Филарет Московский

Глава двенадцатая СМУТА 1825–1826

В Москве 1825 год ознаменовался открытием Большого театра. Первый такой театр, простояв четверть века, сгорел в 1805 году Затем на Арбатской площади был отстроен новый, но он исчез в пожаре 1812 года. И вот Москва украсилась творением архитектора Осипа Бове, тем зданием, коему суждено было стать одним из главных символов Белокаменной.

Но это — храм муз, скорее языческий, нежели христианский, и увенчан он алебастровой скульптурой языческого божества Аполлона. Проповедям Филарета здесь не место. Им место в храмах единого Бога. Снова год начинается с его проповедей пред гробом святителя Алексея в Чудовом монастыре. Филарет никогда не пропускает без особого почитания дни памяти двух святых друзей — митрополита Алексея и преподобного Сергия Радонежского, именно их считая своими духовными покровителями и образцами для подражания.

На сей раз он говорил о случаях попущений в среде мирян и духовенства, с коими в свое время боролись Алексей и Сергий. Давно миновала гроза Двенадцатого года, когда вспомнили о строгостях христианских установлений и вновь стали их соблюдать. Теперь, особенно под влиянием иностранных учителей протестантизма, появилось мнение о не особой важности заповеди поста: что его можно или не соблюдать вовсе, или укорачивать, или сокращать число запрещенных яств.

— И здесь место совету апостола, если хощете принять оный: не мнози учителя бывайте, братие моя: не пренебрегайте древних, общих, освященных постановлений, не учитесь и не учите друг друга вместо того новым, разнообразным от мирского и плотского мудрования происходящим обычаям, последуйте матернему руководству Церкви с детским послушанием и простотою, — взывал Филарет в проповеди 12 февраля 1825 года.

В том году Пасха была ранняя, 29 марта, Вход Господень в Иерусалим отмечался перед праздником Благовещения, что случается редко.

— Вход Господень в Иерусалим не есть простое изъявление настоящего, но паче пророчество и предзнаменование будущего воцарения Его. Царство Его не есть сей Иерусалим, который вскоре разрушат, или земля Иудейская, которую вскоре поработят и опустошат, но Церковь, которой и врата адовы не одолеют (Мф. XVI, 18), — говорил святитель в неделю Ваий 22 марта.

А через три дня в день Благовещения читал яркую проповедь, благословляя вкупе — и соблюдающих безбрачие, и живущих в браке; и отшельников, и тех, кто любит жить среди множества людей:

— Придите, девствующие, и от Девы Марии примите утверждение вашего подвига, созерцая в Ней беспрекословно высокое достоинство — девство, поелику оно Бога в себе носит. Придите, живущие в супружестве, и обрученной, но не сочетанной примите благословение ваших супружеств: поелику все человеческие супружества рождали бы только чад гнева и наследников ада, если бы Матерь-Дева не родила Сына, Который перерождает их в сынов и наследников Божиих. Придите, любящие уединение, и от размышляющей Марии вразумитесь, что зерно уединения есть смиренное богомыслие; а без сего уединение часто есть пустое упрямство или жестокое человеконенавидение, гнездо лукавых помыслов и виталище духа безумия. Придите пристрастные к сообществу и возьмите себе на замечание, что не в суете мирских дел, не в развлечении многолюдства, не в шуме праздных бесед посещают душу небесные силы и слово Божие сеется в сердце… Христианство не есть юродство или невежество, но премудрость Божия в тайнах сокровенная…

В праздник Пасхи в Успенском соборе Кремля Московский Златоуст вновь находил ярчайшие, понятные и ясные слова о вере и неверии, сравнивая их со светом и тьмою:

— Солнце, когда восходит, отверзает целый мир разнообразных красот… Закоснелый в неверии ум, как ночная птица, видит только во тьме неверия, любит только свои грезы и убегает от света истины, который жжет ему глаза…

Но совсем иное значение слова «свет» считалось главным в так называемом «свете». Только что вышла первая глава пушкинского «Евгения Онегина»:

Ведь не свет Христовой истины имеет здесь в виду гений русской поэзии, не к евангельским истинам устремился навстречу остриженный по последней моде вертопрах Онегин! Он, как известно, по замыслу своего создателя, должен был окончить вместе с декабристами. Туда, в эти тайные общества, устремлялись ему подобные.

В противоположном направлении двигался государь, особенно после чудовищного наводнения, унесшего жизни нескольких тысяч его подданных. Летом он получил свидетельства о готовящемся заговоре. Теперь и это подталкивало его к уходу. Давняя мечта стать одним из множества многих и так провести остаток жизни окончательно созрела. Ему хотелось искупить все грехи молодости — равнодушие к Церкви, косвенную причастность к убийству отца, амурные похождения и многое другое. Пред ним открывались два пути к искуплению. Первый: дождаться революции и, возможно, быть вместе с супругой Елизаветой Алексеевной обезглавленным точно так же, как Людовик XVI и Мария Антуанетта. Случайно ли они обвенчались в тот самый год, когда в Париже слетели королевские головы?.. Говорят, заговорщики намереваются жестоко истребить весь царствующий дом. Умереть от их рук с именем Христа на устах — что может быть более искупительным? Вот и Филарет Московский в проповеди от 15 мая призывал не страшиться ненависти христоненавистников, радостно встретить страдания и муки за Христа:

— Научись же подлинно, христианин, не страшиться ненависти мира, восстающей против тебя за то, что ты последуешь Христу, что стараешься мыслить благочестиво и поступаешь добродетельно… Что страшиться? Утешая, глаголет тебе Иисус Христос. Твое состояние не есть необыкновенное; опасность твоя не есть нечаянная. Воззри на жизнь Учителя и Господа твоего, и познай, что с Ним произошло всё, что происходит или еще может произойти с тобою.

Второй путь: изобразить собственную смерть и уйти в мир под другим именем, в ином облике… Спасаясь самому, спасать мир. Своего рода отшельничество. Не ждать новой страшной беды, которая может оказаться куда более ужасной Наполеонова нашествия. Та беда всколыхнула Россию, заставила встрепенуться и вспомнить о своем христианстве. Но вновь вера угасает. В Москве Филарет, освящая храм Успения Богородицы в Казачьей слободе, прямо сказал:

— Спросите друг друга: что произвела в душевных расположениях и нравственной жизни большей части из нас бывшая година искушения и наказания? После столь грозного посещения Божия более ли прежнего страшимся мы грехов и беззаконий? Бывшее уничижение научило ли нас паче прежнего смирению? Бывшие лишения и нужды обуздали ли роскошь, прекратили ли склонность к излишествам, обратили ль нас к простоте и умеренности?.. Что ж, если подлинно признаться должно, что после общего наказания и дивного помилования от Бога мы опять таковы, каковы были, когда заслужили наказание. Какое в сем случае утешение в прошедшем? Какая радость в настоящем? Какая надежда в будущем?..

Грозные слова! О, он знает, сей Московский Златоуст, что говорит!

Александр выбрал уход. Сославшись на то, что врачи советовали для улучшения здоровья императрицы отправить ее на юг, царь решил ехать вместе с нею. Почему-то выбран весьма захолустный Таганрог. Впрочем, Крым тогда еще не был освоен для создания там великолепных курортов, великий Воронцов еще только начинал свое дело создания роскошной южной здравницы. Таганрог, берег Азова, неподалеку Ростов-на-Дону, казачьи места, множество спелых и свежих плодов земных…

Воскресенье 30 августа. Праздник перенесения мощей благоверного князя Александра Невского в Петербург, произведенного Петром Великим сто один год назад. В Северной столице царь готовился к отъезду. В Первопрестольной святитель Филарет в Успенском соборе произносил «Слово в день тезоименитства его императорского величества благоверного государя императора Александра Павловича»:

— В радости проводим мы настоящий день: потому что на нем написано возлюбленное имя Александра, верховного для нас на земли виновника победных и мирных радостей общественных, охранителя и распространителя непорочных радостей семейственных и личных, собственную радость и покой приносящего в жертву, да мы под его державою тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте (1 Тим. II, 2).

1 сентября Александр I в Александро-Невской лавре отстоял литургию, получил благословение митрополита Серафима и покинул Петербург. Он ехал почти инкогнито. По пути не устраивалось ни парадов, ни торжеств, ни смотров, ничего. Москву он объехал стороною. Ничего странного — он не желал никаких церемоний, без которых при посещении Первопрестольной никак было бы не обойтись. 13 сентября приехал в Таганрог. Еще через десять дней туда же прибыла супруга, которая вскоре стала стремительно выздоравливать. Вообще, он и она были вполне здоровы для своего возраста: ему — сорок семь, ей — тридцать шесть. Иногда Александра тревожили учащенные сердцебиения. Обнародованные результаты вскрытия не показали особых причин для смерти. Погода в Таганроге стояла теплая, в середине ноября было 15 градусов по Цельсию. И вдруг царь простужается и умирает…

Что же на самом деле произошло в тот день 19 ноября? Умер ли на самом деле император Александр или умерло только его имя, а сам он отныне стал Федором Кузьмичом? Исполнился ли его зарок, данный в 1812 году, когда Москва была в руках Наполеона? Пришло ли время отрастить бороду и уйти в сибирские недра?..

То, что он и впрямь умер, доказывается во множестве книг. То, что не умер, а ушел, доказывают лишь некоторые авторы. Но вот что примечательно: те, кто оспаривает легенду о старце Федоре Кузьмиче, пишут скучно, уныло. «Никакого базиса для самой постановки этого вопроса» (Николай Николаевич Кноринг). А главное, стараются убедить, но — неубедительно. Зато одна только книга Леонида Евгеньевича Бежина «Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола», написанная блистательно, способна властно увлечь читателя, убедить его в восхитительном превращении императора в старца. Если же сие превращение лишь легенда, что ж… «Тьмы мелких истин мне дороже нас возвышающий обман», — гениально и на века сказано Пушкиным!

Касательно участия Филарета в уходе Александра Бежин пишет следующее: «…для Александра I было вполне естественно стать Феодором: это имя ему не чуждо и выбор не случаен. Исследователи указывают на дополнительную мотивировку выбора, оправданную в том случае, если духовным наставником, благословившим Александра на старчество, был митрополит Филарет: «…в славном 1812 году архимандрит Филарет, одновременно с утверждением в должности ректора Санкт-Петербургской духовной академии, был назначен настоятелем первоклассного Новгородского Юрьевского монастыря. Того самого, что позже получит в управление архимандрит Фотий. Именно в Софийском соборе Новгорода покоились мощи святого князя Феодора — старшего брата святого Александра Невского».

В эту осень Филарет много проповедовал. При гробе преподобного Сергия он беседовал «о упокоении труждающихся и обремененных». На освящении храма святителя Алексея в Черкизове говорил «о твердом и неразрушимом создании Церкви Христовой». При обновлении храма великомученика Никиты в Басманной слободе напоминал прихожанам о евангельском изгнании торгующих из храма Иерусалимского. В день архистратига Михаила в Архангельском соборе Кремля толковал евангельскую притчу о плевелах.

И вот наступило 19 ноября. Смерть или уход…

25 ноября отшельнику и затворнику Серафиму Саровскому было явление Пресвятой Богородицы, которая повелела старцу оставить затвор и создать Дивеевскую обитель.

В Петербург известие о кончине Александра пришло только через восемь дней — 27 ноября, как раз тогда, когда шло молебствие о его здравии.

На Россию обрушились новые важнейшие исторические события. По всем законам право на престол переходило к следующему по старшинству брату Александра — Константину. Спустя полчаса после получения известия третий по старшинству августейший брат Николай Павлович присягнул Константину, а за ним — гвардия. К трем часам дня весь Петербург присягнул Константину. В то же время в Государственном совете вскрыли завещание Александра. Константин Павлович давно уже не помышлял о престолонаследии, заключив морганатический брак и проживая в Польше. Николай Павлович отправил ему в Варшаву письмо, в котором сообщал о кончине Александра и просил не мешкая прислать официальное отречение от престола. И не случилось бы никакого междуцарствия: Константин прислал бы отречение, в Москве и Петербурге огласили бы завещание Александра о передаче власти Николаю, и Николай — на троне. Но, получив письмо брата, Константин медлил с официальным ответом, а то, что он писал брату, публикации никак не подлежало… В общем, проявился его взбалмошный и вздорный характер. Он знал, что армия его любит за участие и в суворовских походах, и в войне 1812 года. А вот молодой Николай любви солдат и офицеров не успел заслужить. К тому же генерал-губернатор Петербурга граф Михаил Андреевич Милорадович, один из главных героев Отечественной войны, оставался сторонником Константина, с которым дружил еще с Альпийского похода.

В Москву известие о том, что произошло в Таганроге и что творится с престолонаследием, поступило 28 ноября. Московским генерал-губернатором тогда являлся другой суворовский герой и участник военных действий 1812–1814 годов — светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын. 29 ноября Филарет открыл ему тайну завещания, хранящегося в Успенском соборе, и они оба отказались присягать Константину. Однако на просьбу Голицына ехать в Кремль и вскрыть завещание владыка Филарет ответил:

— Не может быть двух государей, один в Петербурге, другой в Москве.

Сам он впоследствии объяснял это так: «На сие архиепископ не согласился, представляя, что из сего возникнуть могут молвы, каких нельзя предвидеть, и даже клевета, будто теперь что-то подложено к государственным актам или положенное подменено». «Дни, протекшие между 30 ноября и 15 декабря 1825 года, конечно, ни для кого в Москве не были так тяжки, как для архиепископа, которому выпал странный жребий быть хранителем светильника под спудом».

Скорее всего, Филарет знал о существовании тайных организаций и опасался, что заговорщики воспользуются двоевластием, чтобы зажечь огонь мятежа. «Молитесь, отец наместник, да не внидите в напасть. Теперь особенно надобно молиться», — написал Филарет в Сергиеву лавру архимандриту Афанасию (Федорову). 30 ноября Константину присягнула и вся Москва. 3 декабря из Варшавы в Петербург вернулся великий князь Михаил Павлович, но официального отказа Константина он так и не привез. Однако Николай, зная о планах заговорщиков, решил действовать. Он поручил Карамзину написать манифест о своем вступлении на трон, а вскоре подключил к работе над документом Сперанского. 12 декабря Николай свел воедино проекты манифеста, составленные Карамзиным и Сперанским, и на 14 декабря была назначена новая присяга. На тот же самый день назначило свое выступление и тайное общество…

Наступило 14 декабря, роковой день русской истории.

В семь часов утра присягнули Сенат и Синод. В то же время в Зимнем дворце Николай Павлович зачитал завещание Александра командирам гвардейских частей. Затем все присягнули новому государю и отправились приводить к присяге вверенные им войска. Царь напутствовал гвардейских командиров следующими словами:

— После этого вы отвечаете мне головою за спокойствие столицы, а что до меня, если буду императором хоть на один час, то покажу, что был того достоин.

Первым взбунтовался лейб-гвардии Московский полк, о чем доложил Николаю начальник штаба гвардейского корпуса генерал Нейдгарт. Новый царь приказал встреченному им генералу Апраксину выводить кавалергардов, сам же возглавил 1-й батальон преображенцев, квартировавший близ Зимнего дворца. Перед выходом он открыл наугад Евангелие от Иоанна, которое переводил Филарет, и прочитал вслух находившимся рядом:

— «Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит, и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах» (Ин. X, 11–13).

В полдень история России сосредоточилась в Петербурге на Сенатской площади. Генерал-губернатор Милорадович лично отправился к бунтовщикам и убеждал солдат в том, что их обманули: Константин добровольно отказался от престола, его никто не свергал. И тут произошло неслыханное — «русский Брут» отставной поручик Петр Каховский подлым выстрелом убил великого героя войны с Наполеоном!

Этот отвратительный шаг во многом повредил самим декабристам. Народ обожал Милорадовича. Серб по национальности, Михаил Андреевич являл собой тот тип вояки, который мы называем гусарским. В чем-то он был даже Ноздрев. Хотя у Гоголя Ноздрев забавный узнаваемый фанфарон, вздорный, нелепый. Но он — пустышка. Милорадович при всех ноздревских качествах своего характера — выдающийся полководец. Участие Милорадовича в суворовских походах, особая любовь к нему Суворова, участие в войнах с Наполеоном после смерти Александра Васильевича, любовные похождения, пиры, необузданные неистовства и снова битвы… Фрондерство, фанфаронство, но и — неподражаемая отвага, полководческий гений, любовь к русскому солдату. Во время войны 1812 года Милорадович в основном руководил арьергардом, и именно благодаря арьергардным боям русским удалось измотать «Великую армию», а свою сохранить для будущих сражений. А потом Милорадович вместе с Витгенштейном и Барклаем гнал французов до самого Парижа.

Да, народ любил его самозабвенно, ибо и сам Михаил Андреевич самозабвенно любил русских людей. Вот почему, когда казнили декабристов, четверо из них обнялись на прощание между собой, а пятому — Каховскому — Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Рылеев даже не подали руки. Есть такая версия… Кстати, возможно, что если бы не это убийство прославленного полководца, то их бы и не повесили.

За всю свою жизнь, находясь всегда в самом пекле сражений, Милорадович ни разу не был ранен, хотя однажды французская пуля даже сбила с него эполет. И тут — смертельная рана нанесена соотечественником! Когда врач извлек пулю, Милорадович попросил показать ему ее и, умирая, вымолвил с облегчением:

— Слава богу — не солдатская!

Ему невыносимо было осознавать, что он погибает от руки русского солдата. Но виновником его гибели стал не русский солдат…

В половине двенадцатого на Сенатскую площадь пришел лейб-гвардии Конный полк и выстроился у Адмиралтейства. А вскоре, спеша на помощь восставшим, около Зимнего дворца оказалась рота лейб-гренадеров поручика Александра Сутгофа.

— Вы к бунтовщикам? — спросил у них император Николай.

— Да, — дерзко отвечал поручик.

— Тогда вам туда, — сказал Николай, указывая в сторону Сенатской.

К двум часам дня удалось полностью окружить восставших. Вскоре к ним пришел митрополит Серафим. Протягивая вперед крест, он воззвал:

— Воины, успокойтесь! Вы восстали против Бога и Церкви! Заговорщики-офицеры кричали в ответ:

— Какой ты митрополит?! Ты изменник! Константин закован. Не верим тебе! Не верьте ему, солдаты!

Видя, что мирно успокоить мятеж не удастся, в пять часов вечера Николай Павлович приказал дать картечные залпы…

Вскоре с восстанием было покончено. В большой церкви Зимнего дворца в тот же вечер совершилось молебствие с провозглашением многолетия новому российскому императору.

Почему в советские времена широко не печатались основополагающие политические документы, сочиненные декабристами и являвшиеся планом их действий? «Русская правда» Пестеля вышла в издании Главного архивного управления СССР «Восстание декабристов. Документы» в 1958 году. Много лет идеологи создавали прекраснодушный образ декабристов. И лишь теперь, когда одна за другой выходят книги, открывающие нам действительные факты, с ужасом понимаешь, что происходило бы в России, если бы господа декабристы осуществили задуманное и если их восстание не было бы подавлено.

Прежде всего, в России вспыхнула бы кровавая межнациональная и межрелигиозная война. Если бы пятеро декабристов не были повешены, а победили, они бы первым делом вырезали всю до единого человека царскую семью, всех царских родственников, включая самых дальних.

Предусматривалось укрепление русской нации. Но как! Декабристы были даже не предтечами большевиков, они были предтечами нацистов. Всем народам России запрещено было бы впредь иметь свою национальную особенность. А кто не подчинится — вон из страны! О двух миллионах евреев так и было заявлено: если не захотят стать русскими, то им грозит поголовное выселение в Малую Азию. Вероятно, имелась в виду Палестина, которая была тогда в составе Османской империи. Это означало бы, что как минимум половина этих несчастных евреев была бы уничтожена и по пути, и затем в Турции. Антисемитизм декабристов вылился в дальнейшем в истории восстания Черниговского полка под руководством Муравьева-Апостола, уже после бунта на Сенатской площади, когда восставшие, перепившись, устроили страшный еврейский погром. Пьяные бунтовщики танцевали с трупами убитых ими! И печальная усмешка истории, сохранившей некоторые имена погибших тогда евреев — Бродский, Троцкий, Бейлис…

Та же участь ждала татар, которым запрещалось бы сначала традиционное многоженство, а в дальнейшем и исполнение других мусульманских традиций. Финнам вменялось учить русский язык, а на своем родном разговаривать только дома. Словом, диктатура предусматривалась не только политическая, но и национальная.

Конечно, могут возразить, что главным выразителем этих чудовищных идей был только Пестель, остальные декабристы склонялись к более мягким переустройствам. Но Павел Иванович Пестель недаром считался русским Наполеоном, и вполне возможно, что в случае победы восстания он бы подмял под себя всех остальных…

Декабристы якобы страдали за крестьян, за народ. Но один из исследователей Оксана Киянская справедливо замечает: «Если бы главной целью декабристов действительно было крестьянское освобождение, то для этого им было вовсе не обязательно, рискуя жизнью, организовывать политический заговор. Им стоило только воспользоваться указом Александра I от 20 февраля 1803 года — указом о вольных землепашцах. И отпустить на волю собственных крепостных». Они же и этого не сделали!

Слава богу, меняется отношение к декабристам. Люди второстепенные, посредственные, не нашедшие применения в государственной службе, чаще всего по недостатку талантов и устремлений к ней, шли в масонские ложи, а через ложи дальше — в революцию, первым этапом которой и стало декабрьское восстание 1825 года. О том, что они собой представляли на самом деле, красноречиво свидетельствует их жизнь в Сибири, где самым ужасным было отсутствие развлечений. Они яростно боролись за то, чтобы им разрешили иметь свой театр, но на этом их духовная жизнь и ограничивалась. Вероятно, духовной жизнью в их среде и считались всевозможные увеселения.

Никакой особой каторги, условия приличные, работать по желанию, из России можно было получать значительные суммы денег, еда отменная, вино, а тем, к которым приехали в Сибирь жены, через два дня на третий можно было сутки проводить со своими благоверными. Затем для женатых были созданы особливые камеры, весьма роскошные для звания каторжанина. Рояль, кровать, ковры, книжные шкафы, стулья, кресла, обеденный стол…

Всю свою жизнь декабристы посвящали постоянному, еще большему смягчению условий своего и без того неплохого существования. В то время как их сверстники служили Отчизне, воевали, строили, развивали державу, эти неудачники надоедали местной администрации нескончаемыми жалобами и склоками. О декабристах сурово и точно выразился поэт Петр Андреевич Вяземский: «Ни в одном из них нет и тени раскаяния и сознания, что они затеяли дело безумное, не говорю уже преступное. Они увековечились и окостенели в 14 декабря. Для них и после 30 лет не наступило еще 15 декабря, в которое они могли бы отрезвиться и опомниться».

Когда государь Александр Освободитель освободил декабристов от необходимости жить в Сибири, они ринулись в заграницы, где не было недостатка в желающих послушать про их нечеловеческие страдания.

Следствие по делу декабристов началось уже 17 декабря 1825 года с учреждения Особого комитета для следствия о тайных обществах. Удивительная насмешка судьбы: вскоре в планах мятежников обнаружились списки предполагаемой революционной директории, и в тех списках рядом с полуопальным Сперанским значилось имя московского архиепископа! Заговорщики считали Филарета человеком разносторонне развитым и способным принять их «правду». Учитывали они и то, что он был обижен правительством, что в некоторой степени находился в опале, что запрещены были его труды. Надеялись, что он охотно согласится мстить за нанесенные ему обиды!

Слава богу, государь Николай Павлович нисколько не усомнился в том, что сам Филарет ни сном ни духом не был причастен к замыслам бунтовщиков. Император мгновенно распорядился не вести в отношении Филарета никаких расследований.

17 декабря Москва получила манифест о вступлении Николая на престол. После литургии в Успенском соборе Кремля из распахнутых Царских врат в полном архиерейском облачении вышел архиепископ Филарет. Над головою он нес серебряный ларец. Остановился перед столом, стоящим возле предалтарного амвона:

— Внимайте, россияне! Третий год, как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны; и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова. Прошла последняя минута Александра; настало время искать его последней воли; но мы долго не знали, что настало сие время. Внезапно узнаем, что Николай, с наследованною от Александра кротостию и смирением, возводит старейшего брата; и в то же время повелевает положить новый покров тайны на хартию Александра. Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время значило бы разодрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать? Ты видишь, благословенная душа, что мы не были неверны тебе; но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребенною, и небесам предоставить минуту воскресения. Царь царствующих послал сию минуту. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей, государственную жизнь сокрывающий, гроб. Великая воля Александра воскреснет. Россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастье в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастье.

Произнеся сию речь, Филарет извлек из ларца запечатанный пакет, вскрыл его и показал завещание Александра генерал-губернатору Голицыну. Дмитрий Владимирович объявил, что подтверждает подлинность печати и почерк руки покойного государя. Тогда владыка громко зачитал волю Александра и манифест о вступлении на престол Николая. Москва начала присягать на верность подданства новому государю.

В тот же день Филарет отправил в Петербург письмо с уверением Николая в своей полной преданности. Через неделю Николай ответил рождественской «Высочайшей грамотой на имя Филарета Московского»: «Преосвященный архиепископ Московский Филарет! Мне приятно было получить письмо Ваше от 18-го числа сего месяца и видеть в нем изъявление чувств преданности Вашей и усердия, по случаю восшествия моего на прародительский престол, и архипастырские молитвы ко Всевышнему Царю царствующих о благословении на начинающееся царствование мое. Примите благодарность мою за сие, равно как и за доставленное мне описание открытия хранившегося в Успенском соборе акта в Бозе почившего императора, любезнейшего брата моего. Достоинства Ваши были мне известны; но при сем случае явили Вы новые доводы ревности и приверженности Вашей к Отечеству и ко мне. В воздаяние за оные, всемилостивейшее жалую Вам бриллиантовый крест, у сего препровождаемый, для ношения на клобуке. Пребываю Вам всегда доброжелательный Николай. Санкт-Петербург. 25 декабря 1825 года».

Клобук — головной убор монаха, епископа, архиепископа или митрополита. Он состоит из камилавки, представляющей собой цилиндр без краев, и шелкового покрывала, которое называется омофором. Монахи и епископы носят черные клобуки без креста, архиепископы — с металлическим крестом. За особые заслуги архиепископ может получить от государя алмазный крест. Что и произошло в Рождество Христово 25 декабря 1825 года. В сей день московский архиепископ изменил своему правилу и после литургии в Чудовом монастыре прочитал не собственную проповедь, а процитировал рождественскую речь святителя Григория Богослова, так обставив сие слово:

— «Мы, — говорит святой Григорий, — для которых предмет поклонения есть Слово, если должны дать некое пиршество, составим пиршество из слова, из закона Божия, из повествований, частью некоторых других, частью относящихся к настоящему торжеству». Я же к сему присовокуплю: если должны дать некое пиршество слова, чего не можем вам обещать от нашей скудости, то приступите с нами к готовой давно и еще не истощенной трапезе Богослова. Внемлите и вкушайте духом! Я буду только служитель трапезы, а угоститель ваш святой Григорий: мои уста, его слово.

На другой день там же, в Чудовом, Филарет приводил к присяге новоизбранных судей:

— Боящийся Господа не повредит суда по любви к другу или по ненависти к врагу; поелику он никого не любит паче Бога и по любви к Нему хранит суд… Боящийся Господа в суде не прельстится дарами; поелику он боится потерять благодать Божию и Царство небесное; где же найти такое сокровище, для которого бы он мог решиться на такую потерю?.. Со страхом Божиим приступите к клятве; с усугубленным клятвою страхом Божиим отыдите на служения ваши!

В это время в Москву каждый день приходили все новые и новые сведения о подробностях мятежа на Сенатской площади и о начале следствия по делу декабристов. Филарет писал архимандриту Афанасию в Троицу: «Более и более открывается, от каких ужасов и мерзостей избавил нас Бог, укрепив государя в 14 день декабря. Молитесь, чтобы зло сие правдою и мудростью совсем уничтожено было. Но есть люди, которые после бывшего посещения Божия, о котором предварительно говорили, теперь еще говорят о таящемся на нас гневе Божием».

Новый, 1826 год начался с известий о новом восстании, на сей раз — на юге России, где взбунтовался Черниговский полк, поднятый на мятеж членами Южного общества декабристов.

— Теперь так и жди подобных вестей отовсюду! — говорили люди, со страхом всматриваясь в будущее. Но на том волнения и иссякли. Больше подобных вестей ниоткуда не поступало.

Конечно, московского владыку очень беспокоило, как обойдется новый царь с мятежниками. Найдет ли Николай в себе те душевные христианские силы не мстить, подобно тому как Александр не мстил Парижу? Но Николай Павлович был истинным христианином и не жаждал мщения. Лично следя за ходом следствия, он старался искать оправданий для бунтовщиков. Он бы и не повесил пятерых, если бы не убийство Милорадовича, совершенное Каховским, если бы не чудовищные планы Пестеля, изложенные в его «Русской правде», если бы не зверства Черниговского полка, организованные Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым, если бы не само восстание в Петербурге, коим руководил Рылеев, и если бы не его же сатанинская ненависть к христианству. К этим пятерым, безусловно, был бы причислен и полковник князь Трубецкой, которого избрали диктатором восстания. Но Сергей Петрович благоразумно не явился на Сенатскую площадь и тем самым спас себе жизнь. Смертную казнь ему царь заменил на пожизненную каторгу.

…Смутное время восшествия на престол императора Николая I уходило в прошлое.