Феллах

Глава 9

Прошло три дня… И каждый из этих дней, каждый час, каждая минута тянулись в мучительном ожидании ответа на вопросы, которые жили в сердцах моих земляков. При встрече с ними я отводил глаза, не зная, что сказать, чем помочь, как успокоить. Меня самого терзали и мучили те же вопросы. Что случилось с Абдель-Максудом и Абдель-Азимом? Куда они исчезли? Неужели их в самом деле посадили за решетку? За что, за какие преступления? Ведь они не сделали людям ничего дурного. Напротив, желали им только добра. Добивались справедливости. Ради этого они и отправились в город. Они ушли туда, чтобы защитить законность. Ушли и не вернулись. Как не вернулись Салем и Хиляль. Что с ними сейчас? Неужели они валяются на каменном полу в холодной камере той самой городской тюрьмы, куда бросали феллахов за неповиновение эмиру? А вдруг их подвергают допросам, унижая человеческое достоинство, как это умели делать в черные дни королевской власти? Что станет теперь с их надеждами, с их идеалами, в которые они верили и которые готовы были отстаивать любой ценой? Ведь даже в старые времена местные власти не решались трогать Абдель-Максуда или Абдель-Азима. Никогда не сидел в тюрьме и сторож Хиляль. А о Салеме и говорить не приходится! Давно ли он был ребенком, постоянно мечтавшим о куске хлеба; играя, он лепил из глины маленькие лепешки и украдкой от матери лизал языком, пробуя, какие они на вкус…

— Как же это могло быть? — настойчиво добивалась от меня ответа Инсаф. — Значит, там, в городе, есть люди, которые заодно с нашими врагами? Выходит, никому нет до нас дела? Не к кому обратиться. Правительство дало нам землю и забыло про нас. Может, и аллах отвернулся от нас? — спросила она, переходя на шепот. — У кого искать теперь поддержки? Кто сможет нас защитить от этого злого человека? Неужели на него нет никакой управы? Пусть он представитель правительства, но кто дал ему право нас притеснять и обижать? Бросать ни в чем не повинных людей в тюрьму? Неужто все эти беды обрушились на наши головы только за то, что мы не захотели отдать уполномоченному нашу землю? Ту землю, которую нам дала революция. А может, мы виноваты в том, что воспротивились Ризку, который хочет наживаться на нас, ездить на нашем горбу, подгонять кнутом да еще и рот затыкать каждому, кто осмелится его ослушаться? Где же справедливость? Посоветуй, что нам делать?..

А что я мог посоветовать своим землякам? Мне было ясно, что нельзя день за днем вот так слоняться сторонним наблюдателем, заложив руки за спину, когда по воле какого-то типа, прибывшего из Каира, совершается насилие над честными, самыми уважаемыми в деревне людьми, чинится вопиющее самоуправство и беззаконие. Я ведь тоже из Каира. Неужели я не в состоянии что-либо предпринять?

И я попытался действовать. Сначала я предложил провести общее собрание жителей деревни. Но из этой моей затеи ничего не вышло. Тауфик строго-настрого запретил собираться больше трех человек. При этом он сослался на какой-то секретный приказ, якобы полученный из Каира. Сам Тауфик расхаживал по деревне важный и надутый, как индюк. Он упивался полученной властью, которую старался показать каждому, кто попадался ему на улице.

— Представитель правительства, уезжая, сказал мне: всякий, кто осмелится нарушить приказ из Каира, будет посажен в тюрьму, — угрожал он феллахам. — Никаких сборищ без разрешения уполномоченного! Каждый должен заниматься только своим делом! Таков приказ приезжего бея. А он, сами понимаете, связан с Каиром. Сейчас я его замещаю. Если что, я тоже могу связаться с Каиром.

При этом он многозначительно показывал пальцем в сторону Каира и куда-то вверх. Сомневавшегося он окидывал презрительным взглядом и, не удостоив ответом, шел дальше. Вступать в споры он считал теперь ниже своего достоинства.

Угрозы Тауфика возымели, очевидно, свое действие. Феллахи боялись, что каждого, кто придет на собрание, может постигнуть судьба земляков, и все-таки в тот день, когда я предложил созвать собрание, четверо осмелились заглянуть в правление кооператива. Не успели, однако, они переступить порог, как появился Тауфик.

— Ага, попались, голубчики! — набросился он на них. — Поймал вас! Ну, отвечайте — зачем приползли? На собрание? Хорошо… Запомните: я каждого из вас могу сгноить в тюрьме! На этот раз, так и быть, я вас прощаю. Но увижу вместе еще раз, аллах тому свидетель, прикажу схватить как взломщиков и воров. Разве вам не известно, что это помещение отведено для приезжего бея? Он здесь живет. Значит, это его квартира. А вы пытались в нее проникнуть. Спрашивается, зачем? Ах, чтобы провести собрание? Так всем известно, что это запрещено. Следовательно, вы забрались сюда, чтобы совершить кражу или грабеж со взломом. Выходит, вы преступники. А с преступниками знаете что делают? Не забывайте, что я имею прямую связь с Каиром!

Феллахи потоптались на месте и разошлись по домам, решив не связываться с Тауфиком. Еще, чего доброго, и их упрячет в тюрьму. Ведь сладил же он с Хилялем, хотя и тот представлял власть в деревне.

Тауфик стал еще более важным, его так и распирало от удовольствия, что он может держать в страхе и повиновении всю деревню. Провожая его косыми взглядами, феллахи перешептывались:

— Видали, как он теперь ходит? Ну что твой приезжий бей. Даже покрикивать стал, как он…

Дальнейшее мое пребывание в деревне становилось бессмысленным. Я понял, что здесь ничего не смогу сделать, ничем не могу помочь моим землякам. И поэтому решил отправиться в уездный центр и там попытаться дать бой. Захватив небольшой чемоданчик, я пошел на развилку проселочной дороги, где обычно останавливается автобус, курсировавший между Каиром и городом. По пути мне попался Тауфик. Он поприветствовал меня, с ехидной ухмылкой покосившись на мой чемоданчик.

Я спросил его:

— Что-то давно я не вижу приезжего бея. Ну, того самого, который называет себя представителем правительства. Куда это он делся?

Тауфик ответил не сразу. Потом, словно в раздумье, медленно произнес:

— Он уехал в Каир… У него там важные дела…

— Он что, в самом деле представитель правительства? А от какого министерства? — поинтересовался я.

Этот мой вопрос Тауфик оставил без ответа, промычав что-то неопределенное.

— Говорят, он непосредственно связан с правительством. И ты якобы имеешь прямую связь с Каиром. Это правда? С кем же ты связан?

На лбу Тауфика выступили капельки пота. Своим вопросом я явно поставил его в затруднительное положение. После длительной паузы он наконец пробормотал:

— Мало ли что болтают в деревне… Бей, конечно, связан с Каиром. А я… я только подчиняюсь бею.

— Ну, а бей с кем все-таки связан в Каире? С каким министерством? — повторил я еще более настойчиво свой вопрос.

Тауфик побледнел, закусил нижнюю губу. Капли пота на его лбу стали словно бы крупнее. Он отвел взгляд в сторону и снова ничего не ответил.

Я не унимался.

— Это что, допрос? — наконец взорвался он. — Я не обязан тебе отвечать. Если тебя это так интересует, спроси об этом у него самого. А мне известно только то, что он связан с Каиром. С кем именно, он не говорит. Может, это государственная тайна. Поинтересуйся сам, когда он вернется.

И Тауфик, обретя прежнюю уверенность, неторопливо зашагал к деревне с видом победителя, вступающего в поверженную им крепость.

Добравшись до развилки, я поставил чемоданчик на землю и нетерпеливо стал вглядываться вдаль, за поворот, откуда должен был появиться автобус. Хотя солнце давно взошло, воздух оставался еще влажным и прохладным. Легкий ветерок шевелил зеленые волны пшеницы. Но мне было не до любования природой. Я смотрел только на дорогу. И вдруг вместо шума мотора ожидаемого автобуса до моего слуха донеслись непонятные, как будто даже радостные женские голоса. Эти голоса становились все громче, приближались и словно бы разрывали ту гнетущую, тяжелую атмосферу, в которой жила все эти последние дни наша деревня. Может, поэтому они отозвались болью у меня в душе, вселив в нее новую смутную тревогу.

«Что бы еще могло случиться? Уж не сошел ли кто с ума?» — промелькнула у меня мысль.

Тем временем голоса становились все более явственными. Скоро я уже смог разобрать отдельные слова:

— Победа!.. Ура! Радуйся, Умм Салем!

Наконец из-за поворота показалась бегущая девушка, размахивая руками, она радостно кричала:

— Наша взяла! Радуйся, тетя Инсаф! Ура! Ура! Правда победила! Слава тете Инсаф! Есть на свете справедливость!

Присмотревшись, я узнал Тафиду. За ней с криками бежало еще несколько женщин.

— Правда победила! Правда победила! Есть на свете справедливость!

«Чему они радуются? — подумал я. — Может быть, выпустили наших? Тогда мне и ехать не надо…»

Когда Тафида поравнялась со мной, я спросил ее:

— Объясни мне, что у вас там случилось?

Но она даже не остановилась.

— Ура! Победа! Ура! Победа!

Уже от других женщин и феллахов, бежавших за ней, я узнал причину их радости. Работавшие поблизости в поле феллахи выбрались на дорогу и, взявшись за руки и пританцовывая, выкрикивали:

— Победа, победа! Начальника прогнали! Начальника прогнали!

Оказывается, сняли уполномоченного по делам реформы. Эту радостную весть принесла Тафида, которая каждое утро ходила в соседнюю деревню убирать в бывшем дворце эмира — теперь его занимал уполномоченный по делам реформы.

Я последовал за феллахами в деревню. У крайнего дома Тафида замедлила шаг и вместе с остальными женщинами, хлопая в ладоши, принялась громко скандировать:

— Начальника прогнали — начальника мы сняли! Начальника мы сняли!

На углу главной улицы женщины столкнулись с Тауфиком. Услышав их радостные крики, он недоуменно заморгал. Лицо его перекосилось от испуга. Он преградил путь Тафиде. Девушка, пританцовывая, попыталась его обойти.

— Вот и не стало одного начальника! Аллах знает, кого карать! Аллах знает, кому помогать!.. Теперь вернутся и наши!

— Да заткнись ты! — Тауфик грубо схватил ее за руку. — Чего разоралась?

Он явно намеревался дать ей пощечину, но она опередила его, сильно ударив по руке, и, оглядев с нескрываемой ненавистью и отвращением, произнесла:

— А ну, укороти свои руки! Попробуй только прикоснуться, останешься без руки. Топором отрублю — вот увидишь!

Она сказала это с такой решительностью, что Тауфик даже вобрал голову в плечи, будто над ним в самом деле уже навис топор. Он еще не успел опомниться, как очутился в центре хоровода пританцовывающих феллахов; потрясая в воздухе мотыгами, они громко выкрикивали лозунги, прославляющие справедливость и революцию.

— Да объясните вы наконец толком, ребята, что произошло? — заискивающим тоном спрашивал Тауфик.

Тафида, расталкивая всех, попыталась выйти вперед. Ей хотелось самой ошарашить этого холуя новостью, которая наверняка ему не придется по душе. Но ее слова потонули в шуме голосов, феллахи, перебивая друг друга, старались сразу выложить все, что знали. При этом каждый пытался доказать, что именно он первый узнал эту новость и был чуть ли не свидетелем событий, разыгравшихся в бывшем дворце эмира. На шум сбегались жители деревни. Вокруг Тауфика уже собралась большая толпа. Опоздавшие перебивали свидетелей, требуя, чтобы они повторили свой рассказ сначала.

— Да вы не спешите! Расскажите все по порядку, как было.

— Слушайте! Я все видела. — Тафида снова пробилась вперед. — Слушай и ты, Тауфик! Тебе особенно полезно знать, кого аллах карает, а кого награждает. Так вот, дня два назад приехали из Каира трое и явились рано утром прямо к уполномоченному…

— И вовсе не утром, — перебил ее кто-то, — а ночью. Ночью они приехали…

— Может, и ночью, но во дворец они пришли рано утром. Я сама видела. Подходят ко мне и спрашивают, где уполномоченный. Я показала комнату. Они прямо к нему. А через некоторое время выходят вместе с ним и направляются в его кабинет. Закрылись там и сидят час, другой — все бумаги какие-то листают. Ну, мы думаем: полистают да и отправятся на охоту, как делали все важные гости, приезжавшие к нашему начальнику из Кайра. А они сидят там и не выходят. Так весь день и просидели в кабинете…

— Эти, может быть, и сидели в кабинете, — опять кто-то перебил Тафиду, — а вот перед ними в соседнюю деревню приезжал один из Каира. Кувшинами на улице торговал. Я к нему подошел, приценился, а он как бы между прочим спрашивает меня, кто у нас тут уполномоченный по реформе. Ну, я ему сказал. Слово за слово — и давай он меня выпытывать, что это за человек да как он живет, как обращается с феллахами. Потом поговорил с другим, с третьим. А к вечеру исчез. Больше не появлялся. В ту же ночь и приехали те трое из Каира, о которых Тафида рассказывала:

— Я и говорю, — попыталась снова возобновить свой рассказ Тафида. — Закрылись они в кабинете и все просматривали разные бумаги. Чего-то читают, считают, потом пересчитывают. Принесут им кофе и воды — они попьют и снова принимаются считать. И все это молчком. С уполномоченным почти не разговаривают. Редко когда спросят его о чем — и опять за бумаги. Так и просидели в его кабинете целых два дня. Только вчера вечером уехали. А сегодня утром смотрим — наш уполномоченный собирает свои пожитки. Уложил свои вещицы и быстренько так убрался. А скоро приехал новый какой-то начальник. От него-то мы и узнали, что прежнего уполномоченного сняли за самоуправство. А за все свои проделки он еще ответит перед судом. Это наша Умм Салем постаралась, да благословит ее дела аллах! Это она пожаловалась тогда министру — вот и сняли уполномоченного!..

— Что ты болтаешь, сорока? — раздраженно пробурчал Тауфик, стоя к ней спиной. — Уполномоченный сам давно собирался уезжать отсюда. При чем здесь Инсаф? Пришло новое назначение — вот он и уехал. Уполномоченных назначает и перемещает не Инсаф, а правительство. Пока оно управляет феллахами, а не феллахи им…

— Я тебе не сорока, а вот ты — филин пучеглазый! — отпарировала Тафида. — Ты и Умм Салем называешь сорокой, а ведь это она добилась снятия уполномоченного, этого нечестного и подлого человека, — все знают. Справедливость восторжествовала. Сами мы, конечно, не можем снимать и назначать уполномоченных, но к нашим жалобам правительство прислушивается, потому и убрали этого хапугу.

Тауфик, сделав вид, что не слышал последних слов Тафиды, протиснулся сквозь толпу и побрел домой, почесывая затылок. Теперь он шел, низко опустив голову, а вслед ему неслись ехидные насмешки и радостные возгласы феллахов.

И вдруг в общем ликовании и веселом шуме послышался недовольный голос запыхавшегося шейха Талбы, который неожиданно вынырнул откуда-то:

— Ну, чего разгалделись? Чему радуетесь? Думаете, выпустили ваших горлопанов из тюрьмы? Как же, ждите, ждите — только дождетесь ли! Или не нарадуетесь новому уполномоченному? Раньше времени не радуйтесь, а то как бы потом не плакать. Надо еще присмотреться к нему. А где моя Тафида? И ты уже тут? Да как ты посмела меня одного оставить? Я вот тебе задам! — пригрозил он дочери, замахнувшись палкой.

Тафида со смехом увернулась от палки и повисла на руке шейха.

— Ой, отец, прости меня! Я так обрадовалась, что не стала дожидаться тебя, скорей бросилась в деревню, хотелось первой сообщить новость.

— Значит, так обрадовалась, что даже отца родного забыла? И орала как сумасшедшая всю дорогу — далеко было слышно. И тебе нет дела до того, что новый уполномоченный успел уже оскорбить твоего отца. Знаешь ли ты, что он не разрешил мне читать в своем доме Коран? Сказал, приходи как-нибудь в другой раз. Или попросту выставил твоего отца за дверь. Ты этому радуешься? Из-за этого вы веселитесь? Не рано ли? Каждому должно быть известно, что в доме, где не звучали святые слова Корана, обязательно поселится шайтан. И я об этом сказал новому начальнику. Заранее его предупредил, что долго он в этом доме не проживет. И знаете, что он мне ответил? Я, говорит, могу послушать Коран и по радио. А тебе, говорит, за чтение платят по пять фунтов — вот в этой книге записано. Не много ли? Какие пять фунтов? Никогда, говорю, ваша милость, я таких денег не видал. Если и платили когда, то не больше полфунта, клянусь аллахом!

Вот ведь какие чудеса! Может, он нарочно придумал про эти пять фунтов, чтобы бросить тень на бывшего начальника? А когда я хотел пройти в кабинет, чтобы хотя бы там почитать Коран, он меня и туда не впустил. Говорит, извините, здесь официальное учреждение. За чтение в квартире я, так и быть, заплатил бы из своего кармана. А в государственной смете, говорит, такие расходы не предусмотрены. Я, говорит, скажу вашему сеиду учителю, чтобы он разрешил читать Коран на курсах ликвидации неграмотности. Тоже мне уполномоченный! Как будто с луны свалился — не знает даже, что наш учитель Абдель-Максуд-эфенди арестован и сидит в тюрьме. Прежний-то, тот знал не только то, что происходит в деревне, но и, наверное, то, что творится в самой преисподней…

— Значит, ты будешь читать Коран на курсах? Вот здорово! — захлопала в ладоши Тафида. — Тогда ты и мне разрешишь посещать курсы. Я буду ходить туда вместе с тобой.

— Соглашайся, шейх!

— А почему бы тебе и не согласиться читать Коран на курсах? — раздалось сразу несколько голосов.

— Тем более если будут платить! Пусть даже полфунта — все равно деньги.

— А вернется сеид учитель — он тебе, может, и фунт положит, — подбодрил шейха кто-то из феллахов. — И мы, так уж и быть, согласимся выделить этот фунт из нашей кассы. Ведь у нас предусмотрены какие-то расходы на богоугодные дела.

— Ты говоришь, вернется учитель? — переспросил шейх Талба. — Нет, братец, кто в тюрьму попадает, тот скоро не возвращается. Он может просидеть там и год, и два, и несколько лет.

— Ну, зачем так говорить, отец? — не очень уверенно возразила ему Тафида. — Не сегодня, так завтра их обязательно должны выпустить. Ведь уже доказано, что уполномоченный нечестный человек, значит, это его и надо посадить в тюрьму, а честных — выпустить на свободу всех: и сеида учителя, и Абдель-Азима, и Хиляля, и Салема…

— Кого? И Салема, говоришь? — сразу насторожился шейх Талба. — Чтобы я не слышал от тебя этого имени! Тоже мне нашла героя, борца за справедливость! Выбрось его раз навсегда из своей головы! Не заставляй меня за тебя краснеть!

— Ну что ты, шейх, набрасываешься на девчонку? — заступились феллахи за Тафиду. — И она, и все мы ждем возвращения наших земляков. И мы их дождемся рано или поздно. А ты вместо того, чтобы ругаться, лучше помоги нам молитвой. Упроси аллаха ниспослать нам хоть немного радости…

За поворотом засигналил автобус. Я и еще несколько человек поспешили к развилке, на остановку. Деревья, высаженные по обе стороны дороги, мешали разглядеть автобус. Неожиданно для меня он показался почему-то с противоположной стороны. Перед деревней дорога так петляла, что по шуму машины трудно было определить, куда идет автобус, в Каир или из Каира. Перед развилкой автобус замедлил ход. Теперь уже все заметили приближающийся автобус и невольно обратили на него нетерпеливые взоры. В глазах каждого вновь вспыхнула тайная надежда, что именно этот автобус привезет наконец тех, кого так долго ждала вся деревня. Ах, если бы эти надежды могли оправдаться!

Автобус, натужно ревя мотором, медленно преодолел последний подъем перед развилкой, на мгновенье будто запнулся и вдруг с новыми силами рванул вперед и быстро скрылся за поворотом, оставив позади себя облако серой пыли и запах гари.

Люди долго смотрели вслед автобусу, пока окончательно не развеялось облако дорожной пыли, за которым они, возможно, еще надеялись увидеть кого-то. Но пыль осела, а дорога оставалась пустой. Вспыхнувшие было в глазах огоньки надежды погасли.

Я и не заметил, что сюда, к остановке, сбежалось столько людей. В толпе я не сразу увидел Инсаф. Она стояла молчаливая и печальная. И в то же время что-то новое появилось в ее лице и в глазах — выражение твердости и решимости.

— Значит, их не выпустили, — сказала Инсаф, как мне показалось, с упреком. Я не понял, то ли она высказала вслух свое предположение, то ли задала мне вопрос. Но я все равно не мог на него ответить и поэтому промолчал.

Узнав, что я собрался ехать в уездный центр, Инсаф наставительно сказала:

— Ты напомни им, что правительство признало нашу правоту, раз оно отозвало старого и прислало вместо него нового уполномоченного. Почему же уездные власти не хотят отпустить наших мужчин? Ты им объясни, может, они хоть теперь поймут свою ошибку. Да прояснит их разум аллах! Скажи им…

— Да, да, ты еще скажи им, — перебил ее шейх Талба, — что новый уполномоченный тоже занимается самоуправством. Он отстранил верного слугу аллаха, шейха Талбу, от святого дела, помешав ему читать Коран… Не знаю, куда вы только все смотрите? — обратился вдруг он к феллахам. — Почему не соберете собрание, чтобы защитить вашего шейха, который читал Коран вашим родителям?

— Ты что, предлагаешь провести собрание прямо здесь, под деревом? — спросил его кто-то насмешливо. — А вдруг нас всех и тебя вместе с нами арестуют?

— Что ты ерунду мелешь? — обиделся шейх. — Если кто и спросит, мы ответим, что обсуждаем божественные дела. А такие собрания никто не имеет право запретить.

— Ну, зачем торопиться, уважаемый шейх? — попытался его успокоить пожилой феллах. — Мы тебя в обиду не дадим. Как читал, так и будешь читать свой Коран. Вот вернется учитель, будешь читать и на курсах. Моли только аллаха, чтобы наши земляки скорее возвратились. Аллах, ведь сам говоришь, всесильный, всемогущий и справедливый, значит, это его дело — помочь, чтобы правда восторжествовала.

— Правильно, отец! Помоги, чтобы они вернулись, — вставила свое слово Тафида.

— А ты чего вмешиваешься? — опять набросился на нее шейх. — Марш домой!

Тафида нырнула в толпу, потом, улучив момент, приблизилась ко мне и с мольбой скороговоркой произнесла:

— Помогите, чтобы они вернулись! Ведь их несправедливо арестовали. А несправедливость должна быть наказана! Добейтесь, чтобы их выпустили, а виновных наказали!

Шейх Талба, заметив, что Тафида все еще здесь, разразился громкими проклятиями. Однако и на этот раз они потонули в общем шуме голосов обступивших меня женщин и мужчин, которые наперебой давали мне различные советы и наставления. Одни меня отговаривали ехать в уездный центр — там кругом дружки-приятели Ризка, они только выдают себя за социалистов, а сами ничем не лучше его. «Чего доброго, и тебя еще посадят», — говорили они. Другие, наоборот, советовали ехать и смелее добиваться освобождения ни в чем не повинных людей. Там тоже есть настоящие революционеры, которые помогут отстоять правое дело.

— Чего зря тратить время? Поезжай лучше прямо в Каир! — советовали третьи. — Такие вопросы можно решить только в Каире. Объясни там все подробно, а заодно и поинтересуйся, что стало с нашей жалобой, которую мы послали президенту. Пусть он сам разберется и накажет тех, кто бросил в тюрьму наших земляков.

— Нет, все-таки поезжай в уездный центр! — настаивали первые. — Надо узнать сначала, какая там обстановка. Ты только поменьше говори и побольше слушай. А когда всех выслушаешь, намекни им, что уполномоченный уже полетел со своего места и скоро его отдадут под суд. А разоблачили, мол, его именно те люди, которых вы держите в тюрьме…

— Упаси тебя аллах! Ни в коем случае не говори им такого, — снова возражали другие. — Действуй потихоньку.

— А чего скрывать? В уезде и так, наверное, знают про уполномоченного. Ты присмотрись там как следует, а потом нагони на них побольше страху. Выложи им все, что знаешь, да припугни их — мол, феллахи молчать не будут. Революция для нас отобрала землю у эмира, а не для Ризка и не для уполномоченных. И мы эту землю никому не отдадим. Так и скажи им!

За общим шумом и гамом никто не услышал, как подошел новый автобус. Но на этот раз он все равно не смог бы проехать мимо, ибо феллахи преградили ему дорогу. Усаживая меня в автобус, они продолжали давать мне наставления и напутствия, стараясь перекричать друг друга. Мужчины, женщины, дети так плотно обступили автобус, что шоферу пришлось долго и настойчиво давать длинные сигналы, подкрепляемые то крепкими словами, то просьбами освободить дорогу, прежде чем он сумел тронуться с места. Кое-как втиснувшись в переполненный автобус через переднюю дверь, я помахал наконец своим землякам рукой. Вслед мне раздались сначала громкие отдельные голоса с пожеланиями доброго пути, которые потом слились в общий хор, нараспев скандировавший:

— Земля наша — сказал Насер! Земля наша — сказал Насер!

Шофер автобуса, добродушно улыбнувшись, громко произнес:

— Чудеса да и только на белом свете! Воистину велики деяния аллаха. Давно ли само слово «феллах» считалось ругательством. И того, кто осмелился бы сказать, что земля принадлежит феллаху, прямым путем отправили бы в тюрьму, а то и на виселицу. А теперь в каждой деревне феллах — хозяин земли.

И шофер, переключив скорость, прибавил газу. Автобус пошел быстрее.

— Да, много мне пришлось повидать на своем веку, а до такого не думал дожить, — продолжал шофер, ухмыляясь в усы. — Феллахи как песню поют: «Земля наша! Земля наша!» Услышал бы такие слова эмир, бывший хозяин этой земли!..

Автобус проглатывал километр за километром. Направо и налево тянулись бескрайние поля, зеленеющие всходы пшеницы сменялись перевернутыми пластами свежевспаханной земли. «Да, земля, конечно, должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. И сейчас это стало законом, — думал я. — Но почему же сейчас бросают людей в тюрьму только за то, что они отстаивали это законное право феллахов владеть землей?..»

Машина все дальше и дальше уносила меня от той развилки на краю деревни, куда я то и дело мысленно возвращался, восстанавливая в памяти наставления и напутствия, добрые слова и пожелания моих земляков. И все это сливалось в многоголосое эхо, которое неотступно сопровождало меня в пути:

«Земля наша — сказал Насер! Земля наша — сказал Насер!..»