Фатерлянд

1. Блокада

3 апреля 2011 года

Перед банкетным залом, где теперь размещался временный штаб, был вывешен флаг Экспедиционного корпуса Корё. Название, судя по всему, было выбрано профессором Паком Ёнсу. Он объяснил, что Республика не отказывается от своего древнего наименования «Чосун», но в данном случае нужно использовать что-то другое. В переводе «корё» означало «высокие горы и сияющие воды». Имя династии Корё являлось сокращением наименования северного королевства Когурё, существовавшего около тысячи лет назад. На белом поле флага на хангыле было написано слово «Корё» и помещено упрощенное изображение знаменитой пятиэтажной корейской пагоды.

Старший лейтенант Пак Мён, хотя и не спал более тридцати часов, чувствовал себя наполненным энергией. Четыре отделения Девятьсот седьмого ударного батальона теперь объединились в один чрезвычайно эффективный отряд. Первое важное задание было успешно выполнено, и Пак Мён пребывал в превосходном настроении, считая, что полностью оправдал доверие Сил специальных операций КНДР. Четыреста восемьдесят четыре спецназовца и девять коммандос до сих пор не потеряли ни одного человека ни убитым, ни раненым. Никто не думал дезертировать. Подготовка лагеря заняла всего три дня. При этом не пришлось рыть окопов, тянуть колючую проволоку или ставить мины — обошлись блокпостами около стадиона, отеля, торгового центра и медицинского центра. Впрочем, для молодых солдат Девятьсот седьмого батальона все это было не сложнее детской забавы.

Около двадцати старших офицеров, включая Пака, всю ночь провели за обсуждением вопросов дальнейшего управления Фукуокой. Полковник Хан Сон Чин был официально назначен главнокомандующим Экспедиционным корпусом Корё, а банкетный зал на третьем этаже отеля «Морской ястреб» рядом со стадионом превратился в штаб-квартиру. Пак Мён стал ответственным по общим вопросам, а его непосредственным начальником был штабной майор Ли Ху Чоль, который командовал Первой ротой Девятьсот седьмого батальона. Ли был уроженцем города Кусон в провинции Пхёнан и числился специалистом по международному праву.

Лейтенант Ли Кви Ху обеспечивала безопасность и работу электрогенератора отеля, а также функционирование систем передачи данных, что позволило сразу же включить в работу разведывательный отдел. Совместно с лейтенантом Паком Чхон О из Второй роты и уоррент-офицером Ким Сон И из Третьей Ли удалось собрать обширную базу данных о проживающих в Фукуоке и ее окрестностях. Самой важной задачей для Ли являлось выявление политически неблагонадежных граждан и преступных элементов. Власти Фукуоки, а также корпорации NTT Data и «Фудзицу» сразу же предоставили полный доступ к базам данных администрации и архиву персональных данных всех граждан Японии. Получить искомое оказалось очень просто — майор Ли Ху Чоль объявил, что в случае отказа японские граждане, остававшиеся в заложниках, будут убиты. К удивлению корейцев, им также достались все персональные данные по кредитным операциям и историям частных лиц, а кроме того, все данные по медицинским учреждениям и хранящимся историям болезни пациентов.

В шесть часов утра 3 апреля префекту Фукуоки, мэру города и начальнику местной полиции от имени командующего ЭКК были направлены электронные письма с приглашением явиться в штаб-квартиру Корпуса. Указанные лица должны были прийти без охраны и даже без переводчиков. Им также было объявлено, что в случае опоздания или несоблюдения полученных инструкций все заложники будут уничтожены, причем ответственность за их смерть ляжет на самих чиновников. Когда силы Девятьсот седьмого батальона встретились с коммандос, было принято решение взять в заложники всех не успевших скрыться постояльцев гостиницы и обслугу, включая двух гостиничных врачей и шестерых охранников. Среди заложников оказалось девять туристов из Австралии, Тайваня, Малайзии и Канады; восемнадцать граждан Южной Кореи; сорок пять граждан Японии, значительная часть которых оказалась дряхлыми стариками; четырнадцать филиппинцев и более тридцати японцев, работавших в ресторане и на регистрационной стойке. Здание отеля представляло собой небоскреб, и чтобы превратить его в тюрьму, оказалось достаточным отключить лифты и закрыть эвакуационные выходы. Было сказано, что как только трое приглашенных чиновников передадут корейцам определенные данные разведывательного характера, а также подпишут совместную декларацию, все иностранные туристы и филиппинцы будут немедленно отпущены. Кроме того, было обещано освободить всех стариков, больных и детей младше четырнадцати лет. Остальные японцы — туристы и сотрудники отеля — останутся в заключении.

Близость переполненного пациентами госпиталя, многие из которых умирали от рака или нуждались в немедленной операции, означала, что ни американские войска, ни Силы самообороны Японии не смогут атаковать захваченную гостиницу даже при помощи высокоточного оружия.

В начале восьмого утра того же дня Пак Мён сидел за столом, поглощенный изучением документов, касавшихся вопросов создания нового правительства Фукуоки, и сам не заметил, как перед ним на столе появилась дымящаяся чашка. Он поднял глаза и обнаружил перед собой женщину в офицерском звании. Женщина отдала ему воинское приветствие. Форма была ей чуть велика, но зато у нее были огромные миндалевидные глаза и небольшой носик, а рисунок губ предполагал наличие сильной воли. Облик дополняли слегка пухловатые, совсем девчоночьи, щеки. По знакам различия Пак понял, что перед ним уоррент-офицер, хотя девушке еще не исполнилось и двадцати пяти лет. Пак поблагодарил ее.

— Думаю, это вкусно. Кстати, как ваше имя?

— Ли Ги Ён, — сказала она и некоторое время смотрела на Пака, пока не смутилась и не отвела взгляд.

Пак взял чашку, сделал глоток и тут же издал вопль, разорвавший тишину бывшего банкетного зала. Лейтенант Ли Кви Ху, сидевшая за соседним столом, повернулась в его сторону и прыснула от смеха. Все еще отводя взгляд, Ли Ги Ён закусила губу.

— Чер-рт! — прошипел Пак.

Он потянулся за носовым платком, чтобы вытереть со стола влажное пятно, но девушка опередила его, протянув пакет с надписью «бумажные салфетки».

— Что, сильно горячо? — спросила она с извиняющимися нотками в голосе.

Пак кивнул.

— Я вроде бы заварила черный чай, — продолжала девушка, — но не знала, как долго нужно греть воду.

Пак наконец вспомнил ее личное дело. Девушка служила военным врачом. В Фукуоку прибыли восемнадцать женщин, а если учесть Ли Кви Ху и Ким Хван Мок, всего их в команде было двадцать. Вообще же полностью укомплектованные женщинами взводы в составе подразделений разведки, воздушных десантников и пехоты — разумеется, под непосредственным руководством Политбюро — были созданы в КНДР в 1990 году.

Поскольку врачебное искусство Ли Ги Ён пока еще не было востребовано, она помогала от случая к случаю в повседневной жизни штаба, включая приготовление обеда для приглашенных японских чиновников.

Пак снова приложился к чашке и осторожно втянул в себя чай. Темная жидкость оказалась настолько крепкой, что у него онемели язык и полость рта. К тому же не было сахара.

— Что, невкусно? — забеспокоилась Ли.

— Вы хотя бы сахару положили, — сказал Пак.

— Так я сахарницу не нашла, — виновато отозвалась девушка.

Пак собрался было заметить, что японцы используют пакетированный сахар, но в это время все уставились на плоский экран телевизора, где показывали полицейских, устанавливающих на дороге ограничительные барьеры. Полковник прибавил громкости, старший лейтенант Чо Су Ём и лейтенант Чо Сон Ли удовлетворенно кивнули.

— Прошу прощения, — обратилась к Паку Ли Ги Ён, — я не очень хорошо понимаю по-японски. Что там происходит?

— Правительство решило блокировать Фукуоку, — пояснил он.

Накануне вечером, когда Девятьсот седьмой батальон вошел на стадион Фукуоки, солдаты из тех, кто более-менее сносно изъяснялся на японском, рассказали заложникам, обмениваясь с ними одеждой, что около десятка спецназовцев, переодетых в штатское, двинулись в сторону Токио. Вроде как некоторые из повстанцев выразили желание стать гражданами Японии, и поэтому решили проникнуть в столицу и там нанести визит вежливости в Императорский дворец и парламент. То же самое было сказано и владельцам захваченных у Ганносу машин. Говорили также, что у солдат видели карты Токио. Информация попала к журналистам и позже стала известна полиции. Мысль о том, что в столице появятся переодетые северокорейские спецназовцы, повергла правительство в ужас. Общественность выражала озабоченность тем, что государственные учреждения могут оказаться под прицелом корейских гранатометов. Как и предвидел полковник Хан, в сложившейся ситуации, не понятной до конца ни властям, ни народу, правительству ничего не останется, как попытаться изолировать Фукуоку, чтобы избежать масштабного вторжения сил ЭКК.

Телеведущие продолжали твердить, что действия властей во всей северной части Кюсю осуществляются исключительно в соответствии с законодательством о защите гражданских лиц. Во время своего выступления на пресс-конференции секретарь Кабинета министров на вопрос о том, были ли эвакуированы жители Фукуоки, покраснев и едва сдерживая слезы, ответил, что это решительно невозможно. Де-факто Фукуока превратилась в окруженный сушей остров. Во-первых, Силы самообороны еще утром 3 апреля закрыли аэропорты Фукуоки, Китакюсю и Саги. При этом до сих пор не было принято решение о закрытии аэропортов в Нагасаки, Кумамото, Миядзаки и Кагосиме, хотя внутренние авиалинии уже отменили все свои рейсы, заявив, что не смогут обеспечить безопасность пассажиров. Иностранные авиакомпании ввиду террористической угрозы также бессрочно приостановили полеты. Закрылась и железнодорожная станция Хаката. Гордость Японии — высокоскоростной поезд пока еще курсировал, но большая часть железных дорог Кюсю уже бездействовала. Больше не обслуживались паромные маршруты, а для гражданских лиц были закрыты порты, связывавшие Кюсю с островами Сикоку и Хонсю. Что касалось наземных транспортных коммуникаций, власти закрыли туннель Каммон, проложенный под проливом, разделяющим острова Кюсю и Хонсю, и частично ограничили движение по трассам Кюсю государственного значения. На взлетно-посадочной полосе аэропорта Фукуоки выстроились бронированные армейские автомобили, а на близлежащей военной базе приведены в боевую готовность батальон Сил самообороны и ударные вертолеты американской армии. Также подразделения Сил самообороны перекрыли мост между Китаюосю Симоносэки с его северного конца, разместив там танки и легкую бронетехнику. Таким образом, правительство Японии использовало армию для изоляции Фукуоки, а полицию — для проведения профилактических мероприятий в Токио и других крупных городах страны. Голубые мундиры полицейских заполонили территорию столичного аэропорта «Ханеда», периметр Императорского дворца и окрестности зданий правительственных учреждений. Дело пахло, как передавали тележурналисты, введением военного положения.

— Но зачем? — негромко произнесла Ли, глядя в телеэкран.

Пак хорошо понимал ее реакцию. Действительно, зачем, вместо того чтобы проводить военную операцию против Экспедиционного корпуса, правительство решило заблокировать Фукуоку, сосредоточившись на отслеживании ситуации в столице? Всему виной были слухи. Ведь и так ясно, что ЭКК не сможет оказать влияние на всю японскую нацию. Просто правительство поддалось панике, испугавшись возможных терактов в Токио, и из всех сценариев выбрало наихудший. Но, во-первых, блокада Фукуоки была чересчур затратна в плане использования людских ресурсов, финансов и оборудования: привлечь десятки тысяч служащих Сил самообороны и полицейских — это стоит огромных денег; а во-вторых, блокада делала невозможными нормальный товарообмен и свободное перемещение граждан между островом Кюсю и остальной частью страны, что повлечет за собой экономический кризис.

Ли Ги Ён продолжала с озадаченным видом всматриваться в экран. Паку было понятно, о чем она думает: почему японцы не атакуют? Если и так их расходы на оборону превзошли все ожидания, то отчего бы не перейти в наступление? Если бы Республика оказалась в подобной ситуации, Великий Руководитель непременно велел бы контратаковать силы противника. Разумеется, при таком исходе было бы не избежать значительных человеческих жертв, но материальные затраты оказались бы сравнительно небольшими.

Перед самым началом операции Пак спросил полковника Хана, действительно ли Япония откажется от проведения военной операции, если при этом будут затронуты гражданские? Неужели они будут руководствоваться соображениями гуманизма?

— Гуманный политик, — рассмеявшись, ответил Хан, — это все равно что воинствующий пацифист. Взаимоисключающие параграфы. Политик просто обязан жертвовать меньшинством ради всего общества, то есть большинства. Правительство больше всего боится не жертв среди мирного населения, а той ярости, которую сей факт возбудит в народных массах. Правительство боится потерять поддержку большинства населения.

Ли Ги Ён извинилась и спросила лейтенанта Пака, не требуется ли ее помощь. Салфетки все еще лежали на столешнице. На упаковке бросалось в глаза название службы такси. Интересно, какое отношение служба такси имеет к изготовлению бумажных салфеток? Пак извлек одну из них и потер между пальцев, чтобы ощутить текстуру бумаги. Ни разу в жизни он еще не видел такой тонкой и мягкой салфетки. Приложил салфетку к губам, провел по щеке… точно шелк. Мягкость — это именно то свойство, что так присуще японцам. Столь же нежен и мягок был утренний воздух над островом Ноконосима, как, впрочем, и воздух на стадионе Фукуоки. Или глаза этого убитого юноши-фермера… «Будто втыкаешь пальцы в свежий соевый творог», — описал свои ощущения Чхве Хён Ир. Розданное спецназовцам японское нижнее белье тоже оказалось мягким и нежным, словно сотканным из невидимой материи. Кровати и диваны в отеле были чрезвычайно мягки.

Пак снова поднес салфетку к лицу — от его вздоха бумага вспорхнула, словно бабочка. Ли сказала ему, что взяла упаковку у одного из владельцев реквизированных вблизи аэродрома Ганносу машин. Тот расстался с салфетками без всяких возражений, из чего Пак понял, что подобная продукция доступна не только богатым японцам, а всем. Уровень технологии, позволяющий делать невесомые бумажки, был выше понимания Пака. Но в то же время его поражал и тот факт, что способная к таким достижениям страна оказалась настолько бездарной в политическом смысле. Неужели никто в правительстве не понимает, что изоляция Фукуоки повлечет за собой фатальные последствия? Родившийся в стране, где голод и нехватка топлива являлись нормой, Пак прекрасно понимал, что при таком же раскладе на захваченной территории скоро наступит форменный ад.

Встреча с префектом и мэром Фукуоки должна была состояться в соседнем зале. За тридцать минут до ожидаемого прибытия чиновников Пак тщательно проверил готовность к предстоящему мероприятию. На стене были вывешены флаги Японии и Экспедиционного корпуса. На украшенном искусственными цветами вишни листе ватмана аккуратно было выведено: «Мир и Дружба» — на японском и на корейском. От центра потолка к стенам тянулись красные и белые шнуры, свитые в косы, а посередине зала стоял длинный стол с вышитой скатертью: мудрец, читающий проповедь тигру, вышедшему из бамбуковых зарослей. Эту скатерть привез с собой Чо Су Ём, решив, что изображение прекрасно передает суть отношений между Фукуокой и Экспедиционным корпусом Корё.

Зал был наполнен благоуханием цветов, в изобилии расставленных на столе и вдоль стен. Тут были желтые, белые и красные тюльпаны, примулы, нарциссы, азалии и камелии. Чтобы навести всю эту красоту, лейтенанту Ким Хван Мок и ее подчиненным пришлось попотеть с раннего утра.

Стол, разумеется, был накрыт. Богатый выбор напитков: и пхеньянский соджу, и розовый «Камхонгно», и японский виски, и пиво, а также кофе, множество сортов чая (даже женьшеневый) и, наконец, газировка и простая вода. Что же касалось еды, то такое роскошное угощение было бы не стыдно выставить на стол к Первомаю или ко Дню рождения Великого Руководителя. В центре возвышалась корзина, наполненная яблоками, мандаринами, дынями и прочими фруктами, о существовании которых Пак и не знал. Впрочем, он догадался, что некоторые из них росли на юге, — например, похожий на яйцо зеленый фрукт, покрытый нежным пушком, или желтоватый, напоминавший сладкий картофель. Рядом с корзиной поставили большую чашу с каштанами, жареной ююбой и корейскими сладостями. Также было много мясных блюд: жареная говядина и свинина с кимчи, пирожки с курицей. Но сильнее всего благоухало блюдо под названием «чекджон», представлявшее собой обжаренные в масле ломтики свинины. Не забыли и про макрель и осьминога с гарниром из обжаренного перца. Для каждого гостя стояли тарелки с охлажденным супом из водорослей и огурцов.

Ароматы кухни неожиданно напомнили Паку его дом. Пак родился в небольшой деревне в провинции Канвондо. Свинина там была доступна лишь для партийных работников. И хотя дед со стороны отца Пака погиб на войне, что означало блестящие перспективы для потомков, семья испытывала затруднения. С малых лет Пак был вынужден работать на семейном огороде.

Мама иногда готовила чекджон — например, в честь рождения второго ребенка, младшего брата Пака. Тогда Пак и отведал впервые это блюдо. Он помнил, как его отец гордился тем, что за успехи в разведении яблок и персиков секретарь местного отделения партии выделил семье немного свинины. Для изготовления чекджона требовалось смешать выжатый через полотенце соевый творог и пряности кимчи со свининой; затем добавить соль, черного перца, чеснока и кунжутного масла. До того как мясо прожарится, добавлялся яичный желток. Аромат готового чекджона было невозможно спутать ни с каким другим.

Попробовав блюдо, пятилетний Пак спросил родителей, готовили ли они такое в честь его собственного рождения. «Конечно же», — ответила мама. «А я не помню, чтобы тогда его ел!» — воскликнул Пак, и все, кто сидел за столом, расхохотались. Потом мама готовила для него чекджон по разным поводам: когда Пак вступил в партию, когда ему дали разрешение на поступление в университет. Но в тот день, когда он уезжал в Пхеньян, мать с грустным лицом сказала, что у нее нет мяса для приготовления любимого кушанья. Впрочем, в те времена не хватало не то что мяса, а даже риса или кукурузы. Мать рассказала, что старики, собиравшие рис на поле, потратили всего три дня на уборку. Пак вышел на улицу и отправился к полю, знакомому ему с раннего детства. Была зима, и там катались на коньках школьницы в красных шарфах — члены школьной конькобежной команды. За полем начинались холмы, где он в детстве собирал ягоды, орехи и желуди. Мама все время плакала и повторяла, что обязательно приготовит чекджон, когда Пак вернется, а он все смотрел на девчонок в красных шарфах.

Затем, когда Пак приехал домой, выяснилось, что дела пошли еще хуже. Родители выглядели вконец истощенными; отец страдал от невралгии и не мог больше работать. С каждым своим приездом Пак замечал, что не только домашний огород, но и местность вокруг все больше пустеет. Борясь с холодом и голодом, крестьяне вырубили все яблони и извели лес на холмах. Девочки в красных шарфах больше уж не катались по замерзшему рисовому полю. В очередной свой отпуск Пак привез мясо, но в доме не было ни кунжутного масла, ни чеснока, ни яиц, ни соевого творога. Не было даже кимчи. Мама сказала, что приготовить чекджон не получится. А Пак не знал рецепта и полагал: все, что нужно, — это лишь мясо.

Сидя в банкетном зале в ожидании высокопоставленных гостей, он мысленно перенесся в далекое прошлое. На фоне черно-белого пейзажа единственным цветным пятном были красные шарфики школьниц. Пак воочию увидел, как они развеваются на ветру, а рядом — заплаканное мамино лицо. «Ну зачем же тебе нужно помнить все это?! — мысленно вскричал он. — Сейчас ведь прибудет мэр Фукуоки. Возьми себя в руки!»

— От имени Экспедиционного корпуса Корё я приветствую многоуважаемого господина мэра города Фукуока и его превосходительство господина префекта.

Произнося приветственную речь, полковник Хан Сон Чин учел, что мэр Фукуоки старше префекта. Мэр был небольшого роста, тогда как префект отличался внушительными размерами, брюшком и холеным лицом, что говорило о хорошем питании. Войдя в зал, оба чиновника при виде накрытого стола широко распахнули глаза. Они явно не ожидали, что их будут принимать с таким почтением. Японцев подвели к столу и усадили напротив полковника Хана. По правую руку от Хана был его заместитель майор Ли Ху Чоль, который ввиду слабого знания японского языка усадил рядом с собой лейтенанта Ли Кви Ху — пусть переводит. В дальнем конце стола расположился Пак Мён, в обязанности которого входило записывать ход встречи.

Японские чиновники с опаской поглядывали в сторону Ли Кви Ху и ее ноутбука — они уже имели возможность оценить ее профессиональные качества.

Около получаса назад они прибыли на контрольно-пропускной пункт «А» на большой черной «тойоте». Их сопровождали два аккредитованных журналиста с канала «Эн-эйч-кей» и человек, который представился, как начальник полиции префектуры Фукуока. Оккупированная зона простиралась от реки Хии на западе до реки Комо на востоке, а с севера и юга ограничивалась прибрежным шоссе, пляжем и проспектом Йокатопия. Всего было оборудовано пять КПП: четыре по углам периметра и пятый на середине проспекта. Пункт «А» располагался рядом с отелем у моста через реку Хин. Именно там и дежурила Ли Кви Ху, чтобы проверить личности прибывших должностных лиц. Позднее она со смехом рассказывала, что чиновники, несомненно, впервые в жизни видели направленный на них АК‑74.

Процедура установления личности показала, что и мэр, и префект Фукуоки действительно являются таковыми. Но третий чиновник — Окияма Хирото — оказался не начальником полиции префектуры, а главой Национального полицейского агентства острова. Ли в одно мгновение «пробила» нужную информацию: место рождения, какой университет он закончил, и, разумеется, должность, которую он занимает. Также Ли добавила, что ей известно о перенесенной четыре года назад операции на позвоночном диске, о литературном псевдониме его супруги (та сочиняла хайку) и о том, что его второй внук ходит в престижный детский сад в Токио. Почти достигнувший шестидесятилетнего возраста, с выступающими передними зубами, Окияма Хирото походил на большую белку. Услышав о жене и внуке, он стал белым как полотно.

В качестве официального представителя ЭКК на КПП находился майор Ким Хак Су. Ким разозлился так сильно, что Ли подумала: сейчас застрелит Окияму на месте. Майора боялись даже спецназовцы, которым довелось служить под его командованием. Ким Хак Су, а он был огромного роста, угрожающе навис над Окиямой, словно футбольный судья, изгоняющий с поля провинившегося игрока.

— Вы не являетесь начальником полиции префектуры! — заорал он.

Схватившись за висящий на боку пистолет, майор угрожал публичной казнью. Окияма струхнул и покорно стал просить не трогать хотя бы его семью. Мэр — Тензан Тосиюки, — хотя и не отличался крупными габаритами, принялся увещевать Кима, объясняя, что Окияма всего лишь подчиняется указаниям правительства страны.

В конце концов Хан распорядился, чтобы Окияма отдал ему свои документы. Как человек, предпринявший попытку скрыть личную информацию, начальник НПА подлежал помещению под арест в отеле. Его заставили сделать заявление на камеру.

— Я, Окияма Хирото, — сказал он, — умышленно желая сорвать официальную встречу с представителями Экспедиционного корпуса Корё, совершил подлог с целью дестабилизации ситуации в Фукуоке, чем подверг опасности местных жителей.

Ли Кви Ху как председатель импровизированного военно-полевого суда зачитала обвинения и постановила признать подсудимого виновным, с последующей изоляцией.

Так Окияма стал первым «преступником», арестованным ЭКК. Ему заломили руки за спину и увели в сопровождении двух солдат, что и было зафиксировано присутствующими журналистами «Эн-эйч-кей».

Пройдя в банкетный зал, мэр и префект вручили каждому из офицеров ЭКК по квадратику плотной бумаги и вежливо представились:

— Тензан Тосиюки!

— Ёсиока Масару!

Их полные имена жирным шрифтом были написаны на картонках и там же указаны должности. Чо Су Ём тихо объяснил соотечественникам, что картонки именуются «визитными карточками» — «мэйси» по-японски. Казалось, картонки были сделаны из какого-то полупрозрачного волокна. Пак пощупал пальцами тисненую поверхность, не понимая, каким образом можно было напечатать на ней текст. Он никогда еще не видел подобных вещей и, признаться, не понимал, для чего эти карточки нужны. Разве не проще записать имя, должность и иную контактную информацию новых знакомых в блокнот?

— Покорнейше благодарим! — вежливо произнес Хан, принимая карточку. — У нас в Республике визитки не употребляются, но теперь я понимаю, что их следует ввести. А пока мы представимся вам, так сказать, в устной форме!

Хан утробно хохотнул собственной шутке. Префект натянуто улыбнулся в ответ, мэр остался серьезным.

— Итак, еще раз добро пожаловать! Прошу вас садиться.

Сев за стол, Хан наклонился вперед, чтобы обменяться с гостями рукопожатием. Коротенький Тензан, привстав, осторожно придержал полу своего пиджака, чтобы не испачкаться в соусах. Хан пожал чиновникам руки и улыбнулся в объектив телекамеры. Собственно, журналистам было позволено присутствовать и снимать лишь до этого момента, потом они должны были удалиться в холл и ждать открытия совместной пресс-конференции. Иностранных журналистов не было — хотя о захвате Фукуоки было известно уже во всем мире, японское правительство не желало открытого освещения событий. Лейтенант Чо Су Ём, назначенный ответственным за пропаганду и связи с общественностью, предоставил японским телевизионщикам эксклюзивное право зафиксировать первые минуты встречи; во время же пресс-конференции, сказал он, к ним присоединятся корреспонденты из газет «Асахи», «Майничи», «Ёмиури» и «Ниси Ниппон» (все допущенные обязаны были предоставить персональные данные).

— Когда у нас на родине встречают важных гостей, — начал Хан, указывая на стол, — мы стараемся развлечь их. Но сегодня у нас иная задача, ибо мы должны закрепить наши дружеские отношения. И прежде всего я хотел бы провозгласить тост в честь многоуважаемого господина мэра и его превосходительства господина префекта!

В этот момент в зале появились две женщины — Ким Сон И и Ли Ги Ён — обе уже не в камуфляже, а в голубых юбках и белоснежных блузках, с повязанными оранжевыми шейными платками. Ким отличалась телосложением гимнастки и светлой кожей; у нее были широкий лоб, маленькие нос и рот, а уголки глаз немного опускались книзу. Обе женщины взяли со стола бутылки и подошли к Тензану и Ёсиоке.

— Это что, вино? — удивленно спросил префект, когда девушка приготовилась налить ему в рюмку немного «Камхонгно».

Ким немного смутилась, держа бутылку наготове. Ли тоже смешалась, нерешительно наклонив горлышко бутылки к стакану Тензана.

— Зачем нам предлагают алкоголь в такое время? — зашептал Ёсиока на ухо Тензану.

Хан Сон Чин молча посмотрел на чиновников и улыбнулся.

— А почему бы и нет? — ответил Тензан, поднимая рюмку. — Лично я выпью.

Переливаясь из бутылочного горлышка, жидкость издавала звук, напоминающий младенческое гуканье.

— Я непьющий, — заявил Ёсиока, останавливая Ким Сон И, которая успела налить половину рюмки.

— Но ведь это же особый сорт, который делают в Пхеньяне, — вмешался Хан. — И мы захватили его с собой с единственной целью — выпить его за ваше здоровье!

Когда все бокалы были наполнены, Хан поднялся со своего места и произнес:

— Канпай!

Пак Мён, никогда до этого не пробовавший «Камхонгно», смог по достоинству оценить его вкус. Словно почувствовав это, Чо пристально посмотрел на Пака, как бы говоря: «Смотри, не переусердствуй!»

— Его превосходительство изволили спросить, зачем мы предложили выпить при сложившихся обстоятельствах. Я отвечу так: это вино из Пхеньяна, как и накрытый стол, должно послужить тому, чтобы сформировать между нами взаимовыгодные отношения.

Хан залпом осушил рюмку и незаметно сделал знак Чо, чтобы тот удалил из зала журналистов. Лейтенант объявил, что на данный момент освещение текущих событий окончено и представителям прессы следует перейти в холл до начала пресс-конференции.

— А теперь предлагаю обсудить наши отношения, — сказал Хан, как только репортеры вышли из зала. — Необходимой основой успешного сотрудничества является взаимное доверие.

С этими словами он положил в рот жареную свинину и съел ложку холодного супа из водорослей. Чо с видимым удовольствием также принялся за еду. Ли Ху Чоль захрустел жареной макрелью, а Ли Кви Ху, отставив в сторону свой ноутбук, склонилась над миской с рисом с кимчи, взяв в руку пирожок с курицей. Она жевала столь музыкально, что это полностью оправдало корейскую пословицу, говорящую, что хруст кимчи прекраснее пения птиц. Пак Мён догадался, что в пословице говорится о том, как приятно видеть красивую женщину за столом, и эта мысль перекликнулась с ностальгическим чувством, которое он испытывал, кусая свой чекджон. Вкус был не таким, как у его мамы. Впрочем, рецепты приготовления чекджона в каждой провинции и даже в каждой семье могли быть разными.

Тензан и Ёсиока с удивлением наблюдали, как корейцы поглощают еду — быстро, точно голодные волки. Откуда им знать, что солдат спецназа должен справляться с любой задачей настолько быстро, насколько это возможно. Кроме того, большинство офицеров почти ничего не ели с момента захвата стадиона.

Не отрываясь от еды, Хан начал рассуждать на тему идеологии чучхе, дабы наглядно проиллюстрировать свою мысль о «взаимовыгодных отношениях». Граждане КНДР, которым выпадало общаться с иностранцами в рамках профессиональной деятельности, никак не могли удержаться, чтобы не упомянуть о своей практичной доктрине. Это не вменялось им в обязанность, просто привычка есть привычка. Однако не так давно Великий Руководитель высказал беспрецедентное мнение о том, что при общении с представителями зарубежных государств слишком долгое и подробное изложение национальной внутренней политики излишне и нежелательно. Вероятно, поводом для такого высказывания послужил тот факт, что представитель США во время переговоров о ненападении выказал недовольство двухчасовой лекцией по данному вопросу.

— Мы твердо уверены, — вещал Хан, — что, сосредоточившись на общественных интересах и принимая во внимание необходимость общественного развития на основе научно-технического прогресса, мы сможем преодолеть существующую разницу в культурном и социальном аспектах. Работая плечом к плечу, мы построим новое общество. Многоуважаемый господин мэр и ваше превосходительство господин префект, я осмелюсь предположить, что половина успеха заключается в уверенности, что это можно сделать!

По укоренившейся привычке Хан начал было развивать свою мысль, но майор Ли предупредительно поднял руку, и полковник, поняв намек, быстро свернул свою речь:

— Принципы чучхе с их направленностью на независимость и уверенность в себе являются становой осью внутренней политики в нашей Республике. Однако мы не столь догматичны. В конечном счете в основе человеческого развития лежит тот факт, что все имеет свойство изменяться и развиваться, и это не может не обнадеживать. Это позволяет нам сосуществовать!

Хан приказал Паку раздать экземпляры «Генерального плана Мирного правительства». Над составлением плана они промучились всю ночь и успели закончить за сорок минут до начала встречи. План включал в себя три пункта, две основные стратегии и декларацию. Пункты гласили следующее:

1. Мирное сосуществование Экспедиционного корпуса Корё и жителей Фукуоки.

2. Необходимость совместных действий представителей ЭКК и Фукуоки по разработке мер для выполнения пункта № 1.

3. Полная независимость Фукуоки от Японии.

Хан выдержал паузу и затем спросил, есть ли вопросы. Тензан прочитал документ, поднял глаза, снял очки и спокойно спросил:

— Вы только что говорили о концепции чучхе. Но разве вы не являетесь оппозицией существующему режиму? — Из-за выпитого его лицо раскраснелось, но слова звучали внятно.

— Являемся, — с улыбкой кивнул Хан.

— Но, если вы совершили безуспешную попытку государственного переворота, нелогичнее было бы, прибыв в Фукуоку, сложить оружие и просить убежища?

— Мы не собираемся просить убежища, но и не являемся агрессорами, — невозмутимо ответил Хан. — Мы покинули нашу страну и прибыли сюда, чтобы добиться нашей цели — истинной справедливости.

Хан перевел взгляд на майора Ли. Тот извинился за плохое знание японского языка и заговорил по-корейски, а Чо стал переводить:

— В истории есть множество примеров, когда войска, несогласные со своим правителем, объединялись с завоеванными народами и обращали свое оружие против власти. Такого рода события можно проследить от древнейших времен и до наших дней, от империи Александра Великого, Чингисхана или династии Минь до того, что мы можем сейчас наблюдать в Центральной Азии и России. Не так давно, во время Второй мировой, вооруженные части финской армии восстали против своего просоветски настроенного правительства и примкнули к германским частям. Или взять Польшу, где солдаты, бросив вызов марионеточному режиму, согласившемуся с нацистской оккупацией, перешли на сторону Красной армии. Солдаты армии Южной Кореи, желая свергнуть режим Ли Сынмана, присоединились к альянсу КНДР и Китая. А во время Вьетнамского конфликта военные Южного Вьетнама и камбоджийцы выступили против своих правительств, так как желали сражаться с американцами. Так что мы рассчитываем, что вы увидите в нашей миссии попытку протянуть руку помощи Фукуоке и всем демократически настроенным людям Японии.

— Все примеры, что вы сейчас нам привели, — возразил Тензан, — относятся к периодам военных действий. Но Фукуока не находится в состоянии войны. И мы не хотим «взаимовыгодного сотрудничества»!

Префект обеспокоенно взглянул на своего коллегу, понимая, что за такие разговоры их обоих могут убить. Пак Мён уже заметил, что у мэра подрагивает рука, и это могло означать, что он тоже напуган.

— В течение шестидесяти лет, — отозвался Хан, — Республика просто выжидала. Вы говорите о перемирии. Но война является продолжением дипломатии, и было бы большой ошибкой считать мир и войну антонимами. Многоуважаемый господин мэр и вы, ваше превосходительство господин префект, мы и не собирались обсуждать с вами «Генеральный план Мирного сосуществования». Мы просто ставим вас в известность. Если вы будете возражать, мы подвергнем вас аресту за противодействие плану. Это грустное обстоятельство сделает невозможным освобождение оставшихся в отеле иностранцев, что вряд ли вызовет восторг у правительств Канады, Австралии, Тайваня, Малайзии и Южной Кореи. Ответственность за последствия целиком ляжет на вас, и, как только вас задержат в качестве заложников, у вас не останется возможности спорить. Не хотите ли посмотреть, что случилось с господином Окиямой Хирото после того, как он попытался ввести нас в заблуждение относительно своей личности?

Не дожидаясь ответа, Хан взял мобильник и приказал привести в зал задержанного, но так, чтобы его не увидели журналисты из «Эн-эйч-кей».

Через несколько мгновений двое солдат ввели под руки Окияму. Ёсиока вскрикнул, а мэр прижал к губам носовой платок. Окияма был раздет до пояса, на его окровавленном правом плече зияла глубокая рана, обнажившая белую кость. Лицо было сильно обезображено, из одного глаза вытекало что-то желтоватое, левое бедро оказалось выбитым из сустава, отчего бывший начальник НПА не мог самостоятельно держаться на ногах.

Придя ненадолго в себя, Окияма глухо застонал, хотя это больше напоминало звук выпускаемого из надутого шара воздуха. Для Ёсиоки его стон стал последней каплей: он смертельно побледнел и затрясся всем своим пухлым телом. Взгляд бессмысленно блуждал по залу, мускулы щек беспорядочно сокращались, словно префекту внезапно стало смешно. Тензан изо всех сил старался сохранить самообладание, но носовой платок по-прежнему держал у рта.

— Ему были заданы вопросы относительно перемещений Штурмовой группы спецназа, полиции и Сил самообороны, но он отказался говорить, — пояснил Хан, прожевывая кунжутное печенье.

Ли Кви Ху тем временем занялась жареной ююбой, а Чо Су Ём попросил Ким Сон И передать ему яблоко.

Ёсиока и Тензан старались не смотреть на Окияму. Префект был на грани истерики, казалось, он вот-вот вскочит со стула и закричит во весь голос. Пак никогда еще не сталкивался с подобной реакцией. В Республике мало кого могла удивить разбитая морда. Каждый знал, что случается с политическими оппонентами и обычными уголовными преступниками. Для армейских экзекуция, которой подвергся Окияма, была вообще в порядке вещей. Любой спецназовец, взглянув на него, мог точно определить, как и чем его били. Во-первых, Окияму несколько раз заставили делать «мотоцикл», из-за чего и было вывихнуто бедро. Вероятно, залеченный позвоночный диск полицейского начальника снова был поврежден. Из-за страшной боли он мог неосознанно расцарапать себе лицо и повредить глаз. А потом Окияму, скорее всего, заставили сесть на скрещенные ноги и стали бить по голому плечу деревянной палкой. Боль от этого совершенно дикая. Впрочем, чтобы разбить плечо до кости, особо много ударов не требуется. Окияма, возможно, просто ничего не знал о планах полиции и Сил самообороны. Если бы ему хоть что-то было известно, он раскололся бы практически мгновенно. Смешно ожидать от японца такой же стойкости, как от привычного к боли северокорейского солдата.

Стенания Окиямы смешивались с хрустом кимчи, что жевал Ли Ху Чоль. В глазах Ёсиоки застыл ужас, он молчал; Тензан пытался вымолвить хоть слово. Его лицо, раскрасневшееся после корейского вина, теперь утратило всякий цвет, он закрыл глаза и закусил губу. Пак подумал, что мэр пытается вновь обрести самообладание и привести мысли в порядок, хотя это было, скорее всего, не так. Японцы просто не привыкли к насилию, так как жили в мягком, «плюшевом» мире.

Тензан открыл глаза и посмотрел на несчастного Окияму.

— Я все понял… — наконец вымолвил он.

— Что именно вы поняли? — спросил Хан.

Мэр Фукуоки с отсутствующим выражением лица едва слышно произнес:

— Я принимаю ваш Генеральный план…

Перед началом пресс-конференции, назначенной на десять тридцать утра, северные корейцы освободили всех иностранных заложников и восемнадцать японцев. Среди японцев были дети до четырнадцати лет, инвалиды и больные, отобранные как среди туристов, так и среди персонала отеля. Бывшие заложники выглядели веселыми, поскольку с ними хорошо обращались. Их всех в количестве пятидесяти девяти человек посадили в автобус и довезли до КПП «Б» у моста Момочихама, откуда можно было добраться до центра города. Туристы из Южной Кореи, преимущественно студенты, спокойно разговаривали с солдатами ЭКК, осаждая Пака и Чо вопросами о государственном перевороте в КНДР. Останется ли у власти Ким Чен Ир? Не собирается ли Экспедиционный корпус атаковать Пусан? Какие отношения северяне собираются строить с Южной Кореей?

— К сожалению, — отвечал Пак, — в настоящий момент мы не можем давать комментарии по таким вопросам. Но мы обязательно проинформируем мировую общественность о наших планах, мыслях и намерениях, когда наступит подходящее для этого время.

Пресс-конференция вот-вот должна была начаться в холле гостиницы, но Ёсиока, извинившись, отказался участвовать, сославшись на плохое самочувствие. Совершенно убитый видом растерзанного Окиямы, он находился в состоянии нервного срыва. Стоя в углу комнаты, Ёсиока припал к стене и рыдал как ребенок, не слушая, что говорит ему Тензан. Тогда уоррент-офицер Ли Ги Ён обняла его за плечи и отвела в свободный номер, где, уговорив принять успокоительное, оставила префекта отдохнуть.

ЭКК на конференции представлял полковник Хан, пригласив в качестве ассистентов Пака, Ли Ху Чоля и ответственного за пропагандистскую работу Чо Су Ёма.

— В первую очередь, — начал Чо, — наш командующий, полковник Хан Сон Чин, сейчас получит от многоуважаемого мэра города Фукуока, господина Тензана Тосиюки, доклад о достигнутых договоренностях.

Когда Тензан излагал три пункта Генерального плана, его голос дрожал. Едва он закончил третий — о независимости Фукуоки, среди журналистов послышался ропот. Они повскакивали с мест, требуя пояснить, что все это, черт возьми, значит, но Чо прервал их, сказав, что вопросы от прессы будут заслушаны позже. Затем с докладом выступил Пак Мён, представив вниманию собравшихся две стратегии относительно нового коалиционного правительства. Первый тезис касался вопроса о выпуске ЭКК конвертируемых в иену денег, второй же устанавливал необходимость взятия под стражу политически неблагонадежных и уголовных элементов. Список подлежащих аресту пока не разглашался, чтобы подозреваемые не имели возможности заблаговременно скрыться от преследования. Задача по розыску и лишению свободы будет, отметил Пак, решаться в тесном взаимодействии с полицией Фукуоки. И хотя встреча с начальником местной полиции не состоялась, префект и мэр пообещали оказать полную поддержку в данном вопросе. Далее Пак подчеркнул, что Экспедиционный корпус Корё является исключительно военной организацией и не обладает полицейскими полномочиями, вследствие чего помощь полиции префектуры будет иметь решающее значение.

Конвертируемые деньги, продолжал Пак, будут обеспечены финансовыми ресурсами Корпуса, а все платежи будут производиться посредством электронных карт. Служащие Корпуса и так уже расплачиваются подобным образом.

Пак умолчал о том, что он подразумевает под термином «финансовые ресурсы», но репортеры и не высказали особой заинтересованности. Правда, Пак на всякий случай приготовил ответ: мол, у ЭКК имеется вывезенный из КНДР золотой слиток. Однако на самом деле формирование капитала планировалось организовать из конфискованного у преступников имущества. Банковские счета арестованных предполагалось передать ЭКК, а что до их зарубежных активов, то информация о них должна была добываться путем допросов.

Предполагалось взять в клещи политически неблагонадежные элементы и воротил преступного бизнеса — коррупционеров, вымогателей, игроков, ростовщиков, торговцев наркотиками и содержателей публичных домов. В список, составленный лейтенантом Ли Кви Ху, вошли все члены Чхонрён. Поскольку вся информация о бывших соотечественниках сделалась теперь достоянием ЭКК, а Фукуока была надежно блокирована самими японцами, то даже если члены ассоциации и узнали бы о планах Корпуса, деваться им было некуда.

Механизм конвертации выпущенных денег был разработан командиром Третьей роты Девятьсот седьмого батальона майором На Че Ко в сотрудничестве с Национальным агентством безопасности. Ходили слухи, что майор лично участвовал в переводе личных активов Великого Руководителя на счет в одном из швейцарских банков. На Че Ко был экспертом в области экономических вопросов и в Экспедиционном корпусе отвечал за управление финансами в Фукуоке. Он откровенно считал, что никто не станет возражать, если у мошенников отберут деньги ради такой цели.

В заключение Хан объявил, что через восемь дней в порту Фукуоки бросят якоря корабли со ста двадцатью тысячами солдат Народной армии КНДР. Тензану уже сообщили об этом в банкетном зале, так что ему ничего не оставалось, как опустить глаза и прикусить губу. Глубоко пораженные таким известием журналисты на какое-то время замолчали. Перестав записывать, они переглянулись: мы не ошиблись? Что, правда? Сто двадцать тысяч корейских солдат на пути в Фукуоку? На передний план снова вышел лейтенант Чо и разъяснил: как только корабли войдут в бухту Хакато, войска присоединятся к силам Экспедиционного корпуса. Для прибывших будут построены казармы на пустующих землях административных районов Хаката, Чуо, Савара, Ниси и Ганносу. Все эти люди станут полноправными гражданами Фукуоки и без остатка посвятят себя делу мира и процветания в Восточной Азии в соответствии с «Принципами молниеносного прогресса», разработанными в Республике.

Этими словами Чо закончил доклад и пригласил репортеров задавать вопросы.

— Йокогава из «Ниси Ниппон симбун». Должен отметить, что я почти лишился дара речи после таких заявлений и полагаю, мои коллеги по цеху испытывают схожие чувства. Однако у меня есть несколько вопросов. Первый вопрос: когда ваши подкрепления собираются покинуть порты Северной Кореи?

Йокогава был самым пожилым из присутствующих журналистов. На его голове почти не осталось волос. Хотя он и заявил о потере дара речи, его звучный тенор гремел все громче и громче под сводами гостиничного холла.

— Я не могу сказать вам, когда именно корабли с войсками отойдут от причалов, — заговорил Чо, — но смею вас уверить, что им потребуется около пятидесяти часов для того, чтобы достичь Фукуоки.

Йокогава кивнул и сделал пометку в своем блокноте.

— Их отправку санкционировал сам Председатель партии Ким Чен Ир? Дело в том, что сегодня утром Центральное агентство новостей КНДР заявило, что вы действительно являетесь повстанцами и не имеете ничего общего ни с Республикой, ни с Трудовой партией. Таким образом, ответные политические действия других государств не будут направлены против КНДР, даже если японские или американские войска нападут на вас. Но поскольку иностранные правительства уже осудили КНДР за произошедший инцидент, то возникает вопрос: а разрешит ли Председатель партии выход судов, на борту которых находятся мятежники? Что вы можете пояснить по данному вопросу?

Йокогава умолк и почесал авторучкой свою лысеющую голову. Хотя он и выглядел сильно постаревшим обывателем, Пак догадался, что перед ним настоящий профессионал. Пресс-конференция транслировалась на весь мир, но этот факт, казалось, нисколько не смущал Йокогаву. Мало того, его совершенно не беспокоило присутствие рядом солдат ЭКК с автоматами Калашникова и наличие оружия у подчиненных полковника Хана.

— Строго говоря, мы не поднимали восстания против Великого Руководителя, — ответил Чо. — Мы выступили против ультралибералов и тех генералов в его окружении, которые подпали под влияние иностранных держав. В настоящее время руководство Республики посредством заманчивых обещаний пытаются сбить с намеченного пути американские империалисты. Нашу Родину хотят запугать. Поэтому мы приняли решение покинуть Отечество, чтобы, став изгоями там, создать для себя новую Родину здесь, совместно с демократическими силами японского общества. Великий Руководитель, безусловно, не остался равнодушным к нашей судьбе, и все его заявления, сделанные в отношении нашего Корпуса, относятся лишь к ситуации, что сложилась в нашей стране. Именно вследствие разразившегося в нашей стране государственного кризиса мы, то есть Экспедиционный корпус Корё, решили покинуть Отечество. Следовательно, мы не намерены поддаться запугиванию, от кого бы оно ни исходило — от Сил самообороны Японии или от размещенных здесь же американских войск. Если нас станут атаковать, мы дадим достойный ответ. В настоящее время силы Экспедиционного корпуса насчитывают четыре роты Девятьсот седьмого батальона спецназа. Это элитные подразделения, оснащенные самым современным вооружением и обученные вести бои в городских условиях. И какая бы армия ни противостояла нам сейчас, победить нас будет очень непросто. Более того, в случае, если враждебные силы попытаются воздействовать на руководство партии и тем самым помешать отправлению флота с нашими товарищами к берегам Японии, или же какое-нибудь из иностранных государств осуществит нападение на нашу Родину, мы способны нанести ответный удар. Это может быть казнь представителей власти, которые уже находятся в наших руках, или же приказ нашим агентам, проникшим в иные города Японии, совершить акции возмездия.

Слушая эти слова, Йокогава широко раскрыл глаза за линзами своих очков, затем кивнул и сделал еще несколько записей в блокноте, что-то бормоча себе под нос. Конечно, заявление об агентах и акциях возмездия было дезинформацией, хотя для ЭКК ничего не стоило направить своих людей в Осаку или Токио для совершения диверсий — и, несомненно, они так и поступят, когда сочтут нужным.

Затем руку поднял корреспондент из «Асахи симбун» по имени Ито:

— Что вы намереваетесь делать теперь?

— Со вчерашнего утра я спал не более четверти часа, — ответил Хан, — поэтому собираюсь вздремнуть.

Репортер Мориваки из «Ёмиури» поинтересовался, что означают слова «независимость от Японии».

— Уверен, вы в курсе, что такое независимость, — сказал Хан. Мориваки кивнул. — Тогда будьте добры задавать вопросы, ответы на которые вы еще не знаете!

Йокогава прыснул со смеху, но, встретившись взглядом с Мориваки, осекся и извинился. Кто-то из «Эн-эйч-кей» спросил, что ожидает тех японских граждан, которые до сих пор остаются задержанными в отеле. Пак сказал, что часть их будет освобождена, как только ЭКК и полиция арестуют кого-нибудь из политических противников или уголовников.

— А на основании законодательства какой страны вы собираетесь проводить эти аресты? — вставил Йокогава.

Чо и Хан переглянулись, как бы говоря друг другу, что с этим журналистом нужно быть поосторожнее.

— В случае с уголовными преступниками применяться будет японское право, — ответил Хан. — Что же до политических преступников, то в данном случае приоритет будут иметь этические принципы, установленные международными правовыми актами.

— Мы собираемся в скором времени разработать пакет нормативных актов для осуществления функций по управлению Фукуокой, а также рассматриваем вопрос о пересмотре некоторых законов. Однако было бы ошибочным считать, что мы пришли сюда чтобы безрассудно карать и ущемлять права местного населения. Экспедиционный корпус Корё следует принципам сосуществования. Мы полагаем, что многовековая историческая связь между людьми нашего полуострова и народом Кюсю окажет на этот процесс благотворное влияние. Мы стремимся поддерживать порядок и увеличивать благосостояние, создавая атмосферу взаимного уважения и процветания не только в Фукуоке, но на всей территории Кюсю. Экспедиционный корпус не намеревается проводить силовые операции в отношении Сил самообороны или американских военнослужащих, базирующихся на острове. И уж тем более мы не желаем насилия в отношении местного населения. И пока против нас не будут предприняты военные действия, пока против нас не начнется враждебная пропаганда, Экспедиционный корпус останется в границах созданного анклава. С момента прибытия Корпуса не прозвучало ни единого выстрела. Да, нам пришлось запустить ракету по световому табло на стадионе, но ведь и там никто не пострадал. При этом, со своей стороны, правительство Японии организовало блокаду Фукуоки, отрезав ее от остальной страны. И вы, граждане Фукуоки, должны поразмыслить над этим фактом. Не является ли проявлением судьбы то, что мы будем жить с вами в едином, гармоничном обществе?

— И последний вопрос, — сказал Йокогава. — Как вы полагаете, даст ли правительство Японии согласие на объявление независимости Фукуоки?

Полковник Хан Сон Чин ответил:

— Мы не намерены спрашивать их согласия.

2. Рыцари круглого стола

3 апреля 2011 года

Ранним утром 3 апреля Ямагива Киётаки был освобожден от должности заместителя секретаря кабинета. Официально было сообщено, что он оставил свой пост по состоянию здоровья, хотя на самом деле его просто уволили. После сообщения о прибытии в Фукуоку еще около пятисот корейских солдат премьер-министр Кидо и секретарь кабинета Сигемицу Такаси едва не лишились рассудка. Сигемицу с перевязанной головой после своего побега от тележурналистов горько упрекал Ямагиву в некомпетентности, а премьер-министр не переставая орал на него, едва переступил порог кризисного штаба.

Премьер Кидо Масааки не всегда занимался политикой. Бо́льшую часть своей карьеры он провел в качестве директора одной из неправительственных организаций, которая оказывала гуманитарную помощь беженцам на Кипре, в Камбодже и Палестине. Шесть лет назад он оказался в центре внимания, поскольку был назван возможным кандидатом на Нобелевскую премию мира за свою работу в составе комитета, который курировал возглавляемый Евросоюзом мирный процесс в Палестине. Несмотря на то что Кидо попал на страницы британских таблоидов, которые обвинили его в распространении слухов о возможном выдвижении на Нобелевку, ему удалось выиграть выборы на пост премьер-министра. После раскола в стане либералов и образования «Зеленой Японии» встал вопрос, из какого политического лагеря выбрать лидера. Было выдвинуто мнение, что новой партии требуется человек, не запятнанный в политических интригах, — Кидо, которому исполнилось пятьдесят, оказался идеальным кандидатом на эту роль.

Ямагива недолюбливал Кидо с самого начала совместной работы. Его профессиональный опыт был полной противоположностью опыту Кидо. Окончив Христианский университет, Кидо получил диплом юриста в университете на Восточном побережье США и стал строить свою карьеру в области деятельности неправительственных организаций. Вследствие того что основное время он проводил в зонах конфликтов, в Японии его мало знали. Ямагива же проделал стандартный путь от выпускника юридического факультета Токийского университета, затем служащего Банка Японии до отставного парламентария.

Внешне Кидо был высок и даже в свои пятьдесят с небольшим неплохо выглядел. Он блестяще говорил по-английски и часто появлялся на обложках журналов, даже после избрания на пост премьера. Однако нелюбовь к нему Ямагивы происходила не от зависти к должности или внешности, а из-за хитрого и коварного характера Кидо — черты, впрочем, присущей всем крупным политикам. Поведение Кидо менялось в зависимости от того, с кем он имел дело: с сильными он бывал любезен и улыбчив, со слабыми не церемонился и даже не пытался скрыть свое нетерпение при общении. Он хорошо запоминал имена людей и факты из их жизни; его любила пресса за откровенность, но факт оставался фактом — все, что бы он ни сказал, было заранее тщательно просчитано. Истинного Кидо видели лишь немногие.

Как заместителю секретаря кабинета Ямагиве часто приходилось работать под его началом, и он не мог не заметить все эти неприглядные черты. Несмотря на в целом успешную карьеру, Ямагива так и не обзавелся нужными связями, не составил себе капитала и положения в обществе, что являлось подходящим поводом для Кидо, который часто унижал Ямагиву перед его же сотрудниками.

Ямагиве было под семьдесят, и он нередко встречал людей, подобных Кидо. Они все без исключения выросли в стесненных условиях, не ладили со своими отцами и были весьма амбициозными и опасными соперниками. Они много и тяжело учились и работали, но были сильно озабочены чужим мнением. Компенсируя свои комплексы, они срывали свою досаду на тех, кто был слабее. По иронии судьбы, именно такой тип моложавого и, в общем-то, далекого от политики человека и был классическим примером современного японского политика.

Одним из тех, кто убедил Кидо баллотироваться на пост премьер-министра, был Сигемицу Такаси, в те времена парламентарий среднего уровня. Разумеется, он был юристом, окончил престижный университет в Токио и продолжил образование в Стэнфорде. Почти десять лет он занимал должность префекта Окаямы. Сигемицу оживил экономику Окаямы, создав особую экономическую зону, которая охватывала сферы медицинского обслуживания, образования, сельского хозяйства и рыбной промышленности. Также были предусмотрены широкомасштабные сокращения налоговой нагрузки. Говорили, что при нем префектура очень быстро достигла высоких показателей, хотя некоторые экономисты утверждали, что единственной заслугой префекта оказался колоссальный разрыв между доходами богатых и бедных. Сигемицу на четыре года был старше Кидо.

Кидо и Сигемицу вернулись в столицу из Мориоки и Окаямы — первый на вертолете, второй на скоростном поезде. Когда оба добрались до кризисного штаба, было около одиннадцати вечера. Кидо должен был прибыть раньше: планировалось, что он приземлится на вертолетной площадке, что была оборудована на крыше его официальной резиденции, но, когда об этом сообщили новостные каналы, из-за соображений безопасности премьер изменил свое решение. Буквально ворвавшись в помещение штаба, он пальцем указал на Ямагиву и заорал:

— Вы хоть понимаете, что происходит?! Что, черт вас побери, вы делали все это время?! — Трахнул пачкой документов по столу и выругался по-английски.

Ямагива, со своей стороны, решительно не понимал, почему именно он должен взять на себя всю вину за произошедшее. Он, что ли, виноват, что в Фукуоке высадились террористы? Кроме того, именно он, Ямагива, первым из членов кабинета прибыл на совещание. Вторым был министр окружающей среды. Никто из остальных министров до сих пор не удосужился приехать, а глава Национальной комиссии общественной безопасности так вообще отправился на рыбалку, не оставив номера телефона для экстренной связи — очень может быть, он не знал о случившемся. Правда, Ямагива не мог отрицать того факта, что его собственные действия были явно недостаточными для решения возникавших вопросов, тем более что именно он допустил утечку информации о вертолете премьера. Но, если разобраться, он не мог повергнуть нацию в шок, прямо заявив о том, что местонахождение премьера неизвестно.

— Сожалею, но вам следует покинуть кризисный штаб, — сказал ему Кидо, заняв место за круглым столом.

Это означало лишь одно — увольнение с поста заместителя секретаря Кабинета министров. Ямагива вспыхнул от гнева, его сердце забилось так сильно, словно собиралось выскочить изо рта. В зале находилось более тридцати человек, и он был опозорен на глазах у всех! Сначала Ямагива хотел протестовать, но быстро сообразил, что его попросту назначили козлом отпущения. Ведь должен же кто-то ответить за беспрецедентную операцию северокорейских боевиков! Он, Ямагива, оказался идеальным кандидатом.

Ямагива было поднялся, но его остановил Сигемицу:

— Оставайтесь. Пока совещание не закончилось, вы все еще остаетесь заместителем секретаря. И вы обязаны доложить о том, как развивались события до этого момента.

Ямагива усилием воли подавил злые слезы и желание высказать Кидо и Сигемицу, что он о них думает. Ведь никто — никто! — не смог бы ничего сделать в подобных обстоятельствах за два часа. Или эти двое полагали, что, находись они здесь, корейцы побоялись бы высадиться в Фукуоке? Но, как бы то ни было, ни премьера, ни Сигемицу здесь не было, потому что оба разъезжали по провинции.

Но Ямагива не стал развивать эту тему и только сказал: «Хорошо». С опущенной головой он снова уселся на свое место. Действительно, попытка протестовать против несправедливости могла бы быть расценена как стремление переложить с себя ответственность, и он бы окончательно превратился в жертвенного агнца.

Вскоре прибыл заместитель секретаря кабинета по кризисным ситуациям Итагаки.

— Скоро появятся другие министры, — зашептал кто-то на ухо Ямагиве. — Не могли бы вы пересесть на другое место?

Ямагива поднялся и пересел как можно дальше от кресла премьера. На него сочувственно, но и с некоторой настороженностью посмотрели Ивата из Найтё, Ёсидзаки из Министерства иностранных дел, Коренага из Агентства общественной безопасности, Кацураяма из НПА и Ёнасиро из Агентства обороны — то есть все, с кем в любой момент могли поступить так же, как с Ямагивой. Они уже пересели из-за круглого стола к стене, а мелкие служащие и помощники выстроились рядом или вовсе вышли из помещения.

В штаб один за другим стали прибывать члены кабинета и руководители различных ведомств: министр иностранных дел Охаси, Мотоки из Бюро по делам Азии и Океании, представительница Министерства иностранных дел Цунемура Таки, Того из Бюро по делам Северной Америки, министр финансов Такахаси, министр юстиции Нагано, Государственный министр по налоговой и финансовой политике Атода, комиссар из Агентства финансовых служб Морияма Кацуэ, Арита из Инспекционного бюро, Мисаки из Наблюдательного бюро при Агентстве финансовых служб, министр экономики, торговли и промышленности Умецу, Коганей из Бюро промышленности, министр связи и информации Мацуока Кусуко, министр здравоохранения, труда и социальной поддержки Минами, министр внутренних дел Араки Юкиэ, государственный министр обороны Симада, старший вице-министр обороны Такамура, начальник штаба сухопутных сил Синомия, начальник штаба ВМС Канно, начальник штаба ВВС Годаи, генеральный комиссар НПА Оикава, генерал-суперинтендант столичной полиции Нанбара, Косака из Бюро информации и связи, а также другие чиновники. Министр землепользования, инфраструктуры и транспорта был отозван с Хоккайдо и должен был прибыть к часу ночи. От семьи главы Национальной комиссии общественной безопасности Курусу пришло известие, что тот вернулся с рыбалки смертельно пьяным, так что на замену был вызван член Комиссии по фамилии Садаката. Секретарь кабинета объявил, что помимо кризисного штаба в официальной резиденции следует создать Комитет национальной безопасности.

По мере прибытия новых людей помещение становилось устрашающе тесным. На телеэкранах один репортаж сменялся другим, транслировались новостные выпуски «Эн-эйч-кей» и прочих телеканалов; постоянно раздавались телефонные звонки, стрекотали факсы, щелкали клавиши ноутбуков. В воздухе висели запахи кофе и зеленого чая.

— Кризисный штаб вроде должен создаваться в случае ракетного удара или террористического акта, так? — обратился к Сигемицу министр Умецу — бывший активист Либерально-демократической партии. Он не очень ладил с демократом Сигемицу.

— При всем уважении к вам, позвольте заметить, разве факт захвата части вашей страны северокорейскими боевиками — это недостаточный повод для создания кризисного штаба? — не скрывая своего раздражения, заметил Сигемицу.

«Вот идиот!» — подумал Ямагива. Умецу сильно его разозлил, и он смог бы ответить лучше.

— Я не это имел в виду, — резко ответил Умецу. Сигемицу был младше его, и он не собирался уступать. — Эти люди именуют себя повстанческой армией, а мы, правительство, как их называем? Войсками вторжения? Террористами? Шпионами? Вооруженными контрабандистами? Мы же не можем считать их нашими гостями, не так ли?

Последнее замечание рассмешило министра связи и информации Мацуоку и руководителей бюро Министерства экономики, торговли и промышленности. Все они были настроены против Сигемицу.

Впрочем, это не означало, что у Сигемицу было много недоброжелателей. Он обладал способностями и достаточной общественной поддержкой, чтобы сделать Кидо премьер-министром. Правда, до сих пор их тандем не достиг каких-либо существенных результатов. Уровень инфляции понемногу рос, иена и государственные облигации обвалились, и вот теперь еще и корейцы… Совершенно непонятно, как это отразится на Кидо и Сигемицу. Даже если им удастся успешно решить эту проблему, кабинет вряд ли сохранит свой нынешний состав. Умецу, без всякого сомнения, считал Кидо и Сигемицу виновными в произошедшем инциденте и, вероятно, уже прицеливался на кресло премьера.

— Очевидно, что это террористы. Я считаю, что именно так мы и должны их называть, — сказал Сигемицу.

В этот момент к телефону позвали главу Национального полицейского агентства Оикаву. Звонили из Фукуоки. После короткого разговора бледный Оикава поднялся, не выпуская из руки телефонной трубки. Все, кто был в помещении, уставились на него.

— Мне сообщили, что часть террористов сейчас направляется к парламенту и Императорскому дворцу, — произнес он неуверенным голосом.

За столом ахнули. Разговоры оборвались на полуслове, смолк треск компьютерных клавиатур. Воцарилась тишина. Были слышны лишь урчание кофемашины и стрекотание факса.

Казалось, атмосфера в помещении изменилась. И дело было не в том, что люди выглядели испуганными, мрачными, тревожными или же впавшими в ярость… «Они словно сдулись», — подумал Ямагива. Все жизненные краски как будто стекли с лиц — общее выражение было таким, какое бывает у человека, когда он впервые встречается с девушкой и видит, что она далеко не так красива, как на присланной ему фотографии.

— Что вы хотите этим сказать? — наконец вымолвил Кидо.

«Он всегда задает этот вопрос», — Ямагива с трудом подавил смех. Идиотский вопрос.

— Об этом сообщили сами террористы? — спросил Сигемицу.

— Нет, — ответил Оикава, — это стало известно от отпущенных со стадиона заложников и от владельцев конфискованных автомобилей.

— Дезинформация, — заявил Кидо. — Если бы они действительно собирались сделать это, то не стали бы рассказывать о своих планах заложникам.

Он вдруг закрыл лицо руками. На девяносто девять процентов это ложь. Но один-то процент все равно остается. Что, если правда? Не станешь же звонить террористам и просить подтвердить информацию. Ямагиве вдруг пришла в голову мысль, что ему даже повезло вылететь со службы. События развивались по наихудшему сценарию, и совсем не удивительно, что все в зале скисли. Задачка была из тех, которые, как ни решай, все равно останешься виноватым. Террористическая атака на Токио в любом случае будет означать падение кабинета и, соответственно, конец политической карьеры Кидо и Сигемицу.

Корейца трудно отличить от японца, к тому же захватившие стадион говорили по-японски. Переодевшимся в гражданскую одежду бандитам будет нетрудно пронести оружие на борт самолета или в поезд и добраться до Токио. В японских аэропортах нет инфракрасных и металлодетекторов, что используются в США для досмотра ручной клади. Можно также отправить оружие с курьером и путешествовать налегке, ведь проследить за всеми курьерскими операциями вряд ли возможно. Пассажиры скоростных поездов личному досмотру не подвергаются. У большинства японцев нет такой привычки — постоянно носить с собой паспорт или иное удостоверение личности, а значит, проверка на внутренних линиях — задача неосуществимая. Можно, конечно, издать срочной указ о том, чтобы все имели при себе личные документы, но что делать, если боевики уже добрались до Токио? Транспортные самолеты корейцев приземлились в половине десятого утра, но никто не знает, как давно высадился передовой отряд, тот, что появился на стадионе. Кто-то из них мог сразу же направиться в столицу. Картина вырисовывалась кошмарная.

— А почему бы не рассмотреть вопрос о нападении на Северную Корею? — спросил Умецу.

Семь лет назад Умецу и его товарищи из правой фракции Либерально-демократической партии разработали и провели законопроект, запрещающий перевод денежных средств в Северную Корею. Однако закон оказался не настолько эффективен, как предполагалось, потому что деньги можно было без особого труда перевести через страны третьего мира.

— Что вы имеете в виду, говоря о нападении на Северную Корею? — снова забрюзжал Сигемицу.

Умецу ослабил галстук и треснул по столу обеими руками:

— Я имею в виду, что это похоже на ситуацию, когда к вам в дом залез вор, а вы спокойно сидите и наблюдаете за ним! Да за спиной «повстанческой армии», или как там ее еще называют, стоит этот карликовый генералиссимус и дергает за ниточки! Ну нет, мы не имеем права снимать с повестки дня вопрос о силовом решении проблемы. По крайней мере, сама угроза нападения с нашей стороны дает определенные возможности.

Мацуока Кусуко, сидевшая рядом с Умецу, кивала каждому его слову. Она сделала себе имя в те времена, когда, будучи главным исполнительным директором японского отделения крупного иностранного телекоммуникационного холдинга, попыталась выкупить компанию NTT Data. Она была не столько экспертом в сфере телекоммуникационных технологий, сколько увлеченной бизнес-леди западного типа. До того как ее пригласили занять должность в кабинете, Мацуока курировала выкуп около двадцати корпораций при поддержке американского инвестиционного банка. У нее было круглое, словно полная луна, лицо; фигуру облекало короткое красное платье с глубоким вырезом на спине. Ей исполнилось пятьдесят четыре, и своим характером она олицетворяла агрессивный стиль Маргарет Тэтчер.

— Хорошо, но Девятая статья Конституции, как вам известно, пока что не отменена, — заметил Сигемицу.

— Боже ж ты мой, вы все еще об этом говорите всерьез! — качнул головой Умецу. — Но видите ли, — продолжил он более спокойным голосом, — в принципе, между самообороной и нападением не существует никакой разницы. Проблемой скорее является то, вынуждают ли государство к такому шагу внешние обстоятельства, или же оно всего лишь рассматривает такую возможность. Я прикажу мобилизовать флот Сил самообороны в Японском море — пусть всыпят Великому Руководителю по первое число. Отправим нарушителей границы домой, чтобы впредь неповадно было. Считаю, что это самое толковое решение. Вы согласны, господин Охаси?

— Центральное новостное агентство Кореи сообщило, что Северная Корея считает этих людей бунтовщиками, — отозвался министр иностранных дел Охаси, — и со своей стороны предложило решить этот вопрос силовым путем. Но мы информировали северокорейское руководство по дипломатическим каналам, что им следует избегать подобных действий. Не хватало еще только развязывания гражданской войны между корейцами на нашей территории!

Охаси начинал свою политическую карьеру в Бюро по делам Азии и Океании. Кроме того, он успел поработать в японском консульстве в Нью-Йорке и часто посещал Пекин по дипломатической линии, поэтому имел надежные контакты как с американцами, так и с китайцами. Поскольку в последнее время отношения между двумя державами ухудшились, Кидо и Сигемицу пригласили пятидесятилетнего Охаси на должность министра иностранных дел. Впрочем, больших успехов на этом поприще Охаси пока что не достиг.

— Более того, замечу, что и Штаты, и Китай будут против военной операции с нашей стороны, — добавил министр.

При этих словах Умецу побагровел.

— Какое, черт возьми, нам дело до Америки и Китая?! — рявкнул он, подавшись вперед. — Мы им ничем не обязаны! Что, теперь и шагу не ступить без их одобрения? И уж поскольку на нашей территории базируются американские войска, отчего же они ничего не предпринимают? Ради чего подписывался Договор о безопасности, а? Какова реакция властей США на случившееся? Я слышал, что мы даже связаться с ними не можем!

— Успокойтесь, Умецу! — вскричал секретарь кабинета, воздевая руки. — Дело чрезвычайной важности, так что давайте будем говорить о нем, а не об американцах.

Умецу кивнул, прикрыл глаза и испустил глубокий вздох.

«Жалкое зрелище», — прокомментировал про себя Ямагива. Он понимал, что творилось в душе Умецу, но министр противоречил сам себе, сетуя на необходимость согласования действий с Америкой и одновременно возмущаясь бездействием американской армии.

Именно под руководством Умецу несколько лет назад правая фракция ЛДП, настроенная против США, санкционировала отправку в Ирак нескольких частей Сил самообороны, чтобы продемонстрировать преданность администрации президента Джорджа Буша. Япония нуждалась в поддержке американцев, чтобы противостоять государствам-соседям, и чтобы эту поддержку получать, надо было делать реверансы. Но спустя некоторое время обстоятельства изменились. В связи с падением доллара роль мирового лидера Соединенных Штатов стала не такой очевидной, а сохранять приоритет — удовольствие не из дешевых. Конечно, в военном отношении США оставались могущественной державой, но в качестве расчетной валюты, особенно в области нефтяной промышленности, все больше укреплялся евро. И вот тогда Штаты объявили о смягчении своей позиции в отношении Северной Кореи, причем без всяких согласований с Японией. Само собой, на КНДР им было наплевать, но зато это решение серьезно укрепило отношения Штатов с Китаем. Япония оказалась в положении брошенной содержанки: деньги закончились, прощай, дорогая. В том, чтобы быть содержанкой, нет ничего плохого — пока женщина проводит время с мужчиной, сообразуясь со своей выгодой, она не испытывает сожалений, даже если он ей изменяет. Но когда теплятся романтические чувства, то, будучи брошенной, женщина способна возненавидеть своего охладевшего благодетеля. Примерно так и случилось — правая фракция ЛДП, а вслед за ней и большинство японцев сочли поведение США недостойным и были возмущены политикой бывшего партнера. Разрядка в американо-корейских отношениях также возбуждала недовольство. Умецу отнюдь не был милитаристом, но его чувства и гордость японца были задеты политикой Соединенных Штатов. Называть политиков вроде Умецу дураками было, конечно, перебором. Очевидно: Япония с самого начала должна была придерживаться куда более жесткой политической линии. Если общественное мнение требует жестких мер, государственные деятели, склонные к компромиссам, будут рассматриваться как враги, затрудняющие переговоры и ведущие страну к гибели. В Японии возникли политические движения, ратующие за внесение изменений в Конституцию, и некоторые политики все громче высказывались за отмену или хотя бы корректировку Девятой статьи, чтобы обеспечить полномасштабное наращивание военного потенциала, включая ядерный. Однако следствием таких действий были враждебные настроения в соседних странах, и дальнейшие шаги только усугубили бы международную изоляцию страны. Но… порвав с США, перессорившись со всеми странами Восточной Азии и начав конфронтацию с Китаем, Япония должна была объединить свои тело и душу. В этом-то и заключалась главная проблема, считал Ямагива.

— Ничего не остается, — мрачно возвестил Кидо, — как принять меры по блокаде Фукуоки.

Коллективный стон. Умецу сжал губы в ниточку, сцепил руки и уставился в потолок; Сигемицу закрыл лицо обеими руками; Мацуока опустила глаза, словно всматриваясь в лежащие перед нею документы; Оикава снял очки и стал протирать линзы. Морияма Кацуэ расправляла складки на своей юбке; Нагано массировал виски. Трудно сказать, Охаси просто кивал или же с ним случился припадок; Такахаси возился с ремешком на своем мобильном телефоне; Атода щелкал колпачком от авторучки; Минами вынул было носовой платок, чтобы промокнуть выступивший на лбу пот, но, непонимающе посмотрев на него, снова убрал платок в карман. Слышалось ерзанье задов по стульям, отовсюду доносились скорбные вздохи — даже выстроившиеся вдоль стен помощники не смогли сдержать эмоции.

«Значит, свершилось», — резюмировал Ямагива, чувствуя, как обмякает его собственное тело.

Премьер-министр пустым, ничего не выражающим взглядом уставился в пространство. Ямагива припомнил, что Кидо родом из Оиты. Интересно, сколько здесь людей с острова Кюсю?

— Министр транспорта еще не прибыл? — спросил Сигемицу кого-то из помощников.

Ему ответили, что министр должен быть через несколько минут.

Сигемицу стал составлять список министерств и ведомств, ответственных за организацию блокады Фукуоки. Оикава поинтересовался, закроют ли только Фукуоку или весь остров. Кидо ответил, что нет смысла закрывать одну Фукуоку. Из города легко можно добраться, скажем, до Саги или Нагасаки и сесть там на самолет до столицы. Один из помощников принес карту Западной Японии, и повесил ее на штативе. Нагано поинтересовался, на основании какого закона будет осуществляться блокада острова. Сигемицу заверил, что все подобные действия предусмотрены Актами о безопасности, добавив при этом, что, согласно закону, на это не требуется одобрение парламента. Кидо подозвал к себе министра обороны Симаду и главу НПА Оикаву, чтобы посовещаться с ними на предмет участия в операции Сил самообороны. Никогда еще Силы самообороны и полиция не проводили совместных операций, но, поскольку «повстанцы» были прекрасно вооружены, одних полицейских сил тут явно не хватит.

После непродолжительного совещания решили, что Силы самообороны будут задействованы в нейтрализации аэропортов, железнодорожных станций, автовокзалов, портов и автодорог на Кюсю, тогда как полиция возьмет на себя организацию контрольно-пропускных пунктов на прилегающих островах. Это было первое оперативное развертывание Сил самообороны для обеспечения общественной безопасности с момента их создания. Также было решено, по мере возможности, как можно дольше не вступать в контакт с террористами. Но это не означало, что в случае нападения со стороны северных корейцев Силы самообороны не окажут сопротивления. Если же избежать столкновения станет невозможно, то право принятия соответствующего решения остается за командиром подразделения.

— А что с международными рейсами в аэропортах Кюсю? — поинтересовался Охаси.

— Следует отменить, — сказал Кидо.

Мотоки из Бюро по делам Азии и Океании и Имаизуми из Бюро торговой политики немедленно стали звонить своим коллегам из Китая, Тайваня, Южной Кореи и США.

По прибытии министр землепользования, инфраструктуры и транспорта Доихара лишился дара речи, узнав о блокаде Кюсю. Новостью для него было и то, что террористы направляются в сторону Токио. Соответственно, никаких мер он не предпринимал. Но Доихара все хватал на лету.

— Нам следует связаться непосредственно с каждым аэропортом, вокзалом, морским портом, а также с каждым авиаперевозчиком, железнодорожным и паромным оператором, чтобы приостановить их деятельность, — сказал министр и принялся звонить руководителям отделов и секций.

Министр здравоохранения Минами спросил Сигемицу, сколько приблизительно может продлиться блокада Кюсю. Тот как раз обзванивал префектов острова и раздраженно бросил в ответ:

— А я, черт побери, откуда знаю?

Минами опешил.

— Но вы ведь понимаете, что делаете? — спросил он.

Изначально Минами работал в профсоюзе и занимал высокий пост в бывшей Демократической партии. Он был реалистом и хорошо разбирался в вопросах экономики, поэтому с некоторых пор стал открыто заявлять, что время профсоюзов прошло. Вскоре он сделался неоконсерватором и продолжил выстраивать свою политическую платформу при поддержке Японской федерации экономических организаций. Сначала его назвали предателем, но после схватки с Медицинской ассоциацией и успешного решения вопроса о частичной приватизации больниц положение Минами упрочилось.

Сигемицу прервал разговор с мэром Фукуоки и, прикрыв рукой микрофон телефона, спросил:

— А что вы хотите этим сказать?

— Блокада остановит не только экспорт, но и импорт, ведь так?

— Само собой разумеется, — кивнул Сигемицу.

Кидо, Умецу и остальные внимательно прислушивались к разговору.

— Я полагаю, вы понимаете, что тем самым лишаете остров продовольствия?

Рост под метр восемьдесят, а также низкий и звучный голос придавали Минами весьма импозантный вид. Многие считали, что именно внешние данные помогли ему одолеть Медицинскую ассоциацию. Теперь даже помощники, выстроившиеся вдоль стен, ловили каждое его слово.

— И кроме того, скоро закончатся медицинские средства. Надеюсь, вы это тоже понимаете, — продолжал Минами.

Сигемицу с остекленевшим взглядом сел, не выпуская телефонной трубки.

— Опаснее всего — недостаток крови для переливания и диализирующего раствора. Но и это еще не все. Блокада острова повлечет за собой дефицит топлива. Я не могу подробно раскрыть этот вопрос, не посоветовавшись с людьми на местах, но система перераспределения изменится, независимо от того, с чем мы имеем дело — с медицинскими средствами, продуктами, топливом или сырьем. И это особенно значимо в системе розничной торговли. Поэтому отмена транспортных рейсов будет иметь весьма плачевные последствия.

По лицу Минами градом катился пот. Сигемицу снова кивнул и приказал мэру Фукуоки, остававшемуся на связи, внимательно отслеживать поставки в клиники, попутно указав на необходимость вести учет имеющихся запасов и контролировать недобросовестных торговцев.

— Нет, боюсь, я не знаю, — несколько раз повторил он. Вероятно, мэр Фукуоки спрашивал его, сколько продлится блокада.

После слов Минами атмосфера сделалась еще более мрачной. Государственный министр обороны Симада и начальник штаба сухопутных сил Синомия связались с командованием Западной группировки и Четвертой дивизии и стали сверяться с картой, обсуждая расположение опорных пунктов и распределение войск. Доихара предложил перекрыть туннель Каммон; премьер-министр согласился на развертывание Сорокового пехотного полка, базировавшегося в Кокуре, чтобы перекрыть его силами въезд на мост в Модзи. Со стороны Симоносэки въезд на мост поручалось контролировать полиции префектуры Ямагути.

Оикава интересовался, насколько целесообразно размещать войска на транспортных узлах Фукуоки: железнодорожной станции Хаката, Ниситетцу-Фукуока, в порту Хаката, а также на улицах самого города. Присутствие военных в непосредственной близости от лагеря террористов может спровоцировать вооруженное столкновение. Проконсультировавшись с Симадой, Сигемицу решил поставить полицейские кордоны на вокзале Хаката и в других местах города; полицейские должны были поддерживать части Сил самообороны в случае нападения корейцев. Оикава согласился с тем, что Силы самообороны должный взять под контроль аэропорт Фукуоки — стратегически важный объект.

Кидо тем временем обсуждал со своим помощником детали экстренной пресс-конференции. Блокада была настолько чрезвычайной мерой, что премьер-министр должен был лично объясниться перед общественностью, чтобы избежать паники. Ямагива ломал голову, пытаясь понять, что же такого скажет шеф. Помимо прочего, имела ли смысл блокада Фукуоки и тем более всего острова, если террористы уже направлялись в сторону Токио? Конечно, все действия планировались в рамках существующего законодательства о чрезвычайных ситуациях, но они не имели цель защитить всю нацию в целом, а только лишь столицу и ее население. А что подумают жители Кюсю? Неужели закон не сможет их защитить?

— Я знаю, что перекрыть все дороги реально не получится! — кричал кто-то в телефон.

Сотрудники Министерства иностранных дел пытались объяснить властям Южной Кореи, США, Китая и Тайваня решение о запрете международных полетов, и, в частности, американцы очень резко отреагировали на ограничение авиарейсов с Гавайских островов.

В адрес правительства Японии поступали телеграммы с выражением сочувствия: от президента США и госсекретаря, от правительств Китая и Южной Кореи. Содержание посланий сводилось к одному: потрясенные случившимся, все предлагали свою помощь; при этом раздавались призывы сохранять сдержанность по отношению к Северной Корее ввиду того, что Фукуоку захватила повстанческая группировка. Также выражалась надежда на быстрое разрешение конфликта и на обеспечение безопасности мирных граждан.

Ямагива недоумевал, почему президент Соединенных Штатов не позвонил ему лично, а также почему никак не отреагировали на событие посол США и представитель американских сил в Японии? И отчего Министерство иностранных дел Японии до сих пор не провело консультаций с послами Китая и Южной Кореи?

Забытый всеми, Ямагива оставался сидеть на своем месте. Собственная бездеятельность удручала. За долгие годы работы в Банке Японии и затем на политическом поприще его ни разу так не унижали. Внезапно он поймал себя на мысли, что едва ли не впервые может наблюдать за тем, что на самом деле представляет собой типично японский процесс принятия решений. Все — министры, начальники бюро и их подчиненные — были целиком и полностью сосредоточены на вопросе о блокаде. Конечно, нельзя отрицать, что перекрытие коммуникаций — задача сложнейшая, но главный вопрос: что делать с террористами — не был решен. Его даже не обсуждали. Иными словами, никто не позаботился расставить приоритеты. Наивысший из них — разоружение террористов, и не в этом ли направлении Кидо, как глава правительства, обязан был вести работу?

Из полицейского управления Осаки поступил экстренный звонок. За круглым столом снова взволнованно зашумели. Ночью Фукуоку покинули несколько рейсовых автобусов, и сейчас они двигались по скоростному шоссе Санио. Было принято решение остановить их при помощи вертолетов и проверить всех пассажиров. Если среди них будут террористы и если они окажут вооруженное сопротивление, полиция откроет огонь на поражение — с этим были согласны Кидо, Сигемицу и Оикава.

— А если они возьмут заложников? — спросил последний.

Ответа на этот вопрос присутствующие не нашли.

Слушая обмен мнениями, Ямагива чувствовал нарастающее беспокойство. Впрочем, если бы он участвовал сейчас в процессе принятия решений, вероятно, он бы ничем не выделялся среди других.

Шел второй час ночи. Самые могущественные люди в Японии все еще заседали. Глаза премьера покраснели, голос секретаря кабинета, когда он разговаривал по телефону с губернатором Кюсю, сделался совсем хриплым. Все ослабили галстуки, кто-то расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Одни, делая записи, жевали колпачки ручек, другие теребили себя за волосы. Даже женщины не думали о том, как они выглядят. Все были погружены в работу. В эти часы и минуты разрабатывались жесткие инструкции, направленные на мобилизацию деятельности сотен тысяч людей. Но насколько это все оправдает себя?

Ямагивой все больше овладевало ощущение безнадежности. Он переживал кризис среднего возраста и последние два года не мог обойтись без антидепрессантов. Они бы и сейчас ему не помешали. Какого черта, что происходит? Очевидно, что японское правительство не способно видеть всю картину целиком. В конце концов, в этом зале он присутствовал как простой обыватель, которого правительство должно защищать, и как простой обыватель он усомнился в том, что будет защищен. И если он понял это, значит, и остальные обыватели поймут.

Зал заседаний находился глубоко под землей и, понятное дело, окон не имел. Функцию окон — в широком смысле — выполняли телевизоры. На экранах возникло изображение светлеющего неба Фукуоки. «Эн-эйч-кей» и независимые телекомпании продолжали работать. Картинка, которую транслировала «Эн-эйч-кей», была, вероятно, сделана с крыши телевизионной станции. Под угрозой уничтожения террористы запретили любые полеты над «Фукуока-Доум», и даже дрон запустить было невозможно. Камеры показывали разбитые между стадионом и отелем военные палатки, вились дымки полевых кухонь. Время от времени оператор наводил объектив на вывешенный террористами флаг. Разумеется, не государственный флаг КНДР, поскольку террористы называли себя «повстанческой армией». На белом поле флага были выведены какие-то слова на хангыле.

Ямагива был впечатлен, хотя более нелепого места для лагеря трудно было подыскать. Но дело не в этом. Пока правительство Японии готовило блокаду острова, похоже, не совсем понимая, как ее проводить, корейцы успели разбить палатки, тактически грамотно расставить технику, часовых и устроить что-то вроде контрольно-пропускных пунктов.

Некоторые из министров предложили атаковать лагерь при помощи американских высокоточных ракет, которые хорошо показали себя во время войн в Персидском заливе, Ираке и Афганистане, но представитель Сил самообороны объяснил, что лагерь находится слишком близко к больнице. Даже если использовать бомбы с ограниченным радиусом поражения, уцелевшие террористы могут укрыться как в самой больнице, так и в других зданиях поблизости. Телекорреспонденты сообщили, что корейцы еще не заходили внутрь медицинского центра. Центр представлял собой значительных размеров здание, напоминающее лабиринт, с многочисленными помещениями, переходами и коридорами. Логичнее было бы сразу захватить его, но вместо этого террористы расположились на открытой местности.

Поблизости размещались консульства Китая, Южной Кореи и США. Однако их персонал был эвакуирован, как только пришло известие о захвате стадиона. Служащие американского консульства были перевезены на базу Йокота близ Токио; работники других консульств воспользовались скоростным поездом и автотранспортом. Успели провести эвакуацию небольшого научно-исследовательского института и школы для инвалидов, которые также находились рядом со стадионом. Но жители Фукуоки оставалась на местах. Полиция и управление пожарной безопасности знали, как действовать в случае стихийного бедствия, но захват — бедствие иного порядка, объявление об эвакуации могло бы посеять панику, к тому же власти не обладали достаточным количеством транспорта, чтобы вывезти большое количество людей.

Усталость брала свое. Доихара опустил голову на стол и заснул. Премьер-министр поспал час в соседней комнате. Министрам также выделили для отдыха несколько помещений. Помощников и референтов из соображений конфиденциальности решили не отпускать, и они, укрывшись одеялами, которые нашлись в запасниках, спали сидя.

За все это время никто даже не подошел к Ямагиве. Сигемицу велел ему оставаться до конца совещания, однако было не ясно, закончилось оно или еще нет. Ямагива подремал в своем удобном кожаном кресле — а почему бы и нет, подумал он с вызовом, в конце концов, его освободили от должности. Проснувшись, он готовил письмо об отставке, одним глазом следя за теленовостями из Фукуоки. Однако там с момента освобождения заложников на стадионе и разбивки лагеря ничего особенного не происходило.

Журналисты, похоже, выдохлись, исчерпав догадки. В общих чертах Ямагива соглашался с экспертами по делам Северной Кореи. Некий университетский профессор настаивал, что в Народной армии не может быть повстанцев; с ним соглашался корейский журналист, считавший, что если бунт, в принципе, и возможен, он не может быть столь блестяще организован. Но тогда, если захватчики никакие не «повстанцы», почему бы их не разоружить или даже уничтожить? Правда, никто из экспертов не мог объяснить, как заставить корейцев сложить оружие и какие, собственно, меры следует принять, поскольку никаких требований не было заявлено. Вопрос телеведущего, кем тогда могут быть эти люди, если они не являются повстанцами, остался без ответа.

Камеры были направлены на лагерь террористов. Видны были передвижные сортиры, стоявшие в ряд, — не современные стекловолоконные кабины, какие используют на стройплощадках, а обычные деревянные будки, крытые тканью. Под кабинами вырыли яму, вероятно, для септического резервуара, а рядом уже стояли две ассенизационные цистерны с надписью на бортах: «Город Фукуока». Лагерь был сооружен всего за одну ночь. Телевизионщики показали, как несколько сотен корейских солдат роют ямы и устанавливают палатки в темноте. Большинство были совсем молоденькими, но работали, не щадя себя. Никто не уклонялся, никто не выглядел растерянным.

Глядя на солдат, вытирающих пот рукавами своих форменных курток, смеющихся и перешучивающихся, женщина-телеведущая воскликнула:

— Я должна заметить, они совсем не похожи на террористов!

Ямагива не мог не согласиться. И правда, что это за террористы такие? Заявляются в чужую страну, ставят палатки, копают яму под отходы — и все это с шуточками, да еще на телекамеру! Настоящие террористы стараются не попадаться на глаза. Однако корреспонденты все равно называли их так, возможно, просто не знали, как именовать иначе.

Потом включилась студия. Ведущий объявил, что мэр Фукуоки, префект и начальник полиции префектуры приглашены террористами на встречу. Сигемицу узнал об этом несколькими минутами ранее от самого мэра. За круглым столом вновь зажужжали голоса. Ямагива спрятал в портфель недописанное заявление об отставке и подумал о том, что неплохо было бы пойти домой.

По-видимому, северокорейцы объявили, что отныне они именуются «Экспедиционным корпусом Корё». Когда Умецу произносил название, кто-то из МИДа поправил его на слове «Корё», на что тот раздраженно огрызнулся:

— Какая, к чертям, разница?!

Среди совещавшихся возникло некоторое замешательство: именовать корейцев по-новому или продолжать называть их террористами? Кто-то сказал, что говорить «Экспедиционный корпус» не стоит, так как это будет означать официальное признание вторженцев, другие возражали. В конце концов стало ясно, что корреспонденты «Си-эн-эн», «Эн-би-си», «Би-би-си», а также французские, немецкие и китайские журналисты, не сговариваясь, приняли название «Экспедиционный корпус Корё», или сокращенно ЭКК. Премьер-министр заявил, что вторженцев следует именовать «Северокорейская террористическая группировка, называющая себя "Экспедиционным корпусом Корё"». Это было запротоколировано, и отныне японские журналисты должны были придерживаться именно такой версии.

Услышав, что вместе с мэром и префектом на встречу с корейцами приглашен начальник полиции префектуры, впервые за столом взял слово Садаката из Комиссии общественной безопасности, почти восьмидесятилетний старик. Он все еще не привык к новому наименованию и называл корейцев «эта банда Корё». Садаката предложил заменить начальника местной полиции главой регионального полицейского агентства Кюсю Окиямой.

— Следует послать туда человека, имеющего хорошие связи с правительством. Тогда можно рассчитывать на получение более полной информации, а эта банда Корё все равно не догадается о подмене, — самодовольно заявил Садаката.

План никого особенно не впечатлил, но большинство собравшихся согласились, что корейцы вряд ли заметят разницу. Предложение Садакаты было принято, и кто-то стал звонить мэру и префекту, чтобы сообщить о принятом решении. «Если им нужна свежая информация, — думал Ямагива, — то почему бы премьер-министру лично не отправиться в Фукуоку?» Вероятно, так думал не один Ямагива, но никто из сидевших за столом не рискнул озвучить эту мысль. Если бы Кидо действительно отправился туда, то его, скорее всего, взяли бы в заложники. Разумеется, в Японии хватало политиков, которые в этом случае заняли бы его место, но высказать это вслух охотников не нашлось.

В семь часов утра гладко выбритый, в свежей рубашке и галстуке Кидо предстал перед телекамерами в своем кабинете и объявил о блокаде острова.

«Дорогие сограждане, — начал он, — с болью в душе я прошу вашей поддержки в этот трудный час. Как вы знаете, прошлым вечером стадион "Фукуока-Доум" был захвачен северокорейской террористической группировкой, называющей себя "Экспедиционным корпусом Корё". Еще примерно пятьсот террористов незаконно высадились на территории города Фукуока. Это недопустимый акт, демонстрирующий полное пренебрежение суверенитетом нашей страны и нормами международного права. Как глава правительства Японии я выразил протест Корейской Народной Демократической Республике, и я совершенно уверен, что при помощи наших союзников нам удастся в скорейшем времени разрешить сложившуюся ситуацию. К сожалению, стало известно, что северокорейская террористическая группировка, называющая себя "Экспедиционным корпусом Корё" может не ограничиться только лишь островом Кюсю. Сообщается, что северокорейские агенты под видом японских граждан проникли или собираются проникнуть в некоторые города Японии, включая Токио. Чтобы защитить жизнь и собственность всех граждан Японии, я принял решение о временном блокировании не только Фукуоки, но и всего Кюсю. Такая мера предусмотрена Актами о чрезвычайном положении и, хотя она является временной, может существенно затруднить положение жителей Фукуоки и Кюсю в целом. Однако мы не можем допустить дальнейшее проникновение террористов в нашу страну, поэтому я надеюсь на ваше понимание и терпение. Правительство предпримет все возможные меры, чтобы у населения не возникло недостатка в медикаментах, продовольствии, топливе и других жизненно необходимых вещах. Я призываю вас сохранять спокойствие в этих непростых обстоятельствах. Любой, кто попытается получить прибыль и извлечь выгоду в этой ситуации, будет подвергнут жестокому наказанию».

Еще раз повторив свою просьбу сохранять спокойствие и быть терпеливыми, Кидо торжественно поклонился в объектив камеры.

После трансляции обращения на вопросы журналистов в пресс-центре, расположенном в официальной резиденции премьер-министра, ответил Сигемицу. Больше всего прессу волновал вопрос о продолжительности введенных ограничений. Сигемицу утверждал, что блокада продлится ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы убедиться в отсутствии намерений террористов вторгнуться в другие районы Японии. Что же касается вопроса о мобилизации Сил самообороны без предварительного одобрения парламентом, Сигемицу напомнил, что закон в случае возникновения чрезвычайной ситуации позволяет получить одобрение и после объявления экстренных мер. Когда репортер из службы новостей «Киодо» спросил, не означает ли применение чрезвычайных мер отказ от Фукуоки и Кюсю, Сигемицу разволновался и громогласно заявил, что это решительно невозможно. Он подчеркнул что премьер-министр родом из Оиты, да и многие служащие кабинета являются уроженцами Кюсю. Когда Сигемицу говорил, глаза его сверкали от стоявших в них слез.

Иностранные журналисты оказались менее церемонными. Репортер из «Вашингтон пост» поинтересовался, не планирует ли правительство ответные меры в отношении Северной Кореи. Сигемицу ответил, что в настоящее время этот вопрос не рассматривается, но репортер хотел точно знать, при каких именно обстоятельствах Япония обратится к этому вопросу. Отвечать Сигемицу отказался, сказав, что это секретная информация.

Репортер из «Би-би-си» спросил, будут ли против Экспедиционного корпуса задействованы Силы самообороны.

— Учитывая, что в руках террористов все еще находятся заложники, — сказал Сигемицу, — я не могу ответить на ваш вопрос.

(Сами репортеры именовали корейцев исключительно как «Экспедиционный корпус Корё», без упоминания слова «террористы».)

— Как вы полагаете, что именно хочет Экспедиционный корпус? — посыпались вопросы. — Какие контрмеры могут быть приняты, если корейцы не выдвинули никаких требований? Вы запросили подкреплений от армии США? Если нет, то почему? Начали ли вы уже переговоры с ЭКК? Кто будет их проводить? Планируется ли поездка в Фукуоку премьер-министра или секретаря кабинета для встречи с командующим ЭКК? Вы уже связались с представителями ЭКК? А собираетесь?

От всех этих вопросов Сигемицу уклонился, пояснив, что на данный момент у него нет ответов. На вопрос, когда же они будут, Сигемицу сказал, что не знает.

Особенно настойчивым оказался репортер из китайского информационного агентства «Синьхуа»:

— Рассматривается ли ЭКК как вражеское войско, подлежащее уничтожению?

Сигемицу вытер проступившую на лбу испарину и сказал:

— Мы собираем информацию, чтобы определить личность каждого из террористов.

Это не было ответом на заданный вопрос. Разумеется, Сигемицу не мог назвать корейцев вражеским войском, иначе логично было бы заявить о необходимости незамедлительно изгнать захватчиков; с другой стороны, Япония как суверенная нация и не могла рассматривать незаконно вторгшееся на ее территорию формирование иначе, как врага.

— Пожалуйста, поймите, пока граждане Фукуоки находятся в заложниках, я должен быть осторожен в высказываниях, — подвел итог Сигемицу и объявил пресс-конференцию завершенной.

Репортажи в британских, американских и китайских СМИ содержали слишком много критики по отношению к Японии. В выпуске FOX-TV бывший глава ЦРУ предположил, что причиной инцидента могло послужить наращивание военного потенциала Японии за последнее время.

— Каждому известно, — говорил он, — что Северная Корея является неблагополучным государством. Но она не обладает большой территорией, поэтому ее легче контролировать. Но когда власть выходит из-под контроля, кто-то должен за это отвечать.

Это был слишком толстый намек в сторону Японии.

На канале «Би-би-си» выступил эксперт в области международного права; он высказал мнение, что блокада острова является, по сути, актом военного характера, и заметил, что Япония, вместо того чтобы бороться с вторжением, готова пожертвовать собственной территорией.

На гонконгском телевидении вышел довольно бессмысленный репортаж, в котором утверждалось, что ЭКК действительно является повстанческой организацией, отчего трудно определить, был ли захват Фукуоки актом агрессии или самообороны. Журналисты ссылались на пример императорской армии Японии, которая вопреки приказам собственного штаба продвигалась в Маньчжурию под благородным предлогом защиты своей страны от России.

Слушая эти рассуждения, Ямагива тихонько закипал от гнева. Он не питал теплых чувств к Кидо или Сигемицу — ему приятно было видеть их припертыми к стене. Но как же гнусно на душе, когда твою страну и ее правительство открыто презирают и критикуют иностранцы — тем более союзники — в самое тяжелое для нее время.

В самой Японии блокада Кюсю воспринималась достаточно спокойно. В новостях показывали интервью с мэрами городов, владельцами предприятий и торговых заведений, с жителями острова. Большинство из них, похоже, смирились со своей судьбой. Когда показали репортаж о медицинском центре Кюсю, весь кризисный штаб прильнул к экранам. Доктор по имени Курода Гендзи выглядел очень усталым. Он сказал журналистам, что совсем недавно вернулся домой из клиники.

— Солдаты не заходили в нашу больницу, — поведал он. — Так что обследования и лечение пациентов ведется в обычном режиме. Тяжелобольные не могут ждать, поэтому мы просто делаем то, что должны. Прошлым вечером и ночью у нас было зафиксировано несколько случаев обострения бронхита, вызванного стрессом, а также астматических приступов. Доктора, медсестры и прочие работники пользуются полной свободой — мы приходим на работу, как всегда, и уходим домой, когда заканчивается смена. Корейцы поставили на всех прилегающих дорогах блокпосты, но, когда я показываю им свою идентификационную карту, меня пропускают без всяких проблем. У них есть компьютеры, и, кажется, они имеют доступ к персональным данным всех жителей. Но работающие в госпитале при наличии идентификационной карты могут беспрепятственно проходить через их контрольные пункты.

После обращения к нации Кидо и пресс-конференции, проведенной Сигемицу, за круглым столом царила несколько расслабленная атмосфера. Но слова доктора о доступе корейцев к персональным данным привели всех в замешательство.

— Что это значит? — одновременно воскликнули Кидо и Сигемицу, приподнимаясь со своих мест и поворачиваясь в сторону министра внутренних дел Араки Юкиэ. Араки сразу же связалась с главой Региональной сети местных органов власти Каи Томонори и приказала незамедлительно явиться в штаб. Каи некогда был профессором в частном университете и участвовал в разработке Национальной базы данных граждан Японии, в просторечии «Джуки-Нет». Тем временем Сигемицу позвонил мэру Фукуоки, чтобы узнать, как могла произойти утечка информации. Мэр сказал, что лиц, ответственных за базы данных, предупредили: если они не подчинятся, заложники, находящиеся в отеле, будут убиты.

— Власти Фукуоки и не думали скрывать сей факт, — добавил мэр виноватым голосом, — просто у нас не было достаточно времени, чтобы сообщить об этом.

— Идентификационные коды? — озадаченно пробормотал Кидо. — Но как им удалось получить доступ ко всем персональным данным?

— Что вы можете сказать?

Оикака повернулся к человеку, сидящему рядом. Тот был одет не в униформу, а в шикарный серый костюм. Мужчина встал и назвался: Косака, директор полицейского Информационного бюро.

— Господин премьер-министр, я уверен, что вы и остальные министры в курсе того, что наши граждане могут использовать свой идентификационный код в качестве учетной записи для регистрации при уплате налогов.

Косака взглянул на Кидо и Сигемицу, и те кивнули.

— Как только создается учетная запись, она привязывается к номеру пенсионного счета. Однако здесь возникают две проблемы: во-первых, проблема юридического характера, связанная с тем, что два разных кода должны обрабатываться разными ведомствами. Даже если эту задачу можно было бы успешно решить, возникает вторая проблема: не все граждане зарегистрированы в пенсионной базе данных, и тогда приходится использовать номер учетной записи о регистрации налоговых платежей. То есть гораздо удобнее привязать его к идентификационному коду. Тем не менее основным препятствием для этого является запрет на частное использование идентификационного кода. Как вы знаете, в закон были внесены изменения, разрешающие данную процедуру при условии, что она будет контролироваться соответствующим государственным органом.

— Я ничего не понял из того, что вы сейчас сказали, — сказал, качая головой, Кидо. — Каким образом отмена запрета на частное использование идентификационного кода связана с возможностью получения террористами персональных данных?

Из собравшихся за круглым столом мало кто обладал достаточными знаниями в этой области. Некоторые хмурились и спрашивали шепотом друг у друга: «Вы что-нибудь поняли?» Ямагива и сам не вполне представлял, как через идентификационный код можно получить доступ к персональным данным. На самом же деле главной причиной привязывания идентификационного кода к номеру учетной записи являлся тот факт, что органы местной власти непосредственно перед крахом финансовой системы не имели возможности запустить «Джуки-Нет», причем до этого с системой не случалось никаких серьезных неполадок.

— То есть вы хотите сказать, что каждый, у кого есть доступ к идентификационным кодам, может добраться и до персональных данных? — удивился Кидо.

В этот самый момент в штаб прибыл Каи Томонори, и Косака посоветовал предоставить слово ему. Во время учебы в США Каи Томонори получил прозвище Том и позволял называть себя так даже на службе. С появлением в зале Тома все почувствовали некоторое облегчение. В свои сорок три года смуглый и худощавый Том был намного моложе всех присутствующих. Он намеревался сесть в пустое кресло рядом с Араки Юкиэ, но та сказала, что место занято.

— О, прошу прощения!

«Напоминал молодого финансиста с Уолл-стрит», — подумал Ямагива. Элегантный темно-синий шерстяной костюм, светло-голубая рубашка и галстук в желто-розовую полоску. Ко лбу Тома прилипло несколько набриолиненных прядей. Однако речь его не соответствовала внешности. Когда Умецу предложил ему говорить, Том стал раскланиваться с совершенно неуместной почтительностью, как в позапрошлом веке. Он происходил из богатой семьи, изучал электронику в Токийском университете и в США, но карьеру ученого делать не собирался. Говорили, что, узнав о зачислении в штат Министерства внутренних дел, Томонори даже прослезился от радости. Отчасти из-за своих больших темных глаз и длинных ресниц этот молодой мужчина производил впечатление человека бесхарактерного.

Как доложил Том, сами по себе идентификационные коды хорошо защищены, но в случае утечки добыть личную информацию не составит труда.

— Даже мне это удалось, — сокрушенно добавил он, словно был в чем-то виноват.

Никто не мог представить ситуацию, чтобы идентификационные коды были переданы террористам самими властями.

Утечка…

— Подождите-ка, — раздался чей-то голос. — Вы говорите, что произошла утечка персональных данных всех японских граждан, так?

— Нет, — едва слышно произнес Том. — Только жителей Фукуоки.

Около девяти часов утра мэр Фукуоки и двое его коллег прибыли на один из КПП Экспедиционного корпуса. За ними следовала съемочная группа из «Эн-эйч-кей». И хотя звук еще не успели отладить, на телеэкранах впервые крупным планом показали северокорейских солдат. Начальник штаба сухопутных войск Сил самообороны подозвал своего помощника, который до этого стоял у стены, и приказал ему зафиксировать экипировку и вооружение противника. Блокпост — мешки с песком и пулемет — был оборудован у моста Йокатопия.

— Это ПКМ — единый армейский пулемет Калашникова, — пробормотал помощник, делая запись в блокноте.

Рядом с КПП стоял конфискованный грузовик, а чуть дальше — небольшой деревянный барак размером с две телефонные будки. Вероятно, это был узел связи с телефоном, портативным компьютером и радиоприемником. Из барака вышел крепко сложенный высокий офицер и направился к прибывшим. Оглядев их с головы до ног, он поздоровался по-японски, причем лицо его оставалось бесстрастно-холодным. Чиновников попросили предъявить документы; едва те потянулись к своим внутренним карманам, как двое солдат немедленно навели на них автоматы. Ямагива был впечатлен скоростью реакции. Увидев направленные на них стволы, чиновники заметно напряглись, а картинка на экране дрогнула — оператор отступил на пару шагов назад.

— Надеюсь, с ними все будет хорошо, — негромко произнес Оикава, не отрывая взгляда от телевизора.

— А что с ними может случиться? — удивленно спросил Сигемицу.

— Случиться может все что угодно, потому что третий — вовсе не полицейский из префектуры, — пояснил Оикава, глядя на Садакату из Комиссии общественной безопасности, который дремал в своем кресле. Оикава был единственным из министров, кто в этот момент вспомнил о предложении Садакаты отправить главу островного НПА вместо начальника полиции Фукуоки. План старого пердуна был не то что изумительно хорош, но какое, в конце концов, дело корейцам до того, какой полицейский к ним пожалует?

— Вы что, послали туда кого-то другого? — ошарашенно спросил Каи Томонори, но ему никто не ответил.

Оператор направил камеру на деревянную будку, но его оттеснили, и теперь на экране были видны лишь взволнованные лица мэра, префекта и Окиямы Хирото.

Офицер вдруг закричал и наставил свой пистолет прямо в лоб Окияме.

— Браунинг «FN Хай-Пауэр», — сказал помощник Синомии. — Если он выстрелит с такого расстояния, то все вокруг забрызгает мозгами.

Женщины-министры и некоторые из мужчин невольно отвели глаза.

— Вы не являетесь начальником полиции префектуры! — орал офицер. — Вы будете публично казнены!

— Они и впрямь сейчас застрелят его, — растерянно произнес Сигемицу.

Женщина-офицер ЭКК что-то сказала, но микрофон находился слишком далеко, и расслышать ее слова не удалось. Впрочем, приглушенно звучали все голоса, а камера была направлена на темный в солнечном свете профиль Окиямы и направленный на него пистолет.

То, что происходило на экране, казалось Ямагиве чем-то нереальным — это был не фильм, но и не обычная новостная программа. Без комментариев диктора зрелище больше напоминало розыгрыш, снятый скрытой камерой. Камера показала лицо Окиямы — припухшие глаза, плоский нос, выступающие вперед зубы. Он приоткрыл рот, нижняя челюсть дрожала.

— Он всего лишь подчиняется приказу правительства! — пытался объяснить мэр.

— Идиот! — воскликнул Сигемицу.

— Ну что тут скажешь, — простонал Умецу.

Но мэр говорил правду.

А что, если Окияму на самом деле сейчас расстреляют? Даже при таких обстоятельствах это выглядело не вполне реальным.

Ямагива вспомнил похожий случай, произошедший во время войны во Вьетнаме. Знаменитые кадры: начальник южновьетнамской полиции убивает пленного вьетконговца. Руки у пленного были связаны за спиной, взгляд выражал полное безразличие. Но когда к его голове поднесли пистолет, на лице появилась гримаса страха. Затем из пистолетного дула вылетело маленькое облачко дыма, ствол дернулся вверх, и на месте виска появилось черное отверстие. Из раны хлынула кровь, и несчастный вдруг пропал из кадра.

— Вы преступник! — выкрикнул северокорейский офицер.

Он убрал пистолет, и камера отъехала чуть назад, чтобы взять более широкий план.

— Вы арестованы в связи с совершением тяжкого преступления — кража персональных данных!

Мэр и префект стояли, словно громом пораженные. К Окияме подошли двое солдат и связали ему руки чем-то подозрительно похожим на проволоку. Окияма с плаксивой гримасой на лице о чем-то умолял офицера. «У меня жена и дети…» — долетела фраза.

Глядя, как Окияму конвоируют по направлению к отелю, Морияма Кацуэ стала рассказывать Умецу, как северокорейские пограничники ловят перебежчиков на границе с Китаем:

— Они продевают им проволоку через ноздри и так ведут за собой.

Умецу ошарашенно посмотрел на Морияму:

— Неужели они такие жестокие?

— О да. Японские сотрудники неправительственных организаций говорят, что скорее покончат с собой, чем попадут в руки этих молодчиков.

Тем временем Окияма и его конвоиры исчезли. Мэра и префекта отвели к ожидавшей машине. Журналисты сели в соседний автомобиль. Напоследок появилась короткая панорама всего лагеря, затем экран померк, и вещание перенеслось в студию «Эн-эйч-кей».

«Судя по всему, начальник полиции арестован людьми из Экспедиционного Корпуса Корё. Но, боже мой, на каком основании?!» — воскликнул ведущий.

— Говорите правильно, черт дери! — зарычал Сигемицу, обращаясь к телеэкрану. — Неужели трудно запомнить? Северокорейская террористическая группировка, называющая себя «Экспедиционным Корпусом Корё»!

— Это же национальный телеканал! Они обязаны придерживаться установленных правил! — согласился министр юстиции Нагано.

Министр финансов Такахаси криво улыбнулся и тоже кивнул.

Тем временем ведущий в студии пытался выяснить что имелось в виду под «приказом правительства». Сигемицу повернулся к Кидо и хрипло прошептал:

— Теперь начнутся звонки от прессы.

— Да уж знаю, знаю, — болезненно скривившись, отозвался премьер.

Офицер ЭКК обвинил Окияму в краже персональных данных, хотя тот всего-навсего имел при себе фальшивые документы, поскольку подчинился приказу сверху. Окияма не сделал себе карьеры в провинции, и его деятельность была малозаметна. Тем не менее он не мог сойти за начальника полиции префектуры, в чем ни у кого из сидящих за круглым столом не возникало ни малейшего сомнения. Бедняга попал в переделку только из-за того, что кому-то из важных правительственных шишек приспичило получать информацию из первых уст, а не просеянные через сито СМИ скудные данные. Кроме того, никому из министров не хотелось обижать старика Садакату отказом, да и казалось крайне сомнительным, что северные корейцы смогут отличить один департамент полиции от другого.

Садаката все еще крепко спал. Кидо и Сигемицу подозвали к себе Оикаву — без сомнения, для того, чтобы обсудить вопрос выбора ответственного за арест Окиямы.

Ямагива разглядывал спящего Садакату. Все, что нужно было сделать для выяснения обстоятельств, — позвонить в городской совет Фукуоки. Решение послать Окияму на встречу с террористами было принято, как ни крути, лично министром внутренних дел, то есть на высшем правительственном уровне. Однако никто и подумать не мог, что Окияму раскроют.

Он подумал, что Кидо и Сигемицу, скорее всего, пытаются убедить Оикаву как генерального комиссара НПА, чтобы тот уговорил Садакату взять на себя ответственность за провал Окиямы и подать в отставку. Тем более что возраст Садакаты позволял это сделать без всякого вреда для карьеры — ему нечего было терять. Разумеется, в кризисном штабе присутствовало множество лиц, которые могли бы разделить бремя ответственности, включая Кидо и Сигемицу, которые отчасти были виноваты в том, что предложение Садакаты приняли без обсуждения.

Еще несколько часов назад Ямагива был частью этого чиновничьего мира. Если бы его не освободили от должности, он бы, вероятно, сам посоветовал Садакате взять на себя ответственность. Но сейчас он был другого мнения.

В помещение кризисного штаба прибыло пополнение. От Министерства землепользования, инфраструктуры и транспорта явились генеральный директор по вопросам политики Камамото, а также его коллеги: Сибаяма из Отдела по распределению грузов и Кобаяси из Отдела транспортной экспедиции; Каная из Дорожного бюро; Аисака из Бюро портов и гаваней; Гонда из Бюро железнодорожных путей сообщения; Маэяма из Морского бюро; генеральный директор Бюро гражданской авиации Сагара Юмико; Сакикагара из Отдела летных стандартов и Сусаки из Департамента службы полетов. Министерство здравоохранения, труда и социальной поддержки представляли Энами из Бюро политики здравоохранения и его коллега из Отдела государственных больниц Такигава; Унно из Бюро фармацевтики и продовольственной безопасности и, наконец, Ямамото из Бюро страховой медицины. Вместе с ними прибыли Токои из Бюро продовольственной политики Министерства сельского, лесного и рыбного хозяйств и Мацуяма Юкико — генеральный директор Бюро местного управления Министерства внутренних дел. Держа в руках толстые папки с документами, они собрались у своих министров, чтобы обсудить вопросы поставки продовольствия, медикаментов и топлива на остров Кюсю.

Ямагива то и дело клевал носом, сидя в своем кресле. По залу разносили подносы с сэндвичами и рисовыми колобками, и каждый раз после еды его клонило в сон. Ему так до сих пор и не сказали, может ли он пойти домой. Похоже, Кидо и Сигемицу уже забыли, что отстранили его от должности. Вопрос об отставке Садакаты также отошел на второй план — все были охвачены волнением после пресс-конференции мэра Фукуоки, проведенной совместно с представителями ЭКК. Мэр появился перед телекамерами один, что вызвало беспокойство: уж не арестовали ли заодно и префекта? Впрочем, скоро «Эн-эйч-кей» передала, что префект, со слов корейцев, почувствовал себя плохо и остался отдыхать в гостиничном номере.

Пресс-конференция проходила в загороженной матерчатыми ширмами части центрального холла отеля «Морской ястреб». Сквозь щель между ширмами можно было заметить фигуру вооруженного охранника. Из прессы были приглашены лишь компания «Эн-эйч-кей» и четверо газетных репортеров, каждый со своим оператором, которые ожидали на диванах в лобби-баре. При таком скромном количестве журналистов, да еще и с украшенной искусственными цветами микрофонной стойкой это мероприятие меньше всего походило на пресс-конференцию. Мэр, который, казалось, стал еще меньше, с болезненным выражением лица, то и дело поправляя на носу очки, зачитал основные пункты достигнутых между городом Фукуокой и ЭКК договоренностей. Рядом с мэром стоял командующий ЭКК и спокойно обводил взглядом присутствующих.

Во-первых, по словам мэра, стороны пришли к соглашению о поисках пути к мирному сосуществованию Экспедиционного корпуса, Фукуоки и прилегающих районов. Вторым пунктом объявлялось, что конкретные условия этого мирного сосуществования будут выработаны путем консультаций городских властей и представителей Корпуса. Третий пункт гласил, что Экспедиционный корпус Корё будет требовать независимости Фукуоки от Японии.

После того как прозвучало слово «независимость» в помещении кризисного штаба какое-то время стояла тишина, а потом зал буквально взорвался от всеобщего негодования.

— Вероятно, он действует по принуждению, — предположил Сигемицу, на что Умецу возразил, сказав, что есть вещи, которые глава местной администрации не должен делать даже под угрозой смерти.

— Но там же заложники из гражданских! — крикнул Охаси, в голосе которого прозвучало больше ненависти по отношению к ЭКК, чем сочувствия к мэру Тензану Тосиюки.

Да, на мэра явно было оказано давление, все в штабе прекрасно это понимали. И тем не менее упоминание о независимости от Японии было подлинным проклятием для правительства. Представьте, что вашу жену обнимет другой мужчина — вы все равно придете в ярость, даже если это делается против воли женщины, под угрозой применения насилия. Конечно же, гнев будет направлен не только на наглеца, но и на жертву его домогательств.

Мэр и командующий Корпусом часто повторяли слова «мир» и «сосуществование». Корпус прибыл сюда из Северной Кореи для того, чтобы сосуществовать с местным населением, и принес в Фукуоку мир и процветание. Они не вторгались в город и не нанесли никакого вреда его населению. Однако организации и частные лица, ведущие враждебную пропагандистскую деятельность против ЭКК, а также те, кто попытается совершить вооруженное нападение на бойцов Корпуса или окажет вооруженное сопротивление, будут жестоко наказаны.

Ямагива уже слышал подобное. Заявление северных корейцев не сильно отличалось от того, чем американцы объясняли свое вторжение в Афганистан и Ирак; то же самое говорил Саддам Хусейн, вводя войска в Кувейт. Вероятно, японские военные власти применяли похожую риторику, когда устанавливали новый порядок в Маньчжурии. Французы в Алжире, англичане в Индии, израильтяне в Палестине и Гитлер в Восточной Европе — разве они не говорили то же самое? Любой, кто вторгается с оружием в чужую страну, оправдывает свои действия грядущим благом для побежденных. Но для побежденных такие рассуждения являются полным абсурдом, ведь получается, что они чуть ли не сами пригласили своих завоевателей и добровольно захотели сосуществовать с ними.

Правительство решило обратиться в Совет Безопасности ООН, но когда Министерство иностранных дел связалось с представительством Объединенных Наций, ему было заявлено, что Экспедиционный корпус Корё является повстанческой армией, что представляет препятствие для применения соответствующих мер. Корейское центральное информагентство и посольство Северной Кореи в Пекине уже неоднократно делали заявление, что на Кюсю вторглась именно повстанческая группировка Народной армии. Власти КНДР не возражали против силового решения конфликта и даже предложили Японии свою помощь. По мнению делегации ООН в Японии, Совет Безопасности вряд ли сможет как-то оправдать санкции против КНДР.

После доклада мэра представитель ЭКК объявил о скором вводе на территории Фукуоки новой валюты и о намерении провести серию арестов политически неблагонадежных лиц и преступного элемента. Новая валюта, скорее всего, должна быть связана с иеной, однако речь пойдет не о бумажных деньгах, а об электронных.

— А такое возможно? — обратился Сигемицу к государственному министру по налоговой и финансовой политике Атоде.

Тот сказал, что, пока капитал, будь он в иенах или в долларах, находится в соответствующих банках в качестве обеспечения, выпустить независимую валюту для расчетов не составит особого труда. Корейцы подчеркивали, что они не собираются лишать Фукуоку и ее граждан их активов и сбережений, и, если кому-то из ЭКК понадобятся еда или одежда, они, конечно, заплатят, сколько требуется.

— Интересно, у них иены или доллары? — поинтересовался Морияма Кацуэ из Агентства финансовых служб.

Цунемура из МИДа объяснила ему, что северокорейская армия через торговые предприятия и иные организации накопила значительное количество долларовой массы, а Мотоки из Бюро по делам Азии и Океании напомнил, что Северная Корея — это не «страна, которая владеет армией, а армия, которая владеет страной».

По вопросу арестов было сказано, что в настоящее время Корпус не намерен объявлять списки имен, чтобы не дать преступникам возможности скрыться от правосудия.

Далее прозвучало, что через несколько дней в порт Хаката прибудут еще сто двадцать тысяч солдат повстанческой армии, — при этом известии находившиеся в зале заседаний снова лишились дара речи. Войска, пояснил помощник командующего, дислоцируются на Восточном побережье полуострова, но в какой день и откуда точно выйдут суда, пока еще неизвестно. Также он добавил, что, если корейские суда будут атакованы, ЭКК применит репрессивные меры. Под репрессивными мерами следовало понимать казнь заложников и арестованных преступников, либо же в крупных городах Японии будут осуществлены террористические нападения. Сказав это, кореец еще раз подчеркнул, что Экспедиционный корпус пришел в Фукуоку не как агрессор, а как новый партнер.

Чем дольше Ямагива слушал слова «процветание» и «сосуществование», тем бессмысленнее они становились, и наконец он обнаружил, что его начинает трясти от отвращения.

— Сейчас еще скажут, что вслед за военными подтянутся беженцы, миллион, не меньше! — попытался кто-то развеять мрачное настроение, впрочем, безуспешно.

За столом воцарилось ощущение безнадежности. Воздух сделался как будто тяжелее, плотнее. Кидо и Сигемицу сидели, обхватив голову руками. И хотя Ямагива не мог простить того, что его сделали козлом отпущения, ему все же было их жаль. Никто уже не притрагивался ни к рисовым колобкам, ни к дежурным сэндвичам. Возраст премьера и главы секретариата уже не позволял работать ночи напролет, тем более что им приходилось принимать решения, которые непосредственно влияли на жизнь множества людей. Получалось, что они изначально приняли неправильное решение — только лишь потому, что сразу не определились с системой приоритетов. Можно, конечно, допустить, что и премьер, и секретарь кабинета были некомпетентными политическими клоунами, но ведь клоунам тоже свойственно эмоциональное выгорание.

Кидо поднял воспаленный взгляд на министра обороны Симаду и спросил его, какие тот может предложить варианты для атаки. Сигемицу перестал протирать свои очки; все напряглись.

— Вы имеете в виду атаку на корейские корабли с подкреплением? — уточнил Симада.

— Нет, я имею в виду лагерь террористов в Фукуоке, — покачал головой Кидо.

Симада подозвал к себе сидевшего у стены офицера Сил самообороны Хориучи. Полковник Хориучи, специалист по борьбе с террором, служил в Штабе разведывательной службы Совета объединенных штабов. Он был худощавым, носил очки без оправы, имел угрюмый вид и казался старше своих сорока лет. На столе была разложена карта. С востока и запада захваченная территория была ограничена реками, с севера — береговой линией залива Хаката, а с юга располагался жилой район Чуо.

— Довольно обширная зона, — сказал Хориучи, обводя телескопической указкой выделенную красной линией часть карты. — Идеальное условие для атаки с нашей стороны — безлунная, облачная ночь. С моря высаживается десант коммандос. Пока они освобождают заложников в отеле, мы устанавливаем линию обороны на участке между отелем и разбитым у стадиона лагерем, изолируя таким образом террористов. Одновременно с высадкой первой группы идет десантирование второй — с реки Хии в точке западнее медицинского центра Кюсю. В данной точке мы блокируем госпиталь, чтобы террористы не могли его захватить. В то же время атакуем контрольно-пропускные пункты, все девять наблюдательных вышек и окружаем лагерь. С юга, одновременно с началом операции в отеле, атакуют боевые вертолеты. Это единственно приемлемый вариант.

Умецу и Доихара переглянулись не без некоторого энтузиазма.

— Неплохо! Что-то начинает намечаться…

Краткий и холодный стиль доклада полковника произвел впечатление. Казалось, в переполненное помещение проник слабый лучик света. Премьер попросил одну из сотрудниц принести влажное полотенце и, ослабив галстук, вытер лицо и шею. По всему, он пытался собраться с духом, чтобы стать первым премьер-министром в послевоенной Японии, который отдаст приказ Силам самообороны об атаке. Сигемицу взглянул на премьера и глотнул остывший кофе. Кто-то заметил, что для лучшего результата Силам самообороны следовало бы проконсультироваться с иностранными коллегами. Сам Хориучи сидел, слегка постукивая кончиком указки по карте и шевеля губами. Министр обороны и начальники штабов качали головами и заметно нервничали.

Наконец Хориучи снова заговорил, извинившись, что еще не закончил свою мысль. Кидо наклонился над столом, Сигемицу нахмурился и нетерпеливо провел рукой по волосам.

— Проблема заключается в том, что нам не хватает информации, а это влечет за собой определенные риски. Во-первых, не исключено, что часть террористов находится и в других местах. Мы знаем, что они контролируют центральный вход в отель, где расположены их КПП и наблюдательные вышки. Однако можно допустить, что кто-то из них контролирует вход с западной стороны отеля, проник на подземную парковку и в здание торгового центра к югу от «Фукуока Доум». В таком случае вероятно окружение наших сил. Блокпосты, которые мы видели в телерепортажах, могли быть созданы для отвлечения внимания. Корейцы могли организовать замаскированные пункты наблюдения и рассадить снайперов. Наверняка есть и патрули. Согласно тому, что мы знаем, силы террористов полностью укомплектованы спецназовцами, то есть они владеют тактикой действий в подобных ситуациях. И тогда у нас с самого начала возникнут очень серьезные проблемы. Скорее всего, у корейцев есть наблюдатели с приборами ночного видения. Они могли разместить их, например, на вертолетной площадке. В узловых точках могут быть установлены противопехотные мины, а кроме того, я не уверен, что у них нет химического и биологического оружия. При всех этих допусках мы определенно потерпим неудачу, причем с большими потерями с нашей стороны.

Тишина в зале давила на уши.

— Но если же мы все-таки решимся, — продолжил полковник, — то нам следует понимать, что у Сил самообороны нет опыта проведения подобных операций. В такой ситуации жизненно важное значение имеет тесное сотрудничество с контртеррористическими подразделениями. Я имею в виду Специальную штурмовую группу полиции, спецгруппу из Береговой охраны, спецгруппу морских сил самообороны и рейнджерский корпус наземных сил. Команда, которая будет высажена с моря, должна включать в себя группу для освобождения заложников, вторую группу, чтобы создать линию обороны для блокировки лагеря, и еще одну — для нейтрализации террористов в отеле. То есть нам необходимо минимум сто двадцать человек с навыками боевых пловцов, в идеале же — все двести. А в настоящее время мы можем гарантированно собрать лишь восемьдесят человек из Береговой охраны и морских сил самообороны. Для вертолетной атаки можно задействовать рейнджерский корпус с баз Метабару в Саге, и Такаюбару в Кумамото. Но в отличие от американских, наши транспортные вертолеты «СН-47 Чинук» и «UH-60 Блэк Хоук» не имеют достаточной защиты. Даже пули из пулеметов, что установлены на блокпостах, легко пробьют обшивку, а РПГ гарантированно их собьет. Другими словами, мы потеряем вертолеты, даже не успев высадить десант. И, если операция не завершится на первом этапе, наши люди будут окружены и уничтожены.

Под кем-то зловеще скрипнуло кресло.

— Но, даже если первая фаза пройдет успешно, остается еще один существенный момент. Нам будет трудно предотвратить прорыв террористов в жилые кварталы и медицинский центр. Можно, конечно, заранее эвакуировать местных жителей из района Чуо, но это насторожит боевиков и даст им возможность подготовиться к сопротивлению. В любом случае предотвратить серьезные жертвы среди мирного населения и пациентов медицинского центра невозможно.

И последнее, что озвучил Хориучи:

— Нужно учесть еще вот какой фактор: менее чем в трех километрах от лагеря, на пирсе Хигасихама рядом со зданием префектуры, расположено хранилище сжиженного газа. Если любой из резервуаров даст течь и туда попадет граната или ракета, то все закончится катастрофой. Газ воспламенится в трубопроводах, и тогда вся Фукуока взлетит на воздух.

Реакцией слушателей было полное разочарование. Придя в себя, многие недовольно пеняли полковнику, мол, сперва нужно было объяснить все слабые стороны его плана, прежде чем вселять в людей надежду. Хориучи на это громко заметил:

— В современной войне, включая контртеррористические операции, важнейшее значение имеет информация. К примеру, мы не можем сказать, на каких этажах отеля террористы держат заложников. Однако хорошо подготовленные спецподразделения в таких случаях…

— Какие ожидаемые потери? — перебил его Кидо.

Хориучи вопросительно взглянул на Симаду, но тот мотнул головой в сторону премьера и секретаря — отвечай им сам.

— Если каким-то чудом операция окажется успешной, то человек пятьсот. Если же все пойдет не по сценарию, то тогда несколько десятков тысяч, а то и больше, учитывая, что у террористов может быть химоружие.

— Какова вероятность успешного исхода операции? — спросил Кидо.

— Два процента, — почти с вызовом ответил Хориучи.

При этих словах Умецу кашлянул и негромко выругался: «Срань господня!» Доихара массировал себе виски, а Минами скрестил на груди руки и уставился в потолок. Все три женщины-министра криво усмехнулись.

Хориучи добавил, что разумно было бы рассмотреть возможность нахождения террористических групп в других японских городах, однако Симада остановил его, сказав, что и так уже довольно. Полковник свернул карту и вернулся на свое место у стены.

— А как насчет американских военных? — спросил Сигемицу, но Кидо лишь покачал головой.

Умецу, капая себе в глаза капли, заметил:

— Американцы не понимают даже разницы между корейским и японским языками, не говоря уже о том, что они не в состоянии отличить корейского террориста от японского мирного гражданина.

«Типичный антиамериканский выпад, — подумал Ямагива, — хотя, впрочем, здесь он прав». Для операции такого рода нужны специальные подразделения, а американские военные изначально не предполагали проводить антитеррористических действий на Японских островах. Даже если они бы и согласились оказать помощь, то потребуется слишком много времени, чтобы перебросить специализированное подразделение из США. Кроме того, весьма сомнительно, что американцы могли бы придумать что-нибудь лучше, чем изложенная Хориучи диспозиция.

В гнетущей тишине раздался надрывный кашель Нагано, как будто он подавился сэндвичем. Умецу встал и похлопал его по спине.

Сидевшие за круглым столом казались полностью опустошенными. Кидо закрыл глаза и начал размышлять вслух, как заставить террористов выйти на переговоры.

— Но это означает, что мы полностью признаем их партнерами, раз приглашаем на переговоры! — воскликнул Сигемицу.

— Типа того, — буркнул Кидо и погрузился в молчание.

На экране телевизора вновь возник командующий Экспедиционным корпусом. Ямагива только теперь заметил, что правое ухо корейца как-то странно сплющено и больше напоминает уродливый шрам. Кожа напоминала застывший воск, а ушное отверстие — трещину. Для несчастного случая или раны, полученной в бою, такое увечье было неестественным. Скорее, похоже на ожог — он однажды смотрел фильм, где кому-то жгли ухо паяльной лампой.

— А что вы думаете насчет того, чтобы послать Штурмовую группу для захвата некоторых из террористов, как только они начнут осуществлять аресты? — предложил Оикава. — Конечно, это опасно, но, если мы сможем взять хотя бы одного, у нас будет более точная информация о расположении сил в лагере.

Некоторые из министров поддержали предложение (кроме министра обороны), и вконец обессилевший Кидо включил вопрос в повестку дня для рассмотрения. Штатные сотрудники еще давали какие-то указания по телефону, но министры и руководители различных бюро сидели неподвижно. «Они уже сдались», — подумал Ямагива. Кидо и Сигемицу, по сути, обманули нацию, санкционировав блокаду Фукуоки якобы в соответствии с Актами о чрезвычайном положении, которые были предназначены для защиты всех граждан Японии. В его сознании снова возник образ изуродованного уха командующего ЭКК, как вдруг он услышал:

— Ямагива-сэнсэй, вы, должно быть, очень устали!

Это была Масуяма Юкико из Министерства внутренних дел.

— Нет, я в полном порядке, — сказал он.

Внимание с ее стороны было странным. Чиновники никогда не были особо любезными с впавшими в немилость, и вовсе не по черноте своего характера, — просто чтобы не сыпать изгою соль на рану. Неужели Кидо и Сигемицу изменили свое решение? В душе Ямагивы затеплился слабенький огонек надежды. И… нужно подумать о своих дальнейших действиях.

Как бы то ни было, он все еще официально не сдал свои полномочия, а с прошлого вечера ситуация успела кардинально измениться. Даже Садаката не был привлечен к ответственности за кошмарный случай с Окиямой. Возможно, совещание будет длиться, пока не выработают приемлемый план действий. Так, может, ему активно поддержать Кидо и Сигемицу?

Но Ямагива тут же признался себе, что его надежда беспочвенна и он принимает желаемое за действительное. Уведомление об отставке, пусть даже в устной форме, никогда не будет отменено. Но тогда почему его не отправили домой? С другой стороны, ему интересно было узнать, какое направление примет теперь дискуссия за круглым столом.

Интуитивно Ямагива понимал, что вопрос о рассмотрении независимости Фукуоки от Японии не за горами. Блокада острова вряд ли встретит горячее одобрение народа. Что влечет за собой независимость Фукуоки? Перемещение товаров и людей от этого не прекратится. Любому человеку, у которого остались родственники на Кюсю, будет позволено свободно въезжать на остров и уезжать обратно. И это все же лучше, чем гибель людей в результате террористических актов или открытых боевых действий. В таком случае независимость Фукуоки являлась определенным вариантом. Если дискуссия повернется в таком направлении, было бы весьма разумно сразу определить свою позицию на сей счет.

Кто-нибудь, например Морияма Кацуэ из Агентства финансовых служб, вероятно, будет утверждать, что если у Кюсю появится своя валюта, то Фукуока могла бы получить от этого определенную выгоду. Агентство по обороне предупредило, что любое нападение на силы Экспедиционного корпуса может обернуться десятками тысяч человеческих жизней. А что будет после прибытия подкрепления? За свою историю Япония никогда не подвергалась нападению извне, поэтому смешно вообразить, что жители Фукуоки устроят корейцам герилью, станут совершать самоподрывы и тому подобное. Уж лучше договориться о соблюдении прав человека, безопасности и неприкосновенности собственности. Умецу и Доихара вряд ли сочтут объявление независимости Фукуоки чем-то из ряда вон выходящим. Сигемицу и ему подобные, несомненно, сойдутся на том, что дело политика — стремиться к наибольшей выгоде большинства, а для достижения этой цели иногда приходится жертвовать меньшинством. Операция против террористов в «Фукуока Доум» позволила бы достичь цели с наименьшим ущербом, но поезд уже ушел. Ситуация стала настолько серьезной, что следует думать о том, как свести потери к минимуму. По крайней мере, это должно стать общим мнением. Экспедиционный корпус не собирался слагать оружие и сдаваться на милость победителя. Путь домой им заказан, и больше бежать им некуда. Корейцы прекрасно понимали, что успех их предприятия зависит только от их военной силы.

Ямагива отчетливо понимал, что большинство собравшихся считают первостепенной задачей сохранение мира. В начале семидесятых годов прошлого века во время угона самолета японский премьер-министр выполнил требования террористов, мотивировав свои действия тем, что безопасность заложников стоит на первом месте. Запад яростно критиковал его за уступки, но у Японии было свое мнение на этот счет, своя система ценностей, и она настаивала на мирном урегулировании ситуации. Независимость Фукуоки повлечет за собой бессмысленность дальнейшего наращивания вооружений и военную ядерную программу, что означало поддержку со стороны умеренных фракций и оппозиции. Помимо этого до сих пор не было официально объявлено о том, считает ли правительство Японии Экспедиционный корпус Корё врагом. Если ЭКК будет признан таковым, то с ним придется сражаться любыми возможными способами; непризнание же означает, что ЭКК действительно друг и партнер.

Покорность и смирение распространялись в помещении, словно дурной запах. Другими словами, это был отказ от какой-либо формы сопротивления. Новая власть, заявившая о себе в Фукуоке, была выстроена на насилии, а привыкшее к миру население Японии не испытывало ни малейшего желания иметь дело с жестокостью и подвергаться насилию. Никто даже не представлял, к чему это может привести. Неспособные даже представить насилие, не смогут и прибегнуть к нему. Это напоминало ухо командующего ЭКК — никто не хотел знать, что с ним произошло. Никто не хотел уродовать кого бы то ни было и не хотел оказаться изуродованным. Но то, что сейчас случилось, должно было привести либо к первому, либо ко второму варианту. А возможно, к обоим. И избежать этого можно было только одним способом — волевым решением отторгнуть часть своей территории.

3. Перед рассветом

4 апреля 2011 года

Йокогава Сигето еще толком и не успел разоспаться, как почувствовал, как жена Наэко трясет его за плечо. Ему как раз приснился кошмар: в редакции закончилась вся бумага, и новый выпуск газеты пришлось печатать на камнях. Тогда он закричал, словно ребенок: «Бумаги! Дайте бумаги!»

Наэко вложила ему в руку сотовый телефон и улыбнулась.

— Ты спал, — сказала она.

Йокогава, еще не пришедший в себя, откинул одеяло и сел на постели. Рассеянно посмотрел на висевший на стене свиток: сражение тигра и дракона против древнекитайской армии. Картину, сделанную тушью, ему подарил один корейский художник, с которым Йокогава познакомился во время работы в Сеуле. Непонятно почему, но тигр с драконом обладали успокаивающим воздействием. Йокогава никогда особо не интересовался традиционной живописью — просто ему нравилась картина.

Часы показывали три часа ночи. Из кухни раздавались жужжание кофеварки и запах «Килиманджаро».

— Еще не?..

Наэко мотнула головой в сторону двери. Поверх ночной рубашки на ней была надета кофта.

— Йокогава-сан, вы здесь?

Это был Мацуока из городской газеты. С момента захвата боевиками «Фукуока Доум» Йокогава почти не спал. После пресс-конференции его буквально завалили запросами из отечественных и зарубежных СМИ. «Асахи» и «Йомиури» направили в Фукуоку из Токио своих лучших корреспондентов, но те так и не смогли добиться от командующего и его помощников ясных ответов. Журналисты неплохо справлялись с описанием событий, но совершенно не умели задавать наводящие вопросы, особенно иностранцам. Что до Йокогавы, то он осознал всю важность умения задавать острые вопросы со времен работы в Сеуле, где у него была возможность наблюдать, как зарубежные журналисты буквально «потрошат» политиков и бизнесменов. Их вопросы требовали последовательных ответов, показывая тем самым, что пресс-конференции всегда проходят в ожесточенной борьбе. А японские журналисты могли лишь суммировать факты.

На вчерашней пресс-конференции в отеле «Морской ястреб» Йокогава действительно выделялся на фоне остальных репортеров. Его лицо стало известно всему миру, а газету, где он служил, осаждали журналисты, включая людей из «Си-эн-эн» и «Би-би-си». И когда его босс приказал Йокогаве идти домой спать, он был вынужден красться через черный ход, словно вор или коррупционер, чтобы поймать такси.

Наэко с подносом, на котором дымилась чашка кофе, вопросительно взглянула на него: где будет пить? Йокогава подбородком указал в сторону кухни. Он встал с постели и наконец поздоровался с Мацуокой.

— Вам удалось отдохнуть, Йокогава-сан? — спросил тот.

В трубке раздавались голоса сотрудников: «"Ниси Ниппон симбун", отдел городских новостей!», кто-то кричал: «Тогда получи подтверждение у командующего ЭКК, черт побери!»

Йокогава сел за стол и поднес чашку к губам, чувствуя, как возвращается к реальности, слушая по телефону знакомый редакционный шум.

Судя по всему, Экспедиционный корпус вот-вот должен был начать аресты. Вести репортажи разрешили только «Ниси Ниппон симбун», «Эн-эйч-кей» и «Асахи симбун», и все хотели, чтобы от «Ниси Ниппон симбун» был Йокогава. Именно так обстояли дела.

Йокогава снова отхлебнул кофе. Будучи ветераном журналистики, давно разменявшим шестой десяток, он не удивился, если бы его отправили на досрочную пенсию. Почти тридцать лет он провел в Сеуле, а после сорока писал передовицы и статьи. Его жесткий и откровенный стиль привлекал множество поклонников, но зато ему постоянно попадало от политиков и крупных государственных чиновников. Ему предлагали место главного редактора, но Йокогава отказался, предпочтя репортерскую работу. Ему нравилось все время быть в центре событий. Формально он числился в отделе городских новостей, но иногда занимался политическими и деловыми новостями. Конечно, ему лестно было чувствовать себя лучшим репортером газеты, но все же он считал себя универсальным журналистом. Он умел писать острые статьи и был вхож во многие круги.

— Мацуока. Ты хочешь, чтобы пятидесятисемилетний старик снова шел на работу после двухчасового сна? — воскликнул Йокогава своим звучным голосом.

— Боюсь, что так, — засмеялся Мацуока.

Наэко принесла ему свежевыглаженную рубашку, костюм и галстук.

— Поешь перед уходим? — спросила она мужа. — Есть рисовые колобки, можно разогреть суп-мисо с моллюсками.

Есть Йокогаве не хотелось, но он понимал, что сегодняшняя программа может оказаться далеко не короткой.

— Давай, спасибо, — сказал он.

Наэко поставила разогреваться суп и достала тарелку с колобками. Стены в кухне были сплошь увешаны фотографиями супружеской четы со времени их первых встреч. Когда их единственная дочь Ёсико вышла замуж и переехала жить к мужу, она разыскала старую совместную фотографию родителей, заставила поместить ее в рамку и повесить на стену. «С этих пор вы всегда будете вместе, — сказала она. — И будете помнить, как выглядит влюбленная парочка». А потом они сами повесили и другие фотографии.

Наэко поставила на стол плошку с супом, куда мелко накрошила зеленого лука, и Йокогава ощутил поднимающийся от супа аромат.

Дочь вышла замуж за адвоката, который был на пять лет старше нее, и жила в Йокогаме с двумя детьми. Ежегодные поездки в Йокогаму к внукам стали для них с Наэко обязательным мероприятием. А когда Ёсико привезла детей в родительский дом на целое лето, то они отвезли внуков на пляж в Карацу, что в префектуре Сага. Постепенно внуки стали для них смыслом жизни.

Наэко читала разложенную на столе газету. Это был вчерашний вечерний выпуск «Ниси Ниппон симбун», передовицу к которому писал Йокогава. «"Блокада продолжается", — объявляет премьер-министр» — гласил заголовок, набранный белым жирным шрифтом на черном поле.

— Ёсико несколько раз звонила вчера, — сказала Наэко. — Говорит, что тебя часто показывают по телевизору.

— Что, правда? — отозвался Йокогава, протягивая руку за рубашкой и стараясь не нервничать. «Веди себя как обычно», — мысленно сказал он сам себе.

— И когда же мы теперь сможем снова ее увидеть? — как бы про себя негромко произнесла Наэко.

Это был трудный вопрос. Должно быть, остальные жители Фукуоки ощущали то же самое беспокойство. Смогут ли премьер-министр и глава секретариата выполнить свои обещания? Скорее всего, все это окажется пустыми словами: «Правительство делает все возможное, чтобы разрешить создавшуюся проблему». Такое словоблудие не могло обмануть Наэко, которая прожила почти тридцать лет с настоящим журналистом.

— Вряд ли мы сможем увидеться с ней в ближайшее время, — сказал Йокогава. — Неизвестно, как дальше пойдут дела, так что нет смысла тревожиться. Кстати, эти корейцы оказались куда более цивилизованными, чем я ожидал. Наверное, ничего ужасного не произойдет.

— Страшно даже подумать, что может случиться, — произнесла Наэко, грустно улыбаясь. — Ноя ничего не боюсь, пока слышу твой голос.

Уже стоя в дверях, Йокогава сказал жене, чтобы она приняла снотворное, чтобы выспаться, — он хотел быть уверенным, что она сможет отдохнуть. Садясь в такси, он вспомнил ее слова. «Мой голос?»

Они познакомились с Наэко в хоровом кружке колледжа. Йокогава был тенором, Наэко — альтом. Когда Йокогава оканчивал школу, студенческое движение потерпело поражение, а уже в университете Кюсю из-за разгоревшейся нешуточной борьбы между левыми радикалами Йокогава нашел прибежище в кружке, где мог спокойно распевать хоралы Бетховена, Моцарта и иже с ними. К лучшему или к худшему, но крах студенческого движения имел в качестве последствия всеобщее ощущение полной политической деморализации. После возвращения из Сеула на Кюсю Йокогава, который часто общался с государственными деятелями, окончательно убедился, что политика — всего лишь пустая трата времени.

Но вчера он понял, что ошибался на сей счет. Конфликт был неотъемлемой частью политического процесса. В ту пору, когда Йокогава работал газетным репортером, в японском обществе дихотомия «бедный — богатый», «реформист — консерватор», «профсоюзы — бизнес» и прочее, и прочее стала менее очевидной. Несомненно, эти противоречия были подавлены, но было бы несправедливо приписывать это политикам, чиновникам и средствам массовой информации. Это сделало само общество, потому что так было проще. Накануне на пресс-конференции с северокорейскими офицерами Йокогава был потрясен. Все эти люди выросли в мире, где борьба была жизненным фактом, единственным, в котором они могли быть уверены. В таких условиях политический процесс стал необходим.

Политический момент заключался в основном в распределении ресурсов между людьми, имевшими различные интересы, — именно здесь и возник конфликт, едва только зашла речь о переговорах. Те из политиков, с которыми был знаком Йокогава, на самом деле не занимались политикой как таковой. В итоге он дошел до мысли, что единственная причина отсутствия переговорного процесса с ЭКК заключалась в том, что никто даже и не пытался к нему приступить.

Радио в такси было настроено на волну «Эн-эйч-кей». Пока что свежих новостей не поступало. Судя по всему, информация о проведении арестов силами ЭКК и полиции еще не была доведена до сведения общественности. Это не означало, что на «Эн-эйч-кей» оказывает давление правительство — просто информация, вероятно, еще не была подтверждена. Четыре года назад правительство, пытаясь внести поправки в Закон об иностранной валюте и решить вопрос о замораживании банковских счетов, ввело ограничения на деятельность массмедиа. Процентные ставки взлетели до небес, и крушение экономики, как говорили, было лишь вопросом времени. Как только слухи об ограничении средств массовой информации стали распространяться в Интернете, банковские учреждения по всей стране подверглись нападениям — в зданиях вышибали окна, а банковских служащих избивали. На подавление акций протеста были брошены полицейские спецподразделения, и были человеческие жертвы. В те времена, когда большие города, такие как Токио и Осака, буквально пропахли слезоточивым газом, как раз внесли поправки к Договору о безопасности, подписанному между США и Японией четыре десятилетия назад. Правительство пыталось оправдываться, но оказалось, что после официальных объявлений о принятии тех или иных правовых мер в СМИ беспорядки шли на спад. Правительство усвоило урок и больше не пыталось вводить какие бы то ни было ограничения для журналистов.

Впереди показался аэропорт Фукуоки. Обычно в это время он сверкал огнями, принимая и выпуская рейсы, но сегодня громада терминала была погружена во тьму. Ни на взлетно-посадочной полосе, ни на башне не было видно ни огонька. С тех пор как пассажиры перестали возмущаться, требуя немедленного вылета, большую часть войск отозвали, и теперь у аэропорта стояло всего два грузовика Сил самообороны. Накануне в течение всего дня в небе крейсировали вертолеты от телерадиокомпаний, но с наступлением темноты они исчезли. Выделяющийся на фоне неба силуэт здания аэропорта напоминал гроб. Казалось, что всякая жизнь покинула эту оболочку.

— Полиция останавливает машины около аэропорта. Соваться на магистраль тоже не вариант. Может, двинем в объезд? — спросил таксист, и Йокогава кивнул.

Они с Наэко жили в районе Симемачи, к востоку от аэропорта, примерно в двадцати минутах езды от центра города, где располагалась редакция «Ниси Ниппон симбун». Если ехать по скоростной магистрали, то можно было сэкономить минут пять, но в условиях блокады этого делать не стоило. Дороги в окрестностях аэропорта были пусты. Симемачи являлся центром поставок медикаментов, топлива и промтоваров; там располагались множество фабрик и складов. Шум и вибрации от бесконечных верениц тяжелых грузовиков был обычным предметом жалоб местных жителей. Однако этим утром Йокогава с удивлением обнаружил, что вместо плотных потоков транспорта по улицам проскочили всего два-три автомобиля. Понятно, что поставки на остров были приостановлены, но не могли же за прошедшие сутки иссякнуть местные запасы?

Йокогава спросил об этом таксиста, и тот ответил, что все дело в полицейских блокпостах. Пропускные пункты теперь были на всех основных дорогах в Фукуоке, в том числе и на скоростной магистрали Кюсю, являвшейся главной артерией, шедшей от Модзи через Фукуоку до самой Кагосимы и связывавшей все крупные города острова. Всего было оборудовано двадцать шесть блокпостов, куда направили все полицейские силы Фукуоки. Легковые и грузовые автомобили подвергались самому тщательному досмотру, за исключением специальной техники, отчего движение почти остановилось. Не имея возможности выполнять заказы, большинство грузовых компаний, похоже, просто не стали никого высылать в рейс.

— Чего-то я не пойму, — неожиданно заговорил таксист. — Если кто-то из корейцев действительно захотел бы отправиться в Токио, то смог бы легче легкого обойти все эти кордоны. Делов-то — езжай на восток, доберись до побережья по объездным дорогам, возьми там лодку, доплыви до соседнего острова и садись на поезд до самого Токио! Полиция-то должна знать об этом!

Впрочем, то, о чем говорил водитель, уже понимали все жители Фукуоки. Ни полиция, ни Силы самообороны не смогли бы остановить северокорейцев, пожелай те направиться в глубь японской территории. Но правительство упрямо придерживалось тактики блокады. Иными словами, все это было самой обыкновенной показухой, чтобы убедить граждан, что де правительство по-прежнему заботится об их безопасности. И все знали об этом. Истинной целью таких действий являлось не удержание террористов в пределах Фукуоки, а изоляция своего же населения от остальной Японии. Когда объявляли блокаду, премьер-министр и глава секретариата плакали, но были ли эти слезы слезами сострадания к людям, которых фактически принесли в жертву? Во время Второй мировой командиры эскадрилий тоже плакали, когда отправляли летчиков-камикадзе на верную смерть. Лидеры Японии всегда прольют слезинку-две, а простые люди будут отдуваться за них. А потом о людях просто забудут.

— Как идет бизнес? — спросил Йокогава таксиста. — Меньше клиентов стало?

— Процентов на сорок, — ответил тот. — Боятся выходить из дому, особенно когда объявили о том, что сюда направляется подкрепление.

Он рассказал Йокогаве, что у него был вызов: следовало отвезти пожилого человека в медицинский центр на диализ. Но племянница, которая должна была сопровождать родственника, выразила свои опасения по поводу возможной опасности нападения корейцев. «Ты что, хочешь, чтобы я умер?» — рассердился старик, на что племянница сказала, что он мог бы отправиться в другую клинику. Между ними вспыхнула ссора, и они спросили, каково будет его мнение на этот счет. Таксисту, представившему вооруженных северокорейцев, в общем-то, не особо хотелось ехать. В конце концов племянница отказалась сопровождать дядю, и пришлось везти старика одного. Таксист впервые оказался в занятом корейцами районе, и, когда его машину остановили на пропускном пункте, он едва не умер от страха. Но… Одетая в военную форму девушка попросила у них идентификационные карты и провела ими через считывающее устройство. Установив личность обоих, она посмотрела на старика и, прежде чем пропустить машину дальше, пожелала ему по-японски скорейшего выздоровления.

— У нее были розовые щеки, — улыбнулся таксист. — В наше время в Японии не встретишь такую девушку. Она была похожа на женщин, что я видел еще в детстве.

Посмотрев в зеркало на Йокогаву, он вдруг спросил:

— А вы, часом, не тот самый журналист из «Ниси Ниппон симбун»?

— Думаю, что я, — ответил Йокогава, отметив про себя, что он действительно успел прославиться.

— Все эти профессора и прочие, кого показывают по телеку, делают из корейцев прямо-таки жутких убийц. А та девушка на КПП, конечно, не чета мне… но вот если бы прокатиться с нею… Не знаю, может быть, они действительно убийцы, но… Вы-то как считаете?

Вопрос таксиста заставил Йокогаву задуматься. Спроси он его, выиграют ли «Хоукс» чемпионат, он бы с ходу сказал: «Да, разумеется» или «Нет, это им не светит», хотя, ясное дело, никто не сможет с точностью предсказать результат. Конечно, каждому хочется, чтобы будущее было однозначно предсказуемым. Но если говорить о бейсболе, то, в принципе, не важно, правильно ответит человек или ошибется. А вот в случае с Экспедиционным корпусом дело совсем другое. В зависимости от обстоятельств, корейцы, даже не задумываясь, могут убить всех местных жителей. Вероятно, они спокойно перерезали бы глотки и старикам, и женщинам, и детям — даже младенцам. Молодые офицеры, которых Йокогава видел на пресс-конференции, не были похожи ни на кого из японцев. И умственно, и физически они были остры и тверды, словно ножи, причем отнюдь не кухонные. Командующий и его помощники уж точно хорошо владели навыками обращения с боевыми ножами. В странах с развитой демократией, как, например, в Японии, наряду с распространением образования и культуры, культивировалась мысль, отторгающая убийство и вообще какое-либо насилие. Но эти из ЭКК… Наверняка они получили самое лучшее образование, какое только доступно социалистической элите, но они существовали в куда более жесткой реальности, где жизнь ценилась дешево, а смерть ходила за плечами, как тень.

Заданный ему вопрос оставлял возможность только для двух однозначных ответов: «да» и «нет». «Да» — то есть они хорошие парни, и, значит, волноваться не о чем; «нет» — это негодяи, и мы все обречены. Но Йокогава все равно не знал ответа. «Не знаю», — так и сказал он и тут же сменил тему, заговорив о проблемах в редакции и как на это повлияла блокада острова. Для очередного выпуска в миллион экземпляров требовалось огромное количество бумаги, запаса которой могло хватить всего лишь на два дня. Обычно бумага доставлялась либо из Яцусиро, префектура Кумамото, либо морем из Эхиме, с острова Сикоку, но теперь в связи с блокадой никто не мог сказать, будут ли и дальше продолжаться поставки. На редакционном совещании было решено вместо обычного утреннего выпуска дать шестистраничный номер, сократив разделы для домохозяек, культуру, спорт, развлечения и объявления, а также отменить вечерний выпуск. Но водитель не проявил особого интереса к редакционным проблемам и снова завел разговор о розовых щеках девушки-кореянки.

Такси двигалось по проспекту Сумиёси в сторону железнодорожной станции Хаката. Йокогава не сразу узнал здание в темноте. Рядом не было никого, кроме полиции. Неоновые вывески и прочие огни были отключены, и весь район напоминал Йокогаве некий восточноевропейский город, какой он видел в кино про шпионов. Вход в вокзал был закрыт металлическими шторами, а стеклянную дверь почтового отделения заколотили и обнесли металлической цепью. Также исчезла вереница поджидающих клиентов такси. На фасаде универмага «Ицуя» на ветру трепетал огромный белый баннер с рекламой распродажи китайских товаров. Поезда перевели в Симоносэки, чтобы избежать захвата террористами. Таксист начал было описывать, как выглядел район в начале пятидесятых, но при виде темного силуэта станции примолк. В самом деле, ее вид мог обескуражить кого угодно — это было ярчайшее свидетельство блокады. Впрочем, экономическая активность в Фукуоке еще продолжалась; накануне на пресс-конференции мэр заявил, что со следующего дня в городе вновь заработают автобусные маршруты. Сегодня был понедельник, и большинство людей, живущих в окрестных районах, выйдут на работу. На переговорах с ЭКК было решено не закрывать общеобразовательные школы, иначе местные жители, и без того уже напуганные, окончательно спятят, что приведет только к ухудшению ситуации.

Редакция «Ниси Ниппон симбун» размещалась в самом сердце правительственного района Тендзин, рядом со зданием мэрии и полицейским участком. Редакция занимала первые пять этажей в принадлежащем ей четырнадцатиэтажном корпусе «Ниси Ниппон симбун кайкан» и арендовала нижние девять этажей в здании универмага. Три дня назад при входе дежурили два охранника, но теперь наряд увеличили до шести человек. Охранники были вооружены тактическими фонарями и электрошокерами, что, учитывая вооружение ЭКК, было явно недостаточно — разве что для самоуспокоения. Работа была низкооплачиваемая, но в связи с возросшим спросом охранным компаниям пришлось открыть дополнительные вакансии, и желающие нашлись. С крыши раздался рев вертолета. Понятное дело, будет летать до самого вечера…

Первым делом Йокогава направился в международный отдел, чтобы узнать о реакции международной общественности на оккупацию Кюсю и введении режима блокады острова. Редакционная комната плавала в сигаретном дыму, хотя курение было строго запрещено. С момента захвата заложников на стадионе за сигарету схватились даже некурящие.

За столом сидел Кодама и ел лапшу быстрого приготовления. Рукава его рубашки были подвернуты, воспаленные глаза свидетельствовали о длительном отсутствии сна. При виде Йокогавы Кодама смел со стола кучу бумаг, чтобы очистить место. На экране компьютера то и дело появлялись свежие отчеты информационных агентств: правительство США призывало к сдержанности как руководителей ЭКК, так и японское правительство; Министерство обороны и командующий американскими войсками в Японии заявили, что на острове поддерживается общественный порядок, но силы США не будут участвовать в операции; заместитель госсекретаря США отметил, что японское правительство не предприняло никаких мер по охране американского консульства в Фукуоке, а китайское руководство сообщило, что вторгшиеся на территорию Японии войска, согласно утверждению КНДР, действительно являются повстанческими. Наконец, власти Южной Кореи выразили опасение, что блокада Фукуоки и Кюсю станет серьезным препятствием для развития экономики Восточной Азии. Было очевидно, что и Южная Корея, и Китай тщательно выбирают выражения, чтобы не провоцировать КНДР. Более ничего нового не сообщалось.

— Вот, взгляните на это, — сказал, улыбаясь, Кодама, отставив свою плошку с лапшой. Он прокрутил ленту сообщений до новости от одного британского таблоида, где сообщалось, что японское правительство само спонсировало Экспедиционный корпус, чтобы свергнуть режим Ким Чен Ира, но попытка государственного переворота потерпела неудачу, и опальные войска бежали в Фукуоку. — Впрочем, есть еще несколько интересных версий, — продолжил Кодама, доставая из кармана рубашки пачку сигарет «Хи-Лайт» и закуривая. — Вот, например, АФП перепечатало статью из марокканского ежедневника, будто Кюсю стремится получить независимость от Японии, чтобы стать пятьдесят первым штатом США. А одно издание из Гонконга интересуется, каким будет обменный курс иены Кюсю по отношению к японской иене, как только Кюсю станет независимым.

— Похоже, они там так и не поняли, что означает блокада Фукуоки, — отозвался Йокогава.

— Да я и сам не понимаю, — сказал Кодама, не вынимая изо рта дымящейся сигареты.

— Ты же вроде курил «Севен Старз»?

— Представляешь, нет в продаже!

После семи лет в американском отделении газеты и трех с половиной в должности руководителя бюро Кодама мог похвастаться крепкими связями с коллегами из американских СМИ. Вчера, услышав новость о блокаде острова, он разозлился и трахнул кулаком по столу. Почему в дело не вступили части Сил самообороны? Небольшой отряд, напавший на стадион, вполне мог быть группой террористов, но пятьсот солдат в форме — это уже явно тянуло на полномасштабную войну.

После пресс-конференции Кодама злобно заметил:

— Да кого волнует, повстанцы они или кто еще?! Они захватывают стадион с людьми, и мы называем это террористическим актом. Они закрепляются на нашей земле и попирают наш суверенитет. А наше правительство, вместо того чтобы сражаться с ними, затевает какую-то блокаду! Разве это не означает поражение? Да, верно, если бы Силы самообороны атаковали лагерь, было бы много жертв и среди гражданских, и среди пациентов медицинского центра. Но кто знает, сколько их будет при любом другом исходе? Если из Северной Кореи сюда прибудут еще сто двадцать тысяч человек, то всё — сливайте воду! Они вроде сказали, что через семь дней? Н-да, может, уже слишком поздно…

Редакция была полна репортеров. Кто-то клевал носом, другие спали, лежа на диванах или просто положив голову на стол. Только что завершилась финальная вычитка утреннего выпуска. Редакторы решали, что именно поместить на шести страницах газеты. Йокогава просмотрел новостные репортажи, поблагодарил Кодаму и уже собрался уходить, когда тот остановил его:

— Вы собираетесь делать репортаж об арестах? Тогда вам лучше взять в полицейском управлении пуленепробиваемый жилет.

Вероятно, он уже получил информацию из Германии о том, что люди из НПА неофициально связались в GSG9 — подразделением по борьбе с терроризмом.

— Если наше правительство настолько глупо, что решит послать туда штурмовую группу, может получиться черт знает что.

Йокогава попытался припомнить основания, почему японские спецподразделения сразу не напали на ЭКК. Что есть, то есть, вторжение боевых подразделений корейской армии существенно затрудняло задачу. На стадионе было около тридцати тысяч зрителей, а в медицинском центре — огромное количество нетранспортабельных пациентов. Основные силы ЭКК прибыли через два часа после захвата стадиона, когда прилегающие районы еще не были эвакуированы. Но если бы Силы самообороны сразу атаковали террористов… Они могли бы послать истребители и ударные вертолеты с расположенной поблизости базы Касуга. Террористов можно было взять, пока те не успели окопаться и подготовиться к сопротивлению, хотя, возможно, это повлекло бы большое количество жертв.

Опять же, думал Йокогава, просто опыта не хватает. Единственным случаем за всю историю государства, когда какая-то внешняя сила пыталась вторгнуться на территорию островов, была попытка монгольского завоевания в XIII веке. Правда, в конце Второй мировой на острова пришли американцы, но это были оккупационные войска, а не силы вторжения. Если бы монголам удалась их задумка восемьсот лет назад, то, возможно, история и культура Японии развивались бы совсем по другому сценарию. Вероятно, не было бы театра кабуки, чайной церемонии, гравюр укиё-э, поэзии хайку. А что бы случилось, если бы в августе сорок пятого Япония не капитулировала и на островах завязались бы ожесточенные бои? Тогда не только США, но и Советы с Китаем захватили бы территорию. Япония оказалась бы разделена, как послевоенная Германия или Корейский полуостров. Вторжение иностранной армии и последующая оккупация — это худшее, что может произойти с нацией, и лучше, конечно, не доводить дела до такого исхода. Но, не имея практического опыта, было трудно решить, что делать в сложившейся ситуации: сдаться или сражаться?

— Черт его знает, что делать, — бормотал себе под нос Йокогава. — Должны ли Силы самообороны атаковать?

Он действительно не знал ответа.

Отдел городских новостей гудел и жужжал. В истории газеты еще не случалось столь масштабного события. Телефоны звонили не переставая, некоторые из репортеров разговаривали одновременно по нескольким линиям. Неумолчно клацали компьютерные клавиатуры, на пяти телемониторах показывали новостные выпуски «Си-эн-эн», «Би-би-си» и других агентств, стрекотал факс, каждую минуту прибывали новые люди. Репортер по имени Саэки Ёсико, высокая, с темными кругами под глазами, сидела, положив ноги на стол, и пила из жестянки пиво. Когда вошел Йокогава, она как раз допивала остатки. Саэки встала и похлопала Йокогаву по плечу:

— Удачи тебе сегодня. Я еду домой — мой меня давно заждался, да и спать хочется.

Вчера Саэки побывала на одном из КПП террористов, и ее отчет был напечатан на второй странице выпуска. Должно быть, она все еще находилась под впечатлением от увиденного.

В помещении офиса царил хаос, повсюду валялись блокноты, оттиски, упаковки от еды, бумажные стаканчики; мусорные ведра были забиты до верха пластиковыми бутылками и пивными банками.

Набесима из отдела новостей бизнеса и руководитель регионального новостного центра Карита сидели за столом напротив Мацуоки. Региональный новостной центр работал с отделами новостей политики других газет и в основном занимался вопросами внутренней политики, работы правительства и выборных кампаний на острове Кюсю. При виде Йокогавы все трое встали со своих мест, поздоровались и очистили для него место на диване. Особенно обрадовался ему Мацуока. Встреча с представителями ЭКК была назначена на половину пятого. Причина, по которой Йокогава пользовался популярностью у местных журналистов, по словам одного из них, который часто выпивал с ним на вечеринках, заключалась в его свободной, но здравой манере выражения и холодном уме. Позже Саэки объяснила, что это означает: Йокогава был способен в том или ином событии разглядеть истинную реальность.

— Ну вот, например, возьмем мать-наркоманку, которая задушила своего ребенка. Ужасно, конечно, но это реальность. Если вы начнете морализировать, то в конце концов поддадитесь эмоциям и не сможете сделать хороший репортаж. У вас должна быть кожа носорога.

Как только Йокогава присел, трое журналистов заговорили о проблемах, которые повлечет нынешний шестистраничный формат издания. Но через некоторое время все понизили голоса и теснее сгрудились за столом. Набесима осторожно оглянулся:

— Кажется, у корейцев есть банковские счета, — прошептал он, обращаясь к Йокогаве. — В банке «Фукусима Аисаи», «Син Кюсю» и, полагаю, в «Сеива Банк» тоже. Однако я сомневаюсь, что нам удастся получить официальное подтверждение, поскольку банковское руководство отказывается разговаривать на эту тему с журналистами.

Йокогава поинтересовался, на чье имя были открыты счета, но журналисты лишь криво усмехнулись и покачали головой:

— Ну, не на имя же Экспедиционного корпуса! Кстати, говорите потише.

Набесима получил информацию от одного банковского служащего, что в пользу ЭКК был тайно открыт счет на имя существующей компании.

— Вероятно, у них был посредник в мэрии, который неплохо приподнялся на этой афере, — мрачно заметил Карита. — В итоге им удалось собрать довольно большую сумму — несколько миллиардов или даже десятков миллиардов иен. Должно быть, у городских властей было неважно с деньгами, да и банки одной ногой стояли в могиле — в общем, решили не упускать такой случай, пусть даже их впоследствии и заклеймят как коллаборационистов.

— Йокогава-сан, — сказал Мацуока, взъерошивая свою шевелюру, — я слышал, что с вами хочет поговорить мэр. Так что не рассказывайте ему об этом банковском счете, хорошо? Вы ведь знаете, что среди служащих мэрии существуют определенные разногласия по поводу Экспедиционного корпуса. А мэр может быть и не в курсе насчет этих банковских вопросов.

Йокогава возразил, что как только Корпус начнет производить коммерческие сделки, об этом узнают абсолютно все, а не только мэр.

Журналисты переглянулись.

— Это всего лишь предположение, основанное на утечке информации из коммерческого банка, — почти шепотом сказал Набесима. — Но, если правительство узнает о транзакциях по счетам Экспедиционного корпуса, они попытаются заморозить их активы? Понятное дело, что они не смогут сделать это без согласия банка. А банк вряд ли станет обращаться к ребятам из ЭКК, мол, приносим извинения, но ваш счет заморожен согласно указаниям правительства. Если вам приставляют к голове ствол автомата, то вы, скорее всего, поступите так, как вам говорят. Тут уж и счет откроешь, и фиктивное имя для учетной записи сделаешь, да все что угодно. И что, если правительство исключит эти банки с финансового рынка Японии? Тогда им придется заморозить каждую учетную запись, ведь так? Конечно, если дойдет до этого, правительство должно будет заявить, что вся наличность и облигации, которые расположены на банковских счетах, не стоят бумаги, на которой они напечатаны. Так что пусть Фукуока и весь Кюсю не по своей воле ищут независимости, острову в любом случае грозит стать отрезанным ломтем для всей остальной страны.

— Ух ты! — произнес Йокогава.

Слушая своих коллег, он испытывал смешанные чувства. Скорее всего, у ЭКК действительно имеются счета в японских банках, и в этом им помогли служащие банков и мэрии. Карита назвал их «коллаборационистами» — таковыми они и останутся для истории. Но обвинить их в этом трудно. Когда выпущенная из гранатомета ракета раздолбала половину электронного табло на стадионе «Фукуока Доум», казалось, все, кто присутствовал при этом, сделались деревянными, потеряв способность реагировать на происходящее. И все поступили так, как приказали им корейские коммандос. Даже сейчас никто не знал, как реагировать на действия Экспедиционного корпуса. Отделение Кюсю от Японии? Вряд ли этот шаг доставлял удовольствие правительству. Они, скорее всего, просто не знали, чем можно пожертвовать в данном случае и что нужно попытаться спасти, и поэтому не могли принять верного решения. Они не призывали бороться с террористами, но и ничего не говорили насчет возможного сотрудничества с Экспедиционным корпусом; все принятые правительством меры были, по своей сути, паллиативными, а никак не частью какой-то продуманной политики. Когда на тебя наставлено ружье, что можно делать, кроме как подчиняться приказам?

Журналисты стали обсуждать действия почты и курьерских служб в условиях блокады острова. Авиапочта останется под вопросом, а для наземных отправлений нужно будет получить разрешение на транзит грузового транспорта. Проблемой оставался запрет на вывоз из порта Хаката техники, но, как отметил Набесима, рано или поздно это должно как-то разрешиться.

Хотя никто из собравшихся за столом почти не спал уже сутки, всем до крайности хотелось просто поговорить.

— Я тут заказал на «Амазоне» весьма интересную подборку фоток, — сообщил Карита, — и получил сообщение, что они отправлены именно в тот момент, когда был захвачен «Фукуока Доум». Теперь вот не знаю, а вдруг моя жена сможет их надыбать?

Мацуока и Набесима рассмеялись, попыхивая своими сигаретами. Мацуока курил «Хи-Лайт», а Набесима довольствовался «Майлд Ларке», хотя оба предпочитали «Севен Старз». Кодама сказал, что весь запас «Старз» оказался распродан. Мацуока заметил, что ночные клубы в Накасу, возможно, еще будут открыты, а Карита, давясь от смеха, сказал, что около моста Харуёси есть корейский паб «Бригада удовольствия», которому не помешало бы срочно сменить название.

Поскольку встреча на корейском КПП «D» была назначена на полпятого, Йокогава решил зайти в мэрию. Начальник предупредил, что мэр хотел его видеть и что лучше держать это свидание в тайне. Мацуока, Набесима и Карита проводили его до дверей, наперебой давая советы: взять обычную камеру вместо цифровой, поскольку не ясно, когда отключат электроэнергию, надеть вместо кожаных туфель кроссовки на случай, если придется бегать, не пытаться говорить на своем дурном корейском, и прочее. Коллеги хотели довести его до лифта, но Йокогава отмахнулся:

— Ну ладно, не очень-то уж, знаете ли!

Откровенно говоря, перед грядущей встречей с людьми из Экспедиционного корпуса Йокогава все же немного нервничал. Сама мысль о том, что ему придется вернуться в лагерь, заставляла сердце учащенно биться. Но, с другой стороны, не было никакого смысла делать драму и устраивать ему почетные проводы. Йокогава всегда стремился избегать излишнего шума. Ему случалось выезжать далеко за рубеж, чтобы сделать репортаж о том или ином конфликте, и чем тише его провожали, тем было лучше. Прощальные церемонии с друзьями и любимыми были откровенно вредными. Чем опаснее предстояла миссия, тем спокойнее следовало держаться, делая вид, что ничего страшного не происходит, а предстоящая поездка в «горячую точку» не страшнее прогулки по парку.

Он вышел из редакции через черный ход и сел в поджидавшую его машину. Мэрия виднелась впереди, и в этот час ее здание еще отчетливее выделялось на фоне пустынных улиц. Свет горел на всех этажах. С момента начала оккупации Фукуоки для служащих не осталось буквально ни одной минуты для отдыха.

Подъехав к зданию, он прошел к главному входу и, показав свою карточку охраннику, сказал, что у него назначена встреча с мэром. Охранник направил его не в кабинет мэра, а в Окружное бюро на тринадцатый этаж. Но когда Йокогава поднялся на лифте, его никто не встретил. По одной стороне длинного коридора шли двери конференц-залов, начиная с номера 1301. Он замешкался, не понимая, куда ему идти. Коридор заканчивался двойными дверями матового стекла, за которыми располагался большой зал. Откуда-то раздавались голоса, но Йокогава не мог определить, кому они принадлежат. Он решил было вернуться к охраннику и уточнить нужный ему номер, как вдруг услышал, что его зовут. Йокогава обернулся и узнал мэра, с которым так часто встречался в качестве журналиста.

— Извините, что пришлось вас обеспокоить в такой ранний час, — сказал Тензан.

Мэр выглядел вконец измученным. Хотя он был чисто выбрит, его галстук косо сидел на шее, а рубашка была измята. Редкие волосы градоначальника стояли дыбом, плечи опустились еще ниже, отчего он казался совсем сутулым. В комнате площадью не более двенадцати квадратных метров помещался фанерный стол и несколько поломанных старых стульев. У окна приютилось какое-то растение в горшке, явно требовавшее полива. На столе грудой лежали листовки с призывами о защите окружающей среды и утилизации промышленных отходов. Остальное пространство стола занимали пустые бутылки, чайник и чашки; из алюминиевой пепельницы торчали сигаретные окурки. На стене криво висели часы с потускневшей серебряной надписью «Дар от часовой мастерской Танакамару».

— Прошу простить меня, что не встретил вас, — произнес Тензан с чисто токийским выговором.

Тензан не был коренным жителем Кюсю. После успешной работы на должности консультанта в области управления он вернулся в родной город своей матери как кандидат от старой Демократической партии и выиграл выборы. Обращаясь к избирателям, Тензан отметил, что, хотя он и не коренной житель Фукуоки, он всегда ощущал себя ее гражданином и что возрождение города не будет зависеть от сторонних мнений. Мэр решил прибегнуть к помощи неправительственных организаций, чтобы модернизировать систему городского управления и восстановить его финансовые основы, и даже преуспел на этом поприще, использовав свои связи с восточноазиатскими предпринимателями и создав специальную экономическую зону, свободную от государственного регулирования. Но, несмотря на очевидные успехи, в системе городского управления у него появилось множество недоброжелателей.

Тензан оглядел небольшой зал заседаний.

— Я почему принимаю вас в таком месте… мне хотелось ввести вас в курс текущих событий, но без посторонних ушей.

Йокогава удивленно посмотрел на мэра. Тот сказал: «Дайте же мне объяснить», — но вместо объяснений затянул длиннейшую речь о принятых мерах по уменьшению государственного контроля за банковскими операциями и об изменении образа мышления муниципальных служащих. Лучшим средством для этого мэр полагал объединение служащих путем постановки перед ними общей, единой цели. Первым делом, считал Тензан, нужно улучшить межведомственные связи. Как и вчера на пресс-конференции, он говорил глухим, чуть хрипловатым голосом. Одних сильно раздражала такая манера его речи, других же приводила в восторг, так как в ее простоте кому-то виделась своего рода честность. Йокогава не стал вдаваться в глубокий анализ особенностей модуляции; ему хотелось поскорее услышать суть.

— Как только мы начали добиваться реального прогресса в отношениях, появились и результаты. После пресс-конференции я подумал о проблеме мусора и сточных вод на территории их лагеря. Я пустил пробный шар и переговорил с командующим Корпусом насчет допуска нашего персонала, который способен решить создавшуюся проблему.

Каждый раз, когда мэр поворачивался на стуле, пружины скрипели и стонали.

— Мы заключим подряды на вывоз мусора и прием сточных вод, причем заниматься этим вопросом будут специалисты не ниже среднего звена. Наше сотрудничество должно быть спокойным, без эксцессов. Корейцы, как вы знаете, не очень-то терпимы, так что может случиться всякое. Мне пришлось буквально заставить себя просить старших сотрудников помочь в этом вопросе — у них ведь тоже есть семьи… Но дело в том, что пятьсот человек производят огромное количество отходов и канализационных стоков, и если этим вопросом не заняться, то возникнет опасность эпидемии. А кроме того, нам придется где-то размещать и эти сто двадцать тысяч солдат, которые, как говорят, уже на пути в Фукуоку. Мы не хотели бы, чтобы корейцы просто так присваивали себе землю и здания, и уж тем более не хотелось бы, чтобы они бесконтрольно рассеялись по всему городу. И тут мне в голову пришла идея, как заставить их осесть на рекультивированном участке в Одо — помните, там такой огромный пустырь рядом с бывшей начальной школой? Но нам потребуются специалисты для того, чтобы подготовить участок и сделать его пригодным для проживания. Сначала я обратился к Оноэ Чикако, которая до этого работала в управлении портом. Она прекрасный специалист и даже немного говорит по-корейски. Конечно, сначала она несколько опешила от моего предложения, но мне удалось убедить ее. Ну, уж если женщина согласилась, то убедить мужчин будет куда как проще. Но вот что получилось: со вчерашнего дня в лагере ЭКК побывало в общей сложности восемь наших служащих. До меня дошла информация, что они буквально из кожи вон лезли, чтобы угодить корейцам, и даже выходили за рамки своих служебных инструкций. Что ж такое делается-то, а?

Тензан умолк, почесал подбородок и выпрямился на стуле, расправив плечи. Йокогава тоже слышал о том, как некоторые сотрудники мэрии отправлялись в корейский лагерь с видом мучеников первых веков христианства, но спустя некоторое время вовсю улыбались боевикам, словно старинные друзья. Вероятно, это классическое проявление стокгольмского синдрома. Впрочем, у Йокогавы не было сейчас времени размышлять на эту тему, и он нетерпеливо посмотрел на часы. Но Тензан, похоже, не спешил. В углу что-то зажужжало — вероятно, муха. В помещении стоял запах табачного дыма, из кондиционера капало. Все выглядело так, словно не ремонтировалось годами. Снаружи здание мэрии выглядело настоящим дворцом, но внутри налицо были все последствия бюджетного кризиса. В зале не было особенно жарко, но на лбу мэра блестели капельки пота. Йокогава обратил внимание, что с потом смешивалось что-то черное, вероятно, потекла краска для волос. Тензан явно чувствовал себя не в своей тарелке. Его руки, упиравшиеся в колени, дрожали. Мэр несколько раз моргнул, словно у него были воспалены глаза. Йокогава понял, что у Тензана было нечто большее, чем просто желание рассказать ему о неважных, в сущности, вещах, и мэр делал над собой форменное усилие, хотя находился уже на грани нервного срыва.

— Проблема заключается в том, — начал он еще более хриплым голосом, — что среди работников мэрии падает дисциплина. Кажется, что все катится под откос. Муниципальная власть больше не работает, а многие служащие словно ждут вызова от Экспедиционного корпуса, как я вам уже говорил. Те, кто работает непосредственно с ними, уже не исполняют указания своего непосредственного начальства и работают фактически от имени Корпуса Корё. Некоторые служащие уже начали приискивать участок для размещения прибывающих ста двадцати тысяч новых корейцев. Надо отдать должное, что многие наши сотрудники относятся к такому поведению негативно. Возможно, из зависти или ревности, если можно так выразиться. Но, как мне кажется, те, кто сейчас пытаются прогнуться под корейцев, в конце концов жестоко ошибутся. Вряд ли их нынешнее поведение гарантирует им безопасность. Самое страшное, что может случиться в нашем положении, это раскол среди тех, кому доверено управление городом. И это, похоже, уже случилось. Но больше всего меня беспокоит то, что подобное происходит и на уровне правительства Японии.

Тензан взглянул на часы на стене. Затем облизнул губы, кашлянул, прочищая горло, и, глубоко вздохнув, сказал:

— Позавчера Осака направила сюда два полицейских подразделения SAT. Аббревиатура расшифровывается как…

Йокогава прервал его, сказав, что знает, как расшифровывается название полицейского спецподразделения.

— Объединенная команда — шестьдесят бойцов — поступает под начало командира SAT из Осаки в чине капитана. Полиция префектуры негодует, поскольку наш командир старше по званию, но при этом остается не у дел. Это никуда не годится. SAT отправлена по приказу из Осаки, а в Осаку, вероятно, поступил приказ из Национального полицейского агентства, решения которого поддерживает ряд министров. Мне сообщил об этом один из членов кризисного штаба, которому небезразлично, что происходит. Он не стал уточнять, кто из министров за использование SAT.

Беда заключается в том, — продолжил мэр, — что официально SAT не получила никакого приказа от правительства, а это значит, что министры не понесут ответственности в случае провала операции. Судя по всему, они планируют захватить кого-нибудь из людей Экспедиционного корпуса. Но в отделении SAT нашей префектуры едва ли наберется двадцать человек, и их уровень подготовки сильно отличается от людей из Осаки. Те получили подготовку в США и Европе, имеют более совершенное оружие и смотрят на полицию префектуры сверху вниз. Мне только что доложили об их прибытии, и я ума не приложу, что они тут затевают. Если они действительно планируют захватить кого-то из ЭКК, то это неизбежно повлечет огромный риск для местного населения, и я не хочу брать на себя ответственность. И, черт возьми, совершенно не ясно, кто на самом деле будет за это отвечать!

«Так вот оно что, — подумал Йокогава. — Разумеется, SAT не станет атаковать лагерь террористов, чтобы захватить пленных. Они обучены задержанию преступников и спасению заложников, а не военным действиям. Это подразделение попросту не способно вступать в противодействие с войсками, вооруженными гранатометами и пулеметами. Значит, они будут организовывать засады на отдельных представителей Корпуса во время проведения арестов».

— Что я могу сделать? — спросил Йокогава мэра.

— Будьте добры, сообщите нам, как будут проходить аресты, — сказал Тензан. — Понимаете, у меня вряд ли появится возможность связаться с вами, если дела примут дурной оборот.

На случай возможной перестрелки Йокогава все же решил взять с собой полицейский бронежилет.

Рассвет еще не наступил. Вдоль дороги № 202 сквозь мрак проступали очертания зданий. Сотрудники полиции поливали дорожное покрытие и убирали осколки стекла возле закрытой станции Нисиецу. Прошедшей ночью толпа в количестве приблизительно ста молодых людей закидала полицейский кордон камнями, бутылками и пакетами с дерьмом и краской. Несколько человек удалось арестовать; некоторые из задержанных получили серьезные травмы, после того как их опрокинули на землю и отделали резиновыми дубинками. Среди полицейских также оказались раненые. Станция располагалась всего в трех километрах от лагеря боевиков. Она обслуживала частную железнодорожную линию, и на ее охрану отрядили куда меньше полицейских сил, чем, скажем, на станцию Хаката или в порт. Хотя полицейские находились почти под носом у северных корейцев, из вооружения они имели лишь резиновые дубинки, щиты и водяные пушки для разгона манифестантов. Скорее всего, когда к полицейским подступила толпа людей, почувствовавших себя запертыми в городе, с требованием открыть станцию и вновь организовать движение поездов, и начала швырять камни, те пришли в ярость. Помимо этого, в городе отмечались и другие эксцессы. Блокада только началась, и поставки продовольствия и топлива пока что не прекратились, но местные жители уже начали спешно закупать в магазинах еду и наполнять канистры на автозаправках. Камнями закидали также офис Чхонрён, нападениям подверглись салоны с автоматами «патинко», которыми владели люди из корейской диаспоры. Некая культовая группа, желавшая покинуть Фукуоку, потеряла несколько человек убитыми и ранеными, напав на полицейский блокпост.

Когда Йокогава проезжал посты, полицейские подходили к автомобилю и заглядывали внутрь салона. Выражение лиц служителей закона свидетельствовало о полном отсутствии у них энтузиазма. В последние годы люди в Японии почти перестали выходить на манифестации и иные массовые акции, и полиция отвыкла от агрессивных толп. Один из полицейский на вопрос журналиста, что он будет делать, если в страну вторгнутся силы северокорейской армии, ответил, что пока не знает. Йокогава боролся с собой, чтобы не посоветовать бежать в таком случае прочь со всех ног.

Чтобы добраться рано утром от Тендзина до Дзигёхамы потребовалось меньше десяти минут. Времени оставалось еще достаточно. Йокогава попросил редакционного водителя сбавить скорость и не сильно торопиться, а сам попытался найти хоть какую-то информацию о подразделениях SAT.

«Штурмовая группа полицейского департамента. Состоит из специально отобранных бойцов, вооруженных высокоточными снайперскими винтовками, автоматическим оружием и приборами ночного видения. Основное назначение — освобождение заложников и противодействие угону воздушных судов. Подразделение создано полицейскими департаментами Токио и Осаки после инцидента в Дакке в 1977 году, когда "Японская Красная армия" захватила борт японских авиалиний. Об существовании SAT стало известно в 1996 году. К тому времени подразделения были созданы в префектурах Хоккайдо, Чиба, Канагава, Аичи и Фукуока. Штат состоит из двухсот оперативников. Подразделения способны выполнять задачи за пределами своей дислокации по чрезвычайному запросу. В 1979 году SAT участвовала в операции по освобождению заложника в банке "Мицубиси" в Осаке, район Сумиёси. Террорист был уничтожен. Информационное агентство "Киодо", май 2000».

«Подразделения SAT из полицейского департамента Осаки (1‑й и 2‑й мобильные отделы) направлены для оказания поддержки полиции Хиросимы во время захвата автобуса "Ниситетцу Экспресс". Штурм осуществляла полиция Хиросимы в районе Кодани, подразделения SAT оказывали содействие. "Асахи симбун", май 2000».

«В 2005 году было принято решение о развертывании Штурмовой группы (SAT) на Окинаве, ввиду того что остров подвергается высокому риску террористической атаки из-за расположенных на нем военных баз США. С 1996 года подразделения SAT были доукомплектованы; в настоящее время насчитывается десять оперативных групп общей численностью триста человек. Подразделения располагаются в Токио, Осаке, на Хоккайдо, в Чиба, Канагаве, Айти и Фукуоке. Информационное агентство "Киодо", февраль 2002».

«После теракта, случившегося в прошлом месяце около здания парламента, правительство издало приказ о создании специальной группы по борьбе с терроризмом под руководством заместителя главы секретариата кабмина по урегулированию кризисных ситуаций. Бюджет — пять миллиардов иен. Спикер заявил, что указанные средства будут использованы для покрытия расходов на оснащение Штурмовой группы и на обучение сотрудников за рубежом. Служащие SAT будут отправлены на обучение в Германию, США и Великобританию. Изначально служащие SAT обучались при посредстве немецкой контртеррористической группы GSG9 (Grenzschutzgruppe 9)."Майничи симбун", 2008.

«В настоящее время проходит конференция по вопросу борьбы с терроризмом. Есть данные, подтверждающие сотрудничество исламских фундаменталистов и Северной Кореи. В случае осуществления террористических атак около здания японского парламента буду развернуты не только полицейские подразделения SAT, но и рейнджерские соединения Сил самообороны. При этом НПА выражает озабоченность тем фактом, что Силы самообороны будут привлекаться к антитеррористическим действиям в пределах жилых кварталов. Информационное агентство "Киодо", ноябрь 2008».

Йокогавой овладело нехорошее предчувствие. Решение об отправке в Фукуоку спецподразделений полиции было принято сразу же после захвата корейцами стадиона «Фукуока Доум». Однако с прибытием транспортных самолетов ситуация кардинально изменилась. Бойцы SAT не имели опыта противодействия крупным соединениям противника — более чем пятьсот человек, — а значит, от них не будет особого толка. Но поскольку приказ был уже отдан, его следовало претворить в жизнь. При этом было решительно непонятно, кто понесет ответственность. В свое время Йокогава часто говорил, что политики и чиновники, сколь бы они ни были некомпетентными в решении каких-то вопросов, не могут быть настолько глупыми, чтобы повторять свои ошибки. Когда шли споры по поводу использования идентификационного кода в качестве учетной записи для налоговых платежей, в одной из своих статей он написал, что правительство не может вести себя по-идиотски, но оно повело себя именно так. Разбираясь в вопросе, Йокогава был потрясен, когда понял, что парламент одобрил решение правительства лишь потому, что оно было принято раньше и не могло быть изменено.

Машина проезжала парк Охори. По периметру парка были видны синие пластиковые щиты, закрывавшие лачуги бездомных. За последние годы число бездомных неуклонно росло, и почти все парки города были переполнены такими вот городками. Некоторые из лачуг тускло светились изнутри. Понятное дело, что электричеством бомжи пользовались незаконно, но это было обычным делом. Там и сям понимались дымки от жаровен. Неужели эти несчастные не знали о высадке северных корейцев? Что сделают с ними силы Экспедиционного корпуса?

Здание отеля «Морской ястреб» вздымалось в небо, словно гигантский меч. Для Йокогавы этот небоскреб стал символом враждебных сил, захвативших его родной город. Двадцать лет назад отель и стадион виделись как знамение будущего Фукуоки, но через некоторое время, после разорения торговой сети «Дайей» — владельца бейсбольной команды «Хоукс», — а также в связи с наступившим экономическим кризисом, эти грандиозные сооружения превратились в символ несбыточных надежд.

Йокогава мучился вопросом, зачем все-таки Тензан вызвал его на встречу и рассказал о планах применения SAT. Аресты планировались в разных районах города, и та информация, которую сможет предоставить Йокогава, мало чем поможет. Это Тензан, как мэр, должен был обладать контактной информацией для связи с полицейскими, участвующими в предстоящей операции. Кто и как будет производить аресты от имени ЭКК, значения не имеет. Или, может быть, мэр рассчитывал, что Йокогава передаст информацию о готовящейся операции SAT корейцам? Если уведомить ЭКК, то, возможно, они откажутся от операции, что позволит обезопасить жизнь местного населения, да и самих полицейских. Но ведь он, Йокогава, не ясновидец, откуда ему знать, что в действительности думает Тензан? Да и сможет ли утечка информации защитить людей от безответственных решений политиков?

Он еще раз взглянул на громаду отеля, выделявшуюся на фоне светлеющего неба, и почувствовал, как заколотилось его сердце.

Блокпост «С» находился неподалеку от проспекта Йокатопия и дороги, которая проходила вокруг стадиона. В домах и прилегающих парках горел свет. Лагерь террористов находился буквально в нескольких шагах от отеля, однако никто из местных жителей так и не был эвакуирован. Впрочем, они все равно не могли покинуть город из-за спешно установленных контрольно-пропускных пунктов. Никто их не проинструктировали на сей счет; никто не посоветовал искать убежища в каком-либо другом месте, никто не гарантировал людям безопасность в их собственных домах. О чем они думали, когда смотрели телевизионные выпуски новостей? Стал бы Кодама и дальше настаивать на силовой операции, если б увидел светящиеся окна домов? Остался бы при своем мнении, если бы здесь жили его жена и дети? Действительно, все очень просто — отношение к Экспедиционному корпусу Корё зависело от степени удаленности от лагеря. Из Токио картина видится иначе, чем из соседнего дома.

Пропускной пункт «D» также находился рядом с проспектом Йокатопия на дороге, которая проходила между торговым центром и школой для детей-инвалидов. Не доезжая до КПП метров двадцать, водитель остановил машину. Через амбразуру в мешках торчал ствол пулемета. Навстречу машине вышли двое северокорейских солдат, выставив вперед оружие. Один держал в руках пистолет-пулемет, у другого был «калашников». «Да уж, — подумал Йокогава, — вряд ли кто-нибудь отважился бы проигнорировать приказ об остановке!»

Водитель заметно нервничал — он был в лагере боевиков впервые.

— А они не могут пристрелить нас по ошибке? — спросил он напряженным голосом, вертя в руках очки.

— С момента прибытия сюда они не сделали еще ни одного выстрела, — ответил Йокогава. — Успокойтесь. Эти парни хорошо знают свое дело и не будут палить без толку. Единственно, что действительно опасно, если вы попытаетесь сейчас скрыться.

Один из солдат сделал знак медленно двигаться вперед. Направленные стволы автоматов вызывали неприятные ощущения в области желудка. Водитель словно одеревенел. Вдруг его нога соскользнула и с силой нажала на педаль газа. Машина дернулась вперед, водитель вскрикнул и тут же ударил по тормозам. Йокогава ударился головой о мягкий потолок. Солдат бросился к машине, держа автомат на изготовку, другой вскинул свой «калашников» и прицелился, слегка выставив вперед левую ногу и чуть согнув колени. Водитель был на грани истерики. Обеими руками он держал оправу своих очков, лицо его исказилось от ужаса. Йокогава опустил стекло и громко сказал по-корейски:

— Извините, у нас проблема с машиной!

Подбежавший солдат недоверчиво уставился на журналиста, не веря, что с ним разговаривают на его родном языке. Еще один солдат вышел из помещения пропускного пункта и неспешно направился к месту происшествия:

— Кто вы? Пожалуйста, назовите вашу фамилию!

Солдат был одет не в стандартный армейский зеленый камуфляж, а в униформу синего цвета и кепи с жестким козырьком, как у полиции, на котором на хангыле было написано «Охрана».

Йокогава назвал свои имя и фамилию, взял у таксиста его водительские права и передал их вместе со своим удостоверением личности солдату. Тот взял документы, велел подождать и медленно вернулся на свой пост.

— Все хорошо, не волнуйтесь, — сказал Йокогава водителю. — Успокойтесь, сделайте глубокий вдох.

Водитель принялся извиняться перед ним неестественно высоким голосом, чуть не плача. Через некоторое время вновь появился тот же охранник. У него было мальчишеское лицо.

— Меня зовут Тхак Чоль Хван. Специальная полиция ЭКК. Господин Йокогава, пройдите со мной. Ваш водитель может подождать на автостоянке.

Йокогаве очень не хотелось оставлять и без того перетрухнувшего водителя одного в лагере террористов, и он спросил, нельзя ли отправить его обратно в редакцию.

— Что ж, хорошо, — разрешил Тхак.

Рядом с контрольно-пропускным пунктом стояли два бронетранспортера, принадлежащих полиции префектуры Фукуока. Их корпуса имели слегка сплюснутую форму, словно были предназначены для гонок по пересеченной местности. Вместо гусениц использовалась колесная база. По-видимому, модель была разработана в США и уже в Японии переоборудована для полицейских операций. С брони сняли пулеметы, на башнях приварили бронещиты с бойницами для обстрела резиновыми пулями и слезоточивым газом. За передней бойницей были установлены мощный прожектор и громкоговоритель. Кабина водителя отделялась от салона толстой стальной перегородкой, в которой находился небольшой люк. На водительском месте уже сидел полицейский офицер. Рядом с ним устроился бортовой стрелок, кореец, одетый в такую же синюю форму, что и Тхак. Вероятно, Специальная полиция ЭКК была аналогом военной полиции. Йокогава спросил об этом Тхака, но тот почти извиняющимся голосом сказал, что руководство не уполномочивало его отвечать на такие вопросы.

Вход в пассажирское отделение был в корме броневика и запирался двустворчатой дверью. Ни трапа, ни какого-либо поручня не предусматривалось, и Йокогава, занеся одну ногу сантиметров на семьдесят от земли, ухватился рукой за дверную петлю. Мало того что петля была расположена слишком высоко, так ее еще было толком и не схватить. После нескольких неудачных попыток Тхак просто подтолкнул журналиста сзади. Пока Йокогава благодарил его, Тхак чуть наклонился вперед и одним прыжком оказался в салоне. Йокогава был впечатлен.

Салон броневика оказался просторным, с двумя рядами сидений вдоль каждого борта, и чем-то напоминал сельский автобус; в нем могли разместиться до двадцати человек. В башню вел трап в центре. Чуть погодя подошли пятеро офицеров полиции префектуры и помогли друг другу забраться внутрь. Всем было чуть более тридцати лет — лучший возраст с точки зрения физической подготовки и имеющегося опыта. Разумеется, сопровождать людей из Экспедиционного корпуса было очень непростой задачей. Йокогава поприветствовал их, но они, посмотрев в его сторону, даже не поклонились в ответ. Йокогава сначала обиделся, но потом сообразил, что полицейские просто запуганы перспективой сотрудничества с террористами.

Вдоль каждого борта вместо окон шли бойницы сантиметра по три в ширину. Небольшие стальные сиденья оказались холодными. Каждое сиденье покрывала тонкая ткань, спинок не было. Для человека, страдающего геморроем или люмбаго, поездка могла превратиться в натуральную пытку.

Сквозь амбразуру Йокогава увидел, как мимо, к другому броневику, промчались репортер и оператор из «Эн-эйч-кей».

В проеме показалась высокая фигура. Против света трудно было различить звание, но сразу стало ясно, что это офицер. Тхак заметно занервничал. Офицер впрыгнул в салон и оглядел присутствующих. Глядя на него, Йокогава испытал иррациональное желание поскорее выбраться отсюда. Кожа мгновенно покрылась несколькими слоями мурашек. Мускулы офицера буквально выпирали на плечах, а на щеке узко белел длинный шрам. Еще больше Йокогаву испугало то, что офицер занял место как раз напротив него.

Кореец спросил Тхака, все ли на месте. Тхак ответил, что еще не прибыл журналист из «Асахи симбун» по фамилии Ито, и тут же Ито просунул голову внутрь, сказав:

— Извините за опоздание!

Часы показывали тридцать три минуты пятого. Ито подтянулся, чтобы залезть, но офицер сказал по-японски:

— Мы не можем позволить вам опаздывать!

Хотя произношение офицера было почти безупречно, фраза прозвучала странно. Ито снова извинился, объяснив, что опоздал из-за того, что на КПП долго проверяли его документы, — он был зарегистрирован в Токио.

— Все равно это недопустимо, — безо всякого выражения произнес офицер.

Ито опешил, с трудом сглотнул слюну.

— Ясно…

Офицер подался вперед, захлопнул дверь перед носом Ито и зычно приказал водителю:

— Вперед!

«Ну, труба, — подумал Йокогава. — По сравнению с ним я просто свистулька».

Из-за высоко расположенного кузова тряска была ощутимой. Йокогаву отделял от офицера металлический трап, ведущий в башню. Едва только они отъехали, тот представился как Чхве Хён Ир, капитан Специальной полиции. Полицейские-японцы тоже назвали свои фамилии и звания, но Чхве не обратил на них ни малейшего внимания, общаясь только с корейским солдатом, что сидел, словно проглотив аршин: ноги расставлены, руки на коленях. Время от времени солдат покашливал, прочищая горло.

За десять лет работы в отделе городских новостей Йокогава повидал многих интересных личностей: правых и левых, жестоких убийц, хулиганов, рэкетиров, политиков и детективов, но никогда не встречал такого человека, как Чхве Хён Ир. Как-то раз ему довелось общаться с гангстером, чья дочь незадолго до этого попала в тюрьму для несовершеннолетних. Он поинтересовался, за что, но в следующее мгновение увидел перед собой меч. «Ребенок пошел по стопам своего отца! — взревел бандит. — Какое тебе до этого дело?!» С этими словами он сорвал с себя рубаху, чтобы обнажить татуировки, и бросился на Йокогаву. Поняв, что, вероятно, настал его смертный час, Йокогава подпустил в штаны. Однако нынешний страх был совсем другого рода.

Чхве повязал себе на рукав повязку с надписью «Полиция», хотя его форма была обычного зеленого армейского цвета, так же как и головной убор. Может быть, из-за того, что он был в чине капитана или, скорее всего, по причине его высокого роста, ему не смогли найти синей формы подобающего размера. На плече у него висел АК, на поясе был приторочен маленький, похожий на игрушечный пистолет-пулемет и висело несколько ручных гранат. Йокогава никогда еще не видел, чтобы полицейские вооружались гранатами. Японские полицейские тут не могли составить никакой конкуренции — их вооружение состояло только лишь из револьверов и резиновых дубинок.

В броневике было шестеро японских полицейских, включая водителя, и трое корейцев. Если и во втором бронетранспортере то же самое, получалось, что на шесть корейцев приходится двенадцать японцев. Те из них, что сидели рядом с Чхве, казалось, пребывали в ступоре. Чхве, Тхак и бортовой стрелок не разговаривали, а просто рассеянно смотрели на пол и стены салона, трясясь и подпрыгивая на своих сиденьях в такт хода бронетранспортера. Для них это был второй рейд, а японцы, судя по всему, работали по сменному графику. Пятеро полицейских и Йокогава, очевидно, впервые выходили на подобное задание.

Тем временем подоспела ориентировка на подозреваемого. Его звали Маэзоно Ёсио, жил он в Даймё 1-тёмэ в районе Чуо. Йокогава набрался храбрости и обратился по-корейски к Чхве:

— Могу ли я вас спросить?

Корейцы посмотрели на него, словно предупреждая, чтобы он не навлек на себя ненужных неприятностей. Прежде чем ответить, Чхве некоторое время смотрел на журналиста в упор, и от его взгляда Йокогава почувствовал колики в животе.

— Что такое? — наконец произнес Чхве.

Хотя и хриплый, его голос, когда он не отдавал распоряжения, был довольно приятен на слух, но вежливая интонация все равно заставляла внутренне напрягаться.

— У вас есть ордер на арест этого Маэзоно? — спросил Йокогава.

— Да, — коротко ответил ему Чхве, не сводя взгляда.

— А кто выдал ордер? Какая организация и на основании какого закона?

— Я не могу раскрывать все подробности, — покачал головой Чхве. — Пожалуйста, обратитесь в отдел пропаганды и управления.

— Хорошо, — отозвался Йокогава, заметив, что его собственный голос стал неестественно высоким. И еще он обратил внимание, что его подмышки стали совсем мокрыми, хотя в салоне было прохладно.

Поскольку в бронетранспортере не было окон, Йокогава не видел того, что происходит на улице. От КПП «D» до Даймё 1-тёмэ дорога должна была занять не более десяти минут, но чтобы не выезжать на блокированные магистрали, пришлось двигаться по прилегающим улицам. Чхве встал со своего места и поднялся в башню. Тхак с любопытством оглядывал Йокогаву, но, когда их взгляды встретились, кореец отвел глаза в сторону. Больше всего его заинтересовала цифровая камера Canon, висевшая у Йокогавы на шее. Тот вдруг понял, что до сих пор не сделал ни единого снимка. Стараясь, чтобы его не услышал Чхве, Йокогава тихонько спросил Тхака, можно ли ему что-нибудь сфотографировать. Тхак сокрушенно мотнул головой:

— Нет фото. Специальная полиция, — сказал он на ломаном японском.

— Понятно, — кивнул Йокогава, пытаясь догадаться, сколько лет этому юноше, почти ребенку.

Тот действительно недавно перешагнул подростковый рубеж, отделявший его от взрослой жизни, но в нем уже проглядывала зрелость. Лицо было молодым, но в глазах стояла тревога. И хотя Тхак вел себя просто и непринужденно, что-то в его поведении заставляло насторожиться.

Броневик сбавил ход. Тхак встал с места и заглянул в кабину. Чхве все еще находился в башне, и его ноги оказались прямо перед глазами Йокогавы. Одна брючина задралась, и он мог видеть притороченные к голени ножны с боевым ножом. Рукоять была оплетена металлической проволокой, а сами ножны были не кожаными, а металлическими. Йокогава размышлял: может быть, мэр действительно желал, чтобы он передал корейцам информацию о готовящейся против них операции SAT, но в любом случае он не мог поступить таким образом. Это означало бы только одно — допрос. Мысль о том, что ему придется иметь дело с таким, как Чхве, вызывала не иллюзорный страх. Кроме того, Йокогаве претило сотрудничать с теми, кто нагло и беззаконно захватил его родной город и лишил многих людей свободы. Но, с другой стороны, у тех, кто сталкивается с людьми, способными на самое жестокое насилие, возникает соблазн подыграть им. Постоянное ощущение опасности слишком изнурительно для нервной системы, и было очень легко, приняв желаемое за действительное, сказать самому себе, что, может быть, эти парни не такие уж и плохие.

Полицейские из префектуры выглядели совершенно потерянными. У них был приказ, и им нечего было противопоставить людям из Корпуса; фактически весь город стал заложником, и оставалось только беспрекословно выполнять приказы захватчиков. Полицейские делали свое дело, полностью отрешившись от ситуации. Думать о происходящем было очень страшно, и они превратились в безжизненных кукол. Йокогава, стараясь не потерять связи с действительностью, заставлял себя смотреть на Чхве и Тхака, как на террористов. И как ни хотел того мэр, он не собирался играть на стороне тех, кто покусился на его свободу.

Бронетранспортер замедлил ход и наконец остановился. Чхве открыл дверь и сделал знак японцам выходить первыми. Когда Йокогава поднялся со своего места, машина дернулась, и он едва не упал. Тхак схватил его за руку и помог устоять на ногах.

— Старею, что тут скажешь! — отозвался Йокогава, спрыгивая на землю.

Они находились в нескольких сотнях метров от боковой улицы, что шла от проспекта Тайсё в сторону Тендзина. Йокогава был до крайности изумлен, увидев на улице толпившихся людей. Экспедиционный корпус никого не уведомлял о проведении задержаний — откуда все эти люди могли узнать? Почти все собравшиеся были молодыми; некоторые приехали сюда на велосипедах. Кто-то разговаривал по мобильнику, кто-то фотографировал происходящее.

В башне бронетранспортера раздался треск, и прожектор осветил вход в частный дом, приютившийся между двумя высокими зданиями. Оператор и репортер из «Эн-эйч-кей» уже были на месте. Репортер был знаком Йокогаве, и тот спросил его, почему собралась такая толпа. Репортер предположил, что кто-то из прохожих, увидев полицейские броневики, последовал за ними, попутно предупредив своих знакомых по телефону.

Уже совсем рассвело. Сотрудник полиции префектуры подошел к воротам дома и стал вызывать Маэзоно по домофону. Ворота были действительно хороши — такие часто можно видеть в телесериалах. Слева от них виднелась небольшая дверь. Над воротами поворачивалась видеокамера, вероятно управляемая кем-то из дома. По другую сторону раздавался собачий лай. Судя по мощному рыку, пес был немаленький.

Рядом с полицейским столпилось около десяти его коллег. Корейцы разделились по двое. Первая пара заняла позицию прямо перед воротами, еще две пары встали по бокам. Корейцы взяли оружие на изготовку, причем один в каждой паре опустился на колено, а другой стоял во весь рост. Тхак Чоль Хван находился в центральной паре напротив ворот, остальные прикрывали группу со стороны улицы. Чхве занял позицию справа.

Зеваки стояли поодаль на расстоянии метров тридцать — сорок, спокойно наблюдая за происходящим. Толпа потихоньку росла. Никто не приказывал разойтись — полиция была слишком занята, а корейцы просто не обращали на собравшихся никакого внимания.

Йокогава, стоя рядом с оператором из «Эн-эйч-кей», фотографировал, предварительно выключив вспышку. Тхак оставался безучастен — видимо, фотографировать не возбранялось, если только не снимать лица крупным планом. Репортер испытывал странное ощущение, будто все происходящее отделено от него невидимой пленкой. Чувство реальности почти исчезло. Поначалу он приписал этот эффект полицейскому прожектору, который освещал ворота, отчего создавалась иллюзия солнечного дня. Если не считать собачьего лая, обстановка была достаточно спокойная. Полицейский у ворот беспрестанно повторял: «Маэзоно Ёсио, откройте дверь!» Толпа оставалась безмолвной. Даже репортер «Эн-эйч-кей», который только что шепотом уведомил телезрителей о том, что находится сейчас у дома Маэзоно Ёсио, не проронил больше ни слова. Впечатление было такое, будто все играли в каком-то фильме и сейчас воспроизведение поставили на паузу.

Дом Маэзоно представлял собой классическую японскую одноэтажную виллу, занимавшую площадь около тысячи квадратных метров. На балконах соседних зданий стояли люди и беспокойно следили за происходящим. Оператор поочередно снимал то полицейского у ворот, то изготовившихся к атаке корейцев, то любопытствующих соседей — картинка тотчас же появлялась в прямом эфире на спутниковых каналах и в Интернете. Вдруг домофон ожил, и из динамика раздалось:

«Подождите немного!»

По другую сторону ворот послышались шаги. Оператор попытался было приблизиться, но его остановил Тхак. Голос за воротами рявкнул на собаку, и лай затих. Затем заскрипели петли, и на пороге появился невысокого роста человек, прикрывая рукой глаза от яркого света прожектора. Его длинные волосы были зачесаны назад, фигуру плотно облегали брюки и свитер с кричащим рисунком. Вокруг шеи был намотан светло-зеленый шарф — и Йокогава сразу же узнал Маэзоно. Этого человека дважды арестовывали по подозрению в принуждении китайских женщин к занятию проституцией (обвинения, впрочем, не подтвердились), и на публике он появлялся точно в таком же шарфе.

— Маэзоно Ёсио, я объявляю вам, что вы арестованы по обвинению в безнравственном поведении, финансовых преступлениях и незаконном обогащении! — сказал ему полицейский, держа в руках ордер на арест. Но как только офицер взял Маэзоно под руку, чтобы надеть на него наручники, из ворот выскочил бритоголовый человек, одетый в футболку и штаны от пижамы. В руках у него был дробовик. Человек несколько раз поклонился и попытался протиснуться сквозь полицейский заслон к Маэзоно. При виде оружия полицейские отступили на несколько шагов. Маэзоно и бритоголовый переглянулись.

— Мы поедем с вами, — сказал Маэзоно, обращаясь к полицейским. — Но кто эти люди? — спросил он, указывая в сторону корейцев.

Бритоголовый продолжал подобострастно кланяться. Он был весь покрыт потом и выглядел так, словно накачался наркотиками. Маэзоно двинулся в сторону полицейского, уходя от направленных на него стволов. Оператор попытался подойти поближе, чтобы взять лицо задерживаемого крупным планом, но бритоголовый крикнул, чтобы тот оставался на месте. Затем он вскинул свой дробовик и прицелился в оператора. В ту же секунду Тхак, стоявший слева от Маэзоно, поднял свой «калашников» и дважды выстрелил. Из ствола вырвалось оранжевое пламя, и Йокогаве показалось, что он увидел, как пули проделали в бритой голове мужчины два отверстия. Череп бритоголового буквально разлетелся на куски, мозг брызнул во все стороны, и кусочки его вещества прилипли к лицу Йокогавы. Кровь и ошметки попали на объектив телекамеры. Оператор опустил ее, чтобы протереть линзу, но вдруг застыл, увидев перед собой то, что осталось от головы несчастного. Полицейские беспокойно загалдели.

Хотя мужчина и потерял половину головы, умер он не сразу. Руки его все еще сжимали дробовик, пальцы дрожали, а голова с вывалившимся мозгом продолжала дергаться. Земля вокруг потемнела от крови. Йокогава попытался стереть с лица кровавую жижу, но неожиданно для себя опустился на корточки и начал неудержимо блевать. Краем глаза он видел, как полицейские ведут Маэзоно к броневику, но никак не мог преодолеть рвотный рефлекс.

4. Парк охори

5 апреля 2011 года

Чхве Хён Ир вернулся в отель «Морской ястреб» с шестым по счету задержанным. Войдя в гостиничный холл, он с удивлением отметил про себя, что кондиционированный воздух больше не беспокоит его. Ранее он чувствовал себя неуютно, словно его тело начинало терять свои контуры и расплывалось. Все же он был привычен к суровому и холодному воздуху Республики. Изменения в ощущениях последовали, скорее всего, оттого, что Чхве гордился тем, как началась его служба в чине капитана в недавно созданной Специальной полиции Экспедиционного корпуса Корё.

Аресты начались в два часа ночи, а к началу дня Чхве привел уже шестого преступника. После проведения первых арестов было решено разделиться на два отряда. Один возглавил Чхве, другой — Пак Ир Су, успевший задержать четырех человек. Разведка ЭКК сформировала список из ста шестидесяти девяти фамилий; половину из перечисленных следовало задержать в течение семи дней, до прибытия подкрепления. Впрочем, нынешние темпы все же не устраивали командование: девять человек за полдня — слишком мало. Большая часть поименованных в списке лиц проживали в окрестностях корейского лагеря — командование посчитало, что проведение арестов в более отдаленных и менее знакомых районах будет слишком опасным.

Задержанный по имени Омура Кикуо, видимо, был частым посетителем отеля «Морской ястреб». Сидя в бронемашине, он похвастался сопровождавшим его полицейским из префектуры, что пару лет назад устроил в холле «Ястреба» вечеринку на восемьсот персон.

— Да, это впечатляет, — мрачно заметил один из полицейских.

Он отлично знал, где с этого дня будет находиться Омура — отнюдь не в номере люкс — и как с ним будут обращаться.

Омура был светской фигурой и одним из богатейших людей Фукуоки. На нем были костюм-тройка из чрезвычайно дорогой материи, красный шелковый галстук, тщательно вычищенные кожаные ботинки и очки в черепаховой оправе. С одной стороны, полицейские-японцы должны были питать чувство жалости к нему, но в то же время они испытывали и некоторое удовлетворение, зная, что ожидает человека, чей доход во много раз превышал их служебное жалованье. Шестидесятилетний доктор Омура был первым в Фукуоке, кто создал больницу, включавшую в себя дом престарелых. Впоследствии, получив огромные прибыли, он стал одним из крупнейших спонсоров как Демократической партии, так и ныне не существовавшей ЛДП. В ордере на арест было указано, что он обвинялся в махинациях со страховыми выплатами, уклонении от уплаты налогов, подкупе политических деятелей и взимании незаконных поборов за лечение редких заболеваний, таких как бессимптомная ВИЧ-инфекция и лимфангиома.

В Экспедиционном корпусе выявлением преступников занимались два офицера. Они использовали идентификационные коды для определения самых крупных налогоплательщиков, в число которых входили владельцы дорогих вилл и ценных бумаг, приобретатели золотых монет и слитков, граждане, обладающие страховыми полисами на крупные суммы, владельцы банковских счетов за рубежом, состоятельные участники благотворительных обществ и члены неправительственных организаций, крупные спонсоры политических партий, любители зарубежных курортов, использующие для перелетов частные самолеты, лица, осуществляющие крупные денежные переводы с кредитных карт, владельцы дорогих импортных автомобилей, яхт и легких самолетов, члены элитных теннисных, яхт- и гольф-клубов, пациенты дорогих частных клиник. По выявлению таковых тщательно изучалось их финансовое и служебное положение; далее в дело вступала муниципальная полиция, которая и выдвигала обвинения в неуплате налогов, коррупции и прочих незаконных деяниях. Первостепенное значение придавалось арестам уголовных преступников — во-первых, ЭКК хотел завладеть их активами, во-вторых, предъявление политических обвинений пока считалось преждевременным.

Омура сначала был отведен в небольшую комнату радом с банкетным залом, где Чхве скрепил печатью расписку следующего содержания: «Я, Омура Кикуо, подследственный за № 10, даю свое согласие на допрос представителями Экспедиционного корпуса Корё». После этого его подвергли беглому медицинскому осмотру: измерили температуру, артериальное давление, пульс, проверили состояние желудочно-кишечного тракта и работу сердца — убедиться, что Омура сможет выдержать допрос с пристрастием. Важно было не допустить смерти допрашиваемого до того, как он передаст всю интересующую информацию.

Как только Омура подписал расписку, полицейские-японцы немедленно покинули комнату. Оставшись один на один с корейцами, Омура несколько сник и поинтересовался, не будет ли ему предоставлен переводчик. Чхве на это ответил на ломаном японском, что для проведения эффективного допроса знание языка, разумеется, является обязательным. Омура немного успокоился и улыбнулся. «Вот человек, — подумал Чхве, — который точно не знал ни дня нужды в своей жизни. Все, что ему сейчас остается, так это только улыбаться. Но скоро он разучится даже улыбаться».

Омуру провели в подвал гостиницы по пожарной лестнице. На тускло освещенной лестнице было холодно, воздух был пропитан пыльным запахом бетона. Из-за стены, что отделяла лестницу от автопарковки, доносились слабые стоны и всхлипывания. Каждый раз Омура останавливался и вопросительно смотрел на сопровождавших. Чхве вдруг почувствовал аромат жасмина. Этот разодетый человек перед своим арестом выбрал нежный, почти женственный парфюм. Лоб и щеки Омуры покрывал здоровый румянец, делая его моложе своих лет. Седые волосы разделены прямым пробором и приглажены. Ткань серого пиджака была гладкой, словно атлас, без единой складочки; запонки изготовлены из перламутра, а на пухлом безымянном пальце, напоминавшем банан, сверкало толстое обручальное кольцо. Черный циферблат наручных часов по окружности был инкрустирован драгоценными камнями. Подобными часами в Республике выплачивались взятки коррумпированным членам партии и чиновникам. Часы «Сейко» продавались в специализированных магазинах по баснословным ценам, но Чхве еще не видел таких, как у Омуры. Гостиная в доме Омуры напоминала интерьер королевского дворца. Солдатские ботинки Чхве полностью утонули в толстом пушистом ковре. В застекленных шкафах стояли многочисленные бутылки с виски и коньяками, о которых Чхве даже и не слышал, а в свете старинной люстры матового стекла поблескивали бесконечные ряды бокалов и рюмок самых разных размеров и форм. Чхве не мог отделаться от мысли, что стоящий перед ним человек пока и понятия не имеет о таких наказаниях, о такой боли, которая заставляет непроизвольно кричать, причем подвергающийся пыткам не осознает, что он орет во все горло.

Впереди группы двигался уоррент-офицер На Юн Хак. Он сбежал вниз по лестнице и постучал в стальную дверь, крикнув, что прибыл подследственный № 10. Дверь отворилась, и На жестом велел Омуре войти. Омура сделал несколько шагов и застыл как истукан. Помещение автопарковки на шестьдесят машиномест было превращено в тюрьму. Оно было разделено деревянными решетчатыми перегородками, укрепленными оцинкованным железом. В каждой импровизированной камере площадью два квадратных метра стояло ведро и было постелено одеяло. На момент появления Омуры в камерах уже сидели девять человек. Вдруг позади Омуры раздался какой-то звук, напоминавший собачий визг. Звук многократно отразился от бетонных стен и пола. Как выяснилось, одного из заключенных избивал охранник: что было мочи лупил по рукам несчастного плеткой, сделанной из свиных кишок с вплетенной медной проволокой.

Двигаться заключенным не разрешалось. За исключением времени, отпущенного на сон, прием пищи и оправку, все должны были неподвижно сидеть, скрестив под собой ноги, а руки держать на коленях. Через пару часов сидения в такой позе на бетонном получеловек начинает ощущать сильнейшую боль в суставах ног и в области ягодиц. Но стоило попытаться хоть немного изменить неудобное положение, как охранник свистком делал предупреждение; после двух предупреждений заключенный подвергался избиению свиной плеткой. От ударов кожа на руках лопалась, нередко дело оканчивалось переломом костей запястья.

Пять блоков с камерами шли параллельно друг другу, разделенные проходом шириной метр. В каждом блоке находилось от пятнадцати до двадцати камер-ячеек, перегороженных листами кровельного железа высотой чуть ниже человеческого роста. Сверху камеры не перекрывались. Перегородки крепились при помощи деревянных распорок, вмурованных в бетон, а сзади к конструкции приколачивался толстый фанерный лист. Двери висели на петлях и открывались ключом, освобождавшим шток замка. Одеяла в камерах были в половину своего нормального размера, то есть попросту разрезаны пополам. Подушек не предусматривалось. Заключенные носили только тонкие хлопчатобумажные халаты и резиновые шлепанцы.

В коридоре между блоками появилась шатающаяся фигура человека с поганым ведром в руке. Это был подследственный № 9, почти семидесятилетний старик по имени Оцука Сэйдзи. Он был юристом и работал на сеть преступных синдикатов: занимался отмыванием денег, консультировал по вопросам уклонения от уплаты налогов, сколотив на этом вполне приличное состояние. Оцуку арестовала команда Пака Ир Су. На старика возложили обязанность собирать все девять поганых ведер и опорожнять их в туалете за лифтом. После нескольких часов, проведенных в неудобной позе, его правое колено и лодыжка опухли и приобрели фиолетовый оттенок. Оцука подволакивал ногу и не мог нормально ходить. Из ведра нестерпимо воняло, и запах распространялся по всему помещению; охранник грозно орал, что, если содержимое выплеснется на пол, заключенный будет подтирать пол собственной одеждой. Оцука всхлипывал, словно ребенок, которого сильно отругали, его плечи тряслись, голова моталась из стороны в сторону, когда он вытирал слезы свободной рукой.

Рядом с запасным выходом стоял большой автобус. Сиденья в салоне были сняты, и теперь транспортное средство служило помещением для досмотра. Из окон открывался вид на камеры, и сразу становилось ясно, что сбежать отсюда практически невозможно.

При виде Чхве двое солдат вытянулись и поприветствовали его. Омура побледнел, но все еще старался держаться достойно. Ему приказали раздеться, осмотрели волосы, рот и заглянули в анус. Костюм-тройка, перламутровые запонки, обручальное кольцо, наручные часы и очки в черепаховой оправе были конфискованы. Затем ему объяснили, что любой акт неповиновения приведет лишь к тому, что его изобьют обученные тхэквондо и кёксульдо охранники. Повторный проступок повлечет более жесткое наказание. Наконец Омуре вручили его тюремную одежду — нестираный гостиничный халат, пропахший по́том и прочими человеческими выделениями. Лишившись очков, подслеповатый Омура долго не мог справиться с рукавами…

В течение одного дня все оставшиеся следы его прежнего положения должны были бесследно исчезнуть.

Чхве отпустил На в лагерь, чтобы тот приготовился к следующему рейду, назначенному на вторую половину дня. Сам капитан отправился в комнату, где проводились допросы. Некогда это помещение три на четыре метра служило административным офисом. Со стен свисали веревки и проволока, посередине стоял небольшой стол с прикрученными тисками и кузнечной наковальней. Рядом лежали вымазанные в крови плоскогубцы и молоток. Большую часть пола закрывал синий брезент. У стены стояли двое солдат, державшие в руках палки с потемневшими пятнами.

На нижнем этаже отеля содержались только подследственные. Заложники — все трудоспособные мужчины от пятнадцати лет и старше, включая сотрудников отеля и некоторых водителей отъятых Девятьсот седьмым батальоном машин, — размещались на двадцать втором этаже. Солдаты вывели весь транспорт с автостоянки на этаже В2 в лагерь, оставив на месте только автобус. Надзиратели вскоре стали называть номера для заложников гостевыми комнатами, а камеры для подследственных — административным центром, так в Республике официально именовались исправительные лагеря.

Чхве сменил камуфляж на зеленую полевую форму с повязкой на правом рукаве, означавшей служащего Специальной полиции. При виде начальства солдаты вытянулись в струнку. Достоинства Чхве были хорошо известны всем служащим Девятьсот седьмого батальона. В капитаны он был произведен после захвата «Фукуока Доум». К нему относились почти что с благоговением, так как, в отличие от большинства солдат ЭКК, он действительно участвовал в боевых действиях. В 1995 году Чхве и его товарищи перешли границу с Южной Кореей, где убили несколько солдат марионеточного режима и гражданских. В 1998‑м он участвовал в вооруженном конфликте на необитаемом острове в заливе Кёнги.

И все же главным его достоинством был не послужной список, а способность принимать быстрые решения. Такой опыт включал в себя формирование у подчиненных привычки немедленно выполнять приказы: упасть на землю, открыть огонь из положения лежа, перезарядиться, изменить направление движения и снова упасть лицом в грязь… Иногда муштра продолжалась по два дня, с двухчасовым перерывом на отдых. Накопившаяся усталость может сыграть с человеком злую шутку: он просто перестанет адекватно реагировать на изменяющуюся ситуацию. Например, забудет поменять прицел, не рассчитает количество оставшихся боеприпасов, потеряет из поля зрения противника, не сможет правильно указать свое местоположение или, чего доброго, откроет огонь по своим. Но ни с самим Чхве, ни с его подчиненными такого произойти не могло. Подготовка по мгновенному реагированию была важной частью общей подготовки для Сил специальных операций. Последовательность действий отрабатывалась до полного автоматизма. Солдат спецназа должен был превратить себя в высокоточный, доведенный до совершенства инструмент и быть готовым выполнить любой приказ в любое время дня и ночи, в любой обстановке и при любых погодных условиях.

Войдя в помещение, Чхве спросил лейтенанта Ли Су Ира, ответственного за полицейское расследование, сообщил ли подследственный № 6 имена управляющих активами и владельцев банковских счетов. Ли был родом из Сепона, что в провинции Кангвон, расположенной неподалеку от демилитаризованной зоны. В 2008 году он был переведен из Штаба обороны в Девятьсот седьмой батальон. Ему было двадцать семь лет, и в своих очках без оправы он походил на школьника, хотя в его личном деле было указано, что Ли полтора года числился командиром снайперского взвода в демилитаризованной зоне. Кроме того, Ли был специалистом по допросам вражеских шпионов и политических преступников. Он сообщил Чхве, что с подследственным № 6 все закончено, а подследственный № 7 уже согласился на сотрудничество по конфискации его активов. С этими словами Ли указал на человека с черными от порошка для снятия отпечатков пальцами, сидящего на стуле. К заключенным обращались не по имени, а по присвоенному каждому номеру, для того чтобы лишить их идентичности и пресечь в корне всякую способность к сопротивлению.

Номер 7 ранее занимался незаконным вывозом отходов. Он был крепкого телосложения, настоящий громила, но с того момента, как его доставили в административный центр, надели грязный гостиничный халат и дали пообщаться полчаса с охранниками, он стал тише воды ниже травы, как, впрочем, все, кому не посчастли вилось попасть на допрос к ЭКК. Номер 7 пытался подписать необходимые бумаги, но, поскольку кожа на его руках почти слезла от побоев, он не мог нормально держать перо. Активы, которые он добровольно передавал Экспедиционному корпусу, были размещены на различных счетах (более девяноста миллионов иен на одном и тридцать миллионов долларов на другом), плюс к этому почти миллиард иен, размещенных в акциях, банковских долговых обязательствах и вложенных в коллекцию антиквариата, куда входили старинные мечи, фарфор и древние свитки.

Заместитель командующего Ли Ху Чоль решил, что в связи с юридическими трудностями недвижимость заключенного не будет подвергнута конфискации. Кроме того, учитывая сложившееся в Японии общественное мнение, от наказания будут освобождены и его родственники. Последнее обстоятельство особенно мучило Чхве, поскольку в Республике действовало правило, согласно которому ответственность распространялась на три поколения семьи преступника. Однако полковник Хан Сон Чин, как и его заместитель, настаивали на том, что коль скоро японцы не принимают подобную практику и считают ее ретроградной, то введение такого правила может вызвать ненужную враждебность местного населения по отношению к силам Экспедиционного корпуса. Чхве и Ким Хак Су высказали свои возражения на сей счет, но командующий остался непреклонен. Главной целью принципа ответственности трех поколений являлось не просто стремление наложить коллективное наказание и укрепить систему управления через страх, а все-таки заставить уважать и понимать всю важность родовых связей. Но Чвхе никак не мог понять, почему Экспедиционный корпус должен был принимать в расчет чувства побежденных.

Подследственный № 6 тем временем получил медицинскую помощь — ему перевязали раздавленный тисками палец. Он был корейцем по происхождению, входил в Чхонрён и занимался изготовлением и продажей поддельных дамских сумочек европейских брендов. Перед ревальвацией северокорейской валюты он провел несколько спекулятивных сделок и теперь обвинялся в уклонении от уплаты налогов. Во время ареста в своей шикарной квартире он назвал имя одного из высокопоставленных членов Трудовой партии и угрожающе спросил, понимают ли корейские полицейские, что с ними будет после его задержания? Так как имя партийного функционера было у всех на слуху, сотрудники спецподразделения заколебались. Но Чхве Хён Ир подошел к нему и без лишних слов ударил в плечо, сломав при этом ключицу. За это Чхве получил выговор от заместителя командующего Ли Ху Чоля, поскольку Специальной полиции, которая работала совместно с полицией Фукуоки (полицейские из префектуры предоставляли им свои броневики, водителей и десять офицеров сопровождения), предписывалось воздерживаться от применения силы, за исключением случаев необходимой самообороны.

В целом Чхве был согласен с тем, что применение физической силы нужно свести к минимуму, но ему претила сама идея совместной работы с японской полицией. Его дед по материнской линии был убит японцами во время оккупации полуострова. Нет никакого смысла привлекать к операциям полицейских из префектуры, считал он. Лейтенант Пак Мён объяснил ему, что участие местных полицейских страхует силы Экспедиционного корпуса от нападения со стороны Сил самообороны или американских военных. Кроме того, уж коль скоро за проведение арестов отвечают японские власти, то это должно продемонстрировать японской общественности, насколько серьезно силы ЭКК относятся к установлению «взаимовыгодных отношений».

Чхве пришлось извиниться перед командующим за применение силы, но в глубине души он все равно был недоволен такой политикой. После того как Фукуока фактически сдалась им, местную полицию следовало распустить, а самих полицейских подвергнуть репрессиям. Его бабушка часто рассказывала о событиях 15 августа сорок пятого года. Первое, что сделали освобожденные патриоты Кореи, — напали на полицейские участки и начали убивать японских офицеров. Местное отделение штурмовала вся деревня, вооружившись сельскохозяйственными орудиями и распевая революционные песни. Полицейских рассматривали как агентов империализма и угнетателей народных масс. Чхве с самого детства говорили, что японские полицейские еще хуже, чем южные корейцы, представители марионеточного режима, и американцы, которые ими управляли. Полиция для него символизировала Японию. И теперь он вынужден сотрудничать с ними!

Убедившись, что допросы идут своим чередом, Чхве поднялся по аварийной лестнице. Через двадцать минут, в тринадцать ноль-ноль, он должен был возглавить очередной рейд Корпуса. Снизу, из административного центра, донесся чей-то вопль. «Дурак, — подумал Чхве. — Чего орать? Крик все равно не облегчит боль». Он вспомнил первые тренировки по кёксульдо в свою бытность рекрутом в Девятьсот седьмом батальоне. Новобранцы постоянно стонали и скулили после упражнений с наполненными бобами ведрами, но его собственный путь заключался в том, чтобы молча выносить испытания. В конечном счете страдание должно превратиться в силу.

Чхве родился в деревне неподалеку от города Чхунчхон в провинции Канвондо. Родители выращивали овощи на участке, что выходил прямо на море. Дед по отцовской линии был героем Освободительной войны и служил в части противовоздушной обороны столицы. Родители состояли на хорошем счету, вследствие чего партия предоставила им дом, в котором во время оккупации жили японские военные. Это было единственное строение во всей деревне с черепичной крышей.

Ниже по реке, за околицей деревни, в месте, куда едва попадали солнечные лучи, был устроено поселение для «нежелательных». Их было человек триста, и все они жили в бараках, крытых жестью. Воняло оттуда хуже, чем из зверинца. «Нежелательным» полагался самый мизерный продовольственный паек, а о каком-либо медицинском обслуживании не было даже и речи. И дети, и взрослые, почти голые, сидели, подпирая стены своих темных жилищ без дверей, и молча смотрели на улицу. Выглядели они робкими и анемичными, но едва ли какое преступление совершалось без их участия. Однажды — Чхве тогда только исполнилось двенадцать лет — они украли телефонный кабель. Один из воров, опасаясь, что Чхве доложит об этом властям, ударил его по голове каким-то тяжелым предметом, едва не убив. Через некоторое время преступника и его брата поймали и расстреляли на городской площади. Чхве присутствовал на экзекуции и нашел действо весьма волнующим. Стреляли с близкого расстояния, и выпущенные пули тут же разнесли на куски головы осужденных. Чхве искренне поразился контрасту силы металлических пуль и мягкости человеческого тела. Как только рассеялся дым, руководивший казнью офицер приказал собравшимся забросать трупы камнями. Многие отступили при виде расколотых пулями голов, но Чхве нетерпеливо шагнул вперед. Он бросил камень размером с кулак в одного из расстрелянных и подивился тому, что голова трупа затряслась, словно живая, когда камень ударился об остатки черепа.

Чхве окончил школу и поступил на военную службу. Он оказался настолько одаренным, что его определили в Девятьсот седьмой батальон. В шестнадцать лет он имел рост метр восемьдесят и прекрасно владел приемами тхэквондо, которым обучил его отец. Начальная военная подготовка далась ему сравнительно легко, поскольку в школе он занимался плаванием и был в хорошей форме. И родители, и партия учили его, что боль — это благо, что ее не следует избегать, а наоборот, желать скорейшего ее наступления. После первых упражнений по кёксульдо с его пальцев слезли ногти, и даже легкое дуновение заставляло вздрагивать от боли. Когда сняли бинты, он едва не упал в обморок. Но через некоторое время, словно по волшебству, боль пошла на убыль. После того как его направили в Университет имени Ким Чен Ира для обучения японскому языку и диверсионной деятельности, врач сказал Чхве, что в случае многократных повреждений одной и той же части тела организм начинает блокировать болевые импульсы.

В Народной армии учили, что в случае, когда в твой окоп влетает вражеская граната, первым делом солдат должен схватить ее и отбросить в сторону противника или в дренажный ров. Но если времени на это не остается, то оказавшийся ближе всех солдат обязан накрыть гранату своим телом для того, чтобы свести к минимуму потери личного состава, — в курс молодого бойца входили и такие упражнения на учебных болванках. Чхве не раз слышал истории о командирах взводов, которые во время конфликта с Южной Кореей закрывали своими телами солдат, действуя, как живой щит. В нагрудный карман униформы зашивался пакет с порохом. Для активации запала нужно было оттянуть клапан кармана — взрыв пороха гарантировал мгновенную смерть. Во время операции в заливе Кёнги все бойцы были снабжены такими устройствами; и теперь несколько офицеров ЭКК тоже вшили себе в карманы взрывпакеты. Для Чхве это означало все то же — в момент смерти боль должна была превратиться в силу.

Чхве направился к лейтенанту Чану По Су во временный командный центр. Ему был нужен список преступников, следственные материалы и ордера на арест. Помещения центра были сизыми от табачного дыма. Большинство из подчиненных полковника Хана являлись заядлыми курильщиками. Чхве вспомнил, что скоро в лагерь должны подвезти табачное довольствие. В Республике практически ни один мужчина не представлял себе жизни без табака. В провинции сигареты даже служили своеобразной валютой. С момента начала операции прошло два дня, но Корпус уже успел открыть счета в нескольких городских банках — не без помощи местных чиновников — от имени филантропических организаций и подставных фирм. Акции и облигации пяти задержанных Специальной полицией, которые согласились на конфискацию своего имущества, были конвертированы в ликвидные средства на сумму семьсот миллионов иен. Днем ранее сумму перевели в денежный эквивалент. Задача по переходу конфискованного имущества в собственность Экспедиционного корпуса Корё была поручена На Че Чону, опыт которого в части управления секретными фондами в зарубежных финансово-кредитных учреждениях оказался как нельзя кстати. Конфискованные активы перенаправлялись в иностранные банки, где конвертировались в ценные бумаги, затем переводились в другие банки, обналичивались и возвращались уже в виде «живых» денег.

Одной из первых закупок на вырученные деньги стало приобретение партии сигарет «Севен Старз». Когда шла разгрузка ящиков, из толпы бойцов ЭКК раздались радостные вопли, причем восторг выражали даже женщины, которые не курили. В Республике японские сигареты считались роскошью. Во всем Корпусе вряд ли нашелся хотя бы один человек, который когда-либо курил настоящие «Севен Старз». Конечно, в корейских городах можно было найти китайские подделки, но в провинции даже они были жутким дефицитом. Кроме того, один блок стоил столько, сколько человек зарабатывал за полгода. Заметив Чхве, Чан бросил ему блок, словно собаке кость.

— Я не смогу заплатить! — крикнул ему Чхве.

Чан подал ему зажженную сигарету и со смехом сказал:

— Ну, тогда будешь должен!

Солдаты ЭКК теперь получали жалованье в японских иенах, размер которого зависел от звания. Еда, обмундирование, материалы для изучения языка, ноутбуки и канцелярские принадлежности выдавались бесплатно. Алкоголь был запрещен за исключением особых случаев. Кроме того, солдатам не позволялось покидать захваченный район и посещать магазины, где продавались потребительские товары. Поэтому почти единственным, на что можно было тратить деньги, оставались сигареты. Понятное дело, некурящие женщины были в выигрыше.

В одном углу банкетного зала, служившего временным помещением штаба, Чхве услышал японскую речь. Служащие-японцы, одетые в костюмы серого или темно-синего цветов, занимались телефонными переговорами, просматривали или печатали документы. Это были работники мэрии, откомандированные их руководством. Восемь человек, включая одну женщину, прибыли в штаб два дня назад. В их задачу входила организация транспортного обслуживания, ведение переговоров с банковскими учреждениями, приобретение продуктов, сигарет, одежды и товаров медицинского назначения. Также японцы были обязаны обеспечить бесперебойную поставку топлива для нужд Экспедиционного корпуса и полицейских сил. Как работники, японцы оказались на удивление эффективными, способными решать вопросы коллективно. Они договорились с поставщиками о скидке на сигареты и нашли возможность приобрести партию риса по низкой цене. Рис долгое время хранился на складах фирмы-дистрибьютора, и его продали почти за бесценок. В соответствии с опубликованной декларацией о сотрудничестве офицерам и рядовым ЭКК были присвоены идентификационные номера, что фактически означало предоставление гражданства. Теперь корейцы могли открывать банковские счета и вести финансовую деятельность. Им не чинилось ни малейших бюрократических препятствий.

В отношениях с командованием Корпуса японцы проявили себя честными и надежными сотрудниками. В настоящий момент один из них разговаривал по телефону с представителем компании по вывозу отходов.

— Это совершенно безопасно! — говорил в трубку служащий на местном диалекте. — Рядом со мной сейчас находятся представители Корпуса Корё, и я могу вам гарантировать, что оплата ваших услуг будет произведена своевременно и в полном объеме.

Помимо прочего, японские чиновники оказывали бесценную помощь в выявлении преступного элемента в городе, используя свои должностные полномочия и личные связи для определения недобросовестных граждан, укрывающих неправедно полученные средства. Некоторые из чиновников утверждали, что строительство жилья для прибывающих ста двадцати тысяч корейцев послужит хорошим стимулом для экономического развития, а направление изъятых средств на оплату труда рабочих будет отличным способом легализации «грязных» денег.

Но отчего японцы так легко пошли на сотрудничество с оккупационными силами? Во время завтрака этот вопрос стал главной темой разговора. Чан высказал предположение, что такое поведение является неотъемлемой чертой их национального характера. Чхве, со своей стороны, опасался, что полная покорность воле северных корейцев не более чем уловка, чтобы усыпить их бдительность, а после взяться за оружие. Чо Су Ём говорил, что поведение японцев не является какой-либо национальной особенностью — почти все заложники рано или поздно начинают проявлять лояльность к захватившим их террористам. Он привел пример, когда во время ограбления банка заложницы буквально влюбились в налетчиков и впоследствии даже хотели выйти за них замуж. И в данном случае, говорил Чо, мы наблюдаем явление того же порядка. Когда человека ставят в экстремальные условия, он подсознательно проникается неким пиететом по отношению к своему мучителю.

— Ну а солдаты? — поинтересовался Чан.

— Солдат — совсем другое дело. У них есть устав и приказы офицеров.

Чхве до сих пор не случалось присутствовать на такой дискуссии. Он ел рисовые колобки с консервированными сардинами и ощущал себя довольно странно. Его лицо покрыл румянец, сердце билось чаще обычного, однако он не чувствовал беспокойства. Скорее, ощущение походило на то, когда смотришь на новорожденного младенца.

— Я сейчас рассмеюсь, — откровенно признался Чхве сидящим с ним за столом.

— Что, воздух свободы подействовал? — улыбнулся Чо.

— В Республике мы не могли бы так спокойно обсуждать такие вещи, верно?

Дома были в ходу разговоры, в которых превозносились руководители страны и лично Великий Руководитель. А вот ведение свободных дискуссий не допускалось — из-за единственного слова можно было погубить и себя, и своих близких.

— Воздух свободы? — почесал голову Чхве. — Не знаю. Я еще не понял…

Чо и Чан рассмеялись и сказали, что сами еще не поняли.

— Сегодня займешься вот этим человеком, — сказал Чан, протягивая пакет документов, где были указаны имя, адрес, место работы и приложена фотография подозреваемого. Кроме того, к делу были приколоты карта района и ордер на арест.

Арестовать следовало Куцуту Синзаку, бывшего депутата собрания префектуры. Куцуте было шестьдесят лет, он жил в престижном доме и владел сетью магазинов, торговавших снаряжением для туризма и рыбалки. Однако доход ему приносил совсем другой бизнес — торговля наркотиками, редкими животными и органами для трансплантации. Куцута уже получил уведомление, в котором, помимо прочего, указывалось, что в случае попытки к бегству будут задержаны члены его семьи. При арестах еще ни один человек не попытался скрыться, даже получив известие о том, что за ним уже выехали. Помимо боязни за свои семьи, на людей сильное впечатление произвел трагический инцидент при аресте Маэзоно Ёсио. Кроме того, Корпус опубликовал указ, согласно которому к людям, укрывающим беглых преступников, будут применены строжайшие санкции.

Чхве проинформировали, что дома Куцуты нет — он отправился в ресторан «Ханазоно» — «Цветочный Сад», — который располагался в парке Охори. На втором этаже там были отдельные кабинеты, носившие названия различных цветов, и в одном из них — в «Анютиных глазках» — Куцута будет дожидаться полицейских. Видимо, бывший депутат опасался, что его девяностолетняя мать может умереть от инфаркта, если увидит в своем доме полицию. Идентификационный номер Куцуты был проверен, и выяснилось, что у него действительно есть больная престарелая мать, живущая в одной квартире с сыном. Ресторан же находился всего в паре минут ходьбы от дома.

— Мать… — пробормотал Чхве себе под нос.

Он уже принял решение арестовать Куцуту в ресторане, хотя этот вариант не вполне его устраивал — Чхве не любил неожиданностей. Но, узнав о тяжелом состоянии матери Куцуты, он не мог поступить иначе. Чан и Чо были полностью с ним согласны. В Республике для каждого мужчины мать являлась важнейшим человеком в жизни, и любое пренебрежение ею заслуживало всеобщего презрения.

Выходя из отеля, Чхве посмотрел на небо. Рано утром шел небольшой дождик, но теперь облака исчезли, и воздух был наполнен свежестью. Кратчайший путь от гостиницы до лагеря проходил от центрального выхода через широкую четырехполосную дорогу. Поскольку на захваченную территорию автомобили из города не заезжали, дорога была такой же пустынной, как улицы в ночном Пхеньяне. Чхве понимал, что опасность получить пулю от японского снайпера была минимальна, но все же перспектива идти по открытому пространству была не из приятных.

Обходя громаду стадиона, Чхве хорошо различал ровные ряды зеленых палаток, между которыми были вырыты дренажные канавы. Издали лагерь напоминал узор на одежде или тщательно прорисованную схему электрической сети. Палатки располагались подковой, внутри которой был большой павильон — командный центр лагеря, рядом с ним была оборудована площадка для общих собраний и построений, а чуть дальше — кантина с кухонными плитами и местами приема ищи, где свободные солдаты могли пообщаться друг с другом. У подножия лестницы, что вела от стадиона, дежурил часовой. На самом стадионе находились еще двенадцать человек, и несколько вооруженных людей занимали стратегически важные точки у торгового центра. Невероятно, чтобы всего девять коммандос могли захватить такую огромную площадь, но вид поднимавшихся к небу дымков из разных мест, наглядно свидетельствовал о свершившемся факте.

Участок земли, где разбили лагерь, прежде был парком. Там даже продолжали действовать питьевые фонтанчики — воду не отключали, так как трубопроводом пользовались отель, медицинский центр и стадион. Нельзя сказать, что местная вода была хороша на вкус, но зато ее не нужно было кипятить. Для Чхве чистая вода была решительным доказательством экономической мощи страны. Когда-то речка в его родной деревне изобиловала сомами, угрями и кожистыми черепахами. Вода была настолько прозрачна, что Чхве без труда различал водоросли на дне, а на вкус она была сладка, как нектар. Но потом — Чхве как раз оканчивал школу — в среднем течении реки построили цинковый завод. Через некоторое время в связи с экономическим крахом, нехваткой электроэнергии и отсутствием запасных частей для изношенной техники в реку попали токсичные сбросы. Появились жуткого вида рыбы-уроды и безголовые угри. Однако люди, жившие ниже по течению, продолжали есть рыбу и пить воду, и, как следствие, в окрестных деревнях стали рождаться горбатые, скрюченные дети. Жуткие болезни косили всех подряд. Вернувшись домой, Чхве наслушался от плачущей матери рассказов об ужасном конце несчастных — как от боли искажались лица, как на губах выступала пена, а изо рта вылетали воющие, леденящие душу звуки.

Лагерь был наполнен благоуханием кимчи, запахом острого перца и вяленой рыбы. То тут, то там поднимались дымки полевых кухонь. Судя по всему, недавно закончился обед. Очаги были сделаны из металлических канистр для масла, частично вмурованных в землю и обложенных камнями. Сверху помещались горшки, кастрюли и решетки для мяса и рыбы. На третий день быт устоялся, и запахи кухни лучше всего свидетельствовали об этом.

Молодые солдаты находились в веселом расположении духа.

— Эй, — крикнули Чхве из толпы, — может, вам помочь справиться с преступностью?

Чхве обернулся и увидел улыбающееся лицо капитана Хо Чи, командира Четвертой роты. Хо был врачом и экспертом в области химического оружия, причем доподлинно не было известно, снабжено ли его подразделение таковым.

— Ты что, хочешь лишить меня работы? — крикнул в ответ Чхве, и все вокруг засмеялись.

Чхве пересек лагерь и направился к палатке Специальной полиции, которая стояла между контрольно-пропускными пунктами «А» и «В». На морском ветру ткань палаток, заполонивших все пространство между отелем и стадионом, громко хлопала.

За военным городком возвышалось здание медицинского центра, напоминающее Детский дворец в Пхеньяне. По своей величине, а равно и по оснащенности медицинским оборудованием центр был лучшим лечебным учреждением на всем Кюсю. Из окон на Чхве смотрели бледные лица пациентов; некоторые из них сидели в креслах-каталках. Больные были одеты в плотные теплые куртки, напоминавшие русские телогрейки, широко распространенные в Республике. Корейские солдаты в лагере поголовно ходили в майках, а то и были обнажены до пояса. Для людей, которым на родине приходилось делать проруби, чтобы постирать белье, апрельская Фукуока, вероятно, представлялась южным курортом. Лейтенант Ким Хван Мок, служившая в отделе логистики и поставок, выдала сегодня утром всем солдатам новые футболки, носки и по две пары трусов. Приобрести около тысячи комплектов нижнего белья — непростая задача, но помогла мэрия Фукуоки, сделавшая заказ у владельца торгового центра, расположенного рядом со стадионом. Каждый комплект белья Gap был упакован в пакет, на котором было нанесено схематическое изображение майки или трусов. В Республике такие вещи носили только спортсмены-олимпийцы. Поначалу никто не рискнул первым вскрыть пакет. Солдаты смотрели на изображения трусов и маек, вертели упаковки в руках, но никто не понимал, что с ними делать. Ким пришлось несколько раз сказать, что выданное белье бойцы могут оставить себе насовсем, и только после этого молоденький солдат первым решился разорвать полиэтилен, достать майку и осторожно натянуть на себя. Когда он изумленно ощупывал ткань, на его лице играла совершенно детская улыбка. Его товарищи тоже стали рвать пакеты и облачаться в новое — белый круг ширился, словно налитое в чай молоко. Кто-то вслух заметил, что нежное прикосновение ткани напоминает материнские объятия.

На очередном собрании солдаты стали интересоваться, будет ли командование заказывать и другую одежду: американские штаны, например, рубашки с длинными и короткими рукавами, спортивную одежду, куртки, кроссовки и прочее. Ким Хак Су был категорически против. Да, соглашался он, северокорейская форма с точки зрения удобства далеко не лучший вариант: она не так хорошо впитывает пот и не защищает от холода. Кое-кто носил свою форму лет по двадцать, она бесконечно перешивалась, и заплаток было больше, чем «родной» ткани; обувь, хоть и прочная, была слишком тяжелая для повседневной носки. Но речь идет не о комфорте, настаивал Ким. Какой бы форма ни была, она должна в первую очередь олицетворять воинскую дисциплину, субординацию.

Продолжая свою мысль, Ким заговорил о беспрецедентной ситуации, сложившейся в Народной армии. Возможно, многие солдаты, а тем более солдаты привилегированных частей, не знали, что в девяностых годах в большинстве подразделений дисциплина сильно упала. Причиной тому стала нехватка продовольствия, изменения в системе званий и продвижения по службе, а еще — расширение спектра задач, стоявших перед армией. Руководство решило, что военнослужащим надлежит самостоятельно позаботиться о неосновных видах продовольствия. В результате этого решения в армии появились свои фермы и скотные дворы. Все, начиная от генералов и заканчивая младшими командирами, бо́льшую часть своего свободного времени проводили теперь в полях и на выгонах. Естественно, во время полевых работ военная форма уступила место рабочей одежде, на которой не было знаков отличия. Младшие по званию не всегда отдавали воинское приветствие при встрече со старшими офицерами, и это вошло в привычку. Вывод Ким сделал такой: военная форма создана в том числе и из соображений дисциплины, а ношение гражданской одежды в армии, в особенности джинсов, курток и кроссовок, только подорвет существующий порядок. Он не стал говорить о том, что полковник Хан, отдавший распоряжение о закупке нижнего белья, решил по прибытии основных сил сделать заказ местным производителям на пошив новой обуви и формы.

На контрольно-пропускном пункте «А» показался мусоровоз. Утром мэрия и организация, занимавшаяся утилизацией отходов, провели еще одно совещание и, вероятно, достигли соглашения о цене вопроса. Пятьсот человек производили огромное количество мусора, который пока сваливался на пустующем участке между отелем и рекой Хии. В лагере уже ощутимо пованивало, и в скором времени могла вспыхнуть какая-нибудь эпидемия. Охранник проверил документы водителя и бегло осмотрел автомобиль. Сколько диверсантов нужно затолкать в мусоровоз, чтобы захватить весь лагерь? Солдаты в лагере спали посменно, по шесть часов, и в любое время дня и ночи в строю оставалось около трехсот пятидесяти человек, способных отразить любую атаку. Опасаться ракетного или бомбового удара не имело смысла, так как рядом находился госпиталь, а с юга начинались жилые кварталы. Против вертолетов у ЭКК на вооружении были переносные комплексы «земля — воздух».

Впрочем, даже если японцы решились бы на атаку, любое перемещение войск заметили бы наблюдатели и незамедлительно предупредили лагерь, в этом случае часть солдат сразу же переместилась бы на территорию госпиталя и в жилую застройку.

Накануне центральные газеты опубликовали содержание разговора командующего Штабом американских войск в Японии и министра обороны США. Военные говорили о том, что в Фукуоке не проводится никаких военных операций, жертвы среди гражданских лиц отсутствуют, нет сообщений о случаях мародерства или насилия, общественный порядок поддерживается на должном уровне. Корреспондент написал, что такая оценка ситуации не всех устраивает в правительстве, ибо она не позволяет просить о военном вмешательстве со стороны американцев. Впрочем, никто из высших эшелонов власти не требовал громогласно привлечения Сил самообороны — на этом не настаивали даже правые.

Чхве проходил мимо командного пункта лагеря, когда увидел сидящих на земле семерых солдат. При виде офицера они вскочили на ноги. Лица всех семерых были красными, а на земле валялись три журнала. Чхве наклонился и поднял их. Журналы оказались японскими эротическими изданиями. Зная его характер, солдаты подобострастно вытянулись, кусая губы. Как выяснилось, эту макулатуру они взяли у владельцев захваченных автомобилей вскоре после прибытия в Ганносу.

Чхве перелистнул страницы: пара статей, кадры из мультфильмов… На странице с заголовком «Сисястые ученицы, выпуск пятый» была изображена улыбающаяся девушка с задранным выше обнаженной груди свитером. Подпись под снимком гласила: «Мисс В. Т., студентка второго курса университета, профессор которого получил в прошлом году престижную премию по химии, смело показала нам свои достоинства! Приносим извинения, профессор!» В Республике такого не могла себе позволить даже проститутка. В другом журнале была картинка с девицей, плескавшейся в морских волнах в чем мать родила. Название было «Бомба-идол!». Чхве нахмурился: он никак не мог понять, какое отношение бомба имеет к обнаженной женской груди. Так и не найдя ответа, он решил, что автор имел в виду ручные гранаты.

Оторвавшись от журналов, Чхве увидел, что вокруг уже собралась небольшая толпа. «Ну и как их теперь наказать?» — мелькнула мысль. Капитан был в растерянности. Дома только за один лишь факт обладания таким журналом человек мог отправиться в исправительный лагерь. Посоветоваться с Чо Су Ёмом? Вроде непедагогично… Избить их? Но тогда в лагере на неделю станет на семь солдат меньше — непозволительная роскошь. С другой стороны, нельзя не отреагировать, поскольку преступление должно быть наказано. В толпе он заметил Чхве На Ки из службы логистики и поставок и подозвал к себе. Уоррент-офицер вышел вперед и приложил руку к кепи.

— Вырвите семь голых теток и раздайте каждому по фотографии. И пусть держат их перед глазами!

Чхве На Ки с недоумевающим видом выполнил приказание. Провинившиеся выстроились в ряд и по команде вытянули перед собой руки с трепещущими на ветру обнаженными красотками, словно портрет Вождя на партийном собрании. Толпа любопытствующих все прибывала. Со стороны складывалось впечатление, будто все семеро читают поздравительные стихи.

— Пусть так стоят два часа! — рявкнул Чхве Хён Ир. — Не шевелиться и не отводить взгляд от фотографий!

Он повернулся к собравшимся и протянул им то, что осталось от журналов.

— Смотрите! — заорал он шарахнувшимся солдатам. — Взять и смотреть всем!

От зычного голоса Чхве, казалось, дрогнули даже палатки. Капитан изловчился и схватил попавшегося под руку бойца за шею:

— Смотри!

Насмерть перепуганный, он схватил журнал. Примеру солдата последовали двое его товарищей.

— Вы сейчас упали в выгребную яму, — произнес Чхве спокойно. — Эта гадость всегда наготове, чтобы развратить вас. Или вы хотите стоять так, как эти дураки? Вам все понятно? Не забывайте, что это так же опасно, как и наркотики! Многие из вас знают, что такое «сыворотка правды», когда вы учились вести себя при допросе. Так вот, то, что вы сейчас видите перед собой, не что иное, как тот же скополамин! Если вы будете слабы, он просочится в каждую клетку вашего мозга, как бы вы ни сопротивлялись! Стоит вам выйти из лагеря, и вы окажетесь по уши в дерьме! Но мы здесь для того, чтобы создать новую страну, и в наших душах не должно быть места для слабости. Если вы найдете что-нибудь подобное, что может разрушить душу, смело смотрите. Смотрите, понимая, что это и есть Япония! Это то зло, что течет вместо крови по жилам этого народа! Мы — солдаты непреклонного Девятьсот седьмого батальона! Мы не бежим зла, а смело смотрим ему в глаза!

С этими словами Чхве развернулся и двинулся дальше, оставив семерых наказанных на попечение уоррент-офицера.

Между контрольными пунктами «А» и «В» пролегал узкий пешеходный мост, у подножия которого располагался сторожевой пост на одного человека, закрытый со всех сторон мешками с песком и камуфляжной сетью. В нескольких метрах от поста размещалась палатка Специальной полиции. Чхве замедлил шаги и оглянулся: толпа постепенно расходилась, никто не смеялся. Семеро стояли, не выпуская из рук фотографий, окружив уоррент-офицера полукольцом. Чхве никак не мог избавиться от какого-то мрачного предчувствия. Подобное неизбежно будет повторяться, и дело совсем не в порнографии. Взять хотя бы новые майки — они не шли ни в какое сравнение с тем, что солдаты носили в Республике. И вода была совсем другой, и даже рис. Мир за пределами лагеря был преисполнен всем тем, что символизировали эти грязные картинки. В этом мире нет людей, подобных солдатам Корпуса. И какой эффект погружение в этот мир произведет на его людей, Чхве не мог представить.

Его напарник на сегодня Тхак Чоль Хван уже выстроил перед палаткой людей для предстоящего рейда. Тхак был родом из города Капсан, что в провинции Янгандо. Ему недавно исполнилось двадцать четыре года. Помимо него, Чхве должны были сопровождать еще четверо. Двадцатидвухлетний прапорщик На Юн Хак, снайпер, родился в городе Канге, провинция Чагандо. Остальные трое носили звание старшин. Сон Па У, родом из деревеньки у подножия горы Мёхянсан, проходил службу в химических войсках; пхеньянец Ким Кён Ку был боксером и готовился к участию в Олимпийских играх. Обоим было по двадцати одному году, а третий — Ким Хан Ёль, переведенный в Девятьсот седьмой батальон из ВВС, — был старше на год.

Для них это был уже восьмой рейд, но Чхве не позволял своим людям расслабляться. Какими бы опытными ни были бойцы, предстоящая операция предполагала серьезные риски. Бронетранспортеры у поста «А» уже завели двигатели. Когда Чхве увидел эту технику в первый раз, больше всего его поразили резиновые покрышки с шипами и глубоким рисунком на поверхности. В Народной армии, конечно же, тоже были бронетранспортеры, но шины, как правило, были сильно изношены. Местная полиция передала корейцам всего восемь машин, и половину из них решено было переоборудовать: прожекторы и громкоговорители сняли и вместо них установили спаренные 14,5‑миллиметровые пулеметы, 30‑миллиметровую автоматическую пушку, АГС‑17 и противотанковые установки А-4. Дизельное топливо для БТРов было зарезервировано на автозаправке, расположенной к югу от контрольно-пропускного пункта «С». Заправка с эмблемой в виде морского гребешка находилась рядом с консульством марионеточного режима — Южной Кореи. Из-за близости к зоне оккупации владелец заправки уже готов был свернуть дело, но мэрия уговорила его остаться, и теперь Корпус был обеспечен топливом в полной мере.

Тхак Чоль Хван проинформировал команду и сотрудников полиции о том, что подозреваемый будет взят под стражу в другом месте, не у себя дома. Японцы были крайне удивлены; чувствовалось, что нервы у них взвинчены до предела. Тхак сказал, что процедура задержания остается прежней, затем проверил личности водителей бронетранспортеров и сверился с картой парка Охори. В свободное от службы время Тхак настойчиво изучал японский язык при тусклом свете лампочек командного центра и со дня высадки в Фукуоке спал не более трех часов в сутки.

Полицейские забрались в броневик. Никто не разговаривал. Рядом с соседним броневиком кланялся репортер из «Асахи симбун», приветствуя Чхве. Вчера журналист опоздал к началу рейда и был отстранен от освещения событий. Но отдел пропаганды внял его просьбам и восстановил аккредитацию, учтя, что недисциплинированный писака представлял крупнейший печатный орган Японии.

Бронетранспортеры двинулись вперед, здание стадиона осталось по левую сторону. Стоявшие по периметру лагеря часовые помахали им на прощание. Зрелище выезжавшего на задание отряда, несомненно, поднимало боевой дух солдат.

Справа по ходу движения располагалась пятиэтажная стоянка для автомобилей амбулаторных больных, посещавших медицинский центр. Чо Су Ём уже дважды побывал там в сопровождении муниципального служащего. Руководство центра было заверено, что ЭКК не станет чинить препятствия деятельности лечебного учреждения и постарается обеспечить все возможное для дальнейшего сотрудничества. Когда встал вопрос о проверке автотранспорта, служащие центра обещали, что не допустят действий, направленные против сил Корпуса. Наш долг, сказали они, спасать жизни и помогать больным, а не содействовать распространению агрессии.

Напротив больницы размещался большой торговый центр. Чхве еще не успел побывать в нем, но в отделе поставок и логистики ему рассказали, что здание представляет собой сквозную галерею с великим множеством магазинов. В самой середине был просторный, словно спортивный зал, магазин игрушек. Ким Хван Мок призналась Чхве, что такое обилие товаров едва не свело ее с ума. Соберите все игрушки в Республике, сказала она, скривив губы, и все равно не заполните этот зал!

С позавчерашнего дня все магазины стояли закрытыми, однако теперь, за исключением пабов и ресторанов, снова заработали, хотя и открывались к середине дня. Многие из торгующих, прослышав о большом заказе нижнего белья для солдат ЭКК, захотели установить деловые контакты с Корпусом.

За комплексом, по правому борту, находился пропускной пункт «С». Команда остановилась для проверки. Вокруг громоздились бастионы из мешков с песком, откуда торчали жала пулеметов. Совсем рядом были служебные помещения, принадлежавшие консульствам марионеточного режима и Китая, но корейцы без лишних церемоний захватили их для своих нужд.

Конвой въехал в жилой массив. Бронетранспортеры миновали буддийский храм, парк, несколько домов, какие-то здания, напоминавшие общежития, хозяйственный магазин, аптеку, супермаркет — продуктовый магазин, работающий круглые сутки, что для корейцев было в диковинку, и, наконец, достигли конца улицы. Повернув налево, они оказались на широком проспекте, похожем на взлетно-посадочную полосу. Под проспектом проходила ветка метрополитена, которая, судя по всему, вела к аэропорту Фукуоки; мелькали названия станций. Помимо метро, действовали и автобусные маршруты; вообще, на улице было полно народу и машин. Но как только появились бронетранспортеры Специальной полиции, проспект словно замер в оцепенении. Корейцы не включали предупредительных сирен, но транспорт и так прижимался к тротуарам. Люди выходили из магазинов и глазели на боевые машины. Чхве заметил, что за конвоем следуют несколько человек на велосипедах, и некоторые даже умудрялись фотографировать. В небе неожиданно появился вертолет телекомпании. Чхве часто смотрел фильмы, посвященные Освободительной войне, и больше всего его воодушевляли сцены, где показывали офицеров корейской армии, проезжавших на джипах по улицам отвоеванных городов Южной Кореи. Студентом университета он наслаждался кадрами из нацистских хроник: грузовики с эсэсовцами или танки вермахта на площадях. Даже самого простого присутствия военных достаточно для того, чтобы полностью изменить вид города.

— Вы считаете, что местные жители одобряют ваши рейды? — спросил репортер из «Асахи».

Чхве поморщился — вопрос показался ему глупым. Он что, думает, силы Корпуса являются мирной делегацией, чем-то вроде гуманитарной миссии? Завоевателя никогда не интересует, одобряют ли его действия. Его дело — добиться наиболее эффективного контроля над ситуацией. Если сохранение жизни местного населения больше способствует достижению поставленной цели, то это можно назвать политикой. Если же нужно убивать — то, что ж, пусть будет так! Этот идиот пока еще был жив лишь потому, что любое убийство вызвало бы сейчас неодобрение международного сообщества и повлекло военное вмешательство дислоцированных на японских островах войск США. Чхве захотелось грубо осечь дурака-журналиста, сломать ему челюсть, но он сумел взять себя в руки и ответил вопросом на вопрос:

— А вы-то как сами считаете?

— Кёаку, — ответил газетчик.

Чхве не знал этого слова, но, прикинув в уме, понял, что это сочетание иероглифов «зло» и «сила», и слово это означает воротил преступного бизнеса. Казалось, журналист был убежден, что многие жители Фукуоки радовались незавидной судьбе этих людей.

Чхве повернулся к уоррент-офицеру, чтобы договориться об использовании во время операции мобильной связи, и репортер был вынужден закончить свой расспрос. Хотя Чхве так и не ответил ему по существу, он принялся делать пометки в записной книжке. Вид у него был, как у школьника, впервые оказавшегося на пикнике. Отложив свой блокнот, репортер схватился за пристяжной ремень и с отсутствующей ухмылкой стал смотреть на улицу через бойницу в корпусе. «Экая дубина!» — в сердцах подумал Чхве. Он, конечно, слышал, что «Асахи» — ведущий орган японской прессы, но не мог понять, зачем ему прислали этого идиота. Тем более что журналист ни слова не знал по-корейски. Вот его коллега, старший репортер из «Ниси Ниппон симбун», прекрасно владел корейским и, несмотря на то что выглядел совершенной деревенщиной, задавал очень острые вопросы: например, его интересовало юридическое обоснование арестов японских граждан. Пока не прибыло подкрепление из ста двадцати тысяч корейских солдат, ЭКК не имел возможности создать полноценное оккупационное правительство, и поэтому все вопросы относительно правовых основ для принятия тех или иных мер были преждевременны.

Репортер из «Ниси Ниппон симбун» участвовал в задержании подследственного № 2 — Маэзоно Ёсио. Приятель Маэзоно выскочил из дома с дробовиком в руках и ринулся в сторону оператора «Эн-эйч-кей», и Тхаку пришлось разнести голову вооруженному придурку выстрелами из автомата. После этого эпизода журналист «Ниси Ниппон» написал статью, в которой оправдывал действия корейского солдата, указав, что тот защищал жизнь японского гражданина. Материал был на пользу ЭКК, но все же в нем таилась потенциальная опасность. В конце статьи высказывалось мнение о том, что хотя подозреваемые, возможно, и нарушали закон, следует учитывать, какие именно юридические основания применялись при их задержании. (Опять эти основания!) Кроме того, журналист призывал общественность к непредвзятому подходу к личностям арестованного Маэзоно. В своих выводах газетчик ссылался на мнение посторонних лиц, однако в штабе Корпуса решили либо воздействовать на него силами отдела пропаганды, либо включить в список политически неблагожелательных элементов после высадки основных сил Корё.

Погода стояла прекрасная. Парк Охори был полон народу. Нежный ветерок нес по безоблачному небу запах цветов и щебетание птиц. Автостоянка была забита до отказа; в ее конце выстроились четыре туристических автобуса. Озеро, настолько большое, что с одного берега невозможно было различить другой, отражало солнечный свет; по его поверхности скользили стаи уток и лебедей. То там, то сям виднелись прогулочные лодки. Озеро опоясывали беговые дорожки, рядом находились детская площадка, Музей искусств и сад камней. Солнечный свет резал глаза, повсюду пестрели раскрытые зонтики. Несколько художников-любителей, вероятно, членов местного клуба, склонившись над своими мольбертами, изображали водную гладь и мост над ней.

Бронетранспортеры, миновав стоянку, сразу направились к зданию ресторана, где должен был находиться Куцута. Чуть поодаль за ними следовали несколько зевак на велосипедах. В небе стрекотал вертолет телевизионщиков.

При виде бронетранспортеров люди в парке пришли в замешательство. На первом этаже ресторана посетители повскакивали с мест; матери хватали детей. Официанты, казалось, прилипли к широким стеклам. Гулявшие в нерешительности остановились, художники-любители оторвались от этюдников. Каждый знал, что на бронетранспортерах приехали люди из Корпуса Корё для того, чтобы арестовать очередного преступника. И благодаря многократно транслировавшемуся новостному сюжету всем было хорошо известно, что накануне попытка ареста одного из подозреваемых в тяжких преступлениях окончилась стрельбой со смертельным исходом. Чхве все это очень не нравилось, так как паника могла привести к непредсказуемым последствиям.

Первым делом он передал по рации Тхаку, который находился в другом транспортере, чтобы тот сообщил через штаб в редакцию «Эн-эйч-кей» о срочном отзыве вертолета с журналистами. Затем Чхве приказал На Юн Хаку следовать за ним, и они оба вылезли из БТР. Зеваки вокруг оживленно переговаривались и, судя по всему, не собирались расходиться.

Чхве осмотрелся и выпрямился, ожидая, когда улетит вертолет с телевизионщиками. Как только звук лопастей стал затихать, он поприветствовал собравшихся на своем родном языке: «Анхён хэшхимникка!» — «Добрый день». Несколько человек невнятно отозвались. Чхве заложил руки за спину и подошел к группе живописцев-любителей. Их было около десятка, в основном пожилые люди. Один из рисовальщиков, бородатый, в коричневом кожаном пиджаке и берете, был у них, вероятно, главным.

— Хорошая погода! — заметил Чхве, стараясь не улыбаться, так как его улыбка могла напугать неподготовленного человека. — Я тоже люблю рисовать и писать красками. Красиво здесь, — добавил он торжественно. — Напоминает Корею, там тоже есть что-то похожее. У нас имеются и зоопарк, и ботанический сад. А по праздникам туда приезжают семьи с детьми.

Мужчина в берете объяснил ему, что это место называется парк Охори.

— О да, — кивнул Чхве и указал на середину озера. — Но какой длинный мост, не правда ли?

— Это не один мост, — отозвалась пожилая художница, не выпуская кисти из руки. — Это на самом деле, знаете ли, четыре небольших моста, и они соединяют три острова.

Художница перечислила Чхве названия каждого острова и моста. Другую руку она держала так, словно хотела прикрыть глаза от солнца. На женщине были мягкая широкая шляпа и легкая коричневая кофта.

— Спасибо вам, я понял, — сказал Чхве, заглянув в ее рисунок: плавающие по водной глади птицы. — Прошу прощения, но мне нужно идти, — добавил он, обращаясь ко всей группе.

Художники смотрели ему вслед, пока Чхве не дошел до своего бронетранспортера, затем снова вернулись к работе. Зеваки и посетители ресторана, с тревогой наблюдавшие за их разговором, вздохнули с облегчением.

Чхве дал приказ своей команде выходить. Тхаку он приказал ждать в другой машине. Чхве не сомневался, что его команда прекрасно справится с заданием без посторонней помощи. Пятеро японских полицейских двинулись вперед, Чхве и На шли позади них. Скорее всего, Куцута ждал их один, ведь он сам предложил арестовать его в ресторане, чтобы зря не травмировать больную мать.

Люди, которые в тот момент находились в парке, видимо, спокойно относились к проводимой операции. Репортер из «Асахи симбун» попросил включить его в состав команды, но Чхве отказал. Люк второго БТРа приоткрылся, и оттуда выглянул Тхак, провожая глазами своего начальника. Зеваки двинулись было вперед, толкая велосипеды, но бронетранспортеры закрыли обзор, и они стали перемещаться в сторону парковки.

Здание было довольно большим. Помимо ресторана, там размещались два магазина, в которых продавались сувениры, лапша и мороженое. Слева можно было видеть лодочную станцию. На некотором расстоянии от места событий все еще кружил вертолет «Эн-эйч-кей». Чхве обернулся — определенно, его что-то беспокоило. Он увидел выглядывавшего из бронетранспортера Тхака, насупившегося репортера из «Асахи» с камерой в руках, автобусы на стоянке… Число зевак выросло уже человек до ста. Что-то явно было не так, но что именно, Чхве не мог понять. Он вызвал по рации Тхака и сказал смотреть в оба. Лестница, ведущая на второй этаж, находилась слева. Чхве отворил двери и первыми пустил туда полицейских-японцев.

Войдя с улицы, полицейские попали в холл. Приватные кабинеты на втором этаже ресторана были доступны только по предварительной регистрации, и здесь было что-то вроде ресепшена. С потолка на толстой цепи свисала массивная люстра с лампочками-свечками. У стены стоял кожаный диван, далее помещался бар, открывавшийся только после обеда.

— Прошу сюда! — неожиданно раздался голос.

Чхве и На увидели человека в черном фраке, вероятно, официанта.

— Господин Куцута ждет вас, — добавил официант чуть дрогнувшим голосом.

Полицейские-японцы двинулись вверх. Перила деревянной лестницы поражали искусной резьбой. Стены пестрели фотографиями посещавших ресторан знаменитостей. Чхве бросился в глаза снимок, на котором была изображена некая пара в вечерних костюмах. Как гласила надпись, Генеральный консул Соединенных Штатов и его супруга. Действительно, к юго-западу от парка в районе элитной застройки располагалось консульство США. В настоящее время дипломаты и их охрана, состоявшая из бойцов морской пехоты, были уже эвакуированы в Токио.

Отряд достиг второго этажа, где находился разделенный на сектора зал с широким балконом, выходившим на озеро. От солнца столики на балконе прикрывали красочно расписанные зонты. Чхве и не знал, что здесь есть балкон. Пол в зале покрывал толстый ковер; посередине стоял стеклянный стол, окруженный кожаными креслами. Повсюду — горшки с цветами и комнатными растениями. Зеркала на стенах увеличивали объем помещения.

Официант указал на золоченую табличку с надписью «Анютины глазки» — это и была их цель. Один из полицейских постучал. Раздался голос: «Минуточку!» — и через мгновение дверь отворилась. В проеме появился небольшого роста человечек в коричневом пиджаке. На лбу его мигом выступил пот, и он начал нервно облизывать губы. Он избегал прямого зрительного контакта с кем бы то ни было. Официант, сопровождавший команду, к этому моменту испарился.

Кабинет был около сорока квадратных метров. Посреди, окруженный стульями, стоял стол из массива дуба, в углу — выложенная из кирпича печь. Дверь вела на балкон, за которым простиралось озеро. Казалось, что кабинет тонет в солнечном свете, а балкон парит в отраженных от воды лучах.

При виде Чхве Куцута растерял остатки самообладания и буквально упал на стул.

— Встать! — приказал полицейский-японец и стал зачитывать ордер на арест: — Куцута Синзаку, вы арестованы по обвинению в торговле наркотиками и незаконной торговле человеческими органами… — Закончив, он поднял Куцуту на ноги и достал наручники.

«Отчего при таком ярком свете не опустили шторы?» — промелькнула мысль в голове Чхве. В этот момент стекло лопнуло, и его осколки влетели внутрь кабинета. Чхве повернулся к окну и увидел катящийся по направлению к нему металлический цилиндр, похожий на банку лимонада. «Граната!» — пронзила догадка. Без всяких колебаний он бросился вперед, и в ту же секунду раздался оглушительный взрыв.

Чхве распластался на полу. Ему показалось, что в голове разом взвыло неисчислимое множество сирен. Блеск водной глади превратился в миллион ослепительных солнц, которые через мгновение заполнили все пространство вокруг. Больше Чхве ничего не видел. Он не чувствовал своего тела, не понимал в каком положении оно находится, не ощущал ни своих рук, ни головы. Ощущение пространства было полностью утрачено…

Чтобы окончательно не лишиться сознания, Чхве попробовал укусить кончик языка, но даже не понял, где у него язык, а где зубы. Тело превратилось в бесформенный комок плоти. «Это комната, где был Куцута… На нас совершено нападение…» Он хотел приказать На Юн Хаку, чтобы тот вызвал подкрепление, но не смог произнести ни слова. Да и был ли На рядом с ним?

Что-то прорывалось в его оглушенный мозг — нечетко и непонятно. Словно кто-то разговаривал на шумной строительной площадке. Кто-то кричал по-японски: «Спускайся!», но кто это был — непонятно. И еще одна мысль пришла к Чхве: почему он до сих пор жив, а не разлетелся кусками по всей комнате? Страшно воняло серой. Грохот, вспышка — в комнату явно бросили светошумовую гранату. Но зачем? Почему не бросили осколочную?

Послышалось сухое отрывистое стаккато пистолета-пулемета. Со всех сторон засвистели пули — должно быть, это отстреливался На. И снова послышались голоса: «Не стрелять! Они нужны живыми!»

Ну разумеется, это же четыре туристических автобуса с задернутыми занавесками! Чхве с самого начала чувствовал, что с ними что-то не так. Внутри располагались враги, спецназ или же солдаты Сил самообороны. Но разве в Силах самообороны используют светошумовые гранаты? До слуха Чхве доносились крики и стоны. Кто-то орал: «Не стреляйте!» Почему «не стреляйте»? Разве они не враги?

Он почувствовал, что его ощупывают. Снова раздалась оглушительная пальба, но уже издалека — вероятно, бой шел за пределами здания. Слышались выстрелы из штурмовых винтовок, стрекотали очереди, выпущенные из пистолетов-пулеметов; визжали пули, рикошетя от бетона и металла. Крики множества людей сливались в единый вой. Но что же произошло? Неужели Тхак вызвал подкрепление? Иначе справиться с четырьмя автобусами просто невозможно.

Стрельба не утихала, и Чхве стал слышать выстрелы более отчетливо. Кто-то отчаянно закричал, и следом послышался звук бьющегося стекла. Что-то громко жужжало, вероятно, это был вертолет.

Чхве услышал голос: «Берите его под мышки. Поднимайте. Быстрее!» Он понимал, что его пытаются поднять с пола, и вдруг ощутил ничем не передаваемую, страшную боль. Она пришла снаружи и просочилась в самый центр его существа, отчего все тело забилось в конвульсиях. Боль прошла по каждому его члену и сосредоточилась в одном месте. Сначала это место сжалось до размеров точки, но в следующий момент взорвалось миллионом ярчайших световых шаров, превратившихся в единое пространство, заполненное белым светом. Именно боль помогла Чхве ощутить очертания собственного тела. Он ощущал, как крошечный кусочек его плоти расширяется, выстреливая в разные стороны отростки, которые превращаются в голову, туловище, руки и ноги. Подобно ящерице, что обладает способностью отращивать утраченный хвост, Чхве почувствовал плечо, предплечье, запястье, кисть и, наконец, пальцы. Почувствовав пальцы, он попробовал сжать руку в кулак и пошевелить ею. Теперь он чувствовал бедра, колени, ступни. И откуда-то из моря белого света появилось первое видение — дрожащее, колеблющееся пятно.

Чхве попытался пошевелить правой рукой. Рука была какой-то скользкой, словно облитой маслом. В сияющей белизне стали появляться неясные тени. Тени двигались, и их становилось все больше и больше. Наконец, словно осадок в стакане, внизу его поля зрения появилось изображение. Чхве пошевелил пальцами, чтобы нащупать свой АК и «скорпион», но оружие исчезло. Голова раскалывалась, словно сквозь нее простреливали бесчисленные молнии. Чхве ничего не видел правым глазом, а левый давал картинку, какая получается, если смотреть через испорченный прибор ночного видения. На улице продолжались крики и стрельба. Кричали ли стрелявшие или же орали раненые — было решительно непонятно. Чхве понял, что его поднимают с пола и переворачивают на спину. Кожу на животе, казалось, сдирает кусками множество отточенных щепок. Чхве дернулся от боли и увидел перед собой овальную тень; от нее к нему что-то потянулось. Чхве широко открыл глаза, сначала левый, потом правый. Правый ничего не видел, а в левом была все те же водянистая мгла, которую прорезали вспышки молний, причинявшие острую боль. Он поднялся на ноги и увидел свой обгоревший до мяса живот и обугленные мышцы. Рядом с ним в луже крови плавало чье-то изрешеченное пулями тело. Чхве различил лишь обрывки синей униформы — неужели это На? Неподалеку валялось еще несколько трупов, но были это нападавшие или люди из его команды, он сказать не мог.

Его выволокли из комнаты. Вокруг виделись какие-то темные фигуры, не исчезавшие ни когда его тащили через зал, ни внизу около лестницы. Их было много, возможно, несколько десятков. Перед Чхве оказалось огромное зеркало, в котором, как ему показалось, существовало иное измерение. Чхве увидел человека, поддерживаемого двумя темными фигурами. Одежда на этом человеке висела лохмотьями, обнажив обугленный живот и сожженные гениталии. Но кто этот человек? Однажды Чхве посещал концентрационный лагерь в горной провинции Южный Хамгён в сопровождении члена Политбюро. По просьбе партийного товарища он убил заключенного в лагере политического преступника ударом в грудь.

— Вы известны своими навыками в кёксульдо, — сказал ему чиновник. — Так давайте же посмотрим на вас в деле!

Чхве увидел перед собой практически обнаженного человека — одежда его превратилась в лохмотья. Волосы на лобке сплошь были покрыты вшами. Отказ от выполнения просьбы или даже секундное замешательство, сами по себе, являлись преступлением.

— Эта тварь — предатель нашего дорогого Великого Руководителя! — объяснил ему член Политбюро, раскрасневшийся от выпитого вина. — Этот недочеловек не заслуживает лучшего отношения, чем обычный опарыш.

Чиновник засмеялся и добавил:

— Или вам по вкусу опарыши?

Это был первый случай, когда Чхве убивал человека голыми руками. Его тогда поразило, насколько горячим может быть человеческое тело. И теперь тот убитый им человек отражался перед ним в зеркале. Недочеловек, политический преступник. Он смотрел на Чхве и говорил, смеясь: «Мы с тобой — одно и то же. Посмотри на себя. Выбитый глаз, обожженный живот, обугленные яйца!»

Темные фигуры протащили его дальше, и видение в зеркале пропало.

— Нет! — закричал Чхве.

Он сложил кисть своей правой руки наподобие клинка и попытался ударить тех, кто держал его, при этом не переставая орать:

— Я не такой, как ты!

Фигура справа ослабила свою хватку, а та, что была слева, крикнула:

— Эй, ты чего там?

Под тем, что должно было быть головой, виднелось узкое бледное пятно, похожее на горло. Чхве изо всех оставшихся у него сил ударил туда стиснутыми пальцами. Послышался придушенный вой, словно издыхала собака. В горло Чхве не попал, но все же кончики его пальцев сделались теплыми и липкими. Тень отшатнулась от него, продолжая выть. Другая тень выкрикнула: «Ах ты ж с-сука!» — и выстрелила Чхве в колено.

Он стал оседать на пол. Но его снова подхватили под руки, и Чхве увидел впереди себя собственные ноги.

— Выносите его отсюда! Живо!

Правая нога Чхве вся была залита кровью и как-то неестественно согнута, но он все равно ничего не чувствовал. Единственное, что занимало его сейчас, — убил или нет он тень, что была слева? Если даже удар и не оказался смертельным, гортань точно должна быть повреждена. «Я — мужчина! — сказал сам себе Чхве. — Я не дерьмо».

Вертящийся перед его взором потолок сменило ясное небо. Чхве понял, что его вынесли на улицу. Стрельба вдруг прекратилась, словно по команде. Чхве ощутил движение воздуха от вертолетных лопастей и услышал тонкий, плаксивый голосок, будто выводящий траурный гимн. Окна второго этажа здания были полностью выбиты; повсюду валялись мертвые тела. На ветру развевались обрывки холстов и бумажных рисунков. К этому месту приближались четыре автобуса, и вместе с ними росло количество темных фигур. За автостоянкой Чхве увидел еще один полицейский бронетранспортер — значит, Тхаку удалось вызвать поддержку. БТР был оснащен тридцатимиллиметровой автоматической пушкой. Он проехал по валявшимся велосипедам, нещадно давя металлические рамы. Но почему прекратилась стрельба? Почему БТР не стреляет по автобусам? Именно туда его сейчас и несли темные фигуры. «Меня взяли в плен!» — промелькнула мысль. Можно ли пошевелить правой рукой? Карман со взрывпакетом вроде бы все еще на месте… А мертвый пленный врагу бесполезен. Чхве застонал и потянулся к груди, ища клапан кармана. Нащупав, вытащил запальный шнур и обмотал вокруг пальца. Потянув за него, Чхве вдруг увидел странное: собаку у ворот дома Маэзоно. Это была черная собака с лоснящейся шерстью, длинной мордой, тонкая и изящная. Почему именно она? Но все же какое красивое животное!

И Чхве изо всех сил дернул запальный шнур.

5. Духи-хранители

6 апреля 2011 года

Мори посмотрел на часы. Какого черта они до сих пор туг торчат? После полудня прошло уже шесть минут… Он и Тоёхара бросили свои велосипеды около магазина на углу в Одо, у западной оконечности моста Атаго. Ребята притаились в тени толстой бетонной колонны, что служила опорой моста, и наблюдали за территорией на восточной стороне, располагавшейся через реку вниз по проспекту Йокатопия. Феликс следил за полицейской командой и сообщил, что бойцы Корё направляются в Одо и к полудню прибудут к данчи — старому жилому кварталу с типовыми зданиями. Это означало, что конвой проедет мимо них через минуту.

Последние несколько дней Мори постоянно проводил наблюдения, поскольку у него было достаточно свободного времени и велосипед в придачу. Однако из всей группы Исихары к его донесениям никто особо не прислушивался. Тоёхара пошел в этот раз с ним. Потому что у него тоже был велик, а кроме того, он был обладателем бинокля, и сейчас он сжимал его так крепко, что фаланги пальцев побледнели.

Северокорейские войска разбили свой лагерь между высоким зданием отеля и стадионом «Фукуока Доум». Они называли себя Экспедиционным корпусом Корё, но в группе Исихары их все называли просто «корёйцами» — первым начал Андо, и всем понравилось. «Корёйцы» начали прямую трансляцию ежедневной получасовой программы на телеканале «Эн-эйч-кей Фукуока-ТВ». Программу вела новая ведущая, которая на этот раз беседовала с Чо Су Ёмом, тот курировал у «корёйцев» вопросы пропаганды. Чо, помимо прочего, заявил, что казармы для прибывающих подразделений будут возведены на незанятых участках в Одо и других местах района Ниси.

— Торги уже проведены, — сказал Чо, — и строительство начнется незамедлительно. Кроме того, — добавил он с улыбкой, — этот проект поможет восстановить экономику Фукуоки.

Чо также подчеркнул, что любой акт агрессии по отношению к прибывающим частям приведет к ответным мерам в Токио и других крупных городах Японии. Выпуск программы начался в половине девятого утра, и отделения «Эн-эйч-кей» по всему Кюсю провели его в прямом эфире. Однако руководство телекомпании рассматривало передачу исключительно как пропаганду, и все остальные отделения «Эн-эйч-кей», вне острова, ограничивались простым упоминанием о состоявшемся эфире в очередном ежедневном выпуске новостей.

Далее Чо разъяснил, какие обвинения предъявлены уже задержанным «преступникам», дал комментарии относительно стрельбы в Даймё 1-тёмэ и инцидента в парке Охори, с точки зрения ЭКК, а также пояснил видение ближайшего будущего. Корпус, сказал Чо, гарантирует свободу экономической деятельности, но особый приоритет будут иметь интересы простых трудящихся; он подверг критике политику японского правительства в части продолжения блокады бухты Хаката, поскольку эти действия существенно препятствуют торговле с такими важными партнерами, как Китай, Южная Корея и Тайвань. Чо выразил готовность командования Корпуса допустить в оккупированную зону инспекторов ООН «сразу же, как для этого наступит подходящее время». Также Чо пообещал, что вскоре в оккупированной зоне будут открыты южнокорейское, тайваньское, американское и другие консульства на основе принципа экстерриториальности в соответствии с международным правом.

Постоянные выступления Чо по телевидению сделали его самым известным среди «корёйцев». Особенную популярность он приобрел среди японских женщин, благодаря своей приятной внешности, красивому голосу и умению убедительно объяснять. Даже ведущая «Эн-эйч-кей» краснела каждый раз, когда он обращал на нее свой взор.

Когда Мори впервые увидел Чо по телевизору, он удивился тому, насколько обычный человек может отличаться от него самого. Мори весь состоял из округлых форм и внешностью напоминал сову. Его лицо было мягким и пухлым, словно свежеиспеченный хлеб, а его глаза, рот и нос были похожи на изюмины. Щеки Чо вполне могли подойти греческой статуе; кожа, покрывавшая его лицо, была настолько гладкой и тугой, что могла сойти за пластиковое покрытие. И, если взгляд Мори выражал столько же, сколько выражают камни, втоптанные во влажный песок, взгляд Чо был таким же ярким, как поверхность горных озер под безоблачным небом.

На текущий момент предполагалось, что сто двадцать тысяч прибывающих солдат будут расквартированы в Одо, а также в брошенных домах и здании бывшей начальной школы, расположенной по соседству. Северная часть Одо некогда была плотно заселена, но из-за кризиса и случившегося несколько лет назад сильного тайфуна жители оставили эти дома. Теперь местность представляла собой город-призрак. ЭКК выкупил эти кварталы у администрации Фукуоки и провел торги среди частных подрядчиков для повторного подключения водоснабжения, канализации, электроэнергии и газа. Работы должны были начаться в этот день, и теперь Мори с Тоёхарой ожидали прибытия инженерных частей «корёйцев».

Тоёхара со своим биноклем занял позицию на дальнем конце моста Атаго. Тоёхара был мускулистый парень с короткими конечностями и бритой наголо головой. Вообще, он представлял собой не тот тип человека, у которого можно было предположить наличие точных оптических приборов. Он так сильно прижимал бинокль к глазам, что со стороны казалось, будто он пытается вытянуть из своей головы две черные трубки. Бинокль был немецкого производства, огромный, из тех, которые обычно свисали с шеи германских генералов в старых военных фильмах. Металлические части потемнели от времени и покрылись патиной; кожаный футляр местами растрескался, а ремешок, судя по сращенным разноцветным полоскам кожи, пережил не один ремонт. Мори много раз хотелось попользоваться этим биноклем, но он не умел обращаться с ним. Мори даже понятия не имел, что такое «совместное пользование» или «делиться». Единственное, чем «поделился» с ним старший братец, когда Мори учился в средней школе, — это удар рукояткой ножа после убийства родителей. В приюте, куда Мори попал некоторое время спустя, тоже не знали такого понятия. Дети посильнее и любимчики нянек отбирали у остальных все игрушки и книги.

Засыпая или просто прикрывая глаза, чтобы отстраниться от окружающего мира, Мори видел одно из двух: либо общий зал в приюте, либо детскую площадку там же. В зале он видел других детей, играющих с видеоприставкой или конструктором, в то время как он сам сидел один, глядя в окно. На площадке Мори оставался под росшим на ней тополем, а остальные играли в тарелочки, пинали мяч или прыгали через веревочку. Мори всегда что-то отделяло от предметов для развлечения, будь то фрисби, конструктор или видеоигры. Это «что-то» было больше, нежели просто расстояние или преграда. А просить у кого-то что-нибудь взаймы или играть во что-то вместе было за гранью понимания Мори.

Тоёхара оторвал бинокль от лица. То ли из-за нервного напряжения, то ли из-за того, что он никогда не умел рассчитать свою силу, Тоёхара вечно хватался за предметы так, что его пальцы становились белыми как мел. Он заметил, что Мори смотрит на его бинокль, и сказал:

— Он сделан в Германии.

— Я знаю, — кивнул Мори.

Тоёхара сообщал Мори эту информацию уже в четвертый раз.

Мори полагал, что с этим старым биноклем связана какая-то история. Его всегда интересовали старинные вещи, и он любил читать об истории и древних культурах. Ему хотелось расспросить Тоёхару про бинокль, но он не знал, как подступиться к этому делу. Что нужно сделать? Спросить: «Какая классная вещь. Тебе кто-то подарил?» Или: «Выглядит довольно старым. Когда его сделали? Сильно ли увеличивает? Можно ли отсюда увидеть отель «Морской ястреб 41?» Подобные вопросы возникали в его голове один за другим, но сразу же смешивались в какую-то кашу. Он чувствовал, что стоит ему открыть рот, как весь энтузиазм сразу же испарится, от неуверенности в себе он спутается и не сможет даже закончить фразу. И Мори ни о чем не стал спрашивать…

Вообще он никогда толком не разговаривал с товарищем. В течение последних двух дней они вместе ездили за конвоями Специальной полиции, но, несмотря на все то, что им случилось увидеть, они почти не говорили друг с другом. А произошло многое, особенно накануне. Погибло множество народу, один из офицеров Корпуса подорвал себя, автоматическая пушка бронетранспортера огнем уничтожила четыре автобуса прямо у них на глазах. И тем не менее они едва обменялись парой слов за целый день. Разумеется, на месте было не до этого: вокруг свистели пули, было много суеты и криков, но они не стали обсуждать увиденное даже после того, как вернулись домой.

Тоёхара посмотрел на свой бинокль, затем на Мори и опять на бинокль. Когда он снова перевел взгляд на Мори, Мори подумал, что парень хочет дать ему посмотреть, но никак не решался задать вопрос. Тоёхара был на полголовы ниже Мори, который и сам-то не превышал метра шестидесяти пяти сантиметров, однако мышцы на широких плечах и груди парня буквально выпирали наружу, а руки и ноги были короткими и крепкими, словно бревна. Исихара называл Тоёхару Халком. Бритый наголо, он отличался повышенной волосатостью по всему остальному телу. Длинный черный ворс прорастал с затылка, из плеч, шеи, рос даже на фалангах пальцев рук и ног. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что у него совсем детское лицо, однако первым и единственным, что оставалось в памяти, были его телосложение и волосатость.

В детстве Тоёхара был хиленьким ребенком — он страдал от туберкулеза. Его родители жили в Токио, но воспитывался он в доме дедушки по отцовской линии в префектуре Сага, к юго-западу от Фукуоки. Дед Тоёхары происходил из высокопоставленного рода, проживавшего в вотчине Набэсимы[23], и служил почтмейстером. Он был весьма гордым человеком с мировоззрением эпохи феодализма. Тоёхара получил хорошее, хотя и строгое воспитание. Мальчика обучали кендо — искусству боя на мечах, — и однажды ему проломили голову деревянным мечом. В шестом классе он посмотрел сериал «Куоре: три тысячи лиг в поисках матери». Он решил, что для ребенка совершенно нормально, если он захочет разыскать свою маму. Приобрел билет и сел на поезд до Токио. Его поймали и отправили домой. На следующий день он снова сел на скоростной поезд, на этот раз прихватив с собой один из старинных самурайских мечей своего деда, что, по сути, было кражей. Первый же кондуктор, который попытался насильно высадить Тоёхару, был рассечен мечом. Тоёхара с некоторым трудом вытащил меч из тела и попытался обезглавить труп. Убив своего врага, человек должен отрубить ему голову и высоко поднять ее для всеобщего обозрения, чтобы провозгласить победу, — так, по крайней мере, следовало из самурайского кодекса, каковой Тоёхара благодаря своему деду знал назубок. Он одновременно уважал и ненавидел деда, которого называл Хлоп-Хлоп! И он полагал, что старик похвалит его, скажет, что он поступил правильно, убив своего оскорбителя, но судьба распорядилась иначе: ему никогда больше не пришлось разговаривать с дедом.

Ни разу Тоёхара не задавался вопросом, насколько актуальны дедушкины истории о воюющих государствах сегодня. До сих пор он никак не мог понять, почему то, что пятьсот лет назад было хорошо, вдруг превратилось во что-то плохое; почему один и тот же поступок, делающий человека героем на войне, в гражданской жизни делает его преступником. Впрочем, Мори тоже этого не понимал. Когда Тоёхара присоединился к группе Исихары, с ним был тот самый украденный из дедовской коллекции старинный меч.

Над проспектом Йокатопия набежали тучи, небо посерело. Прогноз погоды предсказывал необычно холодный ветер для начала апреля, но на Тоёхаре были лишь гавайка, хлопчатобумажные шорты и шлепанцы. Рубашка, расписанная красными, желтыми и зелеными черепами, была ему не по размеру: плечам было тесно, зато ее подол опускался ниже шорт, отчего костюм напоминал гавайскую одежду «муу-муу». Точно так же Тоёхара одевался даже зимой, но, несмотря на это, его руки и ноги оставались всегда теплыми. Мори носил синюю рубашку размера XL, джинсы с талией в сорок дюймов и черный нейлоновый пиджак, который тоже был ему не по размеру. Он купил его в магазине «Касии» за три тысячи иен, включая налог. Самый большой размер едва налез на него — Мори даже не смог застегнуться. Но он все же купил этот пиджак — потому что продавец сказал, что вещь прекрасно на нем сидит. При этом он отметил про себя, что проходящие по торговому залу покупатели при виде их с Тоёхарой шарахались в сторону.

Рокот в небе нарастал, и вскоре над крышей отеля «Морской ястреб» появился вертолет. На его бортах крупно значилось: «Эн-эйч-кей Фукуока». «Корёйцы» объявили, что будут сбивать любой вертолет над отелем, кроме машин «Эн-эйч-кей» и «Ниси симбун» — главной фукуокской газеты.

— Вот и они, — произнес Тоёхара, пряча бинокль в футляр.

Двигавшиеся по проспекту Йокатопия автомобили сразу же прижались к тротуару, чтобы уступить дорогу. Минуту назад заполненная машинами всех цветов и размеров трасса сделалась пустынной в обоих направлениях. Как только появлялись машины «корёйцев», в воздухе, казалось, повисало какое-то напряжение, подобное электрическому. Мори понравился тот момент, когда вооруженный спаренной пулеметной установкой бронетранспортер появился в том месте, где проспект делал небольшую извилину. За БТРом двигался микроавтобус, а за ним можно было различить второй транспортер. На почтительном расстоянии от конвоя в небе летел вертолет государственной телекомпании.

Тоёхара бросился к оставленному на автопарковке велосипеду и прыгнул в седло. Это был популярный у домохозяек тип с корзиной впереди и без верхней перекладины. Седло было слишком высоко для коротких ног Тоёхары, поэтому ему пришлось ехать стоя. Набрав скорость, велосипед начал раскачиваться — верхняя его часть качалась влево-вправо, нижняя, соответственно, в обратном направлении. Мори также вскочил на свою машину и направился следом за Тоёхарой. Ему очень хотелось поближе рассмотреть бронетранспортеры, но было бы лучше вернуться на складской комплекс до того, как «корёйцы» достигнут данчи, или типовой застройки. Данчи Одо находилось неподалеку от складов, занятых группой Исихары, и привлекать к себе лишнее внимание было глупо. Сегодня Такеи собирался раздать членам группы огнестрельное оружие. Кроме того, они должны были сообщить новости сразу после полудня. Мори все время думал о том, как возьмет в руки оружие, и гадал, что же ему достанется.

Такеи держал оружейный склад в подвале корпуса «G». Чтобы не засветиться, он при помощи четырех помощников — Канесиро, Хино, Ямады и Мори — под покровом ночи перенес весь арсенал в корпус «С». Такеи страдал одновременно от близорукости и дальнозоркости, да еще в придачу у него был астигматизм. Поскольку у него не было очков, а дверь тонула в ночной тьме, для того чтобы ее открыть, потребовалась целая вечность. О том, чтобы дать в руки кому-нибудь другому ключи от множества замков, какими была снабжена дверь, Такеи не допускал даже мысли. Внутренность корпуса «G», где ранее находился склад одежды, пахла пылью и плесенью. При каждом шаге вверх поднимались пыльные облачка и хлопковые волоконца. Пройдя несколько метров, аллергик Хино остановился, согнулся пополам и захрипел.

Оружие хранилось в дальней комнате подвала. Помещение по площади было не более тридцати квадратных метров. Стояла непроглядная темень, и Канесиро включил фонарик. У дальней от входа стены были сложены друг на друга дешевые чемоданы. Мори и Ямада стащили на пол один из них, и Такеи, дрожа от нетерпения, наклонился, чтобы открыть его.

— Смотрите! — воскликнул он. — Смотрите!

Внутри чемодана находились три металлических ящика и пять обернутых в промасленную бумагу свертка, каждый размером с книгу в твердом переплете.

— До сих пор меня так и прет от этого! — произнес Такеи.

Винтовочные ложи и стволы отливали серебром, а спусковые механизмы и прочие подвижные части были из темного металла. Мори затаил дыхание: он видел настоящее оружие впервые в жизни.

— Вау! — воскликнул Ямада, обнажив свои кроличьи зубы.

— Красиво! — вздохнул Хино и протянул руку, чтобы потрогать ствол, на Такеи шлепнул его по руке.

— Давайте все-таки начнем переносить их, — предложил Канесиро, но Такеи достал одну винтовку и стал разглядывать ее с мечтательным выражением лица. Затем он взглянул на товарищей с улыбкой Чеширского Кота. В колеблющемся свете фонаря она напоминала лежащий горизонтально полумесяц.

— Это, — произнес Такеи, не переставая улыбаться, — легендарная винтовка Драгунова!

Такеи в этом году исполнилось сорок восемь, и все знали об этом, хотя он красил волосы в темный цвет, чтобы выглядеть моложе. У него было совершенно невыразительное лицо, на котором было трудно сосредоточиться. Стоя у стены, он, казалось, растворялся на ее фоне. Он уже собирался укрепить прицел и вставить магазин, как Канесиро решительно заявил, что пора приниматься за дело. На первой ходке Такеи, Канесиро и Мори взялись нести металлические ящики, а Хино и Ямада достались промасленные свертки.

Мори ехал на велосипеде вдоль авеню Марина, затем продолжил путь через запущенный и унылый жилой район Тоёхама. Слева через дорогу располагалась начальная школа. Была только середина обеденного перерыва, но внезапно раздался школьный звонок (его мелодия «динь-дон-дан-дон» навевала ностальгию), и голос из громкоговорителя возвестил: «Внимание всем учащимся! Всем срочно вернуться в свои классы!»

Колыбельный звук звонка казался неуместным среди вызванной приближением конвоя ЭКК суеты. Большая часть учеников послушно направились по классам, но некоторые побежали к главным воротам, откуда открывался хороший вид на улицу. Прохожие начали привыкать к характерному звуку двигателей бронетранспортеров, и при их приближении уже никто не разбегался по сторонам.

Накануне в парке Охори погибло много людей. «Эн-эйч-кей» транслировало съемку бойни бесчисленное количество раз. Камеры снимали с высоты птичьего полета. Хотя в их объективы и попало несколько смертей, с земли Мори увидел куда больше ужасных вещей. Телевизионщики не дали кадры, на которых у людей отлетают конечности, раскалываются головы, и пули превращают тело ребенка в кровавое месиво. Но даже без этого на телезрителей выпуски новостей произвели огромное впечатление. Никому еще не приходилось видеть, как японцы падают, скошенные пулями, — разумеется, за исключением кадров документальных фильмов более чем полувековой давности. Удивительно, но городские власти так и не выдали каких-либо инструкций и рекомендаций. Они даже не предупредили, чтобы люди держались подальше от бронированных машин. По телевизору прозвучала рекомендация проявлять осторожность при возникновении каких-либо «потенциально опасных ситуаций», и на этом все. Даже школьное руководство никак не объяснило ученикам, почему они должны вернуться в классы при появлении конвоя. Вероятно, оповещения людей о том, что им не следует приближаться к колонне Специальной полиции, могли оказаться противоречивыми, и поэтому было решено отказаться от такого шага.

Как бы то ни было, из офисов, супермаркета, почтового отделения и окрестных магазинов на улицу спешили служащие и покупатели, чтобы поближе посмотреть на колонну. Люди выстроились на краю тротуаров, словно во время марафона или демонстрации. Некоторые курили, другие попивали из банок сок, кто-то оживленно общался с приятелями. Несмотря на вчерашнюю трагедию в парке Охори, никто не боялся полицейской колонны, потому что видели по телевизору, как развивались события. Всем было понятно, что именно там произошло и кто виновен в случившемся.

А произошло вот что. В самом начале второго часа дня два офицера Специальной полиции ЭКК и пятеро полицейских префектуры проникли в здание, чтобы произвести арест некоего преступника. Спустя несколько минут на втором этаже раздался громкий взрыв. Когда к зданию бросились четверо полицейских, со стороны автостоянки из припаркованных там туристических автобусов началась стрельба. Все это было заснято с вертолета «Эн-эйч-кей», да и свидетелей хватало: факт был в том, что первыми открыли огонь люди из Специальной штурмовой группы префектуры Осака, засевшие в автобусах, которые сыграли роль троянских коней. Одному из корейцев пуля попала в шею, и он рухнул на землю, словно марионетка с обрезанными нитками, обезглавленный выстрелом. Остальные трое открыли ответный огонь из винтовок и ручных пулеметов. Посетители парка в панике бросились кто куда. Срикошетившая пуля разбила окно ресторана. Посетители выбежали на улицу, причем некоторые из них сразу же оказались на линии огня. Упади они сразу на землю, хоть бы и в грязь, возможно, и остались бы невредимыми, но никто из них не имел ни малейшего понятия, что полагается делать, если ты попал в перестрелку.

Подоспевшее подкрепление ЭКК огнем из автоматической пушки полностью уничтожило автобусы с людьми из Штурмовой группы. Многие, оказавшиеся в тот момент в парке, — и среди них Мори, — инстинктивно бросились в сторону корейцев, укрываясь от огня своих же спецназовцев, которые палили, видимо, не слишком заботясь о возможных жертвах среди гражданских.

Сам по себе инцидент только послужил на руку Корпусу Корё. По иронии судьбы благодаря «упреждающим» действиям вырубленной Специальной штурмовой группы корейцы завоевали полное доверие местного населения. Теперь за их конвоями бегало огромное количество детей, а за арестами наблюдали целые толпы народу.

Экспедиционный корпус незамедлительно опубликовал официальное заявление относительно инцидента, предъявив претензии к японскому правительству и выразив протест против «непростительного акта неприкрытой агрессии», в результате которого был причинен серьезный вред гражданским лицам, сотрудникам полиции префектуры, а также служащим самого Корпуса. При этом в заявлении отмечалось, что ЭКК на этот — но только на этот — раз воздержится от принятия ответных мер. На пресс-конференции представители Корпуса заявили, что они не собираются применять каких-либо мер по отношению к гражданским лицам, которые не выступают против ЭКК.

Полицейское управление префектуры Осака также сделало вымученное заявление, в котором подчеркнуло, что намерение властей состояло в том, чтобы захватить кого-нибудь из офицеров ЭКК с целью получения от него оперативной информации. Эвакуация посетителей парка Охори, отметили чиновники, послужила бы предупреждением для Специальной полиции, но неожиданное появление еще одного подразделения ЭКК смешало планы, и бойцы Штурмовой группы потеряли контроль над ситуацией, особенно когда посетители парка в панике стали разбегаться в разные стороны.

Это заявление вызвало вал критики со стороны властей Фукуоки, средств массовой информации и экспертов, которые считали операцию «непродуманной». В итоге начальник полиции префектуры Осака и еще с десяток высокопоставленных должностных лиц приняли ответственность за провал операции на себя и подали в отставку.

Правительство Японии заявило, что операцию санкционировало и подготовило исключительно полицейское ведомство Осаки. Глава секретариата высказал мнение, что сама по себе идея взять в плен кого-то из офицеров Корё для последующего допроса была вполне разумной, но вот исполнение — из рук вон плохим.

Однако мало кто поверил, что полицейское агентство Осаки действовало в данном случае исключительно по собственному почину. СМИ и большая часть населения подозревали, что правительство заранее знало о готовящейся операции, а полицейские Осаки просто стали козлами отпущения. В бойне погибли сорок шесть гражданских лиц, из которых шестеро были детьми младше тринадцати лет. Только четверо выживших были обозначены, как «раненые». «Скорая помощь» прибыла слишком поздно, и многие из тех, кого еще можно было бы спасти, умерли от кровопотери или от болевого шока. При этом ни администрация Фукуоки, ни правительство Японии ничего не сказали относительно компенсации жертвам инцидента.

Тоёхара жал на полной скорости. Его зад мотался из стороны в сторону в такт педалям. Мори следовал за ним. У него был детский велосипед, но имеющиеся пять передач позволяли передвигаться весьма быстро. Когда Мори нашел его, конструкция представляла собой ржавый каркас с порванной цепью и без шин. Но Фукуда, Андо и Феликс были ребятами с золотыми руками, и они, разыскав недостающие запчасти, сделали для Мори полноценный велик. В округе было много брошенных велосипедов. Однажды Мори притащил один такой домой, чтобы подарить Ямаде, но обнаружилось, что тот совершенно не умеет им управлять.

На самом деле, наверное, половина людей из группы Исихары не умела ездить на велосипеде. Мори научился ездить, украв один со стоянки примерно за год до того, как его братец расправился с семьей. Ямада же никогда даже не садился в седло и не понимал, что езде нужно учиться. Многие взрослые люди забывают, как они учились кататься. Как правило, велосипед покупался им бабушками или дедушками к моменту поступления в детский сад. Друг или старший брат держали велик за седло, и будущий ездок падал снова и снова, прежде чем не осваивал премудрость до конца. Но родители Ямады вообще не интересовались им; у него не было ни братьев, ни сестер, ни друзей. Да, впрочем, ни у кого в группе Исихары не было детства в полном смысле этого слова. Никого родители не учили ездить на велосипеде, плавать или заниматься каким-либо иным видом спорта. Никто никогда не играл в футбол или во что-нибудь подобное.

Почти все дома, мимо которых проезжал Мори, пустовали. Район Тоёхама был одним из первых участков суши, которые удалось отвоевать у моря и которые быстро пришли в упадок после того, как экономические обстоятельства резко изменились. Как только разорился крупнейший торговый центр, район Тоёхама почти мгновенно пришел в запустение. Однотипные корпуса домов жались вместе, словно шашки на доске для игры го. Мори проехал мимо опрокинутой гипсовой статуи Девы Марии, стоявшей в огороженном садике; увидел старуху, которая в лифчике и трусах развешивала на веревке одежду для просушки; миновал груду пустых бутылок, высыпавшихся из переулка; на глаза ему попалась пустая бамбуковая птичья клетка, свисавшая с покореженного карниза; затем через разбитое окно показался семейный алтарь в глубине темной комнаты. Далее шла бетонная стена, сплошь покрытая разрисованными граффити порванными и разлохмаченными предвыборными плакатами; на земле валялся похожий на гигантский презерватив газовый баллон; на короткой привязи вертелась тощая собака; на пороге чьей-то квартиры валялась растоптанная коробка из-под молока, вся усеянная муравьями; искореженный почтовый ящик с неумело нарисованной на нем вагиной; дети на крыльце с книжкой комиксов; подростки, играющие в пятнашки чьей-то шапкой, и ругающаяся на них молодая женщина в желтых сандалиях… Он воочию видел все это, но из головы не выходили картины вчерашнего дня. Автобусы Штурмовой группы, разносимые в щепки автоматической пушкой бронетранспортера… Мори подумал, что было бы здорово, если бы подобное произошло где-нибудь здесь. От треска пулеметных очередей закладывало бы уши и заставляло сжиматься желудок. Он изобразил звуки стрельбы и представил, что пустые бутылки, собаку, детей и молодую женщину разносят на куски пули.

Тоёхара несколько раз повернул направо и налево, чтобы максимально сократить путь. Мори, приподняв зад, продолжал ехать напрямую и время от времени терял Тоёхару из виду. Так как улицы перекрещивались почти что под прямым углом, срезать у Тоёхары особо не получилось, и вскоре они с Мори встретились в одной точке. Мори прикинул, где сейчас должен быть конвой ЭКК. «Корёйцы» никогда не ездили на большой скорости, и их машины легко можно было догнать на велосипеде. Скорее всего, Специальная полиция пыталась изучить на практике план города, а также хотела избежать аварий на улицах.

ЭКК уделял большое внимание вопросам связи с общественностью, чтобы не вызывать недовольство местных жителей. Это не означало, конечно, что корейцы помогали вдовам и сиротам, переводили старушек через дорогу или убирали городские парки, но свой лагерь они содержали в безупречной чистоте и порядке, а также оставались неизменно вежливыми, чтобы сохранить свою моральную высоту и превосходство. Чо Су Ём всегда низко кланялся, появляясь перед телекамерами в начале ежедневных трансляций. Арестованные Специальной полицией «преступники» были богатыми и влиятельными людьми и большого сочувствия в народе не вызывали. И именно солдаты из Экспедиционного корпуса еще до прибытия «скорой помощи» отвезли раненых в медицинский центр. Также они собрали тела убитых, упаковали их в толстые пластиковые мешки и очистили землю от крови. В тот же вечер командующий ЭКК посетил раненых в больнице и преподнес каждому букет цветов.

На Мори большое впечатление произвел случай, произошедший в парке за несколько минут до взрыва. Корейский офицер со шрамом на лице подошел к группе пожилых людей, которые сидели за мольбертами около озера. Он поговорил с художниками, и Мори показалось, что общение офицера и стариков вышло весьма душевным, хоть в это и трудно было поверить. Но что странно, Мори никак не мог восстановить в памяти их разговор. Они действительно о чем-то говорили, но память Мори, который этот разговор слышал, была пуста. Вообще, его воспоминания о сражении в парке были фрагментарными и мимолетными, как фигура Тоёхары, мелькавшая в просветах между домов.

Впереди справа показался закрытый торговый центр. Слева на поросшем лесом склоне высокого холма стояло несколько синтоистских святилищ. Синохара обычно собирал там муравьев на корм своим ядовитым паукам и лягушкам. Между клиникой и начальной школой располагался супермаркет, куда Мори часто ходил вместе с Ямадой. Иногда они покупали сэндвичи и лимонад и отправлялись на север к морю, чтобы закусить, глядя на водную гладь. По дороге туда находились средняя школа и «Макдоналдс», где собирались байкеры из «Клана скорости». Дальше открывалась линия горизонта, и все поле зрения заполняло море.

Мори прекрасно знал местность и мог по памяти изобразить расположение всех улиц. Но его воспоминания о вчерашнем оставались разрозненными, состоявшими из отдельных изображений, которые внезапно вставали у него перед внутренним взором. Он видел старика в жилете из толстой пряжи, в которого попала разрывная пуля. Старик рисовал эскизы. Как только началась стрельба, он присел на землю, закрыл голову руками и заплакал как ребенок. Мимо него пробежал корейский солдат, чтобы укрыться в канаве. Пуля пролетела мимо солдата и попала в старика. Его живот раздулся на долю секунды, а затем из него хлынул дождь из крови и кишок. Когда Мори рассказал об увиденном, вернувшись домой, Такеи объяснил ему, что снайперы Штурмовой группы иногда используют пули с мягкой головкой, чтобы убивать наверняка. Кончик пули деформировался при ударе о тело и посылал через него ударную волну, которая разрывала внутренние органы и оставляла огромное выходное отверстие. Пуля вошла в спину старика по нисходящей траектории и вышла через пах. Из возникшего отверстия внизу живота вывалились измельченные куски кишечника, напоминавшие кровавые экскременты.

Тоёхара поставил свой велосипед у входа в корпус «С», вбежал внутрь и бросился вверх по лестнице. Мори последовал за ним. Они не стали пристегивать велосипеды цепью или прятать их, поскольку воры не заглядывали в пустынный район бывших складов. Мори совсем запыхался, но не испытывал каких-либо неприятных ощущений. Даже когда в приюте он пробежал марафонскую дистанцию, то не чувствовал боли. Разве что ноги начало сводить судорогой. В конце концов он и бежавший рядом Ямада упали в обморок от недостатка кислорода. Врач в приюте сказал, что у обоих, похоже, была одинаковая проблема, заключавшаяся в недостатке в организме специального вещества, которое стимулирует нервную систему передавать болевые импульсы. Узнав об этом, Мори и Ямада принялись экспериментировать: для начала они едва не задушили друг друга насмерть, потом принялись втыкать в тело английские булавки, щипаться и так далее. Кончилось тем, что об этом узнали служащие приюта и заставили их прекратить дальнейшие эксперименты. Мори мог ощущать жар и холод, и что-то похожее на боль в отдельных частях тела: например, когда у него болела голова или живот. Иногда, мучаясь бессонницей, он чувствовал однообразную пульсацию за глазными яблоками, — но и всё. Врачи утверждали, что вопрос заключается не в генетических проблемах, а скорее имеет психологический аспект, а это означало, что в любой момент организм может начать вырабатывать «болевые» метаболиты. Пока этого не случилось, предупредили они Мори, ему следовало внимательно следить за полученными серьезными ранами, чтобы не допустить нагноения.

Все уже собрались в «гостинке». Ребята были в восторге от предстоящей раздачи оружия. Прямо у дверей своего кабинета в качалке сидел Исихара; Канесиро, Фукуда и Такегучи стояли посреди комнаты — по-видимому, они только что закончили работать над новой взрывчаткой, которую называли «печеньками». Исихара выглядел сонным и неспешно листал потрепанный журнал с фотографиями какой-то порноактрисы. Когда вошел Мори, Ямада посмотрел на него сквозь очки в черной оправе и сказал:

— С возвращением!

Ямада сидел на ковре, сняв свои башмаки из черной кожи, в хлопковых, кремового цвета штанах, розовой рубашке и бежевом пиджаке.

Иногда у Ямады появлялась временная работа. Несмотря на экономический кризис, то тут, то там то и дело открывались массажные салоны или мини-отели для любовных встреч, и Ямада без особых проблем устраивался туда. Мори однажды пошел в массажный салон, где работал Ямада, соблазнившись обещанием бесплатного прохода. До закрытия заведения оставалось всего десять минут, однако Ямады не оказалось на стойке регистрации. Вышла пожилая китаянка, Мори сказал ей, что он друг Ямады. Китаянка отвела его в маленькую, слабо освещенную комнату, размером чуть побольше, чем кровать с пологом. На кровати лежал голый Ямада, весь намазанный маслом. В свете красной лампочки без абажура его спина казалась багровой. Увидев Мори, Ямада воскликнул: «A-а, ты все-таки пришел!» — и улыбнулся своей кроличьей улыбкой.

У Ямады было три костюма, которые он купил на деньги, заработанные на той или иной временной работе, и все три — бежевого цвета. Он утверждал, что один был итальянского пошива, но Мори-то знал, что костюм сшит в Гондурасе. Мори тоже иногда находил себе временную работу: упаковывать товар в картонные коробки или прохаживаться по улицам с рекламным щитом на груди и спине. Однажды ему предложили поработать в местном книжном магазине — эта работа оказалась лучшей из всех, так как у Мори появился беспрепятственный допуск к дешевым книгам.

Тоёхара доложил:

— Два бронеавтомобиля с пулеметами и автопушкой вот-вот должны прибыть в Одо.

Вышло так, что по телевизору именно в этот самый момент показывали движущиеся полицейские броневики. Они уже въехали в район Одо.

— Ага, значит, вы снова следили за ними? — произнес Исихара.

— Да.

Остальные смотрели на Мори и Тоёхару так, словно хотели сказать: «Ого, вы опять выслеживали "корёйцев"?» Никто не проявил большого интереса к тому, что ребята увидели накануне. Даже Ямада никак не отреагировал, услышав рассказ Мори. Правда, Мори не умел рассказывать истории, да и по телевизору круглые сутки крутили сюжет из парка. В равнодушном отношении Ямады Мори уловил что-то близкое себе самому. Ведь никто из них никогда не делился своими эмоциями с другими людьми. Когда дети испытывают печаль или счастье или впечатляются каким-нибудь фильмом или книгой, или вообще чем-нибудь красивым, они спешат поделиться этими впечатлениями с родителями и друзьями. Рассказывая о своем опыте и слушая рассказы о чужом, люди учатся делиться эмоциями. По крайней мере, именно так было сказано в книге, которую Мори нашел в приюте. Он точно не знал, что такое «делиться эмоциями», но был уверен, что ничего подобного с ним в жизни не случалось.

Мори вырос в новых кварталах на границе префектур Токио и Саитама. Его отец работал менеджером по продажам в агентстве недвижимости, головной офис которой находился в Токио. Через год после рождения Мори компания разорилась. Чтобы не потерять купленное в кредит жилье и продолжать оплачивать частный детский сад старшему брату Мори, отец устроился в деревообрабатывающую мастерскую, которую содержал его приятель. Однажды, работая на токарном станке, отец получил травму, в результате которой лишился указательного и среднего пальцев на левой руке. Отец был человеком молчаливым, но после этого случая совсем перестал разговаривать, а через некоторое время прекратил выходить из дома. После реабилитации в психиатрической клинике он получил работу в мясной лавке неподалеку от дома, где жарил мясные лепешки и крокеты. Почасовая оплата его труда составляла шестьсот восемьдесят иен. С самого детства Мори слышал от матери одно и то же: «Твой отец зарабатывает шестьсот восемьдесят иен в час». Поскольку семья не могла прожить на его заработок, мать Мори пошла работать в «МосБургер», и какое-то время у них на обед было мясо или чили-бургеры. Мори и его брат то и дело слышали от матери, что она, работая, стерла свою задницу до костей, зато теперь может устроить их обоих в частные школы. Амбиции насчет частных школ проистекали из того, что ее саму жестоко третировали одноклассники, когда она училась в государственной школе. Но Мори так и не смог поступить ни в одну частную школу, куда бы мать ни обращалась. Она все время плакала, говоря, что все ее жертвы и тяжелый труд пропали попусту. Отец, молчаливый как всегда, сидел за стаканом виски и смотрел в стену.

Мори пребывал в сомнениях. Если они настолько разрознены, смогут ли они бороться против общего врага? Когда Исихара обозначил врага, в каждом сразу взыграл боевой дух, но в связи с тем, что в группе отсутствовала иерархия, не было и никакого плана действий. Например, Мори или Ямада и оказались-то здесь потому, что тут никто не заставлял подчиняться приказам. Они решили дать бой Экспедиционному корпусу, но до этого было еще очень далеко. Никто не умел сотрудничать и делегировать права и обязанности. Даже у пяти сатанистов не было явного лидера, и уж тем более какого-либо конкретного плана; они просто придумали себе легенду и неуклонно придерживались ее, водя взрослых за нос.

«Сможет ли группа использовать комплекс приютивших их складов для нападений на «корёйцев»?» — задавался вопросом Мори. В кабинете Исихары было длинное окно, сквозь которое просматривалась часть района Одо, где вот-вот начнется обустройство казарм. Более тридцати многоквартирных домов, значительная часть которых стояла заброшенной. В домах оставались либо слишком бедные, чтобы куда-нибудь уехать, либо старые и немощные. Те, у кого не было ни друзей, ни родственников, умирали, и никто этого не замечал. Но ходили слухи, что, когда командующий Экспедиционным корпусом прибыл для осмотра зданий, он был сильно впечатлен: по его словам, брошенные квартиры настолько хороши, что в Пхеньяне в таких живут исключительно высокопоставленные служащие. Большинство квартир состояло из трех комнат и кухни, и в каждой могло поместиться около десяти солдат.

Мори склонялся к мысли, что идея атаковать лагерь «корёйцев» неосуществима. Прямое противостояние с ними было попросту невозможным. Как сказал по телевизору военный аналитик, автобусы, в которых находились люди Штурмовой группы, разнесли в щепки тридцатимиллиметровыми снарядами, выпущенными из автоматических пушек, то есть, по сути, огромных пулеметов. Мори видел, как корчились внутри разрываемые на части спецназовцы. Это походило на сцену со спецэффектами из голливудского фильма. Когда в автобусы попали первые снаряды, тяжелые машины покачнулись и подпрыгнули. А через минуту от них остались лишь обгорелые остовы.

Такеи, полгода проживший в террористическом лагере в Йемене, предложил несколько стратегий. Одна состояла в том, чтобы обстрелять лагерь «корёйцев» из минометов, хотя в арсенале Такеи не было никаких минометов. Другая заключалась в использовании противотанковых ракет, которыми можно было бы жахнуть по бронетранспортерам, но и ракет в наличии тоже не было. Канесиро осторожно заметил, что хорошая стратегия может считаться таковой, если предусматривает оружие, которое есть в наличии. Но Такеи возразил, что партизаны всегда захватывают оружие у противника и используют против него же. Однако никто такого не видел, и подтвердить свою правоту Такеи не удалось. Оставалось немногое: взрывчатка, что приготовили Фукуда и Такегучи, и то оружие, которое имелось в чемоданах самого Такеи.

— Такеи-сан, — сказал Канесиро, — просто раздайте свой чертов арсенал, ладно?

Канесиро сидел на большом диване и нетерпеливо хмурился. Казалось, Такеи хочет сделать из раздачи какое-то театральное представление. В нем были задействованы Тоёхара, Андо и пятеро сатанистов, которые поднялись на третий этаж и приготовились. Мори уселся на ковер рядом с Ямадой и другими. Остальные разместились на диване и в креслах.

— Да скажите им кто-нибудь, чтобы пошевелились! — не вытерпел Канесиро.

— Из трусов не выпрыгни от нетерпения! — цыкнул на него Исихара, на секунду оторвавшись от своей книжки.

Казалось, его совершенно не интересует предстоящее шоу. Но это было обманчивое впечатление: Исихара мог выглядеть смертельно скучающим, но в следующее мгновение полностью преображался. Для Мори он был сплошной загадкой.

Канесиро, нетерпеливо посматривавший на лестницу, был того же роста, что и Мори, но гораздо стройнее его — наверное, вдвое меньше по весу. У него было узкое лицо с маленькими глазками, маленьким носом и ртом. Мори дорого бы дал, будь у него самого такие же черты. Канесиро трудно было назвать красивым, но он отличался гармоничным сложением. От него исходила какая-то самодостаточность, позволявшая всегда оставаться в центре внимания. Он мало ел — лишь изредка можно было заметить, как нехотя что-то жует. Мори же постоянно дико комплексовал из-за своего совоподобного тела и рыхлой физиономии. Его отец был немного пухловат, но мать и старший брат оба были худыми. Даже после короткой пробежки Мори приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Он сипел и хрипел так громко, что учитель физкультуры дал ему прозвище Паровой Свисток.

— Я хотел бы уже получить свое оружие, — пробубнил себе под нос Хино.

— Интересно, что мне достанется? — отозвался Мацуяма.

— Хотелось бы что-то полегче, — заметил Феликс.

Вокруг Фукуды и Такегучи собралась небольшая группа, которой они рассказывали о своих «печеньках», поясняя по ходу, что оружие — оружием, но у них штучки более зрелищные. Бомбы были разных форм — круглые, овальные, треугольные и звездообразные, довольно маленькие по размеру — умещались на ладони. И они действительно выглядели, как печенье. Такегучи говорил, что бомбочки сделаны из гексогена, смешанного с пшеничной мукой, разрыхлителем, солью, жиром и водой. Они не взорвутся на открытом огне, так что их можно было даже положить в духовку.

— Что, еще и есть можно? — усмехнулся Татено.

— Нив коем случае, — важно ответил Такегучи. — Они чрезвычайно токсичны и могут вызвать приступ, наподобие эпилептического припадка.

Гексоген некогда принадлежал иракским военным. Затем он попал на черный рынок, люди Такеи упаковали его и под видом оливкового мыла отправили в Японию. Лаборатория Фукуды и Такегучи располагалась в подвале корпуса «Е» и по вполне понятным причинам была недоступна для остальных — да никто и не хотел приближаться к этому месту.

Даже обычно невозмутимый Ямада на этот раз выглядел возбужденным.

— Я никогда не стрелял даже из водяного пистолета! — кричал он, обнажая передние зубы и хохоча вместе с остальными. В своем возбуждении он напоминал кролика, который неожиданно обнаружил морковку и самку с течкой.

Хино и Татено тоже смеялись. Мори до этого не слышал, чтобы неразговорчивый Хино с его пустой, ничего не выражавшей физиономией, как у каменного бодхисаттвы, когда-либо смеялся.

Сам Мори испытал знакомое ощущение, о котором почти забыл со времени своего появления в Фукуоке, — он вдруг почувствовал себя в полном одиночестве. Все остальные хлопали друг друга по спинам, смеялись, говорили об оружии, но он, как ни старался, не мог заставить себя присоединиться к всеобщему веселью.

У него в памяти все еще оставались яркие воспоминания о парке Охори. Он видел отблески огня на окнах автобусов, слышал выстрелы автоматической пушки, от которых вздрагивала земля… Металлический осколок, упав в пруд, издал громкое шипение; пули, попадая в грунт, вздымали его вверх, и земля опадала, как дождь; в воздух взлетела оторванная детская рука… Все эти картины вспыхивали в его мозгу одна за другой. Одному корейцу пуля попала в правое плечо, но он тут же перебросил пистолет в левую и застрелил спецназовца, подбежавшего, чтобы добить его. Корейцы не кричали, не скрежетали зубами — они просто сражались со спокойным и бесстрастным видом рабочих на фабрике или людей, упаковывающих ящики. Да, нужно было побывать там, думал Мори, чтобы увидеть, как четко и слаженно действуют эти самые «корейцы»: как быстро меняют магазины своих пистолетов, как умело выбирают укрытия и прячутся в них. Простой просмотр по телевизору не дал бы такого полного впечатления.

Он смотрел на веселящуюся компанию, и ощущение дискомфорта только усиливалось. Мори пугали люди, объединенные общими эмоциями, но раньше он никогда не чувствовал так сильно своей отчужденности. Но, с другой стороны, раньше в их группе и не было такого единения. Обычно, если кто-то смотрел военный фильм или ужастик, прочие оставались равнодушными или же откровенно скучали. Оружие — настоящее оружие — имело притягательную силу для всех.

Винтовки, которые Мори таскал со склада, были куда как тяжелее, чем спелые арбузы, что ему пришлось разгружать на очередной временной работе пару недель назад. Когда Такеи распаковал пистолет и дал ему подержать, небольшой вроде бы предмет показался Мори тяжелее ноутбука, и он не смог удержать его на вытянутой руке более двух секунд.

Пистолет был не только тяжелым, но и незнакомым для Мори предметом. Он понимал, что не сможет справиться с ним, не говоря о том, чтобы стрелять из него. Вот солдаты Корё владели оружием безупречно, словно оно было естественное продолжение их рук. Едва закончилась стрельба в парке, Мори подобрал с земли сплющенную в комок пулю. Он несколько раз прижал ее к своему плечу, но все, что ему удалось, — это оставить на коже красноватый отпечаток. Мори не мог представить, как такой маленький кусочек металла пробивает плоть, рвет мышцы и кости и создает ударную волну, разрывающую внутренние органы. В парке Охори он понял, что пули только в фильмах заставляют людей вылетать через окна и все такое. Пули не подбрасывают людей в воздух — они прошивают тело с невероятной скоростью. Один из четырех офицеров Специальной полиции, бежавший к зданию ресторана на подмогу, был убит наповал, когда пуля пробила ему грудь и вышла через спину. Другой же, которому пуля угодила в плечо, нырнул в канаву, прицелился с левой руки и дважды с близкого расстояния выстрелил в голову японскому спецназовцу, который подбежал, намереваясь добить его. Все это произошло буквально в нескольких метрах от Мори, прятавшегося за корейским БТРом. Выстрелы прозвучали почти одновременно: ба-бах! Первая пуля срезала верхнюю часть черепа спецназовца, а вторая проделала отверстие в середине лица. Мгновение спецназовец оставался на ногах, слегка запрокинув голову, по которой лились кровь и ошметки мозгов. Он двинул нижней челюстью, как бы пытаясь что-то сказать, а потом рухнул на землю, сотрясаясь в смертельных конвульсиях.

Ямада рассказывал Синохаре о пистолетах и винтовках, которые Такеи дал ему подержать.

— Это насто-о-олько кру-у-уто! — говорил он, сверкая глазами и демонстрируя свою кроличью улыбку.

Мори не обижался на других за их веселье и возбуждение, просто у него возникло ощущение, будто он отделен от чего-то важного. Это было то чувство, которое он не мог сознательно рассеять. Еще в детстве на него опустился какой-то невидимый колпак, изолирующий его от остальных и лишавший возможности двигаться. Впервые это случилось в автобусе, который отвозил детей в садик. На Мори вдруг нахлынуло тревожное чувство, будто бы он один, отдельно от остальных. Он стал сомневаться, действительно ли он сидит в салоне. Это сомнение соединилось с его внутренним ощущением, словно одна деталь конструктора «Лего» с другой.

Тогда ему показалось, что это уже не ново, что чувство скрывалось внутри него, оно было похоже на смутное узнавание вроде того, что испытываешь при виде пейзажа, открывающегося из-за дерева после осенней бури. Он понимал, что его ощущения смехотворны — глупо сомневаться в том, что ты действительно сидишь в автобусе с другими детьми. Но потом он припомнил, что случилось однажды ночью, когда он пошел в туалет. Рядом находилось зеркало, и, когда Мори закончил свои дела и выключил свет, его отражение исчезло. Но ведь может же существовать какой-то переключатель, который способен сделать так, чтобы он, Мори, исчез из автобуса? Как бы то ни было, нельзя отрицать, что его отделил ото всех невидимый барьер, и этот барьер к тому же был невидим и для внешней реальности. Ощущение было просто ужасным. «Я на самом деле сижу с вами в автобусе? А вы действительно можете слышать мой голос и видеть меня или же только притворяетесь?» — хотел он спросить остальных, но побоялся, что его тут же отправят в дурдом.

Сердце Мори билось очень сильно. Он не испытывал ничего подобного с тех пор, как начал дружить с Ямадой и отправился с ним в Фукуоку. Почему это ощущение вернулось именно теперь? Он считал свое знакомство с Ямадой знаком судьбы. С Ямадой было легко — он казался каким-то менее уплощенным, чем остальные. Мори был полностью уверен, что если людей клонировать в пробирках, то конечным результатом выйдет что-то с лицом и телом, похожими на Ямаду. Кожа и мышцы у него были мягкими, податливыми, а на теле почти совсем не было волос. Мори вспомнил, как Ямада лежал голым в массажном кабинете и его спина блестела при тусклом свете лампочки без абажура. Если он потеряет его, то уже, наверное, не найдет себе нового друга. Да, можно вытатуировать кому-нибудь еще на плече Микки Мауса, но это будет совсем не то.

— Эй, Мори! — вдруг произнес Исихара, глядя прямо на него. — Эй, эвок!

Исихара, одетый во что-то наподобие льняной пижамы, раскачивался в своем кресле. Прозвище, которым он наградил Мори, было названием вымышленного племени из «Звездных войн». Исихара показал двухстраничный разворот журнала с порноактрисой, приподнял брови, пробормотал что-то загадочное вроде: «Слепой-слепой-слепой-слепой» — и расхохотался. На развороте актриса была запечатлена на четвереньках, с задранным вверх задом и наполовину погруженным в ее влагалище баклажаном. Исихара продолжал высоко держать журнал, как бы предлагая Мори получше его рассмотреть. Мори непонимающе уставился на фотку, а Исихара, ткнув пальцем в зад, скривился в гримасе: «Гемор, гемор, гемор, гемор», — видимо, поясняя, что у женщины геморрой. Все это выглядело настолько глупо, что Мори, забывшись, рассмеялся. И едва лишь первый смешок слетел с его губ, невидимый барьер отчуждения сразу же исчез. Конечно, Исихара не умел читать мысли, а просто выбрал Мори потому, что тот сидел ближе остальных. Но он не стал бы делиться своими шутками с Мори, если бы того не существовало, — и именно это соображение заставило раствориться невидимый барьер.

— А вот и мы! — крикнул Такеи с верхнего этажа. — Музыку, пожалуйста! Просто нажмите кнопку на плеере.

Синохара, стоявший рядом со стареньким «бумбоксом», последовал указанию, и в комнате раздались величественные звуки классической музыки.

— Вагнер, — на ухо Мори прошептал Феликс.

Такеи, обряженный в темно-синюю форму, стал медленно спускаться по лестнице. На нем были кожаные перчатки того же цвета, пуленепробиваемый жилет, с которого свисал треугольный гульфик для защиты паха, и наконец берцы. На локтях и коленях — гибкие прорезиненные вставки; к одной голени был прикреплен боевой нож, а поверх шерстяной лыжной полумаски был водружен шлем с радиогарнитурой. Куртка была слишком велика, а брюки мешковатыми, отчего Такеи больше походил на строителя, чем на спецназовца.

В руках он держал странного вида оружие, больше похожее на бластер из фантастического фильма. С виду оно напоминало прямоугольный кейс, к одной стороне которого была приделана пистолетная рукоятка, а к другой — оптический прицел. Где затвор, а где ствол — никто решительно не мог этого понять. Больше всего этот предмет напоминал не винтовку, а некий современный электронный музыкальный инструмент.

Такеи дошел до последней ступеньки, с видом благоговейного смирения отсчитывая шаги в такт мелодии Вагнера. Сойдя с лестницы, он повернулся к зрителям, выждал паузу и поклонился.

— Вот, — сказал он, — вот форма подразделения немецкого спецназа GSG‑9, или же подразделения пограничной охраны. Для соответствующего эффекта при демонстрации этого комплекта мы выбрали музыку великого композитора, которого больше всего любил сам Адольф Гитлер, — Рихарда Вагнера! Большое спасибо всем! А теперь позвольте обратить ваше внимание на эту красоту. Это прообраз будущего всех штурмовых винтовок, знаменитая «хеклер-кох G-11». Стреляет 4.73‑миллиметровыми патронами, короткими очередями по три выстрела. Делает невероятные две тысячи выстрелов в минуту! Синохара, дай, пожалуйста, следующий фрагмент. Да-да, правильно, нажми на клавишу «вперед».

Как только Синохара исполнил просьбу Такеи, тот снял шлем, шапку и перчатки. Вновь звучала классика.

— Чайковский, — на ухо Мори прошептал Феликс.

Такеи протянул правую руку в сторону лестницы, словно конферансье, приглашающий на сцену певицу, широко улыбнулся и произнес:

— Кондо, давай!.. Атепе-е-ерь — спецна-а-аз! Вау!

Сатанист Кондо спустился, обряженный в громоздкий, белого цвета комбинезон; у него было сразу три ствола. К комбинезону на груди, по плечам, запястьям и бедрам крепились ремни для фиксации.

— Он похож на мишленовского Бибендума, — произнес Окубо.

Все усмехнулись и кивнули. На плечах сатаниста болтались два АК, точь-в-точь похожие на тот, из которого солдат Корё разнес голову якудзе. Винтовка в руках выглядела куда внушительнее. Кондо, хоть и не маленький ростом, был каким-то хлипким, и тащить на себе все три ствола было для него непростой задачей.

— Посмотрите! — крикнул Такеи, указывая на пистолет в кобуре Кондо. — Да-да, вы не ошиблись, это же легендарный «Токарев»! Спасибо, спасибо! А костюм, который мы предлагаем вашему вниманию, является зимним маскхалатом советского спецназа, то есть сил специального назначения! А вот — о да, детка, да! — снайперская винтовка Драгунова! Она использует патроны семь шестьдесят два на пятьдесят четыре миллиметра. Всем большое спасибо! А вот это — автомат Калашникова, АК‑74. Второй автомат — АКМ, то есть модернизированный. В свое время на автомат Калашникова жаловались, что мощности патрона калибра пять сорок пять не хватает, чтобы эффективно поражать цель, поэтому и была разработана усовершенствованная модель, которая снаряжается патронами калибра семь шестьдесят два на магазин в тридцать девять зарядов, которые использовали еще два поколения назад. Йе, Кондо! Да не стой ты с раскрытым ртом! Вынь свой ТТ и возьми его на изготовку, будто собираешься стрелять!

Кондо вынул пистолет, подержал его в руках и простонал:

— Не могу! По-моему, он весит целую тонну!

Снайперская винтовка сползла с его руки, и, пока он пытался удержать ее за ствол, приклад уперся в пол.

— Кондо! Встань прямо и подними свое оружие! Это тебе не трость! Ты хоть представляешь, что за великолепная винтовка у тебя в руках?

— Зачем мне сразу три ствола? — скривился Кондо в ответ и попытался всучить оба автомата Хино.

— Нет-нет-нет! — закричал Такеи. — У нас есть только одна форма советского спецназа, поэтому тот, кто ее носит, и должен носить АК!

С этими словами Такеи отобрал автоматы у Хино и вручил их Кондо обратно. Кондо прислонил винтовку к ноге и взял автоматы за ствол, уперев в пол приклады. Зимний маскхалат был из водонепроницаемой ткани, и с его лица градом катился пот.

— Что, жарко? — спросил его Синохара.

— Ага, как в сауне! — ответил тот.

Кондо вытер лоб рукой, отпустив один из автоматов, который с грохотом упал на пол.

— Ты что, черт тебя подери, делаешь?! — взревел Такеи. — Случись такое на поле битвы, ты был бы уже труп!

— Ты даже сам не знаешь, что уже мертв, — вдруг произнес Исихара, оторвавшись от книжки, процитировав известную фразу из «Кулака Северной Звезды». — Отпусти ты его, Такеи! И продолжай свой показ мод!

— Пожалуйста, следующую мелодию! — отрывисто произнес Такеи. Ему явно не понравилось, что Исихара назвал его представление показом мод.

Синохара нажал клавишу на «бумбоксе», и зазвучала «Санта Лючия».

— О, Италия! — воскликнул Исихара, как только Сибата, одетый во все черное, появился на верхних ступеньках лестницы.

На Сибате также были пуленепробиваемый жилет, шлем и тактические очки. На жилете было множество карманов для дополнительных магазинов, биноклей, рации и гранат, но за неимением оных, заполненных полистиролом. Сибата был мал ростом и полноват, так что, когда он шел, брючины волочились за ним по ступенькам. В левой руке он держал пистолет, а в правой — дробовик с прикладом, напоминавшим большой рыболовный крюк. Такеи указал на ружье:

— Очень хорошо! Позвольте вам представить Franchi SPAS‑12, который считается лучшим дробовиком нашего времени! Это автоматическое ружье специального назначения, номер модели — 12. Спасибо. А теперь, будьте любезны, внимательно посмотрите на пистолет. Разумеется, вы все слышали о фирме «Беретта». Так вот, это «беретта M92F». Униформа итальянских спецназовцев довольно невзрачна, поэтому я заказал другую — от Сил специальных операций испанской национальной полиции. Большое всем спасибо!

— Дальше! — сказал Исихара. — Поехали дальше!

Он встал со своего кресла и подошел к Кондо и Сибате, чтобы осмотреть их снаряжение. Канесиро, положив подбородок на руку, задумчиво глядел на оружие, вероятно, уже представляя предстоящее сражение. Хино изображал, будто держит в руках автоматы АК. Такеи махнул Синохаре — зазвучала новая музыка, бодрый марш, который даже Феликс, ходячая музыкальная энциклопедия, не смог опознать.

— Полагаю, что Исихара-сан, будучи примерно моего возраста, мог бы распознать мелодию, — сказал Такеи.

— «Ком-м-мбат!» — рявкнул Исихара и стал громко напевать.

Это была тема из старого американского сериала о Второй мировой войне. На этот раз с лестницы спустился Сато в костюме каштанового цвета. Прозрачный визор шлема был опущен. На задней части его бронежилета было четыре кармана, в каждом из которых могло бы поместиться по банке содовой. Фукуда объяснил, что это униформа предназначена для военных действий в пустыне и используется американскими подразделениями «Дельта». Карманы на спине нужны для того, чтобы идущий сзади боец мог достать из них светошумовую гранату и бросить ее, например, в помещение, где находится враг. Но поскольку гранаты в комплект костюма не входят, вместо них пришлось заполнить карманы пластиковыми цилиндрами. На шлеме была укреплена гарнитура, однако радиопередатчик отсутствовал, и она скорее выполняла роль украшения.

В правой руке Сато держал автоматический пистолет, в левой — пистолет-пулемет, на плече у него висело что-то странное, со стволом еще более толстым, чем у Franchi; в кобуре на бедре болтался револьвер, а на груди было прицеплено несколько ручных гранат. У Сато было слащавое лицо, но он отличался гармоничным телосложением и был выше всех остальных, за исключением разве что Синохары. Оружие он держал уверенно, умело. Щеки и лоб были расписаны черными маскировочными полосками. Сойдя с лестницы, он выхватил оружие и двинулся по комнате слева направо, содрогаясь от воображаемой отдачи и крича: «Та-та-та-та-та!»

— Прошу внимания, — вновь заговорил Такеи. — Это легендарный автомат Томпсона, точно такой же, как у сержанта Сондерса[24]. Использует патрон калибра 11,25 миллиметра, скорострельность — семьсот выстрелов в минуту. А вот М16 — одна из известнейших автоматических винтовок. Калибр всего пять пятьдесят шесть, но высокая начальная скорость пули наделяет ее высокой убойной силой. Так, дальше. Обратите внимание на оружие, что висит на плече Сато. Это гранатомет М79 американского производства. К сожалению, не оригинал, а лицензионная южнокорейская копия фирмы Daewoo. Но все равно работает отлично. Револьвер — крупнокалиберный «смит-вессон». Прекрасное наступательное оружие. Прекрасное! Теперь обратимся к форме… Я подумывал об использовании формы SWAT[25], «морских котиков» или «зеленых беретов», но в итоге остановил свой выбор на пустынном камуфляже для отрядов «Дельта». Да, о гранатах… Ручные гранаты М67 — новейшая модель, принятая на вооружение американской армией. Взрываются при ударе. Всякий уважающий себя террорист может только мечтать о такой классной игрушке.

В какой-то момент Исихара начал реагировать на речь Такеи, цитируя строчки из старых народных песенок, при этом извиваясь и размахивая журналом, словно поп-звезда. В его движениях не было какого-то отчетливого ритма — он не танцевал, не делал физических упражнений и не демонстрировал приемы боевых искусств. Определенно, эти движения ничего не символизировали. Но хотя они и казались спонтанными, они заметно воздействовали на окружающих, особенно на Мори, у которого сразу же улучшалось настроение. Конвульсии Исихары как бы говорили, что нет ничего запретного и можно делать все, что взбредет в голову. Всякий раз, когда Исихара начинал откидывать свои коленца, это означало, что он что-то задумал, не важно-дурное или хорошее.

Кондо составил свои винтовки в пирамиду. Ямада потрогал стволы, провел рукой по губам, затем повернулся и сказал:

— Холодные!

Татено, похоже, больше интересовал штык-нож, висевший в ножнах на поясе Такеи. Он попросил показать нож, но Такеи велел подождать. Хино, потрогав АК, бормотал себе под нос: «Настоящая вещь, потрясающая… Ухватистая!» Длинноволосый Мацуяма и бритый Феликс, указывая на гранаты Сато, смеясь, говорили, что если хоть одна сейчас оторвется, то их точно разнесет на куски. У Мацуямы было длинное лицо, к которому шли длинные волосы; Феликс же, не вылезавший из своей синей хлопковой рубахи и джинсов, фигурой напоминал гориллу. Бывший популярный актер Окубо, а впоследствии поджигатель, устроивший сорок шесть пожаров, коснувшись формы Сато, попросил примерить ее после представления. Мори попытался представить, как будет выглядеть в форме «Дельта Форс» похожий на скелет Окубо, и едва сдержал смех.

Такеи снова подал знак. Заиграла музыка: печальный женский вокал под аккомпанемент скрипки и аккордеона.

— Орихара, s'il vous plait! — подняв руку, громко позвал Такеи.

— Что он сказал? — поинтересовался Мацуяма, на что Феликс ответил, что по-французски это, кажется, означает «пожалуйста». Феликс свободно говорил по-английски и по-испански и понимал по-итальянски и по-французски, но мало читал на родном языке.

Восемнадцатилетний Орихара с лицом семидесятилетнего старца спускался по лестнице под погребальные напевы француженки. На нем были коричневый берет, форма бежевого цвета, а вооружен он был какой-то странной штукой, напоминавшей музыкальный инструмент.

Орихара первый придумал «сатанинскую» идею и долго изучал материалы о том, как проводить настоящие сатанинские обряды. Мори как-то спросил его, в чем заключаются эти самые обряды, и тот ответил, что на внутренней стороне недубленой козлиной шкуры нужно рисовать всякие непонятные знаки чернилами из крысиной крови, свиной мочи и порошка из истолченных крысиных же костей, а потом вывешивать все это на окне. Сначала Мори думал, что лицо Орихары состарилось именно из-за этих самых ритуалов, но скорее у него был врожденный дефект.

Спустившись, Орихара встал в один ряд вместе с Сато, Кондо и Сибатой. Затем он взял в левую руку свое странное оружие и направил указательный палец в потолок. Такеи пропел: «Sous le ciel de Paris coule la Seine» («Под небом Парижа течет Сена») — и обошел вокруг Орихары, разведя руки, как будто собирался обнять его.

— Это форма солдат французской Одиннадцатой парашютной бригады, которая отличилась во время Алжирской войны за независимость, превратившись в подразделение столь же опасное, как и мешок с кобрами. Да, песня эта из жанра шансон… А теперь… Все готовы? Вот знаменитая FAMAS, штатная винтовка французской армии, в просторечии — «горн». Стреляет 5,56‑миллиметровыми патронами НАТО со скоростью девятьсот выстрелов в минуту. Скажу вам, чтобы заполучить комплект формы десантника вместе с «горном», мне потребовалось приложить немало усилий. Всем спасибо! Огромное спасибо!

Такеи чинно поклонился и сделал рукой движение, словно эстрадный певец после окончания песни.

Канесиро, кажется, сильно впечатлила FAMAS — он принялся хлопать в ладоши. Остальные присоединились к нему. Мацуяма и Феликс заложили пальцы в рот и сопроводили аплодисменты свистом. Орихара поднял сжатые кулаки вверх и подпрыгнул с видом боксера, отправившего соперника в нокаут. Улыбаясь, он обнажил почти все свои зубы — и все смогли убедиться, что они у него темно-коричневого цвета. Вероятно, это было следствием какого-то особого сатанинского ритуала, о котором Мори еще не слышал.

— Где же Такеи-сан достал все это? — негромко произнес сидевший за Мори Окубо.

— Да много где, как мне кажется, — ответил Мори.

Он слышал, что большую часть своего арсенала Такеи приобрел через Россию и Филиппины, и это было не так сложно, как можно было подумать. Поговаривали, что если отправиться на Хоккайдо, на канал Отару, то можно собственными глазами увидеть, как русские моряки продают подросткам пистолеты ТТ. Однако Мори никогда не слышал, что в свободной продаже имеются снайперские винтовки и пулеметы. Благодаря своим связям с йеменскими боевиками Такеи мог связаться с контрабандистами из России и Филиппин, которые платили экипажам торговых судов, чтобы те доставили нужный груз в порт Хаката, бухту Куре или в Кобе. Суда шли под разными флагами, как правило, филиппинскими, Мьянмы, Малайзии и Индонезии. Иногда это были латиноамериканские страны: Панама, Чили или Аргентина. Проще всего было получать оружие из стран бывшего Восточного блока — скорее всего, из-за отсутствия единой базы серийных номеров. Впрочем, на черном рынке всегда можно приобрести АК за сто долларов.

По лицу Кондо по-прежнему катился пот, и он плачущим голосом попросил чего-нибудь попить. Исихара подошел к нему и, потрогав его белый маскхалат, со смехом осведомился, в какую сторону тот смотрел, когда у него случился бой в снежки с белым медведем. Не прекращая своих вихляющих движений, он снова рассмеялся. Никто не мог заранее предсказать, что именно забавного или интересного таится за этим смехом, но сам Исихара явно что-то имел в виду. Он никогда не говорил слишком много, поэтому нужно было просто подождать и посмотреть, что из этого выйдет.

— Что ты хочешь выпить? — спросил Синохара.

— «Покари Свит», — сказал Кондо.

— Я тоже! — одновременно раздалось несколько голосов.

Татено и Хино направились вместе с Синохарой на кухню и вскоре вернулись с подносами, уставленными бумажными стаканчиками с безалкогольными напитками, бутылками с минералкой и картонными пакетами с молоком. Исихара попросил принести ему большой бокал пива, которое с жадностью выпил. Канесиро пил из бумажного стаканчика, ровно наполовину наполненного минеральной водой. Татено и Хино пили чай улун, Синохара и Феликс — молоко, а Кондо вместе с остальными сатанистами предпочли «Покари Свит». Мори с Ямадой остановились на чае. Никто, кроме Исихары, не пил алкоголь. У Мори от спиртного начиналась головная боль, а Ямада рассказывал, как однажды он отведал того, что пил его отец, и его тотчас же вырвало.

В группе Исихары и правда никто не пил. Говорят, алкоголь освобождает сознание. Но никто и не желал освобождения — а что с ним делать? Обычно алкоголь употребляется в компании, а это чревато проблемами. Компании надо соответствовать. Если нарушить расширяющееся под воздействием алкоголя чувство близости, может возникнуть конфликт. Ты, допустим, сидишь и думаешь о чем-то своем, в комнатушке, где просто не продохнуть от ощущения близости, — и остальные могут подумать, что тебе скучно или у тебя неприятности, и в итоге обвинят тебя в том, что ты портишь людям настроение. Еще действует правило: если за стаканом пива или вина кто-нибудь отпустит дебильную шутку, остальные должны заржать. Так что нет — те, кто собираются в барах, пьют и гогочут во все горло, должны быть стерты с лица земли… Большинство ребят из группы Исихары давно уже пришли к такому выводу.

— Джентльмены, прошу вашего внимания! — произнес Такеи. — На очереди у нас дуэт!

Из динамиков зазвучало что-то, напоминавшее детский хор. С лестницы рука об руку спускались Андо, расчленивший однажды свою одноклассницу в парке, и Миядзаки, самый жестокий из сатанистов. Оба были наряжены в темно-синюю форму и камуфлированные шлемы с желтоватыми полупрозрачными визорами, прикрывавшими лица. Андо держал автоматический пистолет, а у Миядзаки был компактный пистолет-пулемет, точно такой же, как у подорвавшего себя накануне офицера Корё. Угловатые скулы Миядзаки выдавались вперед, нос — маленький, словно пачка жевательной резинки, глаза и губы выглядели на лице, как морщины, и были столь же невыразительными, как у каменных идолов с острова Пасхи или как у глиняной статуи ханива[26]. Даже когда он улыбался, его мимика больше напоминала судорогу или гримасу человека, пытающегося вытащить застрявшую в зубах жилку. В короткий период славы пятерых сатанистов камеры всегда брали именно его лицо крупным планом, как наиболее доказательный пример одержимости дьяволом.

Андо выглядел почти как европеец. У него были смуглая кожа и точеные черты лица. Андо был самым красивым юношей из всей группы Исихары. Впрочем, Феликс тоже обладал приятной внешностью, но длинные веки, маленький рот и нос придавали ему почти карикатурный облик. Такеи утверждал, что, когда он познакомился с Андо, сначала подумал, что перед ним не японец, а скорее араб. После убийства и расчленения одноклассницы Андо утратил большую часть своей сексуальности. Поговаривали, что уже после того, как он распилил туловище девчонки пополам, он занимался сексом с нижней половиной. Однако сам Андо это отрицал и, даже более того, утверждал, что он все еще девственник. Он не был религиозным, тем более не был гомосексуалистом и не занимался мастурбацией. Огромное количество спермы, которую вырабатывал молодой восемнадцатилетний организм, застаивалось внутри него и, вероятно, проникая в кожу, придавало ей странный грязноватый оттенок. Несмотря на красивые черты лица, девочки никогда не обращали на Андо никакого внимания, и даже геи равнодушно проходили мимо. Однажды Мори, отправившись в пункт проката видео, прихватил с собой Андо, так по дороге он заметил, что от парня инстинктивно шарахаются абсолютно все женщины, от девочек до старух.

Резервуар застоявшейся спермы спустился с лестницы вместе с безмолвным Миядзаки и присоединился к остальному воинству, топтавшемуся у нижней ступеньки. Было довольно странно, что Андо и Миядзаки держались за руки, но еще более непонятным было то, что они подпевали детскому хору.

— Что это за песня? — спросил Татено, чтобы отвлечься от мысли о сцепленных руках Андо и Миядзаки.

— «Ах, милые лужки!» — ответил ему Такегучи, жонглируя тремя бомбами — «печеньками».

Ямада добавил, что изначально это была чешская народная песенка, и она всегда одной из первых звучит в программе «Эн-эйч-кей» под названием «Everyone's Songs». Татено удивился было таким познаниям, но Ямада пояснил ему, что просмотрел уйму выпусков этой программы вместе с отцом. Его отец, который превозносил бедность, позволял включать телевизор лишь поздно вечером, так как считал, что ночью электричество стоит дешевле.

— Итак! У Миядзаки, прошу обратить внимание, автомат VZ61, более известный, как «скорпион». Стреляет 7,65‑миллиметровыми патронами со скоростью девятьсот пятьдесят выстрелов в минуту. Спасибо! А вот у Андо мощный армейский пистолет бельгийской фирмы «Фабрик Насьональ». Я не знаю каких-либо бельгийских песен, тем более что не очень благозвучно было бы поставить сразу две мелодии, поэтому я отдал предпочтение той, в которой все вы, похоже, узнали чешскую народную песню. Что же до формы, то ни в Чехии, ни в Бельгии нет своих спецподразделений, поэтому мне пришлось использовать комплект от австрийской «Айнзатц Коммандо», более известной, как подразделение «Кобра». Данке шён!

Кто-то спросил, не собираются ли теперь Андо и Миядзаки вечно держаться за руки. Они переглянулись и отпустили друг друга; щеки Андо покрылись ярким румянцем, однако Миядзаки остался непроницаем.

— А последним номером нашей программы выступит Тоёхара! Однако для его выхода нужно кое-что дополнительно подготовить, так что объявляется трехминутный перерыв. Всем спасибо!

С этими словами Такеи взбежал по лестнице наверх. Исихара допил пиво и попросил кого-нибудь унести его стакан. Затем он вновь погрузился в свое кресло-качалку и уставился в экран приглушенного телевизора. Там сотрудники департамента водного хозяйства Фукуоки производили осмотр заброшенных зданий, а солдаты инженерного отряда Корпуса Корё рассматривали чертежи совместно с представителями газовой и электрической компании. Позади солдат виднелись два бронетранспортера, а по обеим сторонам дороги стояли припаркованные автомобили строительных компаний и подрядчиков. Было видно, что работы уже начались. Включилась студия, но вдруг на экране возникли красные титры: «Порядка ста двадцати тысяч солдат северокорейских повстанческих войск в настоящее время сосредоточены в четырех портах на Восточном побережье КНДР и готовятся к посадке на суда, направляющиеся в Фукуоку».

— Сомневаюсь, что им действительно это удастся, — пробормотал Мацуяма.

Исихара прибавил громкость телевизора.

— А почему генералиссимус не хочет их арестовать? — спросил Фукуда, но Исихара дал ему щелчка, чтобы тот помолчал и дал смотреть дальше.

На экране появился диктор «Эн-эйч-кей» на фоне трехмерного изображения в виде диорамы.

«Позвольте кратко изложить позицию правительств Японии и Северной Кореи относительно сложившейся на данный момент ситуации, — сказал он с серьезным видом. — Согласно главному печатному органу и национальному телевидению КНДР, а также заявлению посольства КНДР в Пекине, сто двадцать тысяч военнослужащих корейской Народной армии ищут политического убежища за рубежом. Любая попытка атаковать флот или арестовать новоприбывших солдат приведет к тому, что силы Экспедиционного корпуса Корё нанесут удары по японским объектам непосредственно на островах. Поэтому решено в интересах всех сторон воздержаться от каких-либо непродуманных действий. Вместе с тем наше правительство не стало рассматривать вопрос о том, имеет ли смысл каким-либо образом задержать приближающиеся дополнительные силы корейцев, которые прибудут в Фукуоку в течение пятидесяти часов после выхода из портов КНДР».

Затем диктор представил телезрителям эксперта по делам Корейского полуострова. Эксперт с прилизанными волосами долго что-то говорил, поочередно указывая на места нахождения морских портов Северной Кореи на карте.

«Судя по всему, — в частности, сказал он, — большинство повстанческих войск принадлежат Восьмому корпусу, который возглавляют антиамерикански настроенные генералы. У нас есть информация о том, что в состав прибывающих войск входят части из Четвертого корпуса, но в любом случае среди повстанцев преобладает ярый антиамериканизм, что представляет собой серьезное препятствие для проведения политики улучшения отношений с Соединенными Штатами. Восьмой корпус официально именуется Специальным восьмым корпусом, то есть представляет собой соединение сил специального назначения. До настоящего момента Северная Корея отказывается сообщить информацию, вооружены или нет эти силы, и мы не имеем возможности сделать однозначное заключение на сей счет, основываясь на спутниковых данных. Но лично я полагаю, что эти люди вооружены».

— Да что ты говоришь, придурок! — обратился Исихара к человеку в телевизоре. — Что ты тут, в натуре, сопли жуешь?

Действительно, кто бы поверил, что «повстанческие» войска сложат оружие до вторжения на территорию Японских островов. В СМИ господствовало мнение, что Северная Корея ничего не предприняла, чтобы остановить отплытие войск, потому что Ким Чен Ир просто хотел выдворить мятежников из своей страны. Японские морские Силы самообороны развернули в территориальных водах группировку в пятьдесят кораблей, а все военно-воздушные базы, находившиеся на Западном побережье, были приведены в состояние боевой готовности. Силы самообороны, с одной стороны, не делали заявлений о том, что будут атаковать корейские суда, но с другой — не исключалась и такая возможность. Заявление о принятии мер против корейцев означало объявление войны силам Экспедиционного корпуса. И Чо Су Ём в очередной пропагандистской передаче недвусмысленно дал понять, что в этом случае со стороны Корпуса незамедлительно будут предприняты ответные меры.

Сто двадцать тысяч военнослужащих, вероятно, были размещены на четырехсот или около того транспортных судах. За последние три дня были предприняты меры повышенной безопасности в официальной резиденции премьер-министра, в парламенте, Кабинете министров и в Императорском дворце. Кроме того, режим безопасности был введен во всех аэропортах, на крупных вокзалах и прочих важных объектах. Но «Эн-эйч-кей» умолчало о том факте, что если вражеские войска захватят какие-нибудь второстепенные объекты в небольших городках или вторгнутся на некоторые отдаленные острова, то центральное правительство окажется бессильным в такой ситуации. Накануне в одном из еженедельных изданий появилась статья, в которой говорилось, что в правительстве есть партия, ратующая за ограничение влияния Корпуса Корё одной Фукуокой или в крайнем случае островом Кюсю, чтобы спасти остальные территории. Также приводилась цитата некоего политика, который утверждал, что целью мятежников была только лишь Фукуока, а отнюдь не вся Япония: «В любом случае мы должны отслеживать перемещение дополнительных сил корейцев».

Этим бодрым комментарием эксперт завершил свое выступление, ни словом не обмолвившись насчет того, будет ли Фукуока принесена в жертву агрессору, или нет. Впрочем, Мори был убежден, что правительство уже мысленно распрощалось с Фукуокой. Ведь если ты собираешься кого-то бросить или обмануть, то вряд ли будешь оповещать об этом окружающих.

— Так-так! Готовы? Все готовы? Спасибо! И теперь, но отнюдь не в последнюю очередь…

Такеи развел руки в стороны и повысил голос, стараясь завести публику:

— Давай, Тоёхара!

Синохара нажал на клавишу проигрывателя, и из динамиков раздалась знакомая мелодия из известного фильма. Мори точно смотрел его, но никак не мог вспомнить название, пока Феликс не сказал:

— А, «Индиана Джонс»!

Послышались какой-то стук, лязг металла, и Тоёхара начал спускаться по лестнице. По «гостинке» прошел ропот. Даже Андо и пятеро сатанистов одновременно воскликнули: «Вау!», а Исихара отвернулся от телевизора, встал со своего кресла и раскрыл от изумления рот.

Тоёхара спускался, издавая металлический скрежет и останавливаясь на каждой ступеньке. Сапоги с высокой шнуровкой были слишком велики для его коротких ног и доходили почти до коленей. Должно быть, подметки были подбиты металлом, отчего и происходили эти лязгающие звуки. Полы черной форменной куртки достигали голенищ сапог, а на голову был наброшен капюшон. Шлем зеленого цвета был слишком мал для бритой головы Тоёхары и напоминал вылезшую погреться на солнце черепаху. Бо́льшая часть лица Тоёхары была скрыта противогазом с резиновой трубкой в районе рта для фильтрации ядовитых газов, но и противогаз был ему мал, отчего резина маски глубоко врезалась в щеки и подбородок. С шеи на ремнях свешивались странные на вид оптические приборы, а под курткой виднелся бронежилет, к которому было пристегнуто множество разных предметов, громыхавших при каждом шаге. В обеих руках Тоёхара держал по винтовке, а в пристегнутой к поясу кобуре был еще пистолет.

Ограниченный обзор и тяжелые сапоги заставляли его спускаться осторожно, ставя обе ноги на одну ступеньку. Силуэт Тоёхары сделался почти круглым. Он не был похож на солдата; впрочем, он не был похож даже на человека — скорее, на робота из «Звездных войн» или «Звездного пути». Но Тоёхару знали, как парня серьезного и по-своему чувствительного, поэтому никому не пришло в голову смеяться.

Когда он спустился с последней ступени, стало слышно его дыхание, перекрывшее даже тему из «Индианы Джонса». Мори, которого в школе звали Паровой Свисток за тяжелое и хриплое дыхание, и то дышал тише. После того как старший брат расправился с родителями, Мори отправили в приют неподалеку от дома родителей отца. В самом начале его пребывания там его отрядили на ферму, где выращивался крупный рогатый скот. Но ему не повезло: на ферме происходил забой коров, и Мори услышал, как они ревут, когда их убивают ударом прикрепленного к металлическому брусу шипа. Этот звук заставлял Мори приседать на корточки, зажимая руками уши, плача и чувствуя, как жизнь выходит из него самого. Сейчас дыхание Тоёхары напомнило ему тех несчастных коров.

Все видели, что с каждым шагом Тоёхаре становится хуже, и, когда он спустился, его инстинктивно подхватили под руки.

До этого Канесиро каждый раз пристально разглядывал униформу и оружие, но при виде Тоёхары он скривился, словно от боли, и отвернулся. Такегучи и Фукуда перестали развлекаться со своими бомбами — «печеньками» и убрали их обратно в сумку. Ямада пролил чай прямо на бежевый пиджачок из Гондураса, но даже не заметил этого. Феликс и Мацуяма на этот раз не стали аплодировать, как они делали раньше, а остались сидеть, склонив головы и обняв руками колени. Пятеро сатанистов стояли неподвижно, а Андо с открытым ртом попытался спрятаться за Миядзаки. Даже Исихара утратил свой обычный апломб.

— Ух ты, Тоёхара! — пискнул кто-то.

Один только Такеи оставался в приподнятом настроении. Мори вспомнил, как он читал о военных кино- и фотокорреспондентах. Эти люди продолжали ловить удачный кадр даже во время тяжелых артобстрелов, начисто позабыв о страхе.

Дыхание Тоёхары действовало не только на органы слуха — оно отдавалось в мозгу и груди. Когда его сапоги грохнули по полу: «Бум-бум!» — всем стало жутко. Ремни, подвесы и бронежилет издавали неприятный звук, капюшон шевелился от ветра, что врывался в открытое окно, гофрированная трубка противогаза медленно покачивалась из стороны в сторону. Трубка была слишком короткая, чтобы напоминать хобот слона, и слишком длинная для свиного рыла. Под маской противогаза невозможно было различить выражение лица Тоёхары.

Он остановился, поднял оба ствола над головой и попытался издать мятежный клич. Но маска держалась крепко, и вопль Тоёхары прозвучал, как высокий визгливый выдох. Споткнувшись о собственные сапоги, он встал рядом с Андо и пятью сатанистами. Резина маски была растянута почти до разрыва, так как голова Тоёхары была размером с футбольный мяч; линзы смотровых отверстий были удалены друг от друга настолько, что казалось, будто у Тоёхары глаза расположены по бокам головы.

— Хорошо, Тоёхара! Спасибо! — сказал Такеи, до сих пор не утративший приподнятого настроения. Он сделал жест правой рукой и стал представлять публике нацепленное на Тоёхаре снаряжение. Мори почувствовал, что ему не хватает воздуха. — Посмотрите все! Вы видите? Это израильский автомат «узи» — король всех автоматов. Калибр девять миллиметров, скорострельность — шестьсот выстрелов в минуту, джентльмены. Большое спасибо! А вот как насчет этого? Гордость израильской военной промышленности — снайперская винтовка «галиль». Она может стрелять патронами 5,56 на 45 миллиметров, но также годятся патроны 7,62 на 51 миллиметр, что значительно увеличивает радиус действия. Спасибо! То, что висит на шее Тоёхары, — прибор ночного видения израильского же производства с новейшей функцией инфракрасного видения; противника можно различить даже сквозь бетонную плиту. Все видели, так? Теперь позвольте перейти к форме, которая так удачно сидит на Тоёхаре! Комплект поступил прямо от израильского контртеррористического подразделения ЯМАС. Это не копия, а вполне настоящая вещь. Бойцы ЯМАС используют ее во время операций на границах с Палестиной и Ливаном. Спасибо!

Такеи еще раз сделал характерный жест рукой, как будто он ведущий викторины, участник которой только что выиграл небольшое состояние или поездку на Гавайи.

— Уверен, что вы узнаете музыку. Я не знаю еврейских народных песен, поэтому выбрал музыку из фильма еврейского режиссера Спилберга-сан! Спасибо… Вот пистолет, но не из Израиля, а из США. Это «кольт» — 1911 сорок пятого калибра, чудовище, стреляющее патронами калибра 11,43 миллиметра. Я выбрал его для, так сказать, компании, ибо США и Израиль — это что-то подобное сиамским близнецам. Спасибо всем большое. На этом наш вечер окончен.

Такеи ожидал очередной волны оваций, но жестоко ошибся. Вид Тоёхары вверг всех в мрачное уныние. Тот не мог говорить из-за сдавливавшего его лицо противогаза. Мори отвернулся — его воротило от этого зрелища. Это было все равно что смотреть на публичное унижение друга или на стриптиз в исполнении старухи. В Тоёхаре он видел самого себя. Вероятно, остальные ребята чувствовали то же самое. Несмотря на то что после спуска с лестницы Тоёхара почти не мог дышать, он продолжал размахивать оружием и пытался что-то кричать. Но чем добросовестнее он старался сыграть свою роль, тем страшнее и смешнее выглядел. Однако Мори знал, что Тоёхара с самого детства был страшным человеком.

Представление закончилось, но никто больше не хлопал. Все как-то сгорбились, уставившись в пол. Бушевавшее еще несколько минут назад веселье куда-то исчезло. Участники шоу положили свои винтовки и автоматы на пол, а кобуры с пистолетами, отцепив, сложили на стол. Кондо стащил с себя зимний маскхалат и теперь вытирал пот с груди и лица. Фукуда и Такегучи с подергивавшимися физиономиями быстро убрали свою взрывчатку в дюралевый ящик.

Исихара, необычно даже для него суровый и недовольный, приказал Татено и Синохаре снять с Тоёхары противогаз и форму.

— Что, прямо здесь? — с сомнением спросил Татено, предвидя результат.

— Нет, — ответил Исихара и указал на отделенную ширмой кухню. — Там.

Это было разумно — никто не хотел видеть потное и пропахшее резиной лицо Тоёхары.

— Что такое? — спросил Такеи, по-прежнему улыбаясь и не обращая внимания на общее настроение.

Исихара оглядел лежавшее на полу оружие и наклонился, чтобы подобрать автомат АК.

— Тебе нравится, Исихара-сан? Если нравится, бери.

Такеи запустил пальцы в крашеные волосы, при этом его лицо оставалось пустым, словно у призрака. По его тону было понятно, что он все еще ожидает положительной оценки предпринятых усилий.

— Он всего один, верно? — спросил Исихара, постукивая стволом автомата по полу.

— Нет же, — ответил Такеи, не совсем понимая вопрос. — Это АКМ, но еще есть АК‑74 и другие штурмовые винтовки. У нас есть и М16, и FAMAS…

Исихара наклонил голову в одну, затем в другую сторону и сказал:

— Я имею в виду, у нас есть только по одному экземпляру каждой винтовки или пистолета?

Такеи озадаченно посмотрел на него и обвел взглядом присутствующих, как бы ища поддержки. Он никак не мог понять, к чему клонит Исихара, и Мори тоже был в затруднении на сей счет. В этот момент в комнату вернулся разоблачившийся Тоёхара, которого с обеих сторон поддерживали Татено и Синохара. На нем были только широкие боксерские трусы и футболка, и от всей поверхности тела валил пар. От бедолаги несло резиной, и он все еще никак не мог отдышаться. Неуверенно глядя на остальных, он явно желал узнать, хорошо ли справился со своей задачей.

Исихара протянул было руку, чтобы ободряюще похлопать его по плечу, но вдруг отшатнулся, увидев следы от противогаза на лице и верхней части головы. Вокруг глаз остались глубокие борозды от линз, также были заметны вдавленные следы на подбородке и лбе. Хуже всего выглядела багровая полоса на бритом белоснежном черепе от слишком маленького шлема. Плоть выпирала сверху и снизу этой жуткой полосы, отчего голова Тоёхары поразительно напоминала неочищенный арахис.

Исихара подошел к столу, на котором лежали пистолеты.

— Тут тоже по одному пистолету, так?

Такеи судорожно дернул ртом, словно почувствовав себя несправедливо обвиненным, и ответил:

— Полагаю, тут достаточно оружия. Здесь и пистолеты, и штурмовые винтовки, и снайперские тоже имеются. Есть также автоматы и гранатомет. Всего семнадцать единиц. А нас двадцать человек. Но ведь есть еще ручные гранаты и взрывчатка. Пока у нас не будет возможности попрактиковаться в стрельбе, я считаю, что всего этого достаточно.

Кто-то кивнул в знак согласия. Такеи начал раздражаться, а Исихара недовольно хмурился, отчего в комнате стало заметно ощущаться напряжение.

— И сколько же у нас боеприпасов? — спросил Исихара.

— Около ста выстрелов на каждый пистолет, — ответил Такеи, — двести на каждую штурмовую винтовку, по сто на снайперскую, триста на каждый автомат и пятьдесят выстрелов для гранатомета. Вполне достаточно для сражения!

— Ну да. А-йя-йяй! А я говорю, это не оружие для сражения! Это больше похоже на коллекцию, на хобби.

При слове «хобби» с лица Такеи разом исчезли все краски. Да и у всех это слово вызывало омерзение. Мори сразу представил стариков или женщин, которые от нечего делать играют в крокет. У него самого никогда не было никакого хобби, как и у остальных. Хобби! Те, у кого есть хобби, не разделывают на части одноклассниц, не совершают поджогов, не убивают кондукторов самурайским мечом, не взрывают массажные салоны и не придумывают истории об одержимости дьяволом. Синохара, конечно, разводил своих ужасных пауков и жаб, но для него это было призвание, а не хобби. Хобби, с чем бы оно ни было связано, требует денег, времени и душевного равновесия, а у них все это было в большом дефиците. Поэтому словечко Исихары поразило до глубины души.

— Это не оружие для сражения? — спросил Такеи, чувствуя, как у него наливается кровью лицо. — Что вы имеете в виду? Это настоящее оружие со всего мира! Да вы знаете, что́ мне пришлось пережить, чтобы собрать его под самым носом у властей.

— Я просто обратил внимание на то, — сказал Исихара, — что все эти штуки разных калибров. А это означает, что для них требуются различные боеприпасы. Так ведь? Вот это, то что ты держишь в руках, напоминающее соленого лосося, — какой у него калибр?

Такеи посмотрел на штурмовую винтовку.

— Этот штурмовая винтовка «Хеклер и Кох» G11. Калибр четыре семьдесят три на тридцать три миллиметра.

— Я не запомнил всех эти подробностей во время показа, — вздохнул Исихара. — Разъясни-ка еще раз.

Такеи стал бережно перебирать лежащие перед ним стволы.

— М16 имеет калибр пять пятьдесят шесть на сорок пять миллиметров. АКМ — семь шестьдесят два на сорок девять. АК‑74, «калашников», — пять сорок пять на тридцать девять. FAMAS имеет тот же калибр, что и М16. Пистолеты… От «Фабрик Насьональ» и у «беретты» — девять на девятнадцать, «Токарев» — семь шестьдесят два на двадцать пять, кольт-одиннадцать сорок три на двадцать три, «смит-вессон» — десять на двадцать три. Что до автоматов, то «узи» — девять на девятнадцать, «томпсон» имеет одиннадцать двадцать пять на двадцать три, «скорпион» — семь шестьдесят пять на семнадцать, Драгунов и «галиль» — по семь шестьдесят два, но они различаются по длине гильзы.

— О, видишь! — ответил Исихара. — Такеи, ты мудак. Лет двадцать назад я бы поднатужился, спустил штаны и окатил тебя тугой струей поноса.

Он простер руки и обратился к рядам уложенного на полу и столе оружия:

— О вы, жалкие, жалящие, одинокие насекомые, о безмятежные! Придите ко мне, и я возьму вас так крепко, пока не сведет задницу! Но послушайте меня: здесь нет для вас ни друга, ни счастья. И никто в этом не виноват, кроме этого старого дурака Такеи.

Исихара медленно поднял голову, сложил руки на груди и закрыл глаза, словно в молитве.

Слушая эту речь, похожую на импровизированное стихотворение, Мори подумал, что начинает понимать, куда клонит Исихара. Видимо, остальные тоже догадались и стали перешептываться.

— У всех «корейцев» есть АК и «скорпионы», так ведь? — сказал Татено Хино.

— А я понял, — заметил Мацуяма, обращаясь к Фукуде, — если калибры оружия разные, то ты не сможешь поделиться своими боеприпасами с товарищами во время боя.

Феликс тем временем говорил Ямаде, что патроны НАТО стандартизованы на калибр 5,56 миллиметров, а Такегучи объяснял, что хотя оружие у бельгийцев, итальянцев, французов и немцев разное, но патроны-то у всех одинаковые, и ими можно стрелять из различных систем. Андо сказал Такегучи, что во время холодной войны, страны Запада и Восточного блока использовали разные калибры, чтобы их собственные боеприпасы были бесполезны для противника.

— Большинство из нас никогда и в руках-то не держали настоящего пистолета, — сказал Фукуда, — так что нужно больше практики.

— А как нам тренироваться группой, если все оружие разного калибра? — поинтересовался Ямада.

— Вообще, непонятно, где он нашел столько разного оружия? — сказал Хино.

— А почему он не заказал стволы одного калибра? — задал вопрос Канесиро, ни к кому конкретно не обращаясь.

Сибата посетовал, что у всех разный размер одежды, и, если это учесть, форма, которую достал Такеи, смотрелась бы потрясающе. Но Сато возразил ему, что они не в школьном клубе военной истории, а Миядзаки добавил, что, в общем-то, это и не конкурс моды.

— Сражаться — не значит выглядеть одетым с иголочки, — пробормотал Орихара.

А Кондо, вытирая потные ладони, недоуменно осмотрел маскировочный халат советского спецназа и сказал:

— Зимний камуфляж? В Фукуоке? Весной?

Никто, однако, не стал высказывать свои критические замечания непосредственно Такеи. Впрочем, ребята не привыкли, да и не желали конфронтации в любом ее проявлении. Когда кто-нибудь из них делал карри, и блюдо выходило вкусным, все молча съедали его, бормоча что-то вроде: «Хм, а неплохо получилось!» Никому даже в голову не приходило обернуться и крикнуть: «Эй, Мори! Ты сегодня великолепен!» А если еда получалась не очень, то, куснув пару раз, ее оставляли почти нетронутой, но никто никому не высказывал претензий. И чувства неудачливого повара не страдали, хотя он и понимал, что на этот раз облажался. Никто из них не привык к открытой критике, поэтому, когда им что-то не нравилось, они предпочитали молчать. Эта была мудрость детей, выросших во враждебном окружении и не способных доверять никому.

Когда Мори поместили в сиротский приют, первое время он вообще был не в состоянии разговаривать с кем-либо. Став свидетелем убийственной ярости своего брата, он приходил в ужас от необходимости контактировать с людьми. Тогда психолог, работавший с ним, придумал оригинальный метод. Между собой и Мори он посадил куклу и стал использовать ее как посредника в переговорах. Куклу он назвал Сьюзи.

— Эй, Сьюзи, — говорил врач, глядя на куклу. — Я хотел бы переговорить с Мори-куном минутку. Скажи мне, что я должен сделать?

И поскольку с ним «разговаривал» не человек, Мори мало-помалу оттаял и начал вести диалог с куклой.

Негативные комментарии по поводу представления Такеи были результатом, по мнению Мори, разочарования вследствие завышенных ожиданий. Вся группа была готова дать сражение; для разрушительных побуждений ребят наконец-то появилась четкая и ясная цель в виде Экспедиционного корпуса Корё, или, как они их называли, «корёйцев». Мори не понимал, откуда у людей может появиться такая жажда разрушения, но она присутствовала у всех, и все об этом знали. При отсутствии четкой цели стремление разрушать неизбежно обращается либо на самого себя, либо на близких, либо на все общество в целом. Человек в этом случае пытается покончить с собой, либо убивает своих родителей, либо случайных прохожих; начинает поджигать чужую собственность, отправлять самодельные бомбы по почте и тому подобное. Разумеется, общество жестоко преследует такое поведение. Оказавшись в Фукуоке и встретив множество ребят, переживших нечто подобное, Мори как-то удалось обуздать собственную деструктивность, но полностью она не исчезла. И теперь, когда нашелся достойный объект, пришла пора выпустить зверя на волю.

В группе Исихары все были немного того, но никто не страдал отсутствием ума. Было хорошо понятно, что корейцы прекрасно подготовленные солдаты, практически непобедимые в открытом бою. С момента их первого появления, то есть захвата стадиона «Фукуока Доум», группа не спускала с корейцев глаз, изучая каждый их шаг, подобно тому, как маленькие дети внимательно изучают своих родителей. Всем было понятно, что без оружия с врагом не справиться, но предложенный Такеи арсенал оказался не совсем, так сказать, практичным, хотя и внушительным с виду. Мори понимал, что причиной критических отзывов был не сам Такеи, а скорее, разочарование. Было очевидно, что победить солдат ЭКК с помощью оружия, взятого из запасников эксцентричного коллекционера, невозможно…

— Подождите-ка минутку!

Трудно поверить, но Такеи был в ярости. В уголках его рта вскипали крошечные пузырьки пены, плечи дрожали.

— Такеи, не злись, моя лапонька! — просюсюкал Исихара, словно успокаивая маленького ребенка.

Канесиро поднялся со своего места и сказал:

— В конце концов, оружие — это оружие!

Мацуяма повернулся к Феликсу и кивнул:

— Совершенно верно. Если нажать на спусковой крючок, то вылетят пули. Мы все еще в состоянии сражаться.

Теперь настала очередь кивать Андо, Фукуде и Такегучи.

Все это время Такеи оставался стоять на месте, не снимая формы GSG‑9, склонив голову и, казалось, испытывая невероятное унижение. Но тут он поднял свой взгляд, посмотрел через левое плечо и ткнул пальцем в сторону Мацуямы — такой жест мог использовать поп-певец лет десять назад.

— Спусковой крючок, говоришь? Пули? То есть ты только что сказал, что если нажать на спусковой крючок, то из ствола вылетят пули? Тоёхара!

Все еще в футболке и шортах, Тоёхара шагнул в сторону Такеи. Он шел деревянной походкой, словно ожидая, что на него сейчас рявкнут. Напряжение в комнате было столь сильно, что стало трудно дышать. Такеи действительно выглядел в тот момент чрезвычайно серьезно.

— Принеси мне тот пистолет, что сейчас был на тебе, — приказал он Тоёхаре.

Парень почтительно крикнул: «Хай!» — и бросился к столу. Потянул было к себе ТТ, но Такеи сказал:

— Это не тот пистолет.

Щеки Тоёхары вспыхнули от стыда и сделались поразительно похожими на два спелых помидора.

— Вот он, — произнес Фукуда и вручил Тоёхаре более крупный серебристый кольт‑1911.

— Итак, все внимательно посмотрите на это! — провозгласил Такеи, держа пистолет, словно фокусник шляпу с кроликом. Мори даже показалось, что он сейчас скажет: «Посмотрите, у меня в рукаве ничего нет!» — Вот, посмотрите, — продолжил Такеи, указывая на небольшой рычажок сбоку пистолета. — Это называется предохранителем.

Мори сидел слишком далеко, чтобы видеть, куда указывает Такеи. Канесиро, Фукуда и Такегучи, хоть и сидели ближе всех, тоже ничего не смогли разглядеть и только недоуменно переглядывались, пожимая плечами.

Канесиро недовольно пробубнил:

— То есть ты хочешь сказать, что, если не сдвинуть эту штуковину, выстрела не получится, так, что ли?

Исихара со своего кресла громко рыгнул. Вероятно, он был уже немного пьян и наблюдал за Такеи сквозь полуприкрытые веки без особого интереса.

— Совершенно верно. Предохранитель страхует от случайного выстрела. А теперь смотри сюда. Я толкаю рычажок вперед — пистолет снят с предохранителя. Теперь можно стрелять, да? Эй, Мацуяма, как ты думаешь? Если я сейчас нажму на спуск, то вылетит пуля, верно? — Такеи снова уставил свой палец на Мацуяму.

— Н-ну да, наверное, — озадаченно ответил тот.

— Да ладно, — произнес Феликс. — Такеи просто устал, вот и отводит душу.

Около лестницы на полу стоял металлический контейнер. Такеи открыл его и достал оттуда бумажную упаковку размером в половину сигаретной пачки. На упаковке что-то было написано по-английски, но Мори был слишком далеко, чтобы разобрать буквы. Такеи тем временем вынул пустой магазин из кольта. Затем раскрыл упаковку и, вытащив оттуда один патрон, поднял его высоко над головой, чтобы все могли видеть.

— Этот патрон называется Hydra-Shok, — сказал он. — Пуля имеет невысокую начальную скорость, но ее убойная сила исключительно высока.

Пуля была длиной примерно с первую фалангу его указательного пальца. В центре закругленного золотистого цвета кончика находилось небольшое отверстие. Такеи стал снаряжать магазин, считая вслух: «Раз патрон, два, три, четыре…» Он зарядил все семь патронов, вставил магазин в нижнюю часть рукоятки и дослал его до упора на место.

— Ну вот, — сказал он, протягивая кольт Тоёхаре.

Он заставил встать его около лестницы спиной к остальным. Встав рядом, Такеи указал на книжный шкаф напротив, хлопнул Тоёхару по спине и предложил:

— Стреляй в шкаф.

Исихара выпрямился в своей качалке, собираясь протестовать, но Такеи сделал успокоительный жест обеими руками:

— Все в порядке!

Затем он повернулся к Тоёхаре и закричал:

— Внима-а-ание!

Тоёхара стал в позицию, держа перед собой пистолет и поддерживая правое запястье левой рукой.

— Целься!

Огромный книжный шкаф с сочинениями Рембо и Такубоку был приблизительно раза в два выше Тоёхары.

— Огонь! — крикнул Такеи, и Тоёхара нажал на спуск. Его указательный палец побелел от усилия, но ничего не произошло.

— Что не так? Я, кажется, сказал: «Огонь!» — взревел Такеи.

Плечо Тоёхары дрожало, на лице проступил алый румянец, но пистолет не стрелял. «Что такое?» — подумал Ямада.

— Понятно! — сказал Канесиро, щелкнув пальцами. — Там, на рукоятке, есть второй предохранитель.

Он объяснил, что пистолет снабжен двойной системой предохранения от случайного выстрела, и, чтобы стрелять, нужно сильно сжать рукоятку.

Тоёхара продолжал стоять, чуть наклонившись вперед, держа пистолет перед собой и левой рукой поддерживая правую. Вероятно, этой стойке Такеи научил его во время репетиций наверху. Тоёхара весь скривился от напряжения, на лбу выступили вены, но спусковой крючок оставался неподвижен. Через раскрытый рот вдруг вырвался стон: «У-урх!» — отчего Мори подумал, уж не собирается ли Тоёхара взорваться сам.

Парень продолжал стоять, целясь в шкаф, но его глаза были закрыты. Рот скривился от напряжения, руки, плечи и колени сильно дрожали. Казалось, он винит себя в том, что пистолет не стреляет.

— Что случилось, Тоёхара? Стреляй!

Ужасный стон замер на губах Тоёхары, он попытался что-то сказать. Звука не было, но по губам Мори догадался, что тот хочет произнести: «Извините!»

В «гостинке» повисла леденящая душу тишина. Такеи сознательно издевался над Тоёхарой на глазах у всех. Вероятно, Такеи мстил ему за то, что тот испортил эффект от задуманного шоу.

— Довольно, — сказал Исихара.

Такеи развел руками и повернулся к группе с улыбкой, как бы говоря: «Ну вот, видели? Только мы, профессионалы, знаем толк в таких вещах!»

И именно в этот момент руки Тоёхары подбросило вверх, а из дула вырвалось короткое пламя. Послышался звук выстрела, металлическая лестница зазвенела от срикошетившей пули. Отдача была настолько сильной, что Тоёхара чуть не упал на книжный шкаф. Канесиро, Фукуда, и Такегучи бросились на пол, куда мигом последовали Татено, Хино, Синохара, Мацуяма, Феликс и пятеро сатанистов. Мори, Ямада, Андо и Окубо были поражены, но не двигались с места; они так и остались сидеть на ковре, разинув рты.

Исихара сверкнул глазами.

— У-ху! — воскликнул он со своего кресла. — Хорошая работа, Халк!

У Мори звенело в ушах. В закрытом помещении звук выстрела был несравненно громче, чем в парке Охори, и его могли услышать корейцы в Одо.

Тоёхара все повторял и повторял слова извинения; рука парня висела как-то неестественно.

— Наверное, вывихнул себе запястье, — раздался чей-то голос. — От отдачи может выбить сустав.

Но Тоёхара продолжал крепко сжимать пистолет, слишком сосредоточенный на извинениях, чтобы почувствовать боль. Он даже не понимал, что ему удалось выстрелить.

Исихара поднялся со своего места:

— Все хорошо, Тойо! Довольно! — крикнул он, но Тоёхара не слышал его.

— Странно, — негромко произнес Такеи и покачал головой. — Парень-то далеко не слабак…

Он подошел к Тоёхаре и протянул руку:

— Достаточно. Отдай пистолет.

Но его слова не дошли до Тоёхары, уши которого, казалось, были закрыты столь же плотно, как и глаза. Он издал хрюкающий звук и снова сжал кисть на рукоятке пистолета. На этот раз ствол смотрел вправо, прямиком в грудь Такеи, с расстояния не более полуметра. Раздался выстрел, и правую сторону груди Такеи пронзила огненная вспышка.

Такеи отпрянул, словно от удара кулаком, и удивленно посмотрел на Тоёхару. Колени подогнулись, тело стало оседать, и он рухнул лицом вниз. Под правой лопаткой зияла черно-красная дыра размером с яблоко. Обе ноги мелко подергивались.

Воздух в комнате стал, как густое желе. Мори не мог ни говорить, ни двигаться. Исихара заорал:

— Эй, Канесиро, Татено, отберите у него пистолет!

Канесиро бросился к Тоёхаре сзади, а Татено — спереди, чтобы схватить его руку с зажатым в ней кольтом. Но едва он схватил пистолет, как тут же уронил его на пол.

— Черт, ствол горячий!

Канесиро тряс за плечи Тоёхару. Тот наконец открыл глаза; увидев поднимавшийся из пистолетного ствола дымок, он спросил:

— Это я стрелял?

На его лице сначала показалась неуверенная улыбка, но в следующее мгновение Тоёхара увидел лежавшего на полу Такеи.

Он присел на корточки и осторожно потрогал кровоточащую рану. Затем посмотрел на Канесиро:

— Это я сделал?

Канесиро судорожно вздохнул и ничего не ответил. Подошел Исихара и сказал:

— Это не твоя вина, Тойо. Он сам вышел на линию огня. Он всегда был неудачником.

Такеи все еще дышал, не переставая дергать ногами. Вокруг него уже образовалась кровавая лужа диаметром метр.

— Что теперь делать? — спросил Исихару Канесиро.

Остальные молчали, застыв на своих местах как истуканы: Ямада, к примеру, так и остался сидеть с открытым ртом и как-то странно подбоченившись.

Мори неуверенно подошел к окну и посмотрел в сторону жилого квартала.

— Ты что делаешь? — спросил Татено.

Мори сказал, что нужно проверить, слышали ли «корёйцы» выстрелы, или нет. В комнате царила звенящая тишина.

— Видно что-нибудь? — прошептал Фукуда.

— Вижу много народу, — ответил Мори, — но они слишком далеко. Чего делают — непонятно.

Тоёхара выпрямился, подошел к вешалке, что стояла рядом с кухней, и взял свой бинокль.

— Немецкая вещь, — сказал он, передавая прибор.

— Я знаю, — привычно отозвался Мори.

Окуляры бинокля были отрегулированы под удивительно близко посаженные глаза Тоёхары. Мори подогнал их под себя, положил бинокль для упора на подоконник и направил на группу заброшенных домов данчи. То тут, то там велись активные работы; тяжелая техника вскрывала старый асфальт и вынимала грунт. Слышались треск и грохот, мелькали искры от сварочных аппаратов. Бригады рабочих проверяли электропроводку, системы водоснабжения и прочее. Бронетранспортеры на заднем плане стояли неподвижно. Взглянув вправо от БТРа, Мори вдруг почувствовал, как сердце подпрыгнуло: один из солдат Корё, разговаривавший с кем-то из городских чиновников, вдруг, как показалось Мори, посмотрел прямо на него. Мори нырнул под подоконник, побледнев как смерть.

— Кажется, мы спалились, — ответил он на вопрос, что случилось.

Все, включая Исихару, повскакивали с мест. На самом деле из данчи невозможно было увидеть, что происходит в «гостинке», и риска никакого не было, но на мгновение возникла паника. Пятеро сатанистов похватали валявшееся оружие, хотя совсем не умели с ним обращаться. Никто не знал, как правильно пользоваться ручными гранатами.

— Может, пора валить? — крикнул Исихаре Татено.

Исихара тем временем допытывался от Такегучи и Фукуды, насколько в данный момент могут пригодиться их бомбы — «печеньки». Оба качали головой, сжимая в руках дюралевые контейнеры, — без запалов бомбы были бесполезны.

— Ну, тогда чего мы ждем? — спросил Исихара. — Пошли отсюда.

Он указал на валявшийся на полу кольт.

— Кто-нибудь положите его около Такеи. Если что, скажем, что он покончил с собой.

Хино подобрал кольт, но, когда он приблизился к забрызганному кровью телу Такеи, нервы его не выдержали.

— Не-е… — промычал он.

— Дай-ка мне, — сказал Канесиро, присел на корточки рядом с телом и протянул руку.

Хино дал ему пистолет. Канесиро взялся за правое запястье Такеи, но едва он дотронулся до руки, Такеи шевельнулся и издал слабый стон: «О-о-о…»

Канесиро упал на собственную задницу и вскричал:

— Да какого же черта?! Он еще жив!

Хино резко выдохнул, Татено вздрогнул, а Ямада обеими руками зажал себе рот.

— Разве мы не должны отвезти его в больницу? — тихо проговорил Синохара.

— Ты что, дурак? — оборвал его Исихара. — Тогда они поймут, что у нас есть оружие.

Канесиро поднялся на ноги, посмотрел на кольт и указал на голову Такеи.

— Если мы намерены утверждать, что это было самоубийство, то нам, наверное, следует удостовериться в том, что он действительно мертв?

Взгляд Канесиро затуманился, казалось, он смотрит куда-то вдаль и сосредоточен на чем-то очень далеком. Исихара медленно подошел к нему и забрал пистолет из его руки.

— Все нормально, — сказал он. — Такеи умрет через минуту. Не нужно стрелять в него…

В «гостинке» все замерли. Не так-то легко наблюдать, как медленно умирает, истекая кровью, человек. Для поддержания жизни нужно определенное количество крови, и, как только крови становится меньше — ниже низшего предела, — наступает смерть. Мори пришло в голову сравнение с автомобилем, в котором закончился бензин…

Когда Такеи перестал дышать, было решено дождаться наступления темноты и избавиться от трупа. Но сначала нужно было во что-то обернуть его. Нашли большой мешок для мусора, однако труп туда не помещался.

— Может, распилим его пополам? — предложил Исихара.

Никто не мог понять, шутит он или говорит серьезно. Мори был неприятно поражен таким предложением, но Орихара широко улыбнулся, обнажив свои коричневые зубы, и сказал, что идея ему нравится.

— Э, забудь, — одернул его Андо. — Без электрической пилы мы провозимся с ним целую вечность.

Вся группа пребывала в состоянии глубокого шока. Никто не мог мыслить трезво, и только один Андо сохранял присутствие духа.

В итоге было принято решение обернуть тело в несколько мусорных мешков и обвязать веревкой. Руководство взял на себя Андо, который начал торопить товарищей: из-за трупного окоченения тело становилось все менее податливым.

Сначала нужно было снять с Такеи одежду, чтобы затруднить опознание в случае обнаружения трупа. Андо также заставил всех раздеться, чтобы не испачкать кровью собственную одежду.

— Слушай, Андо, — спросил Исихара со своего кресла, — когда ты разделывал свою подругу, ты тоже раздевался до трусов?

Мори удивился этому вопросу в такой момент, однако Андо, не меняя выражения лица, просто ответил:

— Да, раздевался.

Руки и ноги Такеи уже не сгибались, и Андо пришлось резать одежду ножом, отрывая ее по кускам. С брюками и трусами особых проблем не возникло, а вот с форменной курткой пришлось повозиться. Пропитавшая ее кровь уже свернулась, и ткань прилипла к коже у раны на груди и на спине. Кусочки ткани, извлеченные из раны, были перемешаны с твердыми белыми фрагментами и какой-то сетчатой тканью.

— Это что еще? — спросил Такегучи.

— А это фрагменты ребер, — объяснил ему Андо. — И куски легких.

Трое ребят приподняли тело, а другие быстро расстелили под ним несколько мусорных мешков. Отверстия на груди и в спине заполнили туалетной бумагой, труп перевернули лицом вверх и положили на мешки. Кто-то спросил:

— Может, нужно прочитать молитву?

— Позже, — отозвался Андо.

Нужно было торопиться, пока труп не начал разлагаться. Андо пояснил, что микроорганизмы и всякие паразиты уже начали покидать остывшее тело.

— Такеи! — крикнул Исихара мертвецу. — Смотри-ка, у тебя стояк!

Услышав слова Исихары, Мори отвернулся. При виде мертвых он сразу вспоминал убитых родителей.

— А он выглядит умиротворенным, как думаете? — спросил Исихара.

— Наверное, для каждого коллекционера оружия такой конец — вершина мечтаний, — ответил Синохара.

«Умиротворенный?» — подумал Мори. Преодолев себя, он все-таки взглянул на труп. Кожа Такеи приобрела желтоватый цвет, линия рта гротескно исказилась, а глазные яблоки, казалось, готовы были вывалиться из-под век. Мори вспомнил мертвые лица своих родителей и, зажав рот, бросился в уборную.

Но постепенно все успокоились. Под руководством Андо из металлических труб и скотча были сделаны носилки. Фукуда и Миядзаки отправились в «Клан скорости», чтобы занять у них микроавтобус. В группе права имели только двое — Фукуда и Андо. Тем временем Орихара начал мастерить из газеты кораблики духов-хранителей. Этому обычаю он научился еще в детстве, когда вместе со всей семьей ездил в родной город матери Нагасаки на похороны. Вскоре к Орихаре присоединились Ямада, Мори, сатанисты Кондо, Сато, Миядзаки и Сибата. Чтобы бумага не размокала в воде, днища корабликов укреплялись картоном, а борта смазывались воском. Такая тонкая работа умиротворяла и успокаивала.

— Я убил Такеи-сан, правда? — снова произнес Тоёхара, словно пытаясь убедить себя.

— Нет, это был несчастный случай, — покачал головой Сато.

— Ты не виноват, — добавил Ямада.

— Это невероятно, — пробормотал Тоёхара, глядя на свою перевязанную руку.

Для корабликов духов-хранителей, как сказал Орихара, нужны были свечи, цветы и фрукты, и Сибата отправился в магазин.

Канесиро все никак не мог отделаться от странного ощущения тревоги. Видимо, почувствовав это, Исихара отвел его в сторону и заговорил о сумасшествии.

— Безумие — это не то, что можно подавить своей волей, — сказал он. — Но также нельзя дать ему вырваться на свободу. Всю жизнь вы все мечтали об убийствах и хаосе, а теперь, когда это произошло прямо на ваших глазах, вы все переполошились. В этом нет ничего ненормального. Но то, что случилось, произошло не из-за того, что вы что-то сделали сознательно. Вполне нормально, если это немного сводит с ума, но только помни: если ты попытаешься подавить свое безумие, оно сожмется в крошечный шарик, который однажды взорвется. Впрочем, норма и безумие часто трудноразличимы. «Норма» не имеет ничего общего с миссионерской позицией. Безумие лежит внутри, но то, что мы могли бы назвать сутью товарищества, то есть то, что символизирует нормальность, всегда находится где-то снаружи. Я достиг этого просветления после целого века поисков и опытов.

— Но вам же еще нет и пятидесяти, не так ли? — оторопел Канесиро, но Исихара треснул его по лбу:

— Заткнись и слушай!

Канесиро вскрикнул от боли и насупился, однако его взгляд несколько прояснился.

— Я всегда говорил, что понятие дружбы — вещь очень хрупкая, ее трудно постичь. Ее трудно уловить, она эфемерна. Быть связанным с другими людьми, быть нужным другим требует веры, ибо это недоказуемо. Вот посмотри, — Исихара взял Канесиро за подбородок и поводил его головой из стороны в сторону, — ты можешь увидеть здесь сущность дружеских отношений?

— Нет, только потолок, стены и пол, — проскрипел Канесиро.

— Вот именно, — рассмеялся Исихара. — Увидеть то, о чем я говорю, можно раза два-три в жизни, не больше!

Мори шел вместе с Ямадой и Тоёхарой через жилой квартал Атагохама. Они решили передвигаться малыми группами, по двое или трое, — большая толпа привлекла бы ненужное внимание. Точкой встречи был назначен волнорез на северо-восточной оконечности Атагохамы. Труп Такеи занесли в заднюю дверь микроавтобуса на импровизированных носилках и закинули туда же несколько бетонных блоков, цепи, веревки и заодно бумажные кораблики Орихары. Поскольку, как сказал Исихара, намечалось что-то вроде похорон, Мори и Ямада вернулись в свой корпус, чтобы переодеться в черное. Черных брюк, правда, ни у кого из них не было, поэтому Мори натянул на себя темно-синие спортивные штаны, а Ямада надел серые джинсы. У Тоёхары оказались темно-синяя обтягивающая футболка и темно-зеленые шорты. На спине футболки отчетливо виднелась большая буква «М» — логотип Мичиганского университета.

— Я и не представлял, что может быть столько крови, — сказал Тоёхара, когда они шли.

Чтобы полностью убрать следы несчастного случая, потребовалось много времени. Такегучи принес из своей лаборатории хлор, чтобы очистить бетонный пол, однако темное пятно полностью вывести не удалось… Мори спросил у Тоёхары насчет его руки. Поскольку ни у кого из группы Исихары не было сертификата на проживание и медицинской страховки, то вопрос не был лишен основания. Болеть решительно не рекомендовалось. Когда у Сибаты полгода назад случился приступ аппендицита, Исихара только через своего знакомого по Торговой палате смог устроить ему операцию. Если у кого-нибудь болел живот или случалась простуда, лекарства покупались без рецепта, при более серьезных случаях вроде ранений с нагноением использовались опасные экстракты, которые Синохара выделывал из своих многоножек и лягушек.

Тоёхара то и дело говорил, что ничего не понимает, но ему совсем не больно, хотя, скорее всего, он еще не отошел от шока.

— Но мне действительно стыдно, что так получилось с Такеи-сан, хотя… Когда я был совсем мальчишкой, я зарубил одного типа в скоростном поезде и поразился тому, как легко убить человека, когда у тебя есть хорошее оружие. И то же самое я чувствую сейчас! Да вообще, большинство людей даже не думают, что могут помереть так просто. До такого надо дорасти!

Дорога через жилой массив изобиловала выбоинами с гравием, который хрустел под ногами. За несколько лет до этого здесь прошел сильный тайфун, наделавший много неприятностей. Многие дома стояли разграбленными, а в тех, где еще оставались люди, двери были накрепко заперты. Скоро здесь поселятся еще сто двадцать тысяч человек. Уже светало, но было хорошо слышно, как в данчи громыхают экскаваторы и рокочут электрогенераторы. По всему чувствовалось, что «корёйцы» намерены работать двадцать четыре часа в сутки.

«Корёйцы», как выяснилось, вовсе не слышали выстрелов в корпусе «С», а Мори ошибся, подумав, что корейский солдат смотрит ему в глаза. Грохот, царивший на стройплощадке, заглушил шум от выстрела. Мори почувствовал облегчение, но скорее оно смахивало на ощущение обреченности, словно все они уже находились под колпаком у «корёйцев». Да, они решили дать врагу сражение, но никто не понимал, как его можно выиграть. У них было оружие, но совершенно разных конструкций, и никто не знал, как с ним обращаться. Еще не нанеся ни единой царапины врагу, друзья умудрились случайно угрохать одного из своих. И враги даже не подозревали об их существовании.

С берега налетал холодный ветер. Облака закрывали луну и звезды. Где-то вдалеке раздавался плач маленького ребенка, но вскоре наступила тишина. Дойдя до границы жилого квартала, ребята вышли на широкую улицу, где уже чувствовался запах моря. Его темная гладь колыхалась справа от них. Слева возвышались недостроенные громады многоквартирных домов, а за их остовами можно было разглядеть стадион «Фукуока Доум» и отель «Морской ястреб».

Микроавтобус уже стоял на волнорезе. Мацуяма, Андо и Феликс возились, привязывая бетонные блоки к телу Такеи веревками и цепями. Волнорез выдавался далеко в море в виде латинской буквы «F». Где-то в середине его уровень опускался почти до волн — там и остановили машину. Андо с товарищами наполовину вытащили из нее носилки, так что один их конец нависал над самым краем бетонного вала. Сибата включил фонарь. Четверо ребят крепко ухватили носилки, а шестеро приподняли бетонную глыбу. Миядзаки, не выходя из автомобиля, придерживал мешок с телом Такеи, а Андо поднял другой конец носилок, где были ноги.

— Ну чё, давай, — сказал Андо и сильно дернул носилки в тот самый момент, когда Миядзаки толкнул их от себя.

Как только тело Такеи заскользило вниз, Мацуяма и остальные отпустили привязанные к трупу бетонные обломки. Бетон плеснул о воду, и туда же нырнул труп.

Друзья отогнали машину к руинам недостроенного дома, а потом, распихав по карманам свечи, цветы и фрукты и взяв в каждую руку по одному кораблику духов-хранителей, стали спускаться по ступеням мола с подветренной стороны. Волны тихо чмокали о бетон. Никто не проронил ни слова. Все собрались вокруг Орихары, который показал, как подготовить кораблики. Орихара очистил мандарин и положил кожуру от него в два своих кораблика. Остальные сделали то же самое, наполнив воздух цитрусовым благоуханием. После этого Орихара положил в кораблики цветки маргариток, накапал немного расплавленного воску и, как мачты, укрепил горящие свечи. Осторожно спустившись к воде, он пустил свой кораблик в плавание. Ребята последовали его примеру. Очень медленно течение вынесло их на простор, к открытому морю. Все присели на камни и стали смотреть, как огоньки постепенно расходятся в стороны, напоминая звезды какого-то распадающегося созвездия.

Поднявшись обратно на мол, ребята стали смотреть на то место, где утонул труп Такеи.

— Хм, интересно, ради чего жил этот крендель? — спросил Исихара. — Его выгоняют с работы, но он даже убить себя толком не может. Потом его несет в Йемен или куда там еще, но и там он тоже на хрен никому не нужен. Громит массажные салоны и все свои бабки спускает на приобретение оружия — и умирает именно в тот самый момент, когда ему удается, наконец, показать свою охеренную коллекцию…

Они так хорошо замотали труп в пластик, что на волнорезе и на камнях внизу не осталось ни единой капли крови. Остались лишь темное море и серый бетон.

— А с другой стороны, — продолжал Исихара, — быть может, сегодня у него прошло самое успешное шоу века.

— Каждый умирает в свое время, — негромко проговорил Андо.

Исихара поднял голову и посмотрел на стоящее вдалеке здание отеля «Морской ястреб». Оно было задумано так, чтобы напоминать корабль, но с этого ракурса больше походило на лезвие ножа. Верх тонул в низкой облачности, откуда то и дело вспыхивал и вновь угасал красный огонь. Этот свет составлял полную противоположность исчезнувшим огонькам духов-хранителей. Казалось, этот мигающий огонь насмехается над ними, демонстрируя несокрушимую силу «корёйцев». Как бы понимая это, домой все шли не спеша, стараясь не смотреть в ту сторону…

Все, кроме Исихары. Он не сводил глаз с мерцающего в ночи красного огня.

— «Корёйцы», кажется, расположились лагерем около отеля? — вдруг спросил он, издав свое привычное «ку-ку-ку».

«О, только не начинай смеяться в такой момент», — подумал Мори, остановившись посреди дороги. Но Исихару уже понесло — он наклонился назад и продолжил свое кудахтанье. Издаваемые им звуки были смехом — отчаянным, хриплым, но все же смехом.

— Да если бы мы смогли расхерачить этот долбаный отель, то и с «корёцами» решили бы вопрос! — рыкнул он.

Никто, кроме него, не смеялся. Мори не мог понять, зачем Исихаре понадобилось идиотски ржать, когда все чувствовали себя сокрушенными и ничтожными?

— Что вы сейчас сказали, Исихара-сан? — спросил, остановившись, Такегучи.

Исихара перестал смеяться и насупился:

— Такегучи, не заставляй меня повторять дважды такие вещи! Это всем неприятно. Что я сказал? Да если бы нам удалось разрушить здание отеля, мы могли бы убить всех «корёйцев».

— Минуту, — с серьезным видом произнес Такегучи и посмотрел на Фукуду.

Они обменялись парой слов и кивнули друг другу. Мори расслышал слова «детонатор», «печеньки» и «гексоген». Наконец Такегучи повернулся к Исихаре, обвел взглядом группу и показал рукой на отель:

— Разрушить его непросто. Но нет ничего невозможного.

6. Вечер в токио

7 апреля 2011 года

Каи Томонори, которого в Министерстве внутренних дел все называли Том, наконец закончил писать свой отчет на предмет утечки персональных данных жителей Фукуоки. Отчет занял у него четыре дня и стоил четыре же бессонных ночи. Брать кого-нибудь себе в помощь ему запретили, вероятно, для того, чтобы о работе не пронюхала пресса. Впервые за все время службы Том писал отчет один. Работа была изнурительной, причем совершенно бесполезной — просто для того, чтобы прикрыть собственную задницу.

Закончив работу, он прошел мимо десятка солдат Сил самообороны и оказался на улице. Было около одиннадцати вечера. Через час наступит уже восьмое апреля. В это время в портах по всему побережью Северной Кореи готовились к выходу в море более четырехсот судов — их отплытие должно было состояться девятого числа. Известно было о четырех портах: Наджин, Чхонджин, Кимчхэк и Вонсан, однако, согласно информации американских военных спутников, большое количество кораблей появилось также в гаванях Танчхона, Ранама, Кёнсонга, Ривона, Синпо, Рэсона и Синхуня. Если террористы из Экспедиционного корпуса Корё говорили правду, то корабли выйдут к Японии в течение тридцати с чем-то часов. Флот северокорейцев состоял из переделанных для военных целей медленных и небольших рыбацких лодок. Обход территориальных вод Южной Кореи должен был еще больше задержать их, но тем не менее суда должны были подойти к берегам Японии часов через сорок после выхода из портов. Ситуация обострилась до крайности. Окна правительственных зданий ярко светились — все службы работали в круглосуточном режиме. Одна группа разрабатывала план эвакуации людей из Фукуоки в случае применения химического или биологического оружия, другая решала задачу обеспечения безопасности информационных сетей в крупных городах.

Однако главной задачей правительства за последние четыре дня стала подготовка правовой базы для морских частей Сил самообороны в плане перехвата северокорейских судов, а также для нормального взаимодействия с правительством США и их войск, дислоцированных в Японии. Кроме того, требовалось проработать юридическую сторону вопроса взаимоотношений с правительством КНР и Советом Безопасности ООН. Даже весьма относительная причастность Каи к этому процессу дала ему представление, что правительство Японии не вполне понимает, что нужно делать. Например, для принятия решения о расширении толкования пункта 20 Закона о береговой охране после инцидента с разведывательным кораблем в 1999 году потребовалась уйма времени. МИД Японии пытался убедить Штаты и их союзников помешать выходу северокорейских судов из портов, утверждая, что иначе это спровоцирует военный конфликт в Восточноазиатском регионе. Однако некий высокопоставленный работник Госдепартамента ответил на это, что единственным условием для начала военных действий послужило бы нападение или иное противодействие флоту с повстанческими войсками КНДР.

Погода для ранней весны была непривычно теплая. Но вскоре Каи понял, что тепло исходит от прожекторов, которые использовала полиция для освещения периметра. Все подъезды правительственных зданий были залиты светом, а от работавших генераторов стоял звон в ушах. Каи чувствовал слабость в ногах. За последние дни он почти не спал и не мылся (в тесных душевых министерства это было довольно проблематично), отчего от него не очень хорошо пахло. Он не то чтобы устал, но чувствовал себя довольно взвинченным, чтобы немедленно лечь спать.

Каи решил выпить. Он позвонил матери и предупредил ее, что придет поздно. Томонори не был выпивохой, но доктор однажды сказал ему, что его низкая толерантность к алкоголю, скорее всего, имеет психологическую природу. Мать его была убежденной трезвенницей, и это обстоятельство повлияло и на него — Каи, как правило, всегда следовал примеру мамы. Но в Акасаке был один бар, где отсутствовала привычка устраивать шумные вечеринки с караоке и клиенты не бузили. Да и хозяин никогда не старался напоить посетителя больше, чем тот хотел. Его звали Санзё Масахиро. Свой бизнес он начал после ухода с опостылевшей ему службы в Агентстве финансовых услуг. Спокойная атмосфера бара в полной мере способствовала возможности насладиться хорошей музыкой, выпивкой и приятным разговором.

Последние два дня в правительственном районе Касумигасеки запретили нахождение съемочных бригад телевизионщиков, сильно сократилось и количество журналистов. Из гражданских транспортных средств в Касумигасеки остались только частные автомобили, такси и служебные машины. Официально район не закрывали для движения, однако полицейские кордоны были настолько придирчивы, что большинство водителей попросту стали его избегать. Согласно информации Национального полицейского агентства, были мобилизованы более пятидесяти тысяч полицейских из всех восточных районов Японии. Помимо этого, чрезвычайно возросло количество солдат Сил самообороны, которые охраняли здания министерств и ведомств. Каждый солдат имел при себе противогаз, а из Омии прибыла группа химической защиты. Танки и бронетранспортеры превратились в обыденное зрелище. По обочинам дорог стояли полицейские грузовики, а на железнодорожных станциях были расставлены посты, предупреждавшие людей об опасности террористических атак. Все это очень напоминало введение военного положения, и люди старались лишний раз не выходить из домов.

Проходя мимо полицейских, Каи протянул им болтавшееся у него на шее удостоверение личности, и те тщательно изучили его, присматриваясь к фотографии. Хотя его предупредили о возможной опасности, Каи отпустил служебный автомобиль, сказав, что хочет подышать свежим воздухом. Позавчера Доихара, министр землепользования, инфраструктуры и транспорта, подвергся нападению человека, вооруженного деревянным мечом, когда садился в машину после встречи с директорами внутренних и международных авиакомпаний в отеле в самом центре Токио. Нападавший оказался пятидесятилетним безработным. В его действиях не было политического подтекста — мотив поступка заключался в том, что из-за блокады Фукуоки он не смог побывать у смертного одра своей матери. И хотя его мигом скрутили телохранители министра, средства массовой информации оказались к мужчине весьма благосклонными. В течение последних шести месяцев этот человек отправлял своей матери, страдавшей от болезней легких и сердца, все деньги из своего пособия по безработице, от недоедания он едва держался на ногах. Когда же его родственники прислали телеграмму, в которой сообщалось, что мать находится при смерти, выяснилось: добраться до Фукуоки нет никакой возможности. И этот бедняга оказался не один — многие люди испытали массу аналогичных проблем.

Каи поймал такси и попросил отвезти его в Акасаку. Пожилой таксист долго смотрел через зеркало заднего вида на его удостоверение. Каи ощутил беспокойство. «Неужели этот человек тоже родом из Фукуоки? — подумал он. — Еще, чего доброго, бросится на меня, как только поймет, что я чиновник». А ведь до недавнего времени его совсем не волновало, из какой провинции был тот или иной таксист. Но теперь люди, в том числе чиновники родом с Кюсю, стали вести себя так, словно собирались ни с того ни с сего сломать тебе шею. По данным Статистического бюро за 2008 год, за пределами Кюсю проживали около полутора миллионов его уроженцев. Учитывая, что в Фукуоке за день регистрировалось в среднем тридцать четыре брака и двадцать девять смертей, то для острова в целом показатель составлял двести свадеб и триста двадцать похорон ежедневно. Очевидно, что из-за блокады пострадало огромное количество людей, лишившихся возможности приехать на свадьбу или похороны к своим друзьям или родственникам. Статистика авиакомпаний показывала, что в месяц к их услугам ранее прибегало около миллиона человек. Таким образом, через аэропорт Фукуоки ежемесячно проходило около шестнадцати тысяч пассажиров. Количество невыполненных торговых рейсов превысило все пределы — как сообщалось, в порту скопилось десять тысяч контейнеров, предназначенных для стран Азии.

Помимо прочего, произошли и другие неприятности. В Фукуоке и Нагасаки было зарегистрировано множество смертей подростков от передозировки наркотиков. Среди школьниц началась настоящая эпидемия самоубийств, вызванная отменой гастролей любимой поп-группы. В первый же день, когда об этом объявили, выбросилась из окна девушка в городе Кумамото на западе Кюсю. Другие вскрывали себе вены. Один психолог, выступая по телевидению, заметил, что дело тут не только в отмене концертного тура, но и в общем ощущении изоляции, вызванном блокадой острова.

Двумя днями ранее министр экономики и торговли Умецу подал в отставку из-за одного инцидента: рано утром в больнице города Саги, расположенного южнее Фукуоки, скончался страдавший острой почечной недостаточностью пациент. Причиной смерти послужило отсутствие в больнице диализного раствора. Скорее всего, Умецу подвергся сильному давлению: он был из Фукуоки, и члены его семьи были не последними в среде местных предпринимателей. Однако единодушия по отношению к его отставке не было, и около пятидесяти процентов японцев не одобрили ее.

Общественное мнение по вопросу блокады Кюсю продолжало колебаться. Даже в правительстве произошел раскол: некоторые политики выражали протест против блокады. Ведущие СМИ ежедневно раздували проблему до вселенских масштабов, не имея никакой четкой позиции. Правительство ощущало свою вину за принятые решения; нужно было найти хоть какое-то оправдание тому, что жители Фукуоки были принесены в жертву. И таковое нашлось: все сходились во мнении, что в случае снятия блокады крупные японские города, такие как Токио или Осака, с вероятностью девяносто процентов подвергнутся нападению со стороны северных корейцев. А из этого вытекало, что любое противодействие Экспедиционному корпусу Корё или идущим к Фукуоке кораблям также повлечет за собой широкомасштабные террористические атаки.

Последние два дня в Интернете активно обсуждались слухи о том, что корейцы готовы взорвать резервуары с природным газом. Вскоре эту мысль подхватили журналисты. Особое внимание привлек сайт, который модерировала одна семья из США, — оба супруга были учеными. Задолго до случившегося они предупреждали, что цистерны с газом являются уязвимой мишенью для террористов, поскольку в случае повреждения резервуаров или трубопроводов весь город может взлететь на воздух. В одной из газет появилась статья, в которой подробно описывалось, что именно случится с Фукуокой в случае нападения на установку «Сейбу Гэс» на пристани Хигасихама. Некий эксперт утверждал, что, хотя установка и защищена от землетрясений и иных катаклизмов, любая попавшая в нее ракета или реактивная граната может вызвать утечку газа, а это приведет к взрыву, сравнимому по силе с небольшой атомной бомбой. После выхода статьи немедленно раздались панические крики о том, что все газовые терминалы в стране могут стать целью террористических атак.

Едва лишь массмедиа высказались о том, что в случае снятия блокады вся Япония может погибнуть в огне, уже ни политики, ни те журналисты, которые высказывались против блокады, ни даже защитники прав человека не могли ничего поделать. Вернее, думал Каи, им просто не оставили выбора. Консерваторам и правым, которые требовали немедленного нападения на лагерь Корё и на их флот, заткнули рот. Сам вопрос о том, действительно ли корейцы способны на террористические акты в городах, попросту отпал.

Пока общественное мнение колебалось то в одну, то в другую сторону, гуманитарная скрепа дала трещину, и начали проявляться корыстные интересы. Японская федерация экономических организаций выступила с критикой идеи блокады от имени компаний — экспортеров запасных частей для автомобилей и электронного оборудования из Фукуоки в Китай. Было выдвинуто требование возобновить работу порта Хаката для осуществления перевозок в восточноазиатские страны. Поскольку эти компании имели серьезное влияние, их противодействие блокаде произвело наибольший эффект. Также ходили упорные слухи, что в случае, если поставки не будут возобновлены, китайское правительство подаст на Японию иск в международный арбитраж. Японскому правительству ничего не оставалось, как вернуться к рассмотрению вопроса об отмене блокады Кюсю. Премьер-министр и его заместитель взвесили различные варианты, но никак не могли обойти тот факт, что власти Фукуоки передали северокорейцам персональные данные японских граждан, а также, что некоторые частные банки и организации начали сотрудничать с ЭКК. В довершение всего поступила информация, что, возможно, Фукуока выдаст террористам японские паспорта. Если это действительно так, сдержать корейцев будет почти невозможно, особенно после открытия железнодорожных и авиалиний.

Кроме того, существовала еще одна проблема: если экспорт товаров продолжится и даже увеличится, то это еще больше упрочит положение оккупантов. Несколько раз обсуждалась возможность визита премьер-министра Кидо и министра иностранных дел Огаси в Фукуоку для переговоров с командованием Экспедиционного корпуса Корё, но этому препятствовал принцип не ведения переговоров с террористами. Этот принцип имел значение для правительства, но, пожалуй, не для граждан Фукуоки. А мировое сообщество уже высказало мнение, что, заняв столь принципиальную позицию, японское правительство выказало свою трусость и некомпетентность.

Неподалеку от выезда на Токийскую скоростную автомагистраль Каи заметил сидевших на земле людей с зажженными свечами. Это была демонстрация под лозунгом «Мир и любовь для всей Фукуоки!». Кто-то играл на гитаре, остальные пели. Глядя на мерцающие огоньки свечей, Каи вдруг почувствовал боль в области живота. Ему захотелось схватить кого-нибудь из митингующих за воротник и заорать: «Как, черт бы вас побрал, эти любовь и мир могут добраться до Фукуоки?!» Люди там гибли по-настоящему. Так называемой полицией террористов был убит якудза, вышедший с дробовиком на улицу, — ему всадили две пули в голову из автомата Калашникова. А затем во время перестрелки в парке Охори погибло множество мирных жителей. Смерть уже свободно гуляла по улицам города.

Каи попросил таксиста довезти его до улицы Хитоцуги. Выйдя из машины, он снял с шеи свое служебное удостоверение и пошел по тротуару. В развлекательном квартале Акасака полиции почти не было видно, отчего здесь дышалось значительно легче. Сильнее всего охранялись районы вокруг парламента, Императорского дворца, Касумигасеки, Министерства обороны, железнодорожного вокзала, аэропорта «Ханеда», портовых сооружений, мэрии Токио и посольств крупных государств.

За пределами Токио были взяты под охрану такие объекты, как атомные станции, плотины, хранилища сжиженного газа и нефти, а также военные базы Сил самообороны. Развлекательные и торговые кварталы важными объектами не считались, поэтому охрана здесь не полагалась. Но дело было вовсе не в том, что о безопасности этих мест никто не беспокоился, — что, например, если бы террористы распылили зарин в кинотеатре в Кабукитё? Но чтобы обеспечить безопасность во всех районах и кварталах японских городов, потребовалось бы увеличить штат полицейских, солдат Сил самообороны, врачей и пожарных. Поэтому в правительстве приняли более оптимистичный сценарий, согласно которому подобные места вряд ли станут мишенью для террористических атак.

Каи давно уже не посещал Акасаку. Здесь было все так же суетливо, и атмосфера этого места не изменилась, только что стало больше иностранных туристов, особенно американцев. Японцы уже не могли позволить себе развлечения, как раньше, в связи с падением курса иены и растущей инфляцией, зато зарубежные туристы нашли это выгодным и хлынули в Японию толпами. Над входом в итальянский ресторан мигала неоновая консоль, на которой, помимо названия заведения, были изображены колбасы и прочие мясопродукты, символизировавшие основное меню. Главное отделение ресторана находилось в Риме. В переулке по соседству двое бездомных рылись в бачке с отходами. Один из них набивал в полиэтиленовый пакет объедки макарон, а другой жевал остатки то ли от жареного цыпленка, то ли от ягненка. Не имея в наличии всех зубов, он использовал язык, десны и оставшиеся зубы, чтобы содрать с костей мясо. Тот, что совал в мешок макароны, выглядел лет на тридцать, и ему еще не пришло время терять зубы естественным путем, скорее их попросту выбили: Каи как-то прочитал в журнале о моде избивать бомжей, возникшей среди молодежи. Немытые длинные волосы бездомных были забраны в пучок на затылке. Рубашки, брюки и кроссовки донельзя грязные. Пока Каи смотрел на них, тот, что обсасывал кость, взглянул ему в глаза без всякого выражения.

Появились несколько человек, судя по висящим на шнурках идентификационным картам, из расположенного неподалеку офиса телекомпании «Ти-би-эс». Ведущий вечерней новостной программы недавно уволился в знак протеста против блокады Кюсю. В свое время он был профессором университета Фукуоки. Его уход с телеканала, похоже, стал своего рода знаковым событием, но в Токио об этом ни словом не обмолвились, хотя в самом начале блокады новости о жертвах Фукуоки широко обсуждались. Журналисты рассказывали о плачущих детях в аэропорте Фукуоки, которые не смогли посетить Диснейленд; о не имеющих возможности оправиться в командировку бизнесменах; юристы жаловались на бездействие почты, вследствие чего они не получали важную корреспонденцию; издатели Фукуоки негодовали из-за того, что объем газет сократился ввиду нехватки бумаги и краски; фармацевтические компании и больницы возмущались невозможностью доставки дезинфицирующих средств и донорской крови. Но после инцидента в парке Охори подобные репортажи прекратились. Слово «жертва» очень нравилось журналистам благодаря легкому флёру самоотречения, но, когда оно обрело свой истинный смысл в виде разорванных на части человеческих тел, флёр моментально испарился.

В середине группы Каи увидел женщину, которая вела программу вечерних новостей. Она была достаточно известна, обладала и умом, и приятной внешностью, что, впрочем, было типично для сотрудников «Ти-би-эс». Вероятно, вся команда направлялась куда-нибудь перекусить после вечерней трансляции. Длинные ноги ведущей обтягивали чулки телесного цвета, на ней был светло-зеленый костюм, вокруг шеи обвивался шарфик, волосы окрашены, уголки глаз подведены вверх. Когда они проходили мимо, женщина что-то сказала, и окружавшие ее мужчины разразились смехом. Шум привлек внимание стайки студентов, которые закричали: «Нам нравится ваша программа! Пожалуйста, продолжайте в том же духе!» Каи снова почувствовал раздражение: как можно быть такими раздолбаями, когда страна находится в смертельной опасности? Проходя мимо Каи, ведущая не обратила на него никакого внимания — да и с чего бы? — и раздражение Томонори возросло. На Кюсю сейчас много людей, которые не могут беззаботно смеяться, даже если бы и очень захотели. Но разве эти журналюги понимают это?

Компания прошла дальше, и в воздухе остался аромат духов телеведущей, показавшийся Каи неприятным.

У фасада одного из домов стояла парочка: проститутка и какой-то иностранный турист, одетый в серый, вроде как итальянский, костюм. Мужчина обнимал ее за талию, целовал поочередно в щеки и лоб и негромко бубнил по-английски:

— Я скоро вернусь за тобой. Ты помнишь, что обещала поехать со мной в Киото?

Выговор Восточного побережья, определил Каи. По окончании Токийского университета благодаря деловым связям своей матери он поступил в небольшой колледж в Бостоне. Каи воспитывался в чрезвычайной строгости, и он бегло говорил по-английски. После теракта 11 сентября получить студенческую визу в США было очень непросто, поэтому в колледже было мало иностранцев и почти никого из стран Азии. Студенты из богатых семей Восточного побережья часто обижали его, но он проявил твердость характера и вскоре даже подружился с некоторыми из них. Поскольку его звали Томонори, он сказал своим приятелям, чтобы его называли Том. В те времена он постоянно думал о возвращении в Японию, но мать не допустила бы этого.

Отец Томонори занимался бизнесом в области импорта и экспорта дорогой посуды и мебели; мать была дочерью дипломата и много лет прожила в США. Каи был единственным ребенком в семье. Отец часто надолго отлучался по делам, и мать со своими амбициями оказала на становление сына решающее влияние. Каи отказался от мысли сделать карьеру преподавателя только лишь из-за желания матери, чтобы он, по ее выражению, «стал человеком». Когда его назначили генеральным директором Региональной сети местных органов власти, которая была создана для расширения сети «Джуки-Нет», мать была вне себя от радости. Сделать мать счастливой и заслужить ее похвалу стало для Каи смыслом существования. Иногда ему в голову приходила мысль, что он и не женился только лишь из-за матери, хотя и встречался с несколькими женщинами. Впрочем, он не слишком сокрушался об этом.

Каи зашел в переулок, где находился бар. На скамейке у закрытого ресторана этнической кухни спала женщина — было не понятно, пьяна она или просто бомжиха. Компания школьников вышла из супермаркета и, увидев полицейского, пустилась наутек. Молодой, неплохо одетый человек сосредоточенно выбирал из мусорного бака использованные шампуры. Связав добычу резинкой, он положил шампуры себе в сумку — возможно, чтобы потом продать. С другого конца здания раздался женский крик. Голос старушечий — скорее всего, бездомная, шуганувшая школьников. Многие ни в чем не повинные старики были принесены в жертву Фукуоке, но тем не менее никто, даже правительство, так и не поняли, что на самом деле произошло в парке Охори.

В баре у стойки сидел один посетитель, на диване разместилась пара. Из динамиков едва слышно доносились звуки джаза. Владелец бара Санзё для ночного музыкального сопровождения всегда ставил виниловые пластинки, а не компакт-диски. На экране под рубрикой «сейчас играет» стоял альбом Стэна Гетца. Это была старая запись в стиле босанова, где пела пухлощекая бразильская певица. Интерьер и атмосфера этого места, как подумалось Каи, вполне соответствовали его апатичному настроению. Массивная барная стойка была тщательно отполирована, а сделанные в Испании диваны, стоявшие вдоль стен, были обтянуты тканью с орнаментом «пейсли» и снабжены удобными подлокотниками и спинками. На оклеенных простыми обоями стенах Санзё повесил репродукции картин Гойи и Мондриана. Из-за стойки доносился солоноватый и маслянистый запах. «В традициях кухни "кайсеки", — говаривал своим посетителям Санзё, — бульон всегда должен подаваться перед главным блюдом!» — после чего заставлял гостя съесть тарелку фирменного супа и только после этого наливал чего-нибудь выпить.

Как только Каи вошел в бар, он почувствовал, как его утомленность мигом исчезла. Он не стал садиться у стойки, а сразу опустился на один из диванов.

Из-за стойки вышел хозяин с подносом, на котором стояли миска с бульоном и украшенный орнаментом из золотых листьев венецианский бокал с неразбавленным вермутом.

— Сначала нужно разогреться, — сказал он, застилая стол льняной скатертью и ставя на нее миску и бокал. — Побудьте с собой немного наедине…

С этими словами Санзё улыбнулся и вернулся к себе за стойку. Он всегда старался ублаготворить своих посетителей, подавая сперва теплый бульон и легкий аперитив. Живя в Бостоне, Каи не ел моллюсков, но в этом баре ему было достаточно вдохнуть их аромат, чтобы прийти в себя и успокоиться.

Человек, сидевший в кожаном кресле у стойки, был владельцем ресторана французской кухни в Мотто Азабу и постоянным посетителем бара Санзё. Каи часто захаживал в его ресторан. Тамошний шеф-повар в свое время стажировался в трехзвездочном ресторане в Монпелье на юге Франции и прекрасно готовил рыбу в белом вине и суфле. На диване чуть поодаль сидели две женщины — одна занималась продажей предметов искусства, а другая была ее деловым партнером. Их галерея располагалась в Минами Аояма. В основном они продвигали работы молодых мексиканских художников. Второй женщине было около сорока лет. Ее муж был генеральным директором крупного предприятия, производившего бумагу, и после его смерти она унаследовала значительную сумму денег.

Каи отхлебнул немного вермута и кивнул обеим дамам в знак приветствия. Затем взял сухарик из небольшой чашечки, разломил его, бросил в бульон и вооружился серебряной ложкой с выгравированным на ней названием бара. От стойки тянулся дымок сигары «Коиба Робусто», что курил хозяин. «Наверное, нет ничего более успокаивающего, чем этот бар», — подумал Каи и глубоко вздохнул. Вдова и владелица галереи увлеченно обсуждали висящий на стене офорт Гойи. Сцена изображала расстрел наполеоновскими солдатами испанских повстанцев на фоне горы трупов. Картина немедленно напомнила Каи репортаж из парка Охори, который постоянно крутили по телевизору.

Команда полицейского спецназа из Осаки устроила засаду, использовав в качестве приманки некоего Куцуту Синзаку, который находился в списках людей, подлежащих аресту ЭКК. В соответствии с разработанным планом Куцута попросил корейцев арестовать его не у себя дома, а в ресторане в парке. Террористы согласились и направили команду всего из шести офицеров Специальной полиции. Таким образом, осакский спецназ имел значительное численное превосходство. Но командир просчитался, не предусмотрев возможности, что корейцы могут иметь резервный отряд. Капитан спецназа и его люди засели в самом ресторане, а его заместитель со своим отрядом ждал террористов в припаркованных рядом автобусах. Узнав, что корейцы разделились на два отряда, капитан приказал своему заместителю получить соответствующие инструкции из Осаки. Пока тот выполнял приказ, кто-то из спецназовцев, скрывавшихся на террасе ресторана, подумал, что их заметили террористы, и взорвал светошумовую гранату. Это уже невозможно было проверить; впрочем, никто и не возлагал на поспешившего спецназовца вины. Действительно, если случилось непредвиденное, как еще он должен был действовать? Он не знал, что решение о начале атаки все еще не одобрено руководством.

На следующий после трагедии день сопровождавший террористов в их рейде корреспондент из «Асахи симбун» опубликовал отчет, в котором указал, что Штурмовая группа первой открыла огонь и, что хуже всего, заняла такую позицию, которая была чрезвычайно опасной для случайных людей. Когда к корейцам подоспело подкрепление, толпа зевак разразилась приветственными криками. Правительства иностранных государств и средства массовой информации высказали мнение, что стратегия Штурмовой группы была неоправданна. Один высокопоставленный британский парламентарий прямо поинтересовался: если японские власти не боятся жертвовать жизнями собственных граждан, то почему бы тогда Силам самообороны не взять штурмом лагерь Экспедиционного корпуса Корё? Председатель Совета Безопасности ООН сделал беспрецедентный шаг, а именно призвал правительство Японии проявить еще большую сдержанность. Из сорока оперативников Штурмовой группы двадцать четыре погибли, двенадцать получили ранения, а четверо сдались и теперь содержались в плену у ЭКК. Из-за стратегической ошибки был полностью утерян ценный персонал…

— Ты что-то мрачно выглядишь, Том, — сказал Санзё, садясь на стул напротив Каи и ставя на стол бокал.

Раздались начальные аккорды «Корковаду». Каи сказал, что никак не может поверить, что они так опростоволосились в парке Охори. Санзё кивнул и печально улыбнулся. Он пил скотч «Фэймоуз Гроуз» с изображенной на этикетке птицей. Это был дешевый сорт, но Санзё нравился вкус. Сам Каи никогда не любил вкуса виски. Он сделал единственный глоток вермута, но даже тот обжег ему горло и желудок.

Владелец бара был среднего роста и такого же телосложения. Одевался он всегда одинаково: белая рубашка с длинным рукавом, темно-синие брюки и темно-коричневые ботинки. Волосы совершенно белые, но, вероятно, из-за того, что он был не женат и относительно свободен от мирских тревог, Санзё не выглядел стариком. Иногда, чтобы поддержать уровень своего английского, он садился переводить старый шпионский роман. Окончив частный университет в Токио, Санзё работал в токийском отделении иностранной финансовой организации, а затем почти двадцать лет в ее головном офисе в Великобритании и на Барбадосе. В конце восьмидесятых он перешел на должность в Агентство финансовых услуг и проработал там до самой пенсии, на которую и вышел четыре года назад. Именно тогда он приобрел этот бар. Впервые Каи привела сюда министр информации Мацуока Кусуко, и с тех пор Каи сделался постоянным клиентом.

— Думаю, Министерство иностранных дел обратилось в Совет безопасности? — произнес Санзё, но в ту же секунду негромко добавил: — Да, дерьмо редкостное…

Он глотнул виски, и его тонкую шею прорезали морщины. Оккупация Фукуоки была, разумеется, по определению ООН, агрессией, но проблема заключалась в том, что никак нельзя было точно определить, что агрессором выступило другое государство. Иностранная пресса называла Экспедиционный корпус Корё «перебежчиками». Кроме того, им не было оказано никакого вооруженного сопротивления, и японское правительство официально не потребовало разоружения «перебежчиков». Иными словами, с ними не было реального контакта — правительство просто организовало блокаду своего острова. И хотя оно могло обвинять в этом акте агрессии Северную Корею, ждать, что КНДР вернет Фукуоку Японии, не приходилось.

— Им следовало бы направить министра иностранных дел в ООН, чтобы разъяснить ситуацию, — произнес Санзё и затем спросил, что правительство думает делать с корейским флотом, выходящим из портов КНДР.

— Похоже, они пока сами не знают, — ответил Каи, отправляя в рот последнюю ложку бульона.

Он с внезапной тревогой вспомнил, что Министерство иностранных дел дало поручение рабочей группе подготовить отчет по международным правовым актам для подготовки решения. Более двухсот сотрудников за двадцать четыре часа должны были составить доклад о прецедентах — вторжении Израиля в Газу, о вопросе суверенитета в Фолклендской войне и о резолюции ООН о вторжении Ирака в Кувейт. Но Санзё все же был прав: Японии следовало сразу же после начала кризиса четко сформулировать свою позицию и донести ее всему международному сообществу.

— А не желаете ли отведать дыни, прежде чем мы разойдемся по домам? — спросил посетителей Санзё, указывая на деревянную коробку на стойке бара. — У меня есть фантастическая дыня из Миядзаки. Принес последнюю, чтобы угостить всех, кто пришел.

Каи спросил его, что означает «последняя дыня». Санзё объяснил, что поставки прекратились из-за блокады. Он взглянул на часы:

— Давайте-ка я закрою бар.

С этими словами он запер дверь и выключил неоновую вывеску.

— Не хочется, чтобы сейчас набежала еще куча народу. Тогда одной дыни на всех может не хватить, — пояснил он.

— Ну да, хороший способ привлечь новых клиентов! — рассмеялась галерейщица.

На ней был костюм от «Шанель», хорошо подходивший ее фигуре. Подруга галерейщицы была в простом платье с отливом, на шее — ожерелье с подобранными одна к другой жемчужинами.

Санзё унес пустую миску из-под бульона и сменил запись Стэна Гетца на Билла Эванса. Затем налил себе еще виски и вернулся к гостям, подпевая мотиву «Willow weep for те».

— Я все не пойму, как эти северные корейцы отмывают бабки, что оттяпали у местных? — спросил он Каи.

Вопросы отмывания денег были как раз специальностью Санзё.

— Впрочем, — продолжил он, — им, наверное, не нужно очень уж напрягаться. Все те, кого они арестовали, уже сделали это за них — мафия, наркодилеры и прочая публика… С ними должен сотрудничать один из наших банков, и тогда это нельзя назвать отмыванием. Те, кого они арестовали, должны были перевести свои доходы в незарегистрированные кредитные или банковские облигации, в золотые слитки или поместить их на счета в швейцарских банках. Также можно разместить средства под фальшивыми именами в Гонконге или в офшорных зонах, таких как Андорра, Лихтенштейн, Монако, Каймановы острова, Науру… Как бы то ни было, дела должны скоро уладиться, так что им останется только присвоить себе эти деньги.

— Они могут инвестировать средства в произведения искусства, — отозвалась вдова.

По ее словам, произведения живописи стали наиболее популярным средством размещения капиталов, в особенности после появления интернет-аукционов.

— Ходят слухи, богатые саудиты использовали картины нидерландских мастеров для привлечения средств, чтобы финансировать террористов. Тогда ФБР ввело правило, согласно которому сделка на сумму более полумиллиона долларов должна обязательно регистрироваться. Впрочем, Санзё-сан прав — все эти операции невозможны без посредничества банков. Но ведь никакой банк не захочет делать из богатого человека врага.

— Вино — тоже неплохая инвестиция, — сказала галерейщица, поднимая свой бокал.

Она и ее спутница пили «Шато Шеваль Блан Сен-Эмильон». В бостонской семье, где жил Каи, тоже каждый вечер за обедом пили вина, и хотя сам он почти никогда не употреблял спиртного, но хорошо знал разновидности винных марок и их ароматы. У «Шеваль Блан» был, например, миндальный аромат.

— Все больше и больше людей покупают вина через Интернет. Скажем, дюжина бутылок «Шато Ле Пэн» 1982 года будет стоить несколько десятков тысяч долларов. Существуют компании, приобретающие вино по поручению, а также специализирующиеся на хранении вина и его перепродаже. И в зависимости от того, как вы подойдете к этому вопросу, вы сможете отмыть очень не маленькие суммы.

— Но эти северные корейцы не знают даже о существовании «Шато Ле Пэн», — хихикнула вдова. — Согласно тому, что пишут в журналах, Генералиссимус водит «мерседес», у него есть часы «Ролекс», и он пьет «Реми Мартен». Но он никогда не жил на Западе и не знает ничего о мире. Впрочем, как и Япония лет сорок назад. В нашем случае это были «Кёниг Спешлс», «Франк Мюллере» и «Гран Шампань Коньяк» — ничего лучшего мы не знали. Но теперь, конечно, люди ведут себя так, словно пили «Шато Ле Пэн» всю свою жизнь.

Она закрутила вино в своем бокале и поднесла к носу, наслаждаясь ароматом.

— И как долго ты его пила? — поддела ее галерейщица.

Все засмеялись. Женщины заедали вино изюмом и время от времени закуривали сигареты. Галерейщица была родом из Яманаси. Вдова родилась в Токио и жила буквально в нескольких шагах от бара в большом доме; у нее были две борзые и секретарь.

Как только утих смех, послышалась мелодия Билла Эванса «Someday my prince will come». Ноты, словно драгоценные блестки, танцевали в воздухе. Каи ощутил блаженный покой — чувство, подобное тому, когда человека наконец-то оставляет мучившая его лихорадка. Но теперь в его голове стали появляться мысли, о которых он и не подозревал, когда был на работе. Самой большой загадкой для него был вопрос, отчего корейские террористы столь эффективны и удачливы. Они проявили незаурядные способности в управлении захваченным ими городом, в решении проблем общественного устройства, не говоря уже об их боевых качествах.

Судя по реалиям Северной Кореи: разрушенная экономика, голод, многочисленные политзаключенные, содержащиеся в концентрационных лагерях, режим Ким Чен Ира должен был скоро рухнуть. Уровень международного доверия был практически нулевым. Единственным рычагом, который Ким Чен Ир имел для переговоров, была ядерная угроза. Но вот группа из пятисот человек не только взяла под свой контроль Фукуоку — столицу острова Кюсю с населением миллион человек, но и стала использовать японских граждан для своих целей. Они удачно обыграли инцидент в парке Охори, сообщив всему миру, что именно японские власти первыми напали на жителей Фукуоки; они сообщили иностранным СМИ, что готовы принять инспекторов ООН; они тщательно просчитали реакцию японских и зарубежных фирм, которые желали возобновить поставки автозапчастей и полупроводников; наконец, они объявили, что готовы вновь открыть в Фукуоке консульства всех стран. Больше всех это было выгодно Китаю, так как отмена торгового эмбарго сразу должна была увеличить объем поставок грузов. А если за Китаем последуют Южная Корея и США, то вопрос легитимности оккупационных сил будет решенным делом.

— Не хочу об этом говорить, но мне кажется, что Японии уже настал каюк, — промолвил Санзё. — Мы — единственная страна, которой действительно есть что терять. Я не левый, не правый, не либерал — я вообще не интересуюсь политикой. Но мне сдается, что все это действительно смахивает на заговор. Нет, не обязательно международный заговор — скорее всего, это инициатива одной только Северной Кореи, но я чувствую, что в международном сообществе существует какое-то молчаливое соглашение. Акты агрессии в целях сохранения мира запрещены международным правом. Но разве не вчера пресс-секретарь Госдепа США возмущался тем, что японское правительство не предприняло никаких мер по защите их консульства в Фукуоке? Если Штаты делают такое заявление, то становится понятно, в какую сторону дует ветер, не так ли? Правительству следовало бы применить нормы Уголовного кодекса о преступлениях, связанных с внешней угрозой. Согласно закону, тот, кто преследует какую-либо выгоду в случае агрессии иностранного государства, подлежит смертной казни или пожизненному заключению. Но теперь, когда мы установили блокаду, обвинять людей уже как-то не справедливо, а?

Санзё был специалистом по офшорным компаниям. Когда ему было под тридцать, он уже управлял счетами в сотни миллионов иен. Из скромности он говорил, что от него требовалось всего лишь нажимать клавиши клавиатуры, но, если понимать, где и как крутятся гигантские капиталы, становится ясным механизм политических игр между странами.

— Конечно, эта северокорейская банда, что засела в Фукуоке, весьма сильна, — сказал он, заходя за барную стойку, где вновь наполнил свой стакан. — В плане дипломатии эти ребята настоящие профессионалы. Они ходят по канату, что натянут между Россией и Китаем, и заигрывают с Америкой. Они поигрывают ядерной бомбой, чтобы заключить взаимное соглашение о ненападении. Быть дипломатом в Северной Корее означает, что в случае твоего промаха под раздачу попадешь не только ты один, а и вся твоя семья. Сошлют для «дисциплинарного исправления». То же самое и в области финансов.

Для страны, семьдесят процентов граждан которой голодают, — продолжал Санзё, — им все же удалось занять свое место в мире посредством манипулирования информацией, устранения неугодных и выклянчивания денег у других государств. Мне горько от этой мысли, но они действительно стали хорошими политиками. Когда же дело доходит до пропаганды, никто не может сравниться с ними. «Бескомпромиссный ум, щедрый, как солнце, и твердый, как сталь!» — в свое время они придумали целых тридцать восемь прославляющих Ким Ир Сена лозунгов. А это не так-то просто, уверяю вас. Каждое слово должно быть строго на своем месте, чтобы охватить умы огромного количества человек. А если самому генералиссимусу или кому-нибудь из его окружения что-то не понравится, то ответственный за пропаганду вместе с семьей отправится в лагеря. О, это общество со стальными яйцами! Их спецназ проходит сквозь страшные испытательные программы и получает прекрасное довольствие. У чиновников Кюсю против них кишка тонка. Но северные корейцы недостаточно цивилизованны. Именно из-за этого проиграли нацисты и Пол Пот.

Все слушали и кивали. Из колонок теперь доносилась пьеса Билла Эванса «Му foolish heart». Бас Скотта Ла Фаро выводил задумчивую мелодию.

— Так кто-нибудь будет дыню? — спросил Санзё.

— Мы! — дуэтом воскликнули обе женщины, подняв правые руки, как школьницы на уроке.

Хозяин бара, напевая себе под нос, принес коробку и ножом открыл ее. Женщины встали и подошли ближе, ахая: «Какой запах!»

— Думаю, наших политиков нельзя обвинять в установлении блокады. Возможно, это было ошибкой, но сейчас-то легко говорить. Когда приходится принимать важные решения, трудно предугадать, что на самом деле получится, — сказала одна из женщин.

Санзё перестал напевать и заметил, что каждому школьнику ясно, что это действительно была ошибка.

— Ах, я не разбираюсь в политике, — вздохнула вдова, расстилая на коленях носовой платок. — Но самое страшное — это то, что погибли или ранены люди! А пока этого не случилось, оккупация или блокада — какая разница?

— Последняя дыня из Миядзаки!

Санзё вонзил в дыню нож. Он уже успел накрыть стол, поставив на него тарелки от «Херенд» с узором в виде бабочки и бутылку портвейна. Поливать дыню портвейном научила его вдова.

— Итак, предлагается открыть эту бутылку в честь жителей Кюсю!

Портвейн был «Тэйлор», 1928 года.

— О, это хороший урожай! — сказала галерейщица, наклоняясь вперед. — Вы уверены, что хотите открыть такую бутылку?

Санзё осторожно ввинтил штопор, чтобы не сломать пробку. Разлив вино, раскрыл дыню пополам, явив ее влажную мякоть. Пока он удалял семечки, вокруг распространился сильный аромат. Немного сока пролилось на тарелку.

— Извините мою несдержанность, но…

Вдова протянула к дыне указательный палец, обмакнула в сок и облизала. Ее накрашенные алые губы блестели от влаги.

7. Брожение умов

8 апреля 2011 года

Чо Су Ём направлялся в офис телекомпании «Эн-эйч-кей». Каждое утро в восемь тридцать выходила очередная пропагандистская программа. В первый день трансляция велась напрямую, но теперь решено было записываться во второй половине дня. Это давало время для редактуры, что, конечно, было на руку Чо. Запись должна была начаться в шестнадцать ноль-ноль, но перед этим предстояло производственное совещание, и поэтому Чо вышел из командного центра в два часа пополудни. За ним должна была подъехать машина.

Хан Сон Чин посоветовал ему приобрести в соседнем магазине-ателье гражданский костюм, чтобы избавить зрителей от гнетущего лицезрения военной формы. Чо послушался, и с него сняли мерки. Но пока костюм шили, ему пришлось довольствоваться серой курткой, рубашкой-поло и джинсами — то есть той же самой одеждой, в которой он и прибыл на Кюсю.

— Н-да, товарищ Чо, — пошутил один из его сослуживцев, увидев его в вестибюле отеля, — если так и дальше пойдет, ты у нас всех местных женщин поотбиваешь!

Поскольку армейский пистолет был слишком велик, чтобы уместиться под одеждой, Чо выдали маленький плоский ПСМ советского образца, который прекрасно можно было спрятать во внутреннем кармане куртки.

Был четвертый день выхода программы. До вчерашнего дня Чо из соображений безопасности сопровождали трое сотрудников Специальной полиции. На этот раз ему выделили лишь уоррент-офицера Ли Сон Су, поскольку после инцидента в парке Охори и последовавшей за ним резкой критикой японского правительства командование решило, что риск нападения и провокации будет минимальным. Кроме того, вместе с Чо в студии присутствовали и журналисты «Эн-эйч-кей», а это означало, что ни Силы самообороны, ни японская полиция тем более не предпримут никаких враждебных действий. Сокращение охраны Чо было весьма приятной новостью для Специальной полиции, которой очень не хватало сотрудников для проведения арестов, особенно после того, как они потеряли убитыми Чхве Хён Ира и еще нескольких офицеров и солдат Экспедиционного корпуса.

— Доброе утро!

Дверь длинного черного автомобиля распахнулась, и Чо увидел Огаву — главного редактора секции новостей «Эн-эйч-кей Фукуока». Он знал, что телевизионщики имеют привычку обмениваться «утренними» приветствиями вне зависимости от времени суток.

— О, да я вижу, вы не в камуфляже! — одобрительно произнес Огава. — А что, хорошая мысль. В нашем деле самое важное — это создать привлекательный образ!

В свои пятьдесят шесть лет Огава был четвертым по значимости в фукуокском филиале «Эн-эйч-кей». Выше среднего роста, он неизменно носил черный или темно-синий костюм, галстук и подходящий по цвету платок в нагрудном кармане. Чо пропустил вперед Ли, у которого на плече висел чешский автомат «скорпион», затем сел сам. Тот факт, что Ли попал в подразделение спецназа, являясь родственником перебежчика в Южную Корею, свидетельствовал о его высоких личных достоинствах и абсолютной лояльности.

Сидевший на левом переднем сиденье Огава оглянулся и весело сказал, что новостная продукция телекомпании еще никогда не достигала такого высокого рейтинга. При этих словах водитель автомобиля улыбнулся и кивнул в знак согласия. Чо видел его уже не первый раз. На голове водителя была фуражка темно-синего цвета, напоминавшая те, что носили некогда хунвейбины.

Огава всегда был приветлив и улыбчив. Чо понимал, что его слова были наполовину правдой, а наполовину лестью. Огава вел себя таким образом, чтобы по прибытии дополнительных сил Корё остаться в фаворе, но это было не всё. Вчера за чашкой кофе, после записи программы, он намекнул о своей неприязни по отношению к официальному Токио и о том, что его чувства разделяют многие местные служащие. Возможно, это было проявлением ощущения провинциальной неполноценности. В отдаленных районах Республики тоже наблюдались подобные настроения по отношению к Пхеньяну. Понимание местных умонастроений являлось залогом успешного управления Фукуокой, и Чо сразу же сделал себе в уме заметку, чтобы впоследствии надавить на Огаву для получения более подробных сведений.

Студия «Эн-эйч-кей» находилась чуть южнее парка Охори. С одной его стороны находился синтоистский храм, а с другой — располагалась частная школа. Как только они доехали до парка, читавший хвалебные отзывы телезрителей Огава сначала понизил голос, а потом и вовсе замолк. То, что осталось от сожженных автобусов, уже успели вывезти прочь, но здание ресторана живо напоминало о случившемся. В оконных проемах блестели осколки стекол, часть второго этажа была полностью разрушена. Если не считать двух-трех молодых людей, которые фотографировали развалины, местность была совершенно пустынна, несмотря на прекрасную погоду. И хотя никто не запрещал посещать эти места, люди, вероятно, просто не хотели вновь видеть место кровавой бойни, о которой не переставая трещали все телеканалы. В перестрелке погибли более семидесяти японцев, включая оперативников Штурмовой группы, офицеров полиции и случайных прохожих. У корейцев погибли трое: лейтенант Чхве Хён Ир, уоррент-офицер снайпер На Юн Хак и сержант первого класса Ким Кён Ку, участник боксерских боев в полусреднем весе и претендент на выступление на Олимпийских играх. Еще трое служащих ЭКК получили тяжелые ранения: уоррент-офицер Тхак Чоль Хван был ранен в правое плечо; сержант первого класса Сон Па У в результате ранения в бедро потерял ногу, а сержант Ким Хан Ёль находился на грани жизни и смерти из-за многочисленных ранений в плечи и живот.

После инцидента было созвано совещание. Уоррент-офицер Тхак, также получивший ранение, представил доклад, в котором особенно отметил тот факт, что в парке находилось огромное количество гражданских лиц, на основании чего на месте был сделан вывод: японский спецназ не станет атаковать людей из Экспедиционного корпуса. Если бы японское правительство действительно собиралось пожертвовать жизнями своих граждан, то сразу же приказало бы Силам самообороны нанести удар по лагерю ЭКК. По выводам Кима Хак Су, полицейская операция имела целью захват военнослужащих Корё, и если бы отряд Специальной полиции в полном составе оказался в помещении ресторана, то они оказались бы в руках Штурмовой группы. Когда группа Чхве входила в здание, капитан приказал Тхаку присоединиться к людям из второго отряда. Тхака спросили, имел ли Чхве какое-то предчувствие, и тот сокрушенно ответил, что не знает. Ким Хак Су отметил, что, хотя операция японского спецназа и потерпела неудачу, люди из Штурмовой группы показали себя отважными и умелыми солдатами, а сам план операции был тщательно продуман. Но отныне, заявил он, Специальная полиция Корё будет отвечать отказом на любые просьбы подлежащих аресту преступников. Лейтенанту Чану По Су за то, что он потворствовал просьбам Куцуты, было вынесено порицание и приказано выступить с публичной самокритикой.

После этого перешли к вопросу о погребении трех погибших сотрудников Специальной полиции. В Японии традиционным способом похорон была кремация с последующим помещением непрогоревших костей в могилу. Ким настаивал на соблюдении корейской традиции захоронения в землю, но Ли Ху Чоль и На Че Ко возразили ему, сказав, что это может вызвать недовольство у местных жителей. Все выражали обеспокоенность потенциальным воздействием потери на морально-боевой дух солдат. Кроме того, Ким отметил, что без регулярных тренировок некоторые солдаты теряют боевой настрой и морально «развинчиваются». Отсутствие свободного пространства сделало невозможными каждодневные тренировки и тем более тренировки с боевым снаряжением. Вдобавок ко всему было запрещено распевать солдатские песни, из опасения, что местные жители воспримут это проявлением воинственности. Офицеры каждый вечер собирали солдат и вели с ними ободряющие разговоры, но этого было явно недостаточно. Уровень дисциплины неуклонно снижался. По утрам, как обычно, проводились занятия по физической подготовке, но большую часть дня солдаты были предоставлены самим себе. Дома, в Республике, у солдат вообще не было свободного времени; здесь же, в Японии, тренировки уступили место карточным играм, в ходе которых проигрывались новые, недавно выданные личные принадлежности — полотенца, зубные щетки, зубная паста и сандалии.

Когда Чо Су Ёма спросили, какое будет его мнение касательно похорон, он ответил, что и у корейцев, и у японцев одинаково трепетное отношение к ритуальной стороне этого процесса, и японцы воспримут традиционный для корейцев обряд захоронения трупа в землю, как варварство. Кроме того, сказал он, в войсках наблюдается недовольство в связи с гибелью капитана Чхве Хён Ира, которого якобы застрелили японские спецназовцы. Но это было не так: Чхве покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Ложные слухи распространялись служащими инженерного корпуса, которые контактировали с муниципальными работниками, сборщиками мусора и строителями, принимавшими участие в ремонте зданий, где планировалось разместить подкрепление. Японские рабочие пытались установить хорошие отношения с корейцами и предлагали им различные подарки: от зажигалок, шариковых ручек, бритв, ножниц и кусачек для ногтей до электротоваров, портативных радиоприемников, фонариков и батареек; от медицинских товаров, таких как мазь, глазные капли, пластырь и репеллент от насекомых, до ножей, плоскогубцев и молотков. Помимо прочего, они угощали корейцев спиртными напитками и приносили порнографические журналы.

— Завтра, — предложил Чо, — я подойду к людям из «Эн-эйч-кей» и спрошу, насколько негативно они относятся к нашим традиционным похоронам. Но на текущий момент я рекомендовал бы воздержаться от погребения.

Несмотря на решительный протест Кима, считавшего, что ЭКК не обязан учитывать мнение местного населения, предложение Чо было принято. В вестибюле отеля были устроены традиционные похоронные постаменты, на которые уложили завернутые в белую ткань тела и ледяные брикеты, чтобы задержать разложение.

У входа в студию «Эн-эйч-кей» Чо поджидали около десятка японских женщин.

— О, вы в гражданском платье! — воскликнула одна из них, приближаясь с букетом цветов в руках.

Ее подруги попытались вручить Чо какую-то коробку.

— Доброе утро! — приветствовал Чо женщин, низко кланяясь; коробку он не принял.

— Но почему вы отказываетесь от нашего подарка? — обиделась женщина лет тридцати на вид. — Я испекла эти сладости сегодня утром!

Чо пошевелил ноздрями и сказал, что запах действительно восхитительный. Он говорил на местном диалекте, и это заставляло окружавших его женщин тихонько хихикать.

— Ну вот видите! Пожалуйста, примите угощение! — продолжала женщина с восторженным выражением лица.

— Ах, но подождите же! — улыбаясь, произнес Чо, отступив на шаг. — Как офицер Экспедиционного корпуса Корё я обязан быть примером для своих подчиненных. Полагаю, вам всем известно, что в нашей стране люди страдают от нехватки продовольствия. К сожалению, у нас все еще остаются отдельные коррумпированные чиновники, которые используют свои властные полномочия в личных целях. Мы не должны множить порочную практику. И поэтому, хотя я вам очень благодарен, я не могу принять ваш подарок. Но я могу передать его детям, которые, несомненно, насладятся вашей выпечкой.

Школьница в очках захлопала в знак одобрения, и через мгновение все остальные присоединились к ней. Огава взял коробку в руки и сказал, что передаст угощение в школу для физически и умственно неполноценных детей, которую как раз собирался посетить после записи. Камеры «Эн-эйч-кей» и коммерческих телеканалов запечатлели эту сцену. Сопровождаемый счастливым смехом и аплодисментами, Чо пожал руку каждой женщине. Все это время Ли Сон Су сохранял бдительность, держа в руках свой «скорпион» и осматривая толпу.

Они пересекли холл и подошли клифту. Появление Чо уже не вызывало такой реакции, как раньше. В первый день, когда он пришел в студию с полицейским конвоем, в вестибюле, обычно наполненном шумом и гвалтом сотрудников телекомпании, воцарилась гробовая тишина. Немногим из журналистов приходилось видеть так близко вооруженных автоматами солдат, тем более что вид корейцев-спецназовцев был поистине угрожающим. Но люди привыкают ко всему. Прошло менее недели с момента высадки сил ЭКК в Ноконосиме, а Чо уже чувствовал себя своим в Фукуоке. Работники студии больше не шарахались при виде автомата Ли; и тем не менее Чо хорошо помнил слова профессора Пака: «Когда поведение японцев становится понятным и логичным, нужно быть предельно осторожным».

Его внимание привлек рекламный плакат в кабине лифта. На нем был изображен одетый в женское платье мужчина, сидевший в кресле и, кажется, поющий. Сверху было написано о десятой годовщине спутникового телевидения и в связи с этим показе полной версии «германской трилогии» Лукино Висконти, начиная с «Гибели богов». Но больше всего Чо поразила фраза чуть ниже: «Возвышенная эстетика декаданса». Ли, взглянув на накрашенного мужчину в черных чулках, нахмурился. Заметив, что Чо разглядывает плакат, Огава спросил его, нравится ли ему Висконти. Работая в отделе госбезопасности, Чо имел доступ к иностранной литературе и кинематографу, но о Висконти он ничего не знал.

— Нет, — коротко ответил он.

На выдохе он едва слышно пробормотал слово «декаданс». Его охватило странное чувство, напомнившее времена, когда он старался постичь смысл этого понятия.

У дверей комнаты для участников программы их ждала женщина. Ее звали Хосода Сакико, диктор двадцати шести лет, назначенная в качестве соведущей Чо. Она стояла у стены, выкрашенной в кремовый цвет, заложив за спину руки.

— Доброе утро! — приветствовала она Чо. — В штатском вы выглядите гораздо моложе.

Хосода обладала стройной фигурой и была довольно высока ростом для японки. Поверх серого элегантного платья в бледную оранжевую полоску был накинут белый жакет. Она не красила волосы, что было необычно для японки ее возраста. Как человек она была умна и уравновешенна, как диктор умела быть жесткой и бескомпромиссной. В самом начале работы Огава посоветовал ей не отклоняться от прописанного сценария, и Хосода сразу посоветовала ему поискать на эту работу кого-нибудь другого. Огава перебрал несколько возможных кандидатур, но потом понял, что лучше Хосоды ему никого не найти, и она осталась. После небольшой дискуссии ей было разрешено задавать вопросы и делать комментарии, не предусмотренные сценарием.

Глядя на нее, Чо вспомнил начало лета и аромат азалий на дорожке в парке Потонг.

— Вижу, вас снова осыпали цветами, — сказала Хосода. — Она наклонилась вперед, потянула носом и произнесла: — Великолепно!

Во время обсуждения программы Чо сказал, что хотел бы начать со старинной корейской народной сказки. В комнате, где они совещались, стояли продолговатый стол, стулья с трубчатыми ножками и небольшой столик с зеркалом для макияжа. На столе дымились чашечки с кофе, в тарелках лежали бутерброды. Помимо Чо, Хосоды и Огавы, там был режиссер программы, тридцатилетний мужчина по фамилии Симода.

Чо вкратце поведал им суть старой сказки:

— Она называется «Самнён-коге», или «Трехлетний горный перевал». Согласно легенде, тому, кто споткнется на этом перевале, оставалось жить всего три года. Однажды некий старик возвращался домой из соседней деревни, куда ходил продавать ткани. Он залюбовался прекрасным видом, открывавшимся с горной дороги, споткнулся о камень и упал. Старик подумал, что обречен; он добрался до дома, лег в постель, почти перестал есть и вскоре действительно серьезно заболел. Но в деревне на водяной мельнице работал очень смышленый паренек по имени Толдори; он посоветовал старику вернуться на перевал и еще раз споткнуться. Если споткнется один раз — это даст ему три года жизни, два раза — шесть лет, десять раз — тридцать лет. Старик последовал совету, стал ходить на перевал, где сознательно спотыкался снова и снова. Полагая, что теперь он проживет лет двести, старик стал счастлив и здоровее, чем когда-либо.

Пока Чо рассказывал эту историю, Хосода внимательно наблюдала за ним. Волосы красиво обрамляли ее высокий лоб, глаза сияли озорным блеском. Симода же слушал, накручивая на карандаш прядку из своей длинной шевелюры. Он спросил Чо, в чем же мораль этой сказки.

— Я бы не стал заострять на этом внимание, — ответил тот.

Симода продолжал настаивать:

— Вы что, просто расскажете эту сказку, и все? Никаких картинок, объяснений?

Чо всем корпусом повернулся к нему:

— Думаю, вы меня неправильно поняли. Цель программы заключается не в том, чтобы развлечь публику, — мы хотим донести до каждого зрителя то, что считаем важной информацией. На что намекает эта история, понятно даже детям. Объяснения только испортят эффект.

До определенного момента Чо сохранял вежливую интонацию, но тут в его голосе зазвенел металл, и в комнате сразу стало как-то зябко. «В Республике, — подумал Чо о Симоде, — такого человека давно бы отправили в лагерь для перевоспитания». На взгляд Чо, Симода не обладал хорошими манерами и не умел следить за своим языком.

— Да, понятно, — произнес Огава и попросил Симоду проверить, как идет подготовка к трансляции в студии.

Тот вышел, почесывая голову; Ли проводил его внимательным взглядом. Чо понимал, что слегка перегнул палку, но после того как он покинул родину, он все чаще чувствовал, что традиционные для северных корейцев ценности находятся под угрозой, и это его раздражало.

Огава извинился за сотрудника компании. Он прекрасно понимал, что с прибытием новой партии северокорейских войск жизнь еще больше осложнится. И неважно, в какой форме, но сопротивление ЭКК было затеей неразумной.

— Мы его уволим, — виновато произнес он.

— В этом нет необходимости, — ответил Чо. — Проблема не в том, что этот человек не желает сотрудничать, а в том, что он некомпетентен. Если, например, детям объяснять суть какой-либо истории, то они не будут думать своей головой и вообще потеряют интерес к ней.

В Республике существовала только одна мораль, к какой бы сказке или правдивой истории она ни относилась, — безусловное почитание Великого Вождя и Великого Руководителя. То, что следовало из «Трехлетнего перевала», сводилось к простой мысли: старый образ мышления всегда должен уступать дорогу молодому и новому, и только Великий Руководитель неизменно все делает правильно. Проблема была в том, что вера Чо в истинность «прописных истин» иногда вступала в противоречие с его аналитическим умом, который говорил ему, что некоторые истины все же являются устаревшими и ненаучными. Чтобы сохранить веру, он создал мощный психологический барьер для недопущения подобных мыслей. Однако, после того, как Чо покинул Республику, в этом барьере начали образовываться трещинки, сквозь которые пробивались какие-то проблески, но чего именно — Чо пока не мог понять.

— Я согласна, — вдруг сказала Хосода.

Огава бросил на нее настороженный взгляд: эта дикторша была непредсказуема. Уловив настроение своего начальника, Хосода опустила глаза.

— Если мне позволят сказать… — произнесла она.

Огава отвернулся, давая понять, что не интересуется ее мнением, однако Чо попросил девушку продолжить.

— Я думаю, что мысль Чо-сан правильна.

Огава тут же прервал ее, заметив, что вне эфира она должна обращаться к Чо Су Ёму в соответствии с его воинским званием.

Чо кивнул.

— Виновата, старший лейтенант Чо. Я полагаю, что нашу программу смотрят много матерей, а матери заинтересованы, чтобы их дети хорошо учились. Если детям не нравятся истории, которые им рассказывают, они действительно теряют к ним интерес. Я помню еще по школе, что нам часто читали те или иные истории, а потом объясняли, что именно писатель хотел в них выразить. Нам это не нравилось…

Чо снова кивнул и перевел взгляд с Хосоды на Огаву. Тот смутился — вероятно, он допустил ошибку, истолковав поведение Хосоды, как нарушение субординации. Скорее всего, этот Чо понял, что должен помочь Огаве «сохранить лицо», хотя бы для того, чтобы избежать дальнейших недоразумений.

— Тогда, — начал кореец, обращаясь к Огаве, — не будете ли вы согласны принять мое предложение? — Тон у него был почтительный.

Огава заметно расслабился и сказал, что ничего не имеет против сказки.

— Хорошо, — кивнул Чо, — давайте так. Когда я закончу, Хосода-сан спросит меня, в чем мораль этой истории. А я, в свою очередь, скажу, что нужно просто получать от любых рассказов удовольствие и делать собственные выводы относительно того, что это значит.

Чо пристально взглянул на Хосоду, как бы предупреждая ее, чтобы она пока ничего не говорила.

— Великолепная идея, — ответил Огава.

Его лицо вновь обрело довольное выражение. «Такого хамелеона, — подумал Чо, — бесполезно спрашивать насчет погребения наших людей».

Ли Сон Су стоял на своем посту у дверей. Огава пригласил его выпить кофе, но тот покачал головой.

— Он уже обедал? — поинтересовался Огава у Чо.

— Нет, — ответил тот, — но во время несения службы ему запрещено есть.

На лицо Огавы набежала легкая тень недовольства. Стол был накрыт, и он хотел сделать приятное охраннику, а вместо этого его грубо одернули. (Огава просто не мог понять, что, по мнению самого Ли, когда находишься на вражеской территории, от тебя требуется постоянная бдительность.)

После того как бутерброды были съедены, а кофе выпит, пришло время выбрать вопросы телезрителей. Высокая стопка открыток, писем и факсовых сообщений свидетельствовала о популярности программы. Огава прочел вслух несколько комментариев: «У Чо-сан такой освежающий, бодрящий стиль…», «Пожалуйста, объясните правительству, что нужно снять блокаду…», «После арестов преступников стало значительно легче дышать…», «После просмотра ваших передач мне захотелось больше узнать о Северной Корее…», «Национальная полиция, убившая так много ни в чем не повинных людей, смотрит на Фукуоку очень уж презрительно…».

Чо прекрасно понимал, что ему просто не показывают комментарии, в которых выражалась критика действий Экспедиционного корпуса; скоро, видимо, придется заняться этим вопросом и потребовать предоставить ему неограниченный доступ к корреспонденции. Действительно, не видя полной и объективной картины, он не мог должным образом выполнять свою работу.

Вопросы были самые разные, и серьезные, и бессмысленные. «Какую вы предпочитаете музыку?», «Что вы едите каждый день?», «Каков ваш тип идеальной женщины?», «Почему вы так хорошо говорите по-японски?», «Как вступить в Экспедиционный корпус Корё?», «Будут ли у нас снова проводиться турниры по бейсболу?», «Будут ли у нас сниматься новые фильмы?», «Мой отец поехал в Токио незадолго до блокады — когда ему будет позволено вернуться?», «Думаете ли вы, что в Фукуоке начнутся боевые действия?», «Будет ли запрещено местным детям ездить на занятия в токийские школы?», «Будут ли в продаже свежие комиксы?», «Действительно ли ЭКК является повстанческой армией?», «По прибытии основных сил будут ли корейцы изучать японский язык?», «Какую работу сейчас проводит Экспедиционный корпус?», «Будет ли открыт порт Хаката для экспорта товаров?»…

— Н-да, это действительно что-то! — воскликнул Огава, показывая Чо одну из открыток, где был задан вопрос о том, почему программа не транслируется на всю Японию.

Дело в том, что за пределами Кюсю вместо полной версии передачи показывали только ее фрагменты.

Чо предположил, что причиной этого является решение правительства об ограничении пропаганды на территории Японии. Он был несколько удивлен тем, что транслирование варьируется в зависимости от региона. В Северной Корее такое было немыслимым.

— В области информационной политики на телевидении, — вздохнул Огава, — ведущую роль играет Токио. Теле- и радиовещание делится на три сектора: префектурный, региональный и национальный. Вот взять для примера телевидение Кюсю. Если группа школьников отправляется на фарфоровый завод Арита, на телевидении префектуры выйдет репортаж: «Дети рассматривают гончарный круг». Если же в той же школе произойдет массовое отравление, об этом сообщат по всему острову. А вот если один школьник убьет другого, то это уже национальный уровень. Однако региональные новости в Токио являются также и национальными. Даже если к юго-востоку столицы приближается хиленький тайфунчик, все будут буквально стоять на ушах. И конечно же, эта информация становится национальным достоянием, и нам, так как мы находимся в наиболее метеоопасном районе, бесконечно рассказывают о каком-то пердунском шторме.

Говоря, Огава смотрел в окно. От деревьев, росших у храма Гококу поблизости, матовое стекло приобрело зеленоватый оттенок. Он потягивал кофе, который подлила ему Хосода.

— Лет тридцать назад, когда утверждался бюджет для сверхскоростного экспресса на Кюсю, я работал в экономическом отделе токийского бюро «Эн-эйч-кей». Аудитор из Министерства финансов тогда пошутил: «Почему токийские налогоплательщики, задыхающиеся в вагонах в час пик, должны платить за поезд, который пойдет на Кюсю?» Смысл шутки заключался в том, что подразумевалось: этот поезд будет ходить пустым. Меня это взбесило, и я огрызнулся, типа, может, вы считаете, что ни на Кюсю, ни на Сикоку или Хоккайдо люди не живут? А он посмотрел на меня с видом, мол, ты чем-то расстроен? Конечно, я понимал его точку зрения: токийцы платят больше всех налогов, хотя и имеют прибыль от нескольких национальных проектов. Но вот вопрос: а есть ли у них в Токио и окрестностях атомные станции? Нет! Если ли там установки по переработке промышленных отходов? Не-а. И Токио систематически высасывает молодые мозги из провинции — сначала для учебы в университете, потом для госслужбы или работы в финансовых учреждениях и госкорпорациях. Так что вот как получается: в наше время все, кто остался жить в провинции, либо необразованны, либо стары.

При этих словах Хосода Сакико едва слышно вздохнула, словно спрашивая: «А это и ко мне относится?» Она быстро взглянула на Огаву, потом улыбнулась в сторону Чо. Он посмотрел на ее бледные и такие мягкие щеки и сразу вспомнил плакат на стене лифта, где было написано: «Гибель богов. Возвышенная эстетика декаданса». Когда он служил в отделе пропаганды в Республике, ему было поручено написать статью, разъяснявшую рабочим и колхозникам опасность такого явления, как упадок и разложение. Он читал японские романы, в которых описывалось нестандартное сексуальное поведение, смотрел южнокорейские фильмы на довольно откровенные темы, но не понимал, что именно в них подразумевалось. Чо предполагал, что это должно быть чем-то заманчиво, иначе зачем писать и снимать кино о таких вещах? Однако фотографии обнаженных женщин и описания полового акта сами по себе не были особо привлекательными. «В чем же дело?» — ломал себе голову Чо. Наконец ему пришла идея: чтобы объяснить концепцию декаданса и ее опасность простыми, доступными словами, нужно изложить свои мысли так, как понравилось бы высшему партийному руководству, с использованием характерных метафор, вроде «демонов» или «распространяющейся раковой опухоли», и сделать вывод, что единственным спасением от заразы может быть изучение и применение на практике другой концепции — концепции чучхе.

После опубликования статьи Чо получил Почетный знак Пегаса, а кроме того, ему вручили билет на грандиозное представление «Игры в Ариранге». Эти игры должны были ознаменовать девяностый день рождения Великого Вождя Ким Ир Сена, но их истинное предназначение заключалось в противостоянии Чемпионату мира по футболу, который проводили Япония и марионеточный режим Южной Кореи. Руководство играми взял на себя сам товарищ Ким Чен Ир. В мероприятии приняли участие более ста тысяч человек, в том числе дети дошкольного возраста, ученики школ, студенты высших учебных заведений, солдаты Народной армии, танцевальные группы, гимнасты, цирковые артисты и массовка. По своему масштабу «Игры в Ариранге» были беспрецедентным событием: тут и живые картины из людей, и лазерное шоу, и грандиозный фейерверк. Лучшие артисты Республики исполняли сложнейшие танцы, гимнасты раскачивались на трапеции на высоте шестьдесят метров — и все это под потолком гигантского стадиона имени Первого мая на сто пятьдесят тысяч мест. Несомненно, это было самое большое представление в мире, которое невозможно повторить. Целая армия исполнителей репетировала каждый день по шесть часов, причем за это им ничего не платили, хотя любой другой деятельностью во время репетиций было запрещено заниматься.

Чо видел во всем этом стремление избежать того, что называется «декадансом» или «упадком». Зрелище вышло прекрасным, но… вызывало лишь восхищение от проделанной работы и затраченных на него сил, не более. По мнению Чо, декаданс обладал особенной силой, которой было очень трудно сопротивляться, и люди легко поддавались его влиянию, даже зная о таящейся опасности. Неизбывным ингредиентом декаданса было чувство вины, которое всегда приводило к разочарованию и тоске. Декаданс только потреблял, сам по себе он ничего не создавал. И именно поэтому его и не чувствовалось на «Играх в Ариранге».

Хосода смотрела на Чо так, словно пыталась прочесть его мысли. В комнате было довольно тепло, и она сняла свой жакет. Увидев ее белые плечи и руки, Чо почувствовал, как участился его пульс. У него что-то сжалось в груди. Это было то же чувство, что он испытывал на тропинке среди азалий у себя на родине. И чувство это очень напоминало чувство вины. Чо попросил разрешения закурить и повернулся к окну. Он видел неясные колеблющиеся зеленоватые тени от деревьев, иногда в окне мелькали какие-то черные точки. Ему захотелось, чтобы это были ласточки, поскольку ни одна другая птица не могла летать так быстро.

— Ласточки… — едва слышно произнес он, вспомнив гнезда под карнизом своего дома в родном Пхеньяне.

Изначально это здание предназначалось для советских политических инструкторов. После их отъезда сюда переехали преподаватели вузов, судьи, дипломаты и партийные работники. Весной у ласточек появлялись птенцы, и их писк ласкал слух. Когда Чо был совсем маленьким, он однажды увидел, как его отец оторвался от работы, чтобы посмотреть, как птицы носят своим птенцам еду. Это было еще до того, как он сжег томики Пушкина и Горького.

Отец Чо был профессором литературы и иностранных языков в Университете имени Ким Ир Сена и одним из ведущих поэтов Республики. В шестидесятых, когда ему было тридцать девять лет, он написал стихи для песни «Когда закончится жизнь». Эта песня звучала в очень популярном в те годы фильме «Кровавая дорога». Ее пели все, и стар, и млад, ее разучивали во всех школах. Отец написал также множество других песен, и в любой стране, где существовало понятие авторского права, он стал бы миллионером. Но он никогда не жаловался и говорил, что профессора не принадлежат к привилегированному классу. Семья вела скромную жизнь, однако в Республике интеллигенция пользовалась уважением, поскольку корейцы все еще были проникнуты конфуцианской моралью. Великий Вождь, маршал Ким Ир Сен, вычистил всех своих политических врагов, переписал историю, но не смог искоренить традиционные национальные ценности.

В комнате, что занимала их семья, стоял японский телевизор. Конечно же, он был не по карману семье. Телевизор пожаловал отцу Чо сам Ким Чен Ир, который был в восхищении от сборника революционной поэзии, опубликованного еще в 1984 году. На задней панели телевизора была сделана надпись, гласившая, что этот предмет является даром от члена Президиума Политбюро ЦК, Секретаря ЦК, члена Центрального Военного Комитета партии. На боку отец сделал еще одну надпись большими буквами: «Для моего Су Ёма, в честь его шестого дня рождения».

В начале девяностых годов скудные урожаи и наводнения вкупе с оттоком иностранного капитала привели к тому, что топлива стало катастрофически не хватать, и это негативно сказалось на распределении продуктов. Республику охватил голод. Те из жителей Пхеньяна, кто не мог ездить на китайскую границу, чтобы отовариться, вынуждены были продавать свои электроприборы и мебель. Но даже тогда отец Чо остался непреклонен в своих принципах. Те, у кого были связи среди высокопоставленных партийцев, умудрялись получать более высокие зарплаты и зарубежную гуманитарную помощь, которую присваивали себе чиновники наверху. Но отец постепенно дистанцировался от правительственного аппарата и его функционеров, и вскоре он превратился в изгоя. Его бывшие студенты, ныне члены партии, иногда предлагали ему рис, кунжутное масло или свинину, но отец упорно отказывался принимать подношения, объясняя, что не желает становиться мишенью для провокаций. От безденежья он продал телевизор, авторучку «Монблан», письменный стол розового дерева, холодильник — подарок младшей сестры, которая была дипломатическим посланником в одной из африканских стран, и, наконец, стулья, посуду, шторы и даже предметы медицинского назначения, так что остались лишь книги и кухонная утварь. Он продавал и книги, но все продать было невозможно — среди них были запрещенные произведения.

Со временем отец Чо потерял право на освобождение от пятничной трудовой повинности, которой облагались все служащие и работники умственного труда. Изначально он был освобожден от физического труда ввиду возраста, но теперь каждую пятницу надевал рабочий комбинезон и отправлялся носить кирпичи или убирать мусор после наводнений. Приблизительно тогда же он перестал обедать дома, говоря, что питается в университетской столовой. Лишь позднее стало ясно, что он просто стеснялся есть дома, так как не мог обеспечить едой свою семью, а на самом деле не ел вообще ничего. Он уже примирился со скорой смертью. Чо часто заставал мать в слезах, но она не говорила ему, отчего плачет.

Однажды, когда Чо уже исполнилось тринадцать лет, отец отвел его на пустырь за их домом, где они сожгли все оставшиеся книги. Обратив к сыну истощенное лицо, он сказал:

— Я хочу, чтобы ты стал писать хорошие стихи. Их не нужно сочинять, они сами приходят. Хороший поэт — это тот, кто умеет смотреть в темноту собственного сердца. Стихотворение, насыщенное яркими образами или красивыми рифмами, — не обязательно будет хорошим стихотворением. Поэзия, которая не трогает читателя, не имеет реальной силы. Понимаешь меня, Су Ём? Пиши только такие стихи, которые затронут сердце читателя.

По официальному заключению, отец Чо умер от туберкулеза. Но главной причиной его смерти было недоедание. За несколько месяцев до кончины он выражал желание умереть, но это не означало, что он хотел покончить с собой. В Республике самоубийство считалось преступлением, а родственники самоубийцы признавались соучастниками и отправлялись в отдаленные горные районы. Отец отказался от самоубийства не оттого, что это было запрещено законом, — он сам считал, что добровольное лишение себя жизни хуже убийства. Но принятие смерти все же отличается от выбора способа умереть. Отец Чо продолжал бороться за то, во что верил, даже после принятия факта неизбежного ухода из жизни.

Чо поступил в саманскую среднюю школу, которая высоко котировалась после того, как ее посетил Великий Руководитель. Он преуспел в изучении литературы, иностранных языков, математики и тхэквондо. Окончив впоследствии Литературный институт, был принят в Восьмой корпус спецназа. То, что говорил ему перед смертью отец относительно поэзии, так и оставалось для Чо тайной. Нет, конечно же, отец не имел в виду, что поэт должен искать какого-либо компромисса с читателем, стоять «бок о бок» с народом. Стихи… они были субъективными, слишком личными, формировались, исходя из чувства языка. Только много позже Чо понял, что отец имел в виду на самом деле.

Огава все еще продолжал бубнить о противостоянии Токио и Кюсю:

— Более двадцати лет назад грязевой поток, образовавшийся в результате извержения горы Унзен, повредил или разрушил огромное количество домов. — Огава обхватил чашку обеими руками, словно хотел согреться. — Гора Унзен находится здесь, на Кюсю, — продолжал он, — но приблизительно в это же время произошел необычайный подъем воды в Пяти озерах Фудзи, что привело к затоплению нескольких туристических бунгало вдоль побережья озера Сайко. Угадайте, какое событие освещалось больше? Ну, или возьмем болезнь Минаматы. Спросите любого, кто родился и вырос на Кюсю, и он скажет вам, что если бы загрязнение воды метиловой ртутью, которое вызвало это заболевание, обнаружилось в Токийском заливе, а не здесь, то реакция правительства была бы совсем другой. А теперь Фукуока стала ключевым городом в плане торговых отношений с Китаем, так что все стало несколько по-другому… но вот не так давно наш префект — а он управляет территорией, на которой живет пять миллионов человек, между прочим! — так вот, наш префект оправился Бюро бюджетного планирования Министерства финансов и был вынужден там кланяться перед какой-то накрашенной дурой на стойке приема… Жалкое зрелище, вот что! А когда они организовали блокаду Фукуоки, я сразу подумал: «Ага! А то я не догадывался!»

Огава посмотрел на Чо и закончил свои жалобы фразой, которая должна была послужить детектором реакции Чо:

— Начало должно быть очень тяжелым, но я уже давно понял, что независимость была бы для нас не самым плохим вариантом.

— Я уверена, что все наши зрители нашли легенду о «Трехлетием перевале» весьма интересной. И комментарии рассказчика были довольно оригинальными, не правда ли? Думать своей головой действительно очень важно, хотя это тот случай, когда легко говорить, нежели делать.

Вероятно, из-за света софитов на лбу и кончике носа Хосоды блестели капельки пота. Студия была затемнена, и только они с Чо находились в освещенном кругу. Позади камер возились члены съемочной группы. Огава сидел, скрестив на груди руки. Симоды не было, а его заместитель был представлен Чо непосредственно перед началом записи.

— Давайте сделаем перерывчик минут на пять, — предложил Огава.

Он спросил Чо, не желает ли тот вернуться в отведенную им комнату, но Чо ответил, что ему и здесь неплохо. В студию вошли гримеры и аккуратно промокнули пот с лица Чо и Хосоды. Затем им принесли холодной воды, и Чо сказал:

— Извините, кажется, я не очень хорошо выступил.

Хосода легко коснулась его бедра:

— Не говорите глупостей. Все прошло прекрасно.

Ее ногти были коротко обрезаны и не накрашены. Чо обратил внимание, какие длинные и красивые у нее пальцы. Кто-то из работников студии поправил ей закрепленный на воротнике микрофон. Гримерша подмазала помадой губы.

— Нет, — покачал головой Чо. — Я знаю, что говорить я не мастер. Стоит мне подумать, сколько людей меня сейчас слушают, я начинаю чувствовать, что уже не так искренен.

Хосода хотела возразить, но сдержалась.

К Чо подошел техник — худощавый молодой человек с длинными волосами. Настраивая микрофон, закрепленный на лацкане куртки, он случайно задел какой-то твердый предмет во внутреннем кармане и понял, что это пистолет. Парень робко извинился и, закончив свои манипуляции, сказал:

— Если вы позволите мне заметить, у вас прекрасный голос.

Чо благодарно кивнул.

После перерыва Чо стал отвечать на вопросы телезрителей, которые сперва зачитывала ему Хосода.

— Какую музыку вы предпочитаете?

— Вообще, я слушаю классическую музыку, но мне также чрезвычайно нравится корейский фольклор.

— Когда появятся в продаже новые комиксы?

— Я полагаю, что этот вопрос лучше адресовать японскому правительству, а не Экспедиционному корпусу Корё.

— Откуда вы так хорошо знаете японский язык?

— Когда я учился в университете, то спал по четыре часа, не больше. Я очень много учился.

— Как вы думаете, начнутся ли в Фукуоке боевые действия?

— Я понимаю, что вы подразумеваете печальный инцидент в парке Охори, но я могу обещать, что ЭКК никогда не спровоцирует военный конфликт.

— Действительно ли, что ЭКК является повстанческой армией?

— Мы, то есть Экспедиционный корпус Корё, никогда себя так не именовали. Но верно то, что мы восстали против коррумпированных элементов в системе нашего государственного управления. Они являются причиной многих бед, в том числе неравенства, от которого страдает народ. Мы подняли восстание, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос.

— Будет ли открыт порт Хаката?

— ЭКК получил информацию о том, что китайское правительство может потребовать от Японии возобновления работы иностранных консульств в Фукуоке. Если это произойдет, правительство Японии будет вынуждено снять блокаду.

Хосода прочитала последний вопрос:

— Какая женщина для вас была бы идеальной?

— Во-первых, — проговорил Чо, — она должна быть хорошо образована. Во-вторых, обладать добрым сердцем, широтой души и улыбкой — такой же прекрасной, как гладь моря.

Глядя на Хосоду, Чо спустя мгновение добавил:

— Мне также нравятся большие глаза.

— Спасибо за приятную беседу, — закончила трансляцию Хосода и ласково улыбнулась Чо.

После съемок все вернулись в комнату, где Чо воспользовался горячим полотенцем, чтобы снять с лица макияж. Затем он позвонил заместителю командующего Ли Ху Чолю. Ему хотелось узнать мнение Хосоды насчет похорон погибших товарищей, но было бы неплохо сделать это в отсутствии Огавы, то есть вне студии.

Дозвонившись до штаба, он начал объяснять ситуацию, но связь была неважной, и Ли попросил его говорить громче. Сзади послышался восхищенный вздох. Чо отдернул трубку от уха и обернулся. Рядом с ним стоял Ли Сон Су и указывал на его левое запястье.

Ах, часы! Именно в этот день командование выдало ему водонепроницаемые электронные часы. Предыстория была такая: пытаясь раздобыть витаминные добавки, Ким Хван Мок наткнулась на склад наручных часов с большими циферблатами. По-ви-димому, эта модель была популярна несколько лет назад, но потом спрос упал, и нераспроданные экземпляры оказались на складе. Ким потратила около полумиллиона иен, чтобы приобрести три с половиной тысячи часов и батарейки к ним. Предполагалось, что часы в качестве награды будут вручаться участникам первой волны захвата Фукуоки, сначала офицерам, а потом солдатам, которые проявили себя с наилучшей стороны.

Чо вновь принялся объяснять по телефону суть проблемы, и майор пообещал решить этот вопрос.

— С нашей стороны никаких возражений, а что касается Огавы, я позвоню ему сам, — кричал он в трубку. — Скажу ему, что она нужна тебе приблизительно на час, чтобы обсудить важный материал. Но куда ты собираешься везти ее? Где лейтенант Чо Су Ём, звезда местного телевидения, собирается поговорить с прекрасной дикторшей, так похожей на Лю Хва Ми?

Лю Хва Ми была самой популярной артисткой в Республике. В основном она снималась в исторических драмах, и между ней и Хосодой действительно имелось определенное сходство.

Чо сказал, что подумает и перезвонит. Брать Хосоду с собой в штаб-квартиру ЭКК или же прогуляться с нею по парку было бы чистым безумием. Проще всего было проехаться с ней вокруг лагеря.

В конце концов все вопросы были согласованы. Ли Сон Су, охранник Чо, ждал распоряжений. Чо сказал ему, что задаст женщине несколько вопросов в машине по пути в лагерь. Ли щелкнул каблуками и взял под козырек.

Из окон автомобиля струился оранжевый свет заката, отражаемый водами озера в парке Охори. День потухал. Одной вежливой просьбы хватило, чтобы Огава согласился отпустить Хосоду, сказав ей с улыбкой, что дело очень важное. Они сели в черную «тойоту» — служебный автомобиль телекомпании с логотипом «Эн-эйч-кей» на капоте. Всякий раз, когда Чо смотрел на этот логотип, он представлял себе флажки ЭКК, которые скоро будут развеваться на всех машинах Фукуоки.

Хосода Сакико сидела впереди, рядом с водителем, позади которого устроился Ли. Салон «тойоты» был довольно просторным. Заднее сиденье было снабжено выдвижным подлокотником посередине, и в него был вмонтирован телефон. Чтобы позвонить, нужно было всего лишь сунуть в ухо наушник и набрать номер.

Ли, ни на секунду не расставаясь со своим автоматом, пристально всматривался в окно, но иногда переводил взгляд на небольшой жидкокристаллический экран слева от водителя. Это устройство принимало радиосигнал, отраженный от спутника связи, и показывало местоположение транспортного средства. Кроме того, прибор отзывался на голосовые запросы водителя. «Какой сейчас трафик на Кокутайской дороге?» — спросил тот, и прибор тотчас же отозвался приятным женским голосом: «Трафик плотный, но движение есть». В дополнение к этой функции устройство предлагало альтернативные маршруты. Увидев такую штуку в первый раз, Чо подумал, что она могла бы кардинально изменить проведение специальных операций, позволяя оперативным сотрудникам разделяться и при этом не терять друг друга. На потолке был укреплен двенадцатидюймовый жидкокристаллический телевизор, а рядом с подлокотником находился пульт дистанционного управления размером с пачку сигарет.

Как только автомобиль миновал парк Охори, Чо обратился к Хосоде, сказав, что хотел бы знать ее мнение по одному вопросу. Та повернулась и взглянула на Чо:

— Ну, конечно, разумеется! Я хотела бы, чтобы вы увидели район Накаса.

Не дав Чо произнести ни слова, она велела водителю ехать к мосту Хариёси в Накасу 1-тёмэ. Чо был потрясен. Он планировал проехаться по дороге вокруг отеля «Морской ястреб», и только.

— Нет, в Дзигёхаму! — сказал он водителю.

Хосода снова повернулась к нему и со смехом произнесла:

— Ни за что!

На мгновение Чо остолбенел, словно вдруг перестал понимать по-японски. Он не мог поверить своим ушам: Хосода его не послушалась!

Вместо того чтобы повернуть в сторону Дзигёхамы, автомобиль проследовал по дороге Кокутай в сторону Тендзина и Накасы. Слева показались развалины старого замка — Чо узнал его, так как вместе с Пак Мёном несколько дней подряд изучал карту Фукуоки, готовясь к управлению городом. Значит, скоро они пересекут границу Тендзина и проедут станцию Ниситецу-Фукуока. По обеим сторонам широкой трехполосной дороги возвышались жилые и административные здания; мелькали вывески гостиниц и автозаправок. Машина резво двигалась прочь от корейского лагеря.

Чо почувствовал, как у него участился пульс. Они остановились перед светофором; водители соседних машин взглянули на них и отвернулись. Становилось все темнее, так что вряд ли кто-нибудь из них догадался, что в машине находятся люди из Экспедиционного корпуса. Впрочем, Ли Сон Су был в форме, но занавеска на окне прикрывала его от посторонних взглядов. Чо посмотрел вперед — включился зеленый сигнал светофора, но машина и здесь не повернула в нужном направлении.

Лейтенант был в замешательстве. Он не привык, чтобы ему не подчинялись, чтобы ему бросали вызов. «Ловушка!» — пронеслось в голове. Тогда, в парке Охори, преступник вступил в сговор с полицией, чтобы заманить в засаду Специальную полицию. Неужели и Хосода туда же? Нет, конечно нет… Решение проконсультироваться с ней было принято через несколько минут после записи, а до этого она все время была с Чо и не имела возможности связаться с кем-нибудь из полиции. Только Огава и еще пара человек знали, что Хосода находится вместе с ним в служебной машине «Эн-эйч-кей». Немыслимо, чтобы полиция или Силы самообороны ждали их сейчас в Накасе.

— Хосода-сан, послушайте! — сказал он.

— Да? — Хосода в очередной раз повернулась к Чо.

Однако язык ему не повиновался. Что-то в мозгу заклинило: Чо хотел объяснить ей, что не имеет права удаляться от лагеря и территории телекомпании, но японские слова повыскакивали из головы. Что ж такое? Почему он внезапно перестал понимать и говорить на ее родном языке?

— Мы почти на месте, — сказала Хосода и принялась что-то объяснять водителю.

Чо не знал, что ему следует предпринять в этой ситуации. В Республике, будь то армия, завод, школа или собственный дом, никто из подчиненных (впрочем, Хосода не совсем подходила под эту категорию) не осмелился бы противоречить ему. Это было аксиомой. Подчиненные, младшие братья и сестры, дети, даже великовозрастные, не должны противоречить старшим. Правило не касалось лишь младенцев. Такая своевольная женщина, как Хосода, мигом вылетела бы из армии или партии и отправилась в удаленный исправительно-трудовой лагерь вместе со всей своей семьей. И она оказалась бы в изоляции: с момента выражения неповиновения всякое общение с таким человеком прекращалось.

— Хосода-сан, — повторил Чо, наклоняясь в ее сторону. — Нам нужно в Дзигёхаму, а не в Накасу.

Голос его не слушался, и Хосода различила лишь невнятный шепот.

— Простите, что вы сказали?

Что он должен сделать сейчас? Заорать, что им нужно возвращаться в Дзигёхаму; назвать ее дурой и ударить? Но это ничего не решит. Как Хосода отреагирует, если он вдруг прибегнет к насилию? Сожмется в комочек? Или окажет ожесточенное сопротивление? В любом случае он не сможет узнать ее мнение насчет захоронения товарищей, а время-то истекает… Но здесь было еще одно обстоятельство: его тяга к ней и возникающее из-за этого чувство вины. Нет, он не хотел бить ее или кричать.

Чо снова тихо сказал, что им нужно возвращаться в Дзигёхаму. Голос его был слаб и дрожал, как в тот раз, когда он просил начальство прекратить «дедовщину». Хосода никогда не жила в стране, где все общение состояло исключительно из команд, выражения подчинения и покорных просьб.

— А, вы все о том же? — произнесла Хосода с оттенком легкого раздражения. — Ну, в таком случае я выхожу.

«Н-да, у нее настоящий характер!» — подумал Чо. Нет, она не играла, не дразнила его. Если он сейчас откажется ехать в Накасу, она и правда выйдет из автомобиля. Поступит точно так же, как и тогда, когда заявила Огаве, чтобы тот искал другого ведущего для передачи.

Тем временем машина уже проехала мимо темных и безлюдных, забранных цепями выходов станции Ниситецу-Фукуока. Поскольку блокада стала свершившимся фактом, район обезлюдел, стянутые сюда полицейские силы были отозваны. Даже если и будет трафик, то до Накасы 1-тёмэ они доедут минут за пять. Чо вспомнил, что, собственно, хотел поговорить с Хосодой в машине. Ли Ху Чоль дал ему разрешение, но не указал конкретного места, где следует провести беседу. Глядя сквозь занавеску на улицу, другой Ли, охранник, спросил, куда они направляются.

— В Накасу, — негромко ответил Чо.

Ли несколько озадаченно посмотрел на него, но, поскольку он не знал, где именно расположен этот район, кивнул и продолжил изучать окрестные пейзажи.

Движение постепенно замедлялось, и наконец машина встала около моста Хариёси, где уже скопилось несколько десятков автомобилей. На западе небо еще слабо голубело, но здания вдоль берега превратились в черные тени. Из машины было видно, как на поверхности реки Нака отражаются разноцветные неоновые огни и как покачиваются на ветру прибрежные ивы. Слева был ресторан с вывеской в форме большого краба, клешни которого двигались в разные стороны. Чо поймал себя на том, что не может оторвать от него взгляд. Река, конечно, не шла ни в какое сравнение с Тэдонганом, но огромное количество людей и плотная застройка поражали воображение. Улицы, казалось, вибрировали от света и звука. Все это напоминало рой светящихся насекомых. Между машинами ловко сновали мотоциклы, доставляющие лапшу и пиццу. От киосков на берегу реки поднимались дымки, в патинко-салонах зажегся свет, вверх и вниз по улицам тянулись вереницы женщин в сверкающих блестками платьях.

Чо знал, что через реку Нака переброшено не менее двадцати мостов. Служащие мэрии, работающие в лагере ЭКК, говорили ему, что где-то здесь, на маленьком, длиной чуть более километра островке, по форме напоминающем дельфина, расположено огромное количество закусочных, пабов, баров, не говоря уже о развлекательных центрах, кинотеатрах и магазинах. По размеру и по объему продаж этот район был крупнейшим в Японии. Всякий раз, когда речь заходила о Накасу, служащие мэрии сразу начинали советовать заглянуть туда, чтобы расслабиться и выпить. Полковник Хан Сон Чин в таких случаях с кислой усмешкой говорил, что, вероятно, их примут за токийских чиновников, если они появятся в этом районе. Но самое интересное заключалось в том, что с момента захвата Фукуоки район стал еще более оживленным. Наверное, люди, чья жизнь внезапно изменилась, за развлечениями пытались забыть о блокаде и оккупации.

Однако это было далеко не то место, где пассажиры «тойоты» могли свободно разгуливать. Хосода слишком заметна, Чо, как ведущего телепрограммы, могли узнать в лицо, а Ли был вооружен и одет в военную форму. Случись конфликт с каким-нибудь пьяницей или толпой агрессивно настроенной молодежи, проблем не избежать. Впрочем, подумал Чо, если Хосода захочет выйти из автомобиля, он сможет узнать мнение по интересующему его вопросу хотя бы у водителя. Конечно, Хосода образованная и умная, но, как говорится, за неимением лучшего… Да, он определенно свалял дурака, выбрав для консультации эту женщину.

Через некоторое время машина тронулась. Переехав мост, водитель включил правый поворотник. Ослепительные неоновые вывески и толпы людей уступили место тускло освещенным улочкам. Машина сбавила скорость. Здесь тоже было множество магазинов, но уже какого-то подозрительного вида. Входы в дома были подсвечены ярко-красным и синим цветом, вид интерьеров закрывали шторы.

Тем временем Хосода болтала с водителем — мол, в таком-то магазине рыба для суши оказалась не совсем свежей; что мать кого-то из работников «Эн-эйч-кей» заболела, и так далее в том же духе… Иногда она поворачивалась в сторону Чо, чтобы сказать, что они почти приехали. Потом она замолчала. Ли, разглядывая накрашенных полураздетых девиц, хмурился. Машина проехала магазин с рекламой электрических ловушек для насекомых над вывеской. В прорези занавески, прикрывающей вход в соседнее заведение, Чо заметил женскую ногу. Он не мог понять, зачем Хосода привезла его в такое место; ему повсюду мерещились ловушки и засады. Успокаивая себя, он подумал, что двери магазинов, расположенных в деревянных двухэтажных зданиях, да и сама улица были слишком узкими, чтобы здесь могли развернуться силы полицейского спецназа. Неожиданные повороты улиц исключали возможность работы снайпера. Тяжелая техника здесь тоже не смогла бы развернуться. К тому же, появись в этом районе полицейские или солдаты Сил самообороны, среди населения немедленно возникла бы паника.

Автомобиль несколько раз свернул и теперь пробирался по какому-то переулку. Шум от автомагистрали стих. Не сказать, чтобы они слишком отдалились от нее, но это уже был совершенно иной мир, словно они попали в «мертвую зону». Машина проехала пустырь и заброшенную автостоянку, где догнивали старые автомобили. То тут, то там попадались женщины, одетые в бесформенные шерстяные свитеры. Некоторые из них, увидев дорогой автомобиль, складывали руки в молитвенном жесте, будто прося подаяния. Было еще довольно рано, и самые колоритные персонажи пока еще не вылезли из своих нор.

«Тойота» доехала до сплошь заросшей сорняками, огороженной металлическим забором детской площадки. Там были качели и еще какие-то полуразрушенные конструкции, а на гнилой скамейке рядом с пожилой женщиной, завернутой в одеяло, сидел одетый в шорты и кроссовки мальчишка. Они были увлечены беседой, около них, обнюхивая землю, вертелась рыжая собака. Издалека одеяло старухи напоминало турумаги — традиционную верхнюю одежду корейцев. Фонарь, освещавший площадку, то потухал, то вспыхивал вновь, создавая легкий стробоскопический эффект. Женщина порылась в своей сумке и что-то кинула собаке. Чо захватила эта картинка, она напомнила ему кое о чем.

По завершении трехлетней подготовки в Восьмом корпусе спецназа Чо был отправлен на курсы по пропаганде. Получив отпуск на три дня, он сначала отправился в Саривон, а затем, голосуя на дороге и подсаживаясь либо в армейские грузовики, либо в фуры торговцев, — на запад, к мысу Чансан. Оттуда был виден район, который марионеточное правительство Южной Кореи именовало «линией перемирия». Неподалеку, на острове Бекнён, стояли элитные части южнокорейских войск, осуществлявшие пристальное наблюдение за северной границей. На самой оконечности мыса располагался лагерь Народной армии.

Чо, разумеется, задержали и допросили: что он делает в этих местах? Он предъявил свои документы и пояснил, что хотел бы своими глазами увидеть последствия разделения, от которого страдала его Родина. Он говорил искренне, и ему поверили. Патрульные покопались в его личных вещах, попросили предъявить обратный билет, но после трех лет подготовки в Восьмом корпусе вряд ли его можно было принять за кого-то другого, представляющего опасность для Родины. Солдаты опустили его, пожелали доброго пути и рассказали, где находится единственная во всей округе гостиница.

Мыс Чансан был окутан туманом. Местность была пустынная, и от порывов морского ветра можно было потерять равновесие. В пути Чо застиг дождь, и он вымок до нитки. На сапоги липли тяжелые комья грязи. Хотя стояло лето, береговая линия была пуста, а подступы к пляжу затянуты колючей проволокой. Везде попадались таблички, предупреждающие о минах. По раскисшей грунтовой дороге Чо дошел до гостиницы. Вывеска на ней покосилась, краска совсем облезла. Постояльцев в гостинице не было — Чо узнал, что он первый гость за три прошедших недели. Трактирщик принес ему большую глиняную миску соджу, сказав, что это его согреет и придаст сил.

Пока в ванне нагревалась вода, дождь несколько утих. Откуда-то издалека Чо услышал хриплый мужской голос, поющий пхансори. Хозяин гостиницы сказал, что во время Войны за освобождение певец партизанил на юге, попал в плен и долгое время содержался в лагере на острове Чеджи, а когда начался обмен военнопленными, направился на север. Чо захотел пообщаться с этим человеком, и хозяин пояснил, что мужчина сейчас находится на незасеянном поле за гостиницей. Пхансори — что-то среднее между песней и сказанием — в Республике были запрещены, во всяком случае, Чо никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в открытую их исполнял.

Он пошел по покрытой грязью дороге, голос служил ему ориентиром. В поле на плоской вершине холма стоял полуразвалившийся сарай. Под сгнившим карнизом на низеньком топчане сидел старик и пел для мальчика, устроившегося рядом. На старике было рваное пальто, и он качался и вертелся, словно исполняя некий танец. Пхансори рассказывала про Чун Хвана, национального героя. Когда подошел Чо, старик пел о том, как Чун Хван передает Мон Ём кольцо с драгоценным камнем, а она дарит ему зеркало; молодые люди клянутся вновь встретиться друг с другом: «Сердце добродетельного мужчины сияет, словно зеркало, верность добродетельной женщины сияет, как драгоценный камень…» Про исполнителей пхансори рассказывали, что они тренируют свои голоса, специально распеваясь на морозном воздухе. Грубый и пронзительный голос старика запал Чо в самую душу — казалось, он движет облаками и благоуханным зефиром.

Пока Чо слушал, слова его покойного отца вновь всплыли в памяти и переплелись с мелодией. И тогда он понял, что хотел донести до него отец. «Нужно найти свой путь!» — вот что говорил отец. Нужно понять, как читатель будет интерпретировать для себя то, что пишет поэт или писатель. Нужно понять, что хотят те, кто находится у власти. Нужно найти свой путь…

Через год Чо написал свое первое революционное стихотворение, которое потом знали все в Республике:

Если бы он написал «без риса и мясного супа», то его могли бы арестовать агенты государственной безопасности. Но он нашел верную метафору, чтобы сказать о нехватке продовольствия в Республике; страдания и борьба партии и народа занимали все его мысли, а «единая земля» действительно была для него самой важной целью. Поэзия во всех смыслах проложила для него путь. Теперь, когда он писал стихи, то слышал голос певца пхансори и видел перед собой пустынный ландшафт мыса Чансан.

— Ну вот мы и приехали, — сказала Хосода.

Машина остановилась у дверей дешевой закусочной с грязноватой занавеской «Норен» в проеме. Закусочная располагалась сразу за детской площадкой, где Чо видел старуху и мальчика. Напротив размещалось подозрительного вида заведение под названием «Мадемуазель».

— Да, выглядит не очень, но гёдза здесь делают действительно хорошо, — улыбнулась Хосода, открывая дверцу автомобиля.

— Нет, подождите! — воскликнул Чо. — Я не могу туда пойти, это запрещено.

Хосода, все еще держась за ручку, промолчала. Водитель — мужчина средних лет, — не снимая рук с руля и не оборачиваясь, спокойно произнес:

— Я думаю, с этим местом все в порядке. Прошу прощения, — продолжил он, — я понимаю, что моего мнения здесь никто не спрашивает, но… Видите ли, это здание скоро будет снесено. Наверное, Хосода-сан просто хотела познакомить вас со старой частью нашего города. Я останусь в машине. Если кто-нибудь подозрительный появится, обязательно дам знать. К тому же в это время клиентов не так много. Вряд ли возникнут проблемы.

— Хорошо, — сдался Чо. — Но не больше десяти минут. Через десять минут мы возвращаемся в лагерь.

Хосода хлопнула в ладоши, и на ее лице вновь заиграла улыбка.

Зал был маленьким и тесным, сильно пахло луком и чесноком. У стойки выстроились барные табуреты. На одном из них сидела женщина со светлыми волосами, жевала пельмени и запивала пивом. В углу приютился столик на двоих. Справа от входа на второй этаж вели узкие ступеньки.

Невысокий худой человек, приветствуя Хосоду, крикнул из-за стойки:

— Саки-тян! Что-то вы раненько сегодня, а?

Следом за Хосодой в помещение вошел Чо, а за ним — Ли с автоматом, и лицо хозяина сразу побледнело. Светловолосая женщина вскочила с открытым ртом, и кусочки непережеванной пищи упали ей на грудь. Женщина средних лет, стоявшая рядом с хозяином, вероятно, его жена, приглушенно вскрикнула и отшатнулась.

Оглядев лестницу, Ли сказал, что поднимется и проверит второй этаж. Не сняв обувь, он стал подниматься наверх.

— Стой! — крикнул ему Чо и повернулся к хозяину. — Там есть кто-нибудь?

— Сейчас никого нет, — ответил мужчина. — Постоянные клиенты из строительной компании приходят к половине восьмого; к нам часто захаживают еще несколько человек, но, если нужно, я могу отказать им. Прямо сейчас, нужно только позвонить. Так что вообще никаких проблем.

Лицо хозяина застыло от напряжения, и он потянулся было к телефону, но Хосода остановила его:

— Да не волнуйтесь вы так! Мы ненадолго.

Хозяин показал Чо и Ли на табуреты; Чо присел, Ли остался стоять.

Хосода поздоровалась с блондинкой, которая пыталась стереть пятно с одежды.

— Вот уж никак такого не ожидала! — воскликнула та. — Надо ж так пугать людей, как я только не подавилась!

Блондинка допила пиво, потянулась к серебристой сумочке, вытащила пачку длинных тонких сигарет и попыталась прикурить. Удалось ей это не сразу — руки сильно тряслись. Ли, сжимая автомат, с непроницаемым лицом всматривался через окно на улицу.

— Извини, пожалуйста, — обратилась Хосода к хозяину. — Не можешь ли ты действительно прикрыть заведение минут на пятнадцать? Просто, если придут другие посетители…

Хозяин кивнул жене; та пролезла под прилавком, отключила вывеску и заперла дверь. Посмотрев на Ли, она не решилась задернуть штору на окне, и Ли это сделал сам.

— Приготовь нам, пожалуйста, шесть порций, — попросила хозяина Хосода. — Да, и еще три — бабушке завезу.

Она предложила Ли присесть, но тот вежливо поклонился и остался на своем месте.

Жена хозяина принялась быстро раскатывать тесто, а сам он занялся начинкой: побросал на сковороду кусочки мяса размером не больше мизинца, добавил немного воды и закрыл сковороду деревянной крышкой. Скоро раздалось шипение, и все помещение наполнилось аппетитнейшим ароматом.

Рассказав Хосоде, чем традиционные корейские погребальные обычаи отличаются от японских, Чо спросил ее, что она думает по поводу реакции местных жителей.

— Ну, это можно узнать, — сказала она и посмотрела на хозяина закусочной. Тот стоял у огня и вытирал тряпкой капающий со лба пот. На его фартуке темнели масляные пятна.

— Как я понял, в Корее вы бы их похоронили, и дело с концом, так? А здесь… Пока я занят готовкой, мне, просите, все это до лампочки.

Он повернулся к жене:

— А ты что думаешь на сей счет?

Она покачала головой, но ничего не ответила. Она ловко заворачивала в тесто кусочки мяса и бросала их на другую сковородку.

— Наверное, она не знает, что сказать, — резюмировал хозяин.

— А я и правда не знаю. Но мне кажется, если человек умирает и его хоронят не по обычаям его родины, он вряд ли сможет попасть на небеса, — проговорила женщина, продолжая свою работу.

— Но ведь у вас есть свой ответ на этот вопрос, я думаю? — сказала Хосода, обращаясь к Чо; она вынула из коробки три набора палочек для еды, сняла с них бумажные обертки и положила палочки на столешницу. — Я и для вас приготовила. — Она посмотрела на Ли и принялась смешивать соус для пельменей.

Ли пробормотал что-то по-корейски. Поднимавшийся от сковороды пар был настолько соблазнителен, что он не смог побороть искушение и метнул взгляд в сторону сковороды.

Разливая в маленькие миски смесь соевого соуса, уксуса и какого-то красноватого масла, Хосода тихо произнесла:

— Мне кажется, вопрос не в способе похорон, а в том, где похоронить. У нас здесь огромное количество храмов и часовен, и местным жителям, вероятно, не слишком понравится, если ваши люди будут похоронены в освященной земле. Но если это сделать где-то в другом месте — я не имею в виду жилые застройки, разумеется, — то… Знаете что, посоветуйтесь со служителями храмов… и заплатите им за совет.

Хозяин поставил перед ними сковородку с пельменями гёдза.

— Очень горячо, так что осторожнее, — предупредил он.

Хосода попросила его принести бутылку пива «Кирин», сама наполнила стакан Чо и еще раз пригласила Ли присоединиться, но тот все-таки покачал головой.

Гёдза были обжарены до хрустящей корочки. До этого Чо приходилось есть пельмени, приготовленные на пару или в бульоне, но жареные он попробовал впервые в жизни. Хозяи и его жена выжидательно смотрели на него.

— Ну и как вам? — спросила Хосода.

— Очень вкусно!

Чо сделал глоток пива, твердо решив не допивать стакан до конца. Он чувствовал облегчение от того, что все-таки задал свой вопрос. Муниципальные служащие говорили только то, что, по их мнению, должно было понравиться корейцам. От них он бы никогда не добился совета переговорить с местными священниками. По возвращении в лагерь он подготовит отчет. А что касается переговоров со священниками, то он, конечно же, возьмет это на себя, не привлекая начальство.

Помещение наполнилось музыкой. Чо подумал, что это, должно быть, джаз. Американская музыка в КНДР была запрещена, но он имел возможность слушать ее, поскольку занимался исследованиями в области чуждой корейцам культуры. Музыка показалась ему аритмичной. Сочетание трубы, саксофона и ударных было странным для его слуха, голос певицы-резким. Чо взглянул на Хосоду, думая о том, нравится ли ей такая музыка. Однако ее лицо было скрыто волосами, от которых шел едва уловимый аромат фруктов и цветов.

«Тебе так бы хотелось вернуться домой…» — неслось из динамиков.

В Республике исполнители песен (Чо думал в первую очередь об ансамбле «Почонбо») пели чистыми и ясными голосами. Была ли нарочитая хриплость джазовой исполнительницы декадентской? Ее голос немного был похож на голос певца пхансори, которого он слушал на мысе Чансан. Чо попытался разобрать слова… что-то вроде: «Под августовской сияющей луной…» Наверняка какая-нибудь любовная баллада. В голове Чо сложились строчки будущего стихотворения: «Ее голос, словно алчные ласки, оставляет в моем сердце сладкие раны…» Однако он тут же отринул эту мысль, как чересчур прямую.

Песню сменила инструментальная пьеса. Взгляд Чо случайно зацепился за хозяина, который с недоумением смотрел на Хосоду. Ее голова была опущена, плечи вздрагивали.

— Саки-тян, — озабоченно произнес мужчина.

Хосода медленно поднялась со своего места и встала перед Чо. По ее щекам бежали слезы. «Да что с ней случилось?» — подумал он. Девушка глубоко вздохнула, как будто решаясь на что-то, и вдруг опустилась на колени. Блондинка от удивления замерла с помадой в руке, хозяин с женой остолбенел; даже Ли разинул рот, глядя на коленопреклоненную фигуру с молитвенно сложенными руками.

— Пожалуйста, не убивайте больше никого в Фукуоке! — горячо заговорила Хосода. — Я не знаю, что случится дальше, но, пожалуйста… не убивайте, не унижайте никого, не пытайте! Да, у нас многие люди не ангелы, но в них есть много хорошего. Все в ужасе. Поверьте, мы все напуганы до смерти! Пощадите Фукуоку, пожалейте Сагу, Нагасаки, Кумамото… не убивайте никого на Кюсю! У нас многие ненавидят Токио, но мы не хотим, чтобы вы причинили вред и им! Пожалуйста, перестаньте убивать японцев!

Хозяин торопливо вышел из-за стойки и вместе с блондинкой помог Хосоде подняться. Ли все еще не пришел в себя от изумления. «Так вот зачем она привезла меня сюда!» — подумал Чо со смесью гнева и разочарования. Но в то же время он не мог не отдать должного мужеству молодой женщины — она единственная осмелилась противостоять ему и его товарищам, пускай и таким странным образом. Все эти чиновники боятся рот раскрыть, а она…

Ли сказал Чо, что пора уходить. По лицу Хосоды все еще текли слезы, подол ее платья и колени были испачканы. Чо не знал, как ему реагировать. Он попросил счет, расплатился, и все трое вышли на улицу. На улице было пусто. Водитель выскочил из машины и бросился открывать пассажирскую дверь, но Чо сам усадил Хосоду на сиденье. На крыльце показались хозяин, его жена и блондинка. Хозяин вдруг кинулся назад и через пару секунд вернулся с пакетом — пельмени для бабушки. Чо взял пакет и передал его Хосоде. Она попыталась было поблагодарить его, но вместо слов послышалось тихое всхлипывание.

Выехав на дорогу Кокутай, машина набрала приличную скорость. В салоне царило молчание. Хосода сидела, склонив голову. Чо все еще не мог побороть в себе раздражение. Ему хотелось заорать: «А сколько корейцев были убиты японскими солдатами во время колониального периода? Может быть, вы не знаете, что делали японцы с моим народом? Да спросите любого корейца!» И надо же было устроить это представление в тот момент, когда он только-только начал наслаждаться вкусом пельменей и пива. И разговор у них складывался приятный… Хозяин вел себя вполне дружелюбно, жена хозяина тоже была настроена отнюдь не враждебно. Но Хосода все испортила. «Ах, мы все напуганы!» И ради этого ей понадобилось тащить его черт знает куда!

Машина приближалась к Дзигёхаме. Когда показался контрольно-пропускной пункт «С», Хосода попросила остановить автомобиль и выпустить ее. Прежде чем кивнуть, Чо взглянул на Ли, но тот смотрел в окно.

Водитель притормозил у бензоколонки. Хосода открыла дверь.

— Я хочу кое-что сказать вам, — обратилась она к Чо, прежде чем выйти.

Чо задумался — не отвечать или все-таки выйти и поговорить с Хосодой? Вспомнив, что они соведущие программы, а значит, их объединяет общее дело, которое он намерен продолжать, он выбрал второй вариант.

На улице не было никого, бензоколонка не работала. Хосода стояла в тени большой эмблемы в форме морского гребешка. В руках она держала сумочку и пакет с пельменями. Морской бриз нежно играл темными волосами, большие глаза все еще блестели от слез.

— Я не собиралась говорить вам все это, — сказала она, вытирая щеки платком. — Но стоит мне подумать, что ожидает Фукуоку и мою семью, я не могу уснуть. Наверное, я слишком много себе позволила… Думаю, это выглядело совсем по-детски, но мне все равно больше не с кем говорить об этом.

Чо не знал, что ответить. Гнев исчез без следа, но теперь он чувствовал болезненное удушье. Если бы только он мог удержать ее, склонить на свою сторону…

— Я хочу прямо спросить, — сказала Хосода с беспокойным выражением лица. — Мы увидимся завтра?

Напряженный взгляд делал ее трогательно беззащитной. Чо захотелось обнять девушку, прижать к себе. У него пересохло в горле, стало трудно дышать. Он не мог выдавить из себя ни слова и только кивнул. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Хосода бросила на асфальт сумочку с пакетом, обняла его за шею и, приникнув к уху, прошептала:

— Я так рада!

И… она поцеловала его, губы были прохладными и мягкими.

Чо почувствовал, что еще немного, и он совсем потеряет голову.

Хосода отстранилась, подняла свои вещи и сказала:

— До завтра!

Затем повернулась, взмахнула рукой и быстро пошла прочь.

Чо еще некоторое время стоял неподвижно, провожая девушку глазами. Прежде чем вернуться в машину, он вытер губы, но ощущение поцелуя все равно осталось. Он вспомнил ее слова. Она спросила: «Мы увидимся завтра?» Если перефразировать, это могло звучать и так: «Будем ли мы — ты и я — встречаться?» И еще этот поцелуй…

Сев в машину, Чо дрогнувшим голосом сказал:

— Отвезите нас в лагерь, пожалуйста.

— Так точно, сэр, — кивнул водитель и включил зажигание.

Сердце громко билось; при каждом ударе в кармане куртки ощущался пистолет, и казалось, что он сейчас выстрелит.

Когда они проехали через КПП, Ли Сон Су наконец положил свой автомат на колени и расслабился. Интересно, подумал Чо, видел ли этот парень, как Хосода поцеловала его?

Ли попросил разрешения закурить, вытащил из пачки «Севен Старз» сигарету и, пощелкав по фильтру ногтем большого пальца, предложил ее Чо.

— А она и правда похожа Лю Хван Ми, — вдруг сказал он, ухмыльнувшись во всю физиономию.

Зазвонил телефон.

— Что там еще?

Звонил Ли Ху Чоль, голос его был мрачен.

— Скоро будем, — ответил Чо, выпуская изо рта струйку дыма.

— У нас произошел неприятный инцидент, — сказал майор и кратко объяснил суть проблемы.

Как только Чо нажал на отбой, Ли тревожно воззрился на него. Ничего не говоря, Чо кивнул в сторону лагеря. Машина ехала медленно, и через окно были видны два столба рядом с местом общих собраний. Ли мгновенно затушил сигарету.

— Кого-то будут казнить? — спросил он.

Мог бы и не спрашивать — каждый военнослужащий Республики прекрасно знал, что значат эти столбы.

Как выяснилось, капрал Сон Чин Пал выиграл у сержанта Лима Чхвон Кё наручные часы в карты. Расстроенный Лим выпил виски, который продал ему кто-то из японцев, и попытался вернуть имущество. Лим хотел подарить эти часы своему старшему брату, который должен был прибыть с основными силами, тем более что дата прибытия совпадала с днем его рождения. Вместе со своим подельником, капралом Чо Чон На, также служившим в инженерном батальоне, он забрался в палатку к Сону. Сон застиг обоих и пригрозил сообщить в Специальную полицию. Тогда сообщники ударили его первым, что нашлось под рукой, а под руку подвернулся штык-нож. Врач приказал немедленно отправить истекающего кровью капрала в медицинский центр Кюсю. Сразу же был созван военный трибунал, который приговорил виновных к смертной казни через расстрел. Казнь должна была послужить укреплению дисциплины в войсках, а также заставить призадуматься местное население. Расстрел был назначен на вечер следующего дня.

Чо раздавил свой окурок в пепельнице. Приговор полевого суда обжалованию не подлежал. Ощущение от поцелуя Хосоды исчезло, зато сразу вернулось ощущение «жесткой руки» Республики. И это ощущение еще более усилится с прибытием основного контингента войск. Однако трещины во внутренних оборонительных сооружениях Чо продолжали расширяться, являя ему смутные очертания чего-то такого, что невозможно было разглядеть, когда он находился в Республике.

Чо подумал, что в ближайшие пару часов ему придется готовить текст для местного телевидения и газетчиков по поводу казни. Обнародовать его можно будет только после того, как все свершится, иначе возможна негативная реакция местных жителей. ЭКК должен четко разъяснить: воинские преступления караются быстро и неотвратимо. И это — акт восстановления справедливости.

Когда они проезжали по лагерю, было видно, что настроение у солдат подавленное. Казни всегда отрезвляют людей, потому что сообщают нехитрую мысль: каждый из них может быть следующим.

Декаданс или разложение нравов не имеет ничего общего с влечением к женщине, подумал Чо. Как-то давно отец рассказал ему красивую европейскую сказку о детях, искавших синюю птицу счастья. Им так и не удалось найти ее, но когда они вернулись домой, то увидели, что у птички, сидевшей в клетке у них на кухне, синие перья.

Чо долго и упорно искал значение слова «декаданс». Но только теперь его осенило: да он же здесь, у него перед носом. Настоящий декаданс это вовсе не плотское явление, не мужчина в сетчатых чулках с накрашенными губами — речь идет о жертвовании меньшинством ради большинства. Ему вспомнились «Игры в Ариранге». Эти игры, вне всякого сомнения, были торжеством большинства, но одновременно они были и воплощением декаданса. Ради счастья большинства Республика пожертвовала меньшинством, которое сомневалось в легитимности существующего режима.

Стоп, стоп, стоп, одернул он себя. Лес рубят, щепки летят. Казнь, конечно, дело не очень приятное, но такие меры, скорее всего, необходимы. Соблюдение жесткой дисциплины так или иначе предполагает, что слабые будут принесены в жертву. Но пока народ и армия находятся в нейтральном положении друг к другу, это разделение не так бросается в глаза. Зато в критических ситуациях все меняется: меньшинство неизбежно приносится в жертву, а остальные начинают активно карабкаться наверх, чтобы не попасть в число меньшинства. И именно в этот момент в полной силе проявлялся декаданс.

Машина подъехала к входу в отель. Чо волевым усилием заставил себя забыть о поцелуе Хосоды Сакико и направился в штаб командования.

8. Казнь

9 апреля 2011 года

Курода Гендзи только что окончил утренний обход. Выйдя в застеленный линолеумом коридор, он вдруг понял, что ему хочется рамена из «Хоукс Тауна». Он всегда заказывал лапшу в крепком бульоне из свиной кости, обязательно с салом и с ложечкой чесночного соуса. На самом деле он не очень любил вкус этого блюда, но время от времени его, что называется, пробивало. Куроде было пятьдесят, и он работал в отделении респираторной медицины в Национальном медицинском центре Кюсю. Большинство пациентов центра страдали от серьезных или уже неизлечимых заболеваний; те же, у кого были выявлены заболевания бронхов или легких, пусть даже совсем молодые люди, выглядели, словно ходячие скелеты. Возможно, из-за постоянного общения с ними у него периодически и возникала тяга к крепкому бульону с сочной лапшой.

Но попробовать рамена ему было не суждено — кафешка в «Хоукс Тауне», где он продавался, была закрыта. Курода не ходил в торговый центр с самого начала оккупации Фукуоки, но слышал, что некоторые владельцы магазинов, в основном торговавшие одеждой, обувью и медицинскими товарами, стали сотрудничать с корейцами, другие позакрывали свои заведения, а что касается закусочных и ресторанов, то они и вовсе не подавали признаков жизни. Корейцы готовили себе сами, а японцы… да кто ж из японцев пойдет обедать в ресторан, который находится под прицелом ЭКК.

Прошлой ночью, когда уже было довольно поздно, байкеры из «Клана скорости» устроили покатушки вокруг лагеря. Размахивая флагами Корпуса Корё, они кричали на ломаном корейском, что хотят записаться в Корпус. Часовым пришлось сделать несколько предупредительных выстрелов, но большого шума от этого не произошло. Все понимали: только идиоты могли предпринять подобные действия.

Курода мотнул головой, пытаясь избавиться от мыслей о рамене, и направился в сторону лифта. Ладно, можно поесть и в столовой. У лифта собралось несколько человек — больной с капельницей, члены его семьи, медсестра и… доктор Сераги. Курода сделал было шаг назад, но Сераги уже заметил его.

— Эй, Курода! Идешь обедать? — воскликнул старик.

Курода подчинился неизбежному и вошел в кабину лифта.

Сераги Кацухико, крупный специалист в области аутоиммунных заболеваний, был почетным консультантом центра. В этом году ему должно было исполниться восемьдесят три года. Сераги не являлся членом Медицинской ассоциации и не входил в состав профессоров Университета Кюсю. Этот факт сделал его весьма популярным среди молодых врачей, а также стажеров и пациентов — за последние годы в связи с реформой здравоохранения влияние Медицинской ассоциации и Университета Кюсю стало ослабевать. И был еще один момент — всем больницам общего профиля, как государственным, так и частным, требовалась хотя бы одна известная в медицинских кругах фигура, чтобы с ее помощью привлечь на работу лучших специалистов. Отчасти это объясняло, почему Сераги продолжал работать в своем более чем преклонном возрасте.

— Как поживают супруга и дети? — спросил Сераги в лифте.

— Кажется, все в порядке, — кивнул Курода.

Жена Куроды работала медсестрой и была близкой подругой дочери Сераги, а та была офтальмологом. Три-четыре раза в год Сераги и Курода собирались семьями, чтобы пообедать в китайском ресторане в Тендзине. Поначалу старик не присоединялся к их походам, но после того как его жена скончалась три года назад, Курода с супругой послали ему приглашение, и тот с легкостью его принял. Оказалось, что Сераги вовсе не подавлен одиночеством, за столом он ел и говорил больше всех и вел себя так, словно застолье устроено исключительно в его честь.

Сераги Кацухико был ярым сторонником реформы здравоохранения, и, когда государственная и частная медицина были объединены в так называемую двойную систему, он стал добиваться должности инспектора медицинских учреждений, каковую в конце концов и получил. На самом деле Сераги был превосходным врачом, и Курода безмерно уважал его как специалиста, но общаться с ним продолжительное время было утомительно. Старик был среднего роста и выглядел довольно мягким человеком, если бы не тревожный блеск в его глазах. В медицинском центре не было никого, кто мог бы спорить с Сераги, — даже сам генеральный директор предпочитал не связываться.

Курода проследовал за стариком в столовую, подумав с сожалением, что не сможет пообедать в тишине. Все-таки кафе в торговом центре — идеальное место, когда хочешь избежать нежелательного общения.

Столовая была разделена на две части — одна для персонала, другая для посетителей, но меню было общим для всех. Стоило Сераги войти, сотрудники центра поднялись со своих мест в знак приветствия. Сераги улыбнулся в ответ и кивнул, предлагая всем сесть. Курода выбрал себе стандартный набор «А», а Сераги — рис с тофу и лапшу удон с яйцом. Нагрузив поднос, он направился к пустующему столику у стены.

Столы и стулья были сделаны из необработанного и довольно ароматного дерева; скатерти — хлопчатобумажные, в белую и желтую клетку. Еще четыре года назад здесь стояли самые простые столы и металлические складные стулья, но после реформы здравоохранения бюджет на дополнительные расходы увеличился, и это позволило обновить интерьер.

Набор «А» включал в себя салат с тунцом, курицу на гриле, тушеные овощи, овощной суп и рис.

— Это что, меню для гипертоников? — спросил Сераги.

Курода кивнул. Тунец был в собственном соку, на курице (белое мясо) не было кожи, а в тушеных овощах преобладали сладкий картофель и яблоко с лимоном. Японское общество старело, и основное внимание уделялось комплексному медицинскому обслуживанию, направленному на пропаганду здорового образа жизни. Правильная диета играла в этом не последнюю роль. При столовой центра работали три диетолога, которые создали несколько наборов блюд: для людей с повышенным давлением, для сердечников и диабетиков. Однако Курода сомневался, что молодые врачи изо дня в день будут питаться безвкусным обезжиренным тофу. Каждый из них время от времени срывался на жирный рамен.

Сераги набил в рот тофу и воззрился на экран одного из телевизоров, размещенных по углам обеденного зала. Диктор рассказывал, что из портов Северной Кореи вышла целая армада военных кораблей и гражданских судов. «Каждая точка, — говорил он, указывая на снимок с американского спутника, — представляет собой отдельный корабль». Судя по выражению лица диктора, скоро должен был наступить конец света. Не сводя глаз с экрана, Сераги порылся в карманах своего халата и достал небольшую пластиковую коробочку. Палочками для еды он зачерпнул оттуда какую-то зеленоватую массу и добавил себе в лапшу.

— Это из Саги, — объяснил он Куроде. — Делается из свежего юдзу и зеленого перца чили. Не желаешь?

Курода покачал головой — паста из юдзу и чили не очень хорошо сочеталась с тунцом и жареной курицей.

Без всяких эмоций они смотрели новостной выпуск, поглощая обед. Диктор сказал, что первая партия кораблей вышла из крупных портов Наджин, Чхонджин, Кимчхэк и Вонсан. Некоторое время спустя с якоря снялись корабли в Танчхоне, Ранаме, Кёнсонге, Ривоне, Синпо, Рэсоне и Синхуне. Флот выглядел внушительно — он состоял из четырех сотен кораблей, которым потребовалось определенное время, чтобы выстроиться в походный строй. Там были старые фрегаты класса «Сохо» и «Раджин», корветы класса «Саривон» и «Трал», патрульные корабли класса «Тэчон», ракетные катера, и на каждом из них находилось определенное количество солдат. Мобилизованными оказались также транспортные суда и большие рыболовецкие траулеры. Утром одиннадцатого числа они должны достичь границ исключительной экономической зоны Японии, а к полудню — границ японских территориальных вод.

Диктор закончил, в столовой стояла тишина. В Фукуоке, вероятно, не осталось ни одного человека, который не испытывал бы страх перед неизбежной бедой. Курода даже стал принимать снотворное, чтобы поспать, — стоило ему подумать о том, что может случиться с его двумя дочками и больной матерью, сон тут же испарялся. Это была действительно серьезная проблема, не из тех, что решаются сами собой. Спокойствие, с которым все встретили новость, было скорее ступором. Никто не рассчитывал, что корейцы постесняются арестовывать и расстреливать медицинских работников, в конце концов, Омуро Кикуо тоже был медицинским работником.

После прибытия дополнительных сил корейцы, скорее всего, будут вести себя куда менее сдержанно. Но что тут поделаешь? Бежать? А куда? — ведь правительственную блокаду никто не отменял. Так что оставалось лишь одно: продолжать работать. Пациенты не могли ждать. И пациентов неожиданно прибавилось. Этот инцидент в парке Охори… А вчера в центр доставили корейского солдата с тяжелой проникающей раной в живот. Солдата привезли военврач и офицер-кореец, который хорошо говорил по-японски. Они не стали входить в здание и попросили вызвать кого-нибудь из старшего персонала к стойке приема. Руководство решило послать Куроду. Поскольку он общался с бойцами ЭКК каждый день, когда приходил на работу, то не особенно волновался. Корейцы — врач и офицер — были исключительно вежливы. Они спросили, можно ли разместить в центре их раненого, поскольку в лагере невозможно провести операцию. Курода немедленно связался с реанимацией, солдата положили на носилки и увезли. Утром Курода пообщался с хирургом, который сказал, что состояние солдата улучшается, но ранение почек сделало его инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

По телевизору шла пресс-конференция с главой секретариата Сигемицу, который замещал задержавшегося на заседании премьера. Сигемицу решительно осудил власти Северной Кореи за то, что они позволили кораблям «повстанцев» покинуть порты, и несколько раз подчеркнул, что корабли не будут допущены в японские территориальные воды.

— Означает ли это, что в случае появления северокорейских кораблей в территориальных водах Японии они подвергнутся атаке? — уточнил репортер, и Сигемицу уклончиво ответил:

— Это было бы самым последним средством, — но тут же добавил, что береговая охрана Сил самообороны уже отправила к границе территориальных вод боевые корабли, а истребители на базах приведены в состояние повышенной боевой готовности.

— Будем ли мы просить американские войска, расквартированные в Японии, об оказании помощи? — прозвучал вопрос от журналиста издания, известного своей антиамериканской позицией.

Сигемицу снова уклонился от прямого ответа, заявив, что Япония столкнулась с необычным актом агрессии.

— То есть сто двадцать тысяч корейцев собираются вторгнуться на территорию Кюсю, а точнее, маленькой Фукуоки, и вы утверждаете, что это не агрессия? — удивился журналист.

— Госдепартамент США назвал их «вооруженными беженцами», — резче, чем обычно, произнес Сигемицу.

Это означало, что американцы не считали Экспедиционный корпус Корё силами вторжения.

Несколькими днями ранее Курода ознакомился с договором о безопасности, заключенным между США и Японией. Он никогда особенно не интересовался политикой и экономикой и не читал ничего (за исключением случайных детективов в самолете), кроме литературы по своей специальности, но вот пришлось. Полное название договора звучало так: «Договор о взаимном сотрудничестве и безопасности между Соединенными Штатами Америки и Японией». Курода прочитал его внимательно, строчку за строчкой. Также он проштудировал «Принципы сотрудничества Японии и США в области обороны», которые были опубликованы в конце девяностых годов. Ни в одном из этих документов не было сказано, что в случае, если Япония подвергнется нападению, то находящиеся на ее территории американские войска по умолчанию будут контратаковать противника. Сначала Курода удивился, но потом понял, что предпринимать военные действия на территории суверенной страны без ее просьбы даже государству-союзнику будет не так-то просто. В «Принципах сотрудничества» говорилось, что в случае вооруженного нападения на Японию, при условии, что правительство предпримет ответные действия в разумное время, американские войска окажут необходимую помощь. При том, что случилось в Фукуоке, любое суверенное государство должно было предпринять соответствующие меры, но японское правительство до сих пор так и не предъявило Экспедиционному корпусу никаких претензий или требований. Единственное, что оно сделало, — отправило в Фукуоку Штурмовую группу полицейского спецназа, в результате чего погибли гражданские лица.

После того как один пациент в госпитале Саги скончался от почечной недостаточности из-за отсутствия диализного раствора, было созвано межведомственное совещание по вопросу немедленной доставки на Кюсю необходимых медицинских препаратов и оборудования. Даже в Фукуоке не хватало диализного раствора, не говоря уже о крови для переливания, антибактериальных хирургических препаратах, средствах для дезинфекции, инсулине, анестетиках и прочем. Однако все закончилось тем, что вместо правительства за дело взялась некая частная организация. Правительство признавало необходимость доставки медикаментов на остров, но категорически отказывалось вести переговоры с Экспедиционным корпусом. Частная организация наняла семь больших машин, загрузила их лекарствами и направила в Фукуоку, надеясь договориться с ЭКК. Представитель ЭКК выступил с заявлением, что Корпус никогда не препятствовал и не собирается препятствовать доставке гуманитарных грузов любыми транспортными средствами. Однако солдаты Сил самообороны, охранявшие въезд в туннель в Каммоне, развернули грузовики с медикаментами обратно, что было показано в теленовостях. В стране и за рубежом поднялась буря критики, и в конечном счете это заставило правительство разрешить транспортировку медикаментов. Но даже после этого вопрос о переговорах правительства с ЭКК не поднимался.

Впрочем, было бы несправедливо перекладывать всю ответственность на правительство. В Японии никто не представлял, что такое независимая дипломатия. Сам Курода полагал, что в случае, если на Японию нападут Северная Корея или Китай, американские войска должны будут выступить на японской стороне. Все надеялись, что американцы вступятся за Японию, но это было так же глупо, как рассчитывать на помощь любого другого государства. Курода надеялся, что кто-то из правительства все же посетит Фукуоку и проведет переговоры с командованием Экспедиционного корпуса, да все жители Фукуоки хотели того же. Но правительство уперлось в своем нежелании вступать в какие бы то ни было контакты с террористами. «Террорист» было самым употребляемым словом после событий одиннадцатого сентября в Нью-Йорке. Правительственные функционеры по-прежнему называли людей из Экспедиционного корпуса Корё «северокорейской террористической группировкой, именующей себя "Экспедиционным корпусом Корё"», и это подхватили журналисты. Однако местным жителям было все равно, как называли корейцев. Если враг у вас на пороге, самое главное — остаться в живых, это мог бы понять даже ребенок.

— Если мы атакуем их флот, это будет означать войну, не так ли? — произнес Курода.

— Нет, не думаю, — отозвался Сераги, втягивая в рот лапшу и качая головой. — О какой войне вы говорите, если ни премьер-министр, ни кабинет, ни даже общественность не желают этого?

В телевизоре ведущий спрашивал у военного эксперта, как Япония должна поступить в сложившейся ситуации.

— Согласно пункту двенадцать Закона о береговой охране, Силы самообороны сначала должны произвести предупредительные выстрелы, — серьезно ответил эксперт.

— Ага. Даже я мог бы выдать столь глубокую мысль, — громко сказал хирург, сидевший за соседним столом.

Кто-то захихикал.

— Трудно сказать, — продолжал эксперт, — как будут обстоять дела после этого, если учитывать сложные политические соображения и варианты развития событий.

На самом деле вариантов развития событий было два: либо Япония атакует корейский флот, несмотря на риск ответных действий Экспедиционного корпуса, либо позволяет вражескому флоту войти в бухту Хаката. Но никто — ни правительство, ни эксперты, ни средства массовой информации — не мог сказать точно, как будут развиваться события. Никто не хотел террористических актов, и точно так же никто не хотел, чтобы корейский флот вошел в Хакату.

— Что же, давайте посмотрим, что происходит сейчас в Фукуоке, — предложил ведущий, и на экране появился средних лет репортер, который стоял около магазина «Даймару» в Тендзине.

— Ёсида-сан, как у вас дела?

Ёсида был знаком многим зрителям канала «Эн-эйч-кей».

— Я нахожусь в оживленном районе Тендзин, — бодро начал он, — где все идет свои чередом.

Казалось, Ёсида был несколько раздражен вопросом, что вызвало аплодисменты в столовой.

— Ёсида-сан, появилась подтвержденная информация, что северокорейский флот вышел из портов, — сказал ведущий.

Ёсида нахмурился и стал возиться со своей гарнитурой. В Фукуоке было пасмурно, дул сильный ветер. Многие шли с зонтиками, туда-сюда сновали автобусы.

— Ёсида-сан, говорят, что основные силы Корё уже покинули Северную Корею, — повторил ведущий.

Ёсида посмотрел в камеру пустыми глазами.

— Давай, давай Ёсида! — выкрикнул кто-то из зала. — Пускай эта столичная гнида повертится!

Смеялись уже все.

Сераги внимательно вглядывался в телеэкран, держа на весу палочки, на которых висела лапша.

— Похоже, Ёсида просто не знает, что отвечать, — негромко произнес он. — Да это и не вопрос, не так ли?

Ведущий решил изменить тактику.

— Ёсида-сан, — сказал он, — можете ли вы описать настроение в городе?

Репортер обвел рукой открывавшуюся за ним панораму:

— Как я уже сказал, здесь все выглядит совершенно нормально.

— Этот ведущий вообще не понимает, что говорит, — фыркнул Сераги. — Ведь речь идет не о приближающемся тайфуне, а об иностранной армии! Что, Ёсида должен приставать к прохожим и спрашивать, что они чувствуют? Смешно, ей-богу. — Он обиженно уткнулся в тарелку.

До прибытия Экспедиционного корпуса Курода не только политикой, но и новостями никогда особенно не интересовался, он и телевизор-то почти не смотрел. Но теперь ему пришло в голову, что людям не нужны факты — им требовалось утешение. Вероятно, токийским телезрителям хотелось, чтобы люди из Фукуоки говорили, что им плохо, что они напуганы. Таким образом, можно было бы посочувствовать несчастным на безопасном расстоянии. Телевизионщики откликнулись на эту потребность. Они показывали, как в Хиросиме, Осаке, Миуре, Канагаве и Чибе жители окружают резервуары с газом. В этом зрелище — взявшись за руки, сотни людей стоят вокруг серебристых, наполовину погруженных в землю цистерн, чтобы предотвратить террористические атаки, — было что-то сюрреалистическое. Можно подумать, террористы смутятся, увидев такие хороводы вокруг стратегических объектов!

Из кухни вышла пожилая работница с дистанционным пультом и убавила громкость. Сераги закончил есть и заговорил с пластическим хирургом, сидевшим за соседним столом. Тот сказал, что состояние многих его пациентов заметно улучшилось — вероятно, люди мобилизовали все внутренние силы организма, чтобы побыстрее выписаться и покинуть больницу. Подобные примеры видел и Курода у себя в отделении. У него лежало довольно много пожилых пациентов с пневмонией. Одним с приходом Экспедиционного корпуса сделалось хуже — стресс, но другие, видимо напуганные близостью лагеря корейцев, выказали значительный прогресс — скорее всего, их иммунная система получила дополнительную мотивацию.

Не понижая голоса, Сераги начал рассказывать похабную историю из своей военной юности, и сидящие рядом врачи мигом навострили уши. Он редко говорил о войне и презирал тех, кто хвалился своими подвигами. Но было доподлинно известно, что сам Сераги оказался в действующей армии, будучи несовершеннолетним. Однако сейчас он рассказывал не о себе, а о некоем армейском враче, который был открытым гомосексуалистом. В те времена в армии особо остро стояла проблема фимоза, поскольку это заболевание влекло за собой инфекции, выводившие солдат из строя. Пытаясь решить проблему, некоторые офицеры давали инструкции солдатам, как растянуть кожу на головке пениса вручную.

— Они собирали всех в актовом зале и приказывали: «Все, у кого фимоз, — шаг вперед!» Теперь в это трудно поверить, но никто даже не пытался не выйти. Все болезни, вроде фимоза или геморроя, заносились в медицинские карты, и каждый из нас знал, кто чем страдает. Ну-с, в каждой роте из пятисот человек находилось тридцать — сорок с фимозом. Их строили в ряд, совершенно голых, и по приказу они должны были массировать свои члены под зорким наблюдением сержанта медицинской службы. А тот самый доктор-гомосексуалист сидел, словно приклеенный к стулу, и смотрел.

Заведующий отделением косметической хирургии Ёсидзаки, желая отвлечь Сераги от темы мастурбирующих солдат, спросил, откуда в характере северных корейцев появилась такая жестокость, но старый доктор проигнорировал его вопрос.

— Парни с фимозом обхватывали рукой член, — громко продолжал он, — и начинали гладить крайнюю плоть. А сержант смотрит-смотрит, а потом как рявкнет: «Да не так, дураки!»

За соседними столиками раздался дружный смех. Кто-то из акушеров воскликнул:

— Да как же у них елдаки-то вставали на глазах у всей роты?

— А отчего же и не встать? — пожал плечами Сераги. — Мы были молодые, секса у нас не было, да и где найдешь себе бабу? Так что проблем с эрекцией ни у кого не было. А сержант еще и показывал, как надо это делать правильно. «Метод заключается вот в чем, — говорил он. — Держите член в левой руке, натягиваете крайнюю плоть правой, обнажаете головку пениса и наяриваете. Если будет больно, гоняйте кожу потихоньку!» Видите ли, если при фимозе не оттягивать кожу назад, дело может закончиться весьма плохо. Но наш сержант выставлял перед строем какого-нибудь солдата и заставлял его показывать пример. Был у нас парень из Тохоку, старослужащий. Член у него был по колено — даже из задних рядов все было прекрасно видно. Он вставал перед строем, выкрикивал свое имя и звание, срывал с себя набедренную повязку и начинал массировать член, словно на музыкальном инструменте играл. И все новобранцы с фимозом должны были повторять его движения. Представляете — тридцать человек, дергающих себя за член… н-да, это, доложу вам, было зрелище. А когда они начали брызгать спермой, этот врач-гомосексуалист вдруг вскочил со стула и заорал: «Банзай!»

Столовая потонула в дружном хохоте. Даже поварихи высунулись, чтобы посмотреть, что такое случилось.

Курода подумал: а рассказывает ли Сераги такие истории у себя дома? После смерти жены он переехал к своей внучке. Йоко работала дерматологом у них же в центре и слыла чрезвычайно воспитанной женщиной. Интересно, как она выдерживает истории своего громогласного деда?

Смех постепенно затих, и Сераги заговорил серьезно:

— Некоторые из младших офицеров, с кем я общался, оказались превосходными людьми. Они учились в технических школах и колледжах и были весьма талантливыми. Есть люди, которые считают чтение книг глупым занятием, но я с ними не согласен. Ведь знание и опыт создают характер человека. Я скажу так: лучше прочитать одну книгу о естественных науках или о философии, чем практиковать дзадзэн или стоять под водопадом. Не все японцы в Китае или в той же Корее вели себя как ублюдки, но… Вы понимаете, о чем я говорю, Ёсидзаки?

— Я думаю, что вы говорите о том, что понятия «жестокость» и «национальный характер» не совпадают, правильно?

— Да, думаю, что-то вроде этого, — кивнул Сераги.

Курода отодвинул стул и начал подниматься, когда у него зазвонил телефон. Не успел он ответить, как по громкой связи объявили: «Доктор Курода, будьте любезны подойти к главному входу!» По телефону звонил начальник службы безопасности Косида; дрожащим от волнения голосом он сообщил, что его ждут военный врач и офицер Экспедиционного корпуса Корё, которые накануне привозили раненого солдата. Курода было удивился: почему именно он? — но тут же вспомнил, что дал им свою визитную карточку. Корейцы вели себя настолько корректно и учтиво, что он не мог не ответить любезностью на любезность.

— Вы знаете, чего они хотят?

— Они сказали, что все объяснят вам, как только вы подойдете. Пожалуйста, поторопитесь!

— Что там еще случилось? — поинтересовался Сераги.

Курода в двух словах рассказал, в чем дело. Старый доктор удивленно приподнял брови:

— Возможно, они узнали о ваших преступлениях. Тогда возьмите с собой вольтарен — он помогает восстановиться после пыток.

Шутник чертов.

— Прошу нас извинить за беспокойство, — сказал офицер. — Не могли бы вы проехать вместе с нами в командный центр?

Корейцы стояли у входа в центр, за ними виднелась машина — серого цвета «тойота» с флажком ЭКК. Водитель-солдат предупредительно открыл пассажирскую дверь сзади.

По крайней мере, подумал Курода, это не арест, потому что преступников обычно увозят на полицейских броневиках. Впрочем, до отеля рукой подать, зачем они прислали машину? Неужели из уважения к его профессии? А вдруг они попросят стать их штатным врачом или потребуют помощи в создании военного госпиталя — что им тогда сказать?

— Я надолго вам нужен? — спросил он.

Поговорив с военврачом на корейском, офицер ответил, что не более чем на два часа. Это было вполне приемлемо. Курода позвонил заведующему отделением респираторных болезней, объяснил ситуацию и попросил изменить дневной график консультаций. Такахаси был уже предупрежден начальником службы безопасности о том, что в центр пожаловали люди из Экспедиционного корпуса, но тем не менее он был удивлен, узнав, что Куроду увозят в лагерь.

— Вы уверены, что все будет в порядке? — спросил он с заметным беспокойством в голосе.

— Ну, они даже прислали за мной машину, — ответил Курода. — И кроме того, они так вежливо попросили меня об этой услуге, что вроде как и отказываться неприлично.

— Хорошо, если так, — заметил Такахаси. — Но все же береги себя, ладно?

«Интересно, как это он себе представляет?» — подумал Курода, вешая трубку.

Прежде чем сесть в машину, он спросил офицера, почему из двухсот работавших в медицинском центре Кюсю специалистов выбрали именно его. Офицер что-то сказал по-корейски военврачу, и тот вынул из кармана визитную карточку, которую вручил ему накануне Курода. «Ну, вот и все», — подумал он, но офицер — как выяснилось, его звали Пак Мён — показал ему на строчку: «Преподаватель в области вирусологии, медицинский факультет Университета Кюсю».

На лобовом стекле появились капли дождя. Курода никак не мог понять, зачем им понадобился вирусолог. Неужели у них что-то случилось? Если в лагере вспыхнула инфекционная болезнь, то в одиночку ему все равно не справиться, нужно будет звонить в отдел общественного здравоохранения. Тем более он не был практикующим вирусологом, а всего лишь преподавал общую вирусологию студентам первого курса — ничего особенного, без специализации. Получив диплом, Курода некоторое время работал по рекомендации своего профессора в лаборатории вирусологии Университета Киото. Но, занимаясь сбором данных о вирусных инфекциях, он понял, что его больше привлекает клиническая медицина. Через два года он покинул Киото и вернулся в Фукуоку, где его вскоре пригласили в отделение респираторных заболеваний Национального медицинского центра. На лечении в центре находилось множество пожилых пациентов, чей организм был ослаблен, и вирусные респираторные заболевания вспыхивали довольно часто, но ими, как правило, занимались другие врачи.

Возможно, имеет смысл объяснить корейцам, что без звонка в отдел общественного здравоохранения не обойтись, размышлял Курода, когда машина отъезжала от ворот центра. Он принюхался. В салоне был какой-то особенный запах: острый, похожий на запах пряного мисо и кимчи, смешанный с потом. Куроде стало трудно дышать. Он начал жалеть о том, что дал им свою карточку. Одно дело, встретиться с ними, пусть даже за пределами центра, но когда тебя везут в штаб-квартиру Корпуса — это совсем другое. В больнице вокруг были коллеги и друзья, там он чувствовал себя в безопасности. Нужно было взять с собой кого-нибудь, пришла запоздалая мысль.

На поясе Пак Мёна висела кобура с револьвером, у врача, его звали Хо Чи, тоже было оружие. На ремне водителя болталось несколько гранат, похожих на маленькие ананасы. Все трое хранили гробовое молчание. Мучаясь от резкого запаха, Курода помрачнел. Теперь корейцы казались ему совсем другими. Например, в центре он отметил про себя, что у врача большие глаза, однако здесь, в машине, этот замкнутый человек словно сменил обличье. Под острым носом тянулась тонкая бескровная линия губ. Круглые, глубоко посаженные глаза выражали жестокость. Курода хотел было обсудить с ним медицинские проблемы Экспедиционного корпуса, но вовремя сообразил, что вряд ли это получится. Утонченное лицо Пак Мёна скорее напоминало маску. Едва ли он был старше врачей-стажеров при медицинском центре, но по сравнению с ними выглядел сорокалетним. С лица его не сходило выражение настороженности; трудно было представить, что этот человек умеет улыбаться.

Для того чтобы попасть в отель, где находилась штаб-квартира Корпуса, нужно было развернуться на КПП «А» перед мостом Йокатопия. Курода часто бывал в «Морском ястребе» на вечеринках и семинарах и, конечно же, хорошо знал это место. Там, где раньше был небольшой парк, корейцы разбили свой лагерь. Вероятно, из-за начавшегося дождя он выглядел совершенно пустым. Рядом с большой палаткой возвышались два деревянных столба, врытых в землю. Столбы были квадратными в сечении, толщиной примерно в полметра каждый. Дерево выглядело старым — скорее всего, принесли с ближайшей свалки. За столбами были сложены мешки с песком. Чем-то это напоминало декорацию. Может, столбы нужны для какого-то ритуала? Или их обвяжут соломой и будут использовать в качестве тренажеров для отработки навыков штыкового боя? Так или иначе, столбы выглядели жутковато.

Заметив направление взгляда Куроды, Хо что-то сказал Паку. — А, это для казни сегодня вечером, — объяснил Куроде Пак. Пак не очень чисто говорил по-японски, и Куроде показалось, что тот сказал что-то про яйца. Утвердившись в мысли, что это какой-то северокорейский обычай, он кивнул в ответ.

— Капрал, которого вы вчера изволили любезно принять, — продолжил Пак, — получил ранение в живот. Его хотели убить двое наших солдат. Вот их и будут казнить сегодня вечером.

С этими словами кореец мотнул головой в сторону столбов, и до Куроды наконец дошло, что он имел в виду. Воображение тут же нарисовало примотанных к столбам бедолаг с завязанными глазами. Сердце беспокойно забилось.

Хо Чи повернулся на своем сиденье, наблюдая за реакцией Куроды, а у того действительно изменилось лицо. Курода подумал, что, с его стороны, было опрометчиво полагать, что он уже привык к корейцам. Каждый день он проходил через КПП и даже пробовал беседовать с солдатами, хотя не все из них понимали японский. То, что происходило сейчас, напоминало ему разговор с якудзой в баре. Одно дело — поболтать с бандитом о женщинах или о гольфе в баре, и совсем другое — отправиться к нему в офис, потому что у якудзы возникла потребность что-то обсудить…

Пак тоже повернул к нему голову.

— Казнь… то есть… вы имеете в виду… — начал Курода, но Пак закончил за него:

— Расстрел.

Несколько лет назад Курода смотрел какое-то ток-шоу, где говорили, что в Северной Корее казни проводятся публично, дабы они служили предупреждением для других. Но черт… эти два столба видны отовсюду. Окна и балконы Национального медицинского центра с северной стороны смотрят как раз на лагерь. С пятого по десятый этаж там размещались палаты для особо тяжелых и неизлечимых больных. Даже думать не хотелось о том, какое впечатление на них произведет казнь, особенно на тех, у кого проблемы с сердцем.

Курода хотел уточнить, будет ли казнь публичной, но осекся. Такой вопрос может закончиться тюремным заключением для него, корейцы вполне способны на это. На расстоянии они выглядели мирно, но при близком контакте становилось понятно, насколько опасно иметь с ними дело. Курода в десятый раз подумал о том, что зря согласился поехать с ними, но разве он мог отказаться? За ним приехали вооруженные люди. Когда человек сталкивается с угрозой насилия, у него не остается никаких вариантов, его могли просто затолкать в машину и увезти. Курода почувствовал, что попал в ловушку. Возникло ощущение, будто все тело сжимается. Его уже не интересовал вопрос, будет ли казнь публичной, или нет.

На КПП «А», вместо того чтобы развернуться, автомобиль поехал направо. Хо что-то сказал шоферу, и тот кивнул. Пак сложил документы, которые держал в руках, в кейс. Проклятье, куда направляется машина? Курода знал, что сотрудники мэрии обычно входят в отель со стороны «Фукуока Доум». С противоположной стороны была подземная парковка, и именно там, на этаже В2, содержались заключенные. Сераги как-то пошутил, что если Куроду арестуют, то его отправят именно туда.

Среди персонала больницы ходили слухи, что корейцы отслеживают людей по Интернету. Объектами слежки становились те, кто путешествовал за границу первым классом, кто владел гостиницами и яхтами, кто посещал элитные фитнес-клубы, у кого были в собственности дорогие произведения искусства, владельцы крупных и часто тайных банковских счетов, а также те, кто вел сомнительную, с точки зрения морали, жизнь. Курода припомнил, что пару раз летал на Гавайи, у него была маленькая яхточка в бухте Омура, раз в неделю он ходил в дорогой спортивный клуб, и он собрал небольшую коллекцию фарфора из печей Ген-эмон и Ка-киэмон. Помимо этого, у него были тайный банковский счет на сумму более семисот тысяч иен и любовница в Накасе, отношения с которой продолжались уже лет пятнадцать. Куроде стало плохо, внутренности сжались в комок, в горле, груди и животе что-то заворочалось, под мышками и на висках выступил пот.

— С вами все в порядке? — спросил Пак.

Хо Чи снова повернулся на своем сиденье и уставился на Куроду.

Машина миновала въезд в паркинг, покатилась по огибавшей отель дороге и, наконец, остановилась у входа в банкетные залы. Водитель вышел и открыл заднюю дверь. Курода, чувствуя дрожь во всем теле, повернулся к Паку и спросил:

— Я что, арестован?

Кореец посмотрел на него, перевел его вопрос Хо, и оба вдруг расхохотались.

— Зачем же нам арестовывать вас, доктор! Проходите, пожалуйста! — сказал Пак. Все еще посмеиваясь, он покачал головой.

— А тогда почему мы идем не с главного входа? — спросил Курода, выбираясь из автомобиля.

Пак снова перевел вопрос военврачу, и тот, помедлив мгновение, разрешил все объяснить.

— Дело в том, доктор, что центральный холл закрыт. Мы переместили наш командный пункт сюда. У нас заболели трое солдат — лихорадка, сыпь и тошнота. Мы хотим, чтобы вы их осмотрели. Кроме того, у нас появились насекомые, и мы не исключаем возможность общего заражения.

Когда они проходили через банкетный зал, Курода почувствовал острых запах дезинфицирующего раствора, и у него перехватило дыхание. Скорее всего, корейцы использовали изопропанол, так как он был сильнейшим раздражителем для кожи, Япония давно от него отказалась. Он спросил об этом Пака, и тот сказал, что дезинфекцию проводил местный специалист. По-видимому, у этого парня был целый склад изопропанола, и он не пожалел своих запасов.

К ним подошел старший офицер, один из тех, что часто выступал по местному телевидению. У него была приятная улыбка; по телосложению он походил на борца дзюдо или регбиста. Одно ухо у него отсутствовало. Он пожал Куроде руку и представился: Хан Сон Чин, полковник, командующий Экспедиционным корпусом Корё. Все четверо — Курода, полковник, Пак Мён и Хо Чи — опустились в удобные кресла в углу вестибюля, девушка в военной форме принесла им чай. Курода начал постепенно успокаиваться.

Корейцы закурили. Похоже, запах дезинфицирующего средства их совершенно не беспокоил. Пак с удовольствием выпустил изо рта струйку дыма и что-то сказал по-корейски командующему. Хан рассмеялся и обратился к Куроде:

— Ну, что вы, доктор! Меньше всего мы хотели бы вас арестовать!

Он подался вперед и похлопал Куроду по плечу:

— Мы вызвали вас сюда, потому что нам нужна ваша консультация.

Хан очень хорошо говорил по-японски, его интонации и произношение были безупречны.

Курода смущенно рассмеялся и покачал головой. Но он прекрасно понимал, что, какими бы дружелюбными ни казались эти люди, они все равно враги.

Вместе с чаем девушка принесла тарелки с корейскими сладостями: круглые и плоские печенья с узорами из белого и черного кунжута. Курода не стал отказываться и попробовал — оказалось довольно вкусно. Его угощал сам командующий ЭКК, но это ровным счетом ничего не означало. Нужно быть начеку. Вежливость корейцев объяснялась тем, что он был нужен им. Как только надобность в нем отпадет, сладостей больше не будет; а если он станет для них сколько-нибудь опасным, его просто устранят.

Допив чай, они прошли по красной дорожке в большое фойе. Далее шел ряд дверей с табличками, на которых значились названия деревьев: «Багряник», «Вяз», «Лавр», «Клен», «Дуб». Двери «дубовой» комнаты были открыты, и Курода увидел внутри три тела, завернутые в желтовато-белую ткань и перевязанную такого же цвета веревкой. Вокруг тел стояли вазы с цветами. Пак сказал, что это погибшие при перестрелке в парке Охори; похороны были запланированы на этот вечер, но из-за предстоящей казни перенесены на завтрашнее утро.

Навстречу им то и дело попадались вооруженные солдаты, офицеры — сотрудники штаба ЭКК и японские муниципальные служащие.

— Ну что, вы готовы? Сейчас покажем вам, в чем дело, — сказал Хан, бросив сигарету в пепельницу.

Полковник первым встал на эскалатор, который вел вниз, на уровень В1, за ним Хо Чи, Курода и Пак.

— Преступники содержатся на другом этаже, — объяснил Пак, похлопывая Куроду по плечу. — Когда подойдут основные силы, мы переведем их в другое место. Мы признаём за заключенными права человека, так что на уровне В2 условия вполне приемлемые, тем более рано или поздно здесь появятся инспекторы из Совета Безопасности ООН. Правда, я допускаю мысль, что они начнут говорить о принципах гуманности, ну, или о чем-то в этом роде, но это уже детали.

Курода подумал, что если сюда приедут инспекторы ООН, то они, чего доброго, могут признать, что ЭКК не представляет никакой угрозы мировому сообществу, и это сделает оккупацию Фукуоки вполне законным актом. Чтобы избавиться от этой мысли, он помотал головой.

— Доктор Курода, — сказал Хан, в свою очередь кладя руку ему на плечо; возможно, в Северной Корее этот жест служил для ободрения. — Китайские власти уже обратились к нам…

Этому человеку шла военная форма. По краю козырька его фуражки цвета хаки шел золотой галун; узкий воротник накрахмаленной белой рубашки стягивал ярко-красный узкий галстук, на левой стороне кителя переливались разноцветные орденские планки. Курода почувствовал себя неловко в своем белом халате. Садясь в машину, он хотел снять его, но Пак сказал, что лучше этого не делать.

Командующий ЭКК был немного выше Куроды, и ему удобно было держать руку на его плече. Курода припомнил, что когда-то видел фотографию, на которой был изображен улыбающийся Ким Ир Сен (или это был Ким Чен Ир?), точно так же державший руку на плече ребенка на церемонии награждения.

— Видите ли, доктор Курода, — продолжал Хан, — торговые отношения с Китаем действительно сильно пострадали из-за введенной вашим правительством блокады. Конечно, на Корею это тоже подействовало, но Китай оказался в гораздо более худшем положении. КНР хочет как можно скорее возобновить торговые операции. Когда подойдет наш флот, мы проведем переговоры с властями Фукуоки об открытии гавани и аэропорта. И как только основные силы высадятся, здесь вновь откроется китайское консульство.

Кивая в знак согласия, Курода стыдился сам себя. Если сюда войдет корейский флот, инспекторы ООН точно не найдут никаких нарушений, независимо от того, что скажет японское правительство, возобновится торговля с Китаем, и таким образом, остров Кюсю будет безвозвратно потерян для страны.

Пак толкнул стеклянную дверь и что-то выкрикнул. В небольшом помещении сидела женщина в белом халате и маске и перебирала какие-то бумаги. Через другую стеклянную дверь видна была парковка, а на ней — пара автобусов и три-четыре машины, видимо принадлежавшие постояльцам отеля или приехавшим на открытие сезона бейсбольным фанатам.

Женщина вскочила и передала вошедшим маски, латексные перчатки и полиэтиленовые бахилы. Ее лицо трудно было разглядеть под маской, но Куроде показалось, что она довольно молодая, не больше тридцати лет. Перед Хо она стояла навытяжку, четко отвечая на его вопросы; Куроде ее не представили.

Помещение паркинга тонуло в полумраке — работал только один ряд флуоресцентных ламп. Понимая, что сейчас он сможет сосредоточиться на пациентах, Курода почувствовал некоторое облегчение. Один из автобусов был превращен в больничную палату. Двери были заклеены скотчем; рядом стояла стремянка. Куроде предложили посмотреть в окно, что он и сделал; стремянку поддерживал Пак. Несколько сидений в салоне было удалено, а вместо них поставлены узкие койки. Больные лежали в напряженных позах, часто и неглубоко дышали. Через стекло было невозможно определить их возраст. Капельниц не было, также не было видно ни одного судна, а туалет находился в углу парковки — слишком далеко, чтобы больные могли дойти. Курода спросил, как же они облегчаются, и женщина на ломаном японском объяснила, что сама выносит за пациентами. Используются подгузники, которые собираются в мешки и потом сжигаются. Сотрудница изолятора также сказала, что в настоящий момент никакого лечения еще не проводится — больных только поместили в изолятор.

Пак отодрал скотч и открыл дверь; отодвинув толстую пластиковую штору, они вошли внутрь (сам Пак остался снаружи). В салоне было жарко и душно, вентиляция отсутствовала, но Куроде объяснили, что время от времени в автобусе заводят двигатель, чтобы включить кондиционер. Коек было шесть; снятые громоздились в задней части.

— Пока что сюда помещено трое… но будет больше, если это заразная болезнь, — прокомментировала женщина.

На ближайшей к Куроде кровати лежал молодой солдат с бритой головой. Поверх майки на нем был гостиничный халат; халат задрался, обнажив подгузник. Правая рука солдата была перевязана. Стетоскоп, пинцет, медицинская кювета, марля, бумажные салфетки, вощеная бумага, деревянные шпатели — все это лежало на узком столике рядом с койкой, еще Курода увидел термометр и ультразвуковой стерилизатор, который, конечно же, не мог работать из-за отсутствия достаточного напряжения. На полу стояли бутылки с питьевой водой.

Из препаратов в наличии были дезинфицирующий раствор, изодин (антисептик), мазь серого цвета (на контейнере была надпись на хангыле), упаковка ампициллина и какой-то белый порошок в бутылке. Женщина объяснила, что это эфедрин, разведенный соляной кислотой, и что они используют его для предотвращения инфекции, вызванной кашлем. Курода заметил, что этот препарат опасно давать больным в лихорадочном состоянии из-за многочисленных побочных эффектов, но Хо что-то прокричал сквозь свою маску, и женщина перевела:

— Да, нам это известно. Мы держим его на самый крайний случай.

Курода попросил измерить больному температуру. Термометр показал тридцать девять и четыре десятых градуса. Пульс был учащенный. Типичных симптомов респираторного заболевания не наблюдалось. Курода уточнил, было ли лихорадочное состояние постоянным или периодическим. Женщина заглянула в историю болезни и сказала, что лихорадка не прекращается с момента начала болезни. По поводу повязки на руке Хо объяснил, что в этом месте у больного язвенные высыпания. На соседней койке лежал солдат, забинтованный от лодыжек до коленей, а у другого бинты покрывали обе руки, шею и грудь.

Сочетание сыпи и высокой температуры существенно затрудняло постановку диагноза — слишком общие симптомы дня большого количества заболеваний, от незначительных до смертельно опасных. По просьбе Куроды с руки первого солдата сняли повязку. Рука покраснела и опухла от запястья до плеча. Курода зажег фонарик, который протянул ему Хо. На запястье сыпь была не выраженной, но на локтях возникли волдыри, а выше, у плеча, образовались многочисленные язвы. Курода спросил солдата (он был в сознании), чувствует ли тот боль, и солдат ответил, что у него болят мышцы и суставы. Конъюнктива была налита кровью, лимфатические узлы на шее воспалились. Как оказалось, сыпь была и на языке.

Курода попросил женщину снял подгузник с больного и осмотрел его половой орган. Выделения отсутствовали, что исключало возможность заражения половой инфекцией. Он спросил про тошноту и рвоту, причем ему пришлось потратить некоторое время, чтобы объяснить значение слова «тошнота». Солдат ответил, что ничего такого у него нет и что он вообще не чувствует себя больным.

Прощупав пространство между легкими и печенью, Курода не нашел ничего необычного. Но когда Хо и женщина попытались по его просьбе приподнять больного, тот сразу же застонал от боли. Курода взял со столика стетоскоп. Это был древний аппарат, который теперь вряд ли используют даже в самых отдаленных провинциях Японии. На металлической части выступили грязные пятна коррозии, резиновые трубки задубели и растрескались. В нижнем левом предсердии слышались какие-то шумы, но было трудно установить, что это на самом деле, — поврежденный клапан или коронарная аневризма.

Хан Сон Чин поинтересовался, заразная ли болезнь у солдата, и Курода сказал, что не исключает такой возможности. На лбу полковника выступили капельки пота. Курода тоже покрылся испариной, и женщина, пока он проводил осмотр, промокнула его лоб тканью. Вдруг на оконном стекле Курода заметил маленькое насекомое — таких он еще никогда не видел. Хо раздавил непонятную козявку обтянутым перчаткой пальцем.

По окончании осмотра больной спросил женщину, является ли Курода врачом. Получив утвердительный ответ, парень приподнял голову и поблагодарил его. Он был сильно ослаблен, хотя и хорохорился, и ему было приятно, что доктор потрудился внимательно осмотреть его. Курода пожалел о том, что у него не было с собой никаких лекарств, но хуже всего было то, что он так и не смог определить болезнь. Все, что он мог пока сделать, так это посоветовать больному как следует поспать. Тот кивнул и постарался как можно шире улыбнуться.

Второму солдату было под тридцать. В районе правого глаза и на лбу у него было большое родимое пятно, которое почти не отличалось от сыпи. С ним все обстояло гораздо хуже. У него были рвота и понос, и он едва мог говорить. Так как его мучил постоянный озноб, он был укрыт сразу несколькими одеялами, и Курода настоял, чтобы оставили только одно, так как укутывание только усиливает лихорадку. Градусник показал тридцать девять и семь десятых. Простыни были окрашены в желтоватый цвет от рвоты желчью, в подгузнике Курода обнаружил черные следы кала. Он спросил солдата, ощущает ли то зуд в ногах, но больной к этому моменту потерял сознание. Курода решил проверить зрительный нерв и включил фонарик — нерв был в порядке. Сыпь не изъязвлялась, однако на теле были припухлости.

Командующий снова вытер вспотевший лоб. Диарейные миазмы при отсутствии вентиляции становились поистине невыносимыми. Чтобы хоть как-то освежить воздух, он предложил завести двигатель, но Курода сказал, что шум и вибрация помешают ему завершить осмотр. Он уже заметил синие пятна на свободных от сыпи участках ног больного. Как и у первого солдата, конъюнктива была наполнена кровью, губы растрескались, слизистая оболочка ротовой полости воспалилась, а на языке появились пятна клубничного цвета. Лимфатические узлы на шее были воспалены.

Примерно такая же картина наблюдалась и у третьего больного.

— Вполне возможно, что это геморрагическая лихорадка, — сказал Курода, когда они вышли из автобуса и переменили резиновые перчатки.

Пак перевел, и Хо ответил, что геморрагическая лихорадка встречается в Южной Корее, но вряд ли в Японии может быть такое. Курода согласился с ним, но сказал, что носителем опасного вируса является полосатая полевая мышь; случаи заболевания фиксировались в Южной Корее и Восточном Китае, хотя, насколько было известно Куроде, в Южной Корее последняя вспышка произошла двадцать лет назад. Инкубационный период геморрагической лихорадки соответствовал двум неделям, так что если пациенты действительно подхватили ее, то это должно было случиться еще до их прибытия в Японию.

Курода уточнил, когда именно проявились первые симптомы.

— Где-то полдня назад, — ответил Хан.

Хо пролистал журнал и добавил:

— Первый пациент начал жаловаться на недомогание около одиннадцати часов назад, второй — десять часов назад, а третий — восемь часов назад.

Корейцы решили сразу изолировать заболевших и для этого выбрали помещение паркинга.

Курода спросил, известны ли случаи геморрагической лихорадки в Северной Корее, и ему без особой уверенности ответили, что никогда о ней не слышали. Но тем не менее полевые мыши, ввиду близости китайской границы, запросто могли оказаться и на территории КНДР, так что полностью исключить риск заражения нельзя. Командующий с запинкой признался, что медицина в Республике еще не находится на должном уровне.

— Скажите, если это инфекционное заболевание, оно может распространиться на других солдат? — спросил Хан.

— Человек является конечным носителем вируса, — пояснил Курода. — То есть вирус геморрагической лихорадки не передается от человека человеку. Если это действительно то, о чем мы говорим, — добавил он после короткой паузы.

Он поинтересовался у Хана, делали ли солдатам прививку от кори.

— Разумеется, — ответила за Хана женщина.

Высокая температура, сыпь, налитые кровью глаза, ломота во всем теле были типичными симптомами кори, но корь — детская болезнь, и в Японии она почти не встречалась с того времени, когда была введена обязательная вакцинация. В США и других странах регистрировались случаи заражения взрослых, которые отказывались от прививок. Так, может, и в Северной Корее та же проблема?

Когда Курода задал этот вопрос, корейцы переглянулись.

— Вообще, вакцинация у нас проводится в возрасте от четырех до шести лет. То есть этих троих должны были привить в начале девяностых годов, но… Видите ли, в те времена не хватало даже продовольствия и товаров народного потребления, так что я могу допустить, что они не привиты, — сказал Хан. — Но все же, что это может быть?

Курода сказал, что делать выводы пока что преждевременно.

— Нужно взять образцы крови и отправить на анализ в лабораторию.

На самом деле Курода полагал, что имеет дело с болезнью Кавасаки или, что было бы катастрофой, с бубонной чумой. При кори прежде всего воспаляются лимфатические узлы на шее, а сыпь распространяется от головы до нижней части тела. Но у осмотренных им солдат не было никакой сыпи на голове, зато были очаговые «бубоны», похожие на нелопнувшие мозоли. Болезнь Кавасаки, как и корь, относилась к категории детских; симптомы напоминали скарлатину, а в качестве возбудителя рассматривались бактерии.

Курода подумал, что, в общем-то, было бы неплохо проконсультироваться с Сераги, который исследовал болезни соединительной ткани и даже писал статьи о болезни Кавасаки. Он достал свой мобильный телефон, но так как они находились под землей, сигнала не было.

— Вы что, хотите позвонить? — спросил Хан Сон Чин.

— Да, я хотел бы посоветоваться с коллегой насчет этого случая.

— Вынужден попросить вас не делать этого, — сказал полковник, вновь кладя руку на плечо Куроды. — Мы не хотели бы, чтобы информация о болезни наших людей вышла за пределы лагеря.

Если бы командование корейцев согласилось на госпитализацию, можно было бы выяснить причину заболевания, но, как оказалось, они предпочитали держать все в тайне.

— Хорошо. Но тогда какое лечение вы полагаете назначить? — спросил удивленный Курода.

— Жаропонижающее и антибиотики, — сказала женщина, пояснив, что из антибиотиков у них есть ампициллин и хлорампениколовая мазь.

Очевидно, она не знала, что антибиотики останавливают распространение бактерий, но бесполезны против вирусов. Курода нахмурился и сказал, что больных нужно госпитализировать, и немедленно.

— Боюсь, в сложившихся обстоятельствах мы не сможем позволить себе это, — объявил Хан. — Мы будем лечить их здесь. Но в любом случае мы можем вернуться к этому вопросу несколько позже.

Курода заметил, что автобус не лучшее место для лечения больных. В общем-то, это не его дело, где будут возиться со своими больными корейцы. Однако накануне они привезли в госпиталь раненного в живот солдата — так почему бы им не устроить и этих троих в медицинский центр? Курода действительно хотел им помочь, но пережитый в машине страх оказался сильнее моральной ответственности. «Просто вспомни, где ты находишься, — подумал он. — Медицинская этика здесь, судя по всему, не в чести. Да, ты врач. Но ты и пятидесятилетний житель оккупированной территории, женатый, имеющий двоих детей и больную мать на содержании».

Все замолчали. Курода опустил глаза и увидел маленьких жучков, ползающих по бахилам Хо. Точь-в-точь таких же, как на окне автобуса; они немного напоминали плодовых мух. Хо дернул ногой, стряхнул насекомых и раздавил их. Курода посмотрел на свои ноги — по ним тоже ползали насекомые. Он наклонился, собираясь смахнуть их, но женщина отстранила его руку и стряхнула жучков своим карандашом. Они тут же запрыгали по полу. Курода пригляделся — жучков было великое множество. Скорее всего, на парковке была комфортная температура для их размножения. Хо начал сердито выговаривать что-то женщине, но Хан остановил его; некоторое время они что-то обсуждали на корейском. Спустя пару минут Хан повернулся к Куроде и сказал:

— Если честно, эти насекомые появились вчера вечером. На всякий случай мы собрали, сколько смогли.

Метрах в двадцати от автобуса-лазарета на парковке стоял кремового цвета мини-вэн с зелеными полосками на бортах и надписью «Хиираги Туре». Окна автомобиля были залеплены клейкой лентой, задняя дверь заперта. Боковая дверь с одной стороны была завешена примитивной шторой из синего пластика, какой обычно используется на стройках. С заметной неохотой офицеры подошли к машине и приказали женщине показать контейнеры с насекомыми. Курода поинтересовался, насколько это безопасно. Корейцы сказали, что сами не знают, но на всякий случай надо соблюдать осторожность.

Женщина приподняла штору и нырнула в салон. Она что-то крикнула оттуда по-корейски, и Хо с Паком тут же наступили на нижнюю кромку шторы. Через две-три секунды кореянка вышла, прижимая к груди несколько бутылочек разных размеров. Когда она поставила бутылочки на пол, из-под неплотно прикрытой крышки части насекомым удалось выбраться наружу. Пак стал давить их ногами, но особо проворные умудрились скрыться.

Курода спросил женщину, как ее звать.

— Ли Ги Ён, уоррент-офицер, — ответила она.

Пока Курода беседовал с ней, офицеры внимательно обследовали свою обувь в поисках уцелевших насекомых. Курода недоумевал, отчего у них такое отвращение к этим тварям. Он наклонился и взял в руки одну из бутылочек. Горлышко было запечатано полиэтиленовой пленкой, обмотанной проволокой. На дне лежал толстый слой мертвых насекомых; они были похожи на сверчков, но только размерами — чуть больше рисового зернышка.

— Это сверчки? — спросил Курода.

— Может быть, — мрачно проговорил Хан Сон Чин. — Впрочем, раньше мы таких не видели, я же уже сказал.

В другой бутылочке Курода разглядел ровно таких же насекомых, что сидели у них на бахилах, только мертвых. Он спросил, если ли живые экземпляры, и ему ответили, что да, есть, но их чрезвычайно трудно поймать. Он поднес бутылочку к свету и удостоверился, что у всех имеются крылышки. Почему же они тогда прыгают, а не летают?

— Ну, некоторые из них все же летают, — сказала Ли Ги Ён, вылезая из-под пластиковой шторы. Она поставила еще одну бутылочку с насекомыми на капот «хонды», припаркованной под светильником.

Все подошли поближе.

— Есть ли какие-нибудь заболевания, которые переносятся мухами? — спросил Хан.

— Носителями некоторых болезней могут быть песочные мухи, — отозвался Курода. — В Японии есть два вида таких мух, но их популяция ничтожна, так что проблемы с ними не должно быть. Но дело в том, что эти мухи являются переносчиками паразитических червей лейшеманий и некоторых довольно опасных вирусов.

Корейцы внимательно слушали его объяснения.

— Обычно лейшемании вызывают кожный лейшманиоз, от которого воспаляется кожа и образуются опухоли. Инкубационный период длится два-три дня. Затем у больного резко повышается температура, слизистые оболочки краснеют, появляется боль в глазах, голове и в конечностях. Иногда может иметь место повреждение желудочно-кишечного тракта, снижается количество белых кровяных телец…

— Это песчаные мухи? — перебил его Хан, указывая на бутылочку.

— Они кусаются? — вздрогнула Ли.

— Нет, — ответил Курода. — Они не кровососущие. Мушки носят червей на поверхности тела и в собственных экскрементах. Вирус прикрепляется к рассеянным в воздухе микрочастицам, которые попадают в дыхательные пути или в открытые раны на теле. Но я не могу с уверенностью утверждать, что это песочные мухи.

Хо Чи внимательно слушал переводившего ему Пака, признание Куроды вызвало у него возмущенный возглас, разнесшийся по всему помещению парковки. Хан поднял руку, предлагая ему успокоиться.

— Я никогда не видел песчаных мух, — спокойно продолжил Курода. — И я не энтомолог. Вообще, плодовые мушки не прыгают, а летают. Знаете ли, имея дело с вирусными инфекциями, нельзя руководствоваться неясными утверждениями и смутными догадками, поэтому я бы хотел взять образец, чтобы исследовали его в лаборатории.

— У нас есть и другие, — сказал Пак, указывая на бутылку с двумя многоножками.

— Они еще живые, — добавила Ли, и Курода инстинктивно сделал шаг назад.

— Мы их поймали сегодня утром, — проявил осведомленность Хан.

Многоножки были ярко-красного цвета с желтыми ногами. Длиной не более четырех сантиметров, но гораздо толще обычных многоножек, а их членистые ноги сердито царапали стекло.

— Они довольно агрессивные, — заметил Пак, — и весьма больно кусаются.

Ли сказала, что на укусы уже пожаловались более двадцати человек, причем среди них были и трое заболевших.

Курода подумал, что укусы действительно могли вызвать сыпь, и, похоже, такого же мнения были корейцы, иначе зачем им отлавливать этих тварей?

— Если существует риск заражения, то мы должны что-то предпринять! — сказал Хо, и он, конечно же, был прав. Ну а дальше-то что?

Возможно, насекомые прятались в складках одежды кого-нибудь из корейских солдат и в более мягком климате Фукуоки стали стремительно размножаться. Курода озвучил свое предположение, но корейцы заверили его, что в Республике такие насекомые не водятся. Офицеры, разговаривавшие с ним, были выходцами из разных уголков КНДР, но ни один из них никогда не видел ничего подобного.

Вдруг одна из многоножек свернулась кольцом и ударила хвостом по донышку бутылки, а затем ткнулась головой в стекло. Это было движение хищника.

— Они так питаются, — объяснила Ли. — Кроме них, в бутылке есть мелкие букашки.

Из-за яркого света разглядеть букашек было трудно, и женщина закрыла одну сторону бутылочки своим блокнотом. Курода присмотрелся и увидел множество белых пятнышек, похожих на пушинки. Это были широко распространенные в Японии вилохвосты, которых легко найти под камнями во влажных парках. Курода спросил Ли, неужели она отлавливала их, но та покачала головой и сказала, что многоножки были сплошь покрыты этими белыми пушинками.

Ее слегка хрипловатый голос даже сквозь маску звучал приятно. Большие глаза хорошо гармонировали с выбивавшимися из-под шапочки блестящими черными волосами. Курода настолько привык к окрашенным шевелюрам, что натуральный черный цвет казался ему почти экзотикой.

Хо спросил, могут ли многоножки быть носителями патогенов, и Курода признался, что не слышал о таком. Распространителями инфекционных заболеваний были в основном комары, клещи или блохи. Опять же он очень мало был осведомлен о том, сколько видов многоножек водится в Японии и за ее пределами. Он даже не знал, есть ли разница между многоножками и сороконожками. В газетах несколько лет назад писали, что на каком-то из островов случилось форменное нашествие многоножек, которые буквально заполонили железнодорожные пути, и скоростные поезда не могли нормально тормозить. Кроме того, он знал, что многоножки выделяют гистамин, как осы. Разумеется, в их организмах содержались и вирусы, и бактерии, и не следовало исключать того факта, что вилохвосты, служившие пищей для многоножек, тоже являются переносчиками заразы, которая могла повлиять на многоножек и сделать их еще более опасными.

Пак ткнул пальцем в другие бутылки. Одна из них была на треть заполнена дохлыми вилохвостами, напоминавшими гранулы супа быстрого приготовления. Во второй ползали и прыгали живые насекомые.

— Прошлой ночью на третьем и четвертом этажах мы видели целые тучи насекомых, — сказал Пак. — Когда мы их обнаружили, они уже вовсю прыгали по столам и коврам.

В последней бутылке сидело всего одно насекомое, о существовании которого Курода даже и не подозревал. Четырехсантиметровое тело увенчивалось оранжевой головой, отдаленно напоминавшей муравьиную. Туловище было полупрозрачным и разделено на многочисленные сегменты. Ног было восемь — прозрачные у тела, на кончиках они становились оранжевыми, как и голова, и пушились ворсинками.

— Что за черт?.. — пробормотал Курода, которому эта тварь напомнила монстра из фильма «Чужой».

— Пойдемте наверх, — предложил ему Хан.

Куроду вывели на улицу (Пак предупредительно раскрыл над ним зонт). Они прошли мимо каменных скамеек и деревьев, направляясь в сторону большого кафе. Снаружи кафе напоминало спортивный зал или музей. Стальные балки, служившие опорами для стеклянных стен, заворачивались наподобие раковины морского моллюска. Называлось кафе «Остров Лэггнагг» — как островное королевство из «Приключений Гулливера».

Некоторое время все стояли, глядя на капли дождя, катившиеся по стеклам. Курода часто бывал здесь с коллегами, когда хотелось поесть морепродуктов. Высота потолка в кафе была, наверное, не меньше сорока метров. Столов — не менее ста, в центре оборудован подиум для артистов, а в южной стороне стояла деревянная беседка для брачных церемоний. Интерьер был выдержан в тропическом стиле: экзотические деревья, птичники для попугаев и даже небольшой водопад.

Хан Сон Чин сказал, что система кондиционирования в кафе была отключена с момента их появления в Фукуоке, так как посетителей все равно не предвиделось. Из-за стеклопакетов в помещении, конечно же, было жарко. Куроду спросили, могли ли здесь за неделю размножиться вредные насекомые. Он ответил, что такое вполне возможно. Даже в обычных квартирах, когда жильцы уезжают на некоторое время, можно обнаружить насекомых, о существовании которых никто и не подозревал.

Когда кафе работало, несомненно, кто-то регулярно поливал растения, распылял инсектициды, обрезал ветви и выносил опавшие листья. Но теперь этого никто не делал. Учитывая повышение температуры при отключенной системе кондиционирования, в насыпном грунте неизбежно должны были прорасти сорняки, опавшие листья — загнить, а в застоявшейся воде размножиться вредоносные бактерии. Добавить сюда погибших птиц и экскременты, которые оставляли еще живые.

— Кто-нибудь заходил внутрь после появления насекомых? — спросил Курода.

Хан покачал головой и сказал, что об этом не может быть и речи. Он добавил, что насекомые, скорее всего, проникли в отель через систему вентиляции; верхние этажи были тотчас закрыты, а заложники перемещены.

До Куроды дошло, что корейцы не собираются заниматься уничтожением насекомых. Как только к ним прибудет подкрепление, они мгновенно оставят отель и переберутся в дома, которые в данный момент активно ремонтировались. Если они убедятся в том, что насекомые и есть настоящая причина заражения, они просто подожгут отель.

Он никогда не сможет понять и принять корейцев, понял Курода. Да, они были чрезвычайно вежливы и на удивление хорошо воспитаны, но это всего-навсего умение преподнести себя. К тем, кто был им полезен, — пока полезен, — они относились хорошо; если же кто-то был не согласен с ними, кто выражал протест, кто не мог принести им какую-нибудь пользу, — таких людей они давили, как насекомых.

Они вернулись в отель. Нужно было подвести итоги и понять, что делать дальше. Курода решил просто отвечать на вопросы и не давать никаких советов. Он отметил четыре пункта: не факт, что выявленные симптомы являются свидетельством инфекционного заболевания; не факт, что насекомые являются переносчиками инфекции; если, кроме троих заболевших, больше никто не обращался за помощью, скорее всего, об эпидемии пока не идет речи; как бы то ни было, следует продолжить изоляцию пострадавших солдат, а зараженные насекомыми помещения держать закрытыми.

Снова принесли чай и кунжутное печенье, но Курода не притронулся ни к тому, ни к другому. Ли Ги Ён сняла маску и явила взорам свои румяные щеки. По всему, ей было чрезвычайно лестно, что ее допустили до переговоров.

Обговорив основные детали, Хан поблагодарил Куроду за помощь и попросил офицеров ненадолго оставить их наедине.

— В принципе, я должен был попросить поместить этих людей в ваш госпиталь, — начал Хан, как только они отошли. — Это нормальная человеческая реакция. Но через два дня сюда прибудет наше подкрепление. До этого момента мы должны избегать любых действий, которые могут повлечь за собой негативную реакцию вашего правительства. Как командующий Экспедиционным корпусом, я не могу дать приказ разместить моих людей в японской больнице. И мы будем вынуждены забрать капрала Сона до прихода наших основных сил. Вы должны понимать, что Республика сильно пострадала от эпидемии холеры во время Войны за независимость. Потом у нас случались вспышки болезней вследствие череды наводнений. Дизентерия — наш бич. Одно время у нас не было достаточного количества медикаментов, и по этой причине умерло много стариков и детей. Инфекции в Республике распространены чрезвычайно. Если бы эти трое были госпитализированы, наши солдаты оказались бы деморализованы. Они бы испугались эпидемии. Но я как командующий обязан поддерживать боевой дух войск, покуда не подойдут подкрепления. Новоприбывшие тоже вряд ли сильно обрадуются, если узнают, что некоторые из их товарищей по оружию находятся в японской больнице. Я нахожусь в большом затруднении, доктор…

«Кого он пытается дурачить?» — думал Курода, слушая Хана. Лучше бы сказал что-то действительно значимое. А он с легкостью отказывается от своих же людей, которые тяжело заболели. Но все же слова о дизентерии произвели на Куроду впечатление. Когда он учился в школе, из-за сильного дождя случилось подтопление канализации, в результате чего в его родном городе на севере Кюсю случилась вспышка дизентерии. В его классе умерли четверо, в том числе его лучший друг. Когда положили поминальный букет на парту, Курода дал себе зарок стать врачом после школы. При вспышке инфекционных заболеваний дети всегда бывают первыми жертвами. А в Северной Корее санитарные условия из рук вон плохие. Курода вспомнил телерепортажи, в которых показывали страдавших от недоедания детей. Должно быть, Хан тоже видел, как умирают дети. Когда он сказал, что в Республике все испытывают страх перед эпидемиями, Курода даже посочувствовал ему.

И все же он не мог понять, зачем Хан рассказывает ему все это.

— Доктор, надеюсь, вы меня понимаете? — спросил Хан, словно прочитав его мысли.

— Да, конечно, — отозвался Курода и обменялся с командующим рукопожатием.

— Отлично.

С этими словами Хан встал и сделал знак Паку, сидевшему поблизости.

— Кстати, доктор, а почему бы вам не взять с собой это печенье, чтобы угостить близких? — вдруг улыбнулся Хан.

Курода благодарно поклонился. Ему подумалось, что коллегам будет интересно попробовать корейские сладости. Он представил, как будет рассказывать о своих приключениях, впрочем, не раскрывая некоторых подробностей.

— Боюсь, у нас не найдется красивой упаковки, — сказал Хан, передавая ему бумажный пакет, принесенный женщиной в военной форме. — Только осторожно, сильно не мните, печенье очень хрупкое.

— Большое вам спасибо! — низко поклонился Курода.

Вероятно, автомобиль уже ждал его у дверей. Пак пошел первым, за ним двинулись Курода и Хан, а замыкал шествие доктор Хо.

— Знаете, как мы готовим печенье? — спросил Хан, кладя руку на плечо Куроды. — Это печенье называется кеганджон, то есть буквально «кунжутное печенье».

Курода попытался произнести это слово. Корейцы сказали, что на первом слоге нужно сделать резкий выдох.

— Вот, послушайте: «Ке! Ке!» — словно кашель с мокротой, — продемонстрировал Пак.

— Это не очень-то аппетитно звучит! — рассмеялся Хан.

Курода тоже улыбнулся:

— Вы сможете рассказать рецепт вашей супруге, и она будет делать точно такое же печенье на дни рождения ваших детей. Все просто — вам понадобится белый и черный кунжут и темный сахар, который нужно растворить в меде…

Слушая Хана, Курода направился было к выходу В1, но Пак и Хо повлекли его в сторону лестницы. «Почему мы не идем на улицу?» — удивился доктор. Они прошли мимо стеклянной двери, за которой была видна Ли Ги Ён. Женщина, увидев их, поклонилась.

Хан продолжал:

— Белый и черный кунжут нельзя смешивать. Это очень важно. Семена нужно обжарить, пока они не раздуются, словно насосавшиеся кровью блохи…

Пак открыл взвизгнувшую ржавыми петлями металлическую дверь. Серые стены были тускло освещены. Куроде ударил в нос запах дезинфицирующего раствора и еще чего-то — он не смог определить. Он все еще продолжал улыбаться, но мускулы лица стали подергиваться, а в горле стремительно пересохло.

Курода все еще не понимал, куда его ведут, или, может быть, мозг сознательно отказывался отражать реальность. Лестница вела к дверям В2. Именно там содержались арестованные Экспедиционным корпусом «преступники». «А что, если они все-таки решили арестовать меня?» — мелькнуло в голове. Курода почти потерял способность ясно мыслить. На ступенях лестницы то тут, то там виднелись темные пятна. Он сразу же понял, что это было, но никак не мог связать пятна со словом «кровь».

— После обжарки положите кунжут в разные емкости и добавьте растворенный в меду сахар. У вас это, кажется, называется «сироп», верно? Главное, чтобы и семена кунжута, и сироп были теплыми…

Откуда-то снизу донесся звук, как будто кто-то разбивал металлическим молотом камень на куски. На площадке Куроде бросился в глаза мужской кожаный ботинок, валявшийся подошвой вверх. На подошве успела прорасти белая плесень. Да, он не ошибался — это была та самая тюрьма, где содержались арестованные японцы. Курода ощутил на языке непонятную горечь, его губы непроизвольно затряслись. «Что случилось с хозяином этого ботинка? Они что, избивают арестованных?» — думал он в тоске.

— Как только смешаете кунжут и сироп, все это нужно раскатать. Лучше всего подойдет скалка для пельменей…

Пока они спускались по лестнице, неприятный запах усилился. Страх достиг такой степени, что Курода почти физически ощутил его. Он повернулся, чтобы выразить свой протест, но Пак внезапно схватил его за плечо и выкрутил назад руку. Прием оказался чрезвычайно болезненным, и Курода полностью лишился возможности пошевелиться.

— Доктор, спокойнее, — прошептал ему на ухо Пак. — Мы не собираемся вас арестовывать. Просто проведем небольшую экскурсию по местам содержания заключенных.

Куроду стиснули с боков и буквально внесли в помещение паркинга. Пол был скользкий, повсюду стояли лужи. Курода увидел около сотни людей, сидевших в позе Будды на деревянных поддонах. Из большого автобуса вышел солдат и, заметив командующего, отдал ему честь. Курода едва держался на ногах. То, что он увидел, казалось ему совершенно нереальным. Некоторые из заключенных лежали на одеялах — по всему было видно, что они на грани смерти. У одного отвернулась пола халата, и доктор увидел, что нога умирающего распухла до слоновьих размеров; у другого под коленями темнели жуткие кровоподтеки. Воздух был насыщен запахом человеческих экскрементов и трупным смрадом.

Солдаты в масках уже приступили к эвакуации тюрьмы, они разбирали деревянные поддоны и складывая куски гофрированного железа. Кто-то отбивал кувалдой бетон от несущих столбов. Вероятно, именно этот звук и слышал Курода на лестнице. Увидев Хана, солдаты вытянулись по стойке «смирно», но командующий махнул им рукой, велев продолжать работу.

Заключенные сидели, опустив головы и скрестив руки на коленях, со стороны они напоминали креветок. Руки были черными от грязи, из кожи у некоторых выпирало что-то белое — вероятно, раздробленные кости. Некоторые имели все признаки цианоза, пальцы были скрючены и переломаны.

— Смесь нужно разложить тонким слоем на доске, — продолжалась кулинарная лекция. — Следите за тем, чтобы она не прилипала к скалке…

Вокруг одного из заключенных, лежавшего на испачканной тряпке, вились черные мухи.

— Объясните супруге, что нужно смазать скалку кунжутным маслом, и тогда к ней ничего не пристанет. Раскатайте смесь так, чтобы получился тонкий, как бумага, квадрат…

У Куроды в мозгу почему-то возник образ Ли, которая ела печенье. Кончиком языка она снимала приставшие к напомаженным губам крошки.

Куроду провели мимо заключенного, волосы которого были густо покрыты запекшейся кровью, раны на теле цветом напоминали мясо тунца, которое Курода ел за обедом. Это была женщина, старуха. При виде морщинистой груди с пятнами темных сосков, доктор испытал рвотный позыв и, чтобы удержать его, закрыл рукой рот. Откуда-то доносился плач, но Курода не мог понять, кто плачет.

— Затем положите черный и белый раскатанный кунжут друг на друга. Сверните их — ну, словно суши готовите. Можете использовать тоненькую бамбуковую подстилку. Берете острый нож и режете ломтики до нужной ширины. Ведь все просто, не так ли? — закончил Хан, разводя руками и улыбаясь во все лицо.

Впереди кто-то застонал от боли. К стонущему устремилась тень солдата. Солдат схватил заключенного за волосы и потянул. Человек, плача, закричал, что очень сожалеет, что так получилось, но в ту же секунду на его плечо обрушился удар солдатской дубинки.

— Эй, доктор, вы в порядке? Похоже, вам там изрядно досталось…

Это был голос его приятеля Тсучии, с которым Курода вместе учился в колледже. Теперь Тсучия занимал пост заместителя заведующего отделением гематологии.

Он еще не успел полностью очнуться от двойной дозы транквилизаторов. Голова была чугунная, тело обмякло, кончики пальцев неприятно немели. Наконец ему удалось встать на ноги и открыть дверь.

— О, немного порозовел! — сказал Тсучия, входя в кабинет и беря Куроду за левое запястье, чтобы проверить пульс. Курода и сам мог сделать это, но ему было приятно, что о нем заботятся.

— Все еще больше ста! — заметил Тсучия, закрепляя на руке Куроды манжету.

Стрелка тонометра показала сто семьдесят два на сто десять — почти на треть выше нормы.

Курода спал больше часа, но так и не смог прийти в себя. Он никому не рассказывал о том, что видел в отеле, — скорее всего, «экскурсия» была своеобразным предупреждением. Как только его отпустили, он бросился в отхожее место и принялся блевать. Рядом кто-то из заключенных с совершенно пустыми глазами чистил судно, испачканное кровью.

Когда он в запятнанном рвотными массами халате подъехал к больнице, его встретил Такахаси. В машине сидели Хан и Пак, и Курода счел за благо солгать своему начальнику: мол, в отеле плохо работает вентиляция и ему сделалось дурно во время осмотра больного острой пневмонией солдата. Корейские офицеры любезно раскланялись и отбыли, и Курода, еле передвигая ноги, отправился в свой кабинет.

— Ну что, все еще тошнит? — поинтересовался Тсучия.

Курода хотел сказать, что чувствует себя лучше, но в горле словно что-то застряло. Он посмотрел Тсучии прямо в глаза, затем вскочил и подбежал к раковине. Его снова вырвало.

— Ох, теперь вроде полегче будет, — сказал он, вытирая подбородок платком.

Тсучия мотнул головой в сторону окна, из которого виднелся корейский лагерь.

— Похоже, там что-то намечается. Солдаты почти все собрались…

«Казнь…» — вспомнил Курода.

Посещение тюрьмы полностью выбило у него из головы мысль о казни.

Курода вымыл руки и прополоскал рот.

— Ты иди, — сказал он Тсучии.

Проводив друга до двери, он надел свежий халат. Во рту все еще отдавало кислятиной. Надо было что-то предпринять, но он не знал что.

Курода вышел из кабинета и на застекленном балконе увидел группу врачей. Балкон выходил на север, но в ясные дни здесь было довольно солнца, и, кроме того, отсюда открывался хороший вид на отель и стадион.

— Курода, вы как себя чувствуете? — спросил его Такахаси.

— Немного подремал, — ответил он, выходя на балкон.

Внизу корейские солдаты строились под дождем. Над отелем висел вертолет «Эн-эйч-кей». Несколько солдат проверяли, насколько хорошо вкопаны столбы, и подсыпали грунт. За ними следили два офицера.

«Пациенты не должны видеть казни!» — мысль была обжигающей. Те, кто лежал на северной стороне, мог без всяких проблем наблюдать за тем, что происходит в лагере.

Курода потянул Такахаси за рукав халата и сказал:

— Они собираются провести публичную казнь. Хотят расстрелять двух солдат.

Такахаси вздрогнул и недоуменно вскинул брови. Ни в газетах, ни по телевизору об этом не сообщали.

— Мне кажется, нужно принять меры, чтобы больные не видели этого! — взволнованно произнес Курода.

— Э-э… Вы сказали, они будут кого-то казнить? — переспросил Такахаси.

Курода все еще чувствовал слабость, но заторможенная реакция заведующего его сильно раздражала.

— Они собираются расстрелять двоих солдат! — повторил он, повысив голос.

В тот же момент он вспомнил, что Такахаси посчастливилось не общаться напрямую с представителями Экспедиционного корпуса. Он сам, узнав о готовящейся казни, несколько минут не мог понять, о чем идет речь. О казни в наши дни можно было прочитать разве что в манге или увидеть ее в каком-нибудь фильме. И уж совсем трудно было догадаться о том, что сейчас произойдет, глядя на солдат, выстроившихся словно для какой-то торжественной церемонии.

— Послушайте, — сказал он более спокойным голосом. — Корейцы установили два столба, а позади уложили мешки с песком. Они собираются расстрелять двоих солдат.

Такахаси озадаченно воззрился на лагерь. Там действительно возвышались два столба, обложенные мешками с песком. Лицо доктора побледнело. Он был очень хорошим врачом, лучшим специалистом на Кюсю в области лечения туберкулеза, но сейчас у него сдали нервы.

Курода позвонил Тсучии и объяснил ему ситуацию. Тот понял его с полуслова и побежал к старшей медсестре, чтобы с ее помощью придумать, как оградить от кошмарного зрелища больных.

Затем Курода позвонил начальнику службы безопасности Косиде. При слове «казнь» Косида явно был шокирован, и Курода почувствовал это.

— Я хочу, чтобы вы приняли все меры и уберегли наших пациентов, — сказал он. — Они не должны этого видеть. Особенное внимание следует уделить северному крылу здания, но также родильному и педиатрическому отделениям в западном крыле. Представьте, что будет, если расстрел увидят роженицы. На втором этаже нет пациентов.

Такахаси, наконец, пришел в себя и хотел что-то добавить, но Курода жестом остановил его.

— Даже если мы мобилизуем всех охранников, — говорил Косида, — их будет недостаточно, чтобы обезопасить все северное крыло. Впрочем, можно задействовать систему всеобщего оповещения…

Легко сказать, но трудно сделать. Как запретишь людям смотреть в окна? Наоборот, они же сразу прилипнут к ним. На каждом из шести этажей северного крыла было по двадцать палат. Восемьдесят предназначались для тяжелобольных, прикованных к постели и неспособных встать без посторонней помощи. Таким образом, оставалось еще около сорока палат.

— Доктор Тсучия уже пошел инспектировать северное крыло, — сказал Курода. — Проверьте, пожалуйста, педиатрическое и родильное отделения.

— Может, позвонить врачам? — спросил Такахаси, однако Курода посчитал более надежным способом отправить в палаты медсестер — больные могли испугаться повышенного внимания врачей.

Позвонил Тсучия и сказал, что переговорил с персоналом на пятом этаже и собирается подняться на шестой. Курода согласился заняться седьмым этажом, а Такахаси — остальными. Они бегом бросились к лифту.

Дождь несколько поутих. Крыша отеля «Морской ястреб» была окутана белым облаком. Над отелем по-прежнему стрекотал вертолет с телевизионщиками. Корейские солдаты в мокрых мундирах стояли, не двигаясь. Вкопанные в землю столбы казались не толще спичек — было похоже, что смотришь на игровое поле с верхних рядов «Фукуока Доум».

Рядом с Куродой на балконе стояли Тсучия, Такахаси и еще семь-восемь врачей из отделений дерматологии, педиатрии и пластической хирургии. К ним присоединились несколько медсестер, но, как только им сообщили, что сейчас произойдет в корейском лагере, они поспешили удалиться. Курода тоже не испытывал особого желания наблюдать за расстрелом. Но он понимал, что, даже если заложит уши ватой и запрется в своем кабинете, он все равно услышит выстрелы и уже вряд ли сможет забыть об этом.

— Неужели они собираются расстрелять своих же солдат? — пробормотал Тсучия.

«Да, и сделают это, не моргнув глазом», — хотел было ответить Курода, но промолчал. Такахаси все время вздыхал и часто сглатывал слюну.

Из отеля вышла группа офицеров — мужчин и женщин. Обменявшись с солдатами воинским приветствием, они встали в два ряда по обе стороны от столбов, чтобы наблюдать за ходом экзекуции. Из большой палатки вывели приговоренных со связанными руками. Они были босы и шли, низко опустив голову. На них уже не было военной формы, вместо нее — серые брюки и белые майки. Позади каждого шли по двое вооруженных солдат.

Когда приговоренные остановились у столбов, им освободили руки, но лишь для того, чтобы сразу привязать к столбам. Курода посмотрел на Тсучию и увидел, что его глаза наполнены слезами. Он вспомнил фильм: в концлагере расстреляли еврейскую женщину только за то, что она без разрешения заговорила; она даже не протестовала, никто не протестовал. Подобно нацистам, верхушка Экспедиционного корпуса Корё принудила солдат к полному подчинению. Но что бы он сам сделал, окажись на месте приговоренных солдат кто-то из его родственников? Окажись та женщина с морщинистой грудью его женой или матерью — смог бы он что-то предпринять для ее спасения? Смог бы он оказать сопротивление?

Если бы и смог, его бы просто жестоко избили.

Курода не знал, как выражать протест, потому что за свою жизнь никогда не сталкивался с насилием. Его охватило чувство ярости и одновременно беспомощности.

Приговоренных привязали к столбам на уровне груди, талии и бедер. В нескольких метрах от них выстроились восемь солдат с винтовками. Курода решил, что досмотрит все до конца, чего бы ему это ни стоило, но вдруг у него в кармане задребезжал телефон. Звонил начальник службы безопасности Косида. Он сообщил, что мимо турникетов промчался доктор Сераги, направляясь в сторону корейского лагеря.

— Так остановите его! — крикнул Курода, чувствуя, как по рукам побежали мурашки.

— Я уже пытался, но без толку! — огорченно воскликнул Косида.

Слышавший разговор Тсучия без слов указал рукой на улицу. С балкона было видно фигуру в белом халате, протискивающуюся в щель забора, отделявшего территорию центра от парка. Должно быть, до старика только сейчас дошли слухи о предстоящей казни, и он бросился на помощь осужденным, даже не сняв шлепанцы, в которых ходил по корпусу.

Курода оцепенел от ужаса. Тсучия выхватил у него из рук телефон и крикнул Косиде, чтобы тот немедленно остановил старика. Тот что-то начал говорить, но Тсучия нажал на отбой и схватил Куроду за руку:

— Бежим за ним!

Однако Курода продолжал стоять, его тело отказывалось подчиняться. Вновь оказаться лицом клицу с корейцами было выше его сил.

— Давай же! — тянул его за рукав Тсучия.

«Ты не понимаешь, что это такое», — подумал Курода.

Тсучия непонимающе посмотрел на него, махнул рукой и бросился клифту.

Сераги в заляпанном грязью белом халате бежал к месту казни. Его догонял Тсучия, за которым бежали еще несколько врачей и Косида. Курода ушел с балкона в свой кабинет и сквозь залитое дождем окно смотрел на лагерь корейцев. Вид размывался, да к тому же мешало его собственное отражение в стекле. Голова была совершенно пуста. Внутренний голос спрашивал, нормально ли оставаться в стороне в такой ситуации, но в нос тут же шибало тюремным зловонием.

Тем временем Сераги успел добежать до задних рядов выстроившихся солдат. Он на секунду остановился, потом раздвинул ряд и прошел дальше. Его белый халат ярко выделялся на фоне болотного цвета корейской униформы. Его должны были точно заметить, но ни один из солдат даже не пошевелился. Скорее всего, они не имели права без приказа нарушать построение, но, несомненно, вид старика в докторском халате поразил каждого. Косида и Тсучия, вместо того чтобы ломиться сквозь строй, побежали в обход. К тому времени смертники были надежно примотаны к столбам. Одетый в серую форму офицер прорычал приказ, и восемь солдат расстрельной команды поставили затворы винтовок в боевое положение. Когда они прицелились, Сераги бросился вперед, сложил ладони рупором и что-то крикнул. Один из офицеров указал на него, и старика окружили несколько солдат. Он попытался прорваться, но его схватили за руки и ноги. Один шлепанец соскочил с его ноги и упал в грязь. Косиду, Тсучию и других врачей тоже остановили. Сераги продолжал что-то кричать, обращаясь к расстрельной команде.

Солдаты отнесли его в сторону и отпустили, старик упал. Какой-то офицер навел ему на голову револьвер, но другой, постоянно выступавший по телевидению, удержал его от выстрела. Вертолет снизился — вероятно, оператор пытался снять на камеру пытающегося подняться профессора. Тсучия и другие врачи подбежали и подхватили старика, стали очищать запачканный в грязи халат, и в этот момент раздались выстрелы, словно одновременно взорвалось несколько новогодних петард. Звук эхом разлетелся в воздухе. Привязанные к столбам солдаты дернулись и повисли на веревках. Офицер в серой форме подошел и выстрелил каждому в голову — Курода видел, как разлетаются в разные стороны их мозги. Затем офицер осмотрел трупы, поднял взор к небу и что-то прокричал. Ряды солдат ответили ему мощным ревом, после чего все стали расходиться.

Врачи несли на руках Сераги, но старик вырвался и пошел самостоятельно, держа в руке уцелевший шлепанец.

Трупы отвязали от столбов, положили на деревянные носилки и отнесли в большую палатку.

Курода закрыл глаза, стараясь не думать о том, что только что произошло.

9. В добрый путь!

10 апреля 2011 года

Синохара притаился среди зарослей искусственных джунглей. Секундная стрелка его часов пробежалась по циферблату, и начался новый день. Наступило десятое апреля — ровно сутки назад они смогли пробраться в отель. Единственным источником света здесь были знаки аварийных выходов. Сквозь темные стекла Синохара хорошо видел залив Хаката. Рядом в куче опавших листьев негромко похрапывал Татено. Он завернулся в зеленое свадебное платье, которое нашел в ателье проката костюмов для торжественных случаев. Синохара осмотрелся. Помещение напоминало гигантскую раковину улитки.

Проснувшись, Татено с любопытством покрутил головой. Под свадебным платьем виднелись его черные штаны, толстовка и черные же кроссовки.

— Чего не спишь? — спросил он Синохару.

— Не спится. Но ты можешь еще подрыхнуть, — ответил тот и показал на циферблат своих часов.

— Чё, только час? — промямлил Татено и снова закрыл глаза.

Они разработали план в ночь, когда похоронили Такеи. Предложение Такегучи взорвать отель было настолько неожиданным, что сначала никто не воспринял его всерьез.

— Но вы же все видели по телеку, как сносят большие дома, — пожал плечами Такегучи. — А как, вы думаете, это делается? Чтобы снести высотное здание, нужно подорвать несущие колонны.

Он показал всем кусок металлической трубы, разрез на которой напоминал перевернутую букву «М».

— Это называется ЗКЛ, или «заряд кумулятивный линейный», — сказал он. — Нужно заложить мощное взрывчатое вещество, при взрыве труба деформируется, верхушка сужается до предела, и расплавленный металл со скоростью несколько тысяч метров в секунду пронзает любое препятствие. Если заряды прикрепить к несущим конструкциям и одновременно взорвать, то можно снести даже очень прочное здание. Но и это не все. Правильно установив заряды, можно заставить здание опрокинуться в нужную сторону. То есть возможно заранее определить, куда все это грохнется.

Комната потонула в радостных воплях. Даже Синохара присоединился к приветственным крикам, хотя и не был до конца убежден словами Такегучи.

Конечно, идея разрушить столь мощное здание, как отель «Морской ястреб», была великолепна, но все же казалась нереальной. Когда радостные вопли стихли, все, кто находился в комнате, недоверчиво воззрились на Такегучи, ожидая от него более подробных объяснений. Такегучи улыбнулся и сказал:

— Проблема в том, что вы ничего не знаете о взрывчатых веществах. Вы не имеете понятия о танковой артиллерии. В наше время танки оборудуются двумя типами орудий: одни стреляют обычными снарядами для поражения живой силы противника, а другие используют бронебойные боеприпасы. Если обычный снаряд попадает во вражеский танк, то он разбивается о его броню и не наносит никакого вреда экипажу. Но бронебойные снаряды работают по тому же принципу, что и заряд, который я вам сейчас продемонстрировал. У таких боеприпасов в головке имеется V-образный выступ, в котором содержится взрывчатое вещество. Как только снаряд попадает в броню, он создает струю из расплавленного металла, которая разрезает сталь, и основная часть снаряда влетает внутрь, убивая всех, кто находится в танковой башне.

— А почему обычные люди не знают об этом принципе? — спросил Канесиро. — То есть те, кто не знаком со взрывотехникой? Ведь мы даже и не догадывались об этом!

— Ах ты ж кретин! — крикнул Исихара, вперив свой указательный палец в Канесиро. — Да ты же мудозвон, который не способен отличить теплое от мягкого!

Такегучи открыл было рот, чтобы продолжать свою лекцию, но Исихара остановил его, вскинув руку. Он взмахнул кольтом, вскочил со своего кресла-качалки и крикнул:

— А ты знаешь, почему об этом никто не должен знать? Да хоть издрочись, все равно ни черта не скажешь!

Пистолет в руке Исихары был тем самым, из которого Тоёхара застрелил Такеи. На нем даже остались следы крови, но сейчас оружие не было заряжено.

— Эй, Исихара-сан, смотрите, куда вы тычете пистолетом! — закричал Канесиро, уворачиваясь отдула.

— А, завали хлебало! — ответил Исихара. — И не выёбывайся! Вот еще, надулся, словно рыбка золотая! — Он снова замахнулся пистолетом, и Мацуяма, вскинув руки вверх, закричал:

— Я понял! Все это держалось в тайне, чтобы не воспользовались террористы!

Такая версия вроде бы удовлетворила всех присутствующих. Такегучи добавил, что специалисты по сносу домов и конструкций уже давно не не раскрывают публично секретов своего мастерства. В основе версии о наличии заговора лежала информация, что во время теракта 11 сентября башни-близнецы рухнули именно вследствие взрыва зарядов, укрепленных на несущих конструкциях зданий, и что к этому были причастны люди из администрации президента Буша. Даже Синохара, которому в то время было от горшка два вершка, считал странным, что небоскребы разрушились из-за попадания в них самолетов. Однако Такегучи считал эту версию несостоятельной. В зданиях такого объема установить заряды было чрезвычайно трудно. Помимо прочего, там день и ночь работали несколько тысяч человек, и провести эту операцию тайно не представлялось возможности.

— Ну, а мы-то что? — спросил Андо. — Этот отель тоже не то чтоб маленький!

Фукуда передал Такегучи небольшого формата снимок отеля. Тот некоторое время рассматривал его и наконец испустил вздох.

— Не, это не пойдет, — сказал он. — Я не знаю, сколько там несущих колонн и как именно они расположены.

Буддообразный Хино с интересом посмотрел на фото.

— А когда его построили? — спросил он.

— Он уже был, когда я переехал в Фукуоку, — ответил Окубо, лицо которого более чем когда-либо напоминало череп.

Андо и сатанисты кивнули.

— А ведь ты же местный? — обратился Сато к Тоёхаре.

— Дед говорил мне, что отель стоял, сколько он помнит, — ответил Тоёхара. — То есть он мог быть построен хоть в эпоху Тайсё или Мэйдзи или во времена Воюющих царств.

После инцидента с Такеи ребята старались как можно мягче относиться к Тоёхаре, поэтому Фукуда просто похлопал его по плечу и сказал:

— Ну и ладно!

В итоге Феликс поискал информацию в Интернете и сообщил всем, что «Морской ястреб» был построен в девяносто пятом году.

— В таком случае на средних этажах смонтированы стальные конструкции, — отозвался Хино. — А на нижних, помимо металла, еще должен быть и бетон.

Он добавил, что легкие стальные рамы были разработаны в начале девяностых и использовались при монтаже всех высотных зданий, поскольку они гораздо дешевле и практичнее, чем бетон. Затем он снова взял фотографию и начал производить вычисления, сделавшись похожим на стареющего мужчину, считающего застрявшие в расческе волосы.

— По лицевому фасаду одна… Десять-одиннадцать поперечных балок. По четыре вдоль каждой лифтовой шахты… По восемь на каждую пожарную лестницу и на технические коридоры… Итого на этаж должно оказаться около сорока колонн и балок.

— А каковы их размеры? Сталь очень толстая? — поинтересовался Такегучи.

— Ну, не меньше ста двадцати сантиметров в поперечнике. А толщина стали не менее тридцати миллиметров или что-то около того…

— А ты уверен, что они не заполнены бетоном? — не отставал Такегучи.

По-видимому, мощности кумулятивного заряда было недостаточно, чтобы разрезать слишком толстые слои металла или бетона. Лучше всего такие заряды работали на полых металлических конструкциях, металлических мостах и высоких дымовых трубах.

— Возможно, что на нижних этажах был использован бетон, но, начиная с пятого, колонны сто процентов будут полыми.

Фукуда дал еще один листок бумаги Такегучи, который достал из кармана калькулятор и принялся делать свои вычисления, разлегшись для удобства на полу.

— Значит, нас интересуют четыре этажа, то есть с пятого по восьмой. На каждом по сорок колонн. На пятом этаже нужно заминировать все колонны, на шестом — двадцать, и то с той стороны, куда мы собираемся обрушить здание. На седьмом и восьмом минируем только по десять колонн на нужной стороне. Всего получается восемьдесят колонн, каждая из которых должна быть разрезана сверху и снизу-то есть нужно будет по восемь зарядов на колонну. Восемьдесят умножить на восемь… шестьсот сорок зарядов. Ширина столбов — тысяча двести миллиметров, толщина металла — тридцать миллиметров… то есть пятьсот граммов взрывчатки на каждый заряд. Шестьсот сорок на ноль пять — триста двадцать килограммов. Сколько у нас ящиков гексогена?

— Четырнадцать, каждый по двадцать пять кило, — сказал Фукуда.

— Ну, вроде должно хватить, — кивнул Такегучи, поднимаясь с пола. — Тогда мы точно можем разрушить этот отель, — добавил он, просияв мальчишеской улыбкой.

«Гостинка» наполнилась радостными воплями, но Исихара сразу же поднял руку, чтобы утихомирить преждевременное ликование. Затем он вытянулся в своем кресле и стал смотреть в окно, поглаживая щеку стволом кольта. Уже был третий час ночи, но в районе Одо полным ходом шли ремонтные работы. Повсюду мерцали фары автомобилей и вспышки сварочных аппаратов. Корейцы стремились закончить работы к моменту прибытия основных сил вторжения.

— У меня есть два вопроса, — изрек наконец Исихара. — Во-первых, как мы сможем разместить заряды внутри отеля, если там находится командный центр «корёйцев»? Второй вопрос: насколько велика вероятность, что при разрушении отеля погибнут все, кто находится в лагере?

Исихара поднялся из кресла и позвал Андо, велев ему встать на одном из углов ковра. Затем он попросил Окубо и Тоёхару стать рядом с Андо так, чтобы они образовали равносторонний треугольник.

— Смотрите. Ан-Ан — это отель. Тоё-Тоё — это стадион. Кубо-Кубо будет изображать больницу, — сказал Исихара, указывая на каждого по очереди пистолетом. — Чтобы уничтожить лагерь, нам надо обрушить здание отеля вот так.

С этими словами Исихара толкнул Андо, и тот повалился на Окубо.

— Но ведь это невозможно!

— Вспомните, как рубят деревья, — подал голос Такегучи.

Он шагнул вперед и резко по диагонали стукнул Андо по голени.

— То есть мы разрушаем все несущие колонны на пятом этаже, на шестом — ровно половину с той стороны, куда должен завалиться отель, на седьмом и восьмом этажах подорвем только четверть всех колонн. Чтобы представить, что из этого получится, припомните, как работает топором дровосек.

— А! То есть на фасаде здания должна образоваться трещина вроде пасти Пакмана? — спросил Исихара. — Но я‑то хотел узнать, не завалится ли отель на стадион?

Такегучи и Фукуда криво улыбнулись и переглянулись. Сейчас Фукуда выступал в качестве ассистента. Он хорошо разбирался в бомбах типа «сделай сам», но, когда речь заходила о серьезных взрывчатых веществах, на первый план выходил Такегучи. Фукуда тряхнул головой, подошел к двери, взял один из стоявших там деревянных поддонов и показал его всем собравшимся. Поддон представлял собой сколоченный из досок прямоугольник примерно в два раза больше стандартного татами и почти полностью закрывал собой фигуру Фукуды.

— Что такое, Фуку? — спросил Исихара. — Собираешься реку перегородить?

Фукуда ничего не ответил и слегка толкнул поддон от себя. Тот с грохотом упал на пол. Вверх взлетело облачко пыли. Те, кто оказался поблизости, закашлялись, расплевались и стали протирать глаза.

— Черт тя возьми, что ты делаешь?! — крикнул Ямада, отряхивая пыль со своего бежевого пиджака.

К упавшему поддону шагнул Такегучи с блокнотом и ручкой:

— Вот смотрите. Поддон имеет метр тридцать в ширину и почти два в длину. Толщина около десяти сантиметров и вес не меньше десяти килограммов. По моим расчетам, фасад отеля «Морской ястреб» в ширину имеет сто метров, сто сорок пять метров составляет его высота, а ширина здания — двадцать четыре метра. Общий объем помещений — порядка трехсот пятидесяти тысяч кубических метров, вес — двести тысяч тонн. Сила взрыва в радиусе двадцати пяти метров будет составлять от двенадцати до двадцати тысяч килограммов на квадратный метр. На расстоянии пятьдесят метров давление составит от шести до восьми тысяч килограммов на метр, а в радиусе сто метров — две или три тысячи. Трех тысяч килограммов на метр будет достаточно, чтобы вышибить окна и металлические шторы. При давлении восемь тысяч у человека лопнут барабанные перепонки, а деревянные опоры зданий неизбежно разрушатся. При давлении двадцать тысяч килограммов с людей слетит обувь, а деревянные строения загорятся. Вот в чем заключается сила трехсот двадцати килограммов гексогена.

Такегучи перевернул страничку своего блокнота:

— Так-с, а теперь поговорим о сейсмических последствиях от разрушения отеля. По идее, для полного разрушения конструкции здания потребуется около шести секунд. В радиусе ста метров от эпицентра взрыва это составит семь баллов по сейсмической шкале Японского Метеорологического агентства. Такой взрыв сметет все деревянные строения и заставит сложиться бетонные конструкции. Помимо этого, остается еще давление от взрывной волны. В противоположном направлении оно составит семьдесят килограммов на метр, а в направлении взрыва — все двести восемьдесят. Семьдесят килограммов на квадратный метр — это сила ветра при тайфуне, который достигает скорости девяносто метров в секунду. Но такой скорости ветра в Японии до сих пор еще не регистрировалось. В этом случае даже самые большие деревья вырвало бы с корнем, а людей просто сдуло бы с поверхности земли. А при давлении двести восемьдесят килограммов на метр скорость ветра составит двести пятьдесят метров в секунду. Вот здесь я даже понятия не имею, что случится с людьми и зданиями. Во всяком случае, официальных данных об этом нет.

Такегучи говорил бесстрастным тоном, спокойно перелистывая странички своего блокнота.

— Это вообще отпад! — резюмировал Татено.

Возможно, это именно так и было, а Такегучи продолжал что-то рассчитывать, пытаясь понять, чем действительно обернется взрыв отеля.

Напоследок он объявил такое, что у присутствующих едва не отвалились челюсти.

— После взрыва осколки разлетятся метров на двести. Я имею в виду осколки бетонных конструкций, которые полетят со скоростью от ста до трехсот метров в секунду. Кроме того, в воздух попадет огромное количество пыли — если вы окажетесь внутри пылевого облака, то непременно задохнетесь. Поэтому необязательно разрушать лагерь обломками упавших стен. Любого человека в радиусе двухсот метров просто размажет, если, конечно, он не Супермен.

Синохара надеялся услышать хотя бы слабый шум волн сквозь широкие стекла окон. Кто-то говорил, что ночью ожидается сильный дождь, но пока все было тихо. Над его головой шелестели веерообразные листья пальмы. Они выглядели бледнее и тоньше, чем у пальм, растущих в настоящем лесу, — скорее всего, виной тому были кондиционированный воздух и тепличные условия. В наглухо закрытом помещении никогда не бывает ветра, и листья вечно оставались неподвижными, словно были искусственными. Пол усеивали разноцветные перья — все содержавшиеся в клетках попугаи уже погибли, и их тушки начали разлагаться. Синохара достал из рюкзака бутылку воды «Вольвик» и напился. За прошедшие сутки он почти ничего не ел, но из-за нервного возбуждения не чувствовал голода. Такегучи говорил, что всем придется много работать, и советовал хорошо закусить, однако Синохара держался исключительно на адреналине.

Перед ними стояла задача разрушить отель «Морской ястреб», но сделать это было сложнее, чем принять такое решение. Никто не мог ясно сформулировать, что именно следует делать и как правильно разместить заряды на колоннах. Всю свою душевную энергию они израсходовали на похоронах Такеи, и, когда Такегучи объяснял свой план по сносу отеля, Исихара только и мог, что кивать из своего кресла-качалки. Каждый раз, когда Канесиро пробовал привести его в чувство, Исихара говорил Тоёхаре или Татено принести ему чего-нибудь. Исихара пил текилу: лизал соль, кусал дольку лимона, хлопал очередную рюмку и некоторое время смотрел в пространство ничего не видящим взглядом. Окубо предложил перенести обсуждение на следующий день, но на это уже не оставалось времени — как только в бухте высадятся основные силы Корё, взрывать отель уже будет незачем. Такегучи сказал, что для изготовления шестисот сорока зарядов ему понадобится два дня, а если отыщется десяток добровольцев ему в помощь, то они могут подходить к складу «Е». Для крепления каждого заряда потребуется около восьми минут. Собственно, разместить заряды не так уж и сложно, но сначала придется убирать все декоративные покрытия колонн, что будет весьма трудоемко. Для установки всех зарядов уйдет одиннадцать часов. Но оставался один вопрос: как заставить «корейцев» убраться с нужных этажей?

Ямада, Мори и Хино, жившие вместе с Синохарой, предложили запустить в отель его адскую фауну. Возможно, ядовитые лягушки поотравляют всех «корёйцев», и тогда путь окажется свободен. Канесиро одобрил план, заметив, что гады Синохары, возможно, куда более ядовиты, чем, например, кобры. Синохара ответил, что некоторые из них, например лягушки-древолазы, теряют свои ядовитые свойства в неволе. Однако остальные усомнились, решив, что Синохара просто хочет спасти своих ненаглядных питомцев.

— Используемый стандарт для измерения токсичности называется ЛД 50, или средняя летальная доза, — пояснил Синохара. — Для цианистого калия, принимаемого перорально, такая доза соответствует десяти миллиграммам на килограмм живого веса. То есть для человека массой шестьдесят килограммов смертельная доза составит ноль шесть десятых грамма. Но самый сильный яд вырабатывают бактерии, вызывающие ботулизм. Это приблизительно в десять миллионов раз опаснее, чем цианид калия, ибо одного грамма этого токсина хватит, чтобы убить семнадцать миллионов человек. Ну, где-то так. Лягушки-древолазы, конечно, не могут с ним сравниться, однако их яд примерно в пять тысяч раз сильнее цианида, в двести пятьдесят раз — яда кобры, в двести раз он превосходит зарин, в пятьдесят — яд морских змей, в восемь раз — газ «Ви-Экс» и в пять раз превосходит токсин рыбы фугу. Однако, — продолжил он, — никто точно не может сказать, почему лягушки, изъятые из своих естественных мест обитания — Центральной и Южной Америки, — вскоре теряют свои ядовитые свойства.

Пока он говорил, его взгляд был устремлен куда-то вдаль. Он думал о своих любимых земноводных. В голове возникали яркие образы тропического леса — где он никогда не бывал, но зато представлял тысячи раз. Лягушки обитали в предгорьях Перу, Колумбии, Эквадора, Панамы, Коста-Рики, Гайаны или Суринама, где воздух был насыщен водными испарениями, а флора быстро разрасталась на жирной почве. Это был рай, которым безраздельно владели дикие животные, окрашенные в яркие цвета птицы — и еще не открытые учеными насекомые и бактерии. Своим внутренним взором он видел, как капает с листьев дождевая вода, как перешептываются среди мхов небольшие ручейки, а из каждой щели среди камней тянутся вверх орхидеи. Он думал о далекой родине ядовитых лягушек, и на глазах его выступили слезы.

— Особенно удивительны Phyllobates terriblis, которые живут там, где реки Патия и Сан-Хуан пересекают границу Колумбии. Этот вид известен под названием золотая ядовитая лягушка. Один миллиграмм ее яда способен убить десять человек. Лягушки различаются по цвету: есть особи зеленого металлического цвета, желтого металлического и оранжевого металлического цветов. Но и они тоже теряют свою токсичность, если их изъять из привычной среды. Ранее существовала теория, что яд образуется из-за того, что лягушки питаются ядовитыми муравьями. Один любитель в Соединенных Штатах импортировал из Коста-Рики муравьев, чтобы кормить ими лягушек, но те все равно не вырабатывали больше яда. И я тоже пробовал: без результата. Это означает лишь то, что яд образуется из тех ингредиентов, что муравьи едят у себя дома. Они питаются плотью мертвых животных и насекомых, и нынешняя гипотеза заключается в том, что в трупах содержатся бактерии, которые и являются источником токсинов. Однако разновидностей бактерий очень много, и нельзя сказать, какая именно продуцирует яд. Поэтому сложно сказать, отчего лягушки перестают быть ядовитыми.

Никто не может точно сказать почему, — продолжал Синохара. — Впрочем, позвольте рассказать вам о виде Dendrobates varibilles, к которому, я считаю, относятся самые красивые представители земноводных на Земле. Лягушечки Dendrobates varibilles обычно не превышают в длину двух сантиметров, то есть могут уместиться у вас на ногте большого пальца. У них потрясающая окраска — тело может быть зеленым или синим, а лапы серебристыми или лазоревыми с черными пятнами. Один вид обитает в бассейне реки Уаллага, что у подножия Анд между Тарапото и Юримагуасом. Для лягушек там просто идеальные условия, поскольку эти места кишат комарами и мошками, являющимися переносчиками вирусов. Помимо них, там еще водится множество жуков и змей, а в лесных массивах есть удавы и ягуары. Вообще, человеку лучше туда не соваться. Сама экосистема защищает тамошних обитателей. Места, где живут золотистые ядовитые лягушки, настолько непригодны для людей, что даже колумбийский спецназ — «Лансерос» — не отваживается заходить туда. Есть мнение, что именно там сокрыты базы Народно-освободительной армии.

При этих словах все в комнате навострили уши.

— «Эль Эхерсито Популар де Либерасьон»? — спросил Канесиро.

— Совершенно верно, — отозвался Синохара.

— Ага, — кивнул Канесиро. — То есть там только ядовитые лягушки и партизаны!

Раскрасневшийся от выпитого Исихара пробормотал:

— Чудесные, потрясающие лягушатки!

Синохара откашлялся и продолжил:

— Именно в местах, где обитает крупнейшая популяция этих лягушек, в Перу, находится один из базовых лагерей «Сендеро Луминосо»[27]. Несколько лет назад туда отправилась экспедиция, чтобы отловить несколько экземпляров — лягушек, я имею в виду, но все люди погибли.

При этих словах Исихара вскочил со своего кресла и, размахивая кольтом, вскричал:

— «Сендеро Луминосо»! «Сияющий путь»!

Синохара кивнул:

— Я говорю про американскую фармацевтическую корпорацию. Они хотели на основе яда лягушек изготовить новый болеутоляющий препарат, но из-за партизан их план так и не удался. Безопасно ловить этих лягушек можно лишь в Коста-Рике и Панаме… Но мы все-таки не можем использовать их в качестве оружия.

Все закивали.

— Нет, это неправильный путь, — продолжал Синохара. — Однако, вы полагаете, «Сендеро Луминосо» использовала именно лягушек, чтобы перебить членов экспедиции?

Некоторое время все обсуждали этот вопрос, но к единому мнению так и не пришли. Чувство беспокойства и тревоги не отпускало.

Канесиро предложил разделиться на две команды. В то время, пока одна команда устанавливает взрывчатку, другая удерживает «корёйцев» силой оружия. Однако Исихара заметил, что если Канесиро надоело жить и он решил покончить с собой, то пусть делает это в одиночку. Сила врага была известна всем. Все помнили, как при задержании преступника один из солдат специальной полиции двумя выстрелами вдребезги разнес голову якудзы. А во время сражения в парке Охори один из офицеров Корё, будучи на грани смерти из-за обширных ожогов, умудрился ударом пальцев пробить горло одному из японских спецназовцев. Нет, мериться силами с корейцами была плохая идея.

— Но, с другой стороны, они тоже люди, — сказал Исихара. — А значит, у них тоже должны быть слабые стороны. Пораскиньте мозгами — может, что и придумаете.

Искусственные джунгли не имели ничего общего с настоящим тропическим лесом, где обитают ядовитые лягушки. Именно об этом и думал Синохара, пристроившись отлить к одной из пальм. Чтобы не слишком громко журчало, он пустил струю мочи на ствол. Он как раз подумывал, не сходить ли ему по-большому на всякий случай, когда в его кармане завибрировал сотовый телефон. Звонил Такегучи.

— У нас все чисто, — отрапортовал Синохара.

— Хорошо, — ответил Такегучи. — Мы начинаем ровно в час.

Чтобы не гадить рядом с местом, где дрых Татено, Синохара решил отойти подальше за птичьи клетки. Клеток было четыре, и они прятались под сенью драконовых деревьев, сосен, фиг и прочих экзотических растений. Экспедиционный корпус Корё перекрыл подачу воды, и многие деревья уже засохли. Но Синохара был уверен: сам факт помещения тропических растений в искусственную среду уже являлся убийством, хоть и медленным. Для удобства людей земля была выложена тротуарной плиткой, так что растениям почти не оставалось места. Грунт были засыпан белым песком и галькой, чтобы туда не попали бактерии и насекомые. Растения подкармливали химическими удобрениями и регулярно обрабатывали инсектицидами. Вывезенные из родных мест и помещенные в совершенно чуждую им среду, они медленно умирали.

«Какого черта было устраивать здесь эту икебану? Ну точно, как те идиоты, что заводят дома рептилий», — думал Синохара, спуская штаны и присаживаясь. Он возился с лягушками и членистоногими, но отказывался разводить рептилий. Конечно, Синохаре очень хотелось купить черную мамбу, которая была самой агрессивной и ядовитой змеей на планете, но держать ее в неволе он бы не смог. Когда Синохара еще учился в школе, он часами любовался на тарантулов, скорпионов и тропических рыбок в зоомагазине рядом с домом. Там были, конечно, и рептилии. Считалось модным заводить себе ящериц и черепах, особенно в маленьких квартирках, где невозможно держать кошку или собаку. Некоторые виды черепах с затейливым рисунком на панцире пользовались таким спросом, что почти исчезли из дикой природы. У Синохары едва не останавливалось сердце, когда он видел египетскую черепаху, раз за разом бившуюся головой о стекло, или крупную ящерицу, запертую в крошечной коробке, где она и повернуться не могла. А люди покупали этих несчастных животных — ящериц, змей или хамелеонов — и визжали от восторга, называя их милыми.

Будь Синохара богат, он бы скупил всех рептилий в зоомагазинах и выпустил на волю. А если бы он командовал полицейскими силами или армией, то немедленно приказал бы арестовать всех импортеров живого товара. Да, конечно, некоторые виды подвергались опасности быть уничтоженными у себя на родине, где не стихали войны или велось агрессивное освоение диких земель, но даже это не оправдывало поимку животных и вывоз на продажу в другие страны. Заточение пресмыкающихся в домах стало для Синохары окончательным символом человеческой низости. Он сам был той несчастной черепахой, что билась головой о стекло своей тюрьмы. Люди, считавшие «милым» держать в крошечных вольерах черепах и ящериц, мыслили точно так же, как его родители. Они кормили своих питомцев, давали им воду, выносили на солнечный свет, но даже в самых комфортных условиях ящерицы и черепахи не жили так же долго, как на воле. Восхищаясь своими питомцами, люди медленно убивали их.

Когда Синохара был маленьким, родители игнорировали его приступы тревоги — мол, ему не о чем беспокоиться. Впервые тревожные приступы появились у него в семь лет. В детском саду ему нравилось играть с конструктором «Лего». Он складывал пластмассовые блоки, делая из них ракеты, дома или роботов. Родители восхищались его «шедеврами», а самые лучшие ставили на полку в гостиной. Но однажды, уже во втором классе, Синохара посмотрел на свои поделки и вдруг испытал приступ паники. Чтобы увидеть в этих конструкциях ракеты или дома, людям нужно было сговориться. Все соглашались видеть именно то, о чем говорил Синохара. Однако сам он внезапно перестал видеть фигуры — только сложенные вместе куски пластмассы.

С этого момента он стал ощущать, как разваливаются и распадаются блоки окружающей его действительности. В минуты пробуждения он испытывал то сумеречное состояние, которое обычно бывает при засыпании. В голосах и лицах родителей, друзей, школьных учителей, в случайных разговорах возникали воспоминания о прошлом, но и только. Настоящего он не видел. Если перед его взором вдруг появлялась мать, ее лицо размывалось и образ смешивался с часами на стене или с шумом дорожного движения. Сознание и чувства Синохары разделились. Это было что-то похожее на головоломку, только он мог видеть лишь отдельные ее части. Вокруг него все распадалось — телевизор, книжки с комиксами, коробка с печеньем, школьный портфель, стакан для молока — все превращалось во что-то неузнаваемое. На его глазах родители и сестра как будто попадали в другое измерение. Даже когда они сидели в одной комнате и разговаривали, Синохара чувствовал, что его отделяет от них какая-то мембрана. Он пытался объяснить свое состояние родителям, но слышал неизменное «все в порядке».

Когда Синохара пошел в среднюю школу, его отец, профессор университета, специализировавшийся на средневековой европейской архитектуре, отмечал свой юбилей. В их дом в Сетагайе, в предместье Токио, пришло множество гостей, среди которых были иностранные дипломаты, знакомые его матери, переводчика с французского. После торжественного обеда младшая сестра Синохары играла для гостей на виолончели. Синохара никак не мог понять издаваемых инструментом звуков, а также что это за инструмент в форме разрезанной тыквы; он не мог понять, что за человек играет на нем, кто все эти люди, что собрались слушать, как называются вещи, на которых они сидят, что означает само слово «сидеть», и как все это связано между собой. Его словно пробил разряд электрического тока — Синохара бросился вон из гостиной, забежал в свою комнату, достал из аквариумов несколько пауков и скорпионов, сунул в бумажные пакеты, вернулся в гостиную и выбросил содержимое пакетов на головы родителям, внимательно слушавшим игру его младшей сестры.

После этого инцидента все спрашивали, неужели он, мальчик, выросший в прекрасных условиях, может быть чем-то недовольным? Он сказал, что его родители слишком много внимания уделяют младшей сестре, но на самом деле проблема заключалась в другом. Никто не понимал, какой ужас испытывает Синохара, видя, как распадаются строительные блоки его мироздания. Он прошел через этот ад и дома, и в школе. Только лишь наблюдая, как пауки или скорпионы поедают насекомых, или же читая книги о ядах, он чувствовал, что его реальность остается стабильной. Но родители поняли все неправильно — они сочли причиной психического расстройства своего сына его увлечение экзотическими животными. Они захотели, чтобы он начал заниматься музыкой, как и его сестра, — купили ему флейту; затем им захотелось еще иностранных языков и спорта — Синохаре стали покупать кассеты с курсами китайского языка и амуницию для тенниса. По сути, это было то же, что смотреть на несчастных рептилий, лишенных свободы, и называть их милыми. Этот факт стал для него доказательством, что родители просто не способны посмотреть на вещи в другом ракурсе.

Уже в средней школе его стали интересовать многоножки, и он заказывал их через Интернет из стран, где они обитали. И, поскольку реальность продолжала искажаться, он стал пугать своими питомцами одноклассников и родителей с сестрой.

В средней же школе он узнал, что недавно на Гаити исследователи обнаружили новый вид чрезвычайно ядовитой сороконожки. Его постоянный поставщик из Доминиканы, с которым Синохара работал уже несколько лет, предложил, не откладывая, сделать заказ, пока их еще не запретили к продаже. Синохара купил сто экземпляров, вместе с сертификатом о происхождении. Сороконожки оказались настолько неприхотливыми, что разводить их не представляло никакого труда. Кроме насекомых, его ничего не интересовало, и все свои карманные деньги Синохара тратил на своих многоногих друзей. При помощи поддельных удостоверений ему даже удалось снять комнату в городе, чтобы держать там питомцев. Самое замечательное было то, что питомцев можно было содержать тайно и почти что в любом помещении. Десятки свободно влезали в небольшой контейнер «Тапперуэр», а пара-тройка удобно помещались в обычном кошельке. Когда его отправили в исправительное учреждение, именно многоножки помогли ему сбежать. Родители вычеркнули Синохару из регистрационной базы, но выдали ему довольно крупную денежную сумму. Он упаковал свой чемодан и отправился куда глаза глядят. Осев в городском парке, он иногда развлекался тем, что напускал многоножек на какого-нибудь бомжа. Затем Синохара познакомился со старым другом Исихары, очень похожим на инопланетянина с черным лицом, и тот уговорил его ехать в Фукуоку.

В Фукуоке Синохара заинтересовался рептилиями — лягушками и ящерицами. Первые его приобретения относились к виду Dendrobates amazonicus. Они были совсем крошечными, умещались на ногте. Синохара сделал для них вольер и стал наблюдать. Процесс кормления и даже брошенный на лягушечек мимолетный взгляд позволяли ему соединиться с реальностью. Можно было обыскать всю Вселенную и не найти таких же милейших существ. Они носили своих головастиков на спинках, чтобы донести их до места, где скапливалась вода, — хотя бы до складок тропических листьев. Эти лягушечки научились выживать в самом опасном на Земле месте — в тропическом лесу — задолго до появления на планете человека. Эволюция не подарила им ни жала, ни острых зубов с когтями. Яд выделялся через пластичную, металлически окрашенную кожу. Кожа лягушек не содержит кератина или чешуи, и, чтобы защититься от паразитов или бактерий, лягушки выработали в себе яд. И яркая раскраска, и токсины, сочащиеся через кожу, нужны были им для выживания.

Вероятно, оттого, что в последнее время Синохара питался исключительно «Кэлори Мэйт», его фекалии почти не пахли. Застегивая штаны, он заглянул в клетку с мертвыми птицами, и ему показалось, что внутри что-то двигается. Синохара пригляделся — у одного из дохлых попугаев лопнуло брюхо, откуда лезли полчища личинок. Побольше размерами, чем личинки плодовых мух, которых Синохара выращивал для своих лягушек. Во время ночного совещания после гибели Такеи он предложил использовать именно мух и сороконожек, а не ядовитых лягушек. На него посмотрели как на умалишенного.

— Ты на самом деле считаешь, что северокорейский спецназ испугается твоих блох? — крикнул Исихара, вскочил со своего кресла и стал изображать движение мушиных крыльев.

— Вы не понимаете, о чем я говорю, — сказал Синохара и отправился в свои владения на склад «Н». Через некоторое время он вернулся с двумя бутылочками и контейнером.

Исихара засмеялся:

— На кой тебе эта хрень?

Бутылочки были пластиковыми, цилиндрической формы, по три сантиметра в диаметре и примерно по двадцать сантиметров в длину. Крышки были залеплены пластырем. Синохара взял одну из бутылочек, в ней содержались четырехдневные плодовые мушки, которыми питались ядовитые лягушки. Он подошел к креслу Исихары и открыл крышечку — помещение наполнил едкий запах.

— Фу-у! — поморщился Исихара.

Внутри была пюреобразная масса из бананов, яблок, кукурузной муки и зерен пшеницы, разбавленная яблочным уксусом и приправленная сухими дрожжами. Синохара перевернул бутылочку вверх дном и постучал о подлокотник кресла Исихары. Выпавшая из нее серая порошкообразная масса оказалась на животе и бедре Исихары. Вверх взвилось облачко насекомых. Матерясь, Исихара вскочил на ноги, и его лицо мгновенно покрылось густым налетом мух, каждая размером не больше песчинки. Сидевшие рядом с Исихарой Такегучи, Фукуда, Ямада и Канесиро хором крикнули: «Вау!» — и на четвереньках бросились прочь. Мухи напоминали гонимый ветром дымок. Было решительно непонятно, сколько их — сотни или тысячи? Сначала они вились вокруг кресла Исихары. Но как только ребята начали метаться, хлопая себя по разным местам, мушки разделились на несколько отрядов. Очень скоро они густо покрывали лица и прочие части тела всех, кто находился в «гостинке».

— Черт тебя побери! На хрена ты их выпустил? — заорал Канесиро, отчаянно отряхиваясь.

Мухи добрались до расстегнутой рубашки Тоёхары и мигом оккупировали поверхность его тела, включая волосатые руки и пальцы. Тоёхара завопил от ужаса, словно ребенок в истерике. Мори, вереща, как сирена «скорой помощи», бросился на кухню и схватил баллон с репеллентом. Он навел струю на полчища мух, но она просто сдула насекомых, не причинив им вреда. Мацуяма вырвал у него баллончик, крича, что у него свербит в глазах. Миядзаки и Сибата закрыли лица руками и громко оповестили о том, что «эти сволочи» забили им рты и уши.

— А в другом контейнере, — невозмутимо сказал Синохара, указывая на вторую бутылочку, — содержатся сверчки. Может, их тоже выпустить?

— Даже не вздумай! — гаркнул Исихара, наводя на него свой кольт. — Что теперь с этим делать? — Он указал на покрытый мухами пол «гостинки». — Где я буду спать сегодня?

Все в комнате, кроме, разумеется, Синохары, метались по углам и судорожно пытались отбиться от мух, упорно садившихся на оголенные части тела. Ребята пытались давить насекомых, но те были настолько малы, что их никак нельзя было уничтожить.

— Нет, я серьезно! — кричал Андо, размахивая руками. — Что это? Улетят они когда-нибудь отсюда?

Синохара улыбнулся, рассматривая свою облепленную мушками руку.

— Вот видите, такой небольшой рой, а как хорошо распространился по помещению.

— И сколько это будет продолжаться? — спросил Исихара. — Он вертелся вокруг своей оси и пытался давить мух ногами, хотя это была пустая затея.

— А, ерунда, — отозвался Синохара. — Через пару недель они исчезнут.

— Через пару недель, твою мать?! — взревел Исихара, бросился в угол и выкатил пылесос. — А, заразы! Да засасывайтесь же, мудилы! — вопил он, размахивая трубкой пылесоса, словно рубя мечом.

Несмотря на его манипуляции, облачко мух продолжало виться вокруг его головы. Вероятно, некоторым удалось забраться в его ухо — Исихара отбросил трубку и принялся раскачивать головой, словно актер театра Кабуки во время драматической сцены.

— Все! Хватит! Простите меня! Да кто-нибудь, откройте же окна!

Сато, Феликс и Мацуяма бросились выполнять его приказание.

— Смотрите, мы открыли окна! — продолжал надрываться Исихара. — Улетайте!

— Они никогда не полетят туда, где холоднее, — заметил Синохара. — Но если мы охладим помещение или, наоборот, добавим жару, то они будут двигаться заметно медленнее.

С этими словами Синохара вынул из кармана контейнер «Тапперуэр».

— Эй, постой-ка! — крикнул сатанист Орихара. — Что там у тебя?

Он бросился было на Синохару, чтобы остановить его, но Синохара поднял свободную руку и сказал:

— Ну-ка, давай назад. С этими лучше быть поосторожнее.

Внутри полупрозрачного контейнера шевелилось что-то темное.

— Что это еще за дерьмо? — закричал Канесиро, но Синохара сделал жест, чтобы тот отошел подальше. Затем он натянул на руки перчатки, наподобие тех, что используют электросварщики. Некоторое время постоял, глядя на свой контейнер, словно сосредоточиваясь. Затем перевел взгляд на Исихару, на остальных ребят и движением подбородка велел им отойти еще дальше.

Теперь никто не отваживался спорить с ним, и уж тем более никто не сомневался, что он едва не довел до самоубийства двух учителей в своей школе, заставил главного хулигана исправительного дома помочь ему бежать и там же тиранил женщину-офицера, напуская на нее своих тварей. Все медленно отступили подальше, шумно дыша и вздрагивая, когда мушки щекотали лица и руки.

Синохара облизал губы, повернул контейнер так, чтобы видеть отверстие, и щелкнул крышкой. В ту же секунду на пол шлепнулось нечто красновато-коричневое, толщиной в палец взрослого человека. Синохара быстро захлопнул крышку контейнера и наклонился вперед. Красно-коричневая многоножка тускло поблескивала в люминесцентном свете потолочных ламп.

— Это что, червяк? — прошептал Ямада.

— Дурак ты, — толкнул его в бок Мори. — Он же ясно сказал, что у него только мухи и многоножки.

Синохара присел и медленно потянулся вперед. Едва тень его руки коснулась многоножки, как та подняла то, что, вероятно, было ее головой, и бросилась к колену Синохары, словно сгусток высвободившейся энергии; это было похоже на струю жидкости, брызнувшую из сломанного механизма. Синохара сделал быстрое движение левой рукой, словно заправский бейсболист, и успел перехватить тварь. Зажав ее сверху правой рукой, чтобы не дать убежать, он аккуратно обхватил тельце большим и указательным пальцами.

Такегучи, Окубо, Сато и Миядзаки, все еще окутанные облачками плодовых мух, несмело подошли поближе, но, увидев брюхо и членистые ноги, мигом остановились и зажали рты, чтобы удержать рвотный позыв.

— Посмотрите, как она меняет свой цвет, — сказал Синохара, показывая спину многоножки.

Действительно, красновато-коричневая спина теперь пламенела ярко-красным.

— А она очень больно кусается? — поинтересовался Окубо.

— Да, — ответил Синохара. — Чертовски больно. И, как это бывает среди скорпионов и пауков, самые маленькие особи оказываются самыми ядовитыми.

Он поднес многоножку к свету, и все собрались перед ним полукругом, глядя на тварь со смесью страха и любопытства. Ее страшные желтоватые ноги были куда длиннее, чем у обычных многоножек. Только один Тоёхара не смотрел на чудовище — он сорвал с себя рубаху и изо всех сил пытался очистить от мушек заросли волос на теле.

— Такие ноги им нужны, чтобы прыгать, — объяснил Синохара. — Если она цапнет, у вас начнется крайне болезненная сыпь, которая обычно сопровождается лихорадкой и поносом.

В школе Синохара испытывал на себе действие яда, втирая разбавленный раствор себе в кожу или слизывая его языком. Даже будучи сильно разбавленным, яд вызывал отек и покраснение кожи. После слизывания ядовитого раствора язык сразу немел, учащалось сердцебиение, а в руках и ногах начинались боли. «Вживую» Синохару куснули всего один раз. После того как его изгнали из отчего дома, он вырастил несколько поколений таких многоножек, экспериментируя с рационом, добавляя им в пищу витамины, минералы, кальций и аминокислоты. В конце концов ему удалось вырастить особо прыгучие экземпляры. Одна из питомиц однажды бросилась на тыльную сторону его ладони и прокусила кожу. Синохара немедленно оторвал многоножку от руки и раздавил ногой. Затем он тщательно проверил, чтобы в месте укуса не оставалось частиц ее жвал. Если бы это была обычная многоножка, производящая только гистаминный токсин, то достаточно было бы отсосать яд из ранки. Но в данном случае требовался экстрактор — штука, напоминающая шприц для подкожных инъекций. К счастью, Синохара быстро избавился от попавшего яда, однако рука все равно отекла и сильно покраснела от локтя до пальцев. Мышцы же так сильно болели, что он едва мог пошевелить рукой в течение нескольких дней.

— У этого вида помимо гистаминного токсина содержится гемолитический белок, — продолжал объяснять Синохара. — На Гаити, откуда они, собственно, родом, ежегодно в больницы попадают до нескольких тысяч жертв их укусов. А старики и маленькие дети могут даже умереть.

Синохара бросил многоножку на пол и наступил на нее. Раздался звук, словно от раздавливаемого стекла.

— Видите ли, они плотоядные и не способны сосуществовать с другими видами. Поэтому, как это ни грустно, если случается выпустить такую многоножку из контейнера, ее лучше убить, — объяснил Синохара свой поступок.

— Слушай, Синохара, а что не так с этими мухами? — спросил Такегучи. — Я смотрю, какие-то летают, а другие только прыгают.

Синохара объяснил, что мухи были специально выведены для проведения исследований и могли только прыгать. Но поскольку он развел их огромное количество, некоторые из них мутировали и снова стали летающими.

— И сколько ты их тут напустил? — спросил Исихара.

— Обычно я держу около двухсот в одной бутылке, — ответил Синохара. — Но чтобы дать вам полное ощущение, я принес в два раза больше.

— А сколько их у тебя вообще?

— Они слишком маленькие, чтобы сосчитать всех до единой, но, учитывая, что у меня около пятисот бутылок, плюс две банки для размножения, то, я думаю, около полумиллиона.

Раздался общий вздох: смесь испуга и радости.

— Что? Полмиллиона этих сволочей? — пробормотал Фукуда, глядя, как «сволочи» прыгают по полу.

— Сино, ты меня просто поражаешь! — вздохнул Исихара.

— Помимо этого, у меня есть еще две разновидности сверчков, — кивнул Синохара. — Что-то вроде трехсот тысяч штук. Точно не считал, сами понимаете. Кроме того, есть еще вилохвосты — они размером с пылинку, просто так и не разглядеть. Я скармливаю их лягушкам, когда они становятся взрослыми. Есть также всякие жучки-паучки… ну, они мне просто нравятся, например пустынные пауки. Таких где-то около сотни.

— А сколько у тебя этих гадин… в смысле многоножек? — спросил Канесиро.

— Они очень быстро размножаются и почти не требуют ухода. И они малочувствительны к условиям содержания. Так что их можно напихать в обычный контейнер, и им ничего не будет — просто свернутся колечками, и все. У меня, думаю, наберется не меньше двух тысяч.

Пока он рассказывал все это, его лицо оставалось бесстрастным.

— Вы только подумайте, — усмехнулся Такегучи, — вокруг вас будут летать полмиллиона таких вот зараз!

— Нет, всех использовать не дам, — прервал его Синохара. — Мне же нужно будет чем-то кормить лягушек.

Все, кроме Тоёхары (он все еще боролся с мухами), радостно посмотрели на Синохару.

— Ну, конечно, биологическое оружие, — произнес Канесиро.

— Тем более что в сороконожку не станешь стрелять из автомата, — добавил Мацуяма.

— К тому же они слишком малы, чтобы их можно было есть, даже северным корейцам, — вставил Окубо.

Далее Мори пошутил насчет того, чтобы укрепить на каждой из многоножек по портрету Ким Ир Сена, чтобы «корёйцы» им поклонялись, но Синохара заговорил о том, как доставить «оружие» в отель, и все снова приуныли.

— Да, действительно, — вдруг всполошился Орихара. — А как насчет служб доставки?

На Кюсю по решению префектов возобновили работу почтовые службы и фирмы, обеспечивающие доставку товаров. В отеле «Морской ястреб» сразу же появились многочисленные подарки. Многие состоятельные жители Кюсю, боясь ареста, а то и расстрела после прибытия основных сил вторжения, пытались как-то задобрить новую власть. Они отправляли в отель коньяк и сигары; некоторые муниципальные чиновники посылали блюда местной кухни; дети из младших классов рисовали плакаты с надписями «Пожалуйста, не надо войны!», женщины писали письма… В последней телепередаче Чо Су Ём рассказал, что поступающие в отель посылки всегда тщательно проверяются. Так что идея Орихары была отвергнута Исихарой, который безуспешно охотился за мушкой — никак не удавалось прибить ее, когда она куда-нибудь садилась.

— Не дело, если они поймут, что насекомые кем-то присланы, — сказал он. — Они просто выбросят контейнеры, и все. Нет, они должны думать, что насекомые живут в отеле, и тогда, возможно, сами оттуда уйдут.

Сибата поинтересовался, сможет ли Феликс изготовить поддельные удостоверения личности, чтобы они могли попасть в отель под видом, скажем, рабочих, поскольку, как только начался ремонт домов для прибывающих солдат, в лагерь ЭКК постоянно наведывались рабочие из частных фирм, а также поставлялось большое количество продуктов и прочего товара. Феликс сказал, что сделать удостоверения нетрудно, но он не знает, какие именно фирмы аккредитованы при ЭКК и как именно происходит досмотр прибывающего груза.

— Что я вам только что говорил? — воскликнул Исихара. — Не получится принести насекомых извне! Да и не нужно — нужен другой путь. — Он стоял на четвереньках и пытался дотянуться до очередной мухи. — Если вы повнимательней присмотритесь, — продолжил он, — то можете увидеть, что эти крошки почти не отличаются от обычных мух. И точно так же миленько потирают лапки! Не убивайте малышей! Они так трогательно машут лапками!

Исихара дополнил свои вопли мощным вздохом. Поднятая струей воздуха мушка взмыла вверх и опустилась через довольно продолжительный промежуток времени.

— Эй, Гонта! — крикнул Исихара, видимо уже придумавшей ей имя. — А слабо тебе прыгнуть на нос Тоё-Тоё?

За Исихарой внимательно наблюдал Хино. Было понятно, что тот о чем-то сосредоточенно размышляет. Наконец он шагнул вперед и, подняв руку как школьник, крикнул:

— Я знаю! Если нам удастся добраться до системы вентиляции, то мы можем запустить насекомых в вентканалы!

Когда Синохара вернулся под сень пальмы, он услышал, как Татено декламирует во сне:

— Корё Вончжунгун, мансаэ-э-э! Корё Вончжунгун, чвего-о-о!

Выкрикнув последнее слово, Татено проснулся, но, сообразив, что кричал во сне, снова захрапел.

«Ну вот, — подумал Синохара, — мы и решили проблему».

Он усмехнулся, вспомнив беседу с главарем «Клана скорости» и его первым помощником. Идея попросить байкеров помочь попасть в отель, принадлежала Фукуде. У группы Исихары было много вещей: шестьсот сорок зарядов, куча проводов и кабелей, оружие из коллекции Такеи, контейнеры с насекомыми, инструменты для резки и сварки (Хино), электронное оборудование (Феликс), бутылки с водой и коробки «Кэлори Мэйт». Все этот весило около восьмисот килограммов, или если брать на каждого, то по сорок кило на брата. Но проблема заключалась не в весе, а в том, как незаметно миновать кордоны Корё.

— Сегодня… вообще-то вчера вечером, если быть точным, — сказал Шефу и его помощнику Исихара, — в результате неосторожного обращения с оружием погиб наш бесхарактерный старина Такеи.

Шеф и его напарник, которых Исихара вызвал к себе в три часа ночи, стояли ошеломленные новостью и хранили молчание. Высокий и стройный Шеф с прической «валиком» четыре сантиметра в высоту был сыном строительного подрядчика из Хакаты. Его помощник, единственный отпрыск местного производителя булочек, был невысок ростом, но имел грудь и плечи бодибилдера. У обоих в одной из бровей болтались большие металлические кольца. И тот, и другой были одеты в черные костюмы и белые атласные водолазки. Впрочем, когда они разъезжали со своей командой, то надевали что-то напоминавшее эсэсовскую форму и щеголяли развевающимися шелковыми шарфами. Они были давними друзьями и поклонниками Исихары и Нобуэ и часто намекали друзьям об объединении, однако Исихара делал вид, что не замечает этих намеков. «Клан скорости» насчитывал около пятисот членов. Однажды Синохара поинтересовался, почему Исихара не хочет, чтобы они вступили в «Клан», на что тот сказал:

— Понимаешь, они соплежуи. Вот если взять вас — Хино, Татено, Канесиро, Ан-Ан, Тоё-Тоё, Ямаду, Мори, ребят-сатанистов, Такегучи, Фукуду и остальных, то я могу сказать, что вы все безнадежные негодяи и подонки, но вы — интересные негодяи. От вас иногда тошнит, вы не пьете и вообще занимаетесь всякой херней, но одно в вас хорошо — с вами не соскучишься. «Клановцы» просто бьют людей только за то, что те им не нравятся, они дерутся с полицией, ну и все в том же духе. А вот вы не выбираете между бунтовщиками и полицейскими, хорошими или плохими парнями, вы не делите вещи на хорошие или плохие. «Клан» — это сборище одиночек, которые ищут любви. Вы не такие. Вам этого не нужно. Вас нельзя подкупить или заключить с вами какой-нибудь договор, потому что вы никогда не вступали в подобные отношения. Вам никто не нравится, но и вас за жопу тоже не возьмешь. «Клан» — это то же «обчество», но вас оно уже давно отвергло. Вот именно это в вас и интересно…

Попросив двух главарей «Клана скорости» о помощи в борьбе с Корпусом Корё, Исихара поднял ствол кольта и стал тереть им правый висок. Не понимая в точности, что же произошло, и не зная, сколько он выпил, сыновья подрядчика и торговца булочками подумали, что Исихара попросту спятил. Они продолжали стоять перед ним, побледневшие и неподвижные, как статуи. Помимо этих троих, в «гостинке» присутствовали Хино, Андо и Татено. Остальные либо помогали Фукуде и Такегучи комплектовать заряды, либо спали.

— Слушайте, — вдруг опять заговорил Исихара. — Скажите, зачем вы гоняете на своих байках и занимаетесь прочей ерундой?

Шеф ненадолго задумался, уставился в потолок и сказал:

— Потому что нас достал этот гнилой и вонючий мир.

Исихара отворил свои налитые кровью глаза и взглянул в упор на сына подрядчика.

— Это ж не дело, — сказал он. — Чего это он вас достал? Непонятно. Или, быть может, вы хотите видеть весь мир в виде сортира, окрашенного в черный цвет? И для этого подкрашиваете все черным — двери, улицы и дороги, аллеи и пешеходные переходы, и даже светофоры у вас не красно-желто-зеленые, а тоже черные. Все, все у вас черное, и дома, и школы, и земля, и море — все черное!

Исихара держал в одной руке пистолет, а другой совершал затейливые пассы и иногда дергал себя за волосы.

Дискурс Исихары сильно отличался от обычного выражения мыслей. Он говорил об улицах, дорогах, аллеях и пешеходных переходах, но смысл слов расплывался, и у слушателя возникало ощущение какого-то тревожного ожидания.

— Ну да, — отозвался Шеф. — Это наш любимый цвет. Наша форма, татуировки, значки — все черного цвета.

Его помощник Коидзуми охотно кивнул. Оба байкера уже упустили нить рассуждений Исихары, но тот явно не просто играл с ними в слова и смыслы. Он хотел достучаться до их понимания.

— Тогда скажи нам, — рявкнул Исихара, наставляя дуло кольта прямо в лоб Шефу, — скажи-ка нам, для чего вы, парни, живете?!

Шеф инстинктивно сделал шаг назад. Исихара приоткрыл рот и щелкнул языком. Байкеры переглянулись. Казалось, они хотели что-то сказать, но не могли подобрать слов.

— Ты живешь каждый день и даже не знаешь, ради чего? — кричал Исихара.

Теперь он ходил кругами, взмахивая руками в такт своим шагам. Было совершенно невозможно предсказать, какую штуку он выкинет в следующую секунду. Шеф и его помощник окончательно сникли.

— Если вы не можете сказать, ради чего живете, что тогда отличает вас от среднестатистического мудака, офисного планктона, старухи на пенсии или государственного служащего? А я сейчас скажу, что. Это важно, поэтому раскройте-ка ваши уши и сердца, чтобы уловить мою мысль. Знаете, для чего мы живем? Мы живем ради уничтожения! В этом мире есть только два типа людей: одни выкраивают каждую копейку, чтобы построить дамбу или волнорез, высадить ветрозащитную полосу или выкопать ирригационный канал. А другие разрушают отношения собственности, старую крепость зла и старую систему, и делают это вдохновенно. В них вся страсть, и пыл, и ярость, чтобы взломать каждому череп и звонить в их пустые бошки, как в колокола!

Исихара раскраснелся, волосы его стояли дыбом, глаза сверкали страшным блеском.

Шеф снова переглянулся со своим помощником, посмотрел на свои сапоги и сказал:

— Исихара-сан, позвольте мне вставить свое слово. Вы что, хотите, чтобы мы помогли вам уделать этих «корёйцев»? Нам, конечно, это очень лестно… В этом году мне исполняется тридцать семь лет, а Коидзуми уже тридцать три, и у него есть все основания взять на себя бизнес отца. Теперь уже не все так, как было раньше. Вы думаете, что у нас много времени, но это не совсем так. Многие из нашей команды уже имеют постоянную работу, например, трудятся плотниками или штукатурами… некоторые работают даже в детских домах, и, разумеется, они участвуют в наших заездах только тогда, когда у них есть свободное время. Да, кроме того, я видел, что произошло в парке Охори — срань господня! Мне бы не хотелось говорить так, но мы не сможем победить этих «корёйцев». Я дал себе зарок никогда не связываться с наркотой и не насиловать женщин… мне не нравится испытывать свою силу на обычных людях. Но тут другое дело. Просто скажите нам, что нужно сделать. Я приведу не меньше ста человек. И я не мог бы просить у вас больше, чем позволить мне сражаться с вами плечом к плечу.

Едва Шеф умолк, его помощник вскричал:

— Босс, мы ведь давно уже решили, что умрем вместе! Булочки там или не булочки, но я с тобой!

— Спасибо вам, — сказал Исихара, останавливаясь и глядя им в глаза, — но вы не совсем правы. Конечно, мы не в состоянии одолеть Экспедиционный корпус. Но сегодня мы придумали великолепный способ вытравить их из отеля без всяких потерь с нашей стороны. Я объясню это позже, но такое никто не смог бы придумать, кроме наших коротышек!

Исихара протянул несколько листков бумаги, на которых по слогам были выписаны корейские слова.

— Давайте-ка потренируемся. Все повторяйте за мной: «Корё Вончжунгун, мансаэ-э-э! Корё Вончжунгун, чвего-о-о!» Выдыхайте посильнее да смотрите не обосритесь! А теперь — все вместе! Запомните это и научите ваших парней. Повторяйте, пока у них не будет отскакивать от зубов.

Исихара заставил Синохару, Татено и Хино тоже повторять лозунг вслед за ним. Единственное, что они поняли из него, это слово «Корё», но Синохара догадался, что «вончжунгун» означает по-японски «энсейгун» — то есть Экспедиционный корпус.

—Да здравствует Экспедиционный корпус Корё! — надрывался Исихара, крайне довольный собой. — Экспедиционный корпус Корё — это сила! Мы хотим присоединиться к Экспедиционному корпусу! — переводил он. — После того как вы соберете всю вашу команду, вы прихватите наших детишек и объедете весь лагерь, отель и стадион. И орите, насколько можно громче!

— То есть по другую сторону их блокпостов? — спросил Шеф. — Но там же все простреливается «корёйцами».

— Не жужжи, — сказал Исихара. — Мы предупредим журналистов, и они прилетят с камерами. Корё не будут стрелять в мирное население, если это будет сниматься. Кроме того, наделайте как можно больше флагов с их дурацкой пагодой. Прикрепите к каскам и шарфам красные звезды. Я не обещаю, что они сильно обрадуются, когда увидят ваш парад, но вряд ли что-нибудь заподозрят. У них скоро будет сто двадцать тысяч человек, но пока им не нужны лишние проблемы. Понимаете, черт бы все это побрал, они натурально смеются над нашей страной, где ни правительство, ни полиция не в состоянии оказать им сопротивление. И они ни за что не подумают, что группа гражданских лиц попытается проникнуть в их командный пункт.

Должно быть, Синохара и сам заснул, пристроившись под листьями пальмы. Татено растолкал его и показал на часы:

— Время!

Синохара уселся и сделал усилие, чтобы не закашляться. Вражеский лагерь находился буквально в двух шагах, а стены здесь были сплошь стеклянными. Он и Татено специально отделились от основной группы, чтобы следить за перемещениями «корёйцев». Сначала они залегли под сосной, а чуть позже переместились в заросли травы.

Внезапно за стеклом буквально из воздуха материализовался один из корейских офицеров — тот самый, которого они довольно часто видели по телевизору. Какого черта ему понадобилось бродить тут? Едва увидев корейца, ребята рухнули в грязь. Офицер держал в руке зонтик, и рядом с ним, помимо других корейцев, был врач-японец в белом халате. Синохара затаил дыхание, у него по животу катился холодный пот. Корейцы стояли минут десять, но они показались вечностью.

— Я больше не могу, — просипел Татено, зажимая руками рот. — Я сейчас закричу.

Синохара тоже готов был орать от ужаса. Им не было слышно, что говорит корейский офицер, учитывая, что по стеклам молотил дождь. Несколько раз кореец ткнул рукой в их направлении. Но поскольку рядом не было охраны, стало ясно, что корейцы не догадываются о присутствии в кафе посторонних. Синохара понял это лишь позже, спокойно поразмыслив над сложившейся ситуацией.

— Еще есть пятнадцать минут, — прошептал Татено, глядя на часы. — Никогда бы не думал, что буду спать в свадебном наряде.

Татено открыл свой рюкзак, где было несколько бутылок с водой, упаковки «Кэлори Мэйт» и сорок бумерангов в L-образном кожаном чехле. Он вынул их, чтобы осмотреть: бумеранги были связаны по пять штук, а их лезвия прикрывал пластик. Накануне Синохара обмазал лезвия смесью сока растений, обычно произрастающих на кладбищах, и ядом своих многоножек. Яд содержал в себе анизатин, который воздействует непосредственно на нервные клетки, высвобождая огромное количество нейромедиаторов; из-за этого нарушалась работа органов кровообращения и дыхания, а спазм мышц приводил к параличу и удушению. Кроме анизатина, гремучая смесь содержала родеин, который также вызывал судороги и паралич.

— Интересно, что сейчас делает Исихара-сан? — промолвил Татено. — Трудно поверить, что прошло уже около суток, как мы пошли надело…

Синохаре тотчас же представилось лицо Исихары, останавливающего стрелки часов.

Для того чтобы подготовить операцию, потребовалось два дня. Синохара приготовил пластиковые контейнеры, в которых содержалось их живое оружие, и отдельно, не говоря об этом другим, упаковал еще кое-что. Татено отправился в корпус «Е», где полным ходом шел монтаж зарядов. Хино проверил свои инструменты — резак, перфоратор, оборудование для сварки, баллоны с ацетиленом и кислородом.

Выставив имущество в коридоре, он выглядел очень довольным.

— Я всегда думал, что использую эти штуки для того, чтобы построить что-нибудь, а не разрушать.

Окубо, Миядзаки и Сибата пошли за провизией и вернулись с девятнадцатью альпинистскими рюкзаками и еще несколькими поменьше. Маленькие рюкзаки предназначались для вещей, обращаться с которыми нужно было с максимальной осторожностью, — например, инструменты Хино, электрические детонаторы и ручные гранаты.

Ямада и Мори провели все два дня за изготовлением зарядов, отвлекаясь только на то, чтобы перекусить. Работа была несложная — они использовали механический пресс, чтобы сделать М-образные основы, куда потом заливали желеподобную взрывчатку.

— Похоже на старую горчицу или кетчуп для хот-догов, — пошутил Ямада, улыбаясь во все лицо.

Собрав и перенеся свои инструменты в корпус «С», Хино подробно изучил план отеля, на котором обнаружил центральную диспетчерскую и помещения для системы кондиционирования. Он сказал, что в крупных зданиях все системы вентиляции и кондиционирования обязательно размещались в подвальных этажах, так как от них шла сильная вибрация. Но потом, с усовершенствованием механизмов, технические помещения стали оборудовать выше, что было более эффективно, чем прокладывать вентиляционные каналы, идущие напрямую от подвала к крыше.

Хино сосредоточил свое внимание на шестом и седьмом этажах, где с одной стороны располагались комнаты в японском стиле, а с другой — технические коридоры. Оборудование для вентиляции нижних этажей помещалось на шестом этаже, а для средних — на седьмом. Выше было еще одно техническое помещение, но оно им не требовалось. Все, что их интересовало, это то оборудование, которое гнало воздух на нижние этажи. «Корёйцы» использовали в качестве командного центра банкетный зал на третьем этаже. Хино утверждал, что для такого большого помещения обязательно должен быть выделен отдельный вентиляционный канал с мощным вентилятором. Он-то и придумал запустить мух Синохары через этот канал.

В ночь на второй день приготовления были полностью завершены. Они уже были готовы выступать, но Синохара хотел убедиться в том, что его питомцы имеют достаточно кислорода в контейнерах. Успокоившись на сей счет, он отделил достаточное количество мух, чтобы его лягушкам хватило еды на три дня, и направился в корпус «С» к остальным. Он сложил свои контейнеры в два двухсотлитровых рюкзака, которые они вместе с Татено должны были пронести в здание отеля. Рюкзаки почти ничего не весили, поэтому им поручили нести еще и маленькие рюкзачки с инструментами Хино.

Из оружия взяли винтовки М16, автоматы АК, «узи» и «скорпион». Также ребята прихватили пистолеты FN и «беретта», приспособленные под один и тот же патрон. Все это влезло в два больших рюкзака с запасными отделениями, куда кинули короткоствол и гранатомет. Остальные пятнадцать рюкзаков заполнили зарядами, проводами и пенопластом, который был нужен для крепления взрывчатки на колонны. Фукуда положил взрыватель и пульт дистанционного управления в маленький рюкзачок, который не выпускал из рук. Второй рюкзак он держал на спине — в нем лежали ноутбук Феликса, устройство для глушения радиосигнала, очки ночного видения и некоторые инструменты Хино.

В тени у корпусов «С» и «D» стояли пять автомобилей и три мотоцикла, за рулем которых сидели члены «Клана скорости». Синохара и другие были одеты в черные или темно-синие рубашки или толстовки и кроссовки на резиновой подошве, тогда как парни из «Клана» облеклись в белые туники с изображением пагоды — символа Корё. В багажники машин были положены большие рюкзаки, и вся команда устроилась на сиденьях, прижимая к себе маленькие сумки. Синохара, Хино и Татено, которым было поручено доставить свои рюкзаки в технические помещения отеля, должны были ехать на задних сиденьях мотоциклов, чтобы не мешкать при высадке. Синохара и Хино уселись позади Шефа и его помощника Коидзуми, а Татено получил место за спиной парня, который носил длинные волосы, уложенные в самурайскую прическу, Чонмаге. В сумке Хино было несколько баллонов для газового резака, чтобы устранить все замки, что могли бы встретиться им на пути.

Тоёхара немного опоздал. Он был одет как обычно — шорты, гавайка и сандалии. Канесиро попытался было заставить его переодеться, но Шеф сказал ему, что в этом нет необходимости, — те, кто не принадлежал к «Клану», могли одеваться, как им заблагорассудится. Помимо прочего, на Тоёхаре была головная повязка с какой-то надписью на хангыле, а к спине был привязан короткий меч, завернутый в ткань.

Меч был здесь явно лишним, но Тоёхара уперся. Он сказал, что должен сражаться за своего деда, и его оставили в покое. Сочетание черной рубахи в стиле «муу-муу», расшитой черепами и драконами, шорт, рваных кожаных сандалий и самурайского меча было сюрреалистическим.

Шеф натянул на свою прическу кепи цвета хаки с красной звездой и ремешком под подбородком. Кепи он приобрел в каком-то бутике в Тендзине. Оба его помощника пришли в повязках на лбу; на повязках по-японски и на хангыле было выведено: «Экспедиционный корпус Корё».

Исихара тоже хотел отправиться вместе со всеми, но Канесиро остановил его:

— Исихара-сан, вам лучше остаться здесь и удерживать нашу крепость.

Такегучи, Андо, Орихара и Окубо кивнули.

Исихара сказал:

— Что ж… Мне уже почти полтинник, да и в башке после вчерашнего гудит… Не хочу вам там мешать.

— Дело не в этом, — ответил Канесиро. — Просто мы все очень благодарны вам за то, что вы нас здесь собрали и заботились… Оставайтесь, напишете о нас книгу. И не важно, будет ли она когда-нибудь опубликована. Просто расскажите нашу историю. Вы обещаете?

Исихара смущенно почесал голову:

— Ну, я‑то небольшой мастер в прозе. Может, я лучше напишу стихотворение?

Он оглядел ребят.

— Ну что ж, тогда о'кей. Бон вояж. Или как там по-английски? Хабу а нааису ториппу![28]

Машины и мотоциклы стали трогаться с места. На всех были установлены глушители, чтобы не привлекать внимания рабочих, когда колонна будет проезжать Одо. Вряд ли на них нападут, но, если ими заинтересуется полиция, операция, считай, провалена.

— Как только подъедем поближе к отелю, — сказал Шеф, — снимем глушители и устроим им музыку.

Его мотоцикл выделялся среди остальных. В ответ на восхищение Синохары Шеф сказал, что таких уже давно не выпускают: «Ямаха XJ400» семидесятых годов.

— Слушай, я не против, чтобы умереть, — сказал он Синохаре. — Но ради этого я бы не полез в этот отель.

Когда они отъезжали, Синохара оглянулся. Исихара стоял между корпусами «С» и «D» и махал им рукой. Они отъехали уже достаточно далеко, чтобы разглядеть выражение его лица. Синохара заставил себя думать, что это его обычный сонный взгляд. Исихара был с похмелья и, вероятно, просто ждал, пока они скроются из виду, чтобы потом завалиться спать. Всякие слезливые прощания, слова любви и прочие сопли — ложь, учил их Исихара. Правда, в последний момент он пытался сесть в одну из машин, но действительно ли он хотел участвовать в операции? Синохара слышал, как однажды Исихара говорил, что он не против смерти, но все-таки страшно боится боли.

Канесиро попросил его написать о них — неужели он допускает, что они могут погибнуть? Все вместе они разработали подробный план проникновения в отель, но про заряды было не очень понятно. Как только они их установят, надо будет выбраться из здания и бежать в сторону залива. Там, за волнорезом, взрывные устройства будут приведены в действие посредством пульта. Эта часть плана была сырой, но ничего лучшего они не смогли придумать. Однако никто не жаловался. Никто не хотел устраниться от участия в операции. Синохара, как и Шеф, не боялся смерти. Он боялся лишь того, что оставленные лягушки в случае его смерти непременно погибнут.

Облака низким плотным слоем закрывали небо, но дождя не было. Когда группа достигла автозаправки, где ее ждали остальные члены «Клана», Синохара услышал оглушительный рев двигателей и увидел конусы света от фар. И станция, и улица за ней были полностью забиты автомобилями и мотоциклами. Отсюда виднелся только КПП «С». На некоторых машинах были установлены прожекторы, и вся местность вокруг светилась, словно днем. Флаги торчали из окон автомобилей и были приделаны к задним сиденьям мотоциклов. На некоторых — изображение пагоды Корё, другие напоминали государственный флаг КНДР, на третьих было написано: «Экспедиционный корпус Корё — отделение Фукуоки!». Как только показался мотоцикл Шефа с Синохарой на заднем сиденье, собравшаяся толпа разразилась приветственными криками.

— Здесь, наверное, человек триста, — проговорил Шеф. — Куда больше, чем я ожидал.

Его помощник Коидзуми кивнул и воскликнул:

— Прекрасно!

Три переулка с востока до перекрестка Дзигохама 3-тёмэ также были забиты машинами и мотоциклами, и шум стоял — хоть уши затыкай. Контрольно-пропускной пункт «С» находился в северо-западном углу перекрестка. Торговый центр «Хоукс Таун» располагался с северо-восточной стороны. Стали собираться местные жители — всем хотелось посмотреть, что происходит. Солдаты на КПП не отходили от пулеметов и активно разговаривали по мобильным телефонам. Их было всего трое, но подкрепление могло подоспеть в любую минуту. Еще не хватало, чтобы сюда нагрянула полиция!

— Пора! — крикнул Шеф.

Он отключил глушитель и приказал Коидзуми подать сигнал. Хино, сидевший позади Коидзуми, крепко обхватил его за талию. По сторонам мотоцикла полыхнули языки пламени, двигатель рявкнул, и всё пришло в движение.

Как только колонна выстроилась, Коидзуми врубил сирену. Из окон высунулись пассажиры, а другой помощник Шефа — парень с самурайской прической — поднял свой мегафон и скомандовал:

— Три-четыре!

— Корё Вончжунгун, мансаэ-э-э! Корё Вончжунгун, чвего-о-о!

Каждый раз, когда раздавался крик: «Мансаэ-э-э!» — все поднимали обе руки, как при традиционном японском кличе «банзай».

Многоголосые вопли, рев двигателей, гудение сирен эхом отражались от стен зданий. Корейцы, раскрыв рот, смотрели на процессию. Синохара заметил, что один солдат улыбается. Так и было задумано — заставить этих уродов радоваться тому, что местные жители приветствуют их на корейском языке.

Колонна заполнила широкий перекресток.

— Корё Вончжунгун! — продолжало разноситься по округе.

В районе школы для инвалидов показалось одинокое такси, но при виде забитого перекрестка развернулось и спешно уехало. Коидзуми остановил свой мотоцикл, махнул рукой, чтобы все заткнулись, медленно поднял свой «матюгальник», повернулся к контрольно-пропускному пункту и заревел:

— Корё Вончжунгун, мансаэ-э-э!

— А где же журналисты? — вдруг спросил Синохару Шеф.

То, что корейцы не будут стрелять, потому что появятся телевизионщики, как говорил Исихара, было, конечно, выдумкой.

— Нам нужно проникнуть в отель! — завопил Синохара в ухо Шефу, почти уткнувшись носом в его волосы и стараясь перекричать грохот двигателя. — Если бы нас засняли на камеру, то корейцы перестреляли бы нас, как уток.

— Вот как?! — прорычал Шеф.

Синохара испугался, что он сейчас даст команду о прекращении операции.

Лоб байкера прорезала широкая складка. Он посмотрел прямо в глаза Синохаре и сказал:

— Черт меня побери, я, в конце концов, хозяин «Клана скорости»! Ничего, парень, мы сделаем это!

С этими словами Шеф вынул из кармана свисток и пронзительно засвистел. В тот же момент Коидзуми подъехал к КПП «С», ткнул себя пальцем в грудь, а затем показал на дорогу, как бы спрашивая разрешения проехать на территорию лагеря. Корейские солдаты, стараясь не встречаться с ним взглядом, покачали головой.

Коидзуми сложил ладони в просительном жесте и, дав два коротких сигнала сиреной, крикнул:

— Корё Вончжунгун, мансаэ-э-э!

Сразу после этого все машины и мотоциклы, что собрались на коротком участке проспекта Йокатопия между контрольно-пропускными пунктами «В» и «D», пришли в движение и стали на предельной скорости выполнять фигуры пилотажа. Знамена с изображением корейской пагоды захлопали на ветру; заревели гудки и сирены. Некоторые байки вставали на заднее колесо, другие почти ложились на бок, высекая искры из асфальта. Должно быть, это произвело впечатление на корейцев: часовые у «Хоукс Тауна» с удивлением воззрились на действо, а на КПП солдаты, кажется, забыли про свои пулеметы.

С моря подул теплый ветерок. Шеф выдержал нужное время и снова засвистел. Машины и мотоциклы вмиг остановились, завизжав резиной по асфальту. Все фары и прожекторы обратились в сторону корейского лагеря. Шеф взревел, словно бык, и колонна, разделившись, ринулась через три КПП на оккупированную территорию. Небо тут же расколол треск пулеметов.

Шеф промчался мимо КПП «С» в сторону стадиона, купол которого высился справа. При повороте налево байкер положил мотоцикл почти горизонтально, так что колено Синохары едва не коснулось асфальта. Белые полосы дорожной разметки неслись навстречу с космической скоростью, тугой поток воздуха едва позволял открыть глаза, полы куртки Синохары оглушительно хлопали, словно собирались разлететься в клочья. До палаток Экспедиционного корпуса оставалось всего ничего. На обочину высыпали десятки солдат с автоматами Калашникова в руках, но, видимо, им не дали команды стрелять.

Неподалеку от медцентра к Шефу присоединились машины и мотоциклы, проехавшие через другие КПП. Оба помощника Шефа теперь мчались рядом. За спинами Коидзуми и Чонмаге сидели, скрючившись, Хино и Татено, пытаясь укрыться от хлещущего в лицо ветра. Они орали во всю глотку — то ли от страха, то ли от восторга. В принципе, Синохара выглядел не лучше. Вдруг он почувствовал, как туловище Шефа напряглось. Впереди показалось несколько корейских солдат. Солдаты подняли вверх левые руки, приказывая остановиться, но Шеф не сбавил скорость. «Неужели они откроют огонь?» — мелькнуло в мозгу Синохары.

И Шеф, и сопровождавшие его помощники громко орали: «Корё Вончжунгун, чвего-о-о!» Синохара оглянулся. Из окон автомобилей позади почти наполовину высунулись Канесиро, Фукуда и Андо, они тоже вопили: «Мансаэ-э-э! Чвего-о-о!» Синохара заверещал во всю глотку, не отставая от товарищей. Слышат солдаты или нет — неважно; главное — орать погромче, чтобы сдержать рвущийся изнутри страх.

Свет фар выхватил солдатские лица. Стволы автоматов смотрели вниз. Синохара увидел ухмылку на чьем-то лице, словно солдат говорил товарищам: «Смотрите, что за идиоты!» Он понял, что корейцы приняли их выходку за чистую монету, — действительно поверили, что они хотят записаться в Экспедиционный корпус!

По мере приближения к КПП «А» Шеф постепенно снижал скорость. Когда он проезжал мимо входа в отель, к дороге подбежали еще несколько корейцев, обнаженных до пояса; они тоже заорали: «Мансаэ-э-э! Чвего-о-о!» Солдаты хлопали друг друга по спинам и жестами изображали, будто они управляют байками и размахивают флагами.

На вышке КПП «А» стояли два корейца и курили, их автоматы были опущены стволами вниз. Синохара молился, чтобы корейцы продолжали думать, что имеют дело с придурками. «Ухмыляйтесь! Смейтесь над нами! Забудьте про бдительность! Мы приехали, чтобы поразвлечь вас!» — думал он.

Колонна повернула у КПП «А» и помчалась по двухполосной дороге по направлению к морю, затем резко свернула вправо, в сторону контрольно-пропускного пункта «Е». Экспедиционный корпус занимал территорию, прилегающую к отелю «Морской ястреб», стадиону «Фукуока Доум», торговому центру «Хоук Таун», Национальному медицинскому центру, китайскому и южнокорейскому консульствам. Феликс и Мацуяма, внимательно изучив карту, обнаружили одно место, которое не было видно ни с одного из КПП. К отелю примыкало застекленное помещение, похожее на каплю, оно перекрывало обзор с корейских вышек, и именно там можно было войти.

Корейцы больше всего опасались атаки с моря и выстроили свои наблюдательные пункты так, чтобы с них просматривалась береговая линия. Оснащенные пулеметами вышки, бронетранспортеры Специальной полиции — все это было, но командование Корпуса не смогло предусмотреть наглой выходки японских мальчишек.

Проехав поворот, Шеф и его помощники притормозили, пропустив большую часть следовавшей за ними кавалькады. С противоположной стороны мимо пронеслись байки и машины, въехавшие на территорию лагеря через КПП «D». К обочине подъехали пять машин с Канесиро, Такегучи и остальными. Багаж был мигом сгружен.

— Если что-нибудь случится, — сказал Шеф Синохаре, — я позвоню тебе на мобильник.

Он сразу же дал по газам, и вслед за ним умчались оба его помощника и машины, высадившие ребят. Каждый взвалил на плечи по большому рюкзаку, маленькие рюкзаки повесили на грудь, и все бросились вверх по ступенькам. В темноте было трудно удержать равновесие, ноги то и дело подворачивались, но все прошло благополучно. Канесиро первым добежал до самого верха лестницы, убедился, что рядом нет никого из корейцев, и шепотом позвал Хино. Тот с маленьким рюкзаком в руках подбежал к двери. За ним поспешили Синохара и Татено с баллонами.

Синохара все еще удивлялся: как это они проскочили корейский КПП? Сойдя с мотоцикла, он вообще утратил чувство реальности — вместо нее была беспорядочная последовательность стоп-кадров.

Хино вытащил свой резак и присоединил маленькие баллоны с кислородом и ацетиленом. Послышался свистящий звук выпускаемого газа. В следующее мгновение Хино чиркнул зажигалкой с рекламой «Йотчанс паб» и поднес огонек к соплу резака. Раздался характерный хлопок, и из сопла показалось оранжевое пламя. Синохара испугался, что огонь могут заметить корейцы, но Хино покрутил ручку регулятора, и пламя превратилось в тоненькую синеватую полоску.

— Вот именно таким пламенем можно разрезать сталь, — прошептал он, поднося резак к зазору между дверьми. — Упс, что за черт? Да она не заперта!

Выключив горелку, он толкнул дверную створку. В нос ударили запахи цветов и гнили. В помещении не было ни души.

— И чего это «корёйцы» оставили дверь открытой? — недоуменно пробормотал Хино.

— Среди них тоже, наверное, есть долбоебы, — захихикал Татено, зажимая рукой рот, чтобы не рассмеяться в голос.

Синохара тоже напрягся, чтобы не заржать, отчего у него свело живот. Зная, что смеяться категорически нельзя, он чуть не лопнул.

Ребята прошли внутрь. Канесиро держал наготове пистолет.

— Быстро мы… — произнес он, проходя мимо Синохары.

— Чертова дверь… — отозвался тот, но не смог окончить фразу, опасаясь нового приступа смеха.

— А где Тоёхара? — вдруг спросил кто-то.

Синохаре вмиг стало не до смеха.

Впереди, за большими темно-синими листьями какого-то тропического дерева, виднелась торговая галерея. Свет отсутствовал. «Черт возьми, куда мог подеваться Тоёхара?» — думал Синохара, но искать его не было времени. Ориентируясь по тусклому мерцанию указателей эвакуационных выходов, ребята стали продвигаться по широкому коридору.

Двери магазинов были распахнуты. Валялись какие-то бумаги и коробки. Должно быть, продавцы и посетители покидали это место в страшной спешке, как только узнали о террористической атаке. Ребята прошли мимо ателье проката одежды для торжественных случаев и фотостудии. В витрине ателье были выставлены свадебные платья и смокинги. Слева располагалось кафе. В темноте можно было различить недопитые стаканы с соломинками, чашки с остатками кофе, недоеденные куски пирожных.

— Что там с Тоёхарой? — спросил Синохара у Канесиро.

— Да тише ты! — прошипел тот в ответ.

Именно на этом этаже, как они знали, располагался командный пункт, и существовал большой риск, что кто-нибудь из корейцев может заглянуть в галерею.

Ребята двинулись дальше, одной рукой держась за стену. Они миновали магазин спортивной одежды, брендовый бутик, несколько галантерейных лавок с дамскими сумочками, парфюмерией и косметикой. Дальше была кондитерская — на прилавке они увидели большой стеклянный кувшин, наполненный заплесневелыми сливками. Затем — магазинчик, торговавший модными аксессуарами, сувенирная лавка, предлагавшая изделия из Центральной и Южной Америки, магазин китайского чая; около него, вероятно, работал художник — стоял мольберт с приколотой к нему карикатурой на японского политика.

Убедившись, что в галерее нет корейцев, все отправились обратно. У ателье они наконец освободились от своих рюкзаков. Ребята тяжело дышали; некоторые жадно глотали воду. У Синохары на лбу и переносице выступили капельки пота. Он снова хотел спросить про Тоёхару, как внезапно у него в кармане зазвонил телефон. Сердце от неожиданности чуть не остановилось.

— Выключи звонок, идиотина! — зашипел Канесиро и больно треснул Синохару.

Тот хотел было извиниться, но совершенно сухое горло не могло издать ни звука. Хино протянул ему бутылку с водой.

— Синохара слушает, — кое-как выдавил он в трубку, сделав глоток.

— Вы уже внутри? Это Шеф. Слушай. С вами был парень с бритой головой. Коренастый такой. Да, Тоёхара. Он мертв…

Синохара прикрыл динамик рукой и сообщил о гибели товарища. Как оказалось, Тоёхара настолько переволновался, что не успел выйти из машины вместе со всеми. Машина поехала, и Тоёхара, очухавшись, устроил истерику, требуя, чтобы его немедленно выпустили. Когда «клановцы» остановились у КПП «D», парень обнажил катану и бросился на солдат Корё. Один из корейцев выстрелил ему по ногам, и Тоёхара рухнул. Когда он падал, запястье вывернулось, меч повернулся острием к его груди, и Тоёхара напоролся на него. Это зрелище поразило даже корейцев. Шеф, уже успевший проехать, немедленно развернулся и втащил тело в одну из машин. Он вытащил меч из груди Тоёхары — «кровь хлестала фонтаном», — но Тоёхара был уже мертв. Его последними словами были: «Прошу прощения…»

— Странный он был какой-то, — добавил Шеф. — Но он сделал свою работу.

Именно выходка Тоёхары отвлекла внимание корейцев в тот момент, когда остальные проникали в торговую галерею.

Шеф сказал, что они возьмут тело с собой, чтобы не привести полицейских к дому Исихары. Кроме того, он обещал проследить, чтобы с семьей Тоёхары связались, если, конечно, она у него была.

— У него дед живет в Саге, — сказал Синохара, но он не знал, как того зовут.

Ребята тоже не могли припомнить имени старика. Даже имени самого Тоёхары никто не смог назвать.

— Может, Кенсаку? — предложил кто-то, но остальные покачали головой.

Перебрали несколько вариантов: Сатору, Таро, Хироси — но все было не то.

— Не беспокойтесь, — сказал Шеф. — Мы сами позаботимся о его похоронах.

Синохара был спокоен, точнее, он вообще не испытывал никаких чувств, словно превратился в бетонную глыбу. Они были на вражеской территории, и острых ощущений было предостаточно. Впереди была опасная работа.

Синохара вдруг подумал, что если ему суждено погибнуть, то этот факт также не вызовет никаких эмоций у остальных. Просто один из семнадцати оставшихся огоньков потухнет — вот и все.

— Не пойму, за что хотел извиниться Тоёхара, — негромко произнес Ямада, но ему никто не ответил.

Хино, Татено, Синохара Канесиро и Фукуда отправились на поиски вентиляционной шахты. Остальные должны были пересидеть в ателье.

— Я понимаю, что мы основательно изучили расположение помещений, — сказал Канесиро перед тем, как уйти, — но дело в том, что мы проникли в здание с другой стороны и можем ошибиться. Это четвертый этаж, и здесь же находится главный гостиничный вестибюль, которым пользуются «корёйцы». Что бы ни произошло, не дергайтесь и ждите нашего возвращения.

Канесиро и Фукуда набили карманы гранатами, вооружились пистолетами и прихватили две сумки с баллонами. Хино взял сумку со сварочными аппаратами и резаками, а Синохара с Татено — рюкзаки с насекомыми. Выйдя из ателье, они двинулись по коридору, обсаженному с обеих сторон тропическими растениями. Пройдя некоторое расстояние, ребята увидели свет, пробивавшийся сквозь щели в простенке между галереей и вестибюлем. Накануне Канесиро и Фукуда снабдили всех копиями поэтажных планов и велели хорошенько запомнить расположение помещений. Но это было не так просто. Этажи с третьего по шестой были настоящими лабиринтами, так что никто с уверенностью не мог сказать, что и где находится. Здание отеля, если смотреть на него сверху, напоминало корпус корабля. На стороне, выходящей к стадиону, располагался комплекс помещений площадью с футбольное поле. Там были магазины и еще какие-то пространства, соединенные запутанной сетью коридоров, лестниц, эскалаторов и лифтов. На третьем этаже были зал для бракосочетаний в японском стиле, христианская часовня и несколько банкетных залов. Но самым сложным по планировке был именно четвертый этаж — кроме торговой галереи, здесь размещались десятки ресторанов, не говоря уже о большом холле со стойкой регистрации. На пятом этаже был фитнес-клуб, а шестой этаж выходил на террасу с ресторанами японской и корейской кухни.

Из зарослей бенджамина и каучуковых деревьев несло смрадом разложения. Там стояли огромные клетки с птицами, но, поскольку с момента захвата отеля птиц никто не кормил, они погибли; на полу валялись трупики попугаев.

За рядами колонн виднелся тускло освещенный холл. Когда ребята подошли к эскалатору, ведущему вверх, фары машины с улицы вдруг выхватили силуэт корейского солдата. Автомат у него не висел на плече, а был прижат к груди. Синохаре почудилось, будто он находится в сафари-парке и наконец увидел первого льва…

На входе были установлены двойные двери с воздушной завесой между ними.

— На внутренней двери наверняка есть жалюзи, — прошептал Хино.

— Можно будет поставить противопехотные мины, как только здесь никого не будет, — отозвался Фукуда, указывая на вход.

Эскалатор, разумеется, не работал. Канесиро и Фукуда двинулись по ступеням пригнувшись, чтобы их рюкзаки не выступали за линию перил. Хотя то, что эскалатор не работал, давало основание предполагать, что корейцы не пользовались этажами выше.

Несмотря на то что Синохара выпил целую бутылку воды, пока разговаривал по телефону с Шефом, он снова почувствовал иссушающую горло жажду. Попытался сглотнуть слюну, но это не помогло. Еле удерживая на спине рюкзак, который по размерам был едва ли не с него самого, Синохара чувствовал, как у него горят спина, бедра и ягодицы.

Достигнув конца эскалатора, они увидели, что пятый этаж погружен во тьму. Синохара прошептал Канесиро, что у него так пересохло в горле, что невозможно дышать. Канесиро кивнул, все остальные тоже. Тьму едва пробивал слабый свет аварийных указателей, так что осмотреться было невозможно. Будучи в ателье, они выпили много воды, но запаса с собой не взяли, чтобы не утяжелять рюкзаки, и теперь жалели об этом.

— Ну, как бы то ни было, — сказал Хино, — давайте продолжать.

Они находились в коридоре, который соединял пристройку с основным зданием, где были гостиничные номера. В соответствии с планом этажа фитнес-клуб находился в конце коридора, а чтобы попасть в основное здание, нужно было повернуть из коридора направо. Тут были лифты, но «корейцы» их не использовали. Решено было поступить так: пройти через фитнес-клуб и бассейн, выйти через заднюю дверь, пересечь патио, а оттуда на шестой этаж вела лестница.

Ребята прошли вдоль стены и вскоре оказались возле тяжелой металлической двери. Было так темно, что они не сразу нашли дверную ручку. Татено зацепился рюкзаком за какой-то выступ, чтобы не упасть, оперся рукой на дверь, и та распахнулась (Хино и Фукуда схватили его за рюкзак и удержали в вертикальном положении). Вестибюль фитнес-клуба пестрел светящимися указателями. Повсюду валялись купальники, плавательные шапочки и шлепанцы. На стенах висели какие-то предметы, напоминавшие африканские ритуальные маски.

— Что это за хрень? — тихо буркнул Фукуда, глядя на блестящее в слабом свете призрачное дерево.

Они дошли до раздевалки. Канесиро едва не споткнулся о подставку для обуви. Скопление душевых, туалетов, массажных кабинетов и иных помещений здорово напоминало лабиринт, но в конце концов они нашли бассейн. Вокруг бассейна были расположены ванны-джакузи, большие и маленькие. Поскольку электричество было отключено и насосы не работали, вода застоялась. Над одной из ванн на стене была выполнена инсталляция в виде древесных корней, рядом с которой располагался бар. Тут были напитки. Холодильники, естественно, не работали, ну и черт с ним. Решили взять колу.

Дверь за бассейном вела в сад-патио. Она тоже оказалась незапертой. Почему «корейцы» не запирали дверей? Вероятно, не видели в этом надобности. Среди японцев, считали они, нет и не может быть людей, которые решились бы прорваться в командный пункт Экспедиционного корпуса Корё.

Ребята пригнулись и стали пробираться среди кустов и деревьев патио. Они видели купол стадиона, на фоне низких облаков напоминавший серебристый космический корабль. В патио оказались еще две ванны, пространство было беспорядочно заставлено стульями и шезлонгами. На земле валялись полотенца и купальные халаты. В самом дальнем углу сада находилась нужная им лестница. С ее нижних ступеней можно было разглядеть КПП «Е». Чтобы избежать риска быть замеченными, ребята сняли рюкзаки и, зацепив их одной рукой, поползли. Ползти по ступеням с тяжелым грузом было тяжело и больно.

Синохара представил, как в тело проникает яд и медленно распространяется по нему. Казалось, отель — это огромный организм, а он — капля яда. Чтобы яд «сработал», ему нужно сперва оказаться в организме — то есть его нужно съесть, выпить, вдохнуть, или кто-то должен сделать инъекцию. Но самый легкий путь для проникновения яда — открытая рана. «Мы и есть тот яд, что проникает в тело «корёйцев» через разрыв в их плоти», — думал Синохара, ползя по ступеням и стараясь не замечать боль в локтях и ногах.

Добравшись до верхней площадки, он увидел лежащего на животе Фукуду. Тот жестом приказал ему оставаться на месте и не двигаться. Канесиро тоже неподвижно распластался на кирпичном полу. Синохара открыл было рот, но Фукуда приложил палец к губам. Прямо перед ними были заросли азалий и гортензий. За этой живой изгородью располагался открытый сад площадью в две баскетбольные площадки. На другой его стороне можно было разглядеть несколько небольших старинных японских домиков, соединенных между собой крытыми дорожками и мостиками. Там были посыпанные гравием тропинки, росли сосны и сливы и просматривались два пруда — один в форме полумесяца, а другой очертаниями напоминал человеческую почку.

На площадку успели подняться Хино и Татено, и Фукуда также подал им знак, чтобы они не двигались с места. Канесиро медленно пополз назад, пока не оказался рядом с Синохарой.

— Там что-то шевелится, — прошептал он.

Синохара присмотрелся. Рядом с прудом в форме полумесяца действительно наблюдалось какое-то шевеление.

— Это собаки, — сказал Канесиро, пригибаясь еще ниже.

— Что тут могут делать собаки? — пробормотал Хино.

— Если мы смогли попасть сюда, — усмехнулся Фукуда, — то для них это вообще раз плюнуть.

— Как бы то ни было, но это все-таки собаки, — сказал Канесиро. — Если они нас увидят, то обязательно залают. И «корёйцы» начнут обыскивать тут все.

Похоже, собаки что-то обгладывали, отрывая кусок за куском. Скорее всего, пошустрили в каком-нибудь ресторане, наверняка там было чем поживиться. Фукуда предложил вернуться и пробираться по аварийной лестнице, но Хино покачал головой:

— Слишком опасно. Спалимся.

— Ты можешь убить их? — спросил Канесиро у Татено, кивая на собак.

Тот посмотрел и сказал, что это довольно сложно из-за того, что за собаками стоит домик.

— Но, впрочем, я попробую, — решился он.

Синохара не раз видел, как Татено бросает свои бумеранги возле святилища в Мейнохаме, где он собирал насекомых для своих ядовитых питомцев. В кино или манге брошенный бумеранг обычно отрубал жертве голову, а затем возвращался прямо в руки своего владельца. Но в реальности все было не так просто: попытка поймать вращающееся с бешеной скоростью заточенное лезвие, по словам Татено, была бы чистым самоубийством. Нужно было бросить бумеранг так, чтобы, возвращаясь, он упал, не долетев пары метров до бросающего.

Татено взял свой L-образный кожаный чехол и достал оттуда несколько сложенных вместе бумерангов с лезвиями примерно сантиметров двадцать в длину.

— Чтобы они не отрикошетили от гравия, постараюсь вернуть их вон в тот куст, — показал он кивком. — А вам лучше пока убраться отсюда.

Канесиро и Фукуда с сомнением переглянулись, но стоило Синохаре сказать, что лезвия смазаны ядом сороконожки, как оба сразу же вернулись на лестницу. Татено отделил от связки два бумеранга, взвесил их в руке и осторожно удалил с них пластиковую упаковку. Затем облизнул палец, чтобы проверить направление ветра… слегка приподнялся, держа бумеранги в левой руке… приблизился к живой изгороди. Синохара подумал, что в темноте ему будет трудно прицелиться, но Татено вдруг резко выпрямился и сделал два последовательных характерных движения правым предплечьем и запястьем. Раздался негромкий свист.

— Он что, уже бросил? — прошептал Хино.

— Куда они полетели? — напрягся Канесиро.

Над поверхностью пруда сверкнул первый бумеранг. В полете он выглядел не L-образным, а был похож на круг.

Пролетев над головами собак, бумеранг ушел вверх.

— Мимо, — поморщился Фукуда.

Собаки, услышав, что над ними что-то пролетело, задрали головы — и в ту же секунду второй бумеранг прошелся на уровне их челюстей. Собаки коротко взвизгнули и рухнули замертво.

Оба бумеранга, вернувшись, упали в заросли азалий. Татено извлек из кустов свое оружие, срезавшее несколько крупных ветвей. Крови на лезвиях не было. Парень быстро обтер их, обернул в пластик и сунул в чехол. Канесиро поинтересовался, как ему удалось убить собак без крови, на что Татено коротко бросил:

— Яд.

Потом он пояснил, что если разрез достаточно аккуратный, то крови может и не выступить.

— Если бы у нас не было яда, мне бы пришлось целить в головы или в сердце, — добавил он.

Фукуда засомневался, стоит ли оставлять трупы на открытом месте. Канесиро заметил, что, скорее всего, корейцы подумают, что собаки просто обожрались тухлятины, а Хино, улыбнувшись, добавил, что, вполне возможно, они их потом съедят.

— Интересно, они тогда отравятся? — спросил он.

Синохара ответил, что вряд ли, но проблем со здоровьем у корейцев в таком случае будет немало.

Судя по тому, как быстро умерли собаки, яд поразил сердечные мышцы. Смесь звездчатого аниса, японской родеи и яда сороконожки оказалась что надо.

Канесиро поинтересовался у Татено, зачем тот бросил первый бумеранг выше собачьих голов, но тот усмехнулся и сказал, что это его профессиональный секрет. Он не чувствовал себя героем — скорее, был похож на плотника, который просто взял и починил книжную полку для своего друга.

Команда двинулась через кусты и деревья в сторону ресторана морепродуктов, а затем зашла в коридор, ведущий к основному зданию отеля. Лифтовой холл был ярко освещен. Канесиро и Фукуда убедились, что рядом никого нет, и махнули остальным. Четыре лифтовых шахты располагались в самом центре здания. Со стороны моря номера, оформленные в японском стиле, именовались вычурно: «Небесная трава», «Цветок вербы», «Майская свежесть» и так далее.

Ребята вышли в служебный коридор, где находились комнаты для персонала и подсобные помещения. Там было еще четыре маленьких лифта — то ли аварийных, то ли просто запасных. За офисным помещением висела табличка «Посторонним вход воспрещен». Хино открыл дверь и понял, что это электрощитовая. Пройдя еще двадцать-тридцать метров по узкому коридору, вдоль которого тянулись трубы и кабели, ребята подошли к двери с указателем «Аварийный генератор». Напротив нее была дверь серого цвета, слышался грохот каких-то механизмов, пол заметно вибрировал. Замка не было, и Хино, уже уверенный в том, что дверь не заперта, потянул ручку.

Внутри было прохладно. Помещение заполняли ряды машин. Синохара в них не разбирался, но Хино деловито произнес:

— Так, это котел… Это блок кондиционирования…

Наконец он остановился у какого-то большого агрегата.

— О, то, что нам надо! — Это был вентиляционный блок.

Хино положил свои инструменты на каркас из нержавеющей стали и начал снимать изоляцию, затем вскрыл вентиляционный канал, настолько широкий, что в нем можно было бы разместить несколько человек.

Он поторопил Синохару, чтобы тот подготовил своих насекомых. Как только мухи будут выпущены, отверстие нужно будет немедленно закрыть, так как из-за падения давления агрегат мог выключиться.

Синохара и Татено открыли свои рюкзаки и с помощью Канесиро и Фукуды вынули оттуда контейнеры с мухами, сверчками и прочей нечистью. Следом показались плоские коробки «Тапперуэр» с многоножками.

— Тьфу! — скривился Канесиро, беря в руки контейнер с мухами.

В каждом контейнере объемом в литр Синохара умудрился поместить до десяти тысяч мушек. Больше не влезало, иначе мушки задохнулись бы. Они густо облепили стенки контейнеров, и казалось, будто внутри кефир или молоко.

Хино тем временем настроил свой резак.

— Смотри, — сказал он Синохаре. — Я сейчас вырежу отсюда чуток. Как только скажу, сразу запускай своих блох!

Он достал из кармана зажигалку и продолжал:

— Когда режешь оцинкованное железо, очень трудно правильно настроить конфигурацию пламени. Промахнешься, и металл будет плавиться и слипаться.

Он прикрутил регулятор, и пламя превратилось в узкую тонкую полоску. Железо мигом разошлось, словно это была бумага. Через пару секунд Хино сделал три разреза и вставил в щель отвертку, чтобы отогнуть металл. Из отверстия донеслось бормотание вентиляции. Синохара быстро приложил к дыре контейнер с мухами и прошептал:

— Счастливого путешествия! Bon voyage!

Из контейнера, словно гигантский одуванчик, вылетел рой мушек и сразу же устремился в вентиляционный канал.

В искусственных джунглях стояла духота. Татено стащил с себя зеленое свадебное платье и связал его в тугой узел. Синохара поинтересовался, зачем оно ему, на что Татено ответил, что привык к нему, а во время установки зарядов платье можно будет разорвать на тряпки.

— Слушай, мы тут проторчали целый день, — промолвил Синохара, глядя в стеклянный потолок. — А ведь если нам удастся взорвать этот отель, то и это помещение просто сдует нахрен. И от растений ничего не останется…

Синохара представил, что тут можно было бы устроить неплохой вольер для насекомых и пауков. И лягушкам нашлось бы место. На такой площади легко воссоздать и утренние туманы, и вечерний ветерок. Можно рассадить мох и удобрить почву опавшими листьями, можно прокопать ручейки. Тогда здесь прекрасно прижились бы и мелкие животные, и птицы, и даже крупные рептилии. В лужах и небольших водоемах лягушки пестовали бы своих головастиков, носили бы их на спинках среди зарослей испанского мха и осыпавшихся лепестков.

Впрочем, Синохара прекрасно понимал, что это все несбыточные мечты, ведь искусственные джунгли обречены на гибель при взрыве отеля. На стене еще виднелась табличка: «Кафе Лэггнагг». Название выдуманной Джонатаном Свифтом группы островов в южной части Тихого океана должно было создать для туристов «ощущение тропиков». Синохара, в принципе, стремился к тому же, но в основе его усилий лежало желание создать идеальные условия для своих питомцев. А это место, как, впрочем, и многие, подобные ему, являло собой обыкновенный пример притворства. До переезда в Фукуоку он неоднократно замечал, что люди, с кем ему доводилось общаться, все как один притворялись, старались казаться кем-то другим. Они старались соответствовать стереотипам — «семья», «достойный гражданин», «счастливая, обеспеченная жизнь»… Он не мог этого принять.

— Ну что, идем?

Ребята направились в сторону холла. Такегучи хотел убедиться, что производимый ими шум не будет слышен. При креплении к колонне заряда нужно было оставить зазор, чтобы до максимума увеличить мощность режущей металлической струи. Для стального профиля толщиной тридцать миллиметров такой зазор должен быть не менее двух с половиной сантиметров. Такегучи и Фукуда притащили целую кучу кусков пенопласта, чтобы правильно установить заряды. Колонны были покрыты либо тканью, либо накладками из мрамора и дерева — все это нужно было снять и сделать правильный расчет для закладки. Хино сам взялся за эту работу, однако для нее требовалось применение шумных электроинструментов, и их могли услышать снизу, чего они все боялись больше всего.

Коридор, ведущий в сторону холла, был забран металлической решеткой. Синохара и Татено добрались до конца галереи и оказались в холле. Этим утром Корё спешно эвакуировал людей с четвертого этажа и запер все входы и выходы. Кроме того, они остановили лифты и опустили металлические перегородки. В воздухе стоял резкий запах инсектицидов.

— Странно, но мух уже нет, — произнес Татено, когда они миновали пустой холл.

Это объяснялось просто (по словам Синохары). Запустив в банкетный зал на третьем этаже своих мух, он выпустил еще около ста тысяч на четвертый, пятый и шестой этажи. Большую часть многоножек он тоже отправил в банкетный зал, а остатки разбросал в холле. Но один контейнер Синохара приберег на всякий случай. «Корёйцы» вроде бы предприняли все меры, чтобы избавиться от насекомых, но в воздуховод третьего этажа Синохара закинул и ту смесь, в которой мухи размножались. Хотя энтомологи не доказали еще этого факта, но, по наблюдениям Синохары, мухи всегда охотно возвращались в родную для них среду. Однажды Синохара случайно выпустил довольно большое количество мушек, а потом бросил в помойку содержимое их контейнера — и мухи дружненько полетели туда. Так что теперь он был уверен в том, что выпущенные на верхних этажах мухи, непременно доберутся и до третьего.

— Ты чё, думаешь, они тоскуют по родному дому? — спросил его Татено.

Синохара сказал, что точно не знает почему, но мухи всегда различают свой «дом» и чужой, хотя и выращиваются в одинаковых условиях.

В кармане у Синохары завибрировал сотовый. Звонил Такегучи. Он попросил зайти в мужской туалет рядом с шахтой скоростного лифта и послушать. Синохара прокрался в темноте к основному корпусу. В коридоре светились таблички эвакуационных выходов, но в сортире было темно, хоть глаз выколи. Синохара включил фонарик и доложил Такегучи, что находится на месте.

— Повернись к стене и посмотри в правом углу, где находится выпуклость. Это и есть колонна. Я ее сейчас прорежу — займет секунды три. Потом скажешь, как было слышно.

Через несколько мгновений раздался звук, напоминавший шум дождя. Синохара прижал руку к колонне и попросил повторить. Опять что-то зашуршало, а рукой Синохара почувствовал едва уловимую вибрацию.

— Ну как? — спросил его Такегучи.

— Зашибись! — прошептал Синохара.

Корейцы должны были находиться в банкетном зале двумя этажами ниже. Риск, что они что-то услышат, был минимальным.

— Норм, — сказал Такегучи. — Давай, двигай наверх.

Синохара снова услышал негромкий шум от газового резака. Операция по сносу отеля уже шла полным ходом. Такегучи заканчивал прокладку контактных проводов.

— Черт, еще одиннадцать часов, — пробормотал Синохара, возвращаясь на свой пост.

10. Тревога

11 апреля 2011 года

Оноэ Чикако вынула из духовки готовые вафли, полила их лотосовым медом и поставила на стол вместе с помидорками черри, свежевыжатым апельсиновым соком и пастеризованным молоком Koiwai. Все свои небольшие доходы она тратила на то, чтобы кормить детей здоровой пищей. Рисако, дочка, уже успела позавтракать и убежала в школу, где ей было поручено заботиться о кролике в живом уголке. Рисако только что перешла во второй класс муниципальной школы в Нисидзин, хотя Чикако планировала отдать ее в частную школу. Школа в Нисидзин считалась одной из лучших, однако общий уровень образования в Фукуоке стремительно снижался. Кроме того, в местных школах процветало детское хулиганство, хотя и не в той степени, как в Токио или Осаке. Чикако очень рассчитывала через два-три года все же перевести дочку в частную школу для одаренных детей.

Кента, ее младшенький, тыкал пальцем в экран телевизора и кричал:

— Мама! Смотри, кораблики! Кораблики!

Передавали утренний выпуск новостей. Перепуганный репортер рассказывал, что корейский флот уже пересек границу исключительной экономической зоны между Северной Кореей и Японией и теперь проходит западнее Такесимы на юг. Южная Корея не выслала своих кораблей для перехвата вражеского флота; точно так же поступили и вооруженные силы США. На экране возникло изображение боевых кораблей японских Сил самообороны: «Шикузен», «Кунисаки», «Генкай», «Хаянами», «Ариаке», «Кирисаме» и «Инасума». По сравнению с этими судами корейский флот выглядел слабенько. Корабли у корейцев были покрыты ржавчиной, и даже было странно, что на палубах вмещалось так много солдат. Воинство, поеживаясь от холодного ветра, спокойно смотрело в сторону вертолета «Эн-эйч-кей», который описывал в небе круги.

— Через четыре часа корейский флот достигнет границы территориальных вод Японии, — сообщил репортер.

Кента, не отрывая взгляд от телеэкрана, облизывал ложку, которой он соскабливал мед с вафель. К еде мальчишка даже не притронулся.

— Съешь помидорку! — сказала Чикако, положив черринку в рот сыну.

Тот начал было жевать, но сразу же выплюнул разжеванную мякоть себе на слюнйвчик. Чикако выключила телевизор и промокнула слюнявчик салфеткой. Кента испугался, что мать сейчас рассердится, и в его глазах выступили слезы.

— Пора идти в детский сад, так что выпей хотя бы немного молока! — сказала Чикако.

При словах «детский сад» Кента в страхе отпрянул.

Их квартира размещалась в жилом комплексе в Момочи. Садик, куда ходил Кента, располагался напротив Центрального парка в Нисидзине. Если не было пробок на дорогах, доехать туда хватало нескольких минут, но в понедельник дороги обычно забиты машинами и, чтобы не опоздать, приходилось вставать довольно рано. Чикако надела сыну кепку с названием детского сада, чуть ослабила лямки ранца и сунула в карман носовой платок. Они подошли к входной двери, и тут Кента, упав на пол, вытянул руки вдоль тела. «Ну, опять двадцать пять!» — подумала Чикако. Она надеялась, что с сыном станет легче обращаться, когда он начнет ходить в садик, но жестоко ошиблась в своих ожиданиях. Сын по непонятной ей причине упорно не желал ходить в детский сад.

Она дотронулась до него, чтобы поднять, но Кента с поразительной для малыша силой отбросил ее руку. Затем сорвал с головы кепку и снова вытянулся на полу.

— Что такое? — спросила Чикако.

— Не пойду! — отрывисто произнес Кента, срывая со спины ранец.

— А как же Кими, Йоси и остальные? Они же ждут тебя! — сказала Чикако, прижимая к себе сына.

Кента забился в ее объятиях, а потом заревел. Встретившая их в коридоре соседка бросила вслед:

— О, мы, кажется, сегодня в прекрасном настроении!

Чикако холодно поздоровалась и зашла в лифт. За прошедшую неделю соседи не то что рассорились с нею, но вели себя отстраненно.

Наверное, ей все-таки следовало отклонить просьбу мэра. Все соседи знали, что она согласилась работать в Экспедиционном корпусе Корё. После ужасного инцидента в парке Охори и известий о том, что корейский флот приближается к японским берегам, все больше и больше людей донимали ее вопросами. Многих интересовала казнь, что состоялась в субботу. Чикако в тот момент находилась в здании отеля и сама лично ничего не видела, но ее все равно спрашивали, действительно ли у казненных головы разлетелись на куски. Будут ли так же поступать с японскими гражданами? Сколько казней намечается на ближайшее будущее? — вопросы сыпались как из дырявого мешка. Один сосед попросил ее посодействовать, так как он хотел открыть закусочную около будущих казарм Корпуса в Одо. Другой очень беспокоился о том, что в свое время написал что-то негативное относительно Северной Кореи в Интернете, и теперь опасался, что его арестуют. Некоторые люди просили ее узнать, какое нужно образование, чтобы поступить на работу в ЭКК. Кто-то желал сделать пожертвования в фонд Корпуса… Казалось, никому и в голову не приходила мысль о том, что Силы самообороны Японии могут нанести удар по корейскому флоту, и тогда положение корейцев в Фукуоке сделается довольно сомнительным.

Зайдя в лифт, Кента опустил голову, продолжая всхлипывать. Чикако заметила, что его личико все еще испачкано красным соком. Она послюнявила свой носовой платок и дочиста оттерла мордашку. Да, едва ли это можно было назвать завтраком — Кента ничего так и не съел. Помидоры были из Сидзуоки, с органической фермы. Рисако съела половину из них, а Кента только один надкусил. Вафли были из частной пекарни, одна упаковка стоила восемьсот иен. Свежевыжатый апельсиновый сок обошелся в две тысячи иен за литр. Чикако была членом клуба здоровой пищи и пользовалась скидками, но из-за кризиса цены выросли вдвое по сравнению с прошлым годом.

Сама она съела на завтрак остатки вчерашней жареной рыбы и чашку риса, выпила стакан зеленого чаю. Всю «правильную» пищу она отдавала детям. Здоровые накормленные дети являлись определенным показателем, и это придавало ей уверенность в себе, что хорошо сказывалось на взаимоотношениях с потенциальными работодателями. Здоровая и вкусная пища — знак того, что она по-настоящему любит сына и дочь. Какой-то эксперт сказал, что естественный вкус продуктов не только способствует физическому здоровью детей, но и поддерживает их душевное равновесие. Чикако была полностью согласна с этой мыслью. Когда у нее родилась Рисако, она зарегистрировалась в интернет-магазине здоровой пищи, и на квартиру раз в три дня ей стали доставлять продукты; впрочем, цены за них никак не соответствовали ее зарплате муниципального чиновника.

Когда ее начальник объявил, что Чикако направляется на работу в ЭКК, ей была сделана надбавка к жалованью — пять тысяч иен в день. Это, конечно, было кстати, но Чикако согласилась не из-за денег. Ей было лестно, что именно ее посчитали способной выполнять такую сложную и опасную работу. К тому же начальник заметил, что смысл ее новой службы заключается не только в том, чтобы прилежно исполнять поручения командования Экспедиционного корпуса.

— Во-первых, — сказал шеф, — в лагере находится несколько помоек, да и сточных вод от пятисот человек немало. Это само по себе стоит, чтобы направить вас туда. Но еще больше эта проблема усугубится, когда подойдут основные силы. Я не хочу, чтобы они реквизировали землю и недвижимость, где им заблагорассудится. Их всех желательно держать в одном месте, в Одо. Вот ваша основная задача, Оноэ-сан! Я хотел бы, чтобы вы использовали свою способность убеждать!

Когда такое говорит сам мэр, поневоле проникаешься некоторой гордостью. В прошлом году Чикако исполнилось тридцать восемь. Буквально на днях одну ее коллегу, того же возраста, повысили до генерального управляющего. Как на это ни посмотреть, но та женщина была куда менее способна, чем она, Чикако. Ясное дело, развод сильно подкосил ее служебные перспективы.

С того времени прошло уже три года. Бывший муж все еще находился в больнице и ничего не перечислял ей на содержание детей. Их брак, по сути, был устроен родителями, и его, и ее. Муж, окончив Университет Кюсю, получил работу в фукуокском филиале крупной типографии. Он был надежным и серьезным человеком, но слабовольным. Четыре года назад его университетский товарищ создал в Китае фирму по продаже косметики и пригласил на должность менеджера по продажам. Мужу не хотелось бросать типографию, но он не смог устоять перед предложением старого знакомого. К сожалению, компания обанкротилась еще до начала Олимпийских игр в Пекине. Чтобы создать успешный бизнес в Китае, нужно иметь значительные средства и хорошие связи, а также определенные ноу-хау. Однако его приятель оказался новичком в этом деле и не учел, что спрос снизился, к тому же в Китае разгорелся кредитный кризис. Многие фирмы разорились, оставив своих учредителей без гроша в кармане. Как деловой партнер, муж Чикако должен был взять на себя часть обязательств фирмы. Так их семья потеряла квартиру в кондоминиуме, за которую уже был выплачен первый взнос. Муж не смог простить себе этого и впал в депрессию. Вскоре его душевное здоровье пошатнулось, и его поместили в клинику. Чикако была уже не в состоянии выносить бесконечное ворчание и жалобы на судьбу и решила оформить развод. Муж то и дело повторял, что не должен был бросать место в полиграфической компании, что он бесконечно верил в своего приятеля и т. д.

— Если бы я не послушал его, — ныл он, — мы бы праздновали день рождения Рисако в нашей собственной квартире! Ну почему ты не остановила меня?

Он просто не мог понять, что, выбирая одно, неизбежно теряешь что-то другое. Сначала Чикако терпеливо выслушивала его излияния, но через несколько недель непрерывного стенания не выдержала. Когда она пришла к мужу, чтобы тот подписал документы на расторжение брака, свекровь ядовито заметила, что хорошая супруга не бросает мужа только из-за того, что он потерял работу.

— Наверное, ты просто не заслуживаешь доверия, а, Чикако? — сказала она. — Ты не так уж хороша собой и из простой семьи… Но мы думали, что на тебя можно положиться, и поэтому выбрали тебя.

Сколько Чикако себя помнила, ей всегда говорили, что она очень верный и надежный человек. В школе она была лучшей ученицей в классе, председателем школьного совета, а в год выпуска оказалась единственной девушкой, принятой в Университет Кюсю на экономический факультет. На вступительном экзамене в мэрию она заняла второе место. Новые сотрудники получали идентификационный номер, который использовался для начисления заработной платы и прочих операций. Номер Чикако был 95002. Первые две цифры означали год поступления на службу, первый нуль — ее должность (служащий), а последние две цифры означали место, которое работник занял на вступительном конкурсе. Чикако никогда не была слишком высокого мнения о своих способностях, но эти две цифры — 02 — сильно подняли ее самооценку. И когда ее коллегу продвинули по службе в обход Чикако, она действительно почувствовала обиду. Так что настоящей причиной, по которой она согласилась на предложение мэра поработать с ЭКК, была ее собственная гордость.

Чикако получала определенные выплаты из кассы взаимопомощи, ей улыбнулась удача, и она выиграла в лотерею государственную квартиру, а кроме того, она удачно защитила свои средства от инфляции, которая последовала после замораживания банковских счетов. Госслужащие сильно пострадали от кризиса — Чикако слышала, что некоторые женщины подрабатывали официантками или даже проститутками, чтобы выплатить взятые на обучение детей кредиты. Многие сводили счеты с жизнью или впадали в серьезную депрессию. А ей удалось поднять и обеспечить двух детей. Подумав, она изменила их фамилии на Оноэ. Дети были здоровы и не проявляли никаких признаков недовольства, поэтому, когда после празднования Нового года Кента вдруг отказался ходить в детский садик, Чикако забеспокоилась. Сначала она решила, что виной тому его взаимоотношения со старшей сестрой. С осени прошлого года Рисако начала тиранить братика, ругая его, а иногда даже колотя за разные мелочи, вроде мятой одежды, разбросанные игрушки или долгое сидение перед телевизором. Эта новая черта ее характера вызвала сильную озабоченность Чикако.

Она обратилась к воспитателю из детского сада, куда ходил Кента. Тот сказал, что действительно, малыш стал более замкнутым, хотя тревожные симптомы проявлялись с самого начала. Играя с другими детьми, Кента ни с того ни с сего начинал плакать. Чикако решила ничего не рассказывать о поведении своей дочери по отношению к мальчику. Она посоветовалась со своими родителями, но те сказали, что это временное явление, которое скоро пройдет. Кроме того, она рассказала о происходящем своему бывшему начальнику Мизуки Нобуюки, который служил в Управлении портов и гаваней, — единственному из коллег, к которому она могла пойти за советом.

— Дети довольно трудны, — сказал тот, начиная, по обыкновению, издалека.

Мизуки был хорошим специалистом. Он отвечал за деловые операции между правительством Японии и частными фирмами в Восточной Азии, делал также многое для привлечения компаний, занимавшихся высокими технологиями, к индустриальному развитию рекультивированных земель в Момочи.

— Дети обычно испытывают стресс из-за разных вещей, — продолжал он. — Ну, например, если их родители развелись или в семье появляется еще один ребенок. Некоторые дети могут ясно выразить свои мысли, другие — нет. Может быть, вам следует подумать именно об этом?

Конечно, и Рисако, и Кента переживали из-за развода, и Рисако стала ревновать, когда увидела, что ее мать столь нежно относится к младшему брату. Так, может, нежелание Кента ходить в детский сад было его способом выразить свои чувства? Чикако вспомнила, что нечто подобное происходило и с ней. Когда ей исполнилось четыре года, у нее появилась сестренка. Новорожденная отвлекла на себя все внимание родителей, и Чикако почувствовала, что она отошла на второй план. Она помнила до сих пор, как в ней волной поднималась ревность, едва только речь заходила о сестре. Даже в старшем возрасте она продолжала испытывать те же чувства, и только в тридцать лет ей стало понятно, что виной всему — полученная в детстве душевная рана. Дети изо всех сил стараются приспособиться к обстоятельствам, но рано или поздно эмоции дают о себе знать.

— Кента, давай пропробуем делать наши дела вместе. Я пойду на работу, а ты — в детский садик, — ласково прошептала она сыну.

— Нет! — захныкал Кента. — Я не хочу в садик, я хочу к бабушке!

Кента сидел в детском кресле на заднем сиденье машины и размазывал по физиономии шоколад. Чикако купила плитку в мини-маркете рядом с автостоянкой, и сын немного отвлекся. Кента знал, что в садике сладости запрещены, и старался съесть шоколад как можно быстрее. Он даже не ел его, а просто заталкивал в рот, и Чикако было противно смотреть на это.

Рядом остановилась машина, и водитель с интересом уставился на Чикако. На лобовом стекле ее «мазды» была наклейка с надписью «Пропускать везде», выданная ЭКК. Надпись была выполнена на хангыле. Поначалу в ее машину бросали камни, но после инцидента в парке Охори это прекратилось. По ее мнению, после той бойни не меньше половины населения Фукуоки окончательно утратили доверие к правительству.

— Вкусная шоколадка? — спросил она сына, но тот лишь механически кивнул.

Чикако протянула руку — Кента дернул губами, словно говоря: «Щекотно!» У кого нет детей, не знают, насколько приятно прикасаться к щечкам малыша, подумала Чикако. Вообще, она не была такой уж любительницей детей, но, когда у нее родилась дочь и им пришлось провести несколько дней в родильном отделении больницы, Чикако была поражена удивительной мягкостью кожи дочки и вдруг ощутила привязанность к ней. Тотчас же она поняла, что всю жизнь будет заботиться о своей малышке.

Глядя на детскую улыбку, Чикако поражалась — ведь ребенка никто не учит улыбаться. Конечно, жизнь — великое таинство, но, в конце концов, все не так уж и сложно. Ей казалось, что все заключается в детской улыбке, в том теплом, едва уловимом приятном чувстве, что возникает при ее виде. Кроме того, она была уверена, что возможность прикоснуться к мягкой детской коже и стала для нее главным мотиватором. Как она ни уставала на работе, одного лишь прикосновения к их щечкам было достаточно, чтобы моментально обрести душевный покой. Именно благодаря детям она впервые ощутила гармонию в своей душе.

Воспитатель детского сада сказал ей, что в группе, куда ходит Кента, дети прекрасно ладят между собой. Ну это она выяснит на ближайших выходных.

— Кента? — позвала Чикако.

— Мм? — вяло отозвался сын.

— Слушай, а может быть, нам сходить на пляж в выходной?

— На какой пляж? — поднял голову Кента.

Мизуки говорил, что бывает трудно понять, о чем думают дети и чего они хотят, и посоветовал ей просто как-нибудь развлечь сына.

— А куда бы ты хотел сходить? — спросила она.

— А вот где мы видели, как большие мальчишки летали по небу, как птицы! — выпалил Кента.

Прошлым летом Чикако отвезла детей на пляж в Дзигохаму, где они смотрели, как ребята летали на парапланах. Этот пляж, расположенный неподалеку от отеля «Морской ястреб», теперь находился под контролем сил Экспедиционного корпуса Корё; и доступ туда был строго запрещен.

— Отлично! — воскликнула Чикако. — Значит, поедем в Дзигохаму!

Кента немедленно просиял и захлопал, довольный, в ладоши. Поскольку этим вечером в Фукуоку должны были подойти основные силы вторжения и лагерь ЭКК планировалось перевести в Одо, запрет на посещение пляжа, скорее всего, будет снят.

Детский сад находился рядом с баптистской церковью при Университете Сейнана Гакуина. Район был довольно ухоженный, красиво застроенный и изобилующий озелененными улицами. Чикако смотрела на сына через окно. Кента сидел на одном из поставленных полукругом стульев, опустив голову и болтая ногами. Когда Чикако подвезла Кента до дверей садика, к нему подошел воспитатель, и мальчик пошел с ним, ни разу не оглянувшись на мать. Чикако перевела дух, но все-таки ей было немного грустно. Ей очень хотелось, чтобы сыну было весело. До полудня он останется здесь, а потом его на автобусе отвезут в другой садик, рядом с домом.

— Доброе утро, Оноэ-сан!

Чикако обернулась и увидела женщин, которые вели своих детишек к дверям сада, где их уже ждал воспитатель. Все приехали на довольно дорогих машинах. У жены молодого бизнесмена, который занимался поставками продуктов питания, была, например, новенькая «тойота», жена директора банка приехала на бордовом «ниссане-скайлайн», супруга главы фукуокского филиала «Сони» выходила из своего темно-синего BMW. Еще подъехал зеленый «сааб», принадлежавший жене владельца ресторана в Тендзине, а следом — бежевый «мерседес» женщины, которая была замужем за торговцем недвижимостью. Она знала, что их мужья неплохо заработали в результате сложившейся ситуации.

— Это ж вам не шутки какие, — говорила жена директора банка. — Мой муж должен обеспечить открытие счетов для ста двадцати тысяч человек. Он буквально живет на работе. А на прошлых выходных ему пришлось даже остаться в гостинице.

У банкирши были коротко остриженные волосы; в челке — красные пряди. Она носила куртку, обтягивающие кожаные лосины и сапоги. Все пять женщин окружили Чикако и заговорили разом. Она украдкой взглянула на часы — четверть восьмого, можно было поболтать минут пятнадцать. Ее рабочий день начинался в девять, но сотрудники ЭКК имели обыкновение приходить на службу на полчаса раньше, и служащим мэрии было рекомендовано также следовать этому правилу.

— Ну, когда мужа нет дома, вы же не знаете, чем он действительно занимается! — рассмеялась жена поставщика продуктов, закуривая сигарету и пуская дым сквозь зубы.

Волосы у нее были завиты и окрашены под шатенку. Черные колготки, замшевые сапоги без каблука, темно-коричневое трикотажное платье и оранжевая шаль. Супруга владельца ресторана была в джинсах и кроссовках, зато носила свитер «Прада» с меховой выпушкой по воротнику, а в ушах у нее были длинные серьги с бриллиантами. Сколько они стоили, Чикако могла только догадываться. На плечах жены риелтора красовалось белое кожаное пальто от «Макс Мара». В этой компании одна лишь Чикако выглядела скромным воробушком: неокрашенные волосы и купленный по скидке серый костюм, который соответствовал уплаченным за него деньгам. Ей не очень нравилось общаться с этими женщинами, но, впрочем, она не испытывала к ним неприязни. По крайней мере, Чикако воспринимали как успешную женщину, имевшую престижную работу. Все эти женщины довольно поздно вышли замуж и родили детей после тридцати, но при этом они буквально обожали своих малышей, жили ими. В одной книге, посвященной воспитанию детей, Чикако прочитала, что большинство мам переживают в жизни этап, когда ими руководит животный инстинкт, и они готовы чуть ли не пробовать на вкус какашки своих детей. Прочитанное точно относилось к этим женщинам.

Хотя Чикако и не была им ровней, но все-таки они все ощущали что-то вроде близости. К тому же женщины были достаточно воспитаны и не лезли в душу, в отличие от соседей, которых хлебом не корми, дай посплетничать.

— Вам, наверное, сейчас нелегко, Оноэ-сан, — обратилась к ней супруга риелтора.

Чикако кивнула. Это так. В настоящее время она вела переговоры насчет выделения места для пятисот кораблей в порту. В условиях блокады порт Хаката мог принять все суда, но городские власти соглашались выделить только два пирса — Окихама и Хигасихама. Уже была достигнута договоренность, что для обеспечения швартовки в порт будет направлено десять кораблей с корейскими офицерами.

Женщины внимательно выслушали эту новость — Чикако видела, что они явно впечатлены.

— Но что же теперь будет? — спросила ее жена директора филиала «Сони», вертя на пальце ключ зажигания.

Впрочем, этим вопросом теперь задавалась вся Фукуока, но никто не мог дать определенного ответа.

— О, я тут недавно скачала у «Студио Гибли» новое аниме, — переменила тему банкирша. — Если хотите, могу дать посмотреть.

Все оживились и бросили жребий, кому смотреть первой. Чикако поражалась твердости духа этих женщин. Они не знали, что случится завтра, зато прекрасно понимали, что должны делать сейчас. Им все равно нужно было кормить, купать, одевать своих детей и каждый день отвозить их в садик. А дома смотреть вместе с ними аниме.

Чикако рассказала, что командование Экспедиционного корпуса обещало не отнимать землю и не арестовывать активы гражданских лиц, однако не было никаких гарантий, что корейцы выполнят это обещание. Чтобы завладеть собственностью, им было достаточно объявить человека преступником. Никто не знал, как корейцы собираются управлять захваченным городом. Единственно, что стало понятно для Чикако с начала ее работы в штабе ЭКК, так это то, что каждый из корейцев был уникальным специалистом в той или иной области. Ей приходилось часто контактировать с офицером отдела материально-технического снабжения по имени Ким Хван Мок. Девушка была прекрасно образована, проста в общении и чрезвычайно трудолюбива. Она так много работала, что, казалось, вообще не нуждалась в сне. Правда, Чикако очень боялась огромного майора Кима Хак Су, обладавшего поистине леденящим душу взглядом. Она была просто в шоке от того, как грубо он обращался со своими подчиненными. Страх был настолько силен, что она избегала даже взглядом с ним встречаться.

Разобравшись с очередностью просмотра диска, женщины обеспокоенно поинтересовались у Чикако, не собираются ли корейцы взорвать хранилище сжиженного газа в случае военного конфликта. Но Чикако и сама не знала, так как обратиться к кому-нибудь из корейцев с подобным вопросом она смертельно боялась. Впрочем, проработав в командном центре несколько дней, она сомневалась, что люди Корё сделают что-то подобное, — уж больно благоразумными и практичными они выглядели. Ким Хван Мок провела огромную работу с местными торговцами, и, когда ей удалось заполучить партию инсектицидов и антисептика, она радовалась, как ребенок. Спецсредства потребовались в связи с тем, что в помещениях командного пункта внезапно появились целые орды насекомых… Конечно, угроза взрыва газохранилища была хороша в качестве средства шантажа, но в действительности это означало бы конец и для самих корейцев.

Напоследок Чикако рассказала своим приятельницам историю про переработку бумаги. Об этом она узнала от Ли Кви Ху, офицера разведки.

— А вы знаете, как в руки Экспедиционного корпуса попала личная информация о гражданах Фукуоки? — спросила Чикако.

— Нет! — хором закричали женщины.

— Всем известно, что местные власти передали идентификационные коды корейцам, чтобы спасти заложников. Но тут ведь что: последние десять лет Фукуока экспортировала большое количество макулатуры. К нам приходит множество контейнеров со всякой всячиной, так не отправлять же их обратно пустыми? Тем более что в Юго-Восточной Азии не хватает бумаги, вот и решено было отправлять туда использованные документы. Но дело-то в том, что у нас в мэрии постоянно твердят об экономии, и нам приходится делать заметки и черновые расчеты на обратной стороне распечаток. А кто будет думать, что там могут оказаться и чьи-нибудь личные данные? Есть, конечно, шредеры, но кто будет заморачиваться, чтобы совать в них каждую бумажку?

Заинтересованные женщины окружили Чикако плотным кольцом.

— И вот мне рассказали, — продолжала Чикако, — что часть экспортируемой макулатуры шла в Северную Корею. А там целая куча людей только и занимались тем, что просматривали каждый клочок, собирая любую информацию. А ведь туда отправляли не только наши документы, но и бумаги из банков и частных компаний. Вся эта информация стала достоянием северокорейцев, и они использовали ее при захвате Фукуоки. Кроме того, мне рассказали, что при создании сети «Джуки-Нет» к работе привлекались частные фирмы, которые передавали часть работы по договорам субподряда индийцам и китайцам, а те в свою очередь передавали информацию в КНДР.

— Но это неописуемо! — воскликнула жена директора филиала «Сони». — Кто бы мог подумать, что они сделают такую глупость?

Она еще раз уточнила, после кого наступит ее очередь смотреть аниме, бросила приятельницам: «Пока!» — и направилась к машине.

Жена владельца ресторана припарковала свой «сааб» рядом с «маздой» Чикако и составила ей компанию.

— Я тут вот что узнала, — сказала она, понизив голос. — У меня есть знакомая, молодая девушка. Она замужем за сыном булочника — у него как раз магазин рядом с нашим рестораном. Так вот. Ее мужу уже тридцать, но он до сих пор катается на мотоцикле в байкерском клубе «Клан скорости». И она рассказала мне, что ее муж и его друзья помогли на днях каким-то парням проникнуть в отель «Морской ястреб». Дескать, эти парни собираются взорвать отель и уничтожить Экспедиционный корпус. Но мы тогда были выпивши, поэтому ручаться за правдивость ее слов не могу.

Она провела пальцем по надписи на хангыле, что была на стекле «мазды».

— Но, как мне кажется, в отеле все в порядке? — спросила она. — Да вроде да, — ответила Чикако. — Ничего такого не было.

Чикако проехала мимо Центрального парка и свернула направо. Она попробовала поймать какую-нибудь музыку, но радио передавало только новости про северокорейский флот. На канале «Эн-эйч-кей‑1» один известный эксперт по военным вопросам говорил, что корабли и самолеты Сил самообороны на самом деле способны уничтожить устаревшие лоханки корейцев одним ракетным ударом. В район Цусимы были направлены все четыре эсминца класса «Конго». Даже один из них мог потопить почти все из четырехсот восьмидесяти семи корейских кораблей. Входивший в состав морских Сил самообороны крейсер был создан для защиты авианосцев от нападения вражеских самолетов, хотя никто не мог определенно сказать, зачем Японии, не имевшей авианосцев, нужен столь высокотехнологичный корабль стоимостью сто двадцать миллиардов иен. Кроме мощной поисковой системы крейсер обладал чрезвычайной боеспособностью. Его ракеты могли уничтожить более ста целей в радиусе четырехсот километров. У сухопутных соединений также было множество противокорабельных ракет, а пять лет назад ввели в строй систему радиообмена с самолетами береговой авиации.

«Это означает, — вещал эксперт, — что высокотехнологичное оборудование Сил самообороны, созданное для современной войны, просто сотрет протекающие лоханки северных корейцев, которые не только не способны принять бой, но, того и гляди, затонут и без посторонней помощи. Северокорейский флот практически беззащитен. Даже скорость они определяют на глазок, что означает отсутствие у них современных систем навигации и радиообмена. Но все же они приближаются к нашим берегам. А мы сидим сложа руки и просто наблюдаем. Если это не ирония судьбы, то я даже не знаю, как это еще назвать!

Мы не можем их атаковать, — продолжал эксперт, — потому что Экспедиционный корпус удерживает заложников и угрожает взорвать хранилища сжиженного газа на всей территории Японии. Если правительство все же примет решение оказать противодействие флоту, то террористические атаки — дело буквально нескольких минут. Говоря откровенно, слабость корейского флота для нас мало что означает. Даже если поставить минные заслоны, то корейцы наверняка легко пожертвуют десятком своих кораблей, чтобы остальные имели возможность прорваться».

Слушая речь эксперта, Чикако понимала всю бесхарактерность японского правительства. Поведение властей напомнило ей поведение ее бывшего мужа — он боялся оставить свою должность в полиграфической фирме, но не мог и отказать своему институтскому товарищу. Правительство не желало прихода северокорейского флота, но и опасалось уничтожения газохранилищ. Выбрать одно означало пожертвовать другим. Эту дилемму не понимали многие люди, и ее муж был тому прекрасным примером. Вероятно, на него негативно повлияла его мать. Эта женщина была горда, а когда испытывала разочарование, на ее лице появились горестные морщины. «Делай, как я тебе говорю, и у тебя все получится. А иначе останешься ни с чем» — несомненно, это было ее обычное внушение сыну, которому она таким образом объясняла, что сам он ничего не способен добиться.

Тут Чикако вспомнила эпизод с Мизуки. Примерно через полгода после развода с мужем он пригласил ее выпить и внезапно сделал ей своеобразное предложение. Прожевывая кусочек куриного желудка, он спокойно сказал:

— Ну а что, я‑то чем тебе плох?

Чикако очень уважала Мизуки, и его предложение весьма ей польстило, но он был женат и имел почти взрослых детей.

— Вы говорите несерьезно, — ответила она. — Тем более что я совсем не красавица и со мной не так интересно.

Мизуки кивнул и, смеясь, заметил, что у него было много красивых женщин, но еще больше страшненьких.

Чикако нравилось, когда Мизуки улыбается, но, поколебавшись, она все же решила отвергнуть его предложение. Она просто не представляла их отношения. Через некоторое время она честно объяснила Мизуки свое решение. Он принял это спокойно, и их дружба продолжилась. Однако, глядя на себя в зеркало, Чикако стала замечать, что вокруг глаз множится сеточка морщинок, а кожа на руках и ногах становится дряблой. Иногда она задумывалась, как изменилась бы ее жизнь, прими она предложение Мизуки, но все-таки не сожалела о своем отказе.

Проехав здания городского банка Фукуоки и корпорации «Фудзицу», Чикако наконец добралась до громады отеля. Устремленный вверх клинок центральной башни всегда казался ей не очень-то надежным. Взглянув на сияющие бликами стены, Чикако вдруг вспомнила слова приятельницы, рассказавшей ей о попытке проникновения в отель. Сама она ничего не видела, так как уже уехала домой, но на следующее утро узнала из новостей, что на территорию ЭКК въехали байкеры из «Клана скорости» и обогнули отель по периметру. Командующий ЭКК призвал к бдительности и усилению контроля на пропускных пунктах лагеря. Чикако понимала, что история о проникновении посторонних в отель пришла к ней через вторые руки, и сколько в ней правды и вымысла — совершенно не ясно, тем более что, со слов приятельницы, все это рассказывалось под хмельком.

Чикако решила посоветоваться с Мизуки, когда выдастся минутка.

Она миновала мост Йокатопия, остановилась на КПП «А» и поздоровалась по-корейски с часовым.

Машину она поставила на первом этаже. Такого понятия, как «второй этаж», здесь не было, поскольку пространство было «съедено» высокими потолками банкетных залов. Первый этаж делился на нижний, средний и верхний уровни. Выйдя из машины, она прислушалась, не доносятся ли снизу крики. На нижнем уровне располагалась тюрьма для так называемых «преступников». Чикако никогда ее не посещала, а в штабе корейцев об этом было строжайше запрещено говорить. Однако Чикако часто видела людей, которых проводили через гостиничный холл. Некоторые были ей знакомы — например, врач, который заведовал больницей для престарелых и о котором ходили всякие слухи. Шептались, что составить список «преступников» корейцам помог служащий налогового управления при мэрии. Во внерабочее время Чикако и ее коллеги, конечно же, говорили о тюрьме. Отсутствие информации только возбуждало их любопытство. Приходилось довольствоваться обрывочной информацией, почерпнутой у корейских солдат: «Я слышал, что они используют тиски, чтобы раздавливать людям пальцы!», «Говорят, что уже через день пребывания там люди становятся похожими на призраки!», «Это настоящий ад!».

В тюрьму поместили уже более ста человек, правда, большинству все-таки трудно было сочувствовать. Помимо мужчин, там содержались и две женщины. Одна из них, пятидесяти лет от роду, была легендарной бандершей, которая поставляла в район Накасу девушек со всей Азии. Вторая же, сорока лет, занималась контрабандой афродизиаков и средств для похудения из Китая. Чикако слышала, что офицер, ответственный за принятие решений об арестах, внимательно изучал дела «попавших под колпак» и, как правило, выбирал тех, на кого больше всего жаловались простые люди. Но, как бы то ни было, поговаривали, что тюрьму должны были скоро переместить в район Одо.

Чикако миновала несколько дверей, прежде чем дошла до холла с эскалаторами. Нос щекотал запах инсектицидов. Неужели они все еще распыляют средство от насекомых? В субботу в помещениях отеля появилось невероятное количество насекомых, и штаб пришлось перенести вниз. Все сошлись во мнении, что насекомые, скорее всего, развелись в тропической растительности, украшавшей отель. Когда Чикако пришла на работу, на окнах второго этажа были опущены пожарные шторы, и часовой велел ей идти на первый этаж. Было ясно, что что-то готовится. С верхнего этажа перенесли вещи: телевизоры, компьютеры, телефонные аппараты, кипы бумаг, канцелярские принадлежности, спальные принадлежности, комплекты военной формы и прочее. Из лагеря был вызван инженер, чтобы перекрыть все проходы наверх. Солдаты в панике стряхивали насекомых с одежды; некоторые скребли головы и копались в своем нижнем белье.

В женском туалете Чикако застала Ли Кви Ху, Ли Ги Ён и Ким Сон И, которые переодевались в новую форму.

— Что случилось? — спросила она.

— Мухи! Куча каких-то мошек!

Пол в банкетном зале и в туалете был усеян мертвыми насекомыми, которых Чикако никогда не видела. Работа почти полностью прекратилась, документы валялись в беспорядке.

Командующий Корпусом Хан Сон Чин, Пак Мён и Чо Су Ём сидели в холле, но, как только там появилась Чикако, они замолчали. Пак ответил на ее приветствие и сразу же спросил, как идут дела со швартовкой судов в порту. Чикако сказала, что вопрос будет улажен к трем часам дня. С Паком она говорила по-японски, но, понимая по-корейски, в разговоре офицеров различила слово «карантин».

Чикако нравилось ходить по красной ковровой дорожке, что вела из холла в банкетный зал, где было ее рабочее место. В помещениях чувствовался стойкий запах кимчи, смешанный с сигаретным дымом. Все офицеры Корё были страшными курильщиками. Чикако обратила внимание на то, что люди из команды Ли Кви Ху разместились в углу, усердно колотя по клавиатурам, составляя базу данных для прибывающих основных сил вторжения.

В другом углу работал телевизор. На экране показывали боевые корабли Сил самообороны и самолеты F-15 «Игл» на авиабазе Касуга. Впрочем, на это никто не обращал внимания, так как все присутствующие были уверены, что японцы не посмеют оказать сопротивление. По своим размерам помещение напоминало Чикако спортзал в ее школе. У входа висели фотографии Лайзы Миннелли и Уитни Хьюстон, словно обе выступали здесь. В зале стояло около двадцати столов, разделенных на три ряда. За ними сидели два десятка офицеров, занимавшихся вопросами пропаганды, стратегии, разведки, логистики и снабжения, строительства, медицинской помощи… Помимо этих специалистов, здесь же сидели люди из Специальной полиции, юристы, финансисты и транспортники. В зал постоянно входили рядовые солдаты, а также представители японских фирм.

Совещание в холле, судя по всему, закончилось — в зал вошли Пак и Чо. За недолгое время Чо Су Ём успел превратиться в местную телезвезду. Старший офицер о чем-то спросил его, и тот ответил, что собирается в офис телекомпании «Эн-эйч-кей Фукуока» готовиться к вечерней трансляции, во время которой будет говориться о прибытии северокорейского флота. Чо действительно выглядел весьма эффектно, и это объясняло его популярность среди женщин, но Чикако испытывала некоторый холодок рядом с ним. Дело было не в самом Чо — все без исключения корейцы вызывали у нее отторжение. Сначала Чикако не могла понять, в чем дело, но вскоре поняла, что виной всему присущая им грубость, которая была следствием нищеты и невежества. Корейцы выглядели на редкость неотесанными. Даже их женщины не брили подмышек и не боролись с растительностью на лице, а мужчины считали совершено нормальным, если от них разило потом. Особенно гадостно от них пахло, когда они брызгались дешевым одеколоном. Чикако была родом из небольшого провинциального городка на границе префектуры Кумамото и выросла среди подобных грубых людей. Только переехав в Фукуоку и поступив в колледж, она приобрела некоторые понятия о правилах хорошего тона — особенно в том, что касалось еды, косметики и моды. Чо и Пак хоть как-то старались следить за собой — остальные же были просто невыносимы. Кроме того, корейцы в своих взаимоотношениях проявляли послушание, которое граничило с рабским сознанием. Подчинение младших по рангу старшим было у них в крови, и при этом все они испытывали сильную неприязнь к чужим. С другой стороны, покорность можно было рассматривать как желание выполнить поставленную задачу, а недоверие и неприязнь к чужим — как искреннюю приверженность своим собственным идеалам. Все зависело от того, с какой стороны посмотреть.

Рабочие столы для сотрудников мэрии располагались рядом с отделом ЭКК по логистике и снабжению. Чикако пришла довольно рано — ее коллег-японцев еще не было. Когда она впервые появилась в командном центре Экспедиционного корпуса вместе с семью служащими из мэрии, у нее буквально тряслись поджилки. Кто-то из ее коллег, оцепеневший от страха, пробормотал: «Ну все, мне точно конец!» Однако корейцы приняли их довольно радушно — каждый из служащих получил по букетику цветов, и эти букетики вручал лично командующий Экспедиционным корпусом. Конечно, это была всего лишь видимость, протокольный момент в корейском стиле, но Чикако была тронута до глубины души. В мэрии им просто приказали выстроиться в ряд и разъяснили, что все откомандированные должны трудиться, не покладая рук. А после такого теплого приема в ЭКК все восемь сотрудников сразу же почувствовали неподдельный энтузиазм и желание сделаться полезными для новых работодателей.

Чикако села за свой стол, вытащила из сумки ноутбук и открыла рабочий файл. В этот момент к ней подошла Ким Хван Мок и с улыбкой поздоровалась. Ким была небольшого роста, миловидна, гораздо моложе Чикако и неизменно вежлива. Вместо привычной военной формы на ней были костюм из серой с желтыми полосками материи и белая блузка. Гражданский костюм ей очень шел. Судя по всему, она должна была идти на переговоры с кем-то из местных поставщиков — только в этом случае служащим ЭКК разрешалось надевать штатскую одежду.

— Мне нужно будет уйти после обеда, — сказала она Чикако. — Вы не возражаете, если я отложу составление списка закупок консервов?

Чикако поинтересовалась, не собирается ли Ким в «Хоукс Таун», но та ответила, что идет в медицинский центр Кюсю, чтобы оплатить счет за лечение раненого капрала, из-за инцидента с которым накануне были расстреляны двое корейских солдат. Это, правда, мало соотносилось с закупками продовольствия, но Ким также являлась ответственной за расчеты в японской валюте.

— Ничего страшного, — сказала Чикако. — Я перезвоню поставщикам и попрошу перенести переговоры.

— Благодарю вас! — поклонилась ей Ким и вернулась на свое рабочее место.

Чикако посмотрела на часы — без двадцати одиннадцать. Все утро ушло на переговоры с мэрией и поставщиками. Мэр Фукуоки всеми силами оттягивал решение вопроса о прибытии северокорейского флота, и финансовая сторона дела оставалась нерешенной. Первый же звонок был от подрядной организации, которая обязалась обеспечить прокладку водопровода, канализации и электросетей, теперь они интересовались, когда будут оплачены закупленные материалы. Речь шла о ремонте жилого комплекса и школы в Одо, и работы должен был финансировать Экспедиционный корпус. Чикако полагала, что сама проконтролирует этот вопрос, но оказалось, что в деле задействовано двадцать шесть субподрядчиков, а работы должны были проводиться на трехстах объектах, и на каждый нужно было оформить по двадцать различных документов — оценку стоимости, договор подряда, заказ и так далее. Кроме того, для согласования сделок с командованием ЭКК документы требовалось перевести на корейский язык. У Чикако уже рябило в глазах от всех этих файлов, содержавших договоры на закупку медикаментов, одежды, продуктов питания, соглашений на водоотведение и утилизацию мусора. Дожидаясь, пока поисковая система выведет информацию из базы данных мэрии о договорах на прокладку труб, Чикако подобрала документы, необходимые для обеспечения работы карантинной инспекции в порту Хаката, и пробежала глазами проект договора на перевозку ста двадцати тысяч человек в Одо. Разумеется, ее коллеги тоже не сидели сложа руки, но Мизуки посоветовал ей лично проверять документацию касательно финансовых вопросов.

Стоило мэру куда-то отлучиться, как связь с городскими властями прекращалась. Более того, отношения между сотрудниками мэрии, оставшимися на своих местах, и прикомандированными к ЭКК становились все более напряженными. Чикако жаловалась на это Мизуки, но тот велел плюнуть и растереть — что Чикако и пыталась делать. Конечно, все служащие мэрии боялись людей из Корпуса и, как она думала, испытывали что-то вроде ревности к прикомандированным. Но главная проблема — для всех — заключалась в нехватке времени. Осуществление реновационных проектов, как правило, занимает три-четыре года, от предварительного обследования до завершения строительства. Обследование может занять не меньше года. После этого составляется план работ со сметой расходов, которая вносится в бюджет на следующий год, и этот план еще будет не раз корректироваться.

Но сейчас традиционная схема была нарушена. Размер бюджета не был определен точно, да и времени на его обсуждение, по сути, не оставалось. Подобные работы всегда проводились по строгой схеме, и никому доселе даже в голову не могло прийти, что простой служащий, вроде Чикако, может, минуя непосредственное руководство, обсуждать вопросы напрямую с мэром. Первым поручением для Чикако в ЭКК было заключение контракта с «Фукуока Тобакко» на поставку для Корпуса партии сигарет «Севен Старз», и Чикако уговорила мэра уладить этот вопрос с финансовым департаментом, который вынужден был одобрить сделку.

Через зал прошел переодетый в гражданское Чо Су Ём, который, несомненно, направлялся в студию «Эн-эйч-кей». Следом за ним появился необыкновенно высокий майор Ким Хак Су. При его появлении все корейцы немедленно выполнили воинское приветствие. Майор подошел к столу командующего, и они оба стали что-то горячо обсуждать. С появлением майора в зале сразу все приуныли, словно почувствовав хрупкость жизни. Чикако вдруг вспомнила рассказ жены владельца ресторана, и ей захотелось скорее поговорить об этом с Мизуки. Она достала мобильник; ее губы сами сложились в улыбку. Чикако старалась не звонить Мизуки без особой надобности, не желая злоупотреблять его расположением, но ей казалось, что повод есть.

Она загляделась на полотно, изображавшее эпизод из истории монгольского нашествия на Японские острова, и неожиданно для себя услышала:

— Здравствуйте!

Говорила женщина. Полагая услышать голос Мизуки, Чикако едва не выронила трубку.

— Здравствуйте. Это Оноэ из строительного отдела, — сказала она, чувствуя, как дрожит ее собственный голос.

— Простите, но Мизуки сейчас болен. У него грипп. Однако, если у вас срочный вопрос, я передам ему трубку.

Как поняла Чикако, с ней разговаривала жена Мизуки.

— Нет, спасибо, это не срочно, — произнесла она и нажала клавишу отбоя.

Ее сердце забилось так сильно, что даже заболело. Коллеги недоуменно уставились на нее. Должно быть, она побледнела. Впервые в жизни она услышала голос жены Мизуки. Она знала, что он женат, но до сих пор это мало ее беспокоило. Она не спала с Мизуки, они не пели вместе в караоке-баре и даже не целовались. Причем она сама запретила себе какие-либо вольности по отношению к этому мужчине. Так почему же сейчас она так разволновалась, услышав голос его жены? Неужели она любила его?

Чикако почувствовала некоторую обиду на Мизуки за то, что в такое время ему приспичило болеть, и еще больше — что он позволил жене отвечать по своему мобильному телефону. Это чувство повлекло за собой множество мрачных мыслей. Зачем ее откомандировали на работу в ЭКК? Все прикомандированные были рядовыми специалистами не старше тридцати лет. Среди них не было ни одного из руководства. Значит, их выбрали не потому, что они проявили какие-то особые способности, а просто оттого, что руководители обычно создавали больше проблем, чем способны были решить. Это показалось Чикако унизительным, и у нее на глазах выступили слезы.

— Оноэ-сан, что с вами? — спросил один из чиновников.

Чтобы не расплакаться, она сбивчиво рассказала услышанную от жены ресторатора историю о проникновении в отель.

— Надеюсь, это не новый парк Охори? — произнес сотрудник, намекая на возможность заброса в отель Штурмовой группы.

Эта мысль обожгла ей душу. Дело показалось куда более серьезным, чем она думала сначала. Если с ней что-нибудь случится, Кента и Рисако останутся сиротами.

Чикако обвела взглядом помещение. Несколько мгновений пыталась собраться с духом, а затем направилась в сторону Кима Хак Су.

Кореец как раз закончил разговаривать с командующим и теперь стоял, опираясь на стол, и курил сигарету. Чикако остановилась в метре от него и вежливо поздоровалась по-корейски. Ким выдохнул дым и слегка кивнул ей в ответ без всякого выражения на лице. Чикако вдруг поняла, что говорит с этим человеком впервые за все время. Она старалась держаться от него подальше, так как вокруг него ощущалась какая-то жестокая аура, и это пугало. На близком расстоянии ее страх только усилился. От угла правого глаза до виска Кима тянулся глубокий и узкий шрам. «Как он мог получить такое ранение?» — подумала Чикако.

Она запнулась, как по-корейски будет «банда мотоциклистов», но Ким сказал, что она может говорить по-японски. Его голос звучал как будто из самого нутра.

— На прошедших выходных… один из байкеров… рассказал у себя дома, что он помог какой-то подозрительной группе… проникнуть в отель… — сказала Чикако, четко выговаривая каждое слово.

— Как имя этого байкера? — спросил Ким.

— Я не знаю.

Если бы Чикако знала имя, этого человека непременно арестовали бы.

— Я лишь случайно услышала разговор об этом, — сказала Чикако.

— Где? В каком месте? — требовательно произнес Ким.

— Рядом с моим домом, в супермаркете, — солгала она.

Командующий внимательно прислушивался к их разговору, словно прикидывая, какие следует принять меры. Он что-то сказал Киму по-корейски, и тот, вытянувшись, крикнул:

— Есть!

Хан Сон Чин говорил слишком быстро, и Чикако не поняла ни слова, кроме двух: «арест» и «нападение».

— Благодарю вас за информацию, — сказал ей Ким. — Мы примем соответствующие меры, — добавил он, отходя.

Ким взял телефонную трубку и рявкнул в нее:

— Немедленно направить второй взвод в отель!

Вероятно, его о чем-то спросили, так как через секунду Ким заорал еще громче:

— Да нет, в полном вооружении, идиот! Приказываю полностью осмотреть отель, начиная с верхнего этажа!

Чикако вернулась к своему столу. Ей вдруг показалось, что она поступила, как ябеда в школе. Если проникшие в отель люди действительно из японского спецназа, то она только что сдала врагу своих героев-соотечественников. Именно так… Вероятно, правительство на этот раз решило держать операцию в тайне, чтобы информация о ней не стала достоянием корейцев, как это случилось в парке Охори. Но государство должно защищать своих граждан, а не поступать так, как оно поступило с Фукуокой. Их просто бросили. Разве такое государство заслуживает лучшего отношения? Возможно, они решили взорвать здание отеля, чтобы спасти остальных? Но тогда получится так же, как в парке Охори, — множество мирных граждан окажутся принесенными в жертву, и ее детям тоже грозит остаться совсем одним.

Еще неделю назад Чикако была среди большинства, как все. Внезапный поворот судьбы — и вот она уже причислена к меньшинству. И такое может случиться с кем угодно и когда угодно. Государство знать не знает о гражданке тридцати восьми лет от роду, с двумя детьми.

Чикако стала вычитывать очередной документ, лежавший на столе, но в голове билась единственная мысль: «Тревога!».

Она вспомнила о мягких щечках своего сына и попыталась представить, как прикасается к ним, но ей каким-то образом мешал глубокий и узкий шрам Кима Хак Су.

11. Чудные мгновения

11 апреля 2011 года

Хино снова включил резак. От вибрации немели руки. Нужно было сконцентрироваться, чтобы поддерживать нужное давление. Последние десять часов он методично очищал колонны от фурнитуры, но ощущение было такое, что прошло уже более суток. По краям его защитных очков градом катил пот; кожаные перчатки промокли изнутри и требовали замены. Когда он пытался хоть немного отдохнуть, за резак брались то Синохара, то Татено, то Андо, но они не умели работать с такой техникой, и Хино приходилось вскакивать и помогать им, чтобы парни не сломали инструмент. Из-за потери времени операция находилась под угрозой. Следом за Хино шла команда Такегучи, они устанавливали заряды. На стальную поверхность колонны наклеивалась пластинка из пенопласта, на нее крепился заряд, туда вставлялся электрический взрыватель, и его подсоединяли к детонатору.

Каждая колонна была высотой два с половиной метра. Каждую из них нужно было разрезать под углом в двух местах, чтобы высвободить участок в пятьдесят сантиметров между разрезами. Для того чтобы установить заряд, требовалось удалить с каждой колонны по десять сантиметров покрытия, этим занимался Синохара, орудуя ломом и долотом. Хино рисовал линии разрезов, а затем делал и сами разрезы, выставив режущую кромку на длину пять миллиметров. Сперва линии разрезов рисовал Такегучи, но через некоторое время Хино, определив правильную высоту и угол, делал все сам. На лицевой стороне колонны линия шла параллельно полу, по сторонам — с наклоном сорок пять градусов. В нижней части колонны линия разреза шла вверх, а наверху, соответственно, — вниз. Чтобы сделать разрезы, нужно было либо скрючиться, сидя на полу, либо свешиваться со стремянки. Вращавшееся со скоростью шестьдесят оборотов в секунду лезвие выбрасывало облака пыли, которая оседала на потной коже.

Ребята только что закончили работать с колонной в комнате номер 8033. Хино разрезал семьдесят одну колонну, и у него оставалось еще восемь. Номера на восьмом этаже имели большие окна, и приходилось постоянно следить за тем, чтобы их не увидели снаружи. Десять колонн, которые нужно было разрезать, находились с правой стороны здания, выходившей на стадион. Отсюда были видны трое часовых Корё, они стояли через тридцать метров друг от друга. Татено слегка раздвинул занавески и наблюдал за ними в бинокль.

Операция началась на пятом этаже, где заряды установили на все сорок колонн. Там не было номеров — только несколько ресторанов и чайная комната для посетителей фитнес-клуба. Колонны не были затянуты тканью, и для того чтобы снять с них покрытие, было достаточно лезвия три миллиметра. Здесь работа оказалась относительно несложной. Окон было меньше, и стоявшие у стадиона часовые не особенно беспокоили ребят.

А вот перед Такегучи и его командой — Ямадой, Мори и пятерыми сатанистами — задача стояла сложнее.

Каждый из восьми прикрепленных к колонне зарядов надо было подключить к детонатору. Такегучи прокладывал проводку так, что в случае, если какой-нибудь из зарядов не сработает, остальные все равно взорвутся. Из контейнера с гексогеном выводились два красных провода — один со знаком плюс, другой минусовой.

— Это детонационные провода, — объяснил Такегучи своим помощникам. — Два провода, что идут от детонатора, называются «шины», а те, что соединяют их с детонационными проводами, — «вспомогательные шины». Основные шины — желтого цвета, а вспомогательные — синего или голубого.

Такегучи сказал, что они будут использовать и последовательные, и параллельные схемы.

— Подключенную к положительному концу детонатора шину, соединенную со вспомогательной шиной, мы назовем «положительной шиной». Смотрите, что у нас получается. Положительный детонационный провод от заряда номер один мы соединим с положительной шиной. Затем подключаем минусовой провод от заряда номер триста двадцать к минусовой шине. Берем оттуда отрицательный провод детонатора от заряда номер один и подключаем к минусовой шине и так далее. Таким образом, у нас соединяются заряд номер два и триста девятнадцатый, номер три и триста восемнадцатый.

Он продемонстрировал, как нужно соединять провода, ответил на вопросы и подчеркнул важность правильного употребления терминологии.

— Дело в том, что эту терминологию создали не ученые и всякие там исследователи, а профессиональные взрывники. Когда говорят «вспомогательная шина», перед глазами сразу встает синий провод, который соединяет детонационный провод и шину.

Схему для пятого этажа он так и назвал — «схема пять», для шестого, соответственно, «схема шесть», то есть ничего в этом сложного не было. Все схемы были одинаковыми для всех этажей, однако нужно было правильно рассчитать сопротивление, поскольку на разных этажах было разное количество взрывчатки.

— Вот это бетонный резистор, — сказал он, ставя на стол небольшой белый ящичек.

Такегучи пояснил, что рабочий компонент находится внутри керамического корпуса, вмурованного в бетон. Он уже подсчитал, сколько таких приборов установить на каждом этаже.

Детонатор поставили на стол в итальянском ресторане на пятом этаже. В качестве охраны там остались вооруженные автоматом «узи», пистолетом FN и гранатами Окубо и Канесиро.

На крышке детонатора было три отверстия небольшого диаметра. Под отверстиями было фломастером написано «Заряд», «Огонь» и «Стоп». Над ними располагались контрольные лампочки; зеленая лампочка означала, что детонатор готов к работе. Из-под верхней пластины выходил черный кабель, подключенный другим концом к зарядному устройству для сотового телефона. Отправленная на телефон пустая эсэмэска включала его, электрический ток шел на детонатор, и происходил взрыв.

Хино не разбирался в таких вещах, и он было восхитился мастерством Такегучи, но тот сказал, что в детонаторе нет ничего сложного.

— Берешь сухую батарею, — объяснил он, — подключаешь ее к трансформатору, даешь высокое напряжение, в конденсаторе накапливается заряд и идет через кабель. Я сам знаю не больше, чем мне нужно для изготовления бомб.

В коридоре рядом с номером 8033 Ямада, Мори и сатанисты Сато и Орихара подсоединяли красные провода к вспомогательным шинам. При помощи машинки для зачистки проводов и плоскогубцев они снимали изоляцию — с синих проводов по два сантиметра, с красных — по четыре. Проверив положительные и отрицательные значения, ребята вручную скручивали оголенные провода на десять витков, плоскогубцами обжимали соединение и заматывали его изолентой. Такегучи несколько раз напомнил им порядок действий, чтобы избежать ошибок, и велел убеждаться в крепости скрутки.

Удивительно, но в этом деле лучше всех проявил себя Сато. Плоскогубцы, кусачки и прочий инструмент буквально порхали у него в руках. Он быстрее всех справлялся с задачей и ни разу не ошибся. Такегучи поинтересовался, не доводилось ли ему работать во взрывотехнической компании, но тот сказал, что ему еще шестнадцать лет и он не успел толком поработать.

— Кроме того, — добавил Сато, — я вообще ничего не знаю о взрывчатке.

Орихара сказал, что у Сато всегда, даже в детстве, были не кривые руки. Когда их секта оказалась разоблачена, они показали журналистам алтарь дьявола — там были указаны все знаки сатаны, а сам он был изображен в различных причудливых обличьях, и все это сделал Сато.

Еще не установленные заряды были сложены в коридоре. Из принесенных шестисот сорока оставалось установить чуть меньше семидесяти. До полудня оставался час. «Еще вагон времени», — думал Хино.

Так как отель своими очертаниями напоминал идущий в сторону залива Хаката океанский лайнер, его переднюю часть Хино называл «нос», а заднюю (где находился въезд для автобусов) — «кормой». «На бак» означало, что нужно идти на «нос», а «на ют» — что нужно, наоборот, двигаться в обратном направлении. Главный вход в отель располагался по правому «борту», и всего в ста метрах от правого «борта» высилась громада «Фукуока Доум». Вдоль стен обоих «носовых» коридоров жались одноместные номера. Феликс и Мацуяма должны были вскрыть двери по правому «борту», используя для этого электронное устройство, которое они вставляли в слот. Приблизительно в каждой третьей комнате находилась несущая колонна. На восьмом этаже нужно было разрезать всего десять колонн с той стороны, куда планировалось обрушить здание. На пятом этаже были обработаны все сорок колонн, на шестом — десять в служебном коридоре и еще десять вокруг центральной лифтовой шахты, то есть двадцать; на седьмом-восемь, так же как и на восьмом.

На седьмом этаже размещались люксовые номера, отделанные в японском стиле, а в «носовой» части были устроены бассейны, женский и мужской. В бассейнах лежали огромные валуны, чтобы придать помещениям вид горячих источников. Несущая колонна находилась в перегородке между мужским и женским отделениями. В женской половине повсюду валялись полотенца, халаты, лифчики и трусы: купальщицы бежали отсюда в страшной спешке. Но ребята были полностью сосредоточены на своей работе, никто не носился по залу, размахивая лифчиками и обнюхивая трусы.

Хино думал только о том, как обнажить поверхность колонны. За ним шел вооруженный ломом Синохара, который теперь больше напоминал заправского строителя, чем любителя пауков и лягушек. Фукуда был занят тем, что устанавливал на аварийных лестницах между третьим и четвертым этажами самодельные противопехотные мины из «печенек». Пятеро сатанистов вырезали пластинки из пенопласта для крепления зарядов и устанавливали электрические детонаторы, соблюдая крайнюю осторожность, чтобы не запутаться в становившейся все более сложной системе проводов. У Такегучи сильно воспалились и налились кровью глаза, и он был вынужден передать контроль за проводкой Сато.

Когда они заканчивали свою работу на шестом этаже, наступил рассвет, однако никто из них этого не заметил. Ребята продолжали работать при свете фонариков, не замечая бледного утреннего сияния, пока Сибата не отвлекся от разрезания пенопласта и не сказал:

— Эй, смотрите, уже солнце!

Те, кто в данный момент не работал, ели плитки «Кэлори Мэйт» и изучали прихваченное с собой оружие. В наличии у них были автомат, две штурмовые винтовки, два пистолета, «скорпион», дробовик и гранаты. Такеи не успел толком объяснить, как обращаться со всем этим добром. Поэтому, пользуясь передышкой, ребята старались понять, как правильно держать пистолет и стрелять из него, по какому принципу работает затвор автоматической винтовки, и как лучше метать гранаты.

Первую свою колонну Хино разрезал в помещении итальянского ресторана и с того момента не смыкал глаз. Когда он примкнул к группе Исихары, то спал иногда по целым дням. Но к такому безмятежному времяпрепровождению он пришел не сразу. Незадолго до того, как он прибыл в Фукуоку, он жил в исправительном учреждении, и там ему было плохо, потому что он не мог вынести специфического запаха, который исходил от стен. И не только это. Хино никак не принимал зеркала. Он их боялся и ненавидел. Иногда, глядя на себя в зеркало, он вдруг понимал, что не может распознать отразившегося в нем человека. Даже если он находился в помещении один, то все равно задавался вопросом: действительно ли это его лицо? А если нет, то тогда чье же? Обычно дело заканчивалось истерикой. Примерно через неделю после своего приезда в Фукуоку, он оказался в «гостинке» и, увидев зеркало, заслонился рукой. Исихара рассмеялся.

— Эй, Владимир Хиночинко, ты чего это? — крикнул он Хино.

Кроме него и Исихары, в комнате больше никого не было, и Хино что-то пробормотал о своем страхе перед зеркалами.

— Так-так-так, — сказал Исихара.

Он встал перед зеркалом, указал на него и спросил, что Хино там видит. Тот увидел отражение Исихары, которое закрывало собой отражение часов.

— Вас вижу, — сказал Хино.

Тогда Исихара велел ему встать рядом и посмотреть еще раз. Хино не хотел этого делать, но что-то в голосе Исихары заставило его подойти.

— Позырь-ка. Видишь этих двоих обоссавшихся от страха? — спросил Исихара голосом ведущего детской телепрограммы. — Хиночинко, скажи-ка мне, какая из этих харь больше всего близка тебе? Нет, я имею в виду не ту, что похожа на тебя. Посмотри-ка на это благородное лицо латиноамериканского революционера, ставшего гениальным поэтом. А потом посмотри на жалкую физиономию, напоминающую придорожную статую бодхисаттвы. Какое из них более близко тебе?

Хино не мог не рассмеяться. Однако он не совсем понимал, что именно хочет сказать ему Исихара. Зеркало было совершенно нормальным. Исихара не стал говорить ему, что с ним, Хино, что-то не так, что он совершенно торкнулся и боится собственного отражения. Он просто предложил ему попробовать взглянуть на проблему по-другому.

— Ну, вот это, — ответил Хино, указывая на свое отражение.

С тех пор страх перед зеркалами у него исчез. Всякий раз, когда он начинал сомневаться в увиденном, то сразу вспоминал старческое лицо Орихары, похожую на полинезийского идола физиономию Миядзаки, бесформенную рожу Сибаты или прыщавое рыло Тоёхары. И тогда он понимал, что его собственное отражение больше похоже на него, чем любое из этих лиц. С этого момента он стал спать по двенадцать часов в день, словно восполняя бессонницу, приобретенную в исправительном доме.

Разминая онемевшие руки, он подумал, что, быть может, эта приятная спячка была для него способом подготовиться к сегодняшнему дню. Он вышел из номера 8033 и пошел к двери с табличкой 8036 — к следующей колонне. Остальные шли за ним в кильватере. Феликс и Мацуяма уже открыли замок и теперь возились с номером 8048.

На кремовом фоне устилавшей коридор ковровой дорожки отчетливо виднелись синие прожилки проводов. Всего было три провода, но минусовая шина свернулась и перекрутилась. Чтобы избежать риска нарушения полярности, Такегучи укрепил ее белой изолентой. Из номера 8033 в коридор выходило шестнадцать красных проводов от детонатора. Они напоминали капилляры, тянувшиеся к синим жилам вспомогательных шин.

Оставалось еще семь колонн, и одна из них в номере 8036. Когда Хино вошел в номер, минутная стрелка часов переместилась на десять минут двенадцатого. На работу с колонной уходило по пять-шесть минут. С такой скоростью они вполне могли уложиться в заданное время. Сделав все, что от них требовалось, они собирались спуститься тем же путем, выйти через кафе «Лэггнэгг», перебежать дорогу и на берегу моря укрыться за волнорезом. Такегучи объяснил, что поскольку волнорез находится со стороны порта, то они вполне могут спастись, прыгнув в воду и уцепившись за бетонные сваи. Единственная проблема состояла в том, что на дороге их могли заметить часовые с КПП «Е». Корейцы, конечно же, откроют огонь, хотя вряд ли они попадут в них с дистанции пятьсот метров, а оказавшись на пляже, они вообще будут недосягаемы. Как только они доберутся до волнореза, Такегучи активирует взрыватель, и все будет кончено.

Колонна располагалась в левом углу номера. Татено занял свой пост у окна, чтобы наблюдать за корейскими часовыми у стадиона; Андо установил стремянку и включил резак; рядом встал Синохара со своим ломом; все ждали, пока Хино нарисует фломастером линии будущих разрезов. Работали молча. «Так вот что такое — делиться своими целями с другими и работать вместе», — думал Хино, орудуя своим резаком. На всех, кто прибился к Исихаре, в свое время поставили клеймо социально опасных элементов, безумцев — только за то, что они отказывались следовать приказам взрослых. Каждый из них собирался совершить или уже совершил тяжкое преступление. Общество требовало, чтобы они изменились, но они не понимали, чего от них хотят.

Учителя, сотрудники исправительного дома и прочие взрослые, которые так или иначе появлялись в жизни Хино, как мантру повторяли, что нет ничего дороже человеческой жизни. Но ежедневно на Ближнем Востоке гибли люди, а в Судане, Эфиопии и других африканских странах от голода умирали дети. Но взрослые никогда не упоминали об этих потерянных жизнях — вероятно, они имели в виду ценность жизни других людей, тех, кто входил в их окружение. И как поступать, если тебя учат правильно жить такие вот умники? Некоторые смирялись и подчинялись, но, правда, не потому, что в итоге соглашались со своими наставниками. Просто они понимали, что непокорность приводит к наказанию, а послушание — к поощрению. А все дети, естественно, хотят избежать наказания. Способ спасения заключался в том, чтобы найти свой путь и отважиться пойти по нему, что и делали в настоящий момент Хино и остальные. Иначе, повинуясь готовым истинам и следуя указаниям безнравственных взрослых, очень быстро можно обнаружить, что твоя жизнь лишена всякого смысла и вкуса. И тогда выбор невелик: либо ты, потеряв надежду, скатишься в грязь, либо займешься криминалом, либо найдешь в Интернете таких же несчастных и вы сговоритесь совершить массовое самоубийство, либо ты станешь рабом протухших штампованных мыслей до конца своих дней.

Номер 8036 был больше остальных. На внутренней стороне двери висел план этажа. По нему было видно, что до 8035‑го все номера были одноместными, дальше же, в сторону «кормы», шли люксовые «двойки». Цены тут, видно, были атомные. Даже покрытие на колонне было сделано из прочного материала, который поддавался с трудом. Хино пришлось работать еще осторожнее — волокна материала покрытия попадали в резак. Однако, как и при сварке, осторожность здесь заключалась не в том, чтобы медлить, а в том, чтобы быстро и решительно разрезать материал одним движением. Пыль и мелкие осколки попадали в рот и нос, и Хино чувствовал, что у него першит в горле.

— Может, отдохнешь немного? — предложил ему Синохара, опуская свой лом.

— Не, все нормально, — отозвался Хино и посмотрел на товарищей.

Татено и Синохара рассмеялись:

— Да ты подтек малость!

Оказывается, у Хино из носа катилась здоровенная, вся в белой прилипшей пыли сопля.

Андо до этого ходил посмотреть, как продвигаются дела у других. Вернувшись в номер и увидев Хино, он бросил:

— А неплохо выглядишь! Дай пять!

Хино зашел в ванную, высморкался, умылся, сполоснул руки и закапал себе глаза. Затем он сел вместе с остальными на пол и присоединился к трапезе, состоявшей из чая улун, колы и «Покари свит».

— Твоя сопля, Хино, напомнила мне случай, что как-то произошел со мной, — заговорил Андо. — Дело в том, что мой отец был бухгалтером. Мне было лет двенадцать, и он однажды сказал, что хочет угостить меня устрицами. Мы поехали с ним во французский ресторан, единственный в городе. Отец не жил с нами, но раза три-четыре в год приглашал меня пообедать вместе. Он заказал вина и даже налил немного мне. Я не стал пить — не знаю, может быть, оттого, что мы с ним долго до этого не общались. А отец нервничал и все трескал это желтое пойло… кажется, это называется белое вино. Но дело в том, что отец не привык много пить, и на обратном пути в такси его стало тошнить. Он постеснялся блевать прямо в машине, поэтому попросил водилу остановиться и выскочил на улицу. Он так долго сидел на корточках, что, в конце концов, я заволновался и пошел проведать, как он там. Я ему говорю, типа, ты как, в порядке? А он мне, такой: да, все нормально! И поворачивается ко мне, а у него под носом большая серая капля. Мне становится плохо — что это, черт возьми, думаю? А это целая непрожеванная устрица напополам с соплями! С тех пор я на устриц даже смотреть не могу, а не то что есть их.

Андо столь прочувственно поведал эту историю, что ребята едва не задохнулись от с трудом сдерживаемого смеха. Наконец Хино поднялся с пола и сказал, что нужно продолжать работу. Татено взял свой бинокль и занял место у окна, но тотчас же издал сдавленный крик и присел на корточки, указывая биноклем куда-то вниз.

— Корейцы! — сказал он. — Идут через главный вход!

Его голос дрожал, лицо и пальцы побелели.

— Ну и что? — отозвался Синохара. — У них же здесь штаб.

Синохара направился было к окну, но Татено предостерегающе поднял правую руку и принялся считать солдат.

— Один, два, три, четыре… — начал он. — Пять, шесть, семь, восемь. Нет, тут что-то не так… Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Они бегут. С оружием. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…

При слове «двадцать» у остальных тоже кровь отлила от лиц, а Хино почувствовал, будто проглотил мяч для гольфа.

— Двадцать два… Ох, ёпть! Один та-ак посмотрел наверх! Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть… Всего двадцать шесть.

Татено повернулся к товарищам:

— Они все с оружием!

— Ну, не обязательно, что они по наши души, — предположил Хино. — В любом случае мы должны закончить работу.

Когда он взялся за свой резак, в комнату просунул голову Фукуда и сообщил, что лифты пришли в движение.

С того момента, как корейцы перенесли свой штаб, лифты стояли отключенные. Кроме Канесиро и Окубо все остальные высыпали в лифтовой холл и вперились взглядами в указатели этажей. У каждого было оружие: у Мори — М16, у Орихары — АК, у Миядзаки — «скорпион», у Кондо — «беретта», у Ямады — дробовик, а Андо прихватил гранатомет. Хино подумал, что они выглядят, словно толпа идиотов с клюшками для гольфа у первой лунки.

Наверх поднимались четыре экспресс-лифта. Татено насчитал двадцать шесть солдат — значит «корёйцы» загрузились по шесть-семь человек в кабину. Очевидно, они что-то заподозрили.

— И с чего это они возбудились? — за всех спросил Феликс и туг же за всех и ответил: — Впрочем, нечего гадать.

Такегучи позвонил Канесиро и Окубо и предупредил их о случившемся. Канесиро сказал, что сейчас подойдет, но Такегучи пресек его:

— Что бы там ни случилось, вам нельзя бросать детонатор. Если «корёйцы» объявятся на пятом этаже, просто отключите этот ящик так, как я вам показывал. Потом вырежьте еще две вспомогательные шины и тащите его сюда! Только смотрите, чтобы провода не перепутались!

Ямада не сводил глаз с указателей этажей.

— Что будем делать, если они остановятся на нашем? — спросил он дрогнувшим голосом.

Сато объяснил, что экспресс-лифты по-любому не останавливаются на восьмом этаже, они идут выше. Индикаторы помигали и показали тридцать пятый этаж.

— А разве нам не нужно закончить работу, вместо того чтобы пялиться здесь на лампочки? — вдруг сказал Мори.

— Нет, сначала надо выяснить, что они задумали, — возразил Синохара.

Фукуда заметил, что разумнее всего было бы переставить мины на аварийных лестницах — одна из них шла по правому «борту», другая примыкала к лифтовому холлу, а третья вела в главный вестибюль.

— Эй, Фукуда, — крикнул Мори, потрясая своей М16, когда парень двинулся сторону «кормы». — Может, возьмешь ее?

— Неа! Если я напорюсь на кого-нибудь из них, тут уж никакое оружие не поможет.

Андо то и дело переводил взгляд с указателя этажей на циферблат своих часов. На вопрос Сибаты, что он делает, Андо ответил, что замеряет время, которое требуется солдатам для проверки каждого этажа. Лифты вновь пришли в движение, чтобы спуститься на этаж.

— Три минуты, — подсчитал Андо.

Сибата прикинул в уме и сказал, что при таком раскладе «корёйцы» будут на восьмом этаже где-то через час и восемнадцать минут.

— Тогда давайте к работе!

Татено предложил, чтобы кто-нибудь остался наблюдать за лифтами, но Такегучи возразил:

— Фукуда будет заниматься минами, так что у нас и так уже некомплект.

— Я могу остаться, — сказал Андо. — Синохара лучше меня очищает колонны, а Татено будет наблюдать за часовыми. А я уж тут посмотрю.

Хино снова начал работать, замотав лицо полотенцем. Покрытие резалось с трудом — сильно мешали волокна, и лезвие проскальзывало. Синохара спросил Татено, что происходит у стадиона.

— Там сейчас только два часовых, — ответил тот, — и оба разговаривают по мобильникам.

Не отрывая бинокля от глаз, Татено вдруг пробурчал:

— А что, они уже насекомых не боятся?

— Хороший вопрос, — отозвался Синохара, продолжая отколупывать остатки покрытия с колонны.

Хино сказал, что этих солдат — двадцать шесть или сколько их там — скорее всего, бросили сюда, как расходный материал. В конце концов, вечером прибудут сто двадцать тысяч человек подкрепления, и эта группка уже мало что значила.

У Татено зажужжал телефон. Андо сообщил, что «корёйцы» уже на тридцать первом этаже. Синохара посмотрел на часы — «корёйцы» явно опережали график.

— Они прошли три этажа всего за семь минут и сорок секунд!

— Знают, заразы, свое дело, — глухо отозвался Хино сквозь пропотевшее полотенце. — Но и мы тоже справились быстрее.

Стоя на стремянке, Синохара просунул долото в разрез и ударил молотком. Отплевываясь от пыли и грязи, он вполголоса бормотал:

— Да им похер… Убийцы, что с них взять. Они просто грохнут любого, кто дернется или кто не похож на них.

Он слез с лестницы и принялся долбить внизу колонны. Хино переставил стремянку и сделал разрез наверху. Затем положил резак на кровать и принялся растирать затекшие руки. Те, кто здесь жил, покидали номера в страшной спешке. В одной комнате валялись окровавленные салфетки, в другой прилип к полу использованный презерватив. В номере, где они работали, у гидромассажной ванны стояло серебряное ведерко для льда, из которого торчала бутылка зеленого стекла. «Интересно, — думал Хино, влезая на стремянку, — кто этот номер занимал? Один человек? Хотя, нет. Скорее всего, тут жили мужчина и женщина, они сидели в ванне и смотрели на городские огни». Хино представил, как это выглядело, и тут же лезвие его резака соскользнуло с поверхности. Он выключил инструмент и снова примерился к колонне.

Что такое? Переутомление? Нет. Это все из-за «корёйцев», которые вот-вот доберутся до них.

Тем временем Синохара, продолжая выплевывать набившуюся в рот пыль, бубнил себе под нос:

— Гребаные «корёйцы»! Отморозки, мать их… Им лишь бы кого-нибудь грохнуть… Им плевать, кто умирает, друг, враг, — все им похер! Им что насекомые, что люди — насрать!

Хино еще никогда не слышал, чтобы сдержанный Синохара был таким разговорчивым. Что с ним случилось? И почему это серебряное ведерко, эта ванна, в которой сидят двое, никак не выходят у него из головы? До этого он вообще не думал о таких вещах.

Татено продолжал смотреть в свой бинокль, держа у уха телефон в ожидании докладов от Андо, и сообщал:

— Они смотрят вверх… Курят… Смеются…

«Мы просто дико боимся, оттого и ведем себя как дураки», — вдруг осенило Хино.

Татено сказал, что «корёйцы» уже на тридцатом этаже. Они определенно ускорились.

«А мы, — думал Хино, — парализованы страхом и поэтому работаем медленнее».

Он сказал Татено и Синохаре, что хочет переговорить с Такегучи, и вышел из комнаты. Оба бросились вслед за ним. Ребята прошли через центральный лифтовой холл. Андо спросил их, куда они так летят.

— Позже объясню, — бросил Хино. — Оставайся здесь и следи за лифтами!

Команда Такегучи столкнулась с проблемой. Миядзаки ошибся при подключении проводов, и теперь разъяренный Такегучи вместе с Сато проверяли остальные. Когда Хино сказал, что им надо поговорить, Такегучи с удивлением посмотрел на него и спросил, закончил ли тот свою работу. Хино покачал головой и сказал, что пришел сообщить одну мысль. Ямада, Мори, пятеро сатанистов, Феликс и Мацуяма отложили свои инструменты.

— Мы все перепуганы и боимся признать это, — начал Хино. — Вроде бы мы стараемся работать спокойно, но на самом деле я почти обоссался от страха и поэтому не могу сосредоточиться на своей работе. Из-за страха мы теряем время и ошибаемся. При таком раскладе «корёйцы» появятся здесь раньше, чем мы закончим.

Почти все кивнули с видимым облегчением. Как оказалось, они думали точно так же.

Такегучи посмотрел себе под ноги.

— То есть ты хочешь сказать, что пора валить отсюда? — спросил он.

— Погоди. Я хочу спросить вот о чем. Если мы сейчас смотаем удочки, сможем ли мы разрушить отель?

Такегучи качнул головой, и у остальных разом вырвался вздох разочарования. Мори и Ямада переглянулись и одновременно произнесли:

— Твою ж мать!

— У нас осталось еще восемь колонн. Если мы их не разрежем, то здание накренится, но не рухнет, — сказал Такегучи, обводя всех взглядом.

— Они уже на двадцать восьмом, — сообщил Татено.

Хино спросил, как обстоят дела с минами.

— Фукуда приготовил сюрпризы, — ответил Такегучи. — В контейнер кладутся пять «печенек» и шарики от подшипников. При взрыве шарики разрывают жертву на куски. Когда до цели три метра, радиус поражения будет равен четырем метрам, а на пяти — увеличится до шести метров. Если мину поставить перед лифтом, сразу удастся уничтожить всех, кто будет выходить из кабины. Но дело в том, что у нас только три мины, а лифтов — четыре. Фукуда-то сначала думал, что поставит их на трех пожарных лестницах… Еще одну мину уже не сделать — нет материалов. Да, и вот еще что-лифты не синхронизированы. Поэтому, когда первая группа окажется в зоне поражения, остальные, услышав взрыв, могут догадаться, в чем дело.

— Ну, тех, кто останется, мы перестреляем, — сказал Хино. — Нет, я серьезно! Мне совсем не хочется биться с ними, но мы просто обязаны закончить работу. Мы должны понимать, что сражаться придется насмерть.

При словах «закончить работу» все кивнули. До этого они никогда не работали в команде. Им никто никогда не помогал, да и они никому не предлагали помощи. Ребята боялись «корёйцев», но им хотелось увидеть результат своих усилий. Что все это было не зря.

— Я понял тебя, — сказал Такегучи. — Хорошо. Тогда давайте решим, что каждый из нас должен делать, когда «корёйцы» доберутся до нашего этажа.

Он велел Феликсу и Мацуяме идти на пятый этаж и позвать сюда Окубо и Канесиро. Потом кратко объяснил, как обращаться с детонатором, и ребята побежали вниз по лестнице.

— Единственное, что играет нам на руку, это то, что «корёйцы» не знают о нас наверняка, — произнес Хино. — Во всяком случае, не знают, где мы находимся.

— Ну да, — добавил Такегучи, глядя в потолок, — есть надежда, что, когда они дойдут сюда, их бдительность несколько притупится.

Внешне мины напоминали динамики. Даже сетки, закрывавшие боевую часть, были такими же, как на звуковых колонках. Они стояли на низеньких ножках, сзади выходили красные провода. В толщину каждый такой ящичек был не более десяти-пятнадцати сантиметров. Фукуда установил их перед дверями лифтов. Дверей было четыре, по две с обеих сторон. «Носовую» пару Фукуда обозначил буквами «А» и «В», а «кормовую» — «С» и «D». На лестницах мины были соединены проводами, но теперь Фукуда подвел к каждой индивидуальный детонатор. Это были простые устройства, состоявшие из пары сухих батарей, небольшого трансформатора и медной пластинки с переключателем.

Две мины были направлены на двери «С» и «D» на таком расстоянии, чтобы обеспечить максимальную зону поражения. Еще Фукуда поставил их немного по диагонали, чтобы оказавшиеся впереди «корёйцы» не послужили живым щитом для тех, кто будет позади. Третью мину установили подальше от дверей «А» и «В», так, чтобы радиус поражения покрывал сразу оба лифта. Андо сказал, что интервалы в движении лифтовых кабин составляют от шести до двенадцати секунд. Обсудив план засады, Канесиро и Фукуда остались у лифтов вместе с Андо, а остальные отправились устанавливать последние заряды. Группа Хино начала с комнаты 8027, располагавшейся в «носовой» части здания, и двигалась в сторону номера 8052. На тот момент работы велись в номере 8033, и, судя по всему, они не успевали закончить этаж до прибытия «корёйцев».

В случае, если в кабинах «С» и «D» погибнут не все солдаты, то уцелевшие наверняка ринутся на «корму» и убьют работавших там Хино и Такегучи. Чтобы оттеснить «корёйцев» в «носовую» часть, большую часть оружия надо было сосредоточить у задних лифтов.

Канесиро вытащил из номеров несколько холодильников и сложил их в коридорах, укрепив баррикады стульями и диванами. Всего он построил три баррикады — одну в правом коридоре у лифта «В», и по одной в «кормовых» коридорах со стороны лифтов «С» и «D». Вооруженный АК Орихара должен был держать оборону у лифта «В»; Миядзаки с автоматом — у лифта «С», а основная огневая мощь должна была быть сосредоточена у лифта «D». Эту позицию Канесиро укрепил второй баррикадой из холодильников и мебели. Кроме того, он сделал еще один оборонительный рубеж в четырех метрах позади.

Ямада и Канесиро должны были располагаться за передней баррикадой «D», вооружившись «узи» и дробовиком. Смысл этой позиции заключался в том, чтобы расстреливать выходящих из кабины «корёйцев» с близкого расстояния. Второй рубеж обороны занимали Мори с М16 и Андо с гранатометом. Баррикады были выстроены так, чтобы те, кто впереди, могли вести огонь с колена, а те, кто за ними, — стоя во весь рост. Последняя баррикада немного не доходила до стены. В случае взятия первого рубежа, уцелевшие смогли бы отступить и укрыться. Сибата получил пистолет FN, а Феликс, охранявший детонатор, — «беретту». Это было сделано в расчете на наихудший сценарий, если «корёйцам» удастся прорваться через установленные баррикады. Орихара и Миядзаки взяли себе по две ручных гранаты, а остальные девять штук положили на линии «D» — на первой баррикаде четыре и пять на той, что за ней.

Раньше они не озаботились тем, чтобы забить магазины патронами, и теперь в спешке занимались этим. В помощь призвали Феликса с Мацуямой. Парни принесли детонатор, который спрятали в комнате 8052.

Татено оставил свой бинокль и присоединился к остальным. Маленький автомат «узи» был сделан из вороненой стали и оказался довольно тяжелым. Магазин от него тоже весил немало. Татено доставал патроны из картонной коробки и один за другим посылал в магазин. Патроны, преодолевая сопротивление пружины и заходя за «губки» магазина, издавали приятный для слуха щелкающий звук. Такеи говорил им, что если патрон зайдет без щелчка, то автомат при стрельбе может заклинить. Магазин «узи» был двухрядным, что позволяло поместить в него больше патронов. Когда очередной патрон заходил, предыдущий сдвигался в сторону и уходил вниз. Пружина была довольно мощная. Едва вставив четырнадцать патронов, Татено сообщил, что у него вот-вот отвалится большой палец руки: магазин рассчитан на тридцать два патрона, и еще восемнадцать ему просто не осилить.

— Мне моя рука еще пригодится, — сказал он, и Канесиро с легкостью дослал все остальные патроны.

Хино было удивился такой ловкости, но вспомнил, что Канесиро много тренировался с Такеи. Кроме того, для сокращения времени на снаряжение магазина можно было загрузить не тридцать два, а, например, двадцать семь патронов.

Отправляясь на задание, Канесиро надел темно-синюю форму спецподразделения «Кобра», которую позаимствовал из коллекции Такеи. Она обеспечивала прекрасную подвижность, так как на рукавах и коленях имела вставки из эластичного материала. Кроме того, на ней было множество карманов для запасных магазинов, гранат и прочего, а также ремни для крепления ножей или снаряжения. Канесиро прикрутил к лодыжке боевой нож и надел пуленепробиваемый жилет. Когда Ямада увидел это чудо со специальными, обеспечивающими дополнительную прочность ребрами, он захотел такой же, но ему сказали, что «корёйцы» предпочитают целиться в голову.

С того самого момента, как они проникли в отель, Канесиро оставался неизменно спокойным, даже сейчас. Все считали своей главной целью разрушение отеля, но у Канесиро, казалось, была своя, отдельная задача. Подготовка к встрече с «корёйцами» под его руководством проходила без сучка и задоринки, и именно Канесиро взял на себя вопрос, как расставить ребят на баррикадах.

— А он реальный чувак, — уважительно сказал Феликс.

— Он прочитал кучу книжек о терроризме и войне, да и много фильмов просмотрел, — сказал Окубо.

Канесиро единственный из всех умел стрелять — остальные чисто теоретически. И он выглядел настолько спокойным, что у ребят невольно зарождалась надежда на удачный исход дела. Никто не паниковал. Поскольку дистанция небольшая, достаточно крепко держать оружие и жать на спусковой крючок — пули сами сделают свое дело, объяснил Канесиро. Это было сказано так, будто он читал инструкцию по пользованию фотоаппаратом. Возможно, Канесиро выглядел несколько резковатым, но на его лице не было ни тени беспокойства. Он напоминал школьника-бейсболиста из какой-нибудь северной страны, вышедшего на поле в первый теплый весенний денек.

Пока все строили баррикады, устанавливали мины и заряжали оружие, Такегучи и Сато снимали с пола ковролин, чтобы спрятать провода вспомогательных шин. Сато беспокоился, что при первом взрыве провода могут разорваться, однако Такегучи объяснил, что взрыв мин имеет направленное действие.

Солдаты Корё были уже на двадцать первом этаже. Им оставалось осмотреть тринадцать. Хино прикинул — тридцать минут, самое большее — тридцать пять. Но он уже приноровился разрезать материал покрытия колонн, сдувая воздухом от вращающегося лезвия пыль, что значительно ускоряло работу. Его команде удалось пройти комнаты 8036, 8039 и 8042 всего за пятнадцать минут. Но когда им сообщили, что «корёйцы» достигли семнадцатого этажа, напряжение значительно возросло. Схватив детонатор, «узи» и гранатомет, Канесиро, Фукуда и Андо заняли позиции на линии обороны «D». Оттуда хорошо просматривались указатели положения лифтов. За второй баррикадой Окубо и Сибата продолжали набивать оружейные магазины.

Свой резак Хино собирался выключить, когда «корёйцы» спустятся с десятого этажа на девятый. Выйдя из номера 8045, он увидел баррикады «В» и «D». «Корёйцам» требовалось не более трех минут, чтобы осмотреть очередной этаж. С такими темпами они должны были добраться до восьмого этажа минут за двадцать. Этого времени должно хватить, чтобы группы Хино и Такегучи успели перейти к номерам 8050 и 8052, за второй рубеж обороны, что было бы просто великолепно.

Хино часто снился один и тот же кошмар, будто бы он находился в каком-то ограниченном пространстве не в силах даже шевельнуться, а к нему медленно приближается убийца. Теперь этот сон стал явью.

— Пятнадцатый этаж, — сообщил Андо.

Сердце Хино билось почти в самой глотке. Но, как ни странно, работал он теперь куда быстрее. Не то что он стал меньше бояться, но, признавшись самому себе в собственном страхе, он чувствовал некоторое облегчение. Да, он мог намочить штаны, но при этом он отлично знал, что делать, когда на этаже окажутся «корёйцы». Даже будучи напуганным до смерти, человек, решившись на действие, способен заглянуть своему страху в глаза.

Подумав об этом, Хино вспомнил свою мать. И не просто вспомнил — сквозь пыль и пропотевшую тряпку на своем лице он увидел лицо женщины, которая убила его отца, едва не зарезала сына и покончила с собой. Он никогда не думал о ней и не испытывал каких-то особенных чувств, даже когда в приюте ему сказали, что у него нет матери, что она мертва. Но сейчас внутренним взором он видел, как они обедают в парке. Он тогда был совсем маленьким. Они купили бокс-ланчи в магазине: мама взяла себе тофу-чили, а он попросил стейк. Его мать решительно ничем не занималась и как результат постоянно мучилась от придуманных страхов. Она не осознавала, что страх гнездится в ее душе, а страх на нее могло нагнать что угодно: иголки, луна, торговый центр, высоко расположенные места, ее собственный пот… Ей казалось, что все это никак не поддается ее контролю. Бедняжка даже не подозревала, что существует масса способов справиться со своим страхом. Хино ничего не питал к матери — ни жалости, ни ненависти, ни обиды. Казалось, он раз и навсегда похоронил все свои чувства, но вот теперь, впервые в жизни, он стал испытывать что-то вроде сочувствия. Сейчас он понимал мать: ее жизнь была наполнена такими мучениями, что не было иного выхода, как убить самых близких людей и покончить с собой. Вместе с приходом понимания, Хино почувствовал, как из самого его нутра по телу распространяется тепло. Его захлестнула волна эмоций, и на стекла защитных очков брызнули слезы. На какое-то время он перестал видеть, где и что он режет. Он снял очки и протер их, не снимая перчаток. Синохара спросил, что случилось, но Хино ответил, что ему просто что-то попало в глаз, и снова взялся за резак. «Я отомщу за тебя, — бормотал он. — Смотри на меня из своего ада. Смотри, что делает твой сын!» Ему снова представилась мать, сидящая в парке, с тофу-чили в руке. «Просто смотри на меня. Смотри».

Они почти закончили работу в комнате 8050, когда Андо сообщил, что «корёйцы» уже на десятом этаже.

— Вот пидоры! — произнес Хино, выключая резак.

— Дерьмо! — отозвался Синохара. — А ведь мы почти закончили.

Действительно, им оставалось разрезать последнюю колонну, в комнате номер 8052.

— Я думаю, так оно и есть, — пробурчал Хино, вспомнив, что так выражался его напарник на стройке в Синагаве, когда учил обращаться со сварочным аппаратом и резаком. Он был много старше его и со странностями. Обычно после этой фразы напарник добавлял: «Если дела идут как по маслу, значит, тебя ждет безвременная смерть».

Стоя в дверях, Андо спросил, можно ли взять с собой Татено.

— Канесиро сказал, — добавил он, — что если он вам не нужен, то мог бы заняться патронами!

Татено потянул было свой бинокль с шеи, но Хино остановил его:

— Нет, Татено! Ты нужен здесь.

Татено хотел возразить, но Синохара коротко мотнул головой, приказывая ему молчать. В ту же секунду в дверь вломились Такегучи, Сато и Кондо. Они уже закончили устанавливать заряды в комнате 8048 и собирались приступить к работе в пятидесятом номере. Ребята настолько приноровились, что им хватило всего двух с половиной минут, чтобы установить пять зарядов в местах. Сато быстро присоединил нужные провода и снова просунул голову в дверь:

— Если услышите шухер в коридоре, продолжайте работать. Не беспокойтесь из-за шума, доделывайте спокойно.

Хино кивнул. Татено с болью в голосе спросил, почему он не может пойти и помочь другим. У него навернулись слезы:

— Они сейчас будут стрелять! А я‑то на что здесь?

Синохара знаком велел ему сидеть на месте.

— Но почему?

— Да потому, что здесь самое безопасное место, — ответил Хино, выколупывая набившийся в резак мусор. — Нет ничего плохого в том, что ты можешь отдохнуть, когда другие вкалывают, и нет ничего плохого в том, что ты спасаешь свою жопу, когда другие бьются насмерть. Слушай, Татено! Здесь нам медаль «За храбрость» не выдадут. Нам только и нужно закончить работу. Геройских смертей не будет. И ты не обязан подчиняться приказам Канесиро. Ты вообще никому ничем не обязан. Когда ты заряжал магазин автомата, ты жаловался, что у тебя отваливается палец. Ты полагаешь, что сможешь зарядить еще один, если кто-нибудь из «корёйцев» останется в живых и дело дойдет до стрельбы? Я не знаю, честно! Делай, как знаешь. Хочешь заряжать оружие — иди и заряжай. Не хочешь — не надо.

Татено уселся на пол у окна. Через мгновение кто-то произнес: «Вот и они!» Хино бросился к двери и лег рядом с Сато и Такегучи, глядя на дверь лифта «D». Раздался звоночек. Сато прошептал:

— Это лифт «В».

Послышался шум открывающихся дверей кабины, шаги и лязг металла. Лежащий на животе Такегучи повернулся к Хино и, зажав руками уши, произнес:

— Пидоры здесь!

Снова послышались шаги и внезапно смолкли. Вероятно, «корёйцы» вышли в коридор и увидели баррикаду из холодильников. Кто-то крикнул по-корейски, и тотчас же подошла вторая кабина.

— Это «С», — прошептал Сато.

И тут раздался оглушительный грохот. Взрывная волна отбросила ребят назад, превратив их внутренности в желе. Через долю секунды в коридор ворвались горячий ветер и дым. Хино не успел закрыть уши и некоторое время слышал только пронзительный звон. Он действительно обоссался, но это уже было неважно, так как от взрыва сработали пожарные спринклеры и всех окатило водой. Такегучи, прикрыв руками мобильный телефон, бросился в глубь комнаты и крикнул Мацуяме, чтобы тот уберег детонатор от намокания. В тот же момент Кондо произнес: «Что это?» Хино выглянул в коридор и увидел спину Миядзаки, у которого одно плечо висело под неестественным углом. Миядзаки вытянул руку и шагнул вперед по направлению к лифтовому холлу.

— Он должен оставаться на линии «С»! Да какого хера он делает?! — воскликнул Сато.

Такегучи предположил, что раненый Миядзаки потерял ориентацию в пространстве. И тут Хино почувствовал, что из его тела вышло нечто большее, чем просто моча, — из него вышла его душа, или дух, или как это еще называется. Он не чувствовал, как на него льется вода, впрочем, он вообще ничего не чувствовал. Нужно было продолжать работу. В его ушах все еще стоял звон, и он с трудом различал, что говорят другие. Хино нагнулся, поморщившись от боли, и поднял свой резак. Он попытался его включить, но чья-то рука остановила его. Яйцеподобное лицо свидетельствовало, что это Синохара, но Хино уже не был уверен, что знает, кто это такой.

— Нет, не надо пока, — услышал он. — Подожди, пока все лифты придут. Не будем палиться раньше времени.

Хино никак не мог понять, что говорит ему Синохара. С потолка все еще хлестала вода, и он не мог отчетливо видеть. Он сунулся обратно к дверям и увидел окровавленного Миядзаки. Все, что он мог сейчас понять, сводилось к двум словам: «взрыв» и «Корё». Взрыв. Корё. И эти слова были причиной того, что из головы и плеча Миядзаки, словно растаявшее мороженое, густо текла кровь.

— Что там с «корёйцами»? — раздался чей-то голос.

— Когда подошел второй лифт, они вернулись в холл, и тогда сработала мина, — ответил другой голос, в котором Хино узнал Такегучи.

У него все еще звенело в ушах, но ему удалось расслышать, как подошли два оставшихся лифта.

— Там же Миядзаки! — закричал Татено.

— Это «А» и «D»! — крикнул Сато, падая на пол и зажимая уши руками.

Хино последовал его примеру. Второй взрыв оторвал его от пола и со всего размаху приложил лицом о ковер. Над его головой пронесся поток раскаленного воздуха, а ударная волна едва не вывернула наизнанку его кишки.

— Слишком мощный заряд! — услышал он голос Такегучи. — Наших тоже задело!

— А что с Миядзаки? — раздался голос Татено.

— А почему не было огня? — спросил Сато.

— Это тебе не Голливуд, — отозвался Синохара.

— «Корёйцы»!

В лифтовом холле, где минуту назад исчез Миядзаки, появились очертания человеческих фигур. Канесиро повернулся ко второй баррикаде и заорал:

— Гранату!

Из-за сложенных холодильников, словно пойманный во время игры в прятки, медленно поднялся Мори. Он замахнулся, чтобы бросить гранату, но к нему уже летели огненные штрихи выстрелов. Его правая рука отделилась от плеча, а торс буквально взорвался фонтаном крови. Зеленые силуэты северокорейцев метались в просвете коридора, словно сломанные марионетки. Канесиро безостановочно палил из своего «узи».

— Что с Миядзаки? Что с Миядзаки? — продолжал вопить Татено, поднимаясь на ноги.

Внезапно в дверном проеме появился шатающийся Андо. К его лицу прилип красный кусок мяса.

— Иди на хер! — взвизгнул Андо. — Иди на хер!

Он беспорядочно стал хлопать себя по щеке, не зная, что из дырки в его шее тугими струйками хлещет кровь.

— Давай, двигаем дальше, — сказал Такегучи.

Хино подхватил свой резак и пополз к следующей комнате. Татено забился в угол. Андо все еще хлопал себя по лицу, но в следующее мгновение согнулся пополам и рухнул на пол. Он еще подергивался, а кровь из шеи вытекала на ковролин, напоминая червяка в траве. Хино замер, не в силах оторвать взгляд. Он все еще слышал металлический лязг, но не мог понять, то ли у него звенит в ушах, то ли рядом свистят пули. Единственное, что он слышал отчетливо, так это голос Такегучи.

— Ну что, пошли?

На строительных площадках эта фраза неизменно раздается в конце каждого обеденного перерыва. Хино любил ощущать себя частью потока рабочих, направлявшихся на свои участки; ему нравилось снова приникать к секции стальной рамы или трубопроводу и видеть, как узкое пламя его горелки режет металл, словно ножницы бумагу… Он включил свой резак. Хотя дух покинул его, Хино все еще был способен управляться с инструментом.

Вода, не переставая, хлестала из спринклеров. Стены и пол намокли, и работа пошла быстрее. Синохара ждал, пока Хино закончит резать. Вдруг он отложил свои инструменты, повернулся к Татено и ударил его по лицу.

— Если здесь появятся «корёйцы», ты убьешь их!

С этими словами он сдернул с плеч Татено рюкзак и хлопнул его по груди.

— Понятно?

Что имел в виду Синохара: убить врагов при помощи бумерангов, или же он предлагал бегство? Татено, словно лунатик, стоял, глядя себе под ноги, к которым уже подбирались струйки крови, что текли из шеи Андо. Эти струйки показались ему живыми щупальцами, а сам он был каким-то деревянным неодушевленным предметом. Перестрелка еще продолжалась; в коридоре бухали взрывы, от которых, казалось, дрожал воздух. Хино услышал голос Сато:

— Канесиро один ведет бой!

Вслед за этим раздался возглас Такегучи:

— Сибата, Окубо и Кондо убиты!

Хино в полминуты закончил резать колонну. Как только Синохара справился со своей частью работы, он крикнул Такегучи, что они готовы. Отключив резак, он направился в комнату 8052, но в ту же секунду Сато схватил его за ногу и дернул на пол.

— Что, жить надоело? — крикнул он. — В коридоре полно «корёйцев»!

Он показал в сторону Кондо, который лежал у самой двери. Из-под его руки торчала какая-то трубка толщиной с детский палец, из которой фонтаном била кровь. Это была артерия. Такегучи и Сато оттащили труп, чтобы освободить связку зарядов, на которую упал несчастный Кондо, и поспешили обратно, чтобы закончить свое дело. В коридор выглянули Хино и Синохара. За задней баррикадой они увидели тело Мори, а в метре от него — его правую руку. Поверх него лежал еще один труп, однако Хино не мог узнать его.

После того как он спалил исправительный дом, ему показывали фотографии сгоревших людей. Тогда ему показалось, что они похожи на покрытые шоколадной глазурью фигурки. Но в реальной жизни мертвые выглядели по-особенному. Из них как будто что-то ушло. Но этим «что-то» была не кровь, не какая-то другая жидкость, не вирусы, не бактерии, не даже самый дух. Буквально несколько минут назад Хино покинул его собственный дух, однако он не умер. «Что же именно оставило эти тела?» — думал Хино, пробираясь ползком к «корме». В этот момент раздался еще один взрыв. Тело от пяток до верхушки черепа пронзила дрожь, и металлический запах пропитанного кровью ковролина сменился на тошнотворную серную вонь. Ударная волна снова заставила его внутренности сжаться, но на этот раз его мочевой пузырь не смог выдавить ни капли.

— Наверное, Канесиро бросил гранату, — проговорил Синохара, проползая рядом, весь перемазанный кровью.

Они уже были на полпути к комнате 8052, когда услышали крик Канесиро:

— Один пидор в вашем коридоре!

Хино испуганно обернулся, но сзади никого не было. Он догадался, что Канесиро имел в виду другое направление, и тотчас же в тени у пожарной лестницы увидел оружейный ствол и окровавленную руку в камуфляже. Должно быть, «кореец» обошел их по коридору с другой стороны здания. Канесиро бросил «узи» и схватил М16. Три пули угодило в огнетушитель, укрепленный на стене, за которой прятался враг. Хино почувствовал, как ему в плечо впился обломок дерева; две пули рикошетом попали в дверное полотно номера 8052. Мацуяма, подумав, что в дверь кто-то стучится, выглянул наружу, и тут же его встретил шквал огня с короткой дистанции. Затем кореец выпустил еще одну длинную очередь по двери, отчего она отворилась и вновь захлопнулась. Потом он отступил на лестничную клетку, где укрылся от огня Канесиро. Как только тот прекратил стрельбу, кореец выставил ствол автомата из-за угла, но в тот же момент позади него раздался взрыв. Кореец, словно гимнаст, сделал сальто вперед, стукнулся о дверь номера 8052 и тяжело рухнул на пол.

— Они все мертвы! — сказал Сато, пробираясь к номеру 8052.

Такегучи крикнул, чтобы они продолжали работу. Хино и Синохара вскочили, собрали свои инструменты и бросились выполнять приказ. Кореец сидел, прислонившись к стене рядом с дверью и вытянув ноги. Он был мертв, хотя на нем не было видно серьезных ран. Такегучи объяснил, что ударная волна от взрыва гранаты может повредить мозг и человек все равно погибнет.

На плече Хино в том месте, куда попал деревянный обломок от двери, появилось красное пятно, но ранение оказалось поверхностным, и рука не утратила своих функций. Мацуяма лежал возле колонны, и его пришлось оттащить в сторону. Лицо парня напоминало разломленный пополам плод граната. Хино поднял свой резак, а Такегучи уже дорисовывал линии разрезов. Феликс тоже получил несколько пуль: кровь текла из его груди и ягодиц; он тяжело дышал, словно у него случился приступ астмы. Такегучи осторожно перевернул его и обнаружил завернутый в полиэтиленовый мешок детонатор. Феликс случайно упал на него или намеренно прикрыл своим телом? Такегучи вытер пятна липкой крови и объявил:

— Работает!

Орихара заметно прихрамывал. Как оказалось, гранату бросил именно он, и несколько осколков попало ему в бедро. Разрезая штанину, чтобы обработать раны антисептиком, он сказал, что Канесиро бродит с ножом среди мертвых «корёйцев» и что-то режет своим ножом. Никто не обратил на его слова никакого внимания. Все были предельно сконцентрированы на работе — нужно было проверить, что ни один из проводов не поврежден во время перестрелки. Они почти закончили дело, когда в номере появился Татено и повторил то, о чем сказал Орихара:

— Канесиро что-то делает с мертвецами!

Спринклеры наконец перестали лить воду. С момента первого взрыва прошло пять минут. Хино осмотрелся: остались Синохара, Татено, Сато, Такегучи и Орихара. И еще оставался Канесиро. Всё…

— И как мы теперь смоемся отсюда? — поинтересовался Сато, пытаясь обтереться взятым из шкафа полотенцем.

Лежавший на кровати Феликс вдруг издал хриплый стон. Все переглянулись, как бы спрашивая друг друга, что с ним делать. В этот момент в комнату вошел Канесиро. С его плеча свисала винтовка, а в руке он что-то держал. Что именно, понять было трудно, так как этой же рукой он сжимал окровавленную рукоять боевого ножа. Канесиро сиял и имел вид юной девушки с букетиком свежесорванных цветов.

— Это что такое? — спросил, присматриваясь повнимательнее, Такегучи. Ему показалось, что это пельмени гёдза.

Канесиро удивленно посмотрел на товарища, а потом перевел взгляд на свою добычу:

— А, это! Это уши. Воины всегда отрезают уши у убитых врагов и вешают себе на шею в качестве ожерелья. Я думал, вы все знаете об этом обычае. Это делали гунны, римляне, зулусы и вьетконговцы. Ладно, вам надо уходить.

Сказав это, Канесиро ссыпал на пол свои трофеи, взял нож и перерезал кабель зарядного устройства для сотового телефона. Такегучи побагровел от ярости и едва не бросился на него, но Канесиро предупреждающе поднял ладонь:

— А выбора-то и нет. Теперь детонатор можно активировать лишь вручную. Так что поторопитесь. Валите отсюда!

Такегучи посмотрел на него:

— Ты что, собираешься сам?

Канесиро кивнул.

— Я остаюсь, — сказал он. — Вы просто посмотрите на это! — Он кивнул в сторону коридора, где валялись трупы. — Это тот самый мир, о котором я мечтал! И я, наконец, обрел его. Так зачем мне еще куда-то идти? Теперь я сам обо всем позабочусь. Это мой мир, и я сам уничтожу его. Если сюда ворвутся «корёйцы», я сделаю это немедленно. Если же нет, я замкну контакты через пять… нет, скажем, через семь с половиной минут. Этого должно вам хватить. Короче, валите отсюда, парни!

— Но почему именно столько, а не больше? — спросил Такегучи.

— Прекрасные мгновения прекрасны именно потому, что их очень мало.

С постели, где лежал Феликс, донесся странный звук, словно выходил воздух. Татено подошел, наклонился, послушал и сказал, что рядом с Феликсом нужно положить тело Мацуямы. Мацуяму подняли, причем пришлось держать руками расколотую пополам голову.

— Мне кажется, они все-таки были педиками, — негромко произнес Сато.

Татено спросил, неужели они хотят оставить Феликса в номере, но Канесиро, снимая с себя бронежилет, объяснил ему, что Феликс ранен настолько тяжело, что скончается буквально через минуту.

Ребята решили, что спуск пешком займет слишком много времени и воспользовались для бегства одним из аварийных лифтов. Они должны были спуститься до уровня В2, откуда был выход сразу на дорогу, огибавшую здание отеля и стадион.

— А если «корёйцы» увидят, что основные лифты не работают, — предположил Сато. — Кроме того, а что, если они слышали взрывы? Они отправят своих людей сюда, найдут заряды и обрежут провода. Не, черт побери, лучше застрелиться!

Такегучи похлопал его по спине и показал на детонатор.

— Не ссы. Чтобы обезвредить заряды, им придется отключить детонатор, поскольку любой из зарядов может сработать, если просто перерезать проволоку. К тому же мы сделали сеть по серийной схеме, и если не обрезать хотя бы одну шину, то все равно будет большой бабах.

— Меня не берут ни пули, ни осколки, — разглагольствовал Канесиро, пока остальные собирались. — И жилет вон, как новенький, — продолжал он, прокалывая ножом отрезанное ухо. — Все великие террористы были заговоренными. Уайатт Эрп, Наполеон, генерал Паттон, Во Нгуен Зиап, Фидель Кастро. Ни один из них не получил ни единой царапины. Слушайте! Когда вы вернетесь на склады, расскажите Исихаре-сан, как все было. Пусть он напишет об этом. Стихотворение там или что угодно.

На его лице появилось что-то похожее на смущение. Он посмотрел на часы и добавил, ковыряя ножом отрезанные уши:

— Хорошо. Семь с половиной минут пошли!

И нажал кнопку на часах.

Аварийные лифты находились в техническом коридоре позади шахт экспресс-лифтов. Орихара, припадая на раненую ногу, потряс своим АК и спросил:

— Никому не нужен?

Автомат взял Сато. Такегучи подобрал пару гранат, что валялись рядом с трупом Мори, одну сунул себе в карман, а другую протянул Хино. Сато взвесил на руках АК и сказал, что автомат на удивление легкий.

АК был полностью заряжен, поскольку Орихара не сделал из него ни одного выстрела. Кроме того, не успели выстрелить Ямада, Миядзаки и Андо, так как все они были сражены взрывом мины.

По пути к лифтам Синохара спросил вполголоса:

— А что, Наполеон и Паттон были террористами?

Сато недоуменно посмотрел на Такегучи:

— Я не слышал, чтобы нацисты отрезали покойникам уши. Ну там, газовые камеры и все такое, а про уши не знаю.

Такегучи мрачно покачал головой:

— Да он просто рехнулся.

— И когда мы уже уходили, он улыбнулся, — добавил Татено.

Он посмотрел на ребят, но никто, вероятно, просто не хотел думать об этом. Гримаса на лице Канесиро, возможно, и была попыткой улыбнуться, тем более что Хино никогда не видел, как он улыбается.

— Он стоял совсем один, безо всякого укрытия, но что правда, то правда — ни единой царапины, — подал голос Орихара. — А потом, когда взорвалась мина, Ямаду разорвало в клочья, а он остался как ни в чем не бывало, хотя они стояли с ним рядом.

Его повязка на ноге уже густо пропиталась кровью.

Такегучи взглянул на часы.

— Двенадцать десять, — сообщил он. — Неплохо бы за семь минут добраться до волнореза. Насколько я знаю Канесиро, он замкнет контакты через семь минут, секунда в секунду.

Синохара посмотрел на заваленный трупами коридор и произнес:

— Только не говорите мне, что он и наших здесь положил…

Кондо был застрелен в бок, Мори получил ранения в руку и нижнюю часть живота; дальше лежали тела Сибаты и Окубо с дырками в груди. И у каждого голова была испачкана кровью, а также отсутствовало одно ухо. Хино вспомнил, как Канесиро однажды сказал: «В этой жизни нет врагов и друзей. Есть только ты и остальные».

Из холодильников вывалились жестянки с колой и «Покари Свит». Ребята нашли несколько целых и залпом выпили. Хино случайно взял банку пива, но из-за сильной жажды не сразу понял, что это. Он тут же выплюнул, что оставалось во рту, и попытался запить это дело бутылкой «Эвиан», но едва они добежали до лифтового холла, как его вырвало. Татено, Синохара и Такегучи, увидев то, что осталось от Ямады, Фукуды и нескольких «корёйцев», тоже не смогли удержать рвотные позывы. Ямада и Фукуда находились неподалеку от второй мины. Урон был потрясающий. Голова Ямады лежала на оторванной ноге Фукуды, а тот лежал, уткнувшись лицом в гору кишок, вывалившихся из разорванного живота Ямады. Еще несколько тел сильно пострадали при взрыве и теперь валялись с выпущенными внутренностями. В воздухе стоял гнилостный запах дерьма.

Лифтовой холл был весь разворочен; повсюду валялись куски пластмассы, металла и части тел. И везде — кровавые потеки. Дверь лифта «В» полностью разнесло, тела «корёйцев» были размазаны по стенам кабины. Лифты «А» и «С» были искорежены, а кабины сильно накренились. Разорванные тела корейских солдат плавали в лужах крови. Трудно сказать, сколько именно их здесь полегло. У ребят была мысль воспользоваться формой погибших «корёйцев», но от нее не осталось ничего целого — лишь окровавленные тряпки. Лифты полностью вырубились, приборные панели и вентиляционные клапаны расплавились, стенки превратились в сплошное крошево.

Орихара как раз находился на рубеже «В», когда здесь появились солдаты в зеленом камуфляже. Первый из них, увидев сложенные из холодильников баррикады, сразу же отступил, чтобы предупредить товарищей, приехавших на лифте «D». Мина сработала, когда холл был забит «корёйцами». Внешняя рамка мины отлетела назад и врезалась в холодильник. Орихара видел, как «корёйцы» падали, словно кегли, а потом он увидел раненного в лицо Миядзаки, который, вытянув вперед руки, шел по холлу, словно играл в «жмурки». При втором взрыве тело Миядзаки буквально размазало по стенам и потолку. Орихара рассказал, что при взрыве на него обрушились холодильники и стулья с диванами, но, как только началась стрельба, ему удалось выбраться и добежать по левому коридору туда, где находились Такегучи и остальные. Когда он добрался до лестницы на «корме», то увидел там одного «корёйца». Тогда он бросил в него гранату, как и было приказано.

— Если бы первая мина не сработала, тебе тоже были бы кранты, — сказал ему Такегучи.

Орихара лишь глазами захлопал. Он и не подозревал, что одному из корейских солдат удалось спастись.

Ребята миновали пожарную лестницу и прошли в технический коридор через дверь, на которой висела табличка «Вход воспрещен». Внутри они обнаружили кладовую с раковиной и водонагревателем, а также полки, забитые одноразовыми бритвами, зубными щетками и прочими предметами гигиены. Помещение было загромождено огромными корзинами с грязным бельем и полотенцами. Тут же находились и четыре аварийных лифта. На полу у перевернутой тележки валялись разбитые чашки и тарелки, темнели проросшие плесенью лужи супа. Татено нажал на кнопку вызова, но лифт не работал.

— Это же аварийный, он должен работать в любых условиях, — сказал Хино и открыл панель на стене.

Он нажал на клавишу «Вкл», а затем «Вниз». Через мгновение загорелся указатель этажей, и они услышали шум мотора.

— А «корёйцы» не услышат? — спросил Татено.

— Эти лифты обслуживают только технические помещения, где «корёйцы», вероятно, и не появляются, — сказал Хино с оттенком некоторой надежды.

Дверь лифта медленно открылась. Интерьер кабины был самый простой: фанера и линолеум. Хино нажал кнопку В2, и кабина пошла вниз.

— А что мы будем делать, если остановимся на первом этаже? — поинтересовался Синохара, и все посмотрели на Сато и его АК.

— Он вроде заряжен? — спросил тот.

— Я ни разу не выстрелил, — кивнул Орихара.

Лифт миновал шестой этаж.

— Сато, ты бы снял его с предохранителя, а то не взведешь затвор, — посоветовал Орихара.

Сато перевел автомат в режим стрельбы очередями, оттянул ручку затвора и сказал:

— Ох ты ж! Я даже пули видел!

Автомат издал металлический, ни с чем не сравнимый звук — звук мощной боевой пружины, двигающейся в узкой стальной трубке. Держа АК у бедра, Сато сказал остальным:

— Но, если они начнут отстреливаться, я не уверен, что нам хватит одного автомата!

Было решено, что, если лифт остановится на первом этаже, Сато начнет стрелять через открывающуюся дверь, остальные прижмутся к боковым стенкам, а Хино нажмет кнопку закрытия дверей.

Такегучи не сводил глаз с часового циферблата. Хино тоже смотрел то на часы, то на указатель этажей. Указатель вспыхивал каждый раз, когда они проезжали очередной этаж. Они проехали пятый этаж, и часы показывали 12:12:20. Орихара буквально истекал по́том с самого момента, когда они зашли в лифт. Его нога, вероятно, болела уже нестерпимо — он схватился за раненое бедро рукой и поморщился. Как он сказал ребятам, его лишь слегка задело осколками при взрыве гранаты, но, скорее всего, раны были глубокими.

Когда лифт миновал четвертый, Хино снова почувствовал потребность облегчить мочевой пузырь. Все вокруг напоминало ему ад — волосы и одежда были мокрыми, ботинки и штаны буквально сочились кровью, руки у всех испачканы в крови. Столкнись они сейчас с кем-нибудь из «корёйцев», их бы немедленно арестовали. А окажи они сопротивление — расстреляли.

Когда лифт проехал четвертый этаж, Синохара вдруг воскликнул:

— Вот же дерьмо! Я совсем забыл о них!

Он снял со спины рюкзак, достал из него контейнер и поднес к светильнику на потолке лифта.

— Не смей открывать здесь! — прорычал Орихара, вытирая с лица пот.

— Половина еще жива, — отозвался Синохара, счастливо улыбаясь. — Они начали жрать друг дружку.

Татено, который старался оттереть кровь с рук, хмуро уставился на контейнер и подтянул поближе свой чехол с бумерангами. А Хино думал об оставленных на восьмом этаже инструментах. Последние несколько лет он тщательно собирал их — какие получил в подарок, какие просто украл. Но электрорезак, сварочный аппарат и баллоны были слишком тяжелы, чтобы сейчас тащить их на себе. «Да, все дело в размерах», — подумал Хино и тут же утешил себя: ничего страшного не случилось — просто он начнет собирать новую коллекцию.

— Лифт слишком медленно идет, а? — нетерпеливо произнес Сато.

Хино сказал, что на таких лифтах перевозят тележки с едой и прочий груз, а это дело неспешное. Мочиться хотелось все сильнее. Когда указатель высветил цифру «1», все прижались к стенам. Орихару совсем скрючило от боли, и Хино засомневался, сможет ли тот передвигаться. Лифт благополучно миновал первый этаж, и Сато вскинул руку в победном приветствии. Все с облегчением выдохнули, но едва Татено протянул руку, чтобы поддержать Орихару, в кабине раздался звоночек.

— Что за черт? — растерянно спросил Такегучи.

— Этаж В-один, — сообщил Синохара.

Лифт замедлил ход, и Хино окатила волна панического ужаса. Кабина остановилась, двери с оглушающим скрипом раскрылись, и они увидели женщину в белом халате; та стояла, глядя в записную книжку. Позади нее солдаты — шесть человек — несли кого-то на носилках. Под белым халатом на женщине была песочного цвета форма с красными звездами на воротнике. Не отрывая взгляда от записной книжки, она шагнула к лифту, но один из солдат предостерегающе крикнул. Докторша остановилась и раскрыла от изумления рот. Хино так сильно треснул указательным пальцем по кнопке «Закр.», что едва не сломал ее. Поскольку руки солдат были заняты носилками, они не успели достать свои пистолеты. Ребята замерли, прижавшись к стенкам лифтовой кабины. Женщина в белом халате подняла брови и сделала еще шаг вперед, но Сато вдруг выпалил по-корейски: «Здрасьте!» — и нажал на спусковой крючок. Раздался звук, будто в кабине кто-то включил отбойный молоток. Женщина схватилась за живот и рухнула на пол. Солдаты тоже попадали, выронив носилки, — даже в лифте было слышно, как лежавшие в них стукнулись головой о бетонный пол. Двери лифта закрывались — в щелочку было видно только кровавое пятно на животе докторши.

Кабина снова пришла в движение, но почти сразу же раздался сигнал остановки; пол затрясло. Сато задел стволом автомата руку Такегучи, и тот вскрикнул от боли. Орихара присел и спросил:

— Ты весь магазин расстрелял?

Он порылся в своем рюкзаке и вынул еще один рожок.

— Это было довольно просто, — пробормотал Сато. — Всего-то нужно было жать пальцем на спуск.

Хино понял, что Сато имел в виду. Он сам видел, как пули с невероятной скоростью вонзаются в человеческое тело.

— А это… действительно было? — спросил Сато дрогнувшим голосом.

Такегучи, красный от напряжения, хлопнул его по плечу и сказал:

— Да ладно тебе. Это была самооборона.

Сато закусил губу.

— Это было убийство, — произнес он.

Лифт остановился, при этом его тряхнуло так, что Орихара взвыл от боли. Татено протянул ему руку и помог подняться.

— Как только выйдем из лифтового холла, — сказал Такегучи, — проход к парковке будет по левую руку от нас. И да, нам придется побегать.

Сато с перезаряженным АК высунулся и осмотрелся; увидев, что коридор чист, он кивнул. Первыми из лифта вышли Татено и Орихара. Такегучи опередил их, чтобы открыть дверь, ведущую в помещение парковки. Хино и Сато зашли туда последними, и Сато едва не закричал от ужаса. Прямо перед ними рядами сидели, а кто-то и лежал на бетонном полу, человек сто. На них были только тонкие хлопчатобумажные халаты и резиновые шлепанцы.

— Кто это? — прошептал Сато.

Хино сказал, что это, возможно, те самые «преступники», которых арестовали «корёйцы». В воздухе стояли запахи немытых тел и фекалий. Неподалеку был припаркован автобус, рядом с которым двое солдат Корё курили, прислонившись к бетонной колонне. Дым от их сигарет поднимался к потолочным светильникам. Из всех светильников горел только средний ряд. В полумраке на ребят уставились глаза изможденных людей. Хино сразу же расхотелось мочиться.

Татено оттащил Орихару к ближайшей колонне. Такегучи проскользнул к ним, а остальные укрылись за следующей колонной. Синохара прошептал, что трое «корёйцев» побежали в сторону пожарной лестницы. Вероятно, они услышали стрельбу этажом выше. Обнаружив трупы, они немедленно вернутся на парковку. Часы на стене у выхода уже показывали 12:13:40. Такегучи прокрался к колонне, за которой прятался Хино.

— Бросаем гранаты в автобус и сразу после взрыва бежим на выход, — тихо произнес он.

У одного из корейских солдат с плеча свисал АК, у второго был пистолет в кобуре. Оба смотрели в сторону выхода и, казалось, чего-то ждали. От колонны, где прятался Хино, до автобуса было около двадцати метров, от автобуса до выхода — примерно столько же, причем нужно было пробраться через несколько рядов заключенных.

— А сможет ли Орихара бежать? — шепотом спросил Хино.

Орихаре явно становилось хуже, но Хино понимал, что Татено ни за что не согласится уходить без Орихары.

— Как только я дам сигнал, — сказал Такегучи, — сразу же бросайте гранаты.

Хино кивнул, хотя мысль о том, что сейчас опять случится кровопролитие, заставила живот болезненно сжаться. Он никогда не видел ничего более отвратительного, чем недавнее побоище наверху.

— Эй, псс! — прошипел кто-то рядом.

Хино и Такегучи оглянулись. Неподалеку, в первом ряду заключенных, лежал на полу мужчина с бритой головой.

— Вы японцы, да? — спросил он.

Его соседи начали оживленно перешептываться.

— Вы можете нас вытащить отсюда? — просипел бритый, протягивая к ним руки. — Вот, посмотрите, что они тут делают с нами.

Кожа на его спине была почти полностью содрана, а пальцы неестественно торчали в разные стороны.

— Вы из Сил самообороны, да? Я ничего плохого не совершил, а они вот что со мной сделали! У меня семья!

Опираясь на локти, мужчина медленно двигался к ним. Некоторые из заключенных последовали его примеру, глядя на ребят умоляющими глазами.

— Черт, они ползут к нам! — сказал бледный как смерть Такегучи.

— Щас отползут! — заверил его Синохара, доставая контейнер с многоножками.

Он открыл его и бросил в гущу шевелящихся человеческих тел. Ядовитые твари дождем посыпались на плечи и головы. Бритый заорал и покатился по полу, вероятно, получив болезненный укус. Следом завопили еще несколько. Оба корейца мигом бросили свои сигареты и что-то крикнули.

— Пора! — сказал Такегучи.

Колонна была достаточно широка, чтобы за нею могли спрятаться четверо, но чтобы бросить гранату, ему пришлось выйти. Солдат с АК заметил его и вскинул автомат. Рука Такегучи описала дугу, и одновременно раздались два сухих хлопка. Голова Такегучи дернулась назад, и он упал; верхняя часть его черепа была снесена корейскими пулями. Увидев это, Сато выпрыгнул из-за колонны и, крича: «Сволочи!», открыл огонь из своего автомата. В этот момент рядом с автобусом разорвалась брошенная Такегучи граната.

Силой взрыва сорвало несколько светильников. Сато отпрянул обратно за колонну. Под головой Такегучи быстро расплывалось кровавое пятно. Хино, обезумев, бросил в автобус, задняя часть которого была разрушена взрывом, вторую гранату. Он уже не боялся смерти. Один из заключенных подполз к колонне и протянул руку, чтобы схватить Хино за лодыжку. Сато ударил его прикладом, и мужчина взвыл, точно полицейская сирена. Но его крик потонул в грохоте второго взрыва.

— Пошли отсюда, пошли! — крикнул Синохара и ринулся к выходу из парковки. Сато схватил за руку Такегучи, собираясь поднять, но его оттолкнул Хино.

— Он мертв!

С секунду Сато ошеломленно смотрел на Хино, потом вскочил и побежал вслед за Синохарой. Хино и Татено подхватили Орихару и тоже побежали.

Из-за того что взрывом разбило несколько светильников, на парковке стало еще темнее. Некоторые из заключенных бросились за ребятами. Повязка на ноге Орихары сделалась бордовой, при каждом шаге он вскрикивал от боли. У вращающихся дверей стоял Синохара и торопил остальных.

Хино снова охватил страх, он не понимал, сможет ли справиться с бушевавшим в нем адреналином. В эту минуту он мог убить кого угодно — женщину, старика, ребенка. Один из «корёйцев» сидел, свесив руки, у обожженного борта автобуса, второй уткнулся лицом в пол. Рядом с автобусом лежали тела убитых заключенных. Хино уже видел широкие ступени, за которыми их ждал последний рывок.

Одному из заключенных удалось схватить за ногу Орихару. Татено повернулся, чтобы ударить его по лицу, но увидел перед собой женщину. Ее халат был весь в лохмотьях, сквозь прорехи были видны груди и даже промежность. Глаза женщины дико сверкали. Она шевелила губами и пыталась что-то сказать, но ее рот был разорван. Хино попытался оттолкнуть ее, но в этот момент другой заключенный, приподнявшись, ухватился за торс Орихары, а третий дернул его за руку. Орихара старался не кричать, но когда ребята все-таки оттащили его, он выскользнул из их рук и, ударившись раненым бедром о пол, заорал от боли. Заключенные снова полезли на него, со стороны это выглядело, как групповое изнасилование. Наверное, обезумевшие люди думали, что, схватив Орихару, им удастся остановить и его спутников.

— Все, я сматываюсь! — крикнул Хино.

Татено оглянулся и увидел, что Орихара почти исчез под шевелящейся грудой человеческих тел.

— Прости нас, — прошептал он и тоже бросился к вращающимся дверям.

Перед ними был вымощенный кирпичом тротуар, затем газон с подстриженными кустами, дальше пролегала скоростная четырехполосная автомагистраль, а еще дальше были сосны, небо и море. Ребята побежали направо от КПП «Е», но до него было слишком близко — ближе, чем они ожидали. Сато первым выскочил на дорогу, остановился, навел свой АК на корейских солдат, но магазин был пуст. Тогда он бросил автомат и понесся в сторону залива. Воздух разорвали выстрелы. Сначала солдаты стреляли поверх его головы, но уже в следующее мгновение пули взрыли асфальт под ногами. Хино подумал, что они нарочно взяли ниже, чтобы только контузить Сато, а потом захватить в плен. Ну уж нет, лучше умереть, чем в качестве заключенного попасть на парковку.

Им не было нужды бежать зигзагами, так как огонь велся сбоку; это был самый сложный участок, так как за отбойниками скоростной магистрали корейские пули были уже не страшны. У Хино мелькнула мысль, что все это напоминает рекламный ролик, в котором счастливые юноши и девушки бегут к морю, а потом обнимаются. Но едва он представил эту картинку, как в ногу бежавшего впереди него Синохары угодила пуля, и тот упал.

Хино закинул себе на плечо его правую руку, Татено — левую, и они снова бросились бежать. Пули попали в асфальт, на котором остался смазанный кровавый след от ноги Синохары. Они как раз перелезали через отбойник, когда увидели бегущего по пляжу Сато.

— Нас слишком хорошо видно, — проговорил Синохара. — В нас троих легче попасть. Бегите без меня, я все равно ноги уже не чувствую.

— А как же твои жуки и лягушки? — покачал головой Татено.

— Да эти чертовы твари сдохнут от голода, если тебя укокошат здесь! — добавил Хино.

Еще одна пуля взвизгнула, ударившись об асфальт, и Хино вдруг почувствовал, как что-то горячее и острое проткнуло его бедро. Он подумал, что его застрелили насмерть, но с удивлением обнаружил, что продолжает бежать почти с той же скоростью, как и раньше. Позади них раздавались истошные вопли на корейском языке через громкоговоритель в лагере. Хино обернулся и увидел, как выбегают из палаток солдаты, занимая боевые позиции, а с КПП «А» мчатся три бронетранспортера.

«Ты видишь меня? — мысленно спросил он свою мать. — Видишь, как крысы бегут в панике?»

Стрельба прекратилась, так как корейцы поняли, что с пляжа беглецам уже некуда деться.

Сато крикнул:

— Не добежим до волнореза!

Хино не мог посмотреть на часы, чтобы узнать, сколько осталось времени до взрыва отеля, так как левой рукой поддерживал Синохару. Из бедра Хино текла кровь, которая сразу же впитывалась в песок.

— Черт, в тебя тоже попали? — воскликнул Синохара.

Все, что у Хино было ниже пояса, сковал холод. Ноги его больше не слушались.

— Хино! Хино-сан!

Голоса, звавшие его, становились все глуше и глуше — словно его оставили на берегу реки и звали теперь из уплывавшей по течению лодки. «Неужели это смерть?» — подумал он. В смерти не было ничего страшного. Просто придут другие и займут его место. Исихара приучил его к мысли, что никто не является каким-то исключением — тебе обязательно найдется замена. «Те, кто думает, что он — пуп Земли, все равно исчезнет бесследно», — еще успел подумать он, но потом мысли стали путаться, растворяться в засасывающей тьме. Он тонул, он погружался в глубину, словно лист, закрученный водоворотом. И в тот момент, когда он должен был коснуться дна, раздался невероятный грохот. Хино ощутил этот удар даже бесчувственными ногами, и его поглотила пустота.

12. Крылья ангела

11 апреля 2011 года

Ким Хван Мок снилось, что она спускается по дороге неподалеку от ее родной деревни. Все вокруг было покрыто снегом, и в наступивших сумерках нужно было следить за каждым своим шагом. Сзади приближался большой черный автомобиль. Интересно, что может делать здесь такая красивая машина? Какой-то частью своего существа Ким понимала, что все это ей снится. Из-за света фар она не могла разглядеть лиц водителя и пассажиров.

Машина, похоже, японского производства, сбавила ход, чтобы объехать ее, а потом остановилась — вероятно, кто-то из сидящих в салоне хотел поговорить с ней. Ким слышит голос, но не может разобрать слов. «Что вы сказали?» — спрашивает она по-японски, но тут же догадывается: кролики! Ей нужно изловить как минимум трех кроликов и принести шкурки в школу. И она должна обязательно это задание выполнить, так как мясо достанется ей.

Ким поворачивает голову по направлению к горам — автомобильные фары указывают ей путь. В руках у нее проволочные силки с петлей спереди, эти силки смастерил один из ее старших братьев. На вершине холма хорошо виден дом, где она родилась. Ким смотрит себе под ноги и понимает, что она босая. Так что ей придется зайти домой и надеть туфли, иначе путь в горы заказан. Она входит внутрь, ощущая под ногами глиняный пол, и видит, что вся семья выстроилась в ряд и ждет. Среди родных — вернувшиеся с военной службы старшие братья. Ким спрашивает, не видел ли кто ее туфель, но все молчат. От теплого пола ондоль[29] исходит запах горящих сосновых веток. Вместе со всеми должен быть и ее отец, но Ким его почему-то не видит. «Наверное, ушел куда-то», — думает она, но сразу же вспоминает, что отец не так давно умер.

Наконец Ким находит свои туфли, но оба башмака только на правую ногу. Вдруг до нее доносится голос:

— Быстрее! Быстрее!

Ким понимает, что голос принадлежит человеку из автомобиля. Он появляется из-за спины ее матери, проскальзывает мимо и выбегает во тьму с криком:

— Быстрее! Быстрее!

Ким Хван Мок проснулась раньше обычного, в половине шестого утра. Сердце бешено колотилось. Она чувствовала, что в ее жизни произошло какое-то важное событие и ей необходимо куда-то немедленно идти. Никогда раньше такого с ней не случалось, и она была совершенно сбита с толку. Раньше Ким почти никогда не видела снов или же забывала их в момент пробуждения. Даже дома, не говоря уж про армию, ей редко удавалось поспать больше четырех часов подряд. Она засыпала, едва успев коснуться головой подушки, и выпрыгивала из постели незамедлительно после пробуждения. У Ким просто не было времени на сны… И все же последние три ночи они ей снились. И каждый раз во снах к ней приходил один и тот же человек — японец. В первом сне он ничего не говорил, на следующую ночь он попытался что-то сказать ей, и вот теперь она поняла — надо торопиться. Его голос был не резким, не мягким. Но он звучал требовательно. Но у Ким не было обуви. Где же она оставила свои башмаки?

— Быстрее! — говорил ей японец. — Плюньте, что они на одну ногу! Пусть это даже чужие башмаки. Идите же скорее!

Ким поняла, что если не успеет догнать этого странного мужчину, то больше никогда не увидит его. Она бросилась за ним босиком — и в тот же момент проснулась.

Лежа на кровати, Ким обдумывала новое, доселе незнакомое ей чувство: смесь грусти и радости одновременно. Это было похоже на смешивание двух разных красок, в результате чего получается новый цвет. Раньше с ней ничего подобного не случалось, да и не было никого, кому можно было рассказать о таком. Кому она могла бы признаться, что вот уже три ночи подряд ей снится мужчина-японец, о котором она не может не думать, — будь то перед сном или даже днем. Свернувшись под одеялом, Ким Хван Мок никак не могла найти ответа, чем же так обаял ее этот человек. И на это утро ответа не было…

Ее три соседки по койкам — Ли Кви Ху, Ким Сон И и Ли Ги Ён все еще спали. Осторожно, чтобы не разбудить их, Ким выпуталась из одеяла, слезла с постели, тихонько оделась и пошла умываться. Утром девятого числа столовая и спальные комнаты офицеров были перемещены на первый этаж отеля, равно как и командный центр. Мужчины спали в большом банкетном зале, который по совместительству служил и столовой, а женщинам отвели для сна один из пяти хорошо обставленных малых банкетных залов под названием «Клен». Прямо напротив «Клена» размещался штаб, или командный центр, чрезвычайно напоминавший Музей революции в Пхеньяне благодаря малиновому ковру и шести огромным хрустальным люстрам.

В вестибюль из командного центра проникал свет — некоторые офицеры работали всю ночь напролет. Корабли со ста двадцатью тысячами пополнения из Восьмого корпуса уже были на подходе. Флотом командовали ярые антиамериканцы — вице-маршал Ли Чон Ёль и генерал Ким Мён Хён, о которых часто говорили в новостях, как о видных деятелях «государственного переворота». Операция входила в свою решающую стадию. Иностранные государства требовали от Японии открытия консульств. Согласие с этими требованиями означало бы отказ японского правительства вернуть Фукуоку и послужило бы основанием для международного признания Экспедиционного корпуса Корё как самостоятельного государства.

За открытие консульств активно выступали Южная Корея и Китай, которые имели деловые контакты с частными фукуокскими корпорациями. С их точки зрения, главной проблемой была блокада торгового порта Хаката — только за прошедшую неделю убытки составили сотни миллионов иен. Также сообщалось, что из-за перекрытия северных торговых путей, которые соединяли Шанхай, Пусан, Фукуоку и Сиэтл, серьезно пострадала высокотехнологичная промышленность Западного побережья США. Ожидалось, что правительство Штатов предпримет значительные усилия для лоббирования интересов торговых компаний в Конгрессе. Однако все это мало интересовало Ли Чон Ёля и Кима Мён Хёна, которые считали США и Южную Корею смертельными врагами Республики. Чтобы взять верх над обоими генералами, прежде всего потребуется помощь Китая. Помимо этого, следовало серьезно подтянуть дисциплину в войсках и дать руководящие указания японской администрации Фукуоки. В-третьих, нужно было показать, что ЭКК прибыл в Фукуоку всерьез и навсегда. Именно поэтому Хан Сон Чин постоянно разъяснял причины арестов японских граждан, которых ЭКК считал преступниками и экспроприировал их имущество; он также подчеркивал роль мэрии в восстановлении старых зданий для размещения основных сил вторжения. Хан приказал мэру обеспечить явку нескольких тысяч жителей города для организации торжественной встречи прибывающих корейцев, что подтвердил в очередной передаче «Эн-эйч-кей» Чо Су Ём.

Мысль о том, что через несколько часов здесь будет сто двадцать тысяч соотечественников, наполнила душу Ким Хван Мок тревогой и весельем одновременно. А ведь до сих пор ценности Республики в Фукуоке отстаивали всего пятьсот человек — и что же? Эти ценности теперь стали непреложными для всех. Ким умыла лицо и оправила на себе одежду. Она до сих пор не привыкла к горячей воде из-под крана. Неосторожно повернув ручку со вставкой красного цвета, можно было сильно ошпариться. Ким пыталась аккуратно смешивать холодную и горячую воду, чтобы не испытывать дискомфорта. В ее родной деревне, которая располагалась неподалеку от портового города Ранам, проточной воды не было, и каждое утро приходилось идти несколько сот метров до речки. У Ким было двое старших братьев и один младший. Согласно установленному до ее рождения правилу, дети должны были с пятилетнего возраста носить в дом воду. Ким обожала своих старших братьев; как и отец, они были высокими и красивыми. Они все вместе вставали рано утром, шли к речушке, умывались и приносили воду, которую выливали в чан. Братья носили большие ведра, а Ким — маленькие. Ей нравилось заниматься домашними делами. Летом они ловили рыбу в той же речушке. С извилистой горной тропы было видно далекое море. За речкой раскинулся благоухающий сад, где росли яблони, груши и горькие апельсины. Но больше всего ей нравилось разговаривать с братьями по пути. Однажды она спросила, почему дети должны таскать воду, и брат, который был помладше, объяснил: это необходимо, чтобы хоть как-то помочь родителям, вынужденным трудиться с угра до поздней ночи. Старший добавил, что ему нравится быть полезным семье, особенно когда мать просит попить, а отцу нужно умыться или побриться. Нет ничего лучше, сказали они оба, чем приносить пользу и счастье для своей семьи. Также они упомянули слова Великого Руководителя, а тот всегда говорил, что его сердце преисполняется радостью, когда он видит, что граждане Республики ставят интересы страны выше личного блага.

Зимой температура иногда падала ниже двадцати градусов, и чтобы добыть воды, нужно было пробить во льду лунку. Этим занимались только братья, а Ким было строго приказано оставаться на берегу. Братья проверяли толщину льда, а затем острым камнем пробивали дыру и опускали туда ведра на веревке. Пальцы быстро немели и становились белыми. И все же, несмотря на холод и боль, им никогда не приходило в голову ненавидеть свою работу. Иногда они катались по льду, словно у них были настоящие коньки, и подбирали упавшие из сада на лед замерзшие апельсины. Мякоть плода таяла во рту, а терпкость и аромат делали вкус несравнимым ни с каким шербетом.

Общение с братьями доставляло ей наивысшее удовольствие. В холодные дни им всем приходилось оборачивать ноги в носках полиэтиленовой пленкой. Однажды Ким случайно порвала ее и сильно поморозила ступни. Братья сняли со своих ног пленку и отрезали по куску, чтобы помочь сестренке. Поверх полиэтилена они надевали хлопчатобумажные туфли, которые обвязывали веревочкой… Ким достаточно было просто прикрыть глаза, чтобы перед ней снова возникла ее деревня, чтобы она смогла почувствовать бодрящий зимний воздух и увидеть чиненые-перечиненые зимние башмаки братьев и их улыбающиеся лица.

Старший брат ушел в армию и служил в демилитаризованной зоне. Вскоре наступил черед и второго брата — через некоторое время он получил звание старшего лейтенанта в Третьем артиллерийском корпусе. Да, им трудно было бы представить, что такое горячая вода, которая льется прямо из водопроводного крана. Интересно, что братья думают о ее миссии в Фукуоке?

Она смочила волосы теплой водой и прошлась по ним белой пластмассовой расческой. Такие расчески были в каждом номере отеля — чистые, легкие, удобные, да еще их можно было складывать пополам и носить с собой. Сначала Ким стеснялась того, что взяла чужое, но один из служащих мэрии объяснил ей, что такие вещи являются одноразовыми. На всякий случай она посоветовалась с другими женщинами-офицерами, а получила разрешение на пользование расческой от заместителя командующего.

Причесываясь, Ким смотрела в большое зеркало. Ей не нравилось ее лицо — она считала, что оно выражает хитрость и беззастенчивость. Ей всегда говорили, что она красива, но сама она не испытывала от этого никакого удовольствия. Люди видели в ней только внешнее, но не внутреннее. «Красивая» или «милая» на мужском языке означало «знай свое место!». Тем более что сама Ким красивой себя не считала. Ее брови были слишком густыми, лоб чересчур широким, нос плоским, а лицо — круглым, словно луна. Единственное, что ей нравилось в себе, так это глаза. Они были четко очерчены, а их уголки не уходили ни вверх, ни вниз, что говорило о твердом, бескомпромиссном характере. И это было именно так. С самого детства она постоянно слышала от родителей и соседей похвалы своему характеру; она никогда не хныкала и никогда не сдавалась. И теперь, когда она оказалась так далеко от родины, Ким Хван Мок была преисполнена решимости вытерпеть все испытания. Да, скорее всего, ей уже не суждено увидеть своих братьев. Эта мысль отдавалась болью в душе. Но при нынешних обстоятельствах ей не полагалось раскисать. Нельзя было позволять глупым снам и мыслям отвлекать себя от дела. А дел было много, и только работа помогла ей забыть о человеке, что являлся ей в ночи.

Ким направилась в командный центр. Для этого ей нужно было пройти через «дубовый» зал. Именно тут до вчерашнего дня находились тела капитана Чхве Хён Ира и других военнослужащих, убитых в перестрелке в парке Охори. Как ей было известно, насчет похорон разгорелась дискуссия: надо ли соблюсти корейский обычай или же предать тела огню по-японски. В Республике, особенно в сельской местности, покойников хоронили в землю, следуя древнему обычаю, а не потому, что так партия распорядилась. С самого своего детства Ким видела немало таких похорон. Ее отец, врач по профессии, был вынужден бежать из Китая в Корею во время культурной революции вместе с другими этническими корейцами. Старые люди, такие как ее отец, стремились сохранить старые обычаи. Ее мать, будучи дальней родственницей Кан Пан Сок — родительницы Великого Руководителя, — слыла убежденной сторонницей традиций. Когда Хван Мок была совсем маленькой, в их деревне внезапно скончался от желудочной болезни главный инженер, работавший на угольной шахте. Шахта была совсем небольшая, на ней трудилось не более трех десятков рабочих — таких же беженцев из Китая, как и ее отец. В клинике отца был изолятор для заразных больных, но он всегда ходил на домашние вызовы. Однажды, вернувшись домой, он рассказал о смерти главного инженера, и Ким вместе с матерью отправилась на похороны. Поскольку их дом стоял выше остальных, они скоро увидели во дворе одного из соседних бараков родственников умершего, которые размахивали руками и горестно восклицали.

По пути мать объясняла Ким, что у человека есть три души. Первая душа остается на надгробном камне, вторая — в могиле, а третья переносится в иной мир. Тогда Ким впервые услышала об этом и спросила, где же находится этот «иной мир»?

— А вот с другой стороны, — сказала мать, указывая на лежавший у дороги камень размером с человеческую голову. — Скажи-ка, что ты видишь? — продолжила она.

— Мох, — ответила Ким.

— Но ведь ты же не можешь знать, что находится под ним? Никто не может знать, что находится на другой стороне камня, будь он поросшим травой, мхом или засижен мухами. Но мы знаем, что у него есть и другая сторона. Вот таков и «иной мир».

Шахтеры жили в четырех длинных бараках, выстроенных из железнодорожных шпал, крепежного бруса и гофрированного железа. Внутри бараки были поделены на комнаты площадью не более половины гостиной в доме Ким, и в каждой такой клетушке умещалась отдельная семья. Мать указала ей на жилище покойного. Перед раздвижной дверью виднелась расстеленная синяя клеенка. На клеенке стояли три чашки с кукурузой и рисом, ссохшиеся тыквы и три пары шлепанцев. Мать заметила, что, согласно традиции, обувь должна быть из соломы, но поскольку в деревне не было ни риса, ни ячменя, то и никакой соломы, понятное дело, тоже не было. Еда и шлепанцы предназначались трем посланникам, которые должны препроводить душу умершего в «иной мир». Там, за невидимой чертой, будет суд, состоящий из десяти судей, которые оценят поступки умершего в его земной жизни и определят, куда он должен направиться — в ад или рай.

Мать подошла к скорбящим. Затем, к изумлению Ким, вдруг закрыла лицо руками и заголосила: «Эйго!» Родственники умершего предлагали гостям водку и рыбу; некоторые были уже заметно пьяны, кто-то даже блевал в канаве. Несколько человек уселись играть в карты. Повсюду слышались смех и шуточки. Разумеется, близких родственников покойного среди веселящихся не было. Как выяснилось позже, смех и шутки должны были отвлечь родных от свалившегося на них горя.

Когда наступили сумерки, те, кто должен был нести гроб, зажгли самодельные фонарики и вынесли тело умершего на улицу. Все вокруг запели за упокой его души. Доска, на которой стоял гроб, была украшена цветами и разноцветными лентами. Несшие гроб друзья покойного допились до такого состояния, что несколько раз чуть не вывалили мертвеца на землю.

— Эй, смотрите мне! — сказал один из них. — Если уроним его, то он, чего доброго, еще и оживет!

Могила, вырытая на полпути к холму, была устлана ветками. На ветки плеснули немного соджу, поставили гроб, на который каждый из родственников бросил по горсти земли. После того как могилу засыпали, друзья покойника взяли доску и отнесли ее обратно к дому. Там женщины демонстративно разбили три чашки с рисом и разорвали три пары шлепанцев, а увидев пустую доску, вновь зарыдали в голос. Вот какова была похоронная традиция, которую знала Ким Хван Мок.

Вообще, похоронные церемонии в Корее различались в зависимости от региона, но общим для них было потребление огромного количества алкоголя. И теперь это создавало некоторую проблему. Ким разъяснила, что закупка алкоголя в количестве, достаточным для пятисот человек, влетит в солидную сумму, но это вызвало недовольство.

— Это что ж, и выпить нельзя будет? — возмутился кто-то из офицеров.

Даже Ким Хак Су, несмотря на свои опасения по поводу дисциплины в лагере, заметил, что провожать мертвецов в последний путь водой или чаем — не по-корейски. Тогда Ким предложила выдать каждому солдату по банке пива «Кирин». Идея была одобрена, но с условием, что поскольку такие закупки не могут быть оплачены из войскового бюджета, то стоимость пива будет вычтена из жалованья каждого солдата. Ли Ху Чоль выразил удивление по поводу такой бережливости товарища Ким, и все рассмеялись.

Перед телами Чхве Хён Ира и двух его боевых товарищей, павших в бою с врагом, прошла процессия из пятисот солдат и офицеров с банками пива «Кирин» в руках, после чего героев перенесли в бронетранспортер, а потом похоронили на южном склоне холма в районе Хигаси, вдали от жилых домов и японских храмов.

Завтрак Ким состоял из чая и печенья с кедровыми орехами. Чай, хлеб, печенье, яблоки и другие фрукты всегда имелись в изобилии. На обед обычно подавались рис, суп и кимчи. Основным блюдом, как правило, являлись разогретые рыбные консервы; в супе попадались свинина, водоросли вакамэ или овощи и мисо. Поев, Ким отправилась на свое рабочее место в командном центре. У стены на диванах отдыхала ночная смена. Горело две люстры — поскольку в зале не было окон, искусственное освещение требовалось круглосуточно. Ким нужно было организовать встречи с представителями оптовых торговых фирм, крупными розничными продавцами электротоваров и поставщиками кухонного оборудования. Но сначала требовалось подсчитать расходы. В связи с прибытием ста двадцати тысяч человек пополнения она постоянно сталкивалась с множеством финансовых проблем, от которых голова шла кругом. Большинство офицеров, и в том числе командующий со своим заместителем, занимались политическими и военными вопросами, а вопросы снабжения целиком легли на плечи Ким Хван Мок и ее коллеги по финансовой секции На Че Ко. На текущий момент ежедневные расходы на каждого солдата составляли чуть меньше трехсот иен; на офицера — на десять иен больше. Такие суммы выходили благодаря дешевому рису, который мэрия обнаружила на брошенном складе. Но даже если исходить из этих сумм, то ежедневные расходы на сто двадцать тысяч человек составят тридцать шесть миллионов иен.

Изъятые у «преступников» средства — около тридцати миллиардов иен — На Че Ко частично инвестировал в зарубежные хедж-фонды. Ким с уверенностью могла сказать про себя, что стала специалистом по управлению инвестициями. Но факт оставался фактом: если три дня содержания личного состава обходились примерно в сто миллионов иен, то простой арифметический расчет показывал — изъятых тридцати миллиардов хватит максимум на три года. А если учесть стоимость жилья, одежды, медикаментов и электрических приборов, то средства истощатся уже через год. С конца минувшей недели количество арестов значительно сократилось — понятное дело, мало кто будет сидеть и ждать, когда его начнут стричь, как овцу. Кроме того, если китайское и американское консульства возобновят работу, то конфискация средств сделается весьма проблематичным вопросом, и в сложившейся ситуации даже финансовый гений майора На Че Ко окажется бессильным.

Командующий и старшие офицеры придерживались мнения, что прибывшим солдатам нужно обеспечить рабочие места непосредственно в Фукуоке. Однако служащие Восьмого корпуса были обучены воевать и убивать, но не работать. Кроме того, вследствие тесного общения с местным бизнес-сообществом стало понятно, что в Фукуоке и так переизбыток рабочей силы. Хан Сон Чин решил разоружить большую часть новоприбывших, хотя сторонники «жесткой линии» выражали свое несогласие с его позицией. Но разоружение, скорее всего, было обязательным условием США, Южной Кореи и Китая для возобновления работы их консульств. Были предложения реализовать излишки оружия или обложить местных жителей налогом на поддержание общественного порядка и безопасности. Впрочем, опасаясь решительного противодействия, подобные инициативы были отвергнуты.

Проконсультировавшись с майором, Ким поняла, что наилучшим выходом из положения будет организация уроков японского языка и профессиональной подготовки с тем, чтобы впоследствии превратить прибывших солдат в дешевую рабочую силу. Обучение должно занять от двух до шести месяцев. Но в то же время нужно было подсчитать все финансовые возможности, учитывая каждую иену, чтобы обеспечить прибывших хотя бы футболками и носками.

К семи часам помещение штаба наполнилось людьми, и пришлось зажечь все люстры. Большой телеэкран в углу показывал боевые корабли и самолеты, приведенные в состояние боевой готовности, однако никто не обращал на это никакого внимания. Корейцы не верили, что Силы самообороны вступят в противоборство с северокорейским флотом. Секретарь Кабинета министров чуть ранее заявил, что правительство Японии призывает США и расквартированные на островах американские войска к сотрудничеству и просит Совет Безопасности ООН осудить акт агрессии. Телеведущий сообщил, что на данный момент в стране не наблюдалось никаких признаков саботажа и диверсий на важных объектах вроде хранилищ сжиженного газа. Под давлением СМИ и оппозиционных партий правительство установило охрану хранилищ и ввело вокруг них пятикилометровую зону отчуждения. Однако по всей Японии было двадцать девять таких хранилищ и более тысячи километров трубопроводов, в связи с чем полностью обезопасить всю систему представлялось весьма затруднительно. Мысль о том, что любая попытка остановить северокорейские корабли приведет к террористическим атакам ЭКК на газохранилища, была подхвачена журналистами, и корейцы не преминули этим воспользоваться. На пресс-конференции Хан Сон Чин сделал следующее заявление: «Мы являемся регулярными войсками. Мы не партизаны и не террористы. Мы не приемлем террористическую идеологию. Но дело в том, что если японские власти не выстроят вокруг своих газовых хранилищ бетонные заграждения, то говорить об их безопасности не имеет смысла. Ведь все, что потребуется, — это обычная противотанковая ракета, выпущенная из-за границы зоны отчуждения. С этим сможет справиться даже ребенок».

Но почему японские СМИ пришли к выводу, что именно газохранилища станут главной мишенью ЭКК? На это лейтенант Пак Мён имел свое объяснение: большинство людей в правительстве хотели оправдать свои действия по установлению блокады острова, и идея о террористических атаках на стратегические объекты вполне соответствовала этой цели. Это свидетельствовало о слабости как отдельных лиц, так и организаций, стремящихся найти выход из создавшегося кризиса. Как бы то ни было, но оправдание обязательно будет найдено. Со стороны, добавил Пак, это очевидно, но мало кто из самих японцев понимал истинное положение дел.

Ким как раз начала просматривать списки компаний, с которыми были достигнуты договоренности относительно снабжения прибывающих войск, когда ее вызвал к себе заместитель командующего Ли Ху Чоль. Ким встала из-за стола и направилась в зал с названием «Багряник», где находилась приемная. Там уже были Ли и Ким Хак Су, которые обсуждали план обеспечения безопасности на территории казарм сил вторжения. Ее спросили, сколько понадобится рейсов для доставки одежды и питания ежедневно, и Ким сказала, что не меньше сорока. Она уже выходила из помещения, как сзади раздался голос сидевшего на диване Кима Хак Су.

— План по обеспечению продовольствием составлен? — спросил он. — Если у вас будут вопросы, не стесняйтесь и сразу обращайтесь ко мне.

Этого офицера со шрамом на лице боялись все без исключения, но почему-то именно с ней он был крайне любезен. Некоторые из ее сослуживцев сделали рискованное предположение, что майор относится к ней, как к дочери или младшей сестре. Конечно, это было лестно, но все-таки Ким Хван Мок ощущала что-то вроде обиды: она не хотела, чтобы ее выделяли. Ким Хак Су был типичным северокорейским мужчиной, которые привыкли смотреть на женщин сверху вниз только из-за того, что они женщины. Такое поведение не считалось выражением неуважения или превосходства. Просто они подсознательно считали женщин слабыми, а потому нуждающимися в опеке и покровительстве. Сама Ким не считала себя слабой.

— На данный момент у нас достаточно средств, чтобы хватило на неделю, — ответила она.

Майор удовлетворенно кивнул и попросил ее сделать небольшое одолжение, а именно сходить в медицинский центр и оплатить счет за лечение капрала, которого должны были выписать этим вечером. Счет будет погашен из средств специальной полиции, но, как он сказал, Ким сделает большое одолжение, если возьмет на себя эту миссию.

Как только прозвучали слова «медицинский центр», Ким Хван Мок оцепенела, и ее взгляд остановился на картине, изображавшей скачущую верхом женщину в роще.

— Что с вами? — спросил майор.

— Нет, все в порядке!

— Вам, наверное, понадобится охрана?

— Это излишне. Но вот если бы вы дали мне справку о том, что счет будет погашен из бюджета Специальной полиции…

Ким Хак Су и Ли Ху Чоль переглянулись.

— А вы, я смотрю, не промах! — сказал майор, передавая ей подписанную справку. — В вашей провинции все женщины такие толковые?

Ким почувствовала, как сильно бьется ее сердце. Ей даже в голову не могло прийти, что она отправится туда, где работает мужчина из ее снов. Она не могла упустить такой шанс — после переезда в Одо возможности попасть в медицинский центр у нее попросту не будет.

Впервые она увидела этого человека в день казни двух солдат-корейцев. Он выбежал из больницы в своем белом халате и бросился под дождем к лагерю. Она смотрела на него и чувствовала, как внутри нее растет напряжение. Никто из офицеров или рядовых не испытывал и капли сочувствия к приговоренным, а этот человек в белом халате спешил… чтобы пробудить ее совесть.

Доктор был стар и худ. Охрана смутилась — вероятно, на них все-таки произвели впечатление и его профессия, и его возраст, и белый халат. И хотя им был дан строжайший приказ не подпускать к месту казни никого, охранники уж точно не ожидали, что кто-нибудь отважится на подобный поступок. Ни один японец до этого момента не осмелился открыто противостоять Экспедиционному корпусу Корё.

На площадке появилась расстрельная команда с заряженными автоматами. Доктор размахивал руками, его мокрые волосы лезли ему в глаза. Потеряв белый шлепанец, он бежал по грязи и кричал по-японски и по-корейски:

— Остановитесь! Не убивайте! Sar-in mallida! Sar-in mallida!

Приговоренные, у которых были завязаны глаза, повернули головы на голос. Они стали отчаянно извиваться, моля о пощаде. Даже те, кто уже смирился с неизбежностью смерти, все-таки надеется на чудо: «А вдруг?»

Майор Ким Хак Су приказал немедленно удалить прорвавшегося за цепь охраны доктора. Солдаты схватили старика и потащили к спешившим ему на помощь коллегам. Ким увидела приколотый к нагрудному карману халата доктора небольшой значок с китайскими иероглифами. Это были слова «мир», «добро», «дерево», но она не знала, как они произносятся по-японски.

Старика бросили на землю, и почти сразу прогремели выстрелы. Затем командир расстрельной команды вытащил из кобуры свой ТТ. Старика тоже могли пристрелить, но помешал Чо Су Ём.

В тот момент Ким Хван Мок почувствовала, как в ее горле встал ком. В Республике она служила в железнодорожной полиции на китайской границе и видела много расстрелов, но чтобы кто-то смог вступиться за осужденных… Этот старик потряс ее до глубины души. Она осталась стоять под дождем и следила за ним, пока его не занесли в здание госпиталя.

— Эй, товарищ Ким! — крикнул ей один из солдат. — Смотрите, не простудитесь!

Трупы казненных положили на доски и унесли. Ким пошла было в отель, но вдруг увидела шлепанец, соскочивший с ноги доктора. Она оглянулась и, убедившись, что ее никто не видит, подобрала его, не понимая, зачем это делает.

Ночью она увидела старого доктора во сне. Ким никак не могла понять, что он для нее значит, но в глубине души хотела с ним встретиться.

Ким Хван Мок вернулась за свой стол, но никак не могла сосредоточиться и некоторое время пустыми глазами смотрела на двуязычный список имен и фамилий.

— У вас телефон звонит, — сказал ей кто-то.

Звонил директор оптовой фирмы, поставлявшей продукты питания. Ким начала с дежурной лести, сказав, что всем очень понравилась недавно присланная кунжутная настойка. Директор поблагодарил. Ким постепенно втянулась в разговор, надеясь, что работа поможет ей не думать о медицинском центре. Директор (его звали Ёсимото) рассказал о поставках сардин, бонито и моллюсков, а также сообщил, что может предложить большую партию лапши быстрого приготовления и карри. Продукты, правда, немного просрочены. Кроме того, сказал директор, на складе в порту Хаката хранится партия колбасы.

При слове «колбаса» внутри у Ким что-то екнуло. Она определенно слышала это слово раньше, хотя и не помнила, где и когда.

— Колбаса? — переспросила она.

— Ну да, из Китая. Мы получили ее пару лет назад из Гуаньчжоу. Но здесь она не пошла — слишком соленая. Она лежит на складе на пирсе Хакозаки. Недорого. Будем рады, если вы ее возьмете.

Ким уточнила, что именно за колбаса, и директор пояснил, что из вяленой свинины.

Внезапно в памяти снова ожили давно забытые образы.

Однажды, когда она пошла в первый класс, отец принес домой большой кусок мяса цилиндрической формы.

— Это, — объяснил он, — называется «колбаса»!

Отец всегда говорил очень мало и еще реже смеялся, так что вся семья была крайне удивлена, что он находится в приподнятом настроении.

— Да, необычный случай! — сказал отец.

Оказалось, в тот день к нему на прием пришла старуха, репатриантка из Японии, — с жалобами на боли в коленях и дискомфорт в животе. Она уехала из Японии лет сорок назад и жила в Пхеньяне, пока ее не отправили в ссылку в эту местность. Так вот, эта старуха сказала, что у нее нет ни вона, чтобы заплатить доктору, и вдруг резко задрала юбку.

— Я чуть со стула не упал! — рассмеялся отец.

Оставшиеся в Японии родственники изредка присылали женщине гостинцы, уж какими путями, неведомо, и старуха прихватила с собой самое ценное, что было дома, — колбасу. Она была вынуждена спрятать ее под юбку, потому что сын и невестка считали, что мать слишком много тратит на себя.

— Колбаса-то почти телесного цвета и выглядела, как обрубок третьей ноги! — смеялся отец.

— …алло! Лейтенант Ким! Вы слышите меня? — раздалось из трубки.

Ким очнулась:

— Я думала о колбасе… Вы не могли бы привезти к нам в штаб образец на пробу?

Директор согласился. Ким повесила трубку и осталась сидеть на стуле с улыбкой на губах.

— Что-то хорошее? — спросил подчиненный.

— Да так… Забавный он, этот директор.

Ким перестала улыбаться, встала из-за стола и направилась к выходу. Она досадовала, что позволила себе улыбаться.

У нее еще оставалось время, и Ким решила переодеться в гражданское платье. Эта процедура, как и причесывание белой расческой, успокаивала ее. Она вошла в зал «Клен» и открыла общий шкаф. Шкаф был огромный, такие обычно покупают родители своим детям на свадьбу. Он стоял в отеле в качестве образца. На ценнике значилось, что стоит он восемнадцать миллионов иен. Ким и ее соседки по комнате были поражены суммой и несколько раз тщательно пересчитали нули. Ценник все еще свисал с дверной ручки. Рядом с футболкой и джинсами на плечиках висел серый костюм, а за ним — второй комплект униформы. Когда Ким покупала этот костюм, в магазине его завернули в прозрачный пакет и дали белые пластмассовые плечики, что казалось совсем уж в диковинку. Прежде чем вынуть костюм из пакета и разложить его на кровати, она несколько раз провела рукой по покрывалу, чтобы стряхнуть пыль.

Из всех женщин-офицеров только Ким Хван Мок имела право носить гражданскую одежду, поскольку она проводила переговоры с представителями торговых компаний. Помимо костюма, купленного по скидке, она приобрела еще две белые блузки, четыре пары чулок и сапоги на низком каблуке. Юбку она носила только в школе, а чулок и вовсе не видала. Они приятно касались кожи и хотя были очень тонкими, в них почти не ощущалось холода. Одну пару она даже подарила Ли Ги Ён, которая жаловалась, что ей холодно сидеть на рабочем месте.

Ким сняла китель и футболку и просунула руки в рукава блузки. Блузка была простой — похожа на мужскую рубашку, — но Ким она очень нравилась. Округлая линия воротника, похожие на ракушки пуговицы… Она вспомнила, как возмущалась Ли Кви Ху, когда им выдали похожие рубашечки во время тренировок по захвату «Фукуока Доум». Даже сейчас Ли Кви Ху продолжала брюзжать, говоря, что в этих «тряпках» чувствует себя какой-то шалавой. Но в задушевных разговорах Ли стала все чаще признаваться, что такие вещи приятно носить.

Ткань, из которой был пошит ее серый в полоску костюм, была настолько гладкой, что Ким испытывала удовольствие, даже просто прикасаясь к ней кончиками пальцев. Если к костюму прижаться лицом, можно было ощутить запах качественной материи. В детстве она носила свитер из овечьей шерсти. Овцу ее мать купила на черном рынке. Шерсти было недостаточно, чтобы связать одежду для всех, и старшие братья охотно уступили свитер сестренке. Ким с удовольствием наблюдала, как мать по весне стригла овцу и как потом трепетала на ветру шерсть, словно пух одуванчика. Шерсть клали в чан с кипящей водой, чтобы удалить жир, и кипятили три раза, затем выкладывали на доску для просушки, растягивали, расчесывали и наматывали на веретено. Свитер был очень колючим, и, когда Ким надевала его, в нос бил сильный овечий запах, но зато в нем было тепло; оправляя юбку и воротник перед зеркалом, Ким с любовью вспомнила его. На груди как будто чего-то не хватало, и она надела серебряное ожерелье, подаренное управляющей магазином GAP. Причесала волосы, закрепила прядки гребешком, и туалет был окончен.

На тетрадном листке она написала имя врача, достала из своей личной тумбочки белый шлепанец и сунула в кожаную сумку.

Ким Хван Мок сказала сотруднице мэрии, что список закупок консервов составит чуть позже. В десять часов она провела переговоры с директором компании, производящей пластиковую посуду. В Фукуоке пластиковой посуды было в переизбытке, директор показал ей каталог, однако Ким отвергла подходящее по цене предложение, так как на черенках ложек, вилок и палочек для еды были изображены мультяшные персонажи.

В половине одиннадцатого она и доктор Хо Чи встретились в зале «Лавр» с главой отдела продаж оптовой фармацевтической компании Medicina. Обычно коммерческие переговоры проводились в холле гостиницы на диванах, но эта компания являлась монополистом, и ее представителям уделялось особое внимание.

Сорокалетний Ниномия, исполнительный директор фирмы, был весьма посредственным фармацевтом, но зато по части коммерческих переговоров ему не было равных. Нехватка медикаментов в связи с установлением блокады, а также прибытие ста двадцати тысяч солдат угрожали оставить Экспедиционный корпус без лекарств. Отхлебнув предложенный ему женьшеневый чай, Ниномия просмотрел представленный доктором Хо Чи список и сравнил с каталогом товаров в своем ноутбуке.

Из-за того что Хо Чи не владел японским, Ким приходилось выполнять функции переводчика. Это было сложно из-за обилия специальных терминов. Ким то и дело заглядывала в словарь, который она купила в Фукуоке, пытаясь перевести такие слова, как «мочегонное средство», или «хинолон», или «бета-блокаторы». Поскольку в Республике отсутствовали многие лекарства, входившие в каталог Ниномии, обсуждение затянулось. Больше всего требовались антибиотики, анальгетики, антисептики, пищевые добавки, средства для улучшения пищеварения, жаропонижающие таблетки, глазные капли и лейкопластырь. Как выяснилось, ЭКК мог приобрести только пятую часть необходимых медикаментов, да и то по более высокой цене, чем ожидалось. Ниномия объяснил, что соглашение с Корпусом, если на то пошло, противоречило японскому законодательству, и у его компании могут возникнуть определенные сложности.

Во время разговора с Ниномией Ким услышала топот армейских сапог и лязг оружия. В холл вбежал взвод во главе с лейтенантом Паком Ир Су. Майор Ким Хак Су отдавал приказания, однако стеклянная перегородка заглушала его слова. Солдаты разделились на четыре группы и сели в лифты.

— Что случилось? — спросил Ниномия.

Ким предположила, что начались очередные учения. Доктор Хо Чи встал, открыл дверь и спросил майора о причине переполоха. Увидев в переговорной комнате Ниномию, майор вежливо поприветствовал его, а потом сказал, что командование Экспедиционного корпуса получило сообщение о пробравшихся в здание отеля посторонних, и теперь нужно провести проверку.

— Какие люди? — встревожился Ниномия.

— Да какие там люди? — рассмеялся доктор. — Вы, главное, не волнуйтесь. Передавим, как крыс!

По окончании переговоров Ниномия, узнав о том, что Ким собирается в медицинский центр, предложил подвезти ее на своей машине, поскольку и сам намеревался заехать туда. С разрешения своего руководства Ким приняла приглашение. Она отказалась от вооруженной охраны, но взяла с собой пистолет ПСМ, который сунула в сумочку.

Ниномия подогнал машину к главному входу в гостиницу, вышел и открыл дверь для Ким. На дверце автомобиля голубыми буквами было написано название его фирмы. Заведя мотор, он пояснил, что глава компании дал название в испанском духе, поскольку был любителем живописи Пикассо. От кожаных сидений в салоне распространялся приятный запах. Едва они отъехали от здания отеля, как сквозь окна машины засверкала блистающая водная гладь залива. Ким улыбнулась, и Ниномия приветливо кивнул ей.

За контрольно-пропускным пунктом Ким вынула свой листок и спросила Ниномию, знает ли он доктора Сераги. Ниномия взял свободной рукой бумажку и сказал, что, конечно, знаком с доктором. Он добавил, что Сераги пользуется большим уважением в Фукуоке, но у него репутация вольнодумца.

— Он напоминает одинокого волка.

«Именно так, — подумала Ким, — одинокий волк». Еще она подумала, что доктор Сераги чем-то напоминает ей отца. Отец специализировался по холере. Когда после китайской культурной революции он был вынужден бежать в Республику, над ним сомкнулся круг одиночества. У него совсем не было друзей, но он не слишком страдал от этого. Ким вспомнила, как отец каждое утро складывал руки над ушатом с водой, и этот жест чем-то напоминал молитву. Затем отец надевал шляпу и отправлялся на работу в свою клинику, захватив с собой портфель и сверток с обедом.

Отец никогда — насколько помнила Квон Мок — не играл с ней, не читал ей на ночь сказок. Только однажды он взял ее с братьями на рыбалку. Они ничего не поймали, но Ким запомнила тот вечер на всю жизнь.

Отношение к детям в Республике было строгим, однако отец никогда не пользовался своей властью. Он ни за что не поднял бы руку на детей или жену. Да, разумеется, иногда он бывал грубоват с домочадцами, но при этом… невероятно застенчивым. Отец свободно говорил по-китайски и читал медицинские книги на русском и немецком языках, но как разговаривать с детьми, какой тон взять, он, скорее всего, просто не знал. Что не мешало им любить его всем сердцем.

— Я высажу вас здесь и отгоню машину на парковку, — сказал Ниномия, открывая дверцу.

У входа в клинику располагалось помещение охраны. Пожилой мужчина в темно-синей форме поприветствовал Ким и предложил пройти в холл — скорее всего, он видел, что она вышла из машины с эмблемой фирмы Medicina.

Холл был почти таким же большим, как в отеле, с высоченным потолком. Перед стойкой регистратуры сидели несколько пожилых людей, ожидая очереди. В бумажнике Ким помимо денег лежали регистрационная карточка и страховой полис. Такие документы командование ЭКК выдало только старшим офицерам. Ей оставалось лишь подойти к стойке, предъявить карточку и оплатить счет за лечение капрала. По времени — пара минут. Но она хорошо продумала свои действия. Если предъявить удостоверение, решить финансовые вопросы, а потом попросить о встрече с доктором Сераги, то через несколько мгновений вся больница будет знать, что к ним пожаловал офицер Экспедиционного корпуса. Доктор, пытавшийся остановить казнь, скорее всего, попросит своего помощника сказать, что его нет на месте. Учитывая скорый переезд в Одо, второго шанса поговорить с доктором у нее просто не будет.

Ким посмотрела на часы. До полудня оставалось несколько минут. Разговор с доктором Сераги займет не больше четверти часа, так что в отеле ее не должны хватиться. Она отошла от стойки регистратуры и успела проскользнуть в закрывавшиеся двери лифта.

— Вам какой этаж? — спросил ее пожилой мужчина.

— Третий, пожалуйста, — ответила она, слегка поклонившись.

Лифт остановился. Здание медицинского центра было настолько большим, что здесь ничего не стоило заблудиться. Направо и налево по коридору шли ряды дверей. Ким растерялась. Чистый пол отражал свет ламп. Она подошла к медсестре и спросила, где находится кабинет доктора Сераги. Та поинтересовалась, зачем ей нужен доктор, и Ким сказала, что Сераги назначил ей встречу на двенадцать часов, они собирались обсудить возможность организации его лекции. Медсестра, преувеличенно артикулируя, но, впрочем, довольно вежливо объяснила, как пройти.

Шагая по коридору, Ким ощущала легкую ностальгию, которую навевали на нее запахи лекарств, да и вообще специфическая атмосфера больницы. Та больница, где работал ее отец, представляла собой деревянный барак с устаревшим оборудованием и, конечно, не могла сравниться с этим местом. Но ощущения были почти такими же.

Она миновала группу врачей, кивнула им и прошла дальше. По обрывкам фраз она догадалась, что те собираются в столовую. Однако до двенадцати часов еще оставалось время, и она рассчитывала застать доктора Сераги у себя.

Повернув направо, Ким прошла мимо конференц-зала, небольшой кухни, комнаты для санитаров и вскоре увидела двери врачебных кабинетов. Кабинетов было всего пять, и их разделяли стеклянные перегородки от пола до потолка. На первой двери висела табличка с надписью «Научно-исследовательское управление». Далее следовала надпись «Кинетическая интроскопия», затем «Сердечно-сосудистая физиология» и «Трансплантация органов». Последний кабинет был рядом с застекленным балконом, выходившим на здание отеля, стадион и палатки Экспедиционного корпуса. На табличке по-английски и по-японски значилось: «Иммунологический научно-исследовательский центр». На уровне глаз была прикреплена карточка с именем доктора Сераги. Сердце Ким учащенно забилось. Прежде чем постучать, она несколько раз глубоко вдохнула.

— Войдите! — раздался голос из-за двери.

«Что я делаю?» — мелькнула мысль. Она пришла сюда без всякого разрешения и действовала только на свой страх и риск. А вдруг ее попытаются захватить в плен сотрудники полиции или Сил самообороны? На всякий случай Ким проверила в сумочке ПСМ. «Если что, выход есть всегда», — сказала она себе и подняла руку, чтобы постучать еще раз, но в этот момент дверь отворилась, и на пороге возник сам доктор Сераги и внимательно взглянул на нее сквозь очки.

— Кто вы? — спросил он мягко, но тем не менее не давая пройти в кабинет.

Ким догадалась: доктор понял, что перед ним кореянка.

— Меня зовут Ким Хван Мок. Я лейтенант Экспедиционного корпуса Корё.

При упоминании ЭКК Сераги нахмурился и быстро посмотрел, нет ли кого за ее спиной.

— Вы одна? — спросил он.

Ким кивнула, и доктор отступил в сторону.

Три стены кабинета занимали книжные полки. Посередине располагался большой письменный стол, за окном виднелся балкон. Сераги не предложил ей сесть, и сам остался стоять, сложив руки на груди. Дверь он оставил открытой. Он показался Ким меньше ростом и старше, чем когда она увидела его в первый раз. Он был совсем не похож на ее отца. Но теперь, когда он был так близко, она поняла, почему этот человек являлся ей во сне и зачем она пришла к нему. При этом у Ким было такое ощущение, будто вышла из нагретой комнаты на мороз. Она хотела объяснить цель своего визита, но не могла вымолвить ни слова.

— Что вам угодно? — откуда-то издалека прозвучал голос Сераги, когда она села.

Ким вынула пистолет и сняла с предохранителя. В комнате явственно прозвучал металлический щелчок боевой пружины. Доктор испуганно метнулся к двери.

— Вам лучше остаться на месте, — сказала Ким.

— Вы что, пришли, чтобы застрелить меня?

Она покачала головой и вынула из сумочки белый шлепанец.

— Я хотела вернуть это вам.

Сераги подошел поближе, поправил очки и стал рассматривать шлепанец, по-видимому не понимая, что это его собственный. Наконец, ему удалось разглядеть свою фамилию на внутренней стороне, и он глубоко вздохнул, вероятно, вспомнив обстоятельства, при которых потерял этот предмет.

— Зачем вы его принесли? — спросил он.

— Я подумала, что вам он пригодится.

Сераги подошел к двери, выглянул в коридор и, убедившись, что там никого нет, закрыл ее. Со шлепанцем в руке он вернулся к столу и сел в кресло напротив Ким. На столе Ким заметила раскрытый ноутбук, фотографии членов семьи, несколько книг и исписанные листки бумаги. Ее внимание привлек странный предмет: чучело цыпленка с черными крыльями на подставке с надписью «Химера». Сераги, проследив за ее взглядом, объяснил:

— Химера — потому что этот цыпленок является организмом, составленным из различного генетического материала. Например, крылья у него от перепела. В самом начале эмбрионального развития часть его медуллярной трубки была заменена трубкой перепела. Оттого у него черные крылья. Вылупившись из яйца, цыпленок погиб почти сразу. Он не мог двигать крыльями и ходить и в конце концов умер от истощения. Его иммунная система отторгла клетки перепела.

Сераги положил шлепанец на стол, задаваясь вопросом, какова же истинная цель визита его гостьи, однако вслух он этого не спросил.

— Мой отец — врач, — промолвила Ким. — И он тоже увлечен своей работой.

Еще не успев закончить фразу, она поняла, что говорит об отце в настоящем времени.

— Простите… мой отец уже умер.

Когда она служила в охране железнодорожных путей близ китайской границы, до нее дошли вести, что отец серьезно болен. Командир дал ей внеочередной отпуск. На следующее утро Ким села на поезд, а потом долго тряслась в кузове грузовика, который перевозил уголь. Когда она добралась, отец уже совсем ослаб, у него началась пневмония, и понятно было, что он долго не протянет. Ким сидела у его изголовья. В последние минуты он приподнял голову с подушки и сказал:

— Хорошо бы нам еще сходить на рыбалку…

А потом:

— Люби и береги своих детей.

Люби и береги своих детей… Она снова и снова повторяла эти слова, запрятанные в памяти.

Сейчас Ким пыталась что-нибудь сказать, чтобы разрядить напряженность, но у нее пересохло в горле и язык не повиновался. Сераги налил ей кофе, и она наконец задала свой вопрос: почему он пытался защитить тех солдат?

Доктор молча смотрел в окно. Из него хорошо был виден палаточный лагерь. Только что начался обед, и солдаты собирались за столами, на которых дымились котелки.

— Позвольте, я расскажу вам очень старую историю, — вздохнув, произнес доктор. — Во время войны я был свидетелем многих казней, которые мы проводили в вашей стране. Правда, мы делали и хорошие вещи — например, построили дороги и плотины, мы создали ирригационную систему и осушили большие площади. Я был совсем молодым и, конечно, не смог бы остановить расстрелы, но ужас в том, что я даже и не пробовал. Это мне просто не приходило в голову, так как я не видел в казнях ничего плохого.

Слушая доктора, Ким разглядывала книги в шкафах. Еще раз посмотрела на чучело цыпленка; оно было настолько искусно сделано, что птичка казалась живой. Кофе без сахара горчил, но от него шел чудесный аромат.

— Мне тогда было пятнадцать лет, — продолжал доктор. — Я совсем ничего не знал. Не то чтобы я был полным невеждой… но нет ничего хуже невежества. После того как мы вернулись на родину, мне начали сниться кошмары. Только много позже, когда я пошел учиться, до меня стал доходить смысл всех этих казней. С тех пор прошло уже семьдесят лет, но кошмары не уходят. Мне восемьдесят три, и я понимаю, что могу умереть в любой момент, но новые кошмары… нет, они мне не нужны.

Сераги замолчал и посмотрел на Ким, которая не выпускала из рук пистолет. Он не мог знать, что она хотела застрелить не доктора, а саму себя. Но стреляться в кабинете? Это создало бы кучу проблем для всех. Нет, это следует сделать где-нибудь в другом месте. «Люби и береги своих детей», — сказал ей умирающий отец. А она… она забыла его последние слова и жила по другим правилам.

Ким подняла глаза на Сераги и сказала:

— Знаете, я убила своего ребенка.

Из-за льющегося в окно света она не могла разглядеть выражение его лица.

После смерти отца Ким оставила службу на железной дороге, вернулась домой и вскоре вышла замуж за техника, работавшего на консервном заводе. В 2002 году у них родился ребенок. Их деревня была слишком маленькая, чтобы иметь возможность покупать что-то у китайских контрабандистов, и люди голодали. Правительство отпустило цены, и рис с кукурузой стоили теперь в сотни раз дороже. Причиной смерти ее отца была пневмония, но на самом деле он умер от недоедания. Матери пришлось зарезать овцу, из шерсти которой она когда-то связала свитер для Ким, и мясо продать на черном рынке. Денег надолго не хватило. Тогда мать решила насобирать хвороста на ближайших холмах, чтобы обменять его в Ранаме на яйца и мед, но местные жители уже подобрали все до веточки.

Муж Ким оказался находчивым человеком. Он придумал, как провести в их дом воду при помощи разрезанных вдоль бамбуковых стволов, а также научился делать мыло из жженых желудей. С рождением ребенка дела пошли хуже, и муж думал только о том, как бы украсть со своего завода несколько банок кошачьих консервов. Но завод, на котором он работал, находился в ведении Четвертого корпуса Народной армии, поэтому и сырье, и конечную продукцию вывозили военные грузовики.

Ребенок едва научился держать головку, когда у Ким пропало молоко. Она пыталась кормить малыша кукурузным соком, но кукуруза и рис становились все дороже. Муж не спал ночами. Жег желуди, фильтровал золу через конопляную ткань и смешивал полученный экстракт с измельченными кусками обычного мыла. В результате получалась пенистая жидкость, которую он разливал по бутылкам, чтобы потом продавать на черном рынке. Однако на рынке было гораздо более качественное китайское мыло, и он почти ничего не выручил. Мать Ким продала всю домашнюю мебель на китайской границе и на эти деньги купила кукурузу. Половину они продали в Ранаме, а вторую половину оставили для семьи. Книги отца и его медицинские инструменты тоже пошли на продажу. Последнее, что можно было реализовать, — промасленную бумагу, покрывавшую земляной пол. Ким вспомнила, что когда-то они с братьями ходили на море за моллюсками. Несмотря на страшный холод, она добралась до берега, но обнаружила, что и здесь ничего не найти. Тогда она предложила пойти на холмы ловить кроликов. Мать рассмеялась — кролики, как и прочая живность, включая голубей и диких уток, давно были истреблены. Раньше на холмах росли лекарственные травы, но и их не осталось.

После того как выпал первый снег, в их деревне состоялась публичная казнь. Муж Ким был потрясен, узнав в двух приговоренных своих товарищей по цеху — их поймали при попытке вынести с завода несколько банок консервов. После этого он впал в депрессию. Однажды он рассказал Ким, как рабочие жаловались друг другу: мол, «для заграничных кошек рыбы им не жаль, а нам — шиш без масла». Эти разговоры услышали солдаты и избили рабочих до полусмерти. Потом муж ушел от них и, переправившись через реку Туманная, стал работать в Китае. Как-то раз он объявился дома с мешком пшеничной муки, и больше его уже не видели. Слухи ходили разные — кто-то говорил, что он утонул при переправе, а кто-то считал, что его поймали и расстреляли северокорейские пограничники. Впрочем, находились свидетели, утверждавшие, что он прекрасно устроился в Китае с какой-то этнической кореянкой. Судьба его так и осталась неизвестной.

Однажды братья позвали Ким, чтобы сходить на холмы за сосновой корой, которую у них в деревне теперь употребляли вместо хлеба. Кора отслаивалась с трудом, и после работы долго кровоточили пальцы. Дома они пользовались острым камнем, чтобы удалить верхний слой и живицу. То, что оставалось, на ночь помещали в воду, а потом кипятили с добавлением двууглекислого натрия. Слив остатки воды, массу сушили двое суток, подсохшую, складывали в мешок из конопляной материи, а потом, не вынимая из мешка, мяли при помощи круглого камня. Полученный порошок смешивали с пшеничной мукой или кукурузной мукой, а потом пекли лепешки. Волокна сосновой коры были безвкусными и плохо переваривались, отчего сильно раздувался живот. Именно это и произошло с годовалым ребенком Ким, который был слишком слаб, чтобы плакать. Сосновая кора облегчала чувство голода, но она почти не переваривалась. Ким выбирала древесные волокна из прямой кишки своего мальчика.

Как-то раз, пережевав волокна, чтобы сделать их помягче, Ким дала ребенку тюречку, но он не смог ее проглотить. Ким заставила, ребенок проглотил совсем немного и тут же начал извиваться, а через некоторое время его животик раздулся, как шар, — древесные волокна закупорили кишечник. После смерти отца в деревне не было доктора, и в тот же вечер малыш умер. В деревнях матери опасались класть своих детей в колыбель — всегда похлопывали их по животу, чтобы выходили газы. Когда Ким увидела чудовищно распухший живот своего ребенка, она решила, что убила его, и этот грех не сможет искупить даже ее собственная смерть.

— Я поступила глупо, — сказала она Сераги. — Я пришла к вам, чтобы рассказать эту историю, но это все равно не может искупить моей вины. Я прошу прощения за мое вторжение к вам.

Ким не выполнила последней воли своего отца. Она не любила своего ребенка, убила его, а затем попыталась бежать от реальности. Но когда она увидела доктора Сераги, бегущего в белом халате к месту казни, она вспомнила о своем отце. Ирония судьбы заключалась в том, что если бы Ким не приехала в Японию, то она, возможно, и не осознала бы того, что с ней происходит: что ее любовь к Республике затмила все остальные чувства. У нее было только одно оправдание: в КНДР в тот голодный год многие потеряли детей, и это как-то смягчало боль собственной потери.

Ким положила ПСМ в сумочку. Ей было стыдно перед доктором за то, что она заняла его время из-за своих эмоций.

Сераги продолжал неподвижно сидеть в своем кресле, не сводя с нее глаз. За окном маячила громада отеля, напоминавшая вонзенный в землю нож. Вдруг Ким увидела, как из окон второго этажа повалил белый дым, а через мгновение раздался звук взрыва. Доктор Сераги вздрогнул и тоже посмотрел в окно. Ким вынула из сумочки телефон и набрала номер Ли Ху Ноля. В этот момент донесся грохот второго взрыва.

— Нам пока не удалось выяснить, что происходит, — спокойно ответил Ли. — Непонятно — то ли диверсия, то ли авария. Японские рабочие говорят, что возможна утечка газа. Мы уже позвонили в полицию и пожарным. Они вот-вот будут на месте.

Ким нажала клавишу отбоя. Нужно было оплатить счет и возвращаться в штаб. Умереть должна была она, а не ее ребенок, — вот что она вынесла из этой встречи.

— Извините меня, доктор, — произнесла она, направляясь к двери.

— Подождите, — сказал Сераги.

Он подошел к книжной полке и достал какую-то старую книгу.

— Вы понимаете по-английски?

— Немного.

— Ну, в таком случае вы сможете прочитать эту сказку Андерсена. Она называется «Ангел». Впрочем, послушайте: «Когда умирает ребенок, с небес слетает Божий ангел, берет мертвого ребенка на руки и, расправив свои большие белые крылья, облетает все места, где ребенок бывал счастлив при жизни. Собрав большой букет цветов, он несет их к Господу, чтобы эти цветы цвели ярче на небесах, чем на земле. И Господь прижимает эти цветы к своему сердцу, и лобзает самый красивый цветок, и дарует ему голос, чтобы он смог петь гимны радости».

Сераги протянул книгу Ким. Та взяла ее обеими руками и поклонилась:

— Большое спасибо!

На растрескавшейся красновато-коричневой обложке стояло название «Красные башмачки и другие истории». От того, что только что прочитал ей Сераги, она едва не плакала. Но что же такое «ангел»? Когда-то отец рассказывали о них, но она уже едва помнила.

— Они живут в ином мире, — объяснил Сераги. — И у них есть крылья.

Ким невольно улыбнулась. Куда носил белокрылый ангел ее годовалого ребенка? Он же нигде не бывал, кроме деревни. Разве что ангел отнес его в сад или к ручью? Или в дом матери, или на предгорья, где водились кролики и фазаны? Когда Ким представила, как ее ребенок, свернувшись клубочком в белых мягких крыльях, пролетел над ее деревней, она почувствовала, что ее сердце начинает понемногу оттаивать. И еще одна мысль родом из юности пришла ей на ум. Ким всегда очень жалела оставшихся сиротами детей, которые стали бездомными и нищенствовали. Она мечтала организовать приют для таких малышей после окончания военной службы.

Издалека послышался вой сирен. Несомненно, это были пожарные машины. Сераги, опираясь руками о подоконник, смотрел на палаточный лагерь. В лагере работал громкоговоритель, но из-за закрытых окон было плохо слышно.

— Что они говорят? — спросил доктор.

Ким подошла к окну и прислушалась.

— Обнаружено несколько посторонних лиц, возможно, злоумышленников, — перевела она. — Их пытаются задержать.

Появились бронетранспортеры. Ким случайно задела локтем доктора. «Он добрый, — подумала она, кладя книгу в сумочку. — Возможно, имеет смысл обсудить с ним идею о приюте для сирот».

— Доктор… — начала она.

Сераги повернулся к ней, и тут от основания отеля брызнули мощные облака пыли, словно дым при старте ракеты. Вихрящееся кольцо окутало нижние этажи здания. Раздался резкий хлопок, и по стеклам побежали трещины, а через секунду земля дрогнула от взрыва. Ким присела и закрыла уши руками, но потом заставила себя встать. Солдаты в лагере пытались спастись от летящих обломков; море позади отеля бурлило. Доктор Сераги тоже поднялся с пола и подошел к окну. Дым немного рассеялся, и их взорам предстала черная дыра в земле. Вдруг Ким показалось, будто все перед ней стало быстро вращаться по часовой стрелке, а сама она падает куда-то влево. Она увидела, как разлетается на куски стеклянная, закрученная наподобие улитки часть здания, и поняла, что отель рушится вниз. Грохот сопровождался мощным порывом ветра. Казалось, что какой-то великан ступает по сухим древесным стволам, а из-под его стоп разлетаются щепки. Вода в заливе буквально кипела от летящих с неба бетонных и металлических конструкций; редкие суденышки спешили уйти в сторону открытого моря.

Там, где был лагерь, лежали десятки убитых взрывом солдат; уцелевшие в панике пытались найти укрытие. Перевернутый взрывной волной бронетранспортер перелетел через дорогу, врезался в ограждение скоростного шоссе и взорвался. Стена «Фукуока Доум» провалилась внутрь, обнажив часть арены под серебристой крышей.

Толчки были настолько сильными, что Ким снова была сбита с ног. Могучий удар пронзил ее от копчика до самого мозга. Она схватилась за оконную раму и закричала, чтобы не потерять сознание. Доктор Сераги тоже что-то кричал, но из-за грохота она ничего не могла разобрать. Здание медицинского центра сотрясалось от фундамента до самой крыши — казалось, еще немного, и оно тоже рухнет.

Над местом, где стоял отель, медленно всплывало грибоподобное облако. Гриб разрастался, пока не окутал весь лагерь, стадион и берег залива, а затем начал закрывать и небо, превращая день в ночь. Обломки конструкций все еще летали, снося все на своем пути. Стены и крыша стадиона выглядели так, словно по ним палили из гигантского пулемета. Тех из солдат, которые пытались найти убежище за водонапорной башней, смело кусками бетона размером с бочку. Камни сыпались на здание медицинского центра, как метеоритный поток, и все здание ходило ходуном.

Ким увидела какую-то черную тень, которая вылетела из облака дыма и мгновенно выросла до размеров холодильника. Это был фрагмент балки, влетев в соседнее помещение, он разрушил перегородку. Оконную раму вырвало из проема, и на потолке зазмеились огромные трещины. Книжные шкафы попадали на пол, извергнув из себя все содержимое. Сераги с искаженным от боли лицом держался за вывихнутую ногу. Ким потащила старика от окна к центру комнаты. Из-за опрокинутой мебели и груд битого стекла сделать это оказалось нелегко. Усадив доктора у перевернутого стола, она присела рядом. Вокруг продолжали сыпаться куски бетона. На ее глазах глыба размером с автомобиль с грохотом снесла балкон.

— Доктор, вы можете встать? — крикнула Ким прямо в ухо Сераги, и тот слабо кивнул, но подняться на ноги он не смог.

Было ощущение, что на них вот-вот обрушится потолок. Ким подхватила доктора подмышки и потащила. В рот и нос набилась бетонная пыль; слезы текли рекой.

Очки доктора оказались разбиты, у глаза появилась глубокая царапина, весь бок был залит кровью. Ким вытащила из сумочки подаренную книгу и сунула в карман. Затем обвязала рот и нос платком, завязав уголки на затылке, и стала пробираться через завалы к двери, таща за собой Сераги. Оглянувшись назад, она увидела через проем окна уже другую картину. Над землей плыло низкое облако; море из синего стало коричневым. Здание стадиона было искорежено до неузнаваемости, часть его крыши лежала на парковке у «Хоукс Тауна». Палаточный лагерь полностью завалило грудами бетонных обломков.

Штаб-квартиры Экспедиционного корпуса Корё больше не существовало. Скорее всего, никому из находившихся в отеле в момент взрыва не удалось выжить. Неужели японское правительство все же решилось на атаку? Или это были американцы? Впрочем, это уже неважно — Экспедиционный корпус был полностью уничтожен. Основным силам вторжения придется повернуть назад — ведь заложники тоже погибли все до одного. Но, как ни странно, Ким Хван Мок не испытывала ни горя, ни отчаяния. Ей казалось, что взрыв был проявлением гнева самих Небес и вернул все к исходной точке. Она не сомневалась, что ее арестуют и, скорее всего, казнят. Но Ким не боялась наказания: она вполне заслужила его — хотя бы потому, что позволила умереть своему ребенку. Но сейчас она должна была спасти доктора Сераги, а для этого его следовало перенести ближе к заливу, на другую сторону рухнувшего отеля.

Серо-белая пыль рассеивалась морским ветром и поднималась все выше и выше. Может быть, подумала Ким, именно так и выглядит ангел, когда он расправляет свои белые крылья.