Феллах

Глава 7

Исмаил нервничал. Сидя на балконе у Ризка, он недовольно ворчал на Тауфика. До сих пор ему так и не удалось поговорить с Абдель-Азимом и Абдель-Максудом. Несколько раз посылал за ними, но ни тот ни другой так и не явились. Ведь этак можно уронить свой престиж — тебя в деревне и бояться перестанут. Похоже, в первый день он здорово нагнал на всех страху. Хорошо их припугнул. И сейчас он должен показать, что с ним шутки плохи. Надо что-то срочно предпринять. Но что? Вся надежда на Тауфика. Неужели этот болван не в состоянии вспомнить о них ничего такого, что могло бы их скомпрометировать. Ведь должны же за ними водиться какие-нибудь грехи. Не святые же они, в конце концов?

Ну, а что в самом деле может сказать про них Тауфик? Конечно, они не святые. Абдель-Максуд, скажем, любил когда-то в молодости поволочиться за девушками. И за женщинами, случалось, приударял. И по ночам даже, говорят, к кому-то похаживал. Так это было давно. С тех пор по крайней мере лет десять прошло. Теперь он стал совсем другим человеком. Никто о нем плохого слова не скажет. Все в деревне и чтут и уважают его. За Абдель-Азимом тоже ничего предосудительного не замечалось. Ну, бывает, иногда погорячится, вспылит, а то и крепкое словечко ввернет. А правду любому в глаза скажет, не побоится. Мужик он горячий, задиристый, и упрямства у него хоть отбавляй.

Но Исмаилу этого мало. Он ждет от Тауфика совсем другого. Может быть, кто-либо из них учинил скандал или влип в какую-нибудь грязную историю? Может, на них падали подозрения в каких-то неблаговидных поступках? Неважно, если эти подозрения не подтвердились. Неужели нельзя припомнить что-нибудь такое, чем можно было бы их припугнуть? Нет, из этого дурня ничего не вытянешь. Не такой человек нужен сейчас Исмаилу! Да, похоже, он поставил не на ту лошадь. Размазня какая-то и глуп вдобавок как пробка! Тауфик явно не оправдал его надежд. Не таким должен быть заместитель омды. Если Тауфик хочет остаться на этом своем посту, то должен показать, на что способен. Кровь из носу — раздобыть компрометирующие сведения на любого жителя деревни. Надо заполучить козыри, которыми можно было бы в подходящее время припугнуть их всех. Кто, как не Тауфик, поможет ему в этом деле? Иначе Тауфику придется проститься с должностью заместителя омды.

Тауфик поклялся, что обязательно раскопает все грехи здешних жителей, и в первую очередь те, которые водились за Абдель-Азимом и Абдель-Максудом. Пусть господин представитель правительства обождет еще немного. С помощью Тауфика он всех прижмет к ногтю. Тауфик докажет, что он достоин быть заместителем омды. Он будет действовать энергично. Правда, есть одно обстоятельство, которое его несколько смущает. Его назначили заместителем, а никакой бумаги, подтверждающей это, нет.

— Я бы чувствовал себя увереннее и действовал бы смелее, — робко заметил Тауфик, — если бы вы как-нибудь оформили мое назначение. Бумажку бы прислали или хотя бы по телефону подтвердили, чтобы в деревне никто не сомневался в законности моих полномочий.

— А какие тут могут быть сомнения? Я объявил перед всеми — и этого достаточно. Никаких бумаг и никаких подтверждений! Меня уполномочило правительство, и я вправе сам на месте решать любые вопросы. Может, ты и в этом сомневаешься? И на этот счет тоже нужны какие-нибудь подтверждения?

Исмаил исподлобья смотрел на Тауфика, прикидывая в уме, что бы все-таки предпринять для поднятия в деревне своего авторитета, нельзя, чтобы невыполнение его приказов Абдель-Азимом и Абдель-Максудом осталось безнаказанным.

— А скажи-ка мне, кто их родственники? Есть же, наверное, у них какая-нибудь родня? — поинтересовался Исмаил.

— Да тут, можно сказать, вся деревня родня. Но пожалуй, ближе всех им Салем. О нем у нас поговаривают, что он не от мира сего — все в облаках витает.

— Ну, а у Салема какая семья? Может, у него есть родственники в Каире, которые в случае чего могут за него заступиться?

— Да какие там у него родственники! Один как перст… Живет с матерью, Инсаф ее зовут. Тоже немного чокнутая… Ездила, видите ли, в Каир на прием к министру. Уж чего она там добивалась — не знаю. Может, своего сынка в министры проталкивала?

Тауфик хихикнул, довольный своей собственной остротой, и тут же осекся. Исмаил заметно помрачнел.

— Так вот, — промолвил он после некоторого раздумья, — поди позови Салема ко мне.

И Тауфик потрусил разыскивать Салема, а Исмаил направился в правление кооператива, где ему отвели комнату — вроде бы устроили официальную резиденцию.

Салем явился к нему в сопровождении Тауфика и, даже не поздоровавшись, начал с негодованием:

— И чего он меня сюда привел? Как будто в деревне никого другого нет — весь свет на мне клином сошелся! Почему только я для всех должен быть мальчиком на побегушках? Ну, скажите, сеид, какая во мне появилась нужда?

— Успокойся, Салем. Садись и расскажи мне, что вы решили с Абдель-Азимом и Абдель-Максудом?

— А чего вы меня спрашиваете? Спросите лучше их самих. Вот вернутся они из города, позовите их и побеседуйте. Они там долго не задержатся — в уездный комитет и обратно.

Исмаил насторожился. Парнишка, сам того не подозревая, сообщил ему очень важную новость.

— Так они поехали в комитет социалистического союза? А я и не знал. Когда они уехали? Что ж ты сразу не поставил меня в известность? Ты должен докладывать мне обо всем. Слышишь, обо всем, что узнаешь. Это пойдет тебе только на пользу. Будешь мне помогать — и я тебя уважу. А будешь упрямиться — пеняй на себя! Понял, Салем?

— Нет, не понял! Вы что же, хотите, чтобы я стал доносчиком? Вашим шпионом в деревне? Предателем феллахов? Ну, нет! Не на того напали. Ничего я вам сообщать не буду. Делайте со мной что хотите, только все равно ничего от меня не добьетесь. Да и что вы мне можете сделать? Привязать к дереву? Уже привязывали. Избить кнутом? Уже били… Теперь меня никто не заставит склонить голову, сам президент нам сказал, чтобы мы, феллахи, всегда держали голову высоко.

— А я вот возьму и отрублю тебе голову! Тогда и держи ее высоко…

— Значит, тебе наплевать на президента? Он говорит одно, а ты хочешь делать другое. А кто ты, собственно говоря, такой, чтобы рубить мне голову? Откуда ты взялся? Какое правительство представляешь? Покажи свое удостоверение. Объясни мне, по какому такому праву ты здесь распоряжаешься? Как бы мы сами тебе не поломали ребра, прежде чем ты начнешь рубить нам головы!..

Исмаил даже подпрыгнул как ужаленный и, распахнув двери, заорал:

— Эй, омда! А ну-ка возьми этого молодца и запри его в пустую комнату! Да позови стражников, пусть выпорют его как следует. И у дверей поставь охрану, чтобы никуда его не выпускали ни под каким предлогом. Пусть посидит, голубчик, без еды и без воды — может, ума-разума наберется. А я съезжу в город и выясню, кто дал право этим смутьянам действовать через мою голову, связываться с уездным комитетом без моего ведома. Я отвечаю за все, что происходит в деревне, и своей властью могу заткнуть рот любому горлопану и остудить горячие головы. А нужно, так и в каталажку посадить, как этого молодца. Не выпускай его до моего приезда. И смотри, чтобы его мать не вздумала отправиться в Каир. Она у меня теперь никуда из деревни не выйдет. Я покажу им их настоящее место.

Тауфик, словно клещами схватив Салема за плечи, потащил к двери.

— Пусти! — кричал Салем. — Не имеете права! Я вам не мальчишка! Не раб! Я свободный феллах… Меня революция сделала свободным… По какому праву вы хотите лишить меня свободы? Я не совершал преступления… Ничего не украл! За что вы хотите меня арестовать? Я никуда не пойду!..

Салему удалось уцепиться за косяк двери, над которой висел портрет президента Насера. Подняв к нему глаза, Салем крикнул:

— Смотри, президент! Нас опять хотят лишить свободы. Это же произвол!..

Он хотел еще что-то крикнуть президенту, который, как показалось в какой-то момент Салему, наклонился к нему с портрета на стене, готовый защитить его от творимого беззакония. Но Тауфик все-таки вытолкнул его в коридор и, заломив назад руки, подвел к дежурной комнате, где у телефона сидел сторож Хиляль. Тот, будто не замечая Тауфика, продолжал как ни в чем не бывало быстрыми движениями пальцев крутить маленькое веретено, время от времени ловко поправляя другой рукой лежавшую рядом с ним белую шерсть. Он на секунду отвел от своего веретена глаза и, словно только сейчас заметив Салема, заговорщически ему подмигнул.

— Ничего, парень, потерпи! Вот кончу прясть, сотку тебе белую такию, будешь жених хоть куда! Тогда, если аллах будет милостив, шейх Талба выдаст за тебя свою красавицу Тафиду. А за мной остановки не будет — я сдержу свое слово. Сам надену на тебя в день свадьбы белую такию и золотую нитку впряду в нее на счастье. Рано или поздно шейх сменит гнев на милость и Тафида будет твоя. Ты только не отчаивайся. Ведь шейх сам сказал, что выдаст ее за лучшего. А лучше тебя у нас в деревне жениха нет…

Тауфик стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Этот Хиляль просто издевается над ним! Разговаривает себе с Салемом, а на него даже не смотрит. Будто его здесь и нет. А кто такой Салем по сравнению с ним? Тоже жених нашелся! Голодранец! У него и земли-то, считай, не осталось. Одни камни. А у Тауфика усадьба, и дом лучший в деревне, и золотишко водится. И вот он должен сейчас стоять перед сторожем и упрашивать его, чтобы тот запер Салема в дежурной комнате или в чулане. Мало того, что Хиляль наотрез отказался взять под стражу Салема, так еще пытается унизить Тауфика. Не слишком ли много он себе позволяет? Ведь ни для кого не секрет, что и Тауфик поглядывает на Тафиду. Он хочет сделать ее своей второй женой. И конечно, шейх имел в виду Тауфика, когда говорил, что отдаст свою дочь за достойного. Кто с ним может равняться по богатству? Уж не Салем ли? Лучше быть на положении второй жены в доме Тауфика, чем единственной женой в хибаре Салема…

Кончив прясть, Хиляль смотал нитки в клубок, не спеша поднялся, выдвинул ящик большого стола, положил туда пряжу и только после этого продолжил с Тауфиком начатый неприятный разговор:

— Я же тебе сказал, Тауфик: не могу. Не могу — и все тут! Я должен знать, за что его арестовали. Ты предъяви мне официальную бумагу, приказ об аресте. Как он там называется, ордер, что ли?

— Да пойми ты, Хиляль!.. — В голосе Тауфика уже слышалась мольба. — Это чтобы посадить в тюрьму нужен ордер. А его приказано просто подержать некоторое время под замком. Ну, хотя бы до утра! Тебя как человека просят, дурень!..

— Как ты сказал: дурень? Ты кто такой? Омда, уездный начальник или сам губернатор? Даже им не позволено сейчас оскорблять. Я такой же человек, как и они. И называй меня как положено. Ты что, забыл, в какое время живешь? Так мы тебе напомним!

— Ну, ладно! Что ты упрямишься? Запри его в дежурке и дело с концом. И тебе будет лучше.

— Уж не угрожаешь ли ты мне? Почему это мне будет лучше, если я ни за что ни про что буду держать парня взаперти? А угрожать мне ты не имеешь права! Я несу здесь службу. Я, можно сказать, часовой. А ты меня оскорбляешь, дурнем обзываешь. Мешаешь мне охранять пост. Да за это тебя самого следовало бы взять под стражу. Интересно, как бы ты к этому отнесся? Запру вот тебя в чулане и продержу до утра, пока не приедет из уезда полицейский и не разберется.

— Ты полегче, полегче! Ишь, расшумелся! Смотри, глотку надорвешь! Сказано тебе: возьми Салема до утра под стражу, и ты должен выполнить. Это мой приказ, понятно? Сейчас я заменяю омду.

— Это ты-то, Тауфик, заменяешь омду? Кто же тебя назначил? Что-то я не видел такого указа. Скажи, пожалуйста, он уже заделался заместителем омды! Может, ты завтра станешь губернатором? Или королем, которого свергли? Ты, часом, не того?.. И правда, придется тебя, наверное, запереть!..

— Ты не очень-то храбрись… Меня назначил бей, тот, что приехал из Каира. А он представляет правительство!

Хиляль так заразительно рассмеялся, что даже Салем не сдержал улыбки. А когда Хиляль, вытянувшись в струнку, как заправский солдат, приложил руку к козырьку, Салем за живот схватился от смеха.

— Виноват, господин омда! Рад приветствовать вас! — рявкнул Хиляль. — Как же это мы не знали, что к нам такой большой человек прибыл? Сам представитель правительства! Нарочно ночью приехал, чтобы незаметно поутру исчезнуть. Начальство, оно всегда из города нежданно-негаданно приезжает и так же уезжает. А после него беды не расхлебаешь. Аллах всемилостивый, сжалься над нами! Не делай нас несчастными за одну ночь!

Тауфик побледнел. В словах Хиляля он усмотрел намек, почему-то вспомнил свою мать. Ведь это она появилась в деревне незаметно и так же незаметно однажды ночью исчезла… Сколько раз ему приходилось выслушивать подобные намеки и в детстве, когда учился в школе, и позже, когда стал, кажется, уже самостоятельным и уважаемым в деревне человеком. Нет-нет, кто-нибудь да и напомнит ему о матери, которая, бросив сына, бежала куда-то среди ночи. Особенно Хиляль, он и в детстве, когда случалось вместе играть, донимал его этим. И вот теперь снова пытается причинить ему боль.

Но Хиляль вовсе не Тауфика имел в виду. О нем он сейчас меньше всего думал. Его мысли были заняты другим — этим чужаком из города, который выдает себя за представителя правительства. Откуда он свалился на их голову? Пробудил в феллахах горькие воспоминания о черных днях.

А Тауфик все стоял перед Хилялем в нерешительности, не зная, как реагировать на его последние слова. Может, дать ему по морде? Но, глядя на ладную, плотно сбитую фигуру Хиляля, на его спокойное лицо с чуть прищуренными в злой усмешке глазами, на его жилистые с узловатыми пальцами крепкие руки крестьянина, Тауфик отказался от этой мысли. Такой и сдачи даст — не задумается. Недаром его в деревне зовут Хиляль-волкодав. Это прозвище появилось после того, как он убил волка голыми руками. Один, без чьей-либо помощи. Зверь напал на Хиляля ночью в поле, когда он углублял оросительную канаву. Хиляль отскочил в сторону, затем, изловчившись, первым прыгнул на волка, схватил его за челюсти и разжимал их до тех пор, пока не разорвал ему пасть. Потом, собрав последние силы, сдавил хищнику глотку. Сколько продолжался этот поединок, трудно сказать. Наверное, всего несколько минут. Но минуты эти показались тогда Хилялю вечностью. С тех пор его и стали называть Хилялем-волкодавом. Деревенские ребятишки всегда встречали его восторженно и хвастались его героизмом перед ребятами соседних деревень. Вот, мол, какой богатырь у них есть — сильнее и храбрее любого героя из древних сказок, те ходили на львов с копьями и стрелами, а Абу Зеид, или попросту Хиляль, может любого дикого зверя голыми руками задушить!..

Салем, почувствовав, что рука Тауфика, сжимавшая его шею, ослабла, вывернулся и был таков. Тауфик с нескрываемой ненавистью посмотрел на Хиляля: «Ну погоди! Я тебе за это отомщу!»

Тауфик вышел из правления кооператива, опустив голову, и медленно побрел по улице, обдумывая план своей мести: «Ну что ж, пусть Хиляль пока торжествует свою победу. Он может гордиться, что осилил в поединке хищного зверя. Но меня ему не осилить. Я знаю, как с тобой справиться. Вот подожди, на первом же торжестве мы померимся с тобой силой по всем правилам. Я не стану размахивать по воздуху своей палкой. Я знаю у тебя уязвимое место. Ты не лучший борец в деревне. Это из-за твоей славы некоторые пасуют перед тобой. Я не раз замечал, как ты оставляешь незащищенной свою голову. Но и другие почему-то делают вид, что не замечают этого, благородно избегают наносить тебе удары по уязвимым местам. Но больше я тебя щадить не буду. Бороться — так бороться по-настоящему, по всем правилам. Я тебя сам вызову на поединок. Может быть, по случаю помолвки Тафиды. Только замуж она будет выходить не за этого сопляка Салема, как ты ожидаешь, а за меня. Даже если шейх Талба решится отдать ее за Салема, все равно на их свадьбе ты будешь битым. Да и для шейха, и для Тафиды эта свадьба ничего хорошего не принесет. А уж с этим плюгавым женихом я найду способ свести счеты. Тоже мне жених! Молоко на губах не обсохло, а уже жениться хочет! Желторотик! И шея-то у него, как у цыпленка. Чуть надавил посильнее — и хрустнет. Впрочем, это сейчас с ним легко справиться. А чуть подрастет да окрепнет, чего доброго, станет как Хиляль — сам за горло кого хочешь схватит и задавит. Ведь и Хиляль в детстве был хилым. Не то что драться, а и заговорить со мной не всегда решался. Когда я выходил на улицу в чистой галабее, с куском горячего пирога в одной руке и куском халвы в другой, ты с завистью следил, как я уплетал пирог и, как голодный пес, тащился за мной по пятам, не решаясь, однако, попросить кусочек. Сам я никогда тебя не угощал. Только однажды ты не выдержал и со слезами на глазах попросил у меня кусочек пирога с творогом. Я дал тебе разок откусить. Тебе, видно, понравилось, и ты попросил еще. Но я, естественно, тебе отказал. В конце концов, пирог пекли не для тебя, а для меня. Так ты и весь пирог мог бы сожрать. А я что, должен был смотреть, как ты его уплетаешь? Ты стал канючить, упрашивать меня дать тебе еще кусочек. Тогда я разрешил тебе лизнуть халву. Ты же вместо благодарности назвал меня скупердяем. А потом еще сказал, что я такой же жадный, как и мой отец. Ты всегда был неблагодарным. Я частенько тебя колотил, а ты не решался дать мне сдачи, хотя и был выше меня ростом. Правда, ты был тощий — кости да кожа. Всегда оборванный, голодный, смотрел на меня исподлобья, и глаза твои излучали ненависть. Иногда ты срывался. Дразнил меня, обзывал подкидышем. Я тебя за это избивал. Но ты не унимался — снова и снова меня дразнил, и я тебя опять бил. Помню еще, когда стали мы подростками, я приказал тебе сделать для меня тряпичный мяч — они у тебя очень хорошо получались. Ты заупрямился и нагло так мне ответил, что не обязан выполнять мои приказы. Я влепил тебе тогда пощечину. И вдруг впервые ты набросился на меня, повалил на землю и стал душить. Это произошло так неожиданно, что я не смог даже оказать сопротивления. Ты все сильнее прижимал меня к земле и одновременно бил. Бил исступленно, беспощадно, давая выход всей накопившейся у тебя злости. Я пытался сбросить тебя, но почувствовал, что ты сильнее. Ты мертвой хваткой сдавил мне горло. Порой мне кажется, я до сих пор ощущаю на своей шее кольцо твоих крепких, жилистых пальцев, которыми, как железными обручами, ты сжал ее, готовый вот-вот меня задушить. После того случая я не решался поднимать на тебя руку. Но это не значит, что я все забыл. Я давно собирался свести с тобой счеты. И скоро такой случай представится. Ты ждешь свадьбы? Что ж, ты ее дождешься. Кто-то на ней попляшет, а кто-то и поплачет. Я не только тебе, но и другим преподам хороший урок. Я знаю, вы все готовы меня живьем сожрать. Ненавидите меня, потому что завидуете моему богатству. У меня самая лучшая земля, самый большой дом, больше всех золота. Вы все давно на меня зубы точите, да боитесь укусить. Мое богатство — это мой щит, стена, которая ограждает меня от вашей злобы и ненависти. Может, силенок у меня и поменьше, чем у какого-то оборванного феллаха, но мои дорогие одежды, цвет кожи, свидетельствующий о моем благородном происхождении, весь мой облик и к тому же моя близость к Ризк-бею заставляют вас, хотя бы внешне, относиться ко мне с уважением. А то, что у вас на душе, — это другое дело. Я уверен, каждый из вас при первом же удобном случае попытается меня ужалить, и как можно больнее. Но я вырву у вас жало раньше, чем вы успеете его выпустить. Лучше, конечно, было бы начать с Абдель-Азима. Впрочем, можно и с Хиляля. Проучу этого подлеца — и другим будет неповадно сомневаться в моей силе и неуважительно отзываться о представителе власти. То особое доверие, которое мне оказывает приезжий бей, должно сейчас поднять мой авторитет в деревне. И Исмаил-бею я должен доказать, что чего-то стою. Его поддержка для меня очень важна. Как-никак, он представитель правительства. Надо только по-умному действовать. Он ведь тоже во мне нуждается… Негоже, что уж больно он на Тафиду глаза пялит. Вот безбожник, покарай его аллах! Захотелось ему отведать лакомый кусочек! Губа не дура! Но и мы не дураки! Так просто меня не проведешь!.. Не заглянуть ли к нему сейчас, может, уже вернулся из города? Хотя… Он, кажется, сказал, что там заночует. А то и в Каир мог направиться. Ему это нипочем. Но завтра-то он вернется, и я обязательно доложу, что Хиляль отказался выполнить его приказ. А впрочем, стоит ли? Он решит, что я не гожусь в заместители омды, раз какой-то сторож осмеливается перечить мне, да еще в моем присутствии оскорблять представителей властей. Нет, на Хиляля я сам найду управу. Лучше, пожалуй, я скажу, что Салема взяли под стражу, но Абдель-Максуд и Абдель-Азим освободили его. Исмаил-бей уже сам понял, что они все норовят сделать наперекор ему. А в его отсутствие кто может помешать их самоуправству? Омды нет, полицейский участок перевели в соседнюю деревню, уполномоченный по реформе тоже туда перебрался, даже почтовое отделение и ближайший телефон там, где когда-то жил эмир…»

А Салем сразу направился домой. Он так стремительно бежал, что чуть было не сшиб шейха Талбу, который куда-то направлялся с Тафидой, перебирая, как всегда, в руке четки.

— Ты чего несешься как угорелый? Шайтаны за тобой гонятся, что ли? — закричал на него шейх, замахиваясь палкой. — И как это ты умудряешься сразу быть в двух местах: и в каталажке, и на улице? Я слышал, тебя посадили под арест по приказу бея из Каира, а ты бегаешь по деревне, как тот кобель, сорвавшийся с цепи. Видно, плохо тебя привязали.

— А почему меня должны привязывать? Я ничего не крал и никого не убил. И кто бы ни был этот ваш бей, он не имеет права сажать под арест ни в чем не повинных людей. Ведь это же грех, не правда ли, уважаемый шейх? А как вы чувствуете себя, уважаемый шейх? Рад видеть вас в добром здравии… Здравствуй, Тафида. Как ты поживаешь? — словно бы ненароком поинтересовался Салем.

— А тебе какое дело до того, как она поживает? Катись своей дорогой! — обрезал его шейх и, повернувшись к нему спиной, двинулся дальше.

Но Салем и Тафида остались на месте. На мгновение их взгляды встретились и они позабыли обо всем. Увидев Салема на свободе, Тафида даже не пыталась скрыть своей радости, она покраснела. В ее глазах заиграли искорки. Лицо ее озарила счастливая улыбка.

«Значит, это неправда, тебя не арестовали? Как я рада!» — хотела она кричать. Счастливая улыбка не сходила с ее лица, которое от этого казалось еще более красивым. Салем не в силах был оторвать от нее влюбленных глаз. Девушка, поймав этот взгляд, потупилась, потом посмотрела на стройные пальмы, будто трепетавшие в багряном мареве солнечного заката, и почему-то вздохнула.

— Ты так мне и не ответила, Тафида… Как ты все-таки поживаешь? — не зная, что сказать, повторил свой вопрос Салем.

Шейх Талба, услышав голос Салема, обернулся и, к своему ужасу, обнаружил, что Тафида и Салем стоят друг против друга посреди улицы и не спешат, судя по всему, расходиться.

— Ну, чего стоишь да еще уставился на мою дочь? — закричал шейх, возвращаясь назад. — Кто тебе дал право заговаривать с ней на улице? Ишь, бесстыдник, пристал к девушке. Тебя интересует, как она поживает? Я вот тебе сейчас покажу, как она поживает!

И шейх Талба набросился на Салема, своей тростью он довольно чувствительно охаживал его то по спине, то по плечам, то по затылку.

Салем со смехом увертывался от ударов и, почесывая побитые места, взмолился:

— Ну чем я провинился перед аллахом, что каждый норовит меня отлупить? Хоть бы вы, благородный шейх, сжалились надо мной. Я же не маленький, чтобы меня тростью наказывать. Да и маленьких теперь так не наказывают. А что я сделал плохого? Если вам уж так хочется, можете меня побить, только я и тогда буду поступать так, как хочу. И вы должны уважить мое желание. Чем я не жених Тафиде? У меня даже есть два феддана лучшей в деревне земли. Ну, чем я не жених! Чем не пара Тафиде?

Заметив, что шейх снова поднял трость, Салем отпрыгнул в сторону и со смехом бросился бежать, помахав на прощанье Тафиде.

Девушка, чуть прикрыв лицо рукой, смотрела ему вслед, мысленно посылая беззлобные упреки: «Эх ты, трусишка, испугался отцовской трости! А кто же меня будет защищать?»

Шейх Талба дернул Тафиду за руку и зашагал дальше, бормоча себе под нос:

— Уважить его желание! Ишь, чего захотел! Я тебя так уважу, долго потом помнить будешь. Тоже мне, жених нашелся! Я вот поженихаю тебя с палкой!

— Ну, папа! — попыталась урезонить его Тафида. — Как тебе не стыдно такие вещи говорить!

— А ты помалкивай! Не тебе меня стыдить. Постеснялась бы так вести себя на улице. И чтоб не смела больше с ним разговаривать!

— Хорошо, папа, — сказала она упавшим голосом.

Шейх Талба некоторое время шел, думая о чем-то своем. Потом вдруг остановился и сказал:

— Надо бы повидать Абдель-Азима. Сбегай к нему, узнай, дома ли.

Но, сообразив, очевидно, что по дороге к Абдель-Азиму Тафида может снова встретиться с Салемом, поскольку их дома рядом, изменил свое решение.

— Нет, пожалуй, сначала лучше встретиться с Абдель-Максудом. От него больше толку. Надо узнать, с чем они вернулись из города. Загляни к нему и, если он дома, скажи, чтобы приходил в мечеть на вечернюю молитву. И Абдель-Азима пусть с собой захватит. А то они совсем позабыли туда дорогу. Приходят только по пятницам, да и то не всегда. Особенно этот Абдель-Азим. Правда, теперь он стал чаще захаживать — специально, чтобы послушать крамольные речи Абдель-Максуда. Два сапога пара!.. Э, постой, дочка! Не надо ходить ни к тому, ни к другому… Пойдем своей дорогой. Утро вечера, говорят, мудренее. Завтра все прояснится. Они ушли в город, никому ничего не сказав. Подождем, с чем-то они вернутся. Наверняка с пустыми руками. Чего, спрашивается, лезут на рожон? Зачем мутят воду? Характер свой хотят показать? Или правду найти? Напрасные хлопоты! Плетью обуха не перешибешь. Все так и останется, как предначертано аллахом. Ничего не изменишь. Земля одна, и люди должны быть едины. Жить, как братья, тихо, мирно. Зачем ссориться, строить козни друг против друга?.. Каждый человек должен знать свое место. Вот возьми, к примеру, Салема. Штаны в дырках, а тоже лезет женихаться. Останавливает на улице порядочную девушку и на глазах ее отца заговаривает с ней, да еще не моргнув глазом требует, чтобы я уважил его желание. Каков наглец! Чем, говорит, я не жених. У него, видишь ли, два феддана лучшей в деревне земли. Да откуда они у него? Может, и были да теперь уже сплыли. Камни только и остались, а землица к Ризку перешла. Растяпа, проморгал землю. Ищи-свищи ветра в поле. Жаловаться пришел на уполномоченного — и к кому? К Ризку! Нет чтобы упасть ему в ноги и попросить как следует. Так он заупрямился, характер свой стал проявлять. Как будто бы язык у него отсох, если бы назвал Ризка беем. Ну что ему стоило уважить Ризка? И шкуру свою сберег бы, и землю, может, обратно получил. Нет, обидел, видно, его аллах, обделил разумом.

— А что, папа, неужели уполномоченный так и не вернул землю тетушке Инсаф?

— А тебе, дочь моя, какое дело до земли Салема? Я ведь сказал, чтобы ты о нем и думать забыла.

— Но я говорю вовсе не о Салеме. Уполномоченный не только с ним так поступил, а со многими феллахами из нашей деревни.

— Аллах, аллах! — запричитал шейх, воздев руки к небу. — Ну, сколько раз я тебе говорил, нас это не должно интересовать. Мы с тобой не сеем и не жнем. Земли у нас нет, и все споры из-за нее нас не касаются. Но я всегда молю аллаха об одном: пусть все люди живут в мире и согласии…

— Ну а если у нас нет земли сейчас, то, может быть, когда-нибудь и появится. Вот тогда…

— Замолчи, тебе говорю! Не твоего ума это дело! — разгневался вдруг шейх Талба, усмотрев в словах дочери намек на то, что она рассчитывает выйти замуж за феллаха, а может быть, даже за Салема.

— Все рушится в этом мире, все идет прахом, — не унимался шейх. — Дети перечат родителям. Слово отца ничего не значит для дочери. Он ей говорит одно, а она — другое. Скоро дело дойдет до того, что сама будет жениха себе выбирать. Вот они, плоды грамоты! Представляю, что было бы, если б ты еще и курсы окончила. Тогда вовсе отца перестала бы признавать…

Тафида шла, понурив голову, и ругала себя, что неосторожным словом выдала свое сокровенное желание. Надеялась найти понимание у отца, но ошиблась. Нет, видно, ни с кем нельзя делиться своими мечтами.

А шейх Талба продолжал ворчать, ругая и понося все, что он относил к опасным новшествам.

С поля заметно повеяло прохладой. Шейх Талба, зябко поеживаясь, поплотнее закутался в абу и недовольно покосился на дочь. А Тафида, ощутив на коже приятный холодок, вдруг распрямилась и, глубоко вдыхая полной грудью запахи сразу всех цветов и трав, зашагала быстрее, словно навстречу ветру.