Франц Иосиф. Любовь императора

Глава четырнадцатая

Теперь Елизавета наедине со своим душевным беспокойством. Она едва выдерживает дома ещё один день, а затем отправляется в Баварию. Однако и там долго не задерживается: скорее прочь, скорее к морю. Парусное судно по имени «Морская звезда» принимает её на борт в Дувре. При первом же выходе в море судно попадает в такой шторм, какого команда не помнит. Елизавета велит привязать себя к мачте и, мокрая с головы до ног из-за перекатывающихся через палубу волн, с восхищением любуется разбушевавшейся стихией, не думая о грозящей опасности. Судну с трудом удаётся вернуться в гавань.

Во время шторма «Морская звезда» получила повреждения, их устраняют, и только потом начинается собственно путешествие. Поскольку яхта английская, Елизавета едет на этот раз под именем миссис Николсон. Из-за холеры заходить в испанские порты нельзя, и Елизавета рада этому благовидному предлогу, чтобы не наносить визит к находящейся в Сан-Себастьяне королеве Испании, уклониться от которого иначе было бы невозможно. Судно направляется прямо в Португалию. В Лиссабоне императрица получает от королевской семьи приглашение на обед и велит ответить, что сожалеет, однако принуждена отказаться от встречи. В то время, как правящая королева, мужа которой в Лиссабоне нет, удовлетворяется полученным ответом, вдовствующая королева Мария Пиа, гордая савойская принцесса, которая ставила свою подпись под приглашением Елизавете, отвечает очень кратко и с достоинством:

— Передайте Её величеству, что я всё-таки надеюсь видеть её, и если она не явится к нам в Синтру, мне придётся навестить её на Суне.

Императрице ничего больше не остаётся, как нанести обеим королевам короткий визит. 15 сентября 1890 года Елизавета отправляется из Лиссабона в Гибралтар, по которому бродит с графиней Фестетич в первый день восемь, а во второй — десять часов кряду. Затем, несмотря на неспокойное море, императрица приплывает в Танжер, в Африку.

Путешествие продолжается вдоль северного побережья Африки. 25 сентября из-за шторма судну приходится укрываться от бури в Тенезе. Едва оказавшись в Алжире, она уже спешит на Аяччо на Корсике, чтобы увидеть дом, где родился Наполеон. И опять — дальше, дальше, в Марсель, к Иерским островам с их великолепными рощами из пиний и, наконец, в Италию, во Флоренцию.

Итальянский премьер-министр Криспи, который всё ещё не нашёл общего языка с папой Львом XIII, напуган этим известием. Он опасается, что императрица отправится в Рим и демонстративно нанесёт визит папе. Как же мало знает Елизавету этот человек! Франца Иосифа не покидает тревога за жену. Кроме того, из политических соображений ему досадно, что она — в Италии. Но в последнее время его супруга путешествует без всякого плана, направляясь то туда, то сюда, причём плывёт на судне, о котором никогда нельзя определённо сказать, прибыла ли она, и если прибыла, то в какое время. Все эти обстоятельства серьёзно мешают императорской чете обмениваться письмами.

Только 1 декабря она вновь встречается в замке Мирамар с Францем Иосифом. Ей давно пора возвращаться домой. Даже в Венгрии, где её боготворят, в палате депутатов открыто говорят о том, что королевская чета всё реже появляется в стране. В 1890 году Елизавета провела в Венгрии один-единственный месяц. Теперь же нужно быть довольными, если императрица вообще находится в пределах своей монархии...

При дворе ходят полуофициальные разговоры, что императрица устроит для дипломатического корпуса торжественные обеды и собирается присутствовать на некоторых званых вечерах. «Это произведёт благоприятное впечатление, — сообщает немецкий посол принц Рейсо, — ибо недовольство этой многострадальной августейшей особой уже переполняет чашу терпения».

Елизавета берёт себя в руки, она не намерена слишком часто открывать императору истинное состояние своего духа, потому что знает, какое впечатление это на него производит. В общении с Францем Иосифом она следует совершенно определённой программе, которую выработала на «Морской звезде» в свободное время, когда бушевали штормы. Чаще всего она говорит с ним только о подруге или о театре и делает только то, что безусловно должна делать.

Приглашение провести Рождество у молодой пары в замке Лихтенэгг в Белее Елизавета отклоняет. Она никогда больше не желает видеть рождественскую ёлку. Когда же Валерия собирается приехать в канун Рождества в Бург, императрица опять возражает. «24 декабря нужно находиться дома, у наряженной ёлки и праздновать как можно лучше. Мне доставит радость думать в этот вечер о вас, находясь вдалеке. Ведь счастье возможно только в мечтах», — пишет она дочери.

В наступившем году Елизавета преодолевает себя и 17 января впервые за долгое время появляется на большом рауте. Её одеяния говорят о глубоком трауре. Несмотря на светлые наряды приглашённых, бриллианты и прочие украшения, всё это напоминает скорее похороны, нежели Масленицу. Спустя неделю Елизавета с графиней Фестетич наносит свой первый визит в замок Лихтенэгг. Против ожидания, она чувствует себя у молодых как нельзя лучше.

— Пожалуйста, мама, — умоляет Валерия, — останься у нас подольше!

— Именно потому, что здесь мне очень нравится, я не могу этого сделать, — возражает Елизавета, — потому что морской чайке тесно в ласточкином гнезде.

Она приглашает молодую пару отправиться с ней в середине марта на Корфу. 18 марта «Мирамар» подходит к острову и бросает якорь в непосредственной близости от горы недалеко от местечка Гастури. На этой горе возвышается видный издалека строящийся замок императрицы. С уже готовой террасы виллы Елизавета показывает дочери вид на море, открывающийся между двумя высокими кипарисами.

— Я бы хотела, чтобы меня похоронили на этом месте, — замечает она.

Императрица сопровождает молодожёнов в Коринф и Афины. В столице Греции путешественники появляются без предупреждения. В королевском дворце они застают только кронпринцессу Софию, скромную и милую дочь императора Фридриха. Елизавета пытается побеседовать с ней по-гречески — кронпринцесса смущённо молчит. Она пока не понимает ни слова на языке своей страны. Это забавляет императрицу. Вечером при великолепном лунном свете путешественники поднимаются на Акрополь. Затем молодая пара возвращается домой, а Елизавета едет на Сицилию, природа которой ей очень нравится, и оттуда часто пишет Валерии. Каждое письмо Елизаветы, содержащее мало-мальски добрые вести, Валерия показывает императору, который всегда исправно пишет жене, никогда не забывая подробно сообщить ей, где и когда он видел фрау Шратт, «подругу». Мало-помалу он привык ежедневно, чаще всего в полдень, прогуливаться с ней по Шёнбруннскому парку или встречать её у фрау фон Ференци. В таких случаях он всегда заранее письменно просит её, «не будет ли она добра разрешить подруге прийти в час».

В конце апреля Елизавета собирается вернуться на родину, на виллу «Гермес» в Лайнце. Между тем она изучила не только древнегреческий, но и новогреческий язык и перевела почти без посторонней помощи на новогреческий язык «Гамлета», «Короля Лира» и «Бурю». От «Илиады» императрица между тем отошла, её отталкивает в этой поэме бряцание оружием, и теперь её любимое произведение «Одиссея».

В июле Елизавета проводит некоторое время с Францем Иосифом в Гаштейне. Она старается скрыть от императора своё мрачное настроение, пытаясь быть с ним милой и приветливой.

Любезность жены радует Франца Иосифа. К тому же он бесконечно признателен ей за то, что она с таким пониманием относится к слабости, которую он питает к фрау Шратт. «Мой бесконечно любимый ангел, — пишет император жене вскоре после своего отъезда из Гаштейна, — я пребываю в меланхолии. Когда я вчера спускался в карете с горы и с тоской озирался, стараясь увидеть Хеленебург, мне показалось, что я узнал на балконе твой белый зонтик от солнца, и на глазах у меня появились слёзы. Ещё раз благодарю тебя за твою любовь и доброту во время моего пребывания в Гаштейне. Такие хорошие дни бывают у меня теперь не часто». Когда Елизавета ответила, что он не ошибся, Франц Иосиф пишет: «То, что после нашего прощания в Гаштейне ты действительно махала мне своим белым зонтиком, наполняет меня счастьем. Я глубоко тронут и благодарен тебе за это».

Оставшись одна, Елизавета вновь делается мрачной. Тут она получает известие, что её дочь в положении. Валерия пишет восторженно матери о предстоящем счастье материнства, но ответы императрицы пронизаны беспросветной меланхолией: «Рождение нового человека представляется мне несчастьем, оно так тяготит меня, что порой я ощущаю его как физическую боль и готова скорее умереть». Снова она не находит себе места, её вновь тянет прочь — ехать, бежать, плыть, — каждый день быть на новом месте: из Гаштейна в Фельдафинг, оттуда в Мирамар и на Корфу. Чем дальше — тем лучше. Идея кругосветного путешествия, даже только поездки в Америку, о чём Елизавета не раз намекала своему супругу, до сих пор не встретила понимания, несмотря на то, что обычно Франц Иосиф исполняет любое желание императрицы.

Прибыв на Корфу, Елизавета первым делом направляется к своему дворцу, расположенному в таком месте, откуда, согласно Гомеру, можно видеть весь мир. Местоположение — самое замечательное в её новом жилище, которое не слишком удачно пытается сочетать помпейский и классический стиль с современным комфортом и не слишком хорошим современным вкусом. Многое в нём, например, мебель, изготовленная по древнеримским образцам, выглядит довольно безвкусно. Расходы оказались при этом чрезвычайно велики. Франц Иосиф, по-рыцарски щедрый, распорядился, чтобы расходы на строительство виллы, если их не удастся покрыть за счёт одних только текущих доходов императрицы, покрылись из его личных средств. Теперь здесь устанавливаются статуи, призванные воплощать столь высоко ценимую Елизаветой человеческую красоту, прежде всего статую умирающего, поражённого в пяту троянского героя. На лестнице помещают огромное впечатляющее полотно «Триумф Ахилла» кисти профессора фон Матча. В качестве олицетворения женской красоты находит своё место копия так называемой третьей танцовщицы Кновас — произведение искусства, изображающее, как говорят, княгиню Полину Боргезе, изумительно сложенную любимую сестру Наполеона. Кроме того, Елизавета намеревается установить в этом «Ахиллеоне» памятники своему сыну и поэту Гейне — двум дорогим ей людям.

Вся жизнь на вилле «Ахиллеон» должна проходить под знаком священного животного дельфина, под личиной которого скрывается бог морской стихии Нептун. На фарфоре и хрустале, на белье и почтовой бумаге, на всём, что используется на вилле, красуется изображение дельфина, а поверх этого символа — изображение императорской короны Австрии. Руководитель строительства фон Букович, лейтенант линейного корабля, совершил невероятное. От усердных и непосильных трудов он буквально заболел. Елизавета так сердечно благодарит его за такую самоотверженность, что от счастья этот блестящий офицер не может сдержать слёз. Но сама она чувствует себя неважно. Её снова мучают боли в ногах, и ею снова овладевает душевное беспокойство.

Пусть Корфу по-прежнему прекрасен, а «Ахиллеон» целиком отвечает её вкусу и миру её идей, но Елизавета не привыкла подолгу задерживаться на одном месте, даже в таком уголке земли, который подобен раю.

Поэтому в ноябре она покидает виллу, и яхта «Мирамар» берёт курс на Египет. Почти три недели императрица проводит в отеле «Шеппард» в Каире, и поскольку в жарком климате боли в ногах у неё быстро проходят, она вновь принимается за свои бесконечные прогулки. Представитель Австрии в Каире этим до крайности удивлён. «Неутомимость Её величества при ходьбе пешком, — сообщает он графу Кальноки, — настолько поражает, что агенты тайной полиции заявили о невозможности следить за ней иначе, чем в экипаже». Из Египта императрица возвращается в Вену через Корфу.

На родине Елизавета обнаруживает весьма запутанную политическую ситуацию. Министр-президент граф Таафе, к которому она никогда не испытывала особой симпатии, и теперь близок тому, чтобы испортить отношения со всеми. Но и в Венгрии обстановка не улучшилась, особенно волнуются сторонники Кошута, члены так называемой партии независимости. Франц Иосиф рад, что снова имеет возможность обсудить с женой свои заботы, связанные с управлением страной. Император знает, что она далека от всего происходящего, и именно в силу этого имеет подчас непредвзятое суждение. Однажды он приходит в тот момент, когда императрица делает причёску и одновременно занимается с преподавателем греческого — с декабря 1891 года это опять Христоманос, — чтобы грек его не понял, Франц Иосиф говорит по-венгерски, и когда император покидает комнату, Елизавета говорит:

— Я беседовала с императором о политике. Я бы хотела, я бы могла помочь... Но я слишком мало её уважаю. Политики полагают, что управляют событиями, а между тем события всегда застают их врасплох.

В январе 1892 года Елизавете, которая охотнее всего полностью бы уединилась и ушла в себя, приходится выполнять некоторые представительские обязанности. Неожиданно она узнает, что её мать подхватила лихорадку, а дочь вот-вот разрешится от бремени. 26 января приходит весть о том, что герцогиня Людовика скоропостижно скончалась на восемьдесят четвёртом году жизни от воспаления лёгких. Днём позже Валерия благополучно производит на свет дочь, которую, естественно, нарекают Елизаветой и зовут Эллой.

Все эти события сильно подрывают нервную систему императрицы. Она снова спешит на Корфу. Там она много гуляет с Христоманосом, и греку приходится напрячь для этого все свои физические силы. Однако как и вещи, люди тоже быстро надоедают императрице, душа которой не знает ни минуты покоя. Со временем она начинает тяготиться Христоманосом из-за некоторой слащавости, мечтательности его натуры, оторванности от жизни. В конце апреля 1892 года у неё появляется некий мастер Фредерик Баркер из Александрии, наполовину англичанин, наполовину грек. После непродолжительной поездки в Афины императрица в начале мая возвращается на родину. В Лихтенэгге она навещает дочь, радуется её счастливой семейной жизни, но при этом признается, что эта зима, перервавшая со смертью матери последнюю нить, которая связывала её с родиной и с молодостью, так подорвала её здоровье, что ей теперь радость не в радость.

В июне императрица отправляется в Карлсбад, чтобы пройти там курс лечения. Елизавета так много ходит, что Христоманос едва волочит ноги от усталости. Поскольку императрица при этом совсем ничего не ест, у неё случаются приступы головокружения. «Её величество так плохо выглядит, — сообщает графиня Фестетич, — что просто сжимается сердце... У неё идея фикс, что она прибавляет в весе. Если бы я так не упрашивала её, думаю, она давно умерла бы от голода...»

В таких условиях нечего и думать, чтобы Елизавета прибыла в Будапешт на двадцать пятую годовщину коронования, чего страстно желает венгерская нация. Тем не менее в венгерском парламенте принимается поздравительный адрес, в составлении которого принимают участие и члены оппозиции.

Из Карлсбада Елизавета возвращается на свою баварскую родину, затем едет в Швейцарию, в Цюрих, в Кальтбад-Риги и в Люцерн. Повсюду она целый день на ногах.

Франц Иосиф теперь пишет жене почти ежедневно. Трогательно видеть, как подробно он повествует ей обо всём важном, хотя Елизавета по-прежнему совершенно не интересуется политикой. «Индепенденс Бельж» неожиданно сообщает, будто бы императрица заказала мессу по поводу девяностолетия со дня рождения Кошута, которое приходится на 16 сентября, и послала ему поздравление. Хотя эта новость немедленно опровергается, многие люди в Венгрии тем не менее верят этому. В конце сентября, возвратившись из Швейцарии прямо в Гедель, Елизавета спокойно проводит там прекрасные осенние дни, с грустью наблюдая за роспуском того, что осталось от конюшни охотничьих лошадей.

Когда в Будапеште начинаются беспорядки, вызванные возложением венков к памятнику Гентциса, австрийского защитника Офена в 1848 году, двор демонстративно покидает Гедель и возвращается в Вену. Однако в Венгрии убеждены, что императрица к этому решению не имела никакого отношения.

В ноябре 1892 года в Вену прибывает великий князь — наследник русского престола[67]. Чтобы подчеркнуть особое внимание к гостю, императрицу тоже побуждают появиться за столом. Великий князь находит это совершенно естественным, поэтому приходится обратить его внимание на то, как высоко в данном случае следует оценивать факт присутствия императрицы, обычно само собой разумеющийся.

Отношение Елизаветы к Францу Иосифу теперь опять очень тёплое. И тем не менее она не может усидеть на месте, её снова манят путешествия, хотя прощание с императором даётся ей тяжело — так тяжело, как никогда ещё не было. На этот раз императрица собирается отправиться через Сицилию и Балеарские острова в Испанию, чтобы переждать зимние холода. «Мне понятно, — пишет по этому поводу Мария Фестетич Иде Ференци, — когда стремятся к теплу, но чтобы провести зимой три месяца на судне, нужно иметь особое пристрастие. Куда мы отправимся, не знает, собственно говоря, даже Её величество». Франц Иосиф тоже с тревогой ожидает телеграммы, что императрица благополучно прибыла «куда-то».

Елизавета снова проводит свой день рождения и Рождество не на родине. «Сегодня я хочу, — пишет Франц Иосиф, — принести тебе самые искренние пожелания счастья и просить, чтобы в течение того, возможно, непродолжительного времени, которое нам с тобой ещё осталось жить, ты оставалась со мной такой же доброй и милой, какой была для меня прежде. Я хотел бы сказать тебе это, поскольку не умею как следует дать это понять (да тебе и наскучило бы, если бы я то и дело демонстрировал это), как страстно я тебя люблю. Спаси и сохрани тебя Бог и дай нам с тобой свидеться — большего нам нечего и желать...» Письмо опять подписано «твой малыш», что в последние годы случалось нечасто.

Если император с императрицей как нельзя лучше понимают друг друга, в монархии, напротив, растёт недовольство тем, что Елизавета не только полностью игнорирует свои обязанности императрицы и удалилась от двора и общества, но и почти на протяжении всего года не бывает на родине. Дипломаты в Вене фиксируют эти настроения в своих отчётах. Елизавета же давно не обращает внимания на людские пересуды. В канун Рождества она получила приглашение королевы-регентши Испании посетить Аранюэс, но отговаривается ишиасом. В Мадриде огорчены её отказом, считая, что ссылка на состояние здоровья после всего того, что известно о прогулках и походах императрицы, не слишком убедительна. Хочешь не хочешь, приходится довольствоваться известиями о странных поступках Елизаветы.

Настроение у императрицы неустойчивое. «До сих пор я не знала, — вздыхает графиня Фестетич, — как трудно исполнять свой долг». При кочевом образе жизни сохранять мир и покой в окружении императрицы становится всё сложнее. Из Кадикса она возвращается в Гибралтар. Далее яхта направляется через Майорку в Барселону, потом на Ривьеру, а оттуда — в Турин. Ни один человек не знает, где он окажется. Здесь приходит известие, что эрцгерцогиня Валерия родила мальчика. Елизавета радуется. Доволен и Франц Иосиф. «Не знаю, почему, — пишет император жене, — но я не могу не думать о Рудольфе. Этот мальчуган — хоть и слабая, но всё же замена нашему сыну».

Из Италии императрица решает направиться в Женеву, а оттуда — на Территет. Женева особенно ей нравится. Елизавета просит мужа дать себе хоть небольшой отдых и приехать к ней в прекрасную Швейцарию. Её мучает совесть, что она так долго оставляет императора одного, и она всегда просит Иду Ференци позаботиться о её муже и его маленьких пристрастиях. Та часто устраивает небольшие завтраки с замечательной колбасой и жарким из свинины, а также с превосходным крестьянским хлебом из родной Пушты, которые очень нравятся императору. Единственной отрадой для этого человека, одинокого на своём престоле, по-прежнему остаётся фрау Шратт. Когда ни её, ни императрицы рядом с ним не оказывается, он впадает в меланхолию, что проскальзывает в каждом из его писем.

Франц Иосиф прибывает в Территет. Весь мир удивлён, что император приехал в Швейцарию, которая известна как прибежище всякого рода нигилистов и социалистов. Изобретательные газетчики склонны объяснять это тем, что императрица сошла с ума, вообразила себе, что и Франц Иосиф застрелился, и собирается броситься со скалы в пропасть. В ответ Баркер, который в действительности не кто иной, как искусный афинский врач, занимающийся лечением нервных болезней, заявил, что необходимо доказать императрице, что её супруг ещё жив. Миланская газета «Секоло» распространяет все эти домыслы и добавляет, что императрица успела разлюбить свой «Ахиллеон» и боится возвращаться туда, поскольку знаменитый македонский разбойник Атанасио намерен ворваться на виллу со своей шайкой, ограбить её и потребовать колоссальный выкуп. Эти ужасы, описанные в итальянской прессе, вызывают озабоченность на родине. В газете «Мадьяр хирлап» появляются сетования по поводу того, что в Венгрии о законной королеве не слышно ни слова. На самом деле настроение Елизаветы именно теперь несколько лучше, но её страсть к длительным пешим прогулкам остаётся неизменной. Дождь ли, 6уря ли — она не в силах усидеть дома, и нередко случается так, что ветер выворачивает у неё зонтик, срывает с головы шляпу, и домой она возвращается промокшей до нитки.

Присутствие Франца Иосифа несколько сдерживает Елизавету, но ему, к её искреннему огорчению, скоро надо уезжать. Едва император уезжает, Елизавета продолжает свою одиссею через Комозее, Милан и Геную в Неаполь. Там она решается признаться Францу Иосифу в письме в том, о чём у неё не хватило духу сказать ему прямо (хотя газеты об этом уже писали): «Ахиллеон», строительство которого только что закончено, её больше не радует. «Ахиллеон» уподобился кандалам. Для Елизаветы это невыносимо, и она пишет императору, что собирается продать виллу. Она считает, что вырученные деньги больше пригодятся Валерии, семейство которой быстро увеличивается. Ей мерещится фантастически богатый американец, готовый заплатить за «замок фей» баснословную сумму.

Франц Иосиф уже успел заметить, что «Ахиллеон» перестал доставлять радость императрице, но того, что, едва закончив строительство виллы, она пожелает продать её, он не ожидал, и советует Елизавете всё как следует обдумать: «Валерия с её, возможно, многочисленными детьми и без денег, которые ты намереваешься выручить от продажи своего дома, не умрёт от голода... Во всяком случае, это дело следовало бы провести с максимальной осмотрительностью и достаточным тактом, чтобы всё выглядело прилично. Оно и так вызовет немало кривотолков... Для меня в твоём намерении есть и огорчительный момент. Втайне я надеялся, что ты, закончив столь близкую твоему сердцу стройку в Гастури, по крайней мере, большую часть того времени, которое, к сожалению, проводишь на юге, станешь спокойно жить в своём новом владении. Теперь этим надеждам не суждено сбыться, и ты опять примешься часто путешествовать и странствовать по свету». Императрица временно отказывается от своего плана, однако мысль избавиться от того, что способно привязать её к одному месту, не покидает Елизавету.

В мае Елизавета возвращается в Лайнц, где празднуют помолвку её внучки Августы, дочери эрцгерцогини Гизелы, с эрцгерцогом Йозефом Августом. В июне месяце после длительного перерыва императрица вновь появляется на приёме в придворном обществе. Посол принц Рейсо находит, что она выглядит не лучшим образом и сильно постарела, однако его радует её появление на людях, потому что это опровергает не прекращающиеся больше слухи о её душевной болезни.

Елизавета стремится опровергнуть продолжающиеся измышления относительно состояния её духа, о которых узнала от Иды Ференци, своей преданной подруги. Ничего удивительного, что подобные разговоры не стихают, ибо всё, что делает Елизавета, необычно, а её принадлежность к баварскому роду, об особенностях представителей которого люди недостаточно осведомлены, подталкивает к далеко идущим выводам. Ещё не улеглись страсти, возникшие из-за короля Людвига II, сведения о жизни нынешнего короля Баварии, совершенно безумного Отто, которые время от времени просачиваются, ужасны. Он ведёт скорее животный образ жизни, не переставая беседует с отсутствующими лицами или часами неподвижно стоит в углу комнаты в некоем оцепенении, наклонившись вперёд, полузакрыв глаза и вытянув вперёд руку, не обращая ни малейшего внимания на своих приближённых. Елизавету, естественно, страшит, что её поставят на одну доску с таким больным, и поэтому ею владеет одна-единственная мысль: прочь, прочь отсюда, на чужбину, чтобы не слышать ничего подобного.

11 ноября императорская чета наносит визит великой герцогине Саксонской в немецком посольстве в Вене. Елизавета опять чувствует себя словно на раскалённых углях. Вскоре она опять намерена отправиться в путешествие.

— Теперь я готовлюсь стать прабабушкой, — говорит она принцу Рейсу, имея в виду замужество своей внучки Августы, — и мне, пожалуй, будет позволено всё больше отрешаться от общества.

На этот раз Елизавета берёт с собой в путешествие Христоманоса. Место Нопчи занимает генерал-майор Адам фон Берзевичи, который слывёт в армии замечательным наездником. В январе 1863 года он держал пари, что, сидя задом наперёд на своей полуобъезженной лошади, проскачет весь тренировочный городок с восемью препятствиями при школе инструкторов верховой езды. Ему разрешалось один раз упасть, но и это облегчение ему не потребовалось: бравый гусарский офицер выиграл пари без падений. В своё время эта история произвела на Елизавету неизгладимое впечатление. Энергичный и по-военному прямой, Берзевичи обладает здоровым чувством юмора и не лезет в карман за словом даже в разговоре с Её величеством, что Елизавета особенно ценит в людях.

Расставаться с императором, эрцгерцогиней Валерией и фрау Шратт — с теми, как она выражается, «тремя единственными корнями, которые удерживают её на этой земле», Елизавете нелегко.

1 декабря она уезжает в Мирамар, а оттуда сразу же отправляется дальше — в Алжир. Францу Иосифу расставаться с женой тоже было чрезвычайно тяжело. «Я с трудом привыкаю к одиночеству, — пишет он ей. — Мне очень не хватает тех редких минут, когда мы завтракали, и совместных вечеров, и я уже дважды был в твоих комнатах. Правда, вся мебель там занавешена, но всё там напоминает мне о тебе».

Елизавета получает тёплые письма от императора на Рождество и Новый 1893 год: «Преданно любя тебя, я желаю тебе счастья и благословения Всевышнего и прошу тебя и впредь оставаться такой же доброй и снисходительной. Впрочем, для нас «счастье» — неточное выражение: достаточно будет немного покоя, доброго согласия и поменьше, чем прежде, несчастий.

Будь и в наступившем году терпимой к моему возрасту и моей бестолковости, которая неуклонно возрастает. Твоя доброта и забота, а также дружба фрау Шратт — вот единственные светлые моменты в моей жизни. Я постоянно с бесконечной тоской думаю о тебе и уже сейчас радуюсь встрече, к сожалению, ещё такой нескорой».

Елизавета тем временем совершает продолжительные прогулки по замечательному острову, в которых её попеременно сопровождают то грек, то графиня Янка Микес. Христоманос становится слишком самоуверенным и высокомерным. Ни с кем из окружения императрицы у него не складываются отношения. Дело доходит до ссоры с офицерами «Грейфа», и все рады, что императрица оставит грека только до марта. В конце марта 1894 года Христоманоса отстраняют от службы у императрицы и назначают на должность преподавателя греческого языка в Венском университете.

Путешествие идёт своим чередом. Сначала намереваются добраться до Марселя, но в заливе Лиона начинается такой шторм, какого здесь не помнят уже много лет. Всё испанское побережье полнится слухами о кораблекрушениях. Наконец опять устанавливается хорошая погода, и Елизавета встречается со своим мужем на мысе Мартина. У неё относительно хорошее настроение, она много гуляет с Францем Иосифом, но только не делит с ним трапезы, поскольку питается крайне нерегулярно и ест совершенно непривычные вещи. Император только разводит руками, когда слышит, что иной раз вместо обеда Елизавета ест фиалковое мороженое с апельсинами. 15 марта Францу Иосифу пора снова «впрягаться в работу», как он выражается. Императрица остаётся одна и поневоле вынуждена общаться с вдовой Наполеона III, которая также находится на мысе Мартина. Евгения — не подходящая компания для Елизаветы, ибо она тоже несчастная женщина. Однако она всё же более уравновешена, чем Елизавета.

Елизавета любит время от времени посещать без приглашения понравившиеся ей частные сады. Эта весть быстро распространяется в Ницце и её окрестностях, но сплошь и рядом императрицу не узнают, и однажды дело дошло до стычки с возмущённой владелицей виллы. Франц Иосиф признается, что рад, что «эта старая ведьма не надавала Елизавете ещё и колотушек». Но раньше или позже этого не избежать, если и дальше так бесцеремонно вторгаться в частные владения.

13 апреля приходит телеграмма, сообщающая, что Валерия родила второго сына, которому дали имя Губерт Сальватор. Елизавета спешит домой, чтобы полюбоваться на самого младшего внука. Май она встречает на родине, на вилле «Гермес», ненадолго едет в Баварию, после чего в конце июня отправляется в Южный Тироль, в Мадонна ди Кампильо, где Елизавету застаёт известие об убийстве французского президента Карно. Франц Иосиф просит её извлечь из этого урок, доказывая, что нельзя разгуливать повсюду так беспечно, как это делает Елизавета. Но она опасается только за императора, а не за себя, и беззаботно продолжает продолжительные прогулки.

В сентябре 1894 года Елизавета оказывается на Корфу, в октябре — в Геделе, а 2 декабря ей представляется возможность отплыть на «Мирамаре» через Триест в Алжир. На этот раз её сопровождает графиня Ирма Штараи в качестве временной придворной дамы. Графиню поражает причудливое питание Елизаветы. Постоянно озабоченная сохранением своего веса, который колеблется от сорока шести до пятидесяти килограмм, императрица устраивает себе молочные и апельсиновые дни, то есть питается в эти дни исключительно указанными продуктами. Иногда, когда ей придёт охота, Елизавета ест и совершенно обычный полноценный обед. Каждый день после утренней зарядки она становится на весы и по результатам взвешивания корректирует свой рацион.

Императрице идёт пятьдесят седьмой год, но физические упражнения и тренировки помогают ей сохранять необыкновенную гибкость и подвижность. И при всём том 4 января 1895 года она становится прабабушкой. Елизавета, принцесса Баварская, старшая дочь эрцгерцогини Гизелы, 2 декабря 1893 года вышла замуж за барона, а затем графа фон Зеефрида и 4 января 1895 года родила дочь.

К Рождеству, чтобы сделать приятное Францу Иосифу, Елизавета поручила художнику Францу фон Мачу написать маслом миниатюру и поколенный портрет Катарины Шратт в костюме главной героини безобидной комедии Ганса Сакса «Фрау Вархейт никому не хочет давать приют». Франц Иосиф тронут этим вниманием, но то, что он слышит об образе жизни своей жены, крайне удручает его. Его радует улучшение её настроения. «Только голод, — пишет он жене, — который ты излечиваешь постом, вместо того чтобы утолить его как все разумные люди, настраивает меня на грустный лад, однако разубеждать тебя — напрасный труд, так что оставим эту тему».

На мысе Мартина Елизавета продолжает вести привычную жизнь. Поскольку питается она исключительно молоком, его качество должно быть безупречным. Для этого специально приобретают коров, которых затем отправляют на родину, где Елизавета поручает Иде Ференци организовать образцовую молочную ферму. Образ жизни императрицы не может не влиять на её самочувствие, из-за нерегулярного питания у неё возникли нарушения в работе желудочно-кишечного тракта, что сразу же испортило Елизавете настроение. Она чаще всего не знает меры, принимая все новые и новые курсы лечения, которые приносят её организму больше вреда, нежели пользы. Франц Иосиф тоже так считает. «Это постоянное лечение просто ужасно», — признается он Валерии.

В это же время на мысе Мартина ждут и королеву Викторию. «Говорят, — замечает по этому поводу Елизавета, — что английская королева сняла целую гостиницу... и помимо этого, ещё две виллы, так как в её свите семьдесят человек, среди которых немало и индусов... Должно быть, это большое удовольствие — разъезжать словно цирк».

В феврале Франц Иосиф снова навещает жену на мысе Мартина и пытается, правда, безуспешно, убедить её изменить образ жизни. Из-за кончины фельдмаршала эрцгерцога Альбрехта императору приходится уехать раньше срока. Елизавета тоже незамедлительно покидает солнечную Ривьеру, чтобы поехать на Корсику, где свирепствуют ужасные снежные бури. Францу Иосифу никогда не понять, почему императрица поменяла тихую Ривьеру на странствования по свету в ненастную погоду, холод и шторм. Но тут уж ничего не поделаешь. А Елизавета отправилась дальше на Корфу. Её каждый раз радует великолепное местоположение острова. «Теперь у нас было два сказочно прекрасных дня, — восторгается она в письме Валерии, — всё было так хорошо, что даже трудно поверить. По вечерам оливковые деревья благоухают, а заходящее солнце придаёт им ореол. Море напоминает большой осколок ярко-синего стекла, а на нём застыли небольшие судёнышки с белыми и красными парусами. Склоны покрыты золотистыми цветами, а албанские горы ещё укутаны снегом, вначале они розоватые, а потом мало-помалу вспыхивают рубиновым огнём; над всем этим распространяется упоительный аромат, повсюду порхают бесчисленные ласточки, и всё это великолепие заливает своим светом серебряная луна, выделяющаяся на тёмно-синем небосводе. Мертвенно-бледное лицо Ахилла взирает на неё и опускает глаза перед развернувшимся великолепием. Было так хорошо, что я растрогалась и потом не могла заснуть: я то и дело поглядывала с кровати на залитую лунным светом комнату и прислушивалась к жалобным крикам сов».

22 апреля 1895 года Елизавета отдаёт распоряжение установить посреди всего этого великолепия скульптуру своего сына. Когда с изваяния спадают покровы, она замирает, погрузившись в созерцание черт своего сына, увековеченного итальянским скульптором Чиаттоне. Её губы не произносят ни слова, а глаза постепенно наполняются слезами. Всё это так волнует императрицу, что уже на следующий день она буквально бежит с Корфу, направляясь в Венецию. Она не подозревает, что там находятся король и королева Италии, иначе бы она ни за что туда не прибыла. А так ей приходится нанести им визит, явившись в те самые комнаты, которые она некогда занимала, когда Венеция была ещё австрийской. Затем она на четыре недели возвращается на родину, в Лайнц. Но как только у неё появляется возможность, она бежит с родины. Осенью императрица принимает курс водолечения в Карлсбаде, ибо находит, что её вес, равный пятидесяти с небольшим килограммов, слишком велик. При её образе жизни удивительно, что ей удаётся держать себя в такой хорошей форме, и Франц Иосиф совершенно прав, когда пишет ей: «Я счастлив, что твой отличный организм всё ещё успешно сопротивляется всяческим средствам для похудания и слишком изнурительным прогулкам».

Говорить с Елизаветой о каком-нибудь новом способе лечения рискованно: она немедленно хочет его испробовать. Тогда широкой популярностью пользовалась книга доктора Кюне, в которой он рекомендовал курс лечения песком, способным якобы помочь от избыточного веса. Не откладывая в долгий ящик императрица хочет попробовать и это лечение. То же самое собирается сделать и фрау Шратт, на которую производит впечатление непрерывное лечение императрицы.

«Поразительно, — пишет по этому поводу Франц Иосиф, — как вы обе проводите на себе одни и те же медицинские эксперименты, не причинив себе, слава богу, особого вреда».

Весну Елизавета проводит на Корфу, занимаясь главным образом переводом драм Шекспира на греческий язык, в чём ей помогает новый грек — молодой щёголь, который действует на нервы императрице своими духами. Всю жизнь Елизавета ненавидела их даже у дам, а у мужчин она этого тем более не выносит.

Пребывание на Корфу заканчивается в конце апреля. Императрица хочет ещё раз показаться на людях в своей любимой Венгрии, хотя для неё это немалая жертва. Однако впереди торжества в связи с тысячелетием существования венгерского государства. И Елизавета не собирается пропускать этот юбилей.

30 апреля она прибывает в Будапешт и 2 мая, вместе с императором, под бурные приветствия собравшихся открывает приуроченную к тысячелетнему юбилею выставку. Она появляется в прекрасном туалете, но из чёрного шёлка с модными рукавами с буфами. Каждый жаждет увидеть императрицу, о которой в последнее время ходит столько противоречивых слухов, но во время поездки на выставку и во время всего торжественного акта открытия она скрывает своё лицо за веером.

В общей сложности императрица показывается на людях трижды. На гала-представлениях, на балах и во время иллюминации её нет, и Франц Иосиф представительствует без неё. Пока хор исполняет в церкви, где проходила коронация, «Те Деум...», она с волнением слушает слова первого епископа, который с алтаря признается ей в бесконечной любви и благодарности нации за то, «что её по-матерински нежная рука некогда соткала золотую ленту, которая неразрывно соединила нацию с её горячо любимым королём».

В венгерской столице только и разговоров, что о том впечатлении, какое произвела в эти майские дни одетая в глубокий траур королева. Лишь однажды её лицо просветлело, когда она подвела к молодожёнам эрцгерцога Иосифа, чтобы прижать к сердцу своего первого правнука — родившегося 28 марта прошлого года эрцгерцога Иосифа Франца.

8 июня, после переноса коронационных регалий из церкви, где проходила коронация, в парламент и дворец, там начинается торжественный приём, который так неподражаемо описал Кальман Миксат[68]:

«Она сидит в тронном зале королевского дворца в своём чёрном венгерском одеянии, отделанном кружевами. Всё, всё в ней мрачно. С тёмных волос спускается чёрная вуаль. Чёрные шпильки в волосах, чёрный жемчуг — всё чёрное, только лицо белое как мрамор и невыразимо печальное. Просто Матёр долороса[69]. Это ещё то же самое, прежнее лицо, знакомое нам по прекрасным картинам: открытые, благородные черты с коротко подстриженными спереди волосами, которые, подобно шёлковой бахроме, овевают её лоб, а поверх неё пышная замысловатая причёска, которая лучше любой короны. Она всё ещё та же, однако горе оставило на этом лице свои следы. Это всё ещё то же самое лицо, но словно окутанное туманом. Ресницы скрывают её живые милые глаза. Она сидит неподвижно и бесстрастно, словно не видит и не слышит ничего вокруг себя. Только душа её, похоже, где-то далеко-далеко. Ни одно движение, ни один взгляд не выдаёт её интереса. Она подобна беломраморной статуе. Здесь начинает говорит председатель парламента Шильяи. Говорит он медленно, обдуманно, полный почтительности перед троном. Король прислушивается. Какое-то произнесённое слово, какая-то высказанная мысль вызывают его интерес, и вот уже его взгляд прикован к губам выдающегося оратора венгерского народа. Лицо Елизаветы остаётся по-прежнему непроницаемым. Оно бледно и неподвижно. Здесь оратор называет и имя королевы. Она хранит бесстрастность, но тут гремит здравица, какой ещё никогда не слышали эти стены. Словно все сердца исторгают водопад чувств. В этой здравице слышатся возвышенные звуки, которые невозможно ни описать, ни объяснить. В ней и молитва, и перезвон колоколов, и шум моря, и нежность, и чувство, а может быть, и аромат цветов. И тут недвижимая прежде царственная голова приходит в движение. Она едва заметно кивает в знак благодарности. В этом жесте заключена удивительная прелесть. Здравица звучит ещё громче и не думает смолкать. Кажется, будто сотрясаются своды дворца.

Оратору приходится сделать паузу, королева наклоняет голову. Её белоснежное лицо начинает розоветь. Пройдя все оттенки розового, оно становится красным... Какое чудесное превращение! Рядом с королём сидит королева, снова полная жизни. Её глаза широко открываются, в них появляется прежний блеск. Они, умевшие некогда так обворожительно улыбаться, что давали утешение опечаленной стране, наполняются слезами. Возникает душевный контакт. Счастливая страна сумела утешить королеву, но это продолжается какое-то мгновение. Благородная женщина подносит к глазам кружевной платочек и осушает слёзы, а оратор продолжает прерванную речь. С лица королевы медленно исчезает румянец жизни, и вскоре возле короля снова сидит одетая в траур женщина, Матёр долороса».

Елизавета тоже прониклась святостью этих мгновений. Однако её нервы не в силах и дальше выносить эти торжества, и она сразу же уединяется на вилле в Лайнце. На протяжении нескольких недель никто не имеет о ней никаких сведений.

Елизавета занимается новой редакцией своего завещания. В изъявлении своей последней воли до смерти кронпринца она первоначально собиралась оставить всё своё состояние Валерии. Теперь императрица делит его на пять частей, предназначая по две части обеим дочерям Гизеле и Валерии, а одну — своей внучке Елизавете, дочери покойного кронпринца. Не забыты императрицей и преданные ей люди: они получают пенсии и часть драгоценностей. Выясняется, что больше всего из приближённых дам Елизавета ценит Иду Ференци. Ей обещана пенсия в четыре тысячи гульденов и в знак особого расположения — золотое сердце с драгоценными камнями цветов венгерского национального флага, в то время как Марии Фестетич — пенсия в три тысячи гульденов и браслет. Не обойдена вниманием и Катарина Шратт, которая получает большой золотой талер Георга в виде броши, а из иностранных царствующих особ лишь жена императора Фридриха удостаивается в завещании серебряной подковы с золотым святым Георгием. Распоряжается Елизавета и самой большой своей тайной, своими рукописями. В особой шкатулке хранятся стихи, которые Елизавета однажды пожелала опубликовать. Иде Ференци поручено передать их герцогу Карлу Теодору. Ей также предписано сразу после смерти императрицы распечатать чёрный портфель с рукописями и распоряжениями.

Всё по настоятельному указанию Елизаветы опечатывается печатью с выгравированной морской чайкой. Отдав эти распоряжения, Елизавета вскоре уезжает в Ишль, где опять уединяется, продолжая питаться пищей, которая состоит теперь исключительно из молока и яиц. Вес императрицы составляет всего сорок шесть килограммов, что для женщины ростом сто семьдесят два сантиметра довольно мало. Тем не менее постоянно опасаясь потолстеть, Елизавета часто принимает паровые ванны, и сразу после них погружается в холодную ванну, в которой температура воды не превышает семи градусов. Это, естественно, увеличивает нервозность Елизаветы и развивает у неё малокровие. С ними снова ведётся борьба всеми возможными способами и средствами. Получается заколдованный круг...

24 сентября на свет появляется новая маленькая внучка, «чудная малютка Хедвиг с большими глазами». Семейство Валерии неуклонно пополняется, и Елизавета думает над тем, чтобы обеспечить её будущее. Ида Ференци уже давно уговаривает Елизавету собрать своё личное состояние, которое сделает её независимой. Елизавета последовала этим советам и со временем собрала наличный капитал, который в октябре 1896 года имел номинальную стоимость 3 873 519 гульденов и курсовую стоимость 4 483 991 гульден.

С появлением признаков надвигающихся холодов Елизавета начинает испытывать беспокойство и едва может дождаться того дня, когда отправится в привычное «зимнее» путешествие. На этот раз в первых числах декабря она отправляется в Биарриц. Образ жизни, какой она там ведёт, не слишком разумен. Она не желает есть мясо и в качестве замены велит добавлять в суп кровянистый сок, выжатый из полусырого бифштекса. Читает она теперь мало. Приковал её внимание лишь роман «Долой оружие» Берти фон Зуттнер, присланный автором, потому что ей близка развиваемая там тенденция. С утра до вечера она проводит время на берегу. Погода чаще всего ненастная.

Франц Иосиф, получающий отовсюду самые дурные вести о жене, посылает, наконец, в Биарриц своего лейб-медика доктора Керцля, поручив ему посмотреть, всё ли в порядке. Приехав, тот узнает об образе жизни императрицы, о карлсбадском лечении, которое ей никто не назначал, о необычном питании, о постоянном взвешивании и приходит в ужас. Он немедленно отменяет карлсбадские воды, ибо вообще не понимает, для чего императрица их пьёт, и настоятельно советует ей больше есть и выпивать за едой немного вина. В ответ на его доклад монарху и просьбу повлиять на Елизавету, чтобы она прислушивалась к врачебным рекомендациям, Франц Иосиф увещевает жену: «Я надеялся, что эта ненастная, штормовая погода быстро вынудит тебя покинуть Биарриц и направиться на мыс Мартина, а теперь у тебя такое настроение мировой скорби, которое ещё больше усугубляется рёвом моря и завыванием бури... Боюсь, ты не будешь следовать советам Керцля и будешь продолжать разрушать своё здоровье, пока не станет слишком поздно и помочь окажется невозможно. К сожалению, мне не остаётся ничего другого, как только просить тебя хотя бы из сострадания ко мне и к Валерии как следует беречь себя, жить по предписаниям Керцля и прежде всего как следует есть...»

Однако лейб-медик нагнал-таки на императрицу страха. Какое-то время она следует советам доктора и не слишком усердствует во время прогулок. У неё сразу же поднимается настроение, как свидетельствует сопровождающая её придворная дама баронесса Мария Сеньеи. Только идея фикс относительно излишнего веса продолжает одолевать императрицу. Елизавета взвешивается по три раза на день. Это раздражает доктора Керцля: «Хоть бы не было этих проклятых весов! Чёрт бы побрал того, кто посоветовал Её величеству регулярно взвешиваться!»

Хорошее настроение императрицы оказывается временным делом. Вскоре к ней возвращается меланхолия, и письма Елизаветы к императору подтверждают это. «Тебе не следует поддаваться печальному настроению, — пишет Франц Иосиф жене, — и так отгораживаться от других людей, потому что вырваться из этого одиночества тебе будет всё труднее. Разумеется, грек и баронесса Сеньеи — приятная компания».

После Биаррица с его штормами Елизавета радуется Ривьере, куда она прибыла 19 января 1897 года, и готова встретиться с императором. «Не мог бы ты приехать сюда недели на четыре, — пишет она ему, — поскольку это благотворно сказалось бы на моём здоровье и настроении. Как долго отсутствуют прочие влиятельные лица... Надеюсь, подруга получила мою новогоднюю телеграмму без указания номера дома? Пожалуйста, сообщи мне её адрес на улице Нибелунгенгассе, Глориеттгассе и виллы «Феличита». Я поставлю на этот номер в казино».

Пребывание на мысе Мартина тоже проходит под знаком изменчивого настроения, которое зависит от физического самочувствия императрицы. Елизавета снова лечится, принимает пилюли с серой и железом; настроение у неё скверное и она увольняет нового грека, который постоянно проигрывает деньги в Монте Карло. Озабоченный император на мыс Мартина, помимо своего лейб-медика, шлёт Франца Сальватора и Валерию. Дочь находит мать очень бледной и худой, слабой и усталой. Елизавета просит Валерию написать отцу, что в этом году она, Елизавета, не в состоянии взять на себя представительские обязанности. Наконец приезжает и сам Франц Иосиф.

Император ошеломлён, увидев жену такой ужасно подавленной. Она отказывается от всякого нормального питания. Когда императрицу принуждают есть, это только увеличивает её нервозность — она такого не выносит. Валерия находит мать безутешнее, чем в самые трудные времена, какие она помнит. Её образ жизни — не что иное, как внешнее проявление нервной возбудимости.

По возвращении в Вену император признается послу князю Ойленбургу:

— Озабоченность здоровьем императрицы отравила мне всё пребывание на мысе Мартина. Моя жена была так нервозна, что нам было очень трудно вместе.

Елизавета между тем уединилась от всех, она не хочет больше быть даже с такой приятной придворной дамой, как баронесса Сеньеи. Чтобы укрыться от любопытных, она нередко пробирается через подземные помещения гостиницы и незамеченной скрывается в лесопарке. Но вскоре Елизавету перестаёт устраивать и мыс Мартина, и она снова отправляется в Территет на Женевском озере, которое так любит. Туда случайно приезжает и эрцгерцог Франц Фердинанд со своим лейб-медиком Виктором Айзенменгером. По желанию императора врачу предстоит обследовать императрицу. Она же, несмотря на непрерывное лечение, испытывает неприязнь к эскулапам и не верит им ни на йоту. Поэтому Елизавета противится осмотру, но в конце концов он всё же производится. Айзенменгер обнаруживает у этой здоровой в целом женщине довольно сильные припухлости, особенно на лодыжках, что является типичным признаком отёков, наблюдаемых при истощении, врач узнает, что императрица иной раз съедает за целый день всего-навсего шесть апельсинов. Елизавета обещает врачу отныне выпивать в день несколько стаканов овечьего молока. Пребывание в Территете идёт Елизавете на пользу, но едва она оказывается дома, как очередное несчастье мгновенно сводит на нет достигнутое с таким трудом улучшение её состояния.

5 мая в Париже дамы из аристократических семейств устроили благотворительный базар, в организации которого деятельное участие принимает и сестра императрицы, герцогиня Алансонская. В огромном зале длиной в девяносто метров возвели лёгкие палатки из дерева и полотна, а поверх всего пространства натянули расписанную парусину. В одной из палаток устроено было нечто вроде кинематографа, усовершенствованная «Лантерна магика»[70] с освещением газом. В половине пятого вечера в зале собралось примерно полторы тысячи человек, главным образом женщин. Шла бойкая торговля в пользу бедняков. Герцогиня София Алансонская только что завернула одному депутату позолоченную чернильницу, как вдруг из палатки с кинематографом вырвалась длинная огненная лента и поднялась к полотнищу под потолком. В одно мгновение полотнище и палатки вспыхнули, отовсюду взвились языки пламени. Горящее полотнище упало на пол. Поднялась ужасная паника. «Пожар! Пожар!» — кричали со всех сторон. Все бросились к выходам, но они были заперты. Огонь быстро прокладывал себе дорогу, а перед запертыми выходами уже вскоре громоздились горы обуглившихся трупов. Герцогиня Алансонская безуспешно пыталась отыскать выход, к тому она пропускала вперёд других.

Трагедия эта — следствие преступного легкомыслия. Когда огонь был потушен, открылась потрясающая картина опустошённого пожаром зала, усеянного обгоревшими трупами. Никакой возможности опознать погибших в огне не было. Для того чтобы определить личности сгоревших, предпринимались попытки ориентироваться на личные вещи жертв, которые не боятся огня. Вскоре появился потрясённый разыгравшейся трагедией герцог Алансонский. Он безрезультатно всматривается в труппы, сложенные рядами в соседнем от пострадавшего от пожара здания Дворца промышленности. Опознать погибшую жену он не в состоянии. Поиски продолжаются всю ночь. Наконец вызванному в спешном порядке для участия в поисках дантисту, который долгое время лечил герцогиню и располагал медицинской карточкой с описанием её зубов, после осмотра челюстей пятидесяти жертв удаётся безошибочно опознать в обезображенном до неузнаваемости обгоревшем трупе, лишённом к тому же правой руки и левой ноги, несчастную герцогиню. Когда-то, оставляя завещание, она распорядилась, чтобы после её смерти у неё не состригали ни одного волоса, они должны были сгореть в полной неприкосновенности, а в гроб её надлежало положить в одеянии Ордена доминиканцев, иностранным членом которого она являлась. Первое условие оказалось выполненным. Правда, произошло всё не так, далеко не так, как представляла себе герцогиня, излагая свою последнюю волю...

Вечером 5 мая ужасная новость о пожаре дошла до Лайнца. Можно себе представить реакцию Елизаветы... Императрица запирается абсолютно от всех, делая исключение только для поспешившего поддержать её Франца Иосифа. Итак, теперь умерла и самая младшая сестра императрицы, последние годы жизни которой тоже были омрачены меланхолией. В душе Елизаветы снова просыпается ожесточение против жизни и судьбы.

Франц Иосиф настаивает на отъезде императрицы, надеясь, что пребывание в Киссингене окажет на неё благотворное действие. Так оно и происходит. В июне Елизавета переезжает в Лайнц, а потом, в середине месяца, в Ишль. Император жалуется немецкому послу, что жена так много говорит с ним о смерти, что он совершенно подавлен. Беспокойство по-прежнему заставляет её менять места пребывания, ничего другого для неё не существует. Политика уже давно сделалась для императрицы пустым звуком. Только если что-то касается венгерской нации, которая в год празднования тысячелетия устроила ей такую восторженную встречу, у неё неизменно ёкает сердце.

21 сентября Франца Иосифа посещает в венгерской столице кайзер Вильгельм. Одарённый удивительным красноречием, он произносит пламенный тост за процветание благородного народа Венгрии. Об этом Елизавета узнает от графини Штараи. Это так восхищает императрицу, что она незамедлительно телеграфирует кайзеру Вильгельму, выражая благодарность за его «восхитительный тост, который так радует каждое сердце, неравнодушное к Венгрии». В конце сентября Елизавета покидает Меран и навещает Валерию в её новом жилище в замке Валльзее. Как всегда, настроение у неё там довольно хорошее, но уговорить её остаться подольше опять не удаётся. Её никогда не покидает мысль, что она — тёща.

Франц Иосиф сталкивается с крупными затруднениями во внутренней и внешней политике. С возрастом и он сделался менее уравновешенным. Каждое нездоровье императрицы волнует его и, хотя супруги прекрасно между собой ладят, они доставляют друг другу излишние заботы и тревоги. При этом император всё больше цепляется за дружбу с фрау Шратт. Эта дружба становится такой эгоистичной с его стороны, что начинает тяготить актрису. Ведь злые языки так много болтают об этих отношениях. Сплетни доходят до фрау Шратт, возмущают её, поскольку ей не в чем себя упрекнуть. Однако всё идёт по-прежнему, и пока она находится под защитой императрицы, никто не решается на большее, нежели продолжать сплетничать, ибо кто же осмелится сказать что-либо против неё, когда сама супруга императора так уважает и отличает её? Таково было положение дел в ноябре 1897 года, когда в конце месяца Елизавета вновь покидает родину.