Франц Иосиф. Любовь императора

Глава девятая

В лице графини Фестетич Елизавета приобрела не только придворную даму, но и весьма рассудительную подругу, которая теперь, в Меране, где Елизавета вновь проводит с Валерией зиму 1872 года, начинает постигать суть своей повелительницы, находясь в непосредственной близости от неё. Графиню зовут в первый же день поутру, когда искусная фрау Ангерер, после замужества фрау Фейфалик, делает императрице причёску. Чтобы не расставаться с такой мастерицей, Елизавета устроила её мужа, бывшего торгового служащего, своим секретарём. Эта Ангерер — совсем простая женщина, дочь повитухи, но причёсывая актрис в театре, стала такой мастерицей в своём деле, что императрица уже не может без неё обойтись. А ведь это далеко не мелочь — приводить в порядок такое обилие роскошных волос. Когда они распущены, они отливают золотом. Елизавету удручает каждый выпавший волос, и Фейфалик нашла хитроумный способ прятать с помощью клея застрявшие в гребёнке волосы у себя под фартуком, чтобы затем продемонстрировать императрице чистую гребёнку. Мытье такой бездны волос — тоже особая процедура, на которую приходится тратить всякий раз почти целый день. Мастерица недоверчиво рассматривает новую придворную даму. Она уже изначально настроена против всех них из-за сословных различий. Она убеждена в собственной незаменимости.

Что касается графини Фестетич, у неё складывается впечатление, что на неё смотрят как на очередную венгерскую проныру и «шпиона» Андраши, и это отнюдь не способствует установлению добрых отношений между нею и прочим окружением императрицы. Конечно, с Нопчей и Ференци её связывает нечто общее: ведь они — венгры. Тем не менее и эти трое не испытывают особой симпатии друг к другу. К тому же их стремятся поссорить и пишут каждой гнусные анонимные письма. Правда, они летят в корзину для бумаг, однако неприятный осадок остаётся.

Как только императрица возвращается в Вену, Мария Фестетич ближе знакомится с отношениями, царящими в высочайшем семействе. Каждую пятницу эрцгерцогиня София устраивает большой званый ужин. Так происходит и 21 января 1872 года. Идёт представление новых придворных дам. Необычно благородный вид эрцгерцогини Софии, полной достоинства и любезности, производит впечатление. Однако Марию Фестетич эрцгерцогиня едва удостаивает кивком головы, в то время как с австриячкой Шафгоч долго и дружелюбно беседует. Эрцгерцог Людвиг Виктор вообще игнорирует представление венгерок. По окончании ужина императрица спрашивает:

— Вы обиделись?

— Нет, скорее рассердилась, Ваше величество.

На это Елизавета отвечает:

— К этому придётся привыкнуть. Если кто-то держит мою сторону, его, естественно, тоже начинают третировать. Я удивляюсь, как это эрцгерцог не начал сразу же воспитывать вас, потому что он жаждет воспитывать всякого, но только не себя самого.

Совершенно иначе держится с графиней эрцгерцог Вильгельм. Он любезно говорит ей:

— Не поддавайтесь на всю эту болтовню. Храните верность императрице, она — славный и приятный человек.

Противостояние между Австрией и Венгрией по-прежнему, как и во времена Грюнне, коренится в личности генерал-адъютанта. Граф Беллегарде, настоящий вельможа, прекрасный, рассудительный человек, тоже занимает непримиримую позицию в отношении Венгрии. Мастер выставлять людей на посмешище с помощью меткого словца, он забавляет императора и оказывает на него влияние. Очень часто его немногословные иронические замечания адресуются Андраши. Франц Иосиф не пресекает их, а отвечает хитроватой улыбкой. Разумеется, такая позиция обостряет отношения с императрицей.

В настоящую сплетницу превратилась англичанка мисс Трокмортон. 23 января из Мерана, где осталась маленькая Валерия, приходит телеграмма, якобы она немного нездорова. Императрица сразу же заволновалась, и как только оба придворных бала остались позади, Елизавета вместе с Францем Иосифом тут же отправляются к дочери. Это достаточный повод для Трокмортон, чтобы подглядывать за супругами, а затем рассказывать всем небылицы, будто бы Их величества ссорились друг с другом, императрица заперлась от своего мужа, и тому подобное. Происходит скандал, потому что Фестетич резко обрывает англичанку. Графиня всё глубже познает сущность своей повелительницы. Во время продолжительных прогулок верхом и пешком после отъезда императора она убеждается, что Елизавета очень решительна, осмотрительна, в высшей степени своеобразна, но немного резка в своих суждениях.

Пробыв в Меране около недели, Елизавета едет в Офен. В Бурге её ждёт сюрприз. Эрцгерцогиня Гизела, которой не исполнилось даже шестнадцати лет, неожиданно для императрицы и, как она сказала, «слишком рано» обручилась с принцем Леопольдом фон Байерн, вторым сыном будущего принца-регента Луитпольда. Родство близкое, к тому же его мать — австрийская эрцгерцогиня. Но выходить замуж нужно за ровню себе и непременно за католика, и здесь «нужно было стараться, — как пишет эрцгерцогине Софии Франц Иосиф, — поскольку сейчас так мало принцев-католиков, заполучить единственного среди них, за которого можно отдать Гизелу со спокойной совестью». Елизавета не испытывает того волнения, какого можно было ожидать, потому что Гизела, с первых дней жизни отобранная у неё эрцгерцогиней Софией, никогда не была ей так близка, как её маленькая Валерия. Но хотя для своего возраста Гизела необычайно рослая и сформировавшаяся девушка, Елизавета всё же никак не может свыкнуться с мыслью, что вчерашний ребёнок сегодня уже стала невестой. Обручённым следует подождать не менее года, решает она, в то время как исполненный неприязни свет утверждает, будто бы императрица так быстро выдаёт замуж своего ребёнка, так как ей не по душе необходимость показывать уже взрослую дочь.

Так проходит апрель, и императрица снова возвращается в Меран. Здесь она получает известие, что с 10 мая эрцгерцогиня София жалуется на «нервные явления», бессонницу, дрожание рук и ног. После посещения Бургеатра, где было очень жарко, она заснула на балконе и сильно простыла на холодном ночном воздухе. Елизавету немедленно вызывают в Вену, куда она и приезжает 16 мая. Самочувствие эрцгерцогини ухудшается, однако она остаётся в здравом уме и теперь прощается с каждым в отдельности членом семьи. Её агония ужасна. Ухудшения здоровья чередуются с надеждами на выздоровление; вечером 26 мая создаётся впечатление, что эрцгерцогине стало лучше. До половины двенадцатого ночи Елизавета вместе с остальными членами семьи неотлучно пребывает у постели больной, после чего отправляется в Бург, чтобы немного отдохнуть. Едва она добирается до дверей дома, как запыхавшийся лакей сообщает, что «Её императорское высочество находится при смерти и Его величество просит незамедлительно вернуться». Кучер из всех сил погоняет лошадей, направляясь в Шёнбрунн. Елизавета ужасно встревожена, она опасается, что эрцгерцогиня может умереть прежде, чем она снова окажется у постели свекрови, так как тогда её наверняка упрекнут, что это было сделано преднамеренно. Прибыв наконец в Шёнбрунн, императрица, едва переводя дыхание, осведомляется:

— Её императорское высочество живы?

— Да, Ваше императорское величество! — слышит она в ответ, испытывая облегчение.

Весь двор в сборе: семья, министры императорского дома, придворный штат. Все удручены, опечалены, молчаливы. Но агония затягивается. Проходит один, два, три часа, а в таком окружении ожидание несчастья ещё тяжелее, нежели среди простых людей. Совершенно верно замечает Мария Фестетич, что смерть — не церемония и что сильным мира сего нужно дать возможность умереть спокойно, как простым людям. Императрица того же мнения, что формальность не может не глушить в зародыше всякое чувство.

Ночь София пережила, уже семь часов утра, а она ещё жива. Часы идут, эрцгерцоги выходят из комнаты умирающей, и чей-то голос довольно громко произносит:

— Их высочествам поря ужинать!

Но Елизавета, которую называют «бессердечной» императрицей, продолжает сидеть как ни в чём не бывало. У неё тоже не было ни крошки во рту уже десять часов, но она не думает об этом и остаётся в комнате больной. Франц Иосиф отходит от смертного одра совсем ненадолго, а Елизавета находится возле него неотлучно, пока в четверть четвёртого эрцгерцогиня не испускает дух. Она трогательно мила и добра, как всегда в решающие моменты. Перед лицом величия смерти вся вражда предана забвению. Она перебирает в памяти последние годы, когда эрцгерцогиня вела себя с ней совершенно иначе, и в душе признает, что была и её доля вины в тех разногласиях, которые всю жизнь существовали между ней и покойной. Однако в Вене, в тех кругах, где никогда не могли понять Елизавету, утверждают:

— Теперь мы потеряли «нашу императрицу».

Вскоре после похорон Елизавета покидает Шёнбрунн, чтобы провести лето в Ишле. Она носит траур, но и чёрное одеяние не в силах скрыть её великолепную фигуру, её восхитительное лицо.

Любоваться милым лицом императрицы просто удовольствие, особенно когда она от всей души смеётся, правда, такое случается лишь временами и во время её прогулок с детьми в окрестностях Ишля. Маленький кронпринц (ему всего четырнадцать лет), такой приятный и симпатичный, с карими, как у косули, глазами, смеётся вместе с матерью, радуясь жизни, хотя для своего возраста он слишком развит и нервозен. Елизавета добилась, чтобы Рудольфа обучал епископ Гиацинт фон Ронаи, который участвовал в революции 1848 года на стороне Венгрии в качестве полевого священника и подобно Андраши вынужден был эмигрировать в Лондон. Епископа поражают более чем свободолюбивые, ещё до конца не продуманные и по-мальчишески незрелые, но, во всяком случае, неожиданные суждения четырнадцатилетнего кронпринца, который, например, объясняет своему наставнику, что человек — не что иное, как облагороженное животное, что аристократы и духовенство с давних пор прилагали все усилия, чтобы держать прочий народ в невежестве и за счёт этого сообща властвовать над ним. Высшее общество, как оно себя именует, за очень немногим исключением — просто-напросто гнойник на теле государства, и так далее. При дворе задаются вопросом, откуда молодой кронпринц позаимствовал такие взгляды и суждения, и полагают, что это не что иное, как неверно понятые и гипертрофированные высказывания Елизаветы, подхваченные её несмышлёным сыном. Однако принц так редко бывает с матерью и с утра до вечера находится под влиянием множества отличных педагогов, что всё это вряд ли можно приписать одной Елизавете. Таким уж он появился на свет: возможно, причина этих необычных задатков — в его происхождении и слишком близком родстве родителей. Однако это предположение опровергает эрцгерцогиня Гизела, которая стала вполне нормальной, простой, спокойной и разумной женщиной. Маленькая Валерия немного робка, боязлива, недоверчива ко всем посторонним, но тем сильнее любит её Елизавета. В своей любви она подчас не знает меры: любая, даже самая непродолжительная разлука с дочерью даётся ей очень нелегко. Если малютку просто ведут гулять, они прощаются всерьёз, а при возвращении дочери с прогулки императрица множество раз переспрашивает, не случилось ли с ней чего. Она постоянно опасается, как бы её удивительному ребёнку, который привык смотреть букой и поэтому способен вызвать неприязнь у тех, кто его не знает, не причинили какого-нибудь вреда.

В середине сентября Елизавета снова едет в чудесный Поссенхофен, этот райский уголок с видом на великолепную горную цепь.

Самое интересное на родине то, что слышно о короле. Гордиться особенно нечем. Младший брат короля, Отто, обнаруживает явные признаки умственного расстройства, и начиная с февраля опасаются, что у него в любой день может наступить буйное помешательство. Король Людвиг II по-прежнему ведёт себя странно и по возможности избегает города. Он велит известить в Поссенхофене о своём визите 21 сентября 1872 года и одновременно сообщает, чтобы кроме Елизаветы никого не было. Однако императрица велит, чтобы его ожидали обер-гофмейстер Нопча и графиня Фестетич.

Елизавета и Людвиг — необычные люди, обуреваемые одним и тем же желанием одиночества, временами одинаково склонные к печали и унынию, оба с детства прекрасные наездники и тем не менее они так не похожи друг на друга, что Елизавете нечего сказать королю. В его обществе она испытывает какую-то неловкость. Она думает о том, что его брат уже подлинный безумец и что король во многом обладает сходными задатками. Неожиданно императрицей овладевает страх, что под конец и её, также принадлежащую к баварскому семейству, может постигнуть это ужасное несчастье. Когда же во время беседы с Людвигом она находит его совершенно нормальным, то снова немного успокаивается.

Единичные случаи холеры, зарегистрированные в Офене, в конце октября заставляют Елизавету уехать, и она отправляется в свой любимый Гедель, где её ждёт охота верхом. В последнее время Елизавета сумела заразить этой страстью и своего мужа. Оба часами ездят верхом по лесам, окружающим замок. Но императрицу воодушевляет охота. Она чувствует себя в родной стихии и подчас торжествует, когда мужчины вокруг неё вылетают из седел, а она одна гордо преодолевает препятствия. Охота нелегка, и необходимо великолепно владеть искусством верховой езды. Причём чем отчаяннее скачешь, тем лучше. Франц Иосиф всегда получает точный отчёт: «Охота проходила на ипподроме, я ехала в карете, так что никаких неожиданностей (для успокоения высочайшей особы). Охота получилась прекрасная, лиса бежала перед нами, собаки следом, Холмс, Пишта и я скакали впереди, поэтому нам не было необходимости так гнать лошадей и мы имели возможность не спеша преодолевать многочисленные канавы...»

Когда в Геделе собираются на охоту, зрелище просто восхитительное. Прекрасные лошади и собаки, синее небо над головой, зелёные поля, пёстрая кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все так возбуждены; среди мужчин в элегантных красных костюмах выделяется великолепная фигура императрицы в облегающем платье для верховой езды, изящная и гибкая, словно тростник, полная очарования и неподражаемого достоинства. Нередко с ней выезжает и Андраши. Он не менее других восхищен императрицей и в интимном письме Иде фон Ференци даёт волю своим чувствам: «Можете себе представить, какой восторг охватывает молодёжь, когда она видит её. Свои чувства они проявляют тем, что стараются ехать как можно ближе к ней — как дельфины сопровождают плывущий корабль, — и тут ничего нельзя поделать. Сначала манеру скакать рядом с ней взял Адальберт Кедлевих и никому не желал уступать своё место, но теперь он, кажется, заметил, что это место подобает занимать руководителю охоты. Вчера, когда мы возвращались домой, лил дождь. Мой фиакр случайно оказался рядом и я предложил его Их величествам. Его величество принял моё предложение, но только для королевы, и я имел счастье сопровождать её к поезду. Когда мы добрались туда, станция оказалась заполненной народом, ожидавшим Их величества. Представьте себе, какие у них стали лица, когда королева вышла со мной из фиакра, и я отправился провожать её в зал ожидания. Успокоились они лишь при виде императора и герцога Вильгельма, которые двигались следом за нами. Видите, в какого старика превратился ваш друг — ему даже доверяют сопровождать в ненастье прекрасных женщин! Впрочем, должен признаться, что долгий путь в темноте по ухабистой, тряской дороге мог поставить в щекотливое положение даже самого благоразумного отца семейства. Правда, поездка продолжалась всего несколько минут, так что ни Альберт Кеглевих, ни ваш друг Пишта не могли так быстро забыть, кого именно им доверили». Каждый раз после охоты у императрицы прекрасное настроение и она чрезвычайно мила со своим августейшим супругом, по-прежнему обожающим свою жену и старающимся при всяком удобном случае вырваться из Вены к ней в Геделе. Но едва она снова оказывается дома, снова сталкивается с кругом придворных, её хорошее настроение моментально исчезает.

В остальном Елизавета словно ребёнок, например, она не имеет ни малейшего представления о стоимости денег. 15 декабря 1872 года она совершает прогулку в Пешт. Неожиданно она спрашивает у Марии Фестетич:

— У вас есть с собой деньги?

— Конечно, Ваше величество.

— Сколько?

— Не слишком много, всего двадцать гульденов.

— Да ведь это немало, — замечает Елизавета.

Она намеревается отправиться к Куглеру, всемирно известному кондитеру Пешта, чтобы купить сладостей для Валерии. Счастливая, что её не приметили, императрица является к кондитеру. Посетители магазина при виде Елизаветы едва не упали от удивления, а она радостно делает покупки, и, когда набирается большой пакет, спрашивает:

— И всё это за двадцать гульденов?

А между тем стоимость купленного ею составила целых сто пятьдесят гульденов! Елизавета постепенно ищет, чем бы заняться, потому что она — деятельная натура. При дворе она не получила признания, хотя видит дальше своего окружения, правильнее воспринимает положение и имеет перед всеми карьеристами то преимущество, что не стремится властвовать. Она лишена честолюбия, но жаждет популярности, не пользуется своей властью и своим положением, она хотела бы быть ангелом-хранителем своего мужа, желает ему всяческого счастья и всяческого блага. Ведь он — отец её сына, который в своё время унаследует огромную империю и завидное положение. Мария Фестетич рискует сделать в своём дневнике предсказание о будущем императрицы: «Что сегодня вызывает обиду, спустя некоторое время будет удобно, и она будет делать всё меньше и меньше, и люди всё больше будут выступать против неё, и она со всеми своими богатствами будет становиться всё беднее и беднее и никто не вспомнит о том, что её толкнули к одиночеству».

Император, напротив, очень быстро всё схватывает, но совершенно лишён фантазии. Поскольку он перегружен работой, которую взвалил на свои плечи из-за необычайно развитого чувства долга, для него существуют только положительные впечатления, и он не может взять в толк, как Елизавета может существовать в ином мире, наполненном одними мечтаниями. То, что при всём преклонении перед ней он не понимает её в этом отношении и всё, что вызывает у неё энтузиазм, называет «витанием в облаках», уязвляет её иной раз воздвигает между супругами непреодолимую стену.

9 февраля 1873 года Елизавета теряет из числа своих немногих друзей при дворе императрицу Каролину Августу, сестру эрцгерцогини Софии и четвёртую жену покойного императора Франца I. Она всегда поддерживала Елизавету, хотя и мало что могла сделать, поскольку была совершенно изолирована в Зальцбурге, чтобы не мешать матери Франца Иосифа, которая не могла носить титул императрицы. С неподдельной скорбью следует Елизавета за её гробом...

Если императрицу упрекают, что она плохо исполняет свой долг правительницы, то именно в отношении 1873 года это совершенно несправедливо. Её можно встретить повсюду: в сиротском приюте и в домах умалишённых, а также на торжествах по поводу страстной недели, на празднике тела Христова и омовения ног, которые императорский двор традиционно отмечал с большой помпой.

Едва миновала Пасха, как 20 апреля происходит свадьба дочери Елизаветы. С трудом верится, что старшая дочь этой по-девичьи юной, прекрасной женщины уже выходит замуж. Только когда в помещении раздаётся короткое слово «Да», видно, как глаза Елизаветы увлажняются слезами. Эта «женщина без сердца» плачет, когда ребёнок, который, собственно говоря, никогда не был ей близок, покидает родительский дом. Празднества, следующие за этим событием, — приёмы, концерты, торжественные ужины, театральные представления — для Елизаветы не что иное, как путь на Голгофу. В театре дают «Сон в летнюю ночь». «Как это можно, — задаёт себе вопрос Елизавета, — выбрать для новобрачных пьесу, в которой принцесса влюбляется в осла?!» Принц Леопольд замечает в шутку своей жене:

— Может быть, это намёк на меня?

Но нет, ему объясняют, что «Сон в летнюю ночь» дают по традиции по поводу всякой свадьбы. И молодые легко забывают об этом странном обычае. В Мюнхене молодую пару забирает знаменитая роскошная карета короля, которую до сих пор никто не видел. Богато украшенная деревянной резьбой и великолепными картинами на дверцах, она стоила никак не меньше пятидесяти тысяч гульденов. Шесть прекрасных лошадей везут молодую пару в её резиденцию.

Не успели закончиться свадебные торжества, как начинается новая горячка. Уже несколько месяцев в Вене идёт подготовка к открытию Всемирной выставки. Уже воздвигнута гигантская ротонда, а вокруг неё великолепные павильоны с необыкновенными достопримечательностями. На открытие прибыли титулованные особы со всего света, в том числе немецкий кронпринц с супругой и принц Уэльский.

Согласно проводимой Андраши политике сближения с Германией особые почести должны быть оказаны высоким немецким гостям. Они живут в Хетцендорфе и должны прибыть в Пратер после Их императорских величеств.

Сбор ближайшей свиты Франца Иосифа был назначен на одиннадцать часов в салоне императрицы. Все собрались, нет только Елизаветы... Впрочем, и одиннадцати ещё нет. Император беспокойно расхаживает взад и вперёд. В это время обер-шталмейстеру графу Грюнне сообщают, что кронпринц со свитой уже проехал улицу Рингштрассе. А здесь всё ещё ждут, когда часы пробьют одиннадцать. Грюнне докладывает об этом императору. Тот багровеет от злости.

— Невероятно! Как такое могло случиться?! Я приказал, чтобы кронпринц прибыл после меня, а тут такое безобразие... Он прибыл, а меня ещё нет. Кто позволил в нарушение моего приказа отправить кареты раньше времени?

Побелевший как полотно граф Грюнне спокойно заявляет:

— Я, Ваше величество.

Император возмущён:

— Вы мне за это ответите...

Неожиданно рядом с ним появляется императрица. Она вошла незамеченной, когда собравшиеся безмолвно наблюдали неприятную сцену. Она кладёт руку на плечо императора. Слова замирают на его языке, словно она коснулась мужа какой-то волшебной палочкой. Императрица смотрит на него таким просительным взглядом, что гневная складка на лбу Франца Иосифа разглаживается.

— Пожалуйста, давайте не будем больше терять времени. Пойдёмте!

Голос её звучит мягко и спокойно. Император повинуется. И в следующие минуты все присутствующие уже в каретах.

Вереница карет кронпринца задержалась под железнодорожным мостом в Пратере. Императорский кортеж тактично пропустили, сделав вид, что не заметили его. В считанные минуты все собрались возле гигантской ротонды. И лишь когда императорская чета заняла подобающее место, подъехал немецкий кронпринц в белом гвардейском мундире и блестящей на солнце серебристой каске, увенчанной орлом. Император начал говорить и как только вступительная речь закончилась, грянула музыка, заигравшая «Сохрани, Господи», флаги приспустились. Выставка открыта. На протяжении трёх часов императорская чета со своими гостями переходит от экспозиции одной страны к другой, и повсюду её встречают с необыкновенным воодушевлением. В венгерском павильоне при виде императрицы разражается буря восторга, все рады, что прусские господа видят, как любят в Вене императорскую пару. Елизавета и кронпринцесса Виктория сразу же находят общий язык, и завязавшаяся дружба сохранится до конца жизни.

Напряжение, обусловленное торжествами, сильно утомляет Елизавету, и она стремится повсюду, где бы ни была, отдохнуть на лоне природы. Стоит великолепная весна, и императрица любит рано поутру прогуляться в зеленеющий, цветущий, благоухающий Пратер. Вена ещё спит, когда императрица в шесть утра вместе с Марией Фестетич добирается до Увеселительного дома и возвращается назад. В это время ещё не видно зевак, привлекающих к ней всеобщее внимание. Стоит только ей выйти на прогулку позже, как она тут же оказывается окружённой людьми, которые идут следом или впереди неё, раздражая и нервируя императрицу. Не то чтобы она опасается покушения — Елизавета бесстрашная женщина как, наверное, никакая другая императрица и до и после неё; однако когда на неё таращат глаза, она испытывает физические страдания.

В Вену съезжаются государи и князья со всех уголков земли. Чем мельче персона, тем больше она кичится своим титулом. Прибывают, однако, и самые могущественные из европейских монархов. Приезжает даже император Александр II, который, правда, ведёт себя чрезвычайно сдержанно; на его лице почти никогда не заметно даже тени улыбки. Не в силах он устоять лишь перед шармом Елизаветы. Русские аристократы тоже восхищены ею, в их числе и князь Горчаков, маленький, подвижный, враждебно настроенный к Австрии человечек, пользующийся влиянием в России. В свите императора Александра находится и князь Долгорукий, который уже давно мечтает о графине Фестетич и теперь просит её руки. Однако Елизавета заявляет ей:

— Развлекаться я вам разрешаю, а влюбляться и тем более выходить замуж — и не думайте! Я не желаю, чтобы вы покинули меня ради чужого человека!

Звучит это эгоистично, но всё же Мария Фестетич чувствует себя польщённой, и в борьбе с самой собою ей удаётся преодолеть зарождающуюся симпатию к князю. Императрица одерживает победу, и князь отступает. Но русские прозорливы. Однажды к графине подходит граф Шувалов и говорит ей:

— Здесь при дворе у вас много врагов — у вас и у императрицы, этой достойной поклонения женщины. Я думаю, вам ставят в вину то, что вы обе благоволите к Венгрии.

Мария Фестетич смеётся и думает: «У русских неплохие шпионы». Затем она спешит к ужину, где уже собрались все, включая императора и императрицу. Нет только лишь Эдуарда Уэльского и принца Альберта, пользующегося всеобщей любовью.

Императорская чета не знает покоя, даже Франц Иосиф признается однажды:

— Я изрядно устал и на некоторое время охотно сказался бы больным, как говорят в армии.

24 июня прибывает императрица Августа Германская, которая доставила послание кайзера Вильгельма, это знак огромного перелома, произошедшего в отношениях Австрии и Германии за последние годы. Высокая фигура императрицы импозантна, но Августа чрезмерно накрашена и разряжена и выглядит несколько вычурно и напыщенно. В отличие от Елизаветы, она говорит очень громко и с немалым пафосом, и уже через четверть часа придворные окрестили её «иерихонской трубой». Однако императрица Августа — натура по своей сути честная и благородная — вскоре, несмотря на всё её своеобразие, завоевала сердца присутствующих, и когда она уезжает, придворные заходят так далеко, что с обычной издёвкой выставляют её образцом всех монарших добродетелей и ставят в пример Елизавете.

Если прежние визиты были скорее обременительными, визит властителя Персии, который прибыл 30 июля, повеселил весь двор. Шаху уже приходилось слышать о красоте императрицы, и он, привыкший постоянно находиться в окружении самых очаровательных женщин своей страны, сгорал от любопытства.

Когда шах впервые увидел императрицу, на ней было белое, затканное серебром, платье со шлейфом и лиловым бархатным поясом, а в распущенных волосах сверкала диадема, украшенная бриллиантами и аметистами. Шах в первый момент ошеломлённо замер перед нею, затем надел очки в золотой оправе и принялся невозмутимо разглядывать её с головы до ног, не обращая внимания на стоящего рядом с ней усмехающегося императора, а под конец обошёл вокруг неё, не переставая повторять:

— Боже мой, как она хороша!

Шах до того увлечён созерцанием, что императору приходится тронуть его за рукав, напоминая, что ему следует, предложив Елизавете руку, проводить её к столу. В первый момент властитель Персии не понимает, что от него требуется, но потом на него находит просветление: он берёт Елизавету под руку и провожает в столовую. Она веселится от души, а император замирает от страха, опасаясь, что в любую минуту она может прыснуть от смеха. За столом ситуация ещё более усугубляется. За креслом шаха стоит его великий визирь, с которым он то и дело разговаривает по-персидски. Подают рыбу, а к ней зелёный соус в серебряном соуснике с разливательной ложкой. Шаху он кажется подозрительным, слишком напоминающим ярь-медянку[51]. Он накладывает себе в тарелку соус, пробует и, состроив гримасу, невозмутимо возвращает его обратно в соусник. Елизавета тем временем с преувеличенным интересом разглядывает портрет императора Франца, висящий на стене напротив неё. Но долго рассматривать картину ей не удаётся: шах наклоняется к ней и принуждает её взять бокал с шампанским, чокнуться с ним и выпить. Съел шах мало, большинство блюд показалось ему слишком непривычным, но когда подошёл лакей с серебряным блюдом, полным душистой клубники, он взял из рук лакея блюдо, поставил перед собой и съел его содержимое, все до последней ягоды. Больше всего позабавил Елизавету эпизод со старым графом Гренневилем, некогда всемогущим генералом-адъютантом императора, а ныне обер-камергером, предоставленным в распоряжение шаха. Когда шах поехал в Пратер в открытой карете, он не разрешил Гренневилю занять место рядом с собой, а велел устроиться напротив, спиной к кучеру. Поскольку пекло солнце, шах любезно вручил ему белый зонтик, который графу надлежало держать над владыкой. Нужно было знать Гренневиля, чтобы понять, чего это тому стоило...

В Лаксенбурге Елизавета осматривает трёх личных лошадей шаха, гривы и хвосты которых имеют розовый оттенок; эти лошади находятся под неусыпным надзором обер-шталмейстера шаха. Но если другие лишь потешаются над шахом, Елизавета находит его оригинальным. Особенно ей нравится то, что шах не испытывает робости, говорит и делает что хочет. Он не сказал доброго слова никому из тех, кто не пришёлся ему по душе, и ничем их не одарил. Императору и графу Андраши он презентовал свой портрет в бриллиантах, а когда ему объяснили, что существует обычай награждать прежде всего присутствующих братьев императора, невозмутимо возразил:

— Нет, не хочу, я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится!

Императрицу он называет не иначе, как «богиня».

Это было весёлое время, которое ещё много месяцев давало пищу для забавных разговоров, но Елизавета счастлива, что может снова уехать из города и посвятить себя детям, прежде всего маленькой Валерии.

Ненадолго приезжает в Ишль и император, но, когда саксонские правители уведомили его о своём визите на выставку, вынужден был вернуться в Вену. Елизавета возмущена:

— Стоит ли так спешно возвращаться из-за саксонцев? Легко можно было бы приурочить их приезд к визиту сербов и греков. Ты успел так избаловать всех, что не получишь за свою чрезмерную любезность даже особой благодарности. Скорее наоборот. Собственно, ты понимаешь, что я права, но не желаешь в этом признаться. Так всегда бывает, когда люди совершают глупости...

Тем временем крупный крах биржи в Вене потряс финансовый мир Австрии, и выставка, посещение которой значительно сократилось из-за угрозы холеры, завершилась огромными убытками. Более глубокую взаимосвязь Елизавета не уловила, но её доверие к управлению государством и прежде всего к экономической прозорливости министров существенно поколебалось. В эти дни она снова становится надёжной опорой императору, на которого всё случившееся очень сильно подействовало. В сентябре визит короля Италии должен ознаменовать характерный шаг в духе новой ориентации внешней политики под руководством Андраши. Для этого Елизавету призывают в Шёнбрунн; она приезжает, но чувствует себя весьма неважно. У неё гастрическая лихорадка и ей так плохо, что она не в состоянии принимать монарха. Король Италии до крайности разочарован, что не увидит императрицу, которую он жаждал посмотреть. Андраши это тоже весьма неприятно. Появляется повод для разного рода кривотолков и сплетен. Но на этот раз причина действительно не в лени, которую венцы приписывают своей императрице. Едва состояние здоровья позволяет, она бежит в Геделе, где сейчас, в октябре, когда опадают завядшие листья и лес расцвечивается тысячью чудесных оттенков, так щемит душу от прелести поздней осени.

Отдых в Геделе идёт ей на пользу, и она поправилась бы быстрее, если бы ей не приходилось быть невольной свидетельницей непрекращающейся борьбы в её ближайшем окружении, которая тяготит её. Собственно говоря, теперь существует целых три двора: один двор — Франца Иосифа, второй — тот, что императрица постепенно сформировала возле себя в соответствии с собственными желаниями, и третий — при кронпринце. В свои пятнадцать лет Рудольф ведёт себя как вполне взрослый, и выбор его приближённых уже не в такой степени, как прежде, зависит от вкусов его родителей. Три двора не ладят друг с другом, и это приносит всё новые и новые огорчения.

2 декабря императорской чете приходится возвращаться в Вену в связи с двадцатипятилетием вступления Франца Иосифа на престол. Праздник получается чудесным, но он стал причиной ужасной суматохи. Вечером намечается грандиозная иллюминация, но прежде императрице хочется немного подышать свежим воздухом, и она идёт с Марией Фестетич по Рингштрассе, что нередко делала и прежде, оставаясь неузнанной. Но сегодня её узнают, окружают и начинают восхвалять. Вначале она ничего не имеет против и с улыбкой благодарит своих подданных, но потом отовсюду устремляются тысячи людей. Вскоре императрица уже не в состоянии двинуться ни взад, ни вперёд. Кольцо людей вокруг Елизаветы и её спутницы сужается. Графиня просит, умоляет расступиться, Елизавете и ей становится трудно дышать, на лбу у них выступает холодный пот от страха. Полиция не может ничем помочь. Внезапно графиня начинает кричать:

— Ведь вы раздавите императрицу! На помощь! На помощь! Дайте дорогу!

Наконец, спустя примерно час нескольким мужчинам удаётся образовать узкий проход к карете. Елизавета быстро забирается в неё, полумёртвая от пережитого страха и вконец измученная.

Сразу же по прошествии торжеств, ещё 3 декабря, Елизавета опять возвращается в Гедель. Столь непродолжительное её пребывание в Вене в связи с подобным незаурядным событием вызывает недовольство во многих кругах столицы. Все только и говорят о том, что императрица почти не бывает в Вене, а её симпатии обращены исключительно к Венгрии. В одной из газет появляется статья под заголовком «Эта странная императрица», где говорится, что Елизавета готова находиться где угодно, но только не в Вене. Когда вслед за этим к императору является депутация «Конкордии», ассоциации газетных журналистов, чтобы поздравить его с юбилеем вступления на престол, Франц Иосиф, прозрачно намекая на эту статью, выражает надежду, что отныне пресса не будет вмешиваться в частную жизнь императрицы. Тем не менее этот случай весьма неприятен императору. Находясь на вершине власти, нельзя оставаться просто частным лицом, нельзя свободно распоряжаться собой — приходится подчинять всю свою жизнь сложившимся традициям и возложенным на тебя обязанностям. Но это именно то, против чего восстаёт вся натура Елизаветы; она никогда не привыкнет к этому, потому что не может преодолеть себя.

Год 1874 начинается с сенсации. Ослепительно красивая, молодая императрица, которой никто даже приблизительно не даёт её возраста, становится бабушкой. Когда об этом говорят, это звучит неправдоподобно, смехотворно, однако легко объяснимо, если вспомнить, что и Елизавета, и её дочь Гизела, которая 8 января 1874 года родила девочку, вышли замуж в шестнадцать лет. Императрица моментально отправляется в Мюнхен, хотя там отмечены случаи заболевания холерой. Опасаясь, что ей придётся быть всё время вместе с королём Людвигом II, отказывается от предоставленных ей апартаментов в резиденции. На следующий день после крещения внучки Елизавета неожиданно входит в комнату Марии Фестетич:

— Сегодня я отправляюсь с одним врачом в холерный госпиталь, Мари, и иду одна, поскольку не решаюсь взять на себя ответственность захватить кого-нибудь с собой.

Графиня безуспешно пытается удержать императрицу. Перед госпиталем Елизавета хочет оставить её в карете, но графиня протестует:

— Не навлекайте позор на мою голову, Ваше величество, запрещая сопровождать вас.

Вид человеческих страданий, которые они там встретили, потрясает. Переходя от одной койки к другой, Елизавета находит доброе слово для каждого страждущего, который борется со смертью. Обычно властители избегают посещать места, где столь тяжко страдают, им не позволяют заходить так далеко, а Елизавета проявляет такое личное мужество, каким вряд ли могла когда-нибудь похвастаться коронованная особа. Она ходит бесшумно, и в глазах её безграничная доброта. Вот лежит при смерти молодой человек.

— Теперь я уже скоро умру...

— Нет, нет, — возражает императрица, — милосердный Господь поможет вам.

— У меня уже выступил предсмертный пот... — говорит больной и протягивает ей свою руку. Она касается его руки и возражает ему:

— С чего вы это взяли? Рука у вас тёплая. Это, вероятно, спасительная испарина.

Больной приветливо улыбается:

— Благодарю, Ваше величество! Может быть, всемилостивый Бог подарит мне жизнь. Да благословит он Ваше величество!

В глазах у больного, Елизаветы, графини и врача — слёзы. Спустя несколько часов несчастный испускает дух.

Вернувшись домой, Елизавета переодевается с головы до ног, моется и выбрасывает перчатки. В тот день она больше не идёт к Гизеле и ограничивается непродолжительной прогулкой по парку. Двумя днями позже, поднявшись утром с постели, она чувствует себя не вполне здоровой. Все окружающие страшно взволнованы этим. Но, к счастью, тревога оказывается ложной. Весь Мюнхен только и говорит о мужественном поступке императрицы.

Пребыванию в Мюнхене, о котором Елизавета всегда говорит, что она «там не у дел», приходит конец. 22 января Елизавета приезжает в свой любимый Пешт и вновь любуется великолепным пейзажем, который открывается перед ней из Офенского замка. На следующий день прибывает и император Франц Иосиф и на первых порах он мягко журит Елизавету за посещение холерного госпиталя в Мюнхене. 11 февраля император Франц Иосиф едет в Петербург с ответным визитом. Он будет отсутствовать до 22 февраля. Елизавета некоторое время раздумывает, оставаться ли ей в Вене или возвращаться в свою любимую Венгрию. Но там несколько обижены из-за визита императора в Россию, а кроме того, для Елизаветы не секрет, что в Вене ей ставят в упрёк частые поездки в Венгрию. Поэтому она решает остаться.

Во вторник на Масленицу в большом зале музыкального общества устраивают первый маскарад. Эти мероприятия объединяют кавалеров и дам, даже юных девиц самых аристократических семейств. Масленичный маскарад — лучший из них. В свете только и разговоров о том, каким великолепным он будет в этом году. Неожиданно Елизавете приходит идея тайком посетить этот бал. В эту тайну посвящены лишь Ида Ференци, незаменимая мастерица по укладке волос Фейфалик и камеристка Шмидль. Им приходится дать клятву хранить молчание. Вечером все, как обычно, отходят ко сну. Как только весь дом засыпает, Елизавета поднимается с кровати, облачается в необычайно красивый костюм домино со шлейфом, изготовленное из самой тяжёлой жёлтой парчи, и натягивает на свои великолепные волосы рыжеватый парик. Затем она прячет лицо под маской с длинными чёрными кружевами, не позволяющими увидеть даже самую малую часть лица. Ида Ференци, в красном домино, неизменно называет императрицу Габриелой, чтобы возможное подозрение пало на столь же высокую и стройную камеристку Шмидль, которую так называют. Обе дамы вошли в бальный зал, заняли места на галерее и принялись разглядывать сверху шумно веселящееся общество. Поскольку они вели себя очень спокойно и всё время держались вместе, к ним никто не приближался. Пробило уже одиннадцать часов, и Елизавета начала скучать, Ида Ференци тихо промолвила:

— Габриела, пожалуйста, отыщи кого-нибудь в зале, кто тебе нравится и кто не принадлежит к придворному обществу. Я пришлю его к тебе. На балу полагается интриговать незнакомцев.

— Ты думаешь? — ответила спутница и испытующе посмотрела в зал. На глаза ей попался молодой элегантный человек, который прогуливался в одиночестве. Она никогда его прежде не видела. Императрица указала на него Иде Ференци, та поспешила вниз и неожиданно взяла незнакомца за руку, принялась расспрашивать, кто он такой. Не граф ли он X., не знаком ли он с князем К. и тому подобное. Результаты этого маленького исследования дали удовлетворительные результаты: стало ясно, что незнакомец не принадлежит к придворному обществу. Неожиданно домино спросила:

— Не хочешь ли ты сделать мне небольшое одолжение?

— С удовольствие.

— Здесь со мной красавица подруга, которая скучает в одиночестве на галерее. Не мог ли бы ты развлечь её немного?

— Ну, разумеется.

И вот уже красное домино ведёт своего подопечного наверх к жёлтому, которое с интересом наблюдало всё происходящее. Обе стороны быстро окидывают взглядом друг друга и между ними завязывается разговор.

В первый же момент министерский служащий, молодой Фриц Пахер, догадывается, что имеет дело с дамой из высшего света, и ломает голову, с кем ему довелось беседовать. Между тем жёлтое домино поднялась, явив на фоне балюстрады стройную высокую фигуру, неожиданно бросила взгляд на толчею, царящую внизу, и сказала:

— Видишь ли, я здесь совсем чужая. Ты должен немножко просветить меня. Начнём с самого верха. Что говорят в народе об императоре? Довольны ли его правлением? Полностью ли изгладились из памяти последствия войны?

Фриц Пахер немного осторожничает, однако даёт правдивую информацию о настроениях населения.

Вдруг он слышит вопрос:

— Знаешь ли ты императрицу? Как она тебе нравится и что о ней говорят и думают?

Елизавета убеждена, что никому неведомо, что она присутствует на этом празднике, поэтому и решается задать незнакомцу столь опрометчивый вопрос. На мгновение молодого человека словно молния озаряет мысль: «Ты находишься рядом с императрицей, она спрашивает тебя о себе самой». Однако его одолевают сомнения, некоторое время он медлит с ответом, а затем отвечает:

— Императрицу я знаю, я видел её, когда она ездила в Пратер, чтобы кататься там верхом. Могу только сказать, что она необыкновенно красивая женщина. Люди несправедливо порицают её за то, что она так неохотно показывается своим подданным и слишком много внимания уделяет своим лошадям и собакам, но мне известно, что это пристрастие передалось ей по наследству. О её отце, герцоге Максе, рассказывают, будто бы он как-то сказал: «Если бы мы не были принцами, мы были бы искусными наездниками!».

Эта критика умиляет Елизавету, и она спрашивает:

— Скажи мне, сколько лет ты мне дашь?

Молодой человек отваживается назвать возраст императрицы:

— Тебе? Тебе тридцать шесть лет. — Елизавета невольно вздрагивает. Несколько смущённо она произносит:

— А ты не слишком учтив... — и тут же оставляет опасную тему. Разговор прерывается, но внезапно она поднимается с места: — Теперь можешь уезжать!

— Вот уж поистине любезно: сначала ты велишь привести меня к себе, выспрашиваешь меня, а потом прогоняешь, — отвечает молодой человек иронически улыбаясь. — Ну, что ж, если я наскучил тебе, я уйду, но одно, мне кажется, я вправе потребовать от тебя: пожать твою руку на прощание, — и с этими словами Фриц Пахер протягивает ей ладонь. Елизавета не отвечает на этот жест, а только с удивлением смотрит на него:

— Хорошо, можешь остаться... проводи меня вниз, в зал!

Похоже, с этого момента невидимые барьеры устранены. Жёлтое домино, до этого сдержанное и чопорное, словно подменили. Елизавета принимается рассуждать о Боге и о мире, она с иронией касается политических и общественных проблем Австрии. Она слегка опирается на руку своего спутника и, не переставая болтать, битых два часа бродит с ним по залу и вспомогательным помещениям. Она говорит ему, каким симпатичным и рассудительным его находит:

— Как правило, все люди — льстецы. Тот, кто знает их так же хорошо, как я, способен только презирать их. Но ты, похоже, совершенно иной. Теперь я знаю, кто ты, однако скажи мне, кем ты считаешь меня? Кем я тебе кажусь?

— Ты, ты — знатная дама, по меньшей мере княгиня. Всё в тебе говорит именно за это.

Елизавета смеётся и мало-помалу смелеет. Он просит её хотя бы снять перчатку, ведь рука так много может сказать о человеке, но Елизавета отклоняет его просьбу:

— Тебе ещё предстоит узнать меня лучше, но не сегодня. Мы снова увидимся. Отправишься ты, например, в Мюнхен или в Штутгарт, если я назначу тебе там свидание? Тебе следует знать, что у меня нет родины и я постоянно в разъездах.

— Разумеется, я поеду туда, куда ты прикажешь!

Фрица Пахера закрутил водоворот мыслей и чувств. Императрица это или же нет? Наконец приходит время прощаться. У Елизаветы есть его адрес, она обещает вскоре написать и оставляет твёрдую надежду на свидание. Когда втроём, вместе с присоединившимся красным домино, она спускается по широкой лестнице в вестибюль, где приходится немного подождать, пока подъедет фиакр, молодым человеком неожиданно овладевает любопытство.

— Мне всё же хотелось бы знать, кто ты? — говорит он, наклоняясь к ней и пытаясь отвести кружева маски, скрывающие нижнюю половину её лица. Красное домино не может удержаться от крика и бросается между ними... В этот момент подъезжает фиакр. Энергичное рукопожатие, в мгновение ока обе маски исчезают в экипаже и лошади трогают. Видение тает в ночной мгле.

Спустя неделю Фриц Пахер получает письмо из Мюнхена. Дата в правом верхнем углу написана рукой императрицы. Остальная часть письма написана явно изменённым почерком:

«Милый друг! Вы, конечно, будете удивлены, получив это послание из Мюнхена. Здесь я нахожусь проездом считанные часы и пользуюсь случаем, чтобы дать знать о себе, как обещала. А как страстно вы этого ждали. Не отпирайтесь, честная немецкая душа. И не бойтесь, я не стану требовать никаких объяснений, я не хуже вас знаю, что происходит с вами с той ночи. Вы уже говорили со многими женщинами и девушками, полагали, что развлекаетесь, но никак не могли встретить родственную душу. Наконец... вы нашли, что искали годами, чтобы вновь потерять это, возможно, навсегда...»

Тут же Фриц Пахер пишет ответ, относит своё послание на главный почтамт. Уже через два дня он наводит справки. Да, говорят ему, письма забрали. Ещё целую неделю после этого Елизавета со своей придворной дамой обсуждают это небольшое приключение. Иду Ференци больше всего радует, что Мария Фестетич, которая так гордится доверием императрицы, не имеет о нём ни малейшего представления.

27 февраля Франц Иосиф и Андраши возвращаются из Петербурга. В целом они довольны. Приём им был оказан блестящий, хотя истинное отношение к Австрии царя и России не претерпели существенных изменений. Трудно сразу же забыть прошлое. Но с Беллегарде что-то приключилось. Император велел осторожно сообщить ему, чтобы он подавал прошение об отставке. Беллегарде полагает, что это дело рук императрицы и графини Фестетич, поскольку он был слишком враждебно настроен против Венгрии и из чувства известной ревности не чурался ведущихся при дворе сплетен об Андраши. Но обе женщины тут совершенно ни при чём. Тут замешаны иные причины. Елизавета принимает его по поводу ухода в отставку, о чём весьма кратко сообщает императору: «Сегодня Беллегарде просил у меня отставки и был крайне взволнован. Но поскольку он ни о чём не спросил, я ему ничего и не сказала, что, во всяком случае, было удобнее...»

Сама Елизавета теперь очень сдержанная. «Я так осторожна в том, что рассказываю о других, поскольку слишком много страдала от того, что говорили обо мне другие, — признается она Марии Фестетич.— Вообще я доверяю больше тому, что слышу сама».

От всех этих неприятностей Елизавету отвлекала только мысль о небольшом, совершенно невинном приключении на маскараде. Она решила отказаться от обещанного свидания, но собралась поддерживать переписку. За первым февральским письмом в марте последовало второе, которое содержало ответы на нетерпеливые вопросы Фрица Пахера и создавало впечатление, будто бы адресатка уже в Англии, хотя в действительности Елизавета собиралась туда только в начале осени.

«Милый друг! Как мне жаль тебя! Так долго не иметь от меня известий, как это, должно быть, невыносимо скучно, каким бесконечным кажется тебе время! Но иначе я поступить не могла... Ты хочешь узнать про мою жизнь. Это мало интересно. Несколько престарелых тётушек, кусачий мопс, множество сетований на мою экстравагантность, для развлечения ежедневно после обеда одинокая прогулка в Гайд-парке, а вечерами, после посещения театра — общество, и вот перед тобой моя жизнь со всей её безысходностью и пустотой и отчаянной скукой. Да, Фриц, даже ты развлёк бы меня на этом фоне... С сердечным приветом. Габриэла».

Это письмо Елизавета вручила своей сестре, королеве Неаполя, которая в то время как раз отправлялась в Англию, и попросила её получать там и последующие письма от Фрица Пахера, которые будут приходить до востребования. Она рассчитывала, что таким образом ей удастся наилучшим образом замести следы и сохранить тайну продолжения переписки от своих придворных дам. Ибо когда она поведала Иде Ференци о своём первом письме господину Фрицу Пахеру, та немедленно проявила озабоченность и попросила императрицу прекратить переписку, опасаясь её превратного толкования.

Своим описанием Англии и упоминанием о неприязни к собакам Елизавета старается навести Фрица Пахера на ложный след. Однако молодой человек не хочет признаться, что его обвели вокруг пальца, намерен показать, что ему всё известно, и, отвечая на это письмо Елизаветы, осмеливается прямо намекнуть на персону императрицы и даже сказать ей, что её зовут не Габриэлой, а вполне могли бы звать Елизаветой! В наказание следует полное прекращение переписки. Елизавета видит Пахера в Пратере и на выставке цветов отвечает на его приветствие, пожалуй, несколько приветливее, чем на приветствия остальных, но с ним не разговаривает. Вскоре другие события оттесняют этот незначительный эпизод на второй план.

29 апреля брат императрицы, герцог Карл Теодор женится вторым браком на очаровательной и красивой принцессе Марии Хосе, инфанте Португалии. Елизавета целиком и полностью за этот брак. Со всех сторон она только и слышит, что это лучший выбор, какой мог сделать её брат. Приехать на свадьбу Елизавета не может и лишь присылает великолепный подарок.

В конце июля, поддавшись на уговоры сестры, императрица решается вместе с дочерью отправиться на остров Уайт для приёма укрепляющих морских ванн. Она намерена уклониться от политических интриг, которые расцвели в Вене пышным цветом. Там существует богемская партия, которая утверждает, что Елизавета виновата в том, что император не захотел короноваться и в Праге, поскольку императрица любит только Венгрию и питает ненависть к Богемии. В Вене существуют люди, которые утверждают, что императрица недостаточно набожна и является единственной, кто противится тому, чтобы государство вновь подчинялось церкви. Кроме того, есть там абсолютисты и централисты, намеревающиеся вернуть политику эрцгерцогини Софии, которую только она, императрица, заставила якобы пересмотреть, и это при том, что теперь, после предоставления равноправия Венгрии, Елизавета не пользуется своим большим влиянием на императора для осуществления других политических планов. Она всего лишь хочет добиться благополучия для мужа и детей и, где может, помогает императору своей рассудительностью и особым чувством такта. Он высоко ценит её суждения и любит обо всём советоваться с ней.

28 июля императрица отправляется на остров через Страсбург и Гавр. В ходе дальнейшего путешествия Елизавета проезжает Париж, по политическим причинам не останавливается в нём, и 2 августа 1874 года прибывает на остров Уайт. Этот прекрасный уголок земли покрыт буйной растительностью. Дубы и лавровые деревья, магнолии и кедры и повсюду цветы, цветы. Сразу по прибытии Елизавета принимает английскую королеву, которая находится в замке Осборн. Виктория ослеплена красотой императрицы. При английском дворе уже слышали, что императрица избегает людей и весьма неприветлива, и поэтому были озабочены предстоящим визитом. Елизавету интересует также знаменитый Джон Браун, любимый некогда слуга принца консорта, которому королева даровала по этой причине столь привилегированное положение. Виктория маленькую Валерию просто напугала:

— Я ещё никогда не видела такой толстой женщины, — признается она.

«Королева была весьма благосклонна, — сообщает Елизавета в письме к мужу. — Она не сказала ничего неприятного, но мне она несимпатична. Принц Уэльский был любезен, очарователен и совершенно глух. Наследная принцесса, которая живёт в полутора часах езды от матери, была верна себе... Они ещё остаются здесь. Утром они посетят меня. Я была вообще весьма приветлива, и все, казалось, этим удивлены. Но теперь я всё устроила. Они убеждены, что я жажду покоя, и не собираются смущать меня...»

Спустя несколько дней после этого первого визита Виктория приглашает Елизавету на обед. Императрица направляет ей учтивое письмо, где извиняется за свой отказ, думая про себя, что и английская королева будет рада избавиться от лишних хлопот. Впрочем, всё складывается иначе. 11 августа Виктория снова наносит визит Елизавете и повторяет своё приглашение уже в устной форме. Внешне обе царственные особы являют собой резкий контраст. Стройная, высокая, элегантная, очаровательная императрица особенно выигрышно смотрится рядом с маленькой, толстой и приземистой королевой, не отличающейся к тому же особой привлекательностью лица. Елизавета опять отклоняет приглашение. «Я сделала это, потому что оно нагоняет на меня тоску», — признается она в письме к матери. Отказ вызывает у Виктории лёгкую досаду.

Императрице больше нравится бродить по Лондону неузнанной. В это время года общество покидает столицу. Вечерами вместе с послом Бойстом Елизавета в Гайд-парке ездит верхом на знаменитом белом скакуне из Будапешта, которого привезла с собой. Отовсюду ей предлагают лошадей. «Та, что я охотнее всего приобрела бы, стоит двадцать пять тысяч гульденов, — сообщает она Францу Иосифу, но тут же добавляет, — что, конечно же, нереально». Затем Елизавета осматривает прославленный музей восковых фигур мадам Тюссо, где встречает восковую копию своего мужа. «Чрезвычайно мило, но вместе с тем и страшновато», — находит она, но остаётся в музее целых полтора часа и её с трудом удаётся увести.

Франц Иосиф с интересом следит за отчётами Елизаветы о её пребывании в Англии, но приехать не может. На ближайшие месяцы его время расписано буквально по часам. Елизавета весьма сожалеет об этом. «Прошу тебя, не беспокойся за свои планы. Охота для тебя столь необходимый отдых, что я впала бы в отчаяние, если бы моё возвращение лишило б тебя хотя бы одной из них. Я знаю, как ты любишь меня, даже без нарочитой демонстрации, и вдвоём мы счастливы оттого, что никогда не стесняли друг друга...» Теперь императрица решает вернуться домой, ибо не хочет так долго быть в разлуке с мужем, а прежде собирается навестить родительский дом. При этом она опасается Людвига II. «Хорошо бы король оставил меня в покое», — пишет она незадолго до отъезда, намеченного на 26 сентября, Францу Иосифу.

По прибытии в Булонь путешественникам пришлось пережить ужасный шторм. Шум ветра перекрывал рокот океана. Это сказочное зрелище, и Елизавета с Марией Фестетич по неосторожности отправились на побережье, чтобы полнее насладиться разбушевавшейся стихией. В мгновение ока ураганный ветер, вырвав у дам из рук зонтики, просто опрокинул их на песок. С трудом им удалось подняться на ноги, но идти у них уже нет сил. Здесь навстречу им спешит смотритель пляжа, бешено жестикулируя. Он не имеет представления о том, кто перед ним, просто берёт обеих дам в охапку и волочит их прочь. Лишь получив от них золотой, он становится любезнее и объясняет, что появляться на побережье в такую погоду запрещено и, если бы это видела полиция, он лишился бы своего места.

На пути домой Елизавета делает остановку в Баден-Бадене. На вокзале Елизавету ждут немецкие правители. Великая герцогиня Баденская, дочь кайзера Вильгельма, восхищается её красотой. Кайзер Вильгельм роняет:

— Лучше поменьше смотреть на всё это. Иначе становится слишком тепло на сердце.

Затем путешественники прибывают в Поссенхофен. Ускользнуть от короля Елизавете не удаётся. Он специально прибыл в Мюнхен, что случается всё реже. На этот раз он оказывает особое расположение не только Елизавете, но и её придворным дамам. Правда, весьма своеобразно. Он, например, посылает графине Фестетич в половине второго ночи своего флигель-адъютанта с огромным букетом роз, в котором сотня цветов от тёмно-красного до белого. Офицер получает от короля строжайшее предписание вручить этот букет только лично. Графиню будят, и она терзается двусмысленностью ситуации. На следующий день назначен отъезд. Бедной графине приходится брать этот букет, огромный, словно сноп, — сущее наказание в дороге — с собой в вагон, потому что на Мюнхенском вокзале ждёт Людвиг. Король — его Елизавета находит чрезвычайно толстым — рассказывает о специальных представлениях в столичном театре, которые он готовит. Среди них императрица проявляет наибольший интерес к пьесе из эпохи Людовика XIV с большой сценой охоты, в которой принимает участие несчётное количество собак. Сенсацией должен при этом стать ливень с применением настоящей воды. После непродолжительной беседы король просит разрешения у императрицы сопровождать её некоторое время. Елизавете это неприятно — Людвиг II действует ей на нервы. Такой попутчик ей тем более внушает опасение, что становится всё очевиднее — его брат Отто неудержимо приближается к полному безумию. Марии Фестетич приходится прийти на помощь своей повелительнице и объяснить монарху, что дог императрицы по кличке Шедоу весьма своенравен и не терпит тех, кого не знает. Её величество страшно переживает, как бы её пёс не покусал короля. Наконец, до Людвига II доходит смысл сказанного, он остаётся и даёт возможность уехать одной. Обеих дам ещё долго провожает удивительно жестокий взгляд короля. Едва возвратившись домой, императрица вместе с супругом скачет в Пардубице, а потом начинаются верховые охоты в Геделе.

Так проходит старый год, а первые дни нового приносят вместе с Масленицей так нелюбимые императрицей представительские обязанности. Вообще говоря, странно, что придворные балы она всегда воспринимает как истинную муку. Оказывается, это не имеет ничего общего с безграничным тщеславием, какое ей приписывают. Её окружение всегда вне себя от того необыкновенного успеха, какого добивается Елизавета, достигшая уже, между прочим, тридцати семи лет. Ей, однако, приходится вести настоящую борьбу, чтобы осуществить своё жгучее желание отстраниться от мира. Всё чаще она использует вуаль и веер. А если она не «при параде», как она называет парадное платье, то прячется где только может.

Счастливее всего Елизавета чувствует себя в Офене. Она постоянно опасается, что вскоре ей придётся возвращаться в Вену. Это просто приводит меня в отчаяние, — пишет она матери, — здесь так спокойно без родственников и всяческих придирок, а там вся эта императорская семейка...» К Францу Иосифу её слова не имеют отношения. Напротив, в это время Елизавета чрезвычайно тепло относится к своему супругу. Когда в апреле 1875 года император едет в Триест и Венецию, чтобы нанести ответный визит королю Италии и затем из военно-политических соображений посетить Южную Далмацию, пользующуюся дурной славой полудикой и революционно настроенной, императрица совершенно подавлена. При расставании она плачет так, что её рыдания просто разрывают сердце.

— Я чувствую, — жалуется она, — что что-то случится. Вечер 2 апреля 1875 года Мария Фестетич проводит в театре. Елизавета велит привести её. Ночью ей нужно написать письмо генералу фон Беку, который сопровождает Франца Иосифа в этой поездке. Она диктует письмо графине, возлагая на генерала ответственность за жизнь императора и прося ни на минуту от него не отлучаться.

15 мая император, наконец, возвращается из Далмации. Елизавета счастлива, ибо вопреки всему, что говорят за её спиной, она очень привязана к мужу. В Вене инстинктивно чувствуют, что двор некоторым образом действует Елизавете на нервы и что подчас она испытывает просто непреодолимое желание на какое-то время сбежать от него и пожить исключительно для себя и своей дочери вдали от императорской семьи и своих обязанностей в следовании церемониалу. Гизела вышла замуж, Рудольфу теперь уже семнадцать лет, влияния матери он почти не испытывал, и чем старше становится, тем больше отдаляется от неё, уже в силу приготовления к своей будущей миссии. Император с утра до вечера неизменно занят, не имеет возможности отдавать ей себя так, как бы ей этого хотелось, а все остальные ей безразличны. Она замечает, что в Вене по-прежнему незримо доминирует неприязнь к Венгрии, которую Елизавета принимает исключительно на свой счёт. Она чувствует себя одиноко и неуютно, и это питает её врождённую склонность к путешествиям в дальние страны.