группировка войск КНДР — хватило бы ста тысяч человек — совместно с войсками ООН, преимущественно американскими и китайскими, могла бы полностью оккупировать остров Кюсю, после чего военно-политический союз между Поднебесной и США станет неизбежным, а остров превратится в буферную зону. Военное присутствие обеспечит поддержание общественного порядка на территории формально японского острова, а раз остров остается «формально японским», то и львиная доля финансовой нагрузки закрепится за Японией. Такое положение дел даст возможность построить новую железнодорожную линию, которая свяжет Европу и Дальний Восток, а также протянуть трубопроводы, через которые в Пусан пойдут каспийский природный газ и нефть из любого месторождения. Разрушения, что могут возникнуть в результате военных действий, коснутся только лишь острова Кюсю и, в частности, города Фукуока. Совместные действия объединенного миротворческого контингента позволят американцам взять на короткий поводок сторонников антикитайской политики. Сторонники милитаризации Японии, скорее всего, потребуют от правительства возврата Кюсю. А поскольку Япония не сможет противостоять объединенным силам США и Китая, то, помимо потери целого региона, она окажется в полной политической, экономической и военной изоляции.

— Привал, — произнес Хан.

Группа вышла к площадке для отдыха. Между деревьями был виден причаливающий паром. На тщательно подстриженном газоне ровными рядами цвели кусты камелии; под увитыми глициниями шпалерами расположились бетонные столики и сиденья. Рядом — питьевой фонтанчик, неподалеку была общественная уборная. Для готовки тут же, на площадке, было устроено что-то вроде плиты из кирпича.

Ввиду раннего часа туристы еще не появлялись. Чан присел на один из столов и снял с плеч рюкзак. Чо Су Ём устроился за соседним столиком. Послышались голоса — подошли Ли и Ким. Чан повернулся: девушки застенчиво жались на краю площадки, словно школьницы на пикнике. Он догадался, что они хотят сесть к Чо Су Ёму, и поторопился подсесть к нему. Хан сел с Кимом, к ним присоединился Чхве. За третий стол уселись Пак Мён и Чо Сон Ли.

Чо Сон жестом пригласил девушек, но они вежливо отказались.

— Вы не возражаете, если мы сядем рядом? — спросили они, подходя к Чо Су Ёму.

Тот немедленно поднялся и сделал приглашающий жест.

«Ну точно, как на школьном пикнике», — подумал Чан.

Легкий ветерок донес едва различимый фруктовый аромат. Судя по карте, где-то неподалеку от кофейной плантации располагались теплицы. Вероятно, там выращивают тропические фрукты. Запах усилился. Девушки потянули носами.

— Интересно, чем это пахнет? Что за цветы? — спросила Ким.

Как истинные дочери Республики, девушки, достав фляжки, прежде всего налили воды мужчинам.

— И мне нальете? — игриво бросил Чо Сон Ли, но Ким и Ли не обратили на него внимания.

— А по-моему, это все-таки фрукты, — заметил Чо Су Ём, открывая свой паек. — Впрочем, товарищ Чан, вероятно, лучше знает, что это может быть, — добавил он.

В состав пайка, упакованного в алюминиевые коробки, входили рис, скумбрия в остром соусе и огурцы кимчи. В запахе пряной бобовой пасты и чеснока было что-то ностальгическое, как будто последнее «прости» их Родины.

— Почему вы так думаете? — почтительно спросил Чан.

Чан был младше Чо на четыре года и даже подумать не мог о том, чтобы притронуться к пище раньше него. Кроме того, Чо Су Ём ему очень импонировал. Чертами лица он походил на актера, а его глубокий голос действовал завораживающе.

— Но вы же часто бывали в Китае? — отозвался тот. — Значит, много чего повидали.

— Ну да, мне тоже кажется, что это какой-то фрукт. Но вот какой — никак не могу понять.

Чо сидел бок о бок с Ким, а Чан оказался рядом с Ли. Сиденья были врыты в землю очень близко, и каждый раз, когда Чан поворачивался, он невольно то локтем, то коленом слегка касался своей соседки. Он вдруг понял, что подобное с ним происходит в первый раз в жизни. Чан был единственным ребенком в семье. Друзей у него не было. В детстве он мечтал о старшем брате и испытывал что-то вроде зависти к своему однокласснику, у которого брат был. Со временем эти чувства исчезли, и размышлять об этом Чан считал пустым занятием.

Чо Сун Ём с едва уловимой улыбкой вдруг стал читать стихотворение о революции — его попросили об этом девушки, зная, что в университете он писал стихи. Его голос был поистине великолепен. За соседним столиком Чо Сон Ли и Пак Мён оторвались от еды и стали слушать.

— Ведомые красной гвардейской стрелой, / Мы идем к нашей цели. / Много лет мы не пили, не ели, / Для того чтобы выковать меч / Священной войны, / Чтобы стать единым народом!

Чан огляделся — никогда еще он не видел более спокойного места. В воздухе плыл чудный аромат; на столах плясали причудливые тени от шпалер; по зеркальной глади залива неспешно проплывали суденышки: да еще красивый профиль Ли… И все же что-то настораживало, что-то было не так.

Скоро настроение Чана передалось остальным членам группы. Виной всему был запах, который становился все сильнее и ярче. Вдруг ветви цветущих камелий зашевелились, и из-под них на площадку вышли двое японцев с коробками, наполненными красноватыми продолговатыми фруктами.

— Доброе утро! — произнес тот, кто выглядел моложе.

Второй, мужчина средних лет, судя по всему, был его отцом. На обоих — рабочие комбинезоны и бейсболки; на шее у каждого болтались полотенца.

— Не желаете ли купить папайи? — спросил молодой. — У нас гораздо дешевле, чем на кофейной плантации.

Речь незнакомцев звучала необычно. Чан взволновался, не зная, как правильно поступить. Оба, отец и сын, говорили на местном диалекте. Хан, а за ним и остальные поприветствовали незваных гостей. Чан надеялся, что японцы не обратят внимания на акцент, однако те заметно напряглись. Оба переглянулись и поставили ящики на один из столов.

— Нет, правда хорошая папайя! — сказал тот, что помоложе, подталкивая свой ящик в сторону Хана. — У них нет косточек, так что есть будет приятно.

Может быть, они выглядят встревоженно из-за того, что торговля с рук здесь запрещена?

— Нет, спасибо. Нам не нужно, — ответил Хан.

На лицах торговцев появилось подозрительное выражение.

— Вы откуда? — спросил пожилой изменившимся голосом, не сводя глаз с Хана. Он отодвинул свой ящик и прикурил сигарету. Затем нагнулся к уху сына и шепотом, но так, чтобы было всем слышно, произнес: — Ты тоже чувствуешь запах чеснока?

— А откуда они?

— Из Китая, а может, и корейцы.

— Тут совсем недавно китаёзы свистнули велик прямо у почты.

— Лучше позвать полицию.

— Попробуй! — выкрикнул Хан.

В ту же секунду Чхве шагнул вперед и ткнул указательным и средним пальцами в глаза молодого человека. Из горла жертвы вырвался звук, похожий на свист ветра, — это был даже не крик, а звон скрутившихся от страшной боли нервов. Отец сделался бледнее покойника. Видя, как пальцы Чхве погрузились в глазницы сына, он попытался крикнуть, но Ким Хак Су тотчас же ухватил его за плечо и свободной рукой свернул набок нижнюю челюсть. Раздался хрустящий звук, словно сломалась толстая сухая ветка. От удара голова мужчины мотнулась вбок, и он буквально упал в объятия Кима. Ким, подхватив тело, потащил его в кусты. Рот мужчины распахнулся, словно тот захотел зевнуть. Его сын, навалившись на руку Чхве, трясся в предсмертной агонии.

— Дурак, — проворчал Хан. — Зачем? Теперь у тебя вся куртка в крови.

Чхве выдернул пальцы и той же, покрытой желтоватой слизью рукой схватил юношу за затылок и свернул ему шею. Сухо хрустнули позвонки. Пак Мён и Чо Сон подхватили труп и поволокли его в заросли. Чан и Чо Су Ём внимательно осмотрели местность, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей. Затем последовал приказ собрать вещи и немедленно уходить. Ли сняла с Чхве испачканную куртку и замыла кровь в питьевом фонтанчике. Ким взрыл каблуком ямку и засыпал землей то, что осталось от глаз молодого человека. Вынырнувший из кустов, где было спрятано тело мужчины, Ким поинтересовался, как скоро местная полиция хватится пропавших торговцев.

— Это случится нескоро, — обронил Хан, глядя на часы. — Во всяком случае, на этом острове никому не удастся нас арестовать.

После его слов все расслабились.

— А что делать с фруктами? — спросил Ким.

— Да брось в кусты.

— Девять взрослых билетов будьте любезны.

Ли извлекла из своего бумажника три купюры по тысяче иен, расплатилась и забрала сдачу. До отправления парома оставалось еще минут двадцать. Чан и остальные пристроились у дальней стены зала ожидания. Еще около двух десятков человек, желающих попасть на тот же паром, заполнили небольшое помещение с восемью стульями. Среди отъезжающих были двое школьников в форме, молодая мать с ребенком и подругой, супружеская пара средних лет, семь-восемь туристов, трое монтажных рабочих в касках, седовласый мужчина в костюме и три европейца — юноша и две девушки с огромными рюкзаками. Увидев столько японцев самого разного возраста, собравшихся в одном месте, Чан немало подивился тому, что в глазах и молодых, и старых не было ни проблеска какой-либо жизненной силы. Неужели это потомки тех, кто правил Кореей во времена своего военного могущества? Ким и Чхве расселись на стульях, но японцы даже не приближались к ним, держались обособленно. Рабочий в каске, заметив на шее Чана шрам, тут же отвел взгляд в сторону. Пока на них никто не глазел и не выказывал признаков беспокойства, Хан понимал, что их группа выделяется из общей массы. Поэтому он подозвал к себе Чана и предложил пойти в сувенирную лавочку. Чо, Ли и Пак Мён решили присоединиться к командиру.

Магазинчик располагался за пристанью. Полки были забиты упаковками лапши на любой вкус и цвет — вероятно, она была местным национальным блюдом, экзотическими фруктами из теплиц кофейной плантации, бутылками цитрусовых вин, сухофруктами, открытками и путеводителями по острову. Чо взял пакетик с сухофруктами, за который отдал на кассе восемьсот иен и еще сто сорок в качестве налога с продаж.

— А сколько это будет на наши деньги? — спросил он, на что Пак, прикинув в уме, заявил, что восемьсот иен приблизительно составляют месячный заработок спецназовца.

Чо, криво ухмыльнувшись, заметил, что такой пакетик на тридцать дней не очень-то растянешь.

На столике около кассы они заметили множество крохотных стаканчиков.

— Не желаете ли попробовать местного вина? — обратилась к Чану продавщица лет тридцати с небольшим. — Вы понимаете по-японски?

— Да, конечно, — ответил за всех Чо, и женщина расплылась в улыбке.

— Это черничное, — сказала она, протягивая поднос с четырьмя стаканами.

В это время Чо посмотрел в окно магазина. На улице курил Хан, а Ким Хак Су беседовал с девушками из Европы, больше полагаясь на язык жестов, нежели на свой английский.

— Такой стаканчик вряд ли повредит, — сказал Пак. — Оно очень крепкое?

— Нет, что вы, — замотала головой продавщица. — Это почти что фруктовый сок!

Чан взял с подноса стаканчик и понюхал. Вино совсем не отдавало спиртом, однако в нем чувствовалось что-то очень знакомое. Чо сделал глоток, и его лицо засияло от удовольствия.

— Это похоже на… на…

— На чернику! — закричал Пак.

Чан тоже пригубил и сразу же вспомнил о японском ботанике, который нашел чернику у подножия горы Пэктусан, выявил ее лечебные свойства, а затем разработал и стал продавать напитки и сиропы.

— Вкусно, не правда ли? — спросила продавщица, и все трое кивнули.

В дальнем углу сувенирной лавки стоял кофейный автомат. Благодаря прозрачным стенкам можно было наблюдать весь процесс приготовления, от помола зерен до того момента, когда готовый напиток разливался в чашки. Порция стоила триста иен. Поскольку до парома еще оставалось время, Чан и его спутники решили выпить по чашечке. Рядом с автоматом были маленькие контейнеры с молоком и сахаром. Не зная, сколько и чего можно добавлять в кофе, они обратились к девушке за кассой. Кассирша, без тени макияжа, поправила шарфик и сказала, что достаточно одной ложки молока и сахара, хотя некоторым нравится и простой черный кофе. Чо, решив, что черный кофе не нуждается в каких-либо добавках, выпил свою чашку и заметил, что это достаточно вкусно. Чан же не нашел ничего хорошего в пустом напитке, который показался ему горьким.

Ли теребила в руках купленную закладку для книги в виде бордового цветка и смотрела сквозь витрину на улицу, где прогуливалась Ким Хван Мок. Ли знала, что Ким некогда была замужем, но потом вернулась обратно в свой родной город, где родила ребенка, умершего во младенчестве. Возможно, подумала Ли, подруга вышла из зала ожидания оттого, что ей было больно находиться рядом с матерью-японкой и ее ребенком.

Вблизи Фукуока выглядела как беспорядочное нагромождение деталей огромной машины. Облокотясь на леера, Чан рассматривал внушительных размеров здания, которые росли по мере приближения к берегу. Рядом с ним стояли Пак и Ли. Паром разрезал форштевнем волны и обдавал брызгами лица и одежду стоящих на палубе. Впрочем, никто из коммандос не замечал этого, поскольку их внимание привлекло странное здание с круглой крышей, изображение которого они не раз видели во время инструктажа.

— Эй, вы там! Промокнете ведь! — бросил им кто-то из членов экипажа.

— Что это? — спросила Ли, указывая на огромный купол.

— Стадион «Фукуока Доум», — отозвался моряк и добавил, что в этот вечер на нем открывает сезон местная бейсбольная команда.

— Наверное, стоит сходить, — многозначительно заметила Ли.

— Естественно, — едва слышно проговорил Чан. — Глянем на этот бейсбол…

3. Толпа зомби

2 апреля 2011 года

«Проще было бы захватить этот отель, чем стадион», — размышлял Ким, прилаживая под одежду свой боевой нож. Группа была подготовлена для стычки с береговой охраной или с частями Сил самообороны, но вместо этого им пришлось прикончить двух крестьян. На пароме Ким перемолвился словечком с двумя девушками из Австралии. Они рассказали ему, что собираются в Сеул, и, между прочим, спросили, не подскажет ли он какой-нибудь недорогой отель. Ким отговорился тем, что сам он из провинции и плохо ориентируется в столице. Затем разговор зашел о корейской культуре и тхэквондо.

Выйдя на берег, группа разбилась на тройки и на такси добралась до нужной гостиницы. Им показалось довольно странным, что название отеля было написано по-английски: Sea Haw. Кроме того, по пути из порта до места назначения им часто встречались написанные латиницей названия ресторанов и магазинов. Ким подумал было, что они проезжают какую-то англо-американскую зону, но водитель лишь горько усмехнулся и объяснил, что теперь все стремятся повсюду развесить вывески на английском.

Где-то на периферии сознания, сформированного школьной программой, корейцы подспудно испытывали некоторое уважение к ненавистной им стране — Японии, которая довольно долго противостояла западному влиянию. Вероятно, подобные чувства разделяли южные корейцы, китайцы, вьетнамцы и индонезийцы. За время оккупации все самые значимые фабрики, дороги, мосты и туннели на территории Республики были построены японцами. Благодаря им появились несколько заводов по переработке цветных металлов, заводы по производству химических удобрений, был возведен мост, соединяющий Корею и Китай через реку Туманган. Но, если уж на то пошло, сейчас от этой странной смеси ненависти и уважения не осталось ничего. Вернее, ненависть осталась, но уважение? Япония превратилась в прислужницу Америки, этакую виляющую хвостом комнатную собачонку.

Пока Хан регистрировал всю команду в гостинице, Ким с товарищами осматривал интерьеры. Потолок, стены и полы в холле были, словно во дворце, отделаны мрамором. Взад-вперед сновали люди, несколько человек сидели в открытой кофейне и праздно болтали; приглушенно звучала западная музыка. Многие — как мужчины, так и женщины — выглядели довольно вульгарно. Они были причесаны и одеты по европейской моде, пили европейские напитки и ели европейскую еду. Там был даже мужчина с серьгой в ухе!

Хан заранее предупредил, чтобы все были готовы к схватке с полицией, если с регистрацией возникнут проблемы. На всякий случай Ким, присевший на банкетку, держал пистолет в руке, погрузив руку в рюкзак. Однако служащие отеля вежливо кланялись и улыбались. Ким с удивлением отметил, что их даже не попросили предъявить паспорта. За багажом пришел юноша-японец. Ким едва удержался, чтобы не ударить этого малого — прическа и одежда у него были как у африканца. Казалось, он пришел с костюмированной вечеринки или со съемок какой-то глупой комедии.

В свое время Ким ездил в Восточную Европу, которая тогда еще была частью советского блока. Служащие в первоклассных отелях там были одеты в строгие костюмы. Он так сурово воззрился на парня, что бедняга начал извиняться перед ним, видимо, сочтя свое поведение неподобающим. Когда позже Хан спросил, что произошло, Ким сказал, что его возмутил шутовской наряд этого идиота. Хан объяснил майору, что в гостинице «Морской ястреб» каждый этаж оформлен в том или ином национальном стиле. Там, где им отвели номера, интерьер был «африканский», и у парня с дредами не было никакого намерения оскорбить чьи-то чувства.

Номера действительно выглядели экзотически. Покрывала на кроватях были из пестрой ткани, спинки стульев выполнены в виде рогов, а на стенах висели африканские щиты и копья. Распаковывая и осматривая оружие, Ким спросил у Пака, с которым его поселили, зачем в шикарном японском отеле все эти дикарские штучки.

— Да какая разница! — ответил тот, проверяя свой пистолет и пристраивая на поясе гранату. — Африка, Марс, Гадес — все едино!

Ким подумал, что Пак, должно быть, весьма хладнокровный человек. В спецназе мало кто решался противоречить майору. Разве что Хан — старший по званию и человек, которого Ким уважал. Он слегка покраснел от раздражения — этот мальчишка Пак казался таким невозмутимым! Впрочем, еще служа в 970‑м батальоне, Пак Мён зарекомендовал себя превосходным спецом. В течение полугода он вел пропагандистские передачи в демилитаризованной зоне и склонил к предательству трех офицеров южнокорейской армии.

Поразмыслив немного, Ким решил, что Пак все-таки прав. Группа сняла несколько номеров в отеле, потому что им надо было где-то остановиться. Здесь они могли проверить свою экипировку и разработать оперативный план атаки; вопрос дизайна интерьеров никакой существенной роли не играл.

Слегка кивнув Паку, Ким закатал штанину и пристегнул к ноге ножны с тесаком. В глубине души он все же полагал, что захват отеля куда лучше, чем нападение на стадион. С каким удовольствием он бы перерезал глотки японским идиотам, одетым в африканские тряпки. Что за взгляды у этих шутов гороховых, которые пресмыкаются перед иностранцами? «Где теперь та Япония, — ворчал он, пристегивая ножны к лодыжке, — которая некогда потрясла не только Азию, но и весь мир?» Его представление о стране-противнике полностью изменилось.

Нацепив на пояс четвертую гранату, Пак вдруг сказал Киму, что вполне понимает его чувства. Он добавил, что представление о стране изменилось, прежде всего, у самих японцев. С этими словами Пак взял пульт и включил телевизор. На экране возник мужчина в желтом шерстяном свитере, с накрашенными ногтями, напомаженным лицом и с маленькой собачкой на руках. Собачка была пушистая, с острой мордочкой и большими круглыми глазами. На ней был точь-в-точь такой же желтый свитерок, как у хозяина. На вопрос ведущего, что больше всего любит его питомец, раскрашенный, как павлин, мужчина улыбнулся и ответил, что песик предпочитает мясной бульон, который готовят в специальном ресторане для домашних любимцев.

Пак отвернулся от экрана.

— После поражения в войне, — произнес он, — Япония легла под США и вскоре начала богатеть. А теперь, когда ее экономика практически разрушена, люди стали чувствовать себя виноватыми и неполноценными, что, в принципе, свойственно японцам. Им нечего больше ждать, не на что надеяться, у них нет никакого плана действий. Страна, у которой есть цель и которая знает, что нужно сделать для ее достижения, не станет обряжать своих людей в клоунские тряпки.

Ким вновь не мог не согласиться с Паком. Он не переставал восхищаться умению Хана подбирать людей.

Пак снова взглянул на экран:

— Не, эта шавка слишком тощая для супа.

Ким был того же мнения.

Захват бейсбольной арены должен был начаться в 19:00. Пак и Ким собрались вместе с остальными членами группы в номере Хана для совещания.

Солнце клонилось к закату. Из окон отеля открывался вид на город и залив. Вдоль холмов вдалеке тянулись ряды офисных зданий и жилых кварталов. В номере было довольно тесно для девятерых. Хан сидел на стуле у окна. Рядом стоял Чо, Ким сел на второй стул с другой стороны стола, остальные уселись кто на кровать, кто прямо на пол. Совещание было итоговым, все детали они обсудили самым подробным образом раньше. Первая группа — Хан и Чо Су Ём — должна была проникнуть на стадион через вход № 3, занять кабину комментатора, объявить о вооруженном захвате и следом сообщить, какие требования они выдвигают правительству Японии. Семеро остальных делятся на три группы. Ким Хак Су и Ли идут через вход № 2 и берут на прицел первую трибуну; Чан и Ким Хван Мок направляются к входу № 4 и занимаются третьей трибуной; Чхве, Чо Сон и Пак Мён контролируют трибуну со стороны входа № 8. Поскольку всего на стадионе тридцать два входа-выхода, само собой, взять все под контроль не удастся. Если кто-то из зрителей попытается покинуть арену, он будет предупрежден выстрелами. При повторной попытке открывается стрельба на поражение.

Хан раздал всем карманные рации, поскольку мобильная связь, скорее всего, окажется заблокированной, когда все сидящие на трибунах схватятся за свои телефоны.

— Приказ об отходе с позиций каждый получит по рации, а до этого нужно оставаться на местах, — сказал он. — Есть ли у кого вопросы?

Первым руку поднял Чхве: как поступить в случае массового сопротивления? На матче-открытии Тихоокеанской лиги будет не менее тридцати тысяч человек, и, если они откажутся выполнять требования коммандос, оружие против такой толпы будет бесполезным. Хан уверенно произнес, что такое вряд ли возможно, но, если что-то пойдет не так, всем следует отступить к кабине комментаторов, где будет находиться первая группа, и сдерживать напор огнем.

— Вы объявите, что мы представляем силы повстанцев? — спросила Ли.

— Разумеется, — кивнул Хан. — Иначе возможна ответная атака на нашу Республику. Мы скажем, что боремся с диктаторским режимом Ким Чен Ира, что желаем нашей Родине мира, счастья и процветания и хотим объединения Севера и Юга. Что это и есть повод для нашего выступления.

Ли закусила губы и прижала к глазам носовой платок. Ким Хван Мок обняла ее за плечи. Мужчины тоже были тронуты речью командира.

Хан встал и мягко произнес:

— Ну-ну, что же вы… Укрепитесь духом. — Он обвел всех взором и продолжил: — В тысяча восемьсот пятьдесят третьем году крестьянин по имени Ха Ни Га из провинции Хамгёндо ушел в Россию, перейдя реку Туманган. Это был первый корейский эмигрант, которому удалось выжить в суровом климате и преодолеть множество невзгод. Его революционная попытка вдохновила последователей, основавших корейские поселения вдали от Родины. Многие патриоты, спасаясь от гнета японского империализма, бежали за Туманган. Их обвиняли в предательстве и называли шпионами, но они не теряли духа и оставались верны идеалам. Как вы знаете, сейчас они почитаются у нас как провозвестники Революции. Что же, теперь наша очередь. Ради мира и безопасности Отчизны, заклейменные позорным именем бунтовщиков, мы будем стойко переносить выпавшие на нашу долю испытания. Долой сожаления! Только принеся себя в жертву, мы можем добиться счастья для нашего народа! Только так обычный человек может стать героем!

Ли еще раз провела платком по глазам, а затем низко поклонилась командиру. Нахмурив брови, Хан заметил:

— Не стоит расходовать боевой дух на бесполезные слезы.

Ким Хак Су подумал, что с таким командиром решимость ни одного из бойцов не поколеблется. Воспользовавшись паузой, он уточнил, как правильно переключать каналы связи в рации, и Ли, успевшая прийти в себя, детально проинформировала его — она была экспертом в таких вопросах.

Чо Сон спросил, когда применять гранатометы.

— Стрелять только по превосходящим силам полиции, — ответил Хан. — Или если потребуется продемонстрировать серьезность наших намерений во время захвата стадиона.

Солнце лизало водную гладь, оставляя оранжевые следы. Фукуока, огромный муравейник, из окна выглядела игрушечным городом, по улицам которого сновали крохотные автомобили-модельки. Вид был потрясающий, но у Кима восхищение быстро улетучилось. Глядя в окно, он размышлял об убитых крестьянах. В глубине души ворочалось что-то непонятное, но что именно — он не мог определить. Отвернувшись от окна, он увидел рядом с собой Хана.

— Товарищ Ким, о чем вы задумались? — спросил тот, хлопнув его по плечу. — Вы чем-то обеспокоены, как я вижу. Что случилось?

— Да не то чтобы обеспокоен… Просто не могу отвязаться от одной мысли.

— Расскажите мне. Лучше облегчить душу сейчас. Потом, по рации, это будет труднее.

— Я все думаю о тех продавцах папайи. Я не очень хорошо умею излагать свои мысли, но все же… Дело в том, что, когда Чхве воткнул пальцы в глаза того парня, другой, постарше, даже не шелохнулся, чтобы помешать. А потом, когда я разозлился на коридорного, тот вел себя, словно побитый пес, и всё извинялся.

Хан сказал, что в этом нет ничего необычного. Сильно напуганные люди не способны осознавать происходящее. Ким как будто бы согласился с ним, но все же… В тот момент, когда пальцы Чхве вонзились в глазницы парня, Ким заметил, как из тела его отца вылетела душа, оставив пустую оболочку. В следующую секунду он сам могучим ударом сокрушил челюсть пожилого мужчины, удивившись тому, как легко она сломалась. Не так-то просто на самом деле сломать кость, но мужчина, на чьих глазах был убит его сын, казалось, уже примирился с неизбежной смертью, не примирился — фактически умер до ее наступления.

Ким, хорошо владевший кёксульдо, умел убивать. Первой его жертвой стал один политический, который содержался в концлагере. Вторым был южнокорейский лазутчик, правда, едва живой после пыток и допросов. Ни тот, ни другой не сдались просто так. Южанин, к примеру, сопротивлялся до конца. А вот смерть японского торговца фруктами так и осталась для Кима загадкой.

Хан стал зачитывать свое обращение. Форма была архаичная, хотя и вежливая.

— Достопочтенные дамы и господа! Доброго дня всем, кто собрался на этой арене! Меня зовут Хан Сон Чин. Я — командир повстанцев, ранее служивших в Силах специального назначения Народной армии КНДР…

Чхве поправил его, заметив, что логичнее будет сказать «доброго вечера», нежели «дня». Хан согласился и продолжил читать. Коммандос слушали, затаив дыхание, только Ким продолжал смотреть в окно. Солнце садилось, и холмы окутались золотой дымкой. Ребенком Ким думал, что каждый раз после заката солнце гибнет, а то, что он видит утром, — уже новое, только что родившееся светило. В этом бесконечном круговороте смерти и рождения Ким видел основы постоянства, неизменности мира. В Республике тоже все было постоянно и неизменно. Неизменным был образ японца как истинного монстра, хитрого и коварного врага. А на самом деле? Когда Ким убивал мужчину, он не думал, что лишает жизни живое существо, человека.

И какого черта этот старый хрыч даже не сопротивлялся?!

— Стадион Фукуоки ждет болельщиков! Сезон открывает матч между «Фукуока Софтбанк Хоукс» и «Морскими пехотинцами Чиба Лотте», — выкрикивала девушка, стоявшая рядом со стойкой регистрации отеля. Она вежливо поклонилась Хану и его команде. Ким, шедший последним, нес на плече тубус с гранатометом, в его рюкзаке лежали гранаты и два пистолета-пулемета «узи». Под курткой он спрятал пистолет.

Народ на улице валил в сторону стадиона. У многих на головах красовались бейсболки с эмблемой клуба «Хоукс». Кто-то из болельщиков затянул песню и выразительно посмотрел на группу Хана, словно предлагая присоединиться. Хан заставил себя выдавить улыбку.

Здание стадиона напоминало космический корабль из фантастического романа. Игра только что началась, и уже был слышен рев толпы, собравшейся на трибунах. Чо Су Ём, Чо Сон Ли и Пак Мён повернули налево, остальные двинулись направо. Киму и Ли предстояло идти дальше, к входу № 2. Ким передвигался так быстро, что Ли едва поспевала за ним.

Огромная, сверкающая серебром в свете фонарей и автомобильных фар стена стадиона подавляла. «Да, у нас такого и не увидишь», — не сбавляя хода, подумал Ким. Конечно, возведенные в Пхеньяне Триумфальная арка и бронзовая статуя Вождя оставались непревзойденными шедеврами, но им было далеко до этого стадиона. Впрочем, и назначение у них было совсем другое.

Кругом сновали люди. Группки фанатов оживленно перекликались между собой, купить билеты было решительно невозможно. При разработке операции предполагалось, что билеты для них заранее купит резидент корейской разведки, но потом решили, что это лишнее, — зачем эти билеты нужны, если у них с собой оружие, а на входах установлены металлодетекторы.

Предположительно, Чан и Ким Хван Мок были уже на территории стадиона, а отсутствие стрельбы и прочего шума свидетельствовало о том, что все идет по плану. Слева от себя Ким заметил детскую площадку. Вход № 2 был где-то рядом с ней. И точно, до него оставалось буквально несколько шагов. Рядом со входом стоял контролер, одетый в оранжевую куртку с логотипом команды «Хоукс» на спине. Ли наконец удалось догнать Кима. Она на ходу сделала знак, что билеты у них есть, но Ким, не дожидаясь реакции контролера, приставил к его голове пистолет.

— Не двигаться, ясно?! — крикнул он. — Мы из Сил спецназначения КНДР!

Мужчина посмотрел на него непонимающими глазами, и Ким опустил пистолет.

— Стой на месте, понимаешь? — сбавив тон, сказал он и двинулся дальше.

— Подождите! — срывающимся голосом закричал контролер. — Стойте! Без билетов нельзя!

Он что, не понял, что это не шутка?

Ким искренне не хотел, чтобы получилось так, как с теми торговцами на острове. Он прибавил ходу, а сзади неслось:

— Сто-о-ой!

Ли уже стояла у металлодетектора и держала на прицеле охранника в темно-синей форме, вооруженного одной только резиновой дубинкой. Рядом с округлившимися глазами застыла его напарница. К ужасу Ли, охранник смущенно улыбнулся и закосил глазом на свою коллегу, словно хотел что-то ей сообщить. Задерживаться было нельзя, иначе сообщение Хана могло прозвучать раньше, чем они займут свою позицию. Ким подскочил к парню, схватил его за плечо и ударил в грудь правым коленом. Тот, скорчившись от боли, издал какой-то странный звук, а его напарница, прикрыв рот рукой, приглушенно вскрикнула.

— Валим! — рявкнул Ким, и они, миновав проход, побежали по длинному коридору, едва не сбив с ног еще одного охранника.

— Здесь нельзя бегать! — крикнул тот.

В ту же секунду с другой стороны появились еще двое. Вероятно, местная служба безопасности уже была в курсе того, что происходит. Ким и Ли метнулись влево и побежали по лестнице, ведущей к трибунам, затем — по напоминающей туннель галерее, где их безуспешно попытались остановить три девушки в униформе.

Наконец, они выбрались на открытое место. То, что увидел Ким, поразило его: огромное поле, покрытое светло-зеленой искусственной травой, а наверху-невероятных размеров узорчатый стальной купол. Он еще ни разу не видел таких больших стадионов — и уж тем более не видел игру в бейсбол. По полю бегали игроки, и воздух звенел от воплей болельщиков. Прямо напротив Кима висело электронное табло; из-за невообразимых размеров экрана он сначала не понял, что это такое, и несколько мгновений стоял завороженный. На экране парил ястреб — символ команды «Хоукс». От ярких вспышек рябило в глазах, звук, рвущийся из динамиков, казалось, сотрясал стадион до основания.

Ли торопливо стала подниматься по бетонной лестнице, разделявшей сектора, Ким последовал за ней. Им надо было подняться на самый верх, чтобы контролировать ряды и иметь прикрытие с тыла в виде стены. С каждым шагом Ким ощущал, как в тубусе тяжело бьется гранатомет. Раздался пронзительный свист. Ким обернулся — трое охранников знаками приказывали ему остановиться. Ли все еще бежала вверх, до цели ей оставалось немного. Охрана наверняка уже сообщила об инциденте в полицию, и нужно было поторопиться; самое главное, чтобы заявление Хана прозвучало раньше, чем стадион успеют оцепить.

Разносчик напитков с торбой на плече заметил у них в руках пистолеты. Оружие увидели и несколько зрителей на трибуне.

— Что здесь происходит? — раздались крики.

У болельщиков еще была возможность беспрепятственно покинуть стадион, однако никто даже с места не приподнялся, когда мимо них промчались двое вооруженных людей. Ким снова испытал нехорошее предчувствие, но времени на рассуждения у него не было.

Добравшись до верха, он передал свой рюкзак и тубус с гранатометом Ли и, сжимая рукоятку пистолета, окинул взглядом ряды зрителей. Его напарница, расстегнув застежки на рюкзаке, извлекла наружу два пистолета-пулемета «узи» и один вместе с запасным магазином передала Киму. Второй она закинула себе на плечо и нацепила на пояс четыре ручных гранаты. Еще четыре взял себе Ким. Наконец, Ли вытащила гранатомет. Рюкзак она поставила у ног, чтобы при необходимости быстро доставать патроны.

— Что, черт возьми, происходит? Здесь чё, кино снимают? — услышал Ким, но никто из присутствовавших по-прежнему не попытался убежать.

Как раз в то самое время команды ушли на перерыв. На гигантском табло появилась реклама пива, звук был таким громким, что едва не лопались барабанные перепонки. Сидящие начали проявлять признаки беспокойства. Ниже, примерно посередине сектора, находился сектор фанатов, и Ким заметил направленные на него недоумевающие взгляды. Фанаты выделялись на фоне остальных болельщиков головными повязками и какой-то дурацкой белой формой — не говоря уже об огромных флагах с изображением символа команды. Некоторые из них раскрасили себе лица, как первобытные дикари.

Ким посмотрел на часы. Прошло уже шесть минут, как они с Ли проникли на стадион, но Хан все еще молчал. Внизу, видимо, ожидая указаний начальства, толпились несколько охранников с беспроводными гарнитурами в ушах.

— Первый, первый! Полковник Хан! Товарищ Чо! Вызывает второй, второй! Как слышно, прием! — заговорила Ли.

Комментаторская кабина молчала, однако отозвались Чан Пом Су и Чо Сон, поинтересовавшись, что слышно от командира.

— Пока ничего, — ответила Ли.

Оперативная обстановка во всех секторах была одинаковой: беспокойство со стороны зрителей нарастало, количество охраны увеличивалось.

Табло уже показывало другой ролик — про автомобиль марки «тойота». Ким не мог не восхититься яркостью картинок: темно-фиолетовый автомобиль мчался по прибрежному шоссе, потом взмыл в небо, а в следующее мгновение уже катился по красноватому ковру пустыни; взрывая фонтанчики песка, он обогнул огромный вулканический кратер, похожий на тот, что был на вершине горы Пэктусан.

Ли слегка тронула его локтем, возвращая к реальности, — внизу охранники переговаривались по рации, указывая на них руками, и одновременно успокаивали зрителей. Ли держала под прицелом левую сторону, Ким сосредоточился на правой. Внезапно к ним подошел мужчина лет тридцати, державший за руку маленького ребенка.

— Извините, — сказал он, — можно нам в туалет?

Ким дернул головой, разрешая пройти. Мужчина благодарно поклонился, подхватил ребенка и медленно направился вниз, где его тотчас обступили охранники и стали о чем-то расспрашивать, не выпуская из поля зрения Кима и его спутницу.

— А вы откуда? — подала голос девушка, сидевшая у прохода.

В ту же секунду в динамике рации послышался голос Чо Су Ёма:

— Как слышно, прием!

— Второй на связи, — откликнулась Ли.

Из-за оглушительной музыки и рева болельщиков почти ничего не было слышно. Ли изо всех сил прижала рацию к уху и повернулась к Киму:

— Они в комментаторской. Незначительное сопротивление. Жертв нет. Обращение к правительству будет через одну минуту.

— Второй на связи, — закричала она в рацию. — Мы заняли позицию. Жертв нет, сопротивление не оказывалось.

То же самое сообщили Чан и Чо Сон.

— Хангыль! Они говорят на хангыль[15]! — раздавалось вокруг.

Часы показывали 19:13. Ровно через две минуты самолеты ВВС КНДР с четырьмя ротами 907‑го батальона на борту оторвутся от земли и возьмут курс на Фукуоку. Ким пытался представить, что сейчас происходит в комментаторской кабине. Он уверял себя, что с таким командиром, как Хан, ничего плохого случиться не может. Когда у Кима умерла мать, он, не получив разрешения отбыть на похороны, ушел в самоволку. Командование подвергло Хана, как непосредственного начальника Кима, жестокому наказанию, использовав паяльную лампу, отчего у Хана на месте ушей образовалось два пузыря. Узнав об этом, Ким упал на колени перед товарищем, но тот лишь рассмеялся и заметил, что ничего, в сущности, не произошло — просто в старости ему не за что будет цеплять дужки очков. Правда, одно ухо удалось сохранить.

Девушка в кепи с эмблемой одной из команд, державшая в руках пластиковую плошку с лапшой, вновь обратилась к Ли:

— Простите, вы из Кореи?

Она, конечно же, была уверена, что Ким и Ли — выходцы с Юга.

— Нет, — коротко бросила Ли.

— Не угадала! — произнесла девушка, обращаясь к сидящему рядом мужчине.

— Не разговаривай со зрителями, — предупредил Ким. — И на вопросы не отвечай.

Девушка, продолжая жевать лапшу, не сводила глаз с коммандос.

— Достопочтенные дамы и господа! — раздался из динамиков голос Хана. — Доброго вечера всем, кто собрался сегодня на этом стадионе! Меня зовут Хан Сон Чин. Я — командир группы повстанцев; ранее я и моя команда служили в войсках специального назначения Народной армии Корейской Народной Демократической Республики. Мы решились прервать сегодняшний матч, чтобы выразить негативное отношение к диктаторскому режиму Ким Чен Ира и объявить о стремлении восстановить мир на Корейском полуострове. Мы хотим подарить нашему народу счастье и добиться самой желанной цели — воссоединения с южными соседями! Ввиду этого я объявляю о прекращении сегодняшнего матча. Повторяю: сегодняшний матч прекращен!

Слова Хана были встречены полной тишиной. Никто из зрителей не казался ни удивленным, ни напуганным. По крайней мере среди тех, кого видел Ким.

— Мои подчиненные заняли позиции на стадионе, — продолжил Хан. — Вы не должны покидать свои места. Оставайтесь на местах, пока вам не разрешат уйти! В случае неповиновения мы будем вынуждены открыть огонь на поражение!

В это время на поле появились игроки с битами в руках и недоуменно уставились на комментаторскую кабину. Туда было направились судьи, но на полпути остановились — возможно, увидев вооруженных людей. Хан попросил игроков вернуться в раздевалку, судьи двинулись за ними, и через несколько секунд поле опустело. Табло все еще работало; на экране появились слова «Вперед, ястребы!», однако звук был отключен.

Ли приложила рацию к уху и, послушав, передала Киму, что Хан уже связался с японским Кабинетом министров, а самолеты со спецназовцами на борту взяли курс на Кюсю.

Табло показывало двадцать пять минут восьмого. Самолеты с подкреплением прибудут лишь через два часа, минуя воздушное пространство Южной Кореи.

У выходов с трибун беспокойно толпились работники службы безопасности. Хан потребовал, чтобы все полицейские силы были отведены на пять километров от стадиона. То же касалось и техники — любой. Непослушание, сказал он, приведет к расстрелу заложников. Ким уловил недовольный ропот. Теперь всем было ясно, что стадион захвачен, но чем это обернется, никто не понимал.

Ли указала Киму на фанатский сектор — там происходило какое-то движение. Бородатый здоровяк, судя по всему главный у них, заревел в мегафон, обращаясь к Киму:

— Какого черта?!

Его слова были встречены смехом и криками: «Давай, скажи им!»

— Вы что, взаправду из Северной Кореи? — надрывался бородач. — А эта девка рядом с тобой, она что, из «Киппымджо»[16]?

На трибунах снова засмеялись. Заулыбались даже охранники. Но Ким понял, что смеются они не потому, что здоровяк сказал что-то остроумное, а чтобы побороть свой страх. Табло продолжало работать, рекламные ролики шли один за другим. Усиленный мегафоном голос бородача летал над трибунами. Он настолько осмелел, что встал и не спеша направился к проходу. За ним потянулись другие.

— Второй, второй! — раздался по рации голос Хана. — Немедленно успокойте болельщиков в белом!

Ли вопросительно взглянула на Кима.

— Если подойдут близко к нам, — сказал он, — прикажем остановиться. Не послушаются — сначала стреляем вверх. Ни в коем случае не стрелять по конечностям, пули могут срикошетить!

Фанаты по рядам шли к лестнице.

— Сколько их тут? — спросил Ким.

— Человек двести пятьдесят — триста…

«Этот дурак с бородой просто не понимает всей опасности, — подумал Ким. — Ему просто хочется покуражиться перед нами. Он ничуть не лучше того клоуна из отеля».

Один из охранников попытался остановить бородача, но тот заревел в матюгальник:

— Иди к черту! Почему бы тебе самому не подняться к ним, а? Северная Корея, ёпт! Да пошла она в жопу, Фукуока рулит!

Стадион взорвался от смеха. Даже игроки повылезали из раздевалок, чтобы посмотреть на происходящее. Бородач, сопровождаемый своими товарищами, преодолевал пролет за пролетом.

— Стоять! — закричал Ким. — Еще шаг, и я стреляю!

В толпе возникло движение, словно по воде разошлись круги.

Бородач приосанился и заорал в ответ:

— Ну так стреляй!

Как бы поддразнивая Кима, он сделал еще шаг. Толпа одобрительно загудела.

Ким подумал, что, если он выстрелит в воздух, эти идиоты не остановятся. Без всякого сомнения, они были смертельно напуганы, но страх, доведенный до предела, может сработать как тетива. Стрелять по ногам? А что, если начнется паника? Если они бросятся в атаку, придется использовать «узи», а несколько десятков трупов — не лучший аргумент в переговорах с японским правительством. Болельщики напоминали взбесившихся детей или, того хуже, — зомби. Люди, которые не в состоянии обуздать свой страх, опасны. В конце концов, обезумевшего ребенка можно просто схватить за руку, но что делать с лишившимися разума взрослыми? Как привести их в чувство, как заставить живых мертвецов убраться в могилы?

Ким отступил от прикрывавшей его сзади стены, схватил лежавший у ног гранатомет и велел Ли подать ему гранату.

— Куда вы будете стрелять?

— Неважно! Куда-нибудь.

Ким вскинул оружие и привел его в боевое положение. А потом нажал на гашетку. По стадиону прокатилось эхо от выстрела, и граната полетела к светящемуся табло. Через мгновение вниз посыпался дождь из стекла и пластика, в металлическую крышу ударил сноп искр и повалил серый дым. Болельщики застыли от ужаса, наконец осознав происходящее. Ким опустил гранатомет и шагнул к бородатому фанату.

— Ну что, пристрелить тебя? — сказал он, приставив к его лбу дуло пистолета.

Бородач издал что-то похожее на стон. На белых штанах проступило мокрое пятно.

— Марш на свое место! — скомандовал Ким.

Тот затряс головой, словно нашкодивший ребенок, и поспешил исполнить приказ.

4. «АН‑2»

2 апреля 2011 года

«Какого черта неприятности всегда случаются в субботу?» — подумал Каваи Хидеаки, узнав о захвате корейскими повстанцами стадиона в Фукуоке. В офисе Найтё по выходным и праздникам на случай какой-либо экстренной ситуации всегда оставались несколько сотрудников. У Каваи в этот день был выходной — он просто решил заскочить в контору и проверить свою электронную почту, так как до него дошла информация о том, что из Наквона и Майанг-До в сторону Японских островов вышло довольно крупное соединение северокорейских судов. Судя по спутниковым снимкам Минобороны США, суда были транспортными. Серьезных военных кораблей у северян было мало, да и те обычно держались ближе к берегам полуострова. К отплытию готовилось еще около сотни судов. Это было что-то новенькое. Каваи оперативно связался с резидентами в Южной Корее, Китае и США, но ничего толком не узнал. Он хотел уже ехать домой, но тут по национальному телевидению начали транслировать выпуск новостей. Корреспонденты сообщили, что стадион в Фукуоке захвачен вооруженной группой в разгар бейсбольного матча, открывающего сезон. Что это была за группа — японские экстремисты, организованный преступный синдикат или иностранные террористы — не сообщалось. Вскоре уже все телеканалы, прервав плановое вещание, переключились на Фукуоку. Прямой трансляции, понятно, не предполагалось, но на стадионе располагалось большое количество камер, способных передавать сигнал.

Едва только раздались слова: «Достопочтенные дамы и господа», — сердце Каваи упало. Ему, как заведующему Корейским отделом Найтё, стало ясно, что речь идет о группе из Северной Кореи. Тамошние работники Департамента госбезопасности и служащие Сил специального назначения изучали японский язык, но в своей речи употребляли книжные, архаические обороты. Когда за «достопочтенными дамами и господами» последовало «доброго вечера всем, кто собрался сегодня на этом стадионе», среди собравшихся у телевизора сотрудников Найтё послышались смешки. Но когда этот клоун назвал свое имя и объявил, что он — командир корпуса повстанцев, а ранее служил в войсках спецназа Народной армии КНДР, в помещении моментально наступила тишина. Сотрудники бросились к своим компьютерам и телефонам, не отрывая при этом взгляда от телевизора. Новость ошеломила всех, но никто еще не осознал полностью масштаб бедствия, и поэтому на лицах читалось скорее удивление нежели страх.

Каваи схватил телефон и связался с руководством разведки Южной Кореи. Там уже началась настоящая паника. Каваи засыпали вопросами, что в данной ситуации собирается предпринять японское правительство. Сам он надеялся узнать, кто такой Хан Сон Чин и что это за «повстанческая группа». Но главным был другой вопрос:

— Они уже выставили свои требования?

Ему перечислили пункты: никакой полиции в радиусе пяти километров, никакой техники, на два часа отключить систему противовоздушной обороны в районе Кюсю, недопущение активности авиации Сил самообороны. После некоторого молчания собеседник добавил, что в случае невыполнения требований на стадионе будут расстреляны пятьдесят заложников.

«Кто же, черт подери, — задумался Каваи, — займется этим в правительстве?» Секретарь кабинета[17] убыл в свой избирательный округ для подготовки выборов, назначенных на начало лета. Три его заместителя находились в Токио, но где их искать? Каваи спросил собеседника, что тому известно о «повстанцах» и кто их лидер. Ему ответили, что Комитет государственной безопасности Северной Кореи уже заявил через посольство в Пекине, что вооруженная группа северокорейских офицеров-повстанцев действует от своего имени, без согласования с руководством КНДР и Народной армии. Хан Сон Чин служил в Восьмом корпусе, полковник, 39 лет.

Голова у Каваи шла кругом. Почему корейцы так быстро откликнулись? Раньше, когда случался какой-то инцидент, например связанный с нарушением территориальных вод, КНДР выступала с официальными заявлениями лишь спустя несколько дней после случившегося.

— Вам ни в коем случае не следует выполнять требования террористов! — сердито кричал голос в трубке. — Требования Северной Кореи нельзя удовлетворять, даже если придется пожертвовать жизнями людей на стадионе!

Никто из вышестоящего начальства до сих пор не связался с Каваи, что означало одно: штаб по управлению кризисной ситуацией при кабмине до сих пор не сформирован. Он закончил разговор и повернулся к телевизору, где без конца крутили сюжет о захвате: «Мы решились прервать сегодняшний матч, чтобы выразить негативное отношение к диктаторскому режиму Ким Чен Ира и объявить о стремлении восстановить мир на Корейском полуострове. Мы хотим подарить нашему народу счастье и добиться самой желанной цели — воссоединения нашего Отечества!» Слушая эти слова на плохом японском, Каваи все больше осознавал, что случившееся — реальность. Он еще раз пробежал взглядом список требований. Ну с полицией все понятно. Но что означает требование о временном отключении системы ПВО? Они хотят нанести ракетный удар? Если это действительно повстанцы, то они не смогут этого сделать. А если нет? Кто эти люди? Каковы их истинные цели? Деньги? Самолет, чтобы скрыться? Куда?

Вдруг помещение огласилось криками ужаса: взорвалось световое табло. Корреспондент пронзительно завопил, что вся крыша стадиона снесена ракетой и, вероятно, уже появились первые жертвы. На экране были видны фонтаны искр и столб черного дыма, поднимающегося вверх. Камера, охватывающая трибуны, показала испуганные лица. Спустя несколько минут телевидение сделало повтор, и кто-то из сослуживцев Каваи заметил, что это напоминает съемки боевика. Взрыв, однако, был гораздо страшнее, чем в кино, пусть и не таким зрелищным, потому что он был настоящим. Тем временем в студии развернулась дискуссия: зачем этим людям потребовалось захватывать целый стадион? Захватить-то они его захватили, но ни о каких своих конкретных целях не сказали ничего.

Вся Япония прильнула к экранам. Бездействие казалось чудовищным. Нужно было срочно созывать Кабинет министров. Но сколько на это может уйти времени? Каваи знал порядок. В случае масштабного стихийного бедствия или террористического акта заместитель секретаря кабинета создает Антикризисный штаб, куда поступает вся информация. Штаб размещается в официальной резиденции премьер-министра. Премьер созывает чрезвычайное совещание кабинета для выработки и утверждения комплекса мер по преодолению чрезвычайной ситуации. То, о чем можно было рассказать в трех предложениях, на практике занимало не менее двадцати часов.

Как только на стадионе рухнуло табло, у Каваи одновременно зазвонили и настольный, и сотовый телефоны. По городскому звонил Ивата, начальник Внутреннего отдела; он срочно потребовал явиться в совещательную комнату. Каваи зашел в уборную, причесался и повязал галстук. Затем вернулся на рабочее место и собрал все документы, которые, по его мнению, могли бы иметь отношение к делу.

Совещательная комната, в которой собирались члены кабинета, находилась на минус втором этаже. Считалось, что это поможет избежать террористической атаки. Хотя какому террористу придет в голову напасть на правительство? Пожалуй, только сами члены кабинета и фантазеры-журналисты верили в то, что Северная Корея, если начнет атаку, то обязательно с каких-нибудь значимых объектов вроде Императорского дворца, резиденции премьера или правительственных зданий. Вероятность нападения на атомную станцию или теракт в высокоскоростном поезде рассматривались уже под номером два. Все эти люди буквально застряли в прошлом.

Правда, два года назад несколько интеллектуалов из штаб-квартиры Министерства обороны предположили, что Северная Корея может захватить какой-нибудь из японских островов. В составе Японии около семи тысяч островов, и четыреста двадцать три из них обитаемы. Подразделению северокорейских коммандос достаточно высадиться на одном из них, перебить местную полицию, взять в заложники жителей — и считай, дело сделано. Не обязательно атаковать крупные населенные пункты или узловые объекты инфраструктуры. Для достижения успеха хватит небольшого отряда с достаточным количеством боеприпасов. Картина, конечно, кошмарная, но обеспечить защиту всех островов не представлялось возможным. Поэтому правительство решило просто закрыть глаза на такой сценарий.

Каваи шел по застеленному матовым линолеумом коридору, когда ему позвонил Сузуки Норикацу и сказал, что уже едет в такси. Сузуки жил в Тачикаве, на железнодорожной ветке Чуо. До работы он добирался не меньше часа. Дом Каваи находился в Мусаси-Сакаи, на той же ветке. Эта железнодорожная линия была весьма популярна у самоубийц, и поезда часто останавливались. Конечно, поездом все равно вышло бы быстрее, но на такси в сложившихся обстоятельствах безопаснее.

— Надеюсь, ты поддержишь Ивату, пока меня нет, — сказал Сузуки, после чего поинтересовался, какого мнения сам Каваи о том, что произошло.

Каваи ответил, что из-за недостатка информации сейчас вряд ли можно сказать что-то определенное, тем более что некоторые факты просто не вписываются в единую картину. Сузуки согласно промычал.

— Я вот чего не понимаю, — добавил он, — что это за «повстанцы»? Как по-твоему, что бы это могло значить?

Каваи открыл было рот, чтобы высказать свое мнение, но Сузуки извинился и стал разговаривать с таксистом. Оказалось, что автомагистраль Чуо закрыта для движения. Возможно, авария, а может быть, это связано с нападением на Фукуоку. Шоссе могли закрыть и из-за проезда правительственного кортежа. Получается, что Сузуки приедет еще позже.

— Мне с трудом верится, что солдаты Народной армии способны восстать, — произнес наконец Каваи.

— Но кто же они тогда, черт бы их побрал?

— Не знаю…

Он и правда не знал.

Сотрудник пресс-службы Кабинета министров сообщил, что премьер-министр скоро прибудет из Мориоки, где он был на партийном съезде; его доставит вертолет Сил самообороны. Секретарь добирался поездом из Окаямы, с пересадкой в Осаке. Министр иностранных дел был в Наре, где проходил «Диалог с гражданами»; для возвращения в Токио ему предоставили частный вертолет, но не хватило горючего, и пришлось садиться для дозаправки в Нагое. Министр внутренних дел, возвращаясь из Ибараки, где принимал участие в открытии музея, застрял в пробке и вынужден пробираться в обход. Из Сагамихары в сопровождении полицейского эскорта выехал министр обороны. Начальник полиции после семинара в Сайтаме отправился на матч между «Задирами» и «Львами». Никто не мог сказать, где находился глава Национальной комиссии общественной безопасности, и связаться с ним по телефону тоже не представлялось возможным.

Единственным высокопоставленным лицом, присутствовавшим в тот момент в совещательной комнате, был заместитель секретаря кабинета Ямагива Киётаки. Ямагиве исполнилось шестьдесят семь, во власть, став депутатом парламента, он пришел после должности в Банке Японии. Членство в партии либералов, самой большой парламентской фракции, позволяло ему избегать явных врагов, но и выделиться там было непросто. Когда в партии произошел раскол из-за того, что часть ее членов не поддержала меры по замораживанию банковских счетов, Ямагива примкнул к «молодым реформаторам». Вскоре те объединились с фракцией демократов, в результате чего возникла партия «Зеленая Япония». Поначалу ее в насмешку называли «Партией зеленого чая», но вскоре она завоевала популярность среди независимых избирателей. В конечном счете «Зеленая Япония» пришла к власти, обойдя коалицию ЛДП — Комэйто[18], и Ямагива занял высокий пост.

Кроме него в комнате находились начальник Внутреннего отдела Ивата, начальник Центра системной поддержки Кондо, Ёсидзаки из Первого отдела информационно-аналитической службы при Министерстве иностранных дел, Коренага из Второго следственного управления Агентства общественной безопасности, Цубои, представлявший отдел иностранных дел и разведки Национального полицейского агентства (НПА), Кацураяма из Службы безопасности НПА, Ёнасиро из Отдела документации Управления разведки, его коллега Сакурагава из Исследовательского департамента, и, наконец, Хида из Бюро региональной поддержки Министерства внутренних дел. Все, кроме Хиды, так или иначе были связаны с разведкой, хотя никто напрямую никогда не занимался проблемой терроризма. Служба Иваты собирала информацию о политических партиях и профсоюзах, Кондо работал в основном с базами данных. Ёсидзаки анализировал разведданные Государственного Департамента США и ЦРУ. Коренага специализировался на экстремистских организациях и религиозных сектах в Японии, Цубои занимался слежкой за иностранцами, а Кацураяма обеспечивал охрану важных персон за рубежом. Отдел Ёнасиро, как и следовало из его названия, обеспечивал документооборот; Сакурагава был занят выявлением внешних врагов и сбором данных о военной технике, оборудовании и тому подобном. Все они были значительно выше рангом, чем Каваи, и, кроме Иваты, даже не знали о его существовании.

Когда Каваи вошел в кабинет, на него бросили короткие взгляды — кого там еще черти принесли? Ивата уже заканчивал свой доклад.

— …Как минимум десять телекамер на стадионе принадлежат японской вещательной корпорации, и еще коммерческие телекомпании… Кроме того, там есть камеры слежения. Нам сообщили, что всего на стадионе от десяти до двадцати террористов. Двое или трое из них, согласно данным видеонаблюдения, находятся в комментаторской кабине; трое-шестеро — в подсобных помещениях, на трибунах — от пяти до десяти человек. Террористы также могут скрываться в кафе, ресторанах, туалетах и проходах. Это, в определенной степени, связывает руки службе охраны. Нам известно, что напавшие на стадион вооружены пистолетами, автоматами «узи» и гранатометами. Однако, возможно, у них есть и иное оружие, и даже взрывчатка.

Поскольку за столом места не было, Ивата указал Каваи на простой стул у стены, где сидели референты министров. Если шефу требовалась информация, относящаяся к статистике или каким-либо ранее принятым соглашениям, помощник учтиво подходил к столу и подавал нужный документ. На стенах огромной совещательной комнаты были развешаны карты Японии и мира, здесь же располагались компьютеры с доступом к сверхсекретным данным, телефоны прямой связи и мониторы с интерактивной телефонией. Само помещение было выстроено с таким расчетом, чтобы уцелеть даже в эпицентре мощного землетрясения.

Плоские экраны посередине стола транслировали кадры с места событий. Дым все еще валил, но ничего нового не произошло. Информации о человеческих жертвах не поступало. Периодически повторялись требования северокорейцев: «Никакой полиции в радиусе пяти километров вокруг стадиона! Никакой техники!..» Премьер и секретарь кабмина по телефону распорядились, чтобы все требования были выполнены, включая отключение системы ПВО. С террористами уже трижды связывались, но они не назвали конкретных пунктов для ведения переговоров. Первым с ними разговаривал Ямагива, потом на связь выходил Коренага и, наконец, Цубои, но это трудно было назвать переговорами: террористы, как заведенные, повторяли одно и то же.

— Но мы же не можем и в самом деле отключить систему противовоздушной обороны? — поднялся со своего места Ёнасиро.

— Во всяком случае, мы должны подтвердить выполнение данного требования, чтобы избежать жертв, — отозвался Ямагива.

После непродолжительного обсуждения и звонка премьеру решено было это требование не выполнять: находясь на стадионе, террористы все равно не могли проверить, работает система или нет.

Радиолокаторы контролировали воздушное пространство с баз вблизи Асии и на горе Касуга, а также со вспомогательной базы на северной оконечности острова Цусима. В Нитабару и Цуики были размещены силы ПВО, с юго-запада небо закрывала база в Нахе. Все истребители на базах находились в состоянии боевой готовности.

— Если в наше воздушное пространство вторгнется неопознанный самолет, мы должны его атаковать? — спросил Сакурагава.

Ямагива отмахнулся и заметил, что в таком случае ситуация будет рассмотрена отдельно, и затем должностные лица получат соответствующие инструкции. Ошарашенные таким ответом Сакурагава и Ёнасиро стали немедленно обзванивать военные базы.

— Атака означает мгновенный перехват, — негромко произнес один из помощников, сидевший рядом с Каваи. — А говорить о рассмотрении ситуации и инструкциях означает лишь то, что перехват невозможен.

Требование об отключении системы ПВО вызвало во многих умах подозрение о возможном запуске баллистической ракеты «Таепондонг».

— А если они шарахнут по нам ракетой, сможем ли мы ее сбить? — обратился к присутствующим Ямагива.

— Я уже неоднократно говорил на эту тему и в парламенте, и на заседаниях кабинета, — отозвался Ёнасиро. — Без эффективной противоракетной системы, при помощи одних лишь истребителей или ракет «земля — воздух» сбить баллистическую ракету практически невозможно. Проще поймать голыми руками летящую стрелу.

— Как эта банда смогла беспрепятственно попасть в Японию?! — раздраженно прорычал Ямагива.

— Я сто раз просил закупить еще «орионов»[19], да куда там! — подал голос Ёнасиро. — Состояние нашего авиационного парка плачевное, пришлось сократить большое количество патрульных вылетов. У нас нет даже своей спутниковой системы наблюдения, так что приходится пользоваться данными американцев о том, что происходит в корейских водах. Вы должны понимать, что с тем количеством патрульных самолетов, какое у нас есть сейчас, обнаружить подозрительное корейское судно труднее, чем найти контактную линзу в бассейне!

Телефоны звонили непрерывно: на связь выходили все, от членов парламента до мэра Фукуоки. Мэр никак не мог решить вопрос: эвакуировать или нет местное население? Торговые центры закрывались, постояльцам отелей настоятельно рекомендовали не находиться в номерах и холлах. Но что делать, если террористическая атака начнется в аэропорту или на вокзале? В случае объявления эвакуации могла возникнуть паника среди населения. Хуже всего было то, что прямо напротив стадиона располагался Национальный медицинский центр Кюсю. Каждый год там проводилось не менее четырех тысяч операций. Многие пациенты были в критическом состоянии. Допустим, можно эвакуировать здоровых людей, но что делать с больными?

Каждый новый звонок означал очередную проблему. Что делать в случае появления жертв на стадионе? Смогут ли справиться с ситуацией Силы самообороны? Как связаться с международным Красным Крестом? Есть ли угроза ракетного удара? (Этот вопрос звучал неоднократно.) Готов ли кризисный комитет обеспечить быстрое поступление необходимой информации? Имеется ли возможность узнать, какие решения будут приняты на высшем уровне и какие можно принимать на местах? Ответ был стандартным для всех: «Мы следим за ситуацией и по мере ее развития предоставим соответствующую информацию».

— Так все-таки, что это за группировка повстанцев? — спросил Ямагива, обращаясь ко всем сидящим за столом.

Ёсидзаки начал было зачитывать официальное заявление КНДР, но Ямагива раздраженно заметил, что это он уже слышал. В эту минуту раздался звонок от премьера, который сказал, что кабинет должен обсудить вопрос о введении режима чрезвычайной ситуации. Один из молодых референтов сразу вскочил и стал куда-то названивать. «А что толку от объявления чрезвычайной ситуации, если она и так чрезвычайная?» — скептически подумал Каваи.

Законодательство не давало четких ответов, кто должен принимать решение об эвакуации населения. В случае возникновения террористической или иной угрозы все необходимые указания местным властям должно было выдать правительство. В случаях, не терпящих отлагательства, местные власти вправе были действовать по своему усмотрению. Но о том, какие именно случаи не терпят отлагательств, закон хранил молчание. В законе ничего не говорилось ни о возможности участия мирных граждан в уличных боях, ни о том, что террористы могут скрываться среди населения. Там было полно таких слов, как «терроризм», «агрессия», «оружие массового поражения», но о реальном враге, который вот он — совсем рядом, нет говорилось ни слова.

Спустя час после захвата стадиона кризисный комитет отдал приказ полиции оставаться за пределами пятикилометрового радиуса. Однако этот приказ не имел никакой силы в отношении любопытных. К стадиону потянулись микроавтобусы, принадлежащие местным теле- и радиостанциям, немало было и зевак. Городской совет Фукуоки решил установить полицейские кордоны в радиусе семи километров (второе кольцо), и на согласование этого вопроса ушла еще четверть часа. Решено было перегородить основные дороги бетонными блоками, однако взять под контроль всю сеть городских улиц не представлялось возможным. Чтобы избежать опасности новых террористических атак, задействовали дополнительные полицейские силы из соседней префектуры. Аэропорт Фукуоки, станция Хаката, портовые сооружения и административные здания были взяты под контроль полицейским спецназом.

Американские вооруженные силы находились в состоянии боевой готовности DEFCON[20]. Командующий вооруженными силами США в Японии и американский посол заверили японское правительство в том, что будут следовать инструкциям и не предпримут никаких действий без предварительного уведомления японской стороны. Тем не менее американское консульство в Фукуоке уже закрылось, а весь персонал был эвакуирован на военную базу в Йокоте. На крыше посольства США в Токио выставили снайперов, а по периметру здания — тяжеловооруженных солдат с приборами ночного видения. Юный референт из Министерства иностранных дел шепнул Каваи, что поступили сообщения об увеличении численности американских морских пехотинцев.

Премьер и министр иностранных дел, по-видимому, попытались связаться с Вашингтоном, но из-за разницы во времени (в Америке было раннее утро) им не удалось найти ни одного высокопоставленного чиновника, не говоря уже о Государственном секретаре и его заместителе. Ямагива шепнул Ёсидзаки про антиамериканские настроения, распространившиеся в Японии за последнее время, но тот как раз разговаривал по телефону и ничего не ответил. Повесив трубку, Ёсидзаки сообщил, что ему удалось дозвониться до человека из американского Бюро по делам Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского региона, но тот сказал, что это внутренняя проблема Японии, решайте, мол, сами.

— А как насчет этого чертова договора о безопасности?! — вспылил Ямагива.

Ёсидзаки ответил, что, в конце концов, это частное мнение одного из госслужащих, а не официальная позиция Госдепа, и тут у него снова зазвонил телефон.

Бо́льшая часть присутствующих не отрывалась от телефонов. Иногда приходилось говорить сразу по двум линиям. Городская сеть была перегружена, стоило положить трубку, как раздавался новый звонок. Распечатки разговоров сразу же расходились по рукам, без всякой вычитки и редактирования. Каваи подносили все новые и новые листки. Он отметил, что информация поступала очень разная и временами противоречивая. «Вместо того чтобы названивать в Госдеп и высшему руководству США, — мелькнула раздраженная мысль, — лучше бы подумали о том, как обеспечить безопасность тридцати тысяч заложников на стадионе. Только после этого, тщательно проанализировав требования террористов, можно принимать решения, что делать в сложившейся ситуации».

Сколько еще можно ждать этого Сузуки? Каваи взглянул на часы — уже девять. Он сидел тут целый час, а с момента захвата стадиона прошло почти два часа. Впрочем, приход Сузуки вряд ли что-то изменит. Даже появление премьер-министра и секретаря кабинета никак не разрядит ситуацию. С того момента, как стало известно о нападении, никаких конкретных решений принято не было, одни пустые разговоры. Взять хотя бы спор о том, смогут ли японские истребители сбить корейскую ракету. Телефоны разрывались, из телевизоров доносились пронзительные вопли корреспондентов, повсюду раздавалось клацанье клавиатур. И ведь за столом собрались отнюдь не идиоты — просто никто из них, включая самого Каваи, не имел опыта действий в подобных ситуациях. О Северной Корее большинство имели стандартное представление: отсталая страна с диктаторским режимом. Проблема заключалась в том, что никому даже в голову не приходило посоветоваться с теми, кто действительно разбирался в вопросе. Было бы неплохо связаться со специалистами в Пекине и Сеуле — они могли бы сказать больше, чем американские советники.

Каваи хотелось бы обсудить многие вопросы, и в первую очередь о возможности восстания в рядах Народной армии КНДР, особенно в таком подразделении, где служил лидер «повстанцев». Но его никто ни о чем не спрашивал, а высказывать свое мнение «с места» здесь было запрещено. Поэтому ему оставалось сидеть в компании референтов, которых набилось в комнату человек тридцать. Клерки в аккуратных костюмчиках без конца вели телефонные переговоры; иногда их подзывали к столу, и они шептали на ухо своему боссу поступившую информацию. Безусловно, они были профессионалами, но по заведенным порядкам должны были держать свое мнение при себе. Вот когда совещание закончится и они вернутся на свои рабочие места, тогда еще допускалось дать свои комментарии начальству, да и то после бесконечных предисловий вроде: «Прошу прощения за назойливость» или «Приношу свои извинения, что осмеливаюсь говорить, но дело в том…»

В комнату зашел молодой чиновник и доложил, что его атакуют журналисты с требованиями объяснить, почему до сих пор не опубликовано официальное заявление о террористической атаке. Всех беспокоило отсутствие каких-либо комментариев от главы правительства, но проблема заключалась в том, что премьер-министр находился в вертолете и не имел возможности обратиться к нации, а что касается секретаря, то у него не было достаточно информации для принятия каких-либо решений. Выступить в качестве представителя правительства не мог и Ямагива — у него просто не было таких полномочий.

— Скажите журналистам, что, когда случилось 11 сентября, президент США тоже не делал никаких официальных заявлений до следующего дня! — рявкнул Ямагива на чиновника.

Поступило сообщение, что премьер добрался до военной базы рядом с Мориокой, это означало, что в Токио он будет через два часа.

— Два часа… — пробормотал Каваи, вытаскивая из кипы приготовленных документов карту Корейского полуострова. И все-таки зачем захватившие стадион в Фукуоке потребовали отключить систему противовоздушной обороны именно на два часа? Эта мысль не оставляла его с самого начала, но теперь Каваи понял, что ответ на этот вопрос близок.

Шум нарастал.

— Как, черт побери, мы можем проверить заявление КНДР, что это повстанческая группа?! — вопрошал Ёсидзаки Кацураяма. — Позвони-ка в Пекин или Пхеньян!

Всегда, стоило случиться международному инциденту, виноватыми оказывались служащие Министерства иностранных дел. Когда все было более или менее нормально, их обвиняли в некомпетентности, а в критических ситуациях о них просто вытирали ноги. В каком-то смысле это отношение было обоснованным, хотя в японском МИДе служило много талантливых людей. Просто, если дипломаты давали маху, страна сразу оказывалась перед угрозой войны.

— Мы постоянно на связи с посольством Северной Кореи в Пекине, а до Пхеньяна напрямую дозвониться нельзя, — спокойно ответил Ёсидзаки.

— А что, если запросить Ассоциацию корейских переселенцев? — поднял бровь Кацураяма.

— Они удивлены произошедшим не меньше нашего.

Ассоциация, которую в Японии называли «негласным посольством КНДР», уже осудила захват стадиона, назвав его «возмутительной террористической атакой, совершенной предателями из числа офицеров Народной армии, которые поставили перед собой цель дестабилизировать положения в Республике».

Кацураяма как сотрудник Службы безопасности НПА, по всей вероятности, был хорошо информирован. Но можно было предположить, что Северная Корея не доверяет своим соотечественникам, оказавшимся за рубежом. Откуда им знать про «предателей-офицеров»? Это их собственные выводы?

После телефонного разговора Цубои с премьер-министром было принято решение, что полиция Осаки немедленно направит в Фукуоку специальную штурмовую группу. Каваи призадумался — насколько хорошо члены правительства и руководство НПА осведомлены о Силах специального назначения КНДР? Спецназ, в отличие от основных частей Народной армии, всегда был на особом положении. Точные сведения о численности спецназа заполучить было невозможно, но поговаривали, что их не менее ста — ста пятидесяти тысяч человек. Для сравнения, американские «зеленые береты» насчитывали в своих рядах около пятидесяти тысяч. Восьмой корпус спецназа считался элитой. В спецназ попадали, как правило, дети элиты. Они получали хорошее жилье, первоклассное медицинское обслуживание и отличное образование, что способствовало укреплению преданности по отношению к Ким Чен Иру.

Корейская тайная полиция обладала собственными силами для проведения спецопераций, непосредственный контроль за которыми осуществляло партийное руководство. Были элитные подразделения и в войсках, такие как Корпус противовоздушной обороны или Третья инженерная бригада, отвечавшая за ядерные установки. Кроме того, существовала личная армия Ким Чен Ира и его телохранителей — мало кому известные Двадцать третий и Тридцать девятый полки.

В такие подразделения отбирали людей, отличавшихся особыми способностями и личным мужеством. Если в других странах талантливая молодежь могла выбрать себе любую дорогу в жизни, то в Северной Корее путь был только один — в Силы специального назначения. Обучение там было крайне суровым и длилось от трех до шести лет. После прохождения курса солдат становился сам по себе крайне опасным орудием. Рассказывали историю про одного спецназовца, который оказался единственным выжившим из двадцати шести коммандос после нападения на южнокорейский Каннын в 1996 году. Ему удалось вернуться к своим, неся собственные кишки в руках, так как в живот ему угодила пуля.

Слушая разговор Ёсидзаки и Кацураямы, Каваи все больше укреплялся в мысли, что вся эта история про «повстанческую группу Народной армии» как-то не складывается. После смерти Ким Ир Сена в 1994 году Народная армия несколько раз реорганизовывалась, причем не столько для того, чтобы подготовиться к новым условиям, связанным с окончанием холодной войны, сколько во избежание любой возможности государственного переворота. Организационная структура армии была сложна для понимания — даже Найтё не мог полностью разобраться. Военная доктрина Северной Кореи была направлена не на повышение обороноспособности страны, а на обеспечение полного контроля над армейскими соединениями со стороны Ким Чен Ира и Трудовой партии. Еще до прихода к власти Ким Чен Ир приложил значительные усилия, чтобы укрепить свое положение в глазах военных, и при малейших признаках назревающего мятежа он, возможно, не остановился бы перед полным уничтожением всего государства. Так что нет, принадлежность террористов к «повстанческой группе» — полная чепуха.

Глядя на карту Корейского полуострова, Каваи размышлял, что должны означать эти два часа. Почему систему противовоздушной обороны требовалось отключить именно на это время, а не, скажем, на двадцать два часа, или на два дня, или на два месяца?..

Почувствовав, что его хлопают по плечу, он обернулся, и перед ним возникла красная физиономия Сузуки. Наверное, пил пиво.

— Чудный тихий субботний вечер в Токио, — сказал он, усаживаясь на стул. — Тут поползли слухи о баллистической ракете, и в барах сразу стало пусто. Ох ты ж, почти два часа добирался, — добавил он, взглянув на часы.

Действительно, беспокойство охватило всех, но шанс на то, что КНДР решится на ракетный удар, был бесконечно мал. Запуск баллистической ракеты означал бы полный крах режима Ким Чен Ира. Упади что-нибудь подобное на Токио, и в регионе немедленно начнется полномасштабная война, а Ким далеко не дурак, чтобы воевать сразу с армиями Южной Кореи и США. Война означала бы отказ США в признании режима корейского диктатора (альтернатива — уничтожение ядерного потенциала КНДР), война означала бы конец всем разговорам о воссоединении двух Корей. Так что ядерный удар по Японии мог бы свидетельствовать только о том, что Ким Чен Ир решил: его государство должно исчезнуть.

— Что происходит-то? — шепотом поинтересовался Сузуки.

— Да бардак какой-то, — отозвался Каваи, вертя в руках карту.

— Ты один так думаешь, или это общее мнение?

— Все так думают… — криво усмехнулся Каваи.

Сузуки вздохнул:

— Вот что я пропустил. Сколько раз ты отмечал выход корейцев в море? Они делали это специально, чтобы усыпить нашу бдительность!

— Тише, пожалуйста! Всем тихо! — С места поднялся Хида из Бюро региональной поддержки МВД с телефонной трубкой в руке. — У меня на проводе служба безопасности стадиона в Фукуоке. Они говорят, что у них есть пара водяных пушек для усмирения пьяных и буйных и предлагают использовать их против террористов. Что вы об этом думаете?

Хида выглядел взволнованным. Ёнасиро и Сакурагава неуверенно переглянулись, а Цубои, Ямагива и Коренага наперебой стали задавать вопросы, кто будет управлять этими пушками и какое там давление воды. Ямагива уточнил, сколько террористов находится на стадионе и где конкретно они располагаются.

Хида быстро заговорил в трубку.

— Нет уж, увольте, — ворчливо заметил один из референтов, сидевший рядом с Каваи. — Они что, действительно хотят справиться с ребятами, которые вооружены гранатометами, при помощи водяных пушек? Это им что, студенты на демонстрации?

— Два часа почти истекли, — сказал Сузуки. — Ракеты бы уже долетели. Так зачем им эти два часа? Радары ничего не засекли — ни ракет, ни самолетов!

«Радары ничего не засекли…» Что-то щелкнуло в голове Каваи. Зловещее предчувствие превратилось в твердую уверенность. Конечно же! Речь идет о советских «Ан‑2»! Старые бипланы, антиквариат, такие сейчас увидишь лишь в музее! Они почти целиком фанерные, летают на низких высотах, и их очень трудно нащупать радаром. У КНДР около четырехсот таких, и они их уже использовали для спецопераций. Каваи прикинул расстояние от северокорейских баз до Фукуоки, если лететь минуя Южную Корею. Крейсерская скорость позволяет преодолеть такой путь примерно за два с половиной часа. Если «Аны» поднялись в воздух еще до того, как террористы появились на стадионе, то… они на подлете.

Каваи посмотрел на часы: семнадцать минут десятого. За круглым столом разгорелся спор между Хидой и Сакурагавой.

— А кто возьмет на себя ответственность, если бандиты начнут убивать заложников? — кричал Сакурагава.

— Мы обязаны рассмотреть любые средства, в том числе водометы! — защищался Хида.

Позвонил секретарь кабинета и сказал, что будет добираться до места на поезде, поскольку от вокзала в Осаке до вертолетной площадки слишком далеко. Ёсидзаки уведомил Ямагиву, что через три часа можно будет поговорить с заместителем Госсекретаря США. Ёнасиро предлагал использовать для переброски штурмовой группы из Осаки большой транспортный вертолет Сил самообороны. Цубои выразил ему благодарность, но заметил, что это излишне: совсем скоро у полиции Осаки будут в распоряжении все имеющиеся в наличии вертолеты. Кацураяма занимался координацией действий полиции Фукуоки, штурмовой группы и других подразделений. Голова шла кругом от этого шума. Неожиданно из-за дверей послышался смех — прибыл министр охраны окружающей среды по фамилии Номияма. На нем был праздничный костюм — вероятно, министр прибыл сюда со свадьбы, что справляли в его избирательном округе. Он был в приподнятом настроении, что подтвердилось новым приступом смеха:

— Ну и где тут киногерои, которые давят террористов голыми руками?

Один из основателей «Зеленой Японии», Номияма раньше работал в крупной торговой компании.

— Спасибо тебе, что держишь тут оборону, — сказал он Ямагиве, пожимая руку.

Но едва Номияма опустился в свое кресло за круглым столом, как вдруг раздался вопль:

— Черт, что это?!

Все одновременно уставились в телеэкраны: камера, снимавшая толпу зевак около отеля, показывала строй самолетов, напоминающий стаю перелетных птиц. Самолеты шли очень низко — прямо над крышами зданий.

— Что это? — изумился Сузуки.

— «Ан-2». Транспортные самолеты, — отозвался Каваи.

Оператор навел объектив на один из самолетов и увеличил изображение.

— Похож на тренировочный… — пробормотал Ёнасиро, вставая.

«А красивый. Словно в каком-нибудь старом фильме», — подумал Каваи.

На бортах не было никаких опознавательных знаков — должно быть, они были закрашены. Шедший впереди самолет начал снижение, готовясь к посадке.

— Что он делает? Там же нет никакого аэропорта? — вскричал Ямагива.

Не выпуская из рук телефона, Хида молча указал на то место, где раньше располагался аэродром Ганносу. Три залитые светом от уличных фонарей посадочные полосы тянулись вдоль железнодорожных путей. «Ан‑2» начали садиться один за другим. Кто-то стал считать их вслух, насчитал двадцать, но экран показал не все.

— Сколько человек можно поместить в один такой? — побледнев, спросил Сузуки.

— Десять — пятнадцать, — сказал Каваи.

Он припомнил, что Сузуки был родом откуда-то с севера — то ли из Фукусимы, то ли из Акиты. Сам Каваи родился в Токио, а его жена — в Нагано. Хорошо, что у него нет родственников на Кюсю!

Дверь первого самолета открылась, и на поле стали высаживаться люди в камуфляжной одежде. Каждый был вооружен автоматом Калашникова и гранатометом. Оказавшись на земле, солдаты пригнулись, огляделись и выстроились в боевой порядок, чтобы прикрыть прибывающие «Ан-2».

5. Объявление войны

2 апреля 2011 года

Вызванные по телефону к Исихаре Ямада и Мори бросились в сторону корпуса «С». Бежать нужно было не более двухсот метров, но оба оказались весьма посредственными бегунами, и им пришлось два раза остановиться, чтобы перевести дух. Корпус «С», где обитали Исихара, Андо, Фукуда и Такеи, ничем — ни размерами, ни конфигурацией — не отличался от их собственного. Другое дело, «апартаменты» самого Исихары. Это было нечто особенное. Раньше там находился магазин по продаже мотоциклов, владел им старинный друг Исихары, которого ни Ямада, ни Мори никогда не видели. По площади помещение напоминало баскетбольное поле, то есть было как минимум раз в десять больше, чем у остальных. Исихара превратил его в своего рода гостиную «для всех», или, как он называл ее для краткости, — «гостинку». Один угол он отделил собственноручно сколоченной фанерной ширмой — это треугольное пространство именовалось «кабинетом». В кабинете умещались небольшой стол и кресло-качалка, в котором Исихара обычно сидел в размышлениях, или бренчал на гитаре, или сочинял стихи.

Из-за двери «гостинки» были слышны восторженные вопли. Ямада постучал в дверь и подождал.

— Открыто, кажись, — сказал Мори и повернул ручку.

У Исихары собралась вся его группа, что было весьма редким событием. Смотрели телевизор — подобранную на свалке допотопную плазму, которую Феликс в свое время отремонтировал. Бетонный пол «гостинки» покрывали брошенные кое-как листы линолеума, деревянные поддоны и широкий ковер, по которому запрещалось ходить в обуви. Посередине стояли длинный, расписанный цветами диван и стол. На диване сидели Канесиро, Фукуда, Такегучи и Синохара. Кто-то устроился на подлокотниках, кто-то стоял. Ямада и Мори, скинув обувь, плюхнулись на ковер.

Исихара покачивался в своем кресле, которое вытащил из «кабинета». Кресло скрипело злобным старушечьим голосом. Как и все остальное, оно было найдено на свалке, но Фукуда, Такегучи и Андо, парни рукастые, восстановили развалину. Слева от Исихары высились книжные шкафы его библиотеки, а за шкафами поблескивала стальная лестница, ведущая отсюда на третий этаж. Рядом со входом широкая занавесь отделяла общее помещение от бывшей бойлерной, которая была переоборудована в узкую кухоньку, туалет и душевую. Когда-то корпус «С» служил складом музыкальных инструментов и мебели и был оснащен системой климат-контроля, что делало его комфортным для проживания и зимой, и летом. Корпус «Н», где жили Мори, Ямада, Татено и Синохара, не имел такой роскоши, и летом там было жарко, как в аду.

Когда Ямада и Мори появились, их никто не потрудился поприветствовать. Никто даже не поинтересовался, отчего их так долго не было. Здесь не спрашивали: «Как дела?», никто не говорил: «Простите за опоздание». Мори такое отношение нравилось, а вот Ямада частенько скучал по вежливым церемониям. Не то что бы он воображал, будто ему станут отвечать на избитое «здорово!» или «как дела?» — для него самого эти слова мало что значили, но все-таки.

Тем временем на экране то и дело мелькали какие-то люди, обвешанные оружием. Как только кого-то из них показывали крупным планом, вся компания начинала радостно вопить. Ямада спросил Сато, одного из сатанистов, который оказался рядом с ним:

— Это что, кино?

— Не-а, — ответил Сато. — Это взаправду. Прямой репортаж. Эти ребята — повстанцы из Северной Кореи.

Ямада и Мори переглянулись. Трансляция перенеслась в телестудию, где ведущий, глядя в камеру, объявил: «Мы пока не знаем, чего именно требуют повстанцы!»

— Он чё, идиот? — отозвался Окубо под одобрительный гул собравшихся.

— Убивать и разрушать, вот чего им надо, разве не ясно? — крикнул кто-то из комнаты.

— Настоящие террористы… Фантастика! — улыбнулся Мори.

Ямада попытался припомнить, как давно он видел улыбающегося Мори, и понял, что, в общем-то, никогда.

— Где это? — спросил он.

— На стадионе в Фукуоке, — бросил Сато, не отрываясь от экрана.

«Это же бейсбольный стадион!» — догадался Ямада. Втайне он любил спортивные состязания, хотя никаким конкретным видом спорта не занимался — уроки физкультуры в школе не в счет. Но ему нравилось смотреть за тем, как другие бегают, прыгают, бросают или пинают мяч. Впрочем, стадион в Фукуоке он не любил. Ему была противна инсталляция «Теплые руки» с ужасными бронзовыми копиями рук Майкла Джексона и других знаменитостей, а еще его раздражали фанаты «ястребов», носившие белые туники. Кроме того, однажды с ним произошел весьма неприятный конфуз в ресторане рядом со стадионом. Ямада заказал себе рамен[21] со свининой и вдруг обратил внимание, что у всех посетителей есть скидочные купоны, в обмен на которые полагалась бесплатная порция гёдза — жареных пельменей. Мужчина за соседним столиком объяснил ему, что купоны раздают неподалеку от ресторана. Ямада уже успел съесть половину своего рамена, но поскольку он еще не расплатился, то решил сбегать за купоном. Вернувшись, он обнаружил, что его недоеденную порцию унесла официантка. Сначала он хотел спалить ресторан к чертям, чтобы негодная официантка запылала словно факел, но под рукой не оказалось ни зажигалки, ни бензина. Хуже всего, официантка выглядела очень даже привлекательно, а он не смог даже заговорить с ней. Ямаде ничего не оставалось, как развернуться и уйти, обливаясь слезами. Вспомнив об этом, Ямада пожелал террористам разнести стадион в щепки.

— А кто это в таких дурацких тряпках? — спросил Мацуяма, показывая на экран.

Ямада объяснил ему. В это время произошло следующее: толпа фанатов стала подниматься по лестнице, направляясь прямо к вооруженным террористам. Предводитель фанатов — мужчина с бородой — кричал в мегафон: «Какого черта?!» Ведущий в студии взволнованно воскликнул, что сейчас не время корчить из себя героя, на что Фукуда заметил, что это ни черта не герой, а просто бородатый мудак. Путь толпе преградил было охранник стадиона, но бородач отодвинул его в сторону своим мегафоном и снова заорал: «Что за хрень?!»

— Это все, что это чмо может сказать? — удивился Такеи.

Оператор навел камеру на одного из террористов. В руке тот держал пистолет, на плече висел автомат.

— Глянь, какой качок, — восхитился сатанист Кондо.

Ямада взглянул на прилипшего к экрану Канесиро. Из динамиков доносилось: «Дай ему!», «Пристрелить!», «Круто, правда?» — но корейский террорист не проронил ни слова. Он напоминал альпиниста, почти добравшегося до вершины… А Канесиро — тот выглядел расслабленным и одновременно сосредоточенным. Вспомнился рассказ Синохары о какой-то змее, кажется, черной мамбе. «Это самое удивительное существо на планете, — говорил Синохара со сверкающими глазами. — Ее яд в десять раз сильнее, чем у королевской кобры. Она атакует всякого, кто приблизится к ней ближе, чем на шесть метров: слонов, носорогов, львов, да кого угодно. У большинства ядовитых пресмыкающихся мозг устроен так, что в случае опасности электрический импульс как бы запускает режим атаки. А черная мамба всегда находится в этом состоянии. Вот почему они выглядят такими несчастными, когда им не на кого нападать».

Сейчас он представил себе черную мамбу с глазами Канесиро.

Тем временем террорист поднял свой пистолет, навел его на бородача и что-то сказал. Микрофоны были слишком далеко, чтобы услышать его слова, но Мори прочитал по губам… Долгое время после того, как его брат убил их родителей и попытался лишить себя жизни, Мори отказывался говорить и слышать. За это время он приобрел привычку читать по губам, чтобы не слышать чужого голоса. «Стоять! Еще шаг, и я стреляю!» — процитировал он, держа перед собой воображаемый пистолет и улыбаясь.

— Стреляй в него! — хором завопили пятеро сатанистов.

Феликс тоже подал голос, поинтересовавшись, почему болельщики из фан-зоны одеты как «байкеры-педики». Он вырос в Южной Америке и был плохо знаком с японской масс-культурой. Вопрос был задан Мацуяме, но тот орал вместе с сатанистами, и тогда Татено за него пояснил, что от такого стиля одежды фанов «заводит».

Ямада учился в шестом классе, когда его отец, лишившись работы, решил стать фермером. Они переехали в горную деревушку в префектуре Фукусима, где диких обезьян было значительно больше, чем людей. Жители деревни сходили с ума по групповому танцу «соран одори»; один Ямада терпеть не мог этот танец, и, когда он отказался участвовать, его жестоко побили. Танцоры носили повязки на головах, и у них были длинные вздымавшиеся при каждом движении туники, наподобие той, что носила легендарная королева-шаманка Химико. Стоило Ямаде вспомнить об этом, как его начинало тошнить.

Из динамиков раздался звук, как будто кто-то открыл хорошо взболтанную банку с газировкой. Затем из верхнего ряда вырвалась струя дыма. Такеи вскочил на ноги и закричал:

— РПГ! Это был РПГ!

То, что происходило, вернуло его в те времена, когда он жил в йеменском лагере боевиков.

Когда граната плюнула оранжевым пламенем и по почти идеальной прямой понеслась по направлению к световому табло, оставляя за собой белый след, Ямада подумал: «Просто шикарно, великолепно!» Через мгновение правая часть табло разлетелась вдребезги со страшным звоном и грохотом. Искры брызнули в разные стороны, словно миллиарды светящихся мотыльков. Казалось, толпа зрителей разом окаменела. Даже журналисты потеряли дар речи. В «гостинке» тоже наступила гробовая тишина. Ямада смотрел на экран, раззявив рот, он был потрясен разрушительной мощью РПГ. Мори тоже замер на месте, словно сова в луче фонарика.

Контроль над стадионом был полным. Зрители сидели в своих креслах, словно манекены. От террористов больше не поступало никаких сообщений или указаний. Странно, но все оставались спокойными, что произвело на Ямаду сильное впечатление: это ж какой непонятной силой нужно обладать, чтобы заставить тридцать тысяч человек сидеть в абсолютной тишине. Особенно приятно было смотреть на фанатов в идиотских костюмах, которые теперь были тише воды ниже травы. В «гостинке» Исихары тоже все утихли — Татено кивал; сатанисты лучезарно улыбались, словно хор мальчиков, собирающихся запеть песню; на глазах Такегучи и Тоёхары сверкали слезы радости; Феликс сжимал и разжимал кулаки; на щеках Мацуямы показались ямочки; а Окубо откинулся на спину и возвел очи горе, словно благодаря Бога за нежданную милость. Хино из корпуса «Н» сделал вид, будто держит на плече РПГ, и беспрестанно повторял: «Пшш! Пшш!» — имитируя запуск реактивной гранаты. Синохара со сверкающими, как у его лягушек, глазами, похлопывал Татено по спине. Все испытывали глубочайшее удовлетворение при виде огромной толпы, беспрекословно подчинившейся жалкой горстке людей; всем доставляло удовольствие видеть, как трепещут те, кто раньше относились к ним, словно к грязи и отбросам.

Поскольку больше ничего не происходило, вещание вновь переключилось на студию. К ведущему присоединились военный аналитик и университетский профессор — специалист по Северной Корее, которые немедленно начали рассуждать о намерениях террористов. Профессор выразил сомнение в том, что объявившие себя борцами с режимом Ким Чен Ира «повстанцы» на самом деле являются таковыми, поскольку влияние партийного руководства распространяется на всю структуру северокорейской армии. Взаимная подозрительность, пояснил он, является нормой, и если предположить, что время от времени в этом организме и могли бы появляться крошечные очаги крамолы, то шансы на выживание и развитие таких очагов все равно бы стремились к нулю.

Ведущий спросил, как корейцам удалось проникнуть в Японию.

— Нам много раз докладывали о подозрительных судах, — вступил в разговор военный аналитик, — и мы полагали, что ни один из северокорейских военных кораблей не проскочит мимо нас. Но вести наблюдение вдоль всей морской границы оказалось непосильной задачей для нашей береговой авиации. — Он указал на висящую на стене карту. — Мы засекали огромное количество рыболовецких судов неподалеку от побережья Кюсю, особенно этой весной. В такой мешанине очень просто затесаться и разведывательному кораблю. Как вам известно, наш бюджет ежегодно сокращается уже несколько лет. У Сил самообороны нет своих спутников для ведения разведки, и мы вынуждены просить данные у американцев. Но ведь все равно не представляется возможным отследить каждое судно, что выходит из северокорейского порта. Большая часть кораблей-шпионов обнаруживается при помощи самолетов «Орион». Как правило, на пятьдесят простых судов приходится два-три разведывательных. Простите за банальность, но это и есть иголка в стоге сена.

Другой канал, помимо основного изображения, держал в углу экрана небольшую квадратную вставку. Канесиро дотянулся до пульта и увеличил картинку. Зрители продолжали сидеть на своих местах, глядя прямо перед собой. Террористов нигде не было видно. Вероятно, те, что засели в комментаторской, приказали остальным рассредоточиться так, чтобы не попадать в объективы камер. Люди были похожи на наказанных детей. Никто не смел подняться с места, никто даже не перешептывался! Какая-то мамаша цыкнула на своего ребенка, который случайно зашуршал кульком с конфетами. Фанаты в своем секторе сидели ссутулившись, ноги вместе, руки на коленях, — в общем, выглядели так, словно их прямо сейчас должны отвести на эшафот.

Журналисты тоже присмирели и замерли как статуи, хотя несколькими минутами ранее отчаянно молотили по клавишам своих ноутбуков, строча репортажи. Было непонятно: то ли террористы приказали им не передавать информацию, то ли просто писать стало не о чем. Игроки обеих команд, их тренеры и судьи находились в раздевалках под трибунами. В принципе, они могли бы покинуть стадион, но, вероятно, выходы из раздевалок уже контролировались боевиками.

На одной из лестниц, поставив рядом свой лоток, сидел продавец напитков. Камера показала крупным планом пустые бумажные стаканчики и цилиндр сифона, из носика которого медленно капало. Лицом к полю на складных стульях сидели охранники, отложив рации. На свободном кресле были горой навалены телефоны и дубинки. Судя по всему, охранники разоружились добровольно — глупо было бы думать, что боевики испугались их убогих средств самообороны.

— Кажется, некоторым надо в туалет, но они не могут пойти, — с надрывом произнес ведущий в студии, словно желая показать всю бессердечность террористов.

Но, если на то пошло, после выстрела из гранатомета, разрушившего стадионное табло, боевики не объявляли никаких приказов, запрещавших ходить в туалет; тем более не было сказано ни слова о разоружении охранников. «Им же просто велели оставаться на своих местах и не делать резких движений…» — недоумевал Ямада. Ведь кто-то из бандитов говорит по-японски. Так почему же никто из сидящих на стадионе не поднял руки и не попросил разрешения сходить в сортир? Что, проще обоссаться, а потом обвинять гнусных террористов в бесчеловечности? Идиотизм!

Ямада подумал, а что бы он сделал, окажись на их месте? Понятное дело, не имело никакого смысла нарываться на пулю, тем более что он меньше всего хотел подобной смерти. Последовать примеру того бородатого чувака было бы великой глупостью, полным кретинизмом. Да, хорошо, но что делать, если терпеть не оставалось бы никакой возможности? Намочить штаны на виду у тридцати тысяч человек, и еще это покажут на всю страну? Нет уж… Наверное, следовало бы махнуть белым платком — общепринятым символом капитуляции — и после решить «туалетный вопрос». Разумеется, Ямада никогда не носил с собой носового платка, но, впрочем, платок можно занять у соседей. Как бы то ни было, он точно предпринял бы что-нибудь, дабы не опозориться. Более того, он наверняка попытался бы найти возможность бежать. Уж точно не сидел бы, словно дзен-буддийский монах, как это делали тридцать тысяч человек на стадионе.

Из всей группы Исихары ни у кого не возникло бы мысли переть прямо на вооруженного боевика и орать ему что-то в рупор; но никто не стал бы послушно сидеть на месте, словно приговоренный. То, что испытывали сейчас зрители на захваченном стадионе, ребят Исихары терпели с самого детства. Для них в этом не было ничего необычного. Они постоянно находились под давлением тех, кто их окружал, и их сурово наказывали за малейшее ослушание. Острый резец страха и боли от осознания своего бессилия оставил неизгладимый след в их душах. Каждый живущий в этом мире — заложник, жертва насилия в той или иной форме, но большинство людей не осознают этого на протяжении всей своей жизни. Именно поэтому тридцать тысяч на стадионе сразу же отдали себя на милость горстке вооруженных людей; оказавшись лицом к лицу с жестокой реальностью, они потерялись и перестали мыслить последовательно. Если ты в здравом уме, то не пойдешь с мегафоном на пистолет, но и не будешь сидеть на заднице, не смея и пальцем шевельнуть.

Теперь камеры показывали окрестности стадиона, где уже начали собираться зеваки. На улице и на парковке образовалась изрядная толпа из постояльцев расположенного рядом отеля, велосипедистов, водителей такси и грузовиков и прочих. Кто-то звонил по телефону, кто-то фотографировался. Народ начал стекаться после того, как по телевизору показали взрыв гранаты и обрушение табло, но, поскольку пока ничего нового не происходило, многие стали испытывать скуку. Ни полиции, ни пожарных на месте еще не объявилось, но люди тем не менее держали дистанцию — к зданию стадиона не приближались.

Стадион и отель располагались на одной линии у берега. С другой стороны стадиона был большой торговый центр, а через автостоянку высилось здание медицинского центра Кюсю. По всей видимости, большинство магазинов в торговом центре были закрыты. По прилегавшим улицам изредка проезжали машины. Корреспондент объявил о том, что на скоростном шоссе Фукусима‑1 и на других магистралях введен режим регулирования движения.

— А чё, пойдем туда, поднимем им настроение, — предложил Окубо, и пятеро сатанистов охотно согласились.

Феликс предложил сделать большой баннер и написать что-нибудь вроде: «Сердечный привет нашим друзьям из Северной Кореи! Поздравляем с успешной террористической операцией!» Предложение вызвало всеобщий восторг и аплодисменты.

— Исихара-сан, а вы что об этом думаете? — спросил Канесиро, вглядываясь в лицо предводителя. — Почему бы нам не присоединиться и не помочь корейцам?

— Делайте, как хотите, — ответил Исихара, и все одобрительно загудели.

Ямада вскинул вверх кулаки, взволновавшись от мысли, что битва наконец-то началась. Он где-то читал, что северокорейские солдаты считаются непобедимыми на поле боя. А если присоединиться к террористам, всей их группе выпадет возможность помогать контролировать тридцать тысяч терпил на стадионе.

Ни Ямада, ни Мори ни разу в жизни не участвовали в настоящем бою, но обоим импонировало отношение северных корейцев к боли. Боль от укола, например, вообще не должна причинять никаких страданий. Однажды в исправительном учреждении Мори наступил на гвоздь, который вошел в его стопу, — так он даже не заметил этого, пока один из надзирателей не обратил внимания на странный цокающий звук. Мори осмотрели, нашли застрявший в ноге гвоздь и вынули плоскогубцами. С Ямадой тоже происходило нечто подобное, и врач сказал ему, что такое часто свойственно людям, перенесшим тяжелые травмы.

Услышав предложение Канесиро присоединиться к боевикам, Мори пришел в экстаз. Он закричал по-совиному: «Уу-уу!» — и на его щеках снова показались ямочки. Услыхав крики Мори, Ямада заулыбался, показывая передние зубы, делавшие его похожим на кролика. Как было бы здорово присоединиться к боевикам и оказаться наконец на стороне победителя! Такое чувство, будто прыгаешь на спине поверженного слона и бьешь себя в грудь, издавая боевой клич…

— Но нам же потребуется оружие! — воскликнул Такеи.

Канесиро согласился. У Такеи была привычка разговаривать и жестикулировать в манере ведущего варьете. Он сложил вместе ладони и объявил:

— Итак! Мы должны хорошенько порыться и посмотреть, что у нас имеется. Наверное, имеет смысл взять с собой то, чем мы сможем обменяться с корейцами. Вполне сгодятся браунинг и «узи». Для ближнего боя в условия городской герильи весьма хорош чешский «скорпион». «Калашниковы» нам понадобятся? Вообще, проблема в том, что трудно выбрать подходящее оружие до того, как выяснится, когда именно подтянутся Силы самообороны и в каком количестве.

— А взрывчатка разве не потребуется? — поинтересовались бомбисты Фукуда и Такегучи.

Такегучи на это дело косвенно вдохновил пример отца. Тот, в знак протеста против своего увольнения, обвязался динамитными шашками, ворвался в офис своей компании, но в итоге подорвал лишь самого себя. Уважать такого неудачника Такегучи, конечно, не мог, но в то же время это был его родной отец, которого он любил. После долгих размышлений Такегучи решил, что дело не в том, хорош или плох был его родитель, а в том, что ему не хватало знаний о взрывчатых веществах. С десяти лет Такегучи начал учиться изготавливать бомбы из подручных материалов. В Интернете легче легкого найти информацию для создания бомбы, но собрать даже самую примитивную модель оказалось совсем не просто. Для этого нужно быть предельно аккуратным, обладать крепкими нервами, уметь сосредоточиться и, главное, хорошо разбираться в химии. Процесс изготовления, по сути, состоял из смешивания окислителя и воспламеняемого вещества, чтобы вызвать кристаллизацию. Самой трудной частью работы было смешивание и последующее высушивание.

Первую бомбу Такегучи сделал в десять лет. Конструкция была проста до предела: он напихал в банку с энергетическим напитком сухого льда и гвоздей. И тем не менее успех был потрясающий. Позже Такегучи научился делать гранаты на основе алюминиевого порошка, который он добывал, стачивая напильником монеты в одну иену, базуки, для которых использовал трубы ПВХ и самодельный черный порох, и простые зажигательные бомбы из смолы и опилок.

Со временем Такегучи понял, что процесс горения и взрыв происходят в результате взаимодействия материалов на молекулярном уровне. Так, тринитротолуол, или ТНТ, представляет собой органическое соединение углерода, водорода, азота и кислорода; и на основе этих четырех компонентов существует масса других соединений. Страшная разрушительная сила обусловливается равномерным соединением метильных и нитрогрупп с углеродным и водородным кольцами; взрыв происходит, когда нестабильный материал пытается мгновенно стабилизироваться за счет обмена протонами и электронами. Взрыв представляет собой не разбрасывание материи, а большую концентрацию энергии, высвобождаемую при той или иной химической реакции.

Такегучи понравилась концепция крайней нестабильности материи, которая самостоятельно стремится к стабилизации. Бомбы его очаровывали все больше. В тринадцать лет он придумал зажигательную гранату на основе оксида железа и алюминиевого порошка. Гранату он подорвал в своей школе — и спалил полздания. Несколько учеников, не успев вовремя выбраться, сгорели заживо. Такегучи отправили в исправительный дом, где он познакомился с Фукудой, благодаря которому впоследствии смог присоединиться к группе Исихары.

Родители Фукуды были адептами какой-то секты, которая совершила несколько широкомасштабных терактов. В средней школе Фукуда узнал о существовании взрывчатых веществ и морали. Он пришел к заключению, что главным злом в мире является секс, а самым гнусным его проявлением является коммерческая проституция. Когда ему исполнилось пятнадцать, Фукуда сделал простую бомбу из хлорной кислоты и сахара, чтобы взорвать недавно открытый массажный салон в Акихабаре.

Находясь в исправительном доме, Такегучи буквально не вылезал из библиотеки, углубляя свои познания в области химии и электричества. После того как к группе Исихары присоединился Такеи, они смогли создать более мощные взрывчатые вещества и электродетонаторы, в результате чего их новые бомбы стали еще более совершенными с точки зрения размера и поражающей способности. Из разговоров с этими двумя взрывниками Ямада узнал, что человек в своей повседневной жизни окружен потенциальными компонентами для бомб. Бомбу, говорили Такеи и Такегучи, можно сделать не только из сахара и алюминия, но и из моющего средства, пряжи, коровьего навоза, яичного белка и даже крови.

— Помочь корейцам, говорите… — сказал Исихара, отворачиваясь от телеэкрана. Его глаза были полуприкрыты, словно в дреме. — Вы что, хотите вмешаться?

Последнее слово прозвучало для всех как удар. Оно очень редко произносилось в компании и всегда вызывало крайне негативную реакцию. Ямада не слышал его уже много лет и теперь даже не помнил толком, что оно означает. От слова веяло запахом блевотины.

Андо скривился и повторил за Исихарой:

— Вмешаться…

Андо недавно исполнилось восемнадцать. У него было симпатичное лицо с правильными чертами. Ямада только и мог мечтать о том, чтобы выглядеть так же — худощавым и изящным. Андо, как и Ямада, увлекался спортом и чтением. Они обменивались книгами и постоянно обсуждали футбольные матчи или марафонские забеги. В возрасте тринадцати лет Андо зарезал в пригороде Йокогамы свою одноклассницу, затем, воспользовавшись ручной пилой, расчленил ее тело на восемнадцать фрагментов. Его поместили в психиатрическую клинику под строгий надзор, однако в Интернете он стал героем. Однажды присматривавший за ним медбрат показал ему распечатки с нескольких сайтов, специально созданных в поддержку Андо, и с тех пор Андо люто возненавидел парня, который сунул нос туда, куда его не просили. Освободившись, он сразу же отправился в Фукуоку. Пока еще ему не представилась возможность наказать любопытного медбрата, но Андо постоянно твердил, что, если б встретил его, убил бы на месте. Он признался Ямаде, что возвеличивание в Интернете ему омерзительно.

— Я лишь только хотел доказать себе, — сказал он, — что даже если ты грохнешь самого замечательного человека и разделаешь его на части, то он превратится в несколько кусков мяса, и только. Поэтому я и сделал это с той, которая больше всего мне нравилась.

Канесиро как-то странно посмотрел на Исихару и выдавил:

— Э-э… вы говорите… э-э… вмешиваться?

Вероятно, Канесиро воспринял сложившуюся на стадионе ситуацию, как последнюю возможность проявить по-настоящему свой талант разрушителя. Ямада должен был признать, что сам чувствовал что-то подобное. Несомненно, все, кто в тот момент окружал Исихару, хотели одного и того же: разрушить, опустошить, убить всех и превратить весь этот мир в груду обломков. В общем-то, именно стойкое убеждение, что рано или поздно такая возможность непременно представится, и позволяло им сохранять душевное равновесие и не сойти с ума.

— Но, Исихара-сан, разве не вы только что сказали, чтобы мы отправились туда и помогли боевикам? — удивился Канесиро.

— Да, говорил. Но был я иного мнения тогда…

Ямаде чрезвычайно нравилась та музыкальная манера, в которой иногда изъяснялся Исихара, — начинало казаться, будто приоткрывается дверь в новую вселенную.

— …но вы свободны делать то, что хотите. И мне все равно, как именно вы поступите.

С этими словами Исихара встал со своего кресла-качалки, взял пульт, переключил телевизор на канал «Асахи», выключил звук и некоторое время молча наблюдал, как шевелит губами ведущая, обнажая десны.

— И я пытался и старался забыть, — вновь заговорил Исихара, — но есть одно, чего мы не можем вспомнить. Эти парни — не те, за кого выдают себя. Они не повстанцы. Будь они повстанцами, они бы подняли бунт у себя на родине, ведь верно? Естественно. Даже я считаю, что взять в заложники тридцать тысяч человек — это невероятно круто, но все-таки здесь есть что-то подозрительное. Эта дура в телевизоре знает очень много, ее познания в данном вопросе широки так же, как и ее вагина, но не столь же глубоки. Я знаю парня, который с ней встречался в течение трех месяцев, — остановите меня, если я вам уже рассказывал об этом, — так вот, он говорил, чтобы заставить ее кончить, ему нужно было долбить ее до боли в пояснице. В итоге у него образовалась межпозвоночная грыжа. Но, как бы то ни было… Вы хотите драться с Силами самообороны, так? Но это же херня! Силы самообороны не будут вмешиваться из-за риска гибели заложников. Так с кем вы собираетесь сражаться? Или вы хотите убить тридцать тысяч человек, которые сидят и не смотрят бейсбол?

Разумеется, Исихара был прав. Впрочем, он выиграл не успевший начаться спор, произнеся слово «вмешаться». «Поэт побеждает целые армии одним-единственным словом», — подумал Ямада.

Едва Канесиро снова сел на пол, женщина-ведущая начала энергично жестикулировать.

— Когда этот долбоеб возился в ее дыре, — усмехнулся Исихара, — она орала: «Го-ол!».

Канесиро дотянулся до пульта и прибавил громкость.

«…замечены, согласно имеющейся у нас информации. А теперь вернемся на место событий».

На экране показалось размытое изображение, которое становилось все более и более отчетливым, так что можно было различить облака и морские волны под ними. Но что именно было замечено, как сказала ведущая? Ямада всмотрелся в экран и увидел точку размером не более пикселя. Точка становилась все больше, затем на экране возникли еще две… три… и еще пять.

— Птицы, что ли? — раздался чей-то голос.

Светящиеся точки действительно напоминали птиц, но они вели себя не как птицы. В целом картина походила на постепенно выходящее из тьмы многоглазое, неопределенной формы чудовище.

В детстве Ямаде пришлось однажды поголодать. Когда совсем нечего есть, а чувство голода переходит в страх, все, что человек видит перед собой, начинает для него выглядеть как пища. Зрение становится необычайно острым, однако голод мешает нормальному анализу поступающей в мозг информации. Голодный Ямада, свалившись без сил, услышал писк комара. Потребовалось немало времени, чтобы убедить себя, что этот знакомый, но неясный по очертаниям объект не является едой. Он всматривался и всматривался, пока перед глазами не заплясали, словно светлячки, цветные пятнышки, заполнившие всю комнату. Ямада еще подумал тогда, что они напоминают танцующие в воздухе цветные молекулы.

И вот теперь мерцавшие на экране пятнышки напомнили ему тот детский опыт. Пятнышки шли низко над морем. Попав в висевшее над городом зарево, они стали обретать форму. Это были бипланы, соблюдавшие определенный строй. Первый самолет заложил широкий вираж, выпустил шасси и пошел параллельно линии берега.

«А разве там есть место для посадки?» — удивилась телеведущая.

Камера продолжала сопровождать ведущий стаю самолет. Показалась узкая полоска песчаной отмели Уми-но-накамичи, вдоль которой проходила линия железной дороги. Затем за железнодорожным полотном показалась череда огней — туда и направлялись самолеты.

Первый самолет приземлился на длинную бетонную полосу, местами поросшую сорной травой.

— Это же бывший аэродром Ганносу! — воскликнул Фукуда.

Вслед за первым самолетом совершили посадку еще два.

Как только первый самолет вырулил к самому концу бетонной полосы, дверь в фюзеляже распахнулась и наружу выскочили солдаты.

— Кто это такие? — спросил Такеи. — Э, да у них гранатометы!

Мори пригляделся и насчитал шестнадцать человек. Восемь из них сразу же взяли под контроль посадочную полосу, а остальные принялись выгружать багаж — большие камуфлированные вещмешки, деревянные и металлические ящики, — все это складывалось на свободной площадке рядом с железной дорогой.

— Видно не очень, но мне кажется, у них есть АГС‑17[22], — произнес Такеи и уже раскрыл рот, чтобы продолжить комментарии, когда его прервал Канесиро:

— Слушай, давай-ка просто молча посмотрим, а?

Такеи умолк и стал делать пометки в блокноте касательно оружия и экипировки прибывших солдат.

Разгрузившись, первый самолет съехал с полосы и остановился около парка и футбольного поля. Второй и третий прошли ту же процедуру, и теперь на летном поле собралось уже несколько десятков людей в камуфляже. Около дюжины из них отделились от основной группы и побежали через парк в сторону станции Ганносу. Солдаты держали оружие на изготовку и пригибались, словно атаковали неприятельское укрепление.

— Можно мне сказать? — вскинул голову Такеи.

Канесиро кивнул, и Такеи, не прекращая делать заметки в блокноте, высказал свое мнение:

— Эта операция была прорепетирована не один раз. Они явно построили точь-в-точь такой же аэродром и раз за разом повторяли высадку, иначе у них ничего бы не вышло сегодня.

Тем временем прибывшие самолеты продолжали выстраиваться перед парком. Кто-то из пилотов вышел на поле и стал подавать знаки для идущих на посадку следующих самолетов, другие, вооружившись, занимали места среди изготовившихся к обороне солдат. Выгруженные ящики громоздились, словно контейнеры в морском терминале.

Изображение сделалось более четким, оператор крупным планом показал солдат. На всех были камуфляжные куртки с капюшонами, ботинки-берцы и кепи вместо касок. На плече у каждого висел «калашников». Солдаты не отличались высоким ростом или какой-то особой физической формой, но на их пухловатых лицах была написана непреклонная решимость. Обычно при слове «солдат» возникает образ американского морпеха, каким его изображают в кино или показывают в выпусках новостей. Однако же вид узкоглазого воинства в камуфляже производил поистине зловещее впечатление.

Тем временем разгрузка самолетов продолжалась, группа солдат складывала ящики в штабель. Кто-то стоял с оружием наготове и наблюдал за окрестностями. Кто-то помогал выруливать приземлившимся самолетам и распределял высадившихся бойцов. Кто-то налаживал связь, настраивал рации, проверял мобильные телефоны. Казалось, каждый четко знает, что и как ему делать. Такеи оказался прав: акция была тщательно подготовлена.

«По-видимому, на место происшествия прибыла мобильная группа вещания Национального телевидения, — сказала девушка-корреспондент. — Данный выпуск новостей мы проведем совместно с ними».

Голос ведущей слегка дрожал. Ямада подумал, что она сильно напугана. Впрочем, он тоже испытывал страх.

— Эти парни из Северной Кореи, да? — спросил Фукуда. — А Япония и Северная Корея — враги. Вроде так… То есть, если эти люди являются, как они говорят, повстанцами, значит, они выступают против правительства своей страны и Ким Чен Ира. Следовательно, они — наши союзники. Тогда почему они ведут себя совсем не по-дружески? Если они прилетели сюда после провала государственного переворота, то первым делом им следовало бы сложить оружие и сдаться нам, разве не так? А эти больше напоминают оккупационный корпус…

Снова показали студию. Заметно побледневший ведущий сказал:

«Только что нам удалось получить комментарии от секретаря Кабинета министров».

Сигемицу Такаси являлся членом фракции консерваторов в бывшей Демократической партии Японии. Он служил своего рода связующим звеном с либерал-демократами, которые перешли в «Зеленую Японию» с самого момента ее создания. Прибыв на поезде из Окаямы в дождливый Токио, Сигемицу сразу попал в плотное кольцо журналистов. Сначала он попытался отстранить от себя телекамеры, заявив, что еще не обсудил сложившуюся ситуацию с премьер-министром, но журналистская братия оказалась непреклонной. Большинство корреспондентов были сильно раздражены. «Мы не позволим вам отвертеться! — кричали иные. — Извольте что-нибудь сказать! Подумайте о заложниках, об их семьях! Говорите же!» Пытаясь увернуться от репортеров, Сигемицу налетел лбом на объектив камеры, и хлынувшая по лицу кровь смешалась с дождем.

— Наша первая и главная задача, — начал наконец он, — обеспечить безопасность людей в Фукуоке. Я направляюсь в кризисный центр, созданный Кабинетом министров, чтобы обсудить наилучшие меры по разрешению сложившейся ситуации.

Охране все же удалось отбить секретаря от толпы журналистов; он сел в служебную машину и скрылся прочь.

«Слишком слабенькое заявление для гребаного политика», — подумал Ямада. Хуже всего было лицо — дело даже не в крови, а в написанном на нем стыде. Точно так же выглядел отец Ямады незадолго до самоубийства — ему было настолько стыдно за свой промах, что он не видел иного выхода, кроме смерти. Отец старался скрыть свой стыд от окружающих, но лицо все равно выдавало его. Смотреть на это всегда противно. Лучше бы уж Сигемицу расплакался и крикнул прямо в объективы телекамер: «Да мне так же страшно, как и вам всем!»

«Итак, вы прослушали комментарии для прессы секретаря Кабинета министров», — раздался голос телеведущего.

На экране вновь появилось изображение аэродрома Ганносу.

— Интересно! — произнес Исихара, вскакивая на ноги. — Интересно! — повторил он и ритмично задвигал бедрами. — Оч-чень интересно!

Ямада, не поняв, что такое случилось с Исихарой, недоуменно повернулся в сторону Мори и Сато, но, похоже, те сами ничего не понимали. Камеры показывали теперь железнодорожную станцию Ганносу, которую можно было легко узнать по большому чернобелому знаку. Станция уже несколько лет не работала после существенной перестройки прилегающего района Фукуоки. Напротив станционного здания располагалась небольшая площадь, где были припаркованы девять или десять такси. Вполне привычный вид для провинциального японского города, если не считать северо-корейских солдат, которые в настоящий момент занимались реквизицией транспорта.

Их интересовали любые автомобили, какие только оказывались поблизости: такси, грузовики, автобусы, легковые машины. Все, кто оказывался внутри, за исключением водителей, выбрасывались вон. Грузовики оперативно разгружались, содержимое кузовов складировалось на тротуарах. Затем в кабину садился корейский солдат и показывал водителю, как проехать до взлетной полосы. Там вдоль железнодорожных путей уже выстроились высадившиеся бойцы.

Солдаты захватили также несколько тракторов с прицепами и самосвалов, которые доставляли строительные материалы для ремонта в парке Уми-но-накамичи. Никто из водителей не оказал никакого сопротивления. Все были ошеломлены одним видом вооруженных людей и решительным блеском в их глазах, не говоря уже о численности «конфискаторов».

— Что именно интересно? — спросил Канесиро.

Исихара не ответил, продолжая пританцовывать и повторять ритмичное: «Хой-хой!» Канесиро не видел ничего интересного в том, что корейцы силой захватывают автомобили японских граждан. Но если уж сам Исихара считает это забавным, то, разумеется, на то есть причины.

Между тем корейцы постепенно загружали своими ящиками отобранные машины. В кабину каждого автомобиля или грузовика садилось по одному-двое солдат, автобусы же заполнялись под завязку. Камера взяла крупным планом одного из солдат в кабине легковой машины, который приказывал что-то водителю. «Фк-ку-ока-до», — прочитал по его губам Мори. Водитель замотал головой и попытался объяснить, что дорога к стадиону перекрыта. Но, по всей вероятности, прибывшие на самолетах люди не сильно владели японским языком. Вместо того чтобы повторить свой приказ, солдат ударил водителя по голове. Он сделал это без всякой злобы, механически, как будто так и следовало. Было хорошо видно, как корейцы бьют и других водителей, кого кулаком, а кого рукоятью пистолета или боевого ножа. При всем этом на лицах солдат сохранялось совершенно бесстрастное выражение. Они били просто так, не обращая внимания на крики и слезы своих жертв. Такой дух беспощадности был хорошо известен Ямаде. В его детском доме кто-нибудь постоянно подвергался насилию, и побои, словно электрический ток, проходили по нервной системе воспитанников, делая их покорными воле надзирателей. Подобные отношения возникли не внезапно и не были кем-то привнесены-это было совершенно естественное явление для детдома, причем настолько привычное, что его просто не замечали.

Водители, даже те, у кого по лицу текла смешанная со слезами кровь, завели двигатели своих автомобилей и тронулись в путь. Импровизированная процессия направилась на запад.

Приземлившиеся самолеты стояли ровными рядами. Телеведущая дрожащим голосом сообщила, что их то ли тридцать один, то ли тридцать два.

Исихара все еще продолжал свои вихляния и причмокивая, он то и дело проводил указательным пальцем взад-вперед у своего рта. Всем было понятно, что ему что-то очень не нравится, но что именно, он пока не пожелал сообщить.

— Только не говорите мне, что вы ничего не поняли! — Исихара повернулся лицом к собравшимся и заслонил своим туловищем телеэкран. — Все это полная херня, что сказал тот придурок!

— Какой придурок? — отозвался Канесиро.

Вместо ответа Исихара треснул его по голове телевизионным пультом. Из пульта вылетели две пальчиковые батарейки и покатились по полу.

— Зачем вы меня ударили? — застонал Канесиро, схватившись за ушибленное место.

— О, прости, — сказал Исихара. — Просто, когда я увидел, как эти деятели лупят почем зря водителей, мне захотелось поступить точно также. Но вы сами отчасти виноваты… Спрашиваете меня, кто этот придурок! Дети! Кто из вас помнит, что сказал этот дурак? Что первой заботой властей является безопасность жителей Фукуоки. А это означает, что у них — у правительства-нет никаких средств справиться с проблемой! Ничего они не могут! Йо-у! Это и есть то, что называется антиномией, йо-у! Что, разве не интересно, а?

Тем временем на телеэкране, наполовину скрытом телесами Исихары, возникло изображение полицейских, которые спешно разбирали возведенную ими баррикаду из заостренных балок, за которой стояло два бронированных автомобиля, чтобы открыть съезд с шоссе. Броневики начали маневрировать — видимо, поступило предупреждение о том, что машины с северокорейскими солдатами приближаются.

— Исихара-сан, нам не видно! — произнес Канесиро, на всякий случай прикрыв голову руками.

Исихара раздраженно топнул, передвинулся в сторону, не прекращая при этом вихлять бедрами.

— Нет! Не-не-не-не! Зачем смотреть эту хрень?

«Северокорейские повстанцы, захватившие заложников на стадионе Фукуоки, — забубнил мужской голос из телевизора, — заявили о том, что все приблизившиеся к стадиону вертолеты, включая принадлежащие телерадиокомпаниям, будут сбиваться ракетами "земля — воздух"!»

Полицейские броневики медленно отступали, когда, взвизгнув тормозами, у разобранной баррикады остановилось захваченное такси. Из машины вышли двое солдат. Один был вооружен автоматической винтовкой и пистолетом, второй держал в руках РПГ. Зазевавшийся полицейский, увидев направленное на него оружие, оторопело застыл. Дуло пистолета смотрело ему в лоб, в грудь целился гранатомет. Водитель броневика заметил свою ошибку — он оставил полицейского без прикрытия; машина дернулась и… остановилась. К этому моменту уже подтянулись другие захваченные автомобили. Солдаты, не сводя глаз с полицейского, так и стоявшего в ступоре, опустили оружие, сели в такси, и вереница беспрепятственно выехала на дорогу № 1.

— Ты можешь поссать в унитаз, — заметил Исихара, — но не можешь насрать в писсуар.

Позади него на экране двигалась кажущаяся бесконечной лента такси, грузовиков, автобусов и легковых машин.

— Дурак по уши в дерьме! — торжественно объявил Исихара, поднимая пульт над головой. — Такеи! Так кто этот дурак, по-твоему?

— Ведущая, что ли? — пискнул Такеи.

Догадавшись, что ошибся, он попытался отскочить в сторону от Исихары, но не успел и получил удар по затылку.

— Да это же тот чиновник! — объяснил ему Канесиро.

— О, ты прав! — обрадовался Исихара и треснул Канесиро еще раз. — Ты правый, я левый, а ей лишь бы танцевать!

С этими словами Исихара попытался сыграть барабанную дробь на головах Татено, Хино и Синохары, но все трое оказались проворнее, и Исихара промахнулся.

— Нельзя насрать в писсуар! — снова возгласил он, указывая пальцем в потолок.

Все автоматически уставились наверх, но на потолке не было ничего интересного, кроме пыльных труб вентиляции и бетонных пятен.

— A-а, повелись! — воскликнул Исихара и рыкнул своим знаменитым смехом, который заглушил бубнеж телевизора.

После этого он стал извиваться, крутиться и прыгать, поводя в разные стороны руками и хватая себя за волосы. Только сейчас Ямада узнал, что такое смех Исихары. Он означал, что нет ничего невозможного и что ничего страшного не произойдет, даже если вся планета обратится в голую пустыню. «Все это херня!» — слышалось в раскатах смеха. Смех оборвался внезапно, и Исихара заговорил нормальным голосом:

— Национальным называется то государство, которое может пожертвовать немногими ради спасения большинства. Но если его главной целью является безопасность всех граждан, то это означает, что такое государство не в состоянии принять никаких действенных мер против своего врага. Если правительство выберет войну, то ни о какой безопасности граждан не может быть и речи! И корейцы прекрасно это знают, словно запах собственной жопы! И поэтому они всегда будут опережать нас на один шаг. Тараканы, например, никогда не думают, что все могут погибнуть от дихлофоса. Главный вопрос заключается в том, что нам важнее? Что мы действительно должны защитить? И эти «повстанцы» прекрасно об этом осведомлены! А тот мудила, что вещал на вокзале в Токио, даже намека не сделал! Хотите уничтожить врага — тогда имейте мужество пожертвовать кем-то из ваших людей! И пусть эта битва покажет, что каждый может иногда умалиться. Это, детки, запрещенное знание, причем никто не осмеливается и рта раскрыть, не то что зевнуть или рыгнуть. И только я могу. Почему? Да потому. Потому что я всегда жил в умалении, среди тех, кого могут уничтожить в любой момент. А этот придурок уже в утробе своей мамаши считал себя большинством и не понимал, что переродился уже пять триллионов раз!

Вереница захваченных машин двигалась в сторону пристани Хакозаки. Все восемь съездов с магистрали вокруг города были забаррикадированы, и другого пути не оставалось. Репортеры подтвердили, что колонна движется в западном направлении. Город погрузился во тьму. Погасли огни даже в здании местной администрации в Тендзине. В наступившем мраке вокруг домов копошились многочисленные вооруженные полицейские. Телеведущий сообщил, что мэр и префект находятся в безопасном месте и что они созвали совещание для выработки плана дальнейших действий. Скорее всего, административные здания опустели сразу же после того, как стало известно о захвате стадиона.

— Но ни префект, ни мэр, — добавил ведущий, — ничего не сказали об эвакуации населения.

Камера показывала темные улицы Фукуоки. Ямаде пришла в голову мысль, что корейцы и не думали атаковать правительственные объекты. Никто, кроме них самих, не знал о дальнейших планах, но было очевидно, что речи не шло о захвате всего города. Тридцать два самолета, в каждом по пятнадцать-шестнадцать человек, — итого около пятисот солдат. С такими силами город с миллионным населением не удержишь.

«Невероятно, — думал Ямада, вглядываясь в телеэкран. — Солдаты из Северной Кореи, которая уже десять лет считалась самой главной угрозой для Японии, высаживаются, отнимают у японцев их машины и устраивают автопробег по пустому шоссе! А полицейские разбирают для них баррикаду, да еще машут, словно бог весть каким важным персонам. А на стадионе тридцать тысяч заложников. И все это случилось, так сказать, в мгновение ока — меньше чем за три часа после того, как рухнуло табло на игровом поле. А что сделало правительство? Почему кому-нибудь из высшего руководства — премьер-министру, например, или префекту — не явиться туда, на стадион, чтобы лично выслушать требования боевиков? Почему ничего не было предпринято до того, как иностранные войска оказались на шоссе? Они еще им пару мотоциклистов в качестве почетного эскорта предложили бы!»

Тем временем процессия выехала на эспланаду Момочи и направилась в сторону стадиона. Всего удалось насчитать одиннадцать такси, семь небольших грузовиков, шесть автобусов и двенадцать легковушек. После того как по телевизору показали избиение водителей, толпа, что скопилась у стадиона, быстро рассосалась. Отель погрузился в темноту. Единственным освещенным зданием оставался медицинский центр, на крыше которого и при входе развевались флаги Красного Креста.

«В центре остаются сотни нетранспортабельных пациентов и те, кто готовится к операции, — мрачно сообщил корреспондент. — Мне не хватает слов, чтобы выразить чувства родных и близких этих людей».

Ямада решил, что ведущий говорит слишком много пустых слов.

Колонна уже достигла главного входа на стадион. Из машин выскочили около тридцати солдат, которые, став на одно колено, взяли оружие на изготовку, образовав своеобразный живой коридор между входом и машинами. Большинство солдат бросились по этому коридору ко входу, а оставшиеся отогнали автомобили на пустую площадку около госпиталя, где сразу же начали разгрузку.

«Благодарим вас за терпение, дамы и господа! — вдруг раздалось из динамиков стадиона. — Только что из КНДР прибыли сочувствующие нам войска, целью которых является свержение режима Ким Чен Ира. И теперь совместно с вами мы хотим вернуть мир в Фукуоку. Уверяем вас в наших добрых намерениях и просим великодушно принять знаки нашей дружбы».

Между рядами уже сновали корейские солдаты; из своих наплечных сумок они вынимали искусственные веточки сакуры, дешевые розовые нейлоновые шарфики и раздавали их зрителям. Разумеется, одарить всех присутствующих было невозможно, но те, кому доставался шарфик или веточка, улыбались, а некоторые даже обменивались с солдатами рукопожатием. При этом никто из корейцев не улыбнулся ни разу.

На стадион продолжали прибывать новые солдаты. Кое-кто из них обменивался со зрителями одеждой. Никакого насилия — стягивали с себя камуфлированные куртки, протягивали их заложникам, а те взамен отдавали кто свитер, кто ветровку или пиджак.

«Дамы и господа, — вновь врубилась громкая связь, — мы приносим свои извинения, что заставили вас так долго ждать. Пожалуйста, можете покинуть стадион, только организованно и не торопясь».

Зрители стали подниматься со своих мест. Сначала действительно сохранялось какое-то подобие порядка, но затем кто-то не выдержал и бросился бежать. В результате у выходов создалась изрядная давка, осложнявшаяся тем, что теперь трудно было отличить переодевшихся солдат от местных жителей.

Неподалеку от отеля солдаты вбивали в землю колышки и устанавливали большие палатки и тенты.

— Смотрите внимательно, — заговорил Исихара. — Никто из тех, кто живет в старой доброй Японии, еще этого не сказал, но я здесь и сейчас заявляю вам. Это, — он указал на солдат, — и есть наш враг!