Франц Иосиф. Любовь императора

Глава седьмая

Со времени неудачного завершения кампании 1859 года венгерский вопрос оставался животрепещущим. Могущество центральной власти ослабло, и в Венгрии не прекращаются попытки возродить исконные права и конституцию 1848 года. К концу 1865 года намечается сближение взглядов правительства в Вене и устремлений по ту сторону Лейты. В Будапеште сложилось содружество венгерских патриотов, которое, признавая общность с Австрией, придерживается умеренных взглядов при реализации требований Венгрии. Возглавляет его шестидесятидвухлетний Франц фон Деак. Адвокат по профессии он завоевал на родине признание и богатых, и бедных благодаря своему трезвому политическому чутью, разумному поведению во время революции 1848 года, а также справедливости и ораторскому таланту. Некогда он возражал против планов Кошута об отделении, подчёркивая, что равносильно гибели Венгрии будет её полное отмежевание от Австрии. Эта позиция сделала его естественным посредником в переговорах.

Идеи Деака разделяет Дьюла Андраши, слышавший о симпатиях императрицы к Венгрии. Высокий и стройный, с благородным лицом, обрамленным тёмной бородкой, Андраши являет собой законченный образ венгерского аристократа. Андраши сознает, что эта красивая женщина, которой так симпатизирует его народ и в которую, как всем известно, после одиннадцати лет брака император Франц Иосиф влюблён ничуть не меньше, чем в первый день, может стать средством привлечения колеблющегося императора на свою сторону.

В глубине души Франц Иосиф по-прежнему твёрдо убеждён, что только жёсткая централизация государства способна обеспечить его целостность и могущество в будущем. Однако, если никто не посягает на общность таких институтов, как армия, финансы и внешняя политика, император склонен уступить желаниям венгерской нации. Необходимо обеспечить статус Австрии как великой державы и в то же время умиротворить Венгрию. Зимой 1865 года переговоры оказываются на верном пути. Созывается венгерский парламент, и 12 декабря на его открытие в Будапешт прибывает Франц Иосиф. 17 декабря к монарху являются делегации обеих палат парламента, которые, следуя замыслу Андраши и Деака, высказывают пожелание как можно скорее приветствовать в столице наряду с императором «горячо любимую мать нации, благородную королеву». Император кивает в знак согласия. После этого Франц Деак предлагает, чтобы объединённая делегация обеих палат поздравила императрицу в день её рождения. Пусть Елизавета узнает, что о её чувствах к нации известно и что они находят горячий отклик в душе каждого венгра. Когда депутация готова к отъезду, выясняется, что императрица больна и находится в Мюнхене, поэтому приём приходится отложить. Он происходит лишь 8 января 1866 года и выливается в изъявление всеобщей любви к повелительнице. В Хофбург прибывают представители Венгрии во главе с первым епископом, почти сплошь представители высшего дворянства. Все они облачены в свои живописные национальные костюмы.

Первый епископ начинает говорить о любви и безграничной лояльности венгерской нации к королеве, матери наследника престола, и его речь завершается пожеланием как можно скорее приветствовать Елизавету в столице Венгрии. Елизавета отвечает по-венгерски. Говорит она совершенно свободно, правда, с небольшим акцентом. Её слова вызывают бурю восторга. Слышать свободную и непринуждённую венгерскую речь из уст королевы, к тому же такой очаровательной! Члены делегации ликуют. Никогда ещё мраморный зал Хофбурга не слышал столь бурных изъявлений верноподданнических чувств со стороны венгров.

Елизавета принимает приглашение — и 29 января она уже в Будапеште. Прибытие «наследственной» королевской четы, как она именуется официально, поскольку коронации ещё не было, происходит без происшествий. Задача, стоящая перед августейшей четой, не из лёгких. Прежде всего необходимо попытаться побороть неприязнь к австрийцам, возникшую в венгерском обществе после подавления революции 1848— 1849 года.

Когда 1 февраля делегация обеих палат приветствует императорскую чету, горячая благодарность всей нации Елизавете за её прибытие в венгерскую столицу выражается в столь тёплых, сердечных словах, что любому, а больше всего самой императрице становится ясно — это не просто церемония, не просто обязательная формальность, а действительно искренняя любовь, симпатия и восторг.

Когда в ответ на приветствия императрица вновь прибегает к венгерскому языку, это производит такое впечатление, что даже ответ императора не в состоянии охладить восторг. А император недвусмысленно предостерегает венгров и советует не предаваться слишком большим надеждам и прежде всего предъявлять выполнимые требования.

И здесь Елизавета, верная своей природе, с трудом выполняет обязанности, которые обусловлены её положением, но в основном она сама и в не меньшей степени Франц Иосиф радуются небывалому эффекту, который производят повсюду её красота и знание венгерского языка. Он вдруг становится модным при дворе, и придворные, которые раньше и не помышляли о том, чтобы изучать венгерский, начинают кое-как осваивать его.

Какое бы благо ни делалось — помилования, возврат имущества бывшим повстанцам или тому подобное, — общественное мнение приписывает его императрице. Если же Франц Иосиф даёт понять, что пока не может полностью удовлетворить пожелания Венгрии, это объясняется дурным влиянием венского двора, матери императора или австрийских министров, которое императрице пока не удалось окончательно победить.

Между тем в Австрии за пребыванием императорской четы в Венгрии следят со смешанными чувствами. «До меня доходят слухи, — пишет Франц Иосиф матери 17 февраля, — что Вена опять остаётся верной своей привычке — бояться. На этот раз её мучает страх, что я могу здесь пойти на уступки, дать согласие на учреждение какого-нибудь министерства и так далее. Всё это, разумеется, не приходит мне в голову... но в Вене... как обычно, бранятся. Сохрани Бог от этих венских доброжелателей! Дела здесь идут медленно, но они пойдут. Для этого требуется, с одной стороны, твёрдость, а с другой — доверие, благожелательность и учёт особенностей венгерского национального характера. Зизи мне тут очень помогает своей учтивостью, тактом и хорошим знанием венгерского языка, на котором, да ещё в придачу из таких прекрасных уст, люди охотнее выслушивают иные увещевания и предостережения».

Император ещё не догадывается, как далеко зайдёт увлечение его жены Венгрией.

Посетив как-то в Будапеште институт благородных девиц имени Святой Девы, она обратилась к директрисе по-венгерски. Но та оказалась итальянкой и не поняла ни слова.

— Надеюсь, в следующий мой приезд вы ответите мне по-венгерски, — заметила Елизавета. Не прошло и двух недель, как императрица сдержала своё обещание, но директриса сказалась больной, однако Елизавета отыскала её, что-то сказала по-венгерски, чего та не поняла. Вскоре директрисе пришлось уйти от должности.

Андраши, которого Елизавета встречает по любым поводам и на всех празднествах, с которым она охотнее всего беседует, с радостью убеждается, что всё больше и больше заражает королеву своими идеями.

5 марта после шестинедельного пребывания Елизавета вместе с супругом покидает столицу Венгрии.

В Вене стремятся нейтрализовать венгерское влияние при дворе. В министерство иностранных дел поступает даже донесение из полиции, обвиняющее чтицу Её величества Иду Ференци в том, что она завербована депутатами левого крыла ландтага с целью повлиять на императрицу в духе этих воззрений. Впрочем, большую тревогу вызывает не только Венгрия, но и Германия. Там уже ставится важный политический вопрос о господстве. Бисмарк намерен разрубить своей энергичной рукой гордиев узел и провести в жизнь прусский вариант решения, отстранив Австрию, если потребуется даже силой оружия.

Уже ясно, что канцлер заключил союз с Италией, и в марте-апреле 1866 года всем становится очевидно, что войны не избежать.

Третьего мая Франц Иосиф вынужден сообщить матери, что не представляет себе, как можно избежать войны, не уронив своего достоинства и не отказавшись от статуса Австрии как великой державы. Однако и в эти напряжённые дни Франц Иосиф неизменно радуется, когда ему удаётся выкроить несколько часов и во второй половине дня в воскресенье, совсем как рядовому обывателю, отправиться с женой через лес в Хайнбах.

8 мая все сухопутные силы Пруссии приведены в состояние боевой готовности, а Австрия начинает готовиться к войне на севере и на юге. Зять Елизаветы, свергнутый король Неаполя, собирается в случае войны организовать в Италии восстание. Он просит у Франца Иосифа необходимые для этой цели деньги и получает миллион франков, тем не менее император мало верит в эту затею.

Всё, что Елизавета слышит в это время о Баварии, тревожит её. На её сестре Софии хочет жениться испанский принц. От мужа императрице известно, что это «грубый, дурной человек». К тому же она не считает испанский двор подходящим.

Король Баварии между тем нисколько не думает о войне и, стремясь вновь вернуть расположение Рихарда Вагнера, 21 мая тайком едет к нему в Швейцарию. «Я слышала, король опять в отъезде, — пишет Елизавета матери, — теперь, в такое трудное время, ему следовало бы побольше беспокоиться о своём правлении».

Императрицу удивляет, что война всё ещё не разразилась. «Поистине милостью Божьей было бы, если бы король Пруссии неожиданно умер, — делится она с матерью, — это избавило бы от многих несчастий». В это трудное время Елизавета часто даёт обеты, а 9 июня отправляется в Марияцелль. Прощание с императором было очень трудным. Уезжая в Ишль, Елизавета решила не расставаться с мужем надолго.

15 июня 1866 года последовало объявление войны, и уже на следующий день прусские войска перешли границы её страны. В отчаянном настроении Елизавета пробегает глазами газеты. Каждый день она пишет императору длинные письма. Она испытывает ещё большее волнение, чем в 1859 году, когда ей, по крайней мере, не приходилось переживать за братьев. Ведь и Бавария вступает в войну на стороне Австрии, хотя и без энтузиазма, повинуясь исключительно моральному долгу, поскольку, как говорит Бломе, «из-за союзнических обязательств и общественного мнения вряд ли можно поступить иначе».

Если бы король проявил решительность, до этого, безусловно, дело бы не дошло. За несколько дней до объявления войны Людвиг II уединился на острове Розенинзель на озере Штарнбергерзее, и министры не могли целых три дня попасть к нему. Как-то вечером видели, как он пускал на своём острове фейерверк. И всё это в тот момент, когда речь шла о войне или о мире. «Короля начинают считать ненормальным», — пишет по этому поводу граф Бломе.

Когда ситуация стала серьёзной, императрица не смогла дальше оставаться в Ишле. Она оставляет там детей, пообещав им исправно сообщать обо всём, и 29 июня приезжает в Вену. Недоброжелательное окружение эрцгерцогини Софии скептически относится к поведению императрицы. «Она, по крайней мере, здесь, — саркастически замечает ландграфиня Фюрстенберг в письме к своей сестре принцессе Габи Фюрстенберг, — большего от неё и требовать бессмысленно». Однако Елизавета искренне стремится помочь своему мужу. Когда всё благополучно, ей свойственно быть требовательной и своевольной, но лишь обстановка осложняется, она становится мужественной и энергичной. Она пишет пространные, в несколько страниц письма своему маленькому, теперь уже восьмилетнему, Рудольфу, который, созрев не по годам, проявляет жгучий интерес к перипетиям войны: «Несмотря на тяжёлые времена и множество дел, папа, слава богу, выглядит неплохо; он удивительно спокоен и уверен в будущем, хотя прусские войска очень сильны, а их ружья имеют ошеломляющий успех». Как только у императрицы выдаётся свободная минута, Елизавета составляет ему компанию, а остальное время она проводит в госпиталях, неустанно утешая раненых.

Между тем с театра военных действий поступают неутешительные сведения. Скрепя сердце, Елизавета вынуждена сообщить воспитателю своего сына, господину де Латуру, что в результате последних боев северная армия очень сильно пострадала и, хотя несколько корпусов не понесли потерь, штаб-квартира и армия временно переместились в Моравию. «Из всего этого вы видите, — пишет она 1 июля, — что наши дела не слишком хороши. Как ни удивительно, император по-прежнему неизменно спокоен и собран... Я сообщаю вам плохие вести, но не следует терять мужества. Сообщите Рудольфу то, что сочтёте нужным».

В семь часов вечера 3 июля генерал-адъютант граф Креннвилль вручает императору решающую телеграмму: «Сражение под Кениггрецем[43], армия разбита, в беспорядке отступает в крепость. Существует опасность, что там она будет окружена».

Император и императрица потрясены этой новостью. До глубокой ночи 3 июля они ждут, не последует ли с театра военных действий новое печальное известие. Это поражение сводит на нет и последствия победы, одержанной эрцгерцогом Альбрехтом на южном направлении. Франц Иосиф заметно обескуражен, но ни он сам, ни его жена не сломлены. Елизаветой владеет только одна мысль — стать опорой и утешением своему мужу насколько это в её силах. Она намерена тем же вечером послать телеграмму воспитателю Рудольфа, однако император этого не хочет. Но она считает необходимым ввести в курс дела своего маленького сына, на следующий же день пишет Латуру, пытается объяснить поражение, сообщает об огромных потерях и ранении известных генералов. «Что теперь будет, — заключает она, — никому не известно. Дай бог, чтобы дело не кончилось миром — ведь терять нам уже нечего, так что лучше погибнуть с честью. Как, должно быть, невыносимо вам и графу Паллфи оставаться в Ишле... Я прекрасно это понимаю, но Бог воздаст вам за то, что вы приносите такую нелёгкую жертву и не бросаете бедного ребёнка, будущее которого столь печально. Бедный наш император, на него действительно свалилось суровое испытание».

Елизавета получает панические телеграммы от своей матери. Герцогиня очень волнуется, что же теперь будет, что решил император, должен ли он оставаться в Вене или ему придётся бежать... «Мы всё ещё словно во сне, — отвечает Елизавета ранним утром 5 июля, — один удар следует за другим... но нужно положиться на Бога! Что будет дальше, не представляю... Самое лучшее сейчас — побольше двигаться, чтобы отогнать тревожные мысли. Первую половину дня я провожу в госпиталях, особенно возле венгерских солдат. У этих несчастных парней здесь нет никого, кто бы мог поговорить с ними... У императора столько забот, что отдохнуть ему удаётся только вечерами, когда мы недолго сидим вдвоём у раскрытого окна...»

Эрцгерцогиню Софию происходящие события обескуражили, пожалуй, ещё больше, чем императора. Она воочию видит, как рушится всё то, о чём она мечтала. Где теперь та семидесятимиллионная империя, объединившая Германию и Австрию под властью её сына?! Где также внутренняя прочность централизованного государства, от которого полностью отделилась итальянская часть с Венецией, а венгерская, униженная и недовольная, частично уже заодно с противником? Рушится вся политическая доктрина эрцгерцогини, хороня под своими обломками самые смелые её надежды. Теперь она более объективно судит и о собственной невестке Елизавете.

Императрица проводит дни в кабинете императора, и его адъютанты не могут сказать, как благотворно это сказывается на бедном властителе и как она пытается ободрить и утешить его при поступлении очередной дурной вести.

Враг наступает, и приходится ожидать того, что в ближайшее время он дойдёт до Вены. 9 июля 1866 года в Совете министров даже обсуждается вопрос о предполагаемом отъезде императора и высших чиновников в Офен. Елизавета должна уехать раньше. В качестве цели её поездки следует указать намерение посетить раненых, находящихся в Офене, в действительности это начало бегства двора и в то же время попытка воззвать к благородству венгров. Такую же попытку в своё время и почти в столь же критический момент предприняла Мария Терезия[44]. Кому же поручить эту миссию, как не Елизавете, которая так любит Венгрию и пользуется там ответной любовью? Это окажет благотворное влияние на опасное поведение венгров.

Теперь обнаруживается вся благоразумность того, что императрица не разделяла враждебного отношения к Венгрии эрцгерцогини Софии и её ближайшего окружения. Вместе с Идой Ференци Елизавета приезжает в Будапешт, где их восторженно встречают. На вокзале императрицу уже ждут Андраши и Деак. «Было бы трусостью, — объяснял Деак своим друзьям, — отворачиваться теперь от королевы, когда её постигло несчастье, в то время как ещё недавно, когда дела династии обстояли хорошо, мы горячо её приветствовали». Венгры провожают императрицу во дворец в Офене, объясняют, что нынешним ужасным положением короны намереваются воспользоваться радикальные революционные элементы, исповедующие принципы Кошута, доказывают ей, что теперь нужно действовать быстро, что необходимо парализовать активность этих людей и пойти на уступки.

Елизавета понимает, что нельзя терять времени. В горах Офена она снимает виллу (Кохмейстер) и уже 12 июля едет в Вену, чтобы забрать детей. Она рассказывает императору о том, что видела и слышала в Будапеште, и умоляет назначить Дьюлу Андраши министром иностранных дел. Только в этом императрица, восхищенная обликом и блестящими способностями графа, видит возможность удержать Венгрию под властью династии и предотвратить раскол монархии на две части. Несмотря на всю серьёзность положения, Франц Иосиф проявляет сдержанность. Всё, что делается, может иметь самые серьёзные последствия. Так быстро принять решение он не может, император недостаточно ясно представляет себе ситуацию. Он должен сначала посоветоваться со своими министрами.

Всё это верно, но время не ждёт. Елизавета раздражённо настаивает на исполнении своей просьбы. Франц Иосиф говорит:

— Поезжай с детьми в Офен, будь там моим полномочным представителем. Удерживай людей, сколько сможешь, и всё уладится!

Император, надеясь на интервенцию Наполеона III, уступил Венецию, не едет в Пешт. Он опасается, что окажется там под слишком большим давлением. Его жена и дети уезжают 13 июля. Одновременно в цейхгауз Офена отправляются сокровища из Венского казначейства.

Уже на другой день после прибытия Елизавета отправляет письмо к канцлеру Венгрии при венском дворе с просьбой рекомендовать императору призвать Деака в Вену к месту расположения высочайшего двора. Возможно, тому удастся добиться того, что не удалось ей. Она больше не может видеть, как заводят дело в тупик эти правительственные мужи в Вене, особенно этот министр без портфеля граф Мориц Эстерхази, который, будучи сам родом из венгерской семьи, противится всякой дружественной политике в отношении Венгрии. Елизавета ещё испытывает доверие к Майлату, он принадлежит к числу тех, кто очарован её красотой и прелестью, и теперь она ещё раз обращается к нему: «...я откровенна с Вами. Прежде всего одна просьба: будьте моим заместителем при императоре, возьмите на себя труд выполнять мои обязанности — открыть императору глаза на опасность, которая ему неминуемо грозит, если он по-прежнему не пойдёт на уступки Венгрии. Будьте нашим спасителем, заклинаю Вас от имени нашего бедного отечества и моего сына и рассчитываю при этом на дружеские чувства, которые Вы, насколько я знаю, питаете ко мне. Уступка, к которой я пыталась склонить императора, но на которую он, к сожалению, пока не пошёл, состоит в том, чтобы удалить нынешних государственных мужей и назначить министром иностранных дел Дьюлу Андраши. Это была бы уступка Венгрии, но такая, которая не наводит на мысль о податливости императора и тем самым не компрометирует его. Популярность Андраши умиротворила бы страну и пробудила бы доверие и королевство успокоилось бы, пока обстоятельства в конце концов не позволят урегулировать внутреннюю ситуацию... Если императора ни за что не удастся склонить к этому, пусть он, по крайней мере, назначит Андраши министром Венгрии; самое важное сейчас — успокоить страну и с помощью человека, способного вселить в неё уверенность в лучшее будущее, заставить её отдать все силы, которыми она располагает, в распоряжение императора... Сейчас я всё отдаю в Ваши руки...»

Майлат отвечает, что император признает необходимость принять решительные меры в отношении Венгрии, однако опасается, что одни и те же причины приведут к одинаковым последствиям. Однако он не хочет одностороннего решения, испробованного в 1848 году, и стремится не допустить даже намёка на то, что эти меры приняты под давлением внешних обстоятельств.

Елизавета не понимает причин этого промедления. «Я только что вернулась из Кенигсэгга, где вела переговоры с Андраши, естественно, один на один. Он ясно и недвусмысленно высказывал свои взгляды, — пишет Елизавета императору. — Я поняла их и убедилась, что если ты доверяешь ему, но полностью, то мы ещё можем спасти не только одну Венгрию, но и всю монархию. Во всяком случав, тебе следует самому переговорить с ним, причём сразу же, ибо каждый день может так усложнить ситуацию, что в конце концов он уже не возьмёт на себя этот труд; в такой момент требуется обладать немалым мужеством, чтобы решиться на это. Так что побеседуй с ним сразу же, можешь быть с ним совершенно откровенным, ибо могу тебя уверить, что это не тот человек, который во что бы то ни стало готов играть определённую роль, который гонится за завидным положением, напротив, он скорее ставит на карту своё теперешнее положение, которое прекрасно. Но как любой честный человек, в тот момент, когда государство на краю гибели, он готов употребить всё, что в его власти, для спасения страны. Всё, что у него есть — свой разум, своё влияние в стране он употребит во благо тебе. В последний раз прошу тебя от имени Рудольфа, не упусти последнюю возможность...

Я просила Андраши сказать тебе всю правду, поставить тебя в известность обо всём, даже если это ничуть не радует. Прошу тебя, телеграфируй мне сразу же по получении моего письма, следует ли Андраши отправляться вечерним поездом в Вену. Я пригласила его завтра опять зайти к Пауле, чтобы дать ему ответ. Если ты скажешь «нет», если в последний момент ты даже не захочешь выслушать непредвзятого совета, значит, ты и в самом деле относишься ко всем нам безразлично. В этом случае ты навсегда избавишься от моих просьб и замечаний, и мне не останется ничего другого, как утешаться сознанием того, что я, что бы ни произошло, всегда смогу честно сказать Рудольфу: «Я сделала всё, что было в моих силах. Твоё несчастье не на моей совести...»

Для обращения к императору, изнемогающему под бременем бесчисленных забот, тон письма очень серьёзен, даже слишком резок, но опасность представляется Елизавете настолько реальной и близкой, что она полагает, что обязана быть резкой, даже в интересах собственного мужа.

В Венгрии умеют ковать железо, пока горячо. Через два дня после того как Елизавета отправила письмо мужу, почта доставила ей послание будто бы частного характера. Почерк оказался ей незнаком. Вскрыв письмо и мельком заглянув на четвёртую страницу, чтобы узнать автора, — подписи она не обнаружила. В анонимном письме королеву умоляли вмешаться, называя её «земным ангелом-хранителем Венгрии», писали, что мира можно добиться только в том случае, если монарх полностью восстановит законы 1848 года, учредит венгерское министерство и согласится короноваться королём Венгрии. В качестве министров аноним предлагал, в частности, Деака, Этвеша и Андраши — три фамилии, которые императрице приходится слышать теперь повсюду, куда бы она ни обратилась. С замиранием сердца она ждёт результата своей просьбы к императору и получает от Франца Иосифа шифрованную, наспех составленную телеграмму: «Велел Деаку тайком приехать. Поэтому не слишком связывайся с Андраши».

Известие о поездке императрицы в Будапешт дошло и до Кошута, который в качестве главы венгерских эмигрантов в Италии приветствовал развитие событий, связывая с ними далеко идущие планы. Он сразу почуял угрозу для своих замыслов. Ещё 16 июля он с возмущением пишет из Флоренции графу Чаки: «Симпатичные объяснения, данные императрицей по поводу её поездки в Пешт, произвели здесь нежелательный эффект. Очень важно, даже чрезвычайно важно, чтобы признак национальной жизни развивался в прямо противоположном направлении. Природная венгерская пассивность весьма и весьма огорчает».

Император с глубоким волнением прочитал письма Елизаветы и решил призвать к себе графа Дьюлу Андраши. Между тем 16 июля она ещё раз обстоятельно беседует с графом и вручает ему письмо к императору, в котором обобщает ситуацию в Венгрии и вновь повторяет свою просьбу. Днём позже она получает с курьером ответное письмо Франца Иосифа. «Милый мой ангел, — пишет он, — неустанно молись, чтобы Бог надоумил меня поступить правильно и сделать то, что предписывает мне мой долг. Итак, сегодня я жду Д.А. Я спокойно выслушаю его и потом как следует проверю его, чтобы выяснить, могу ли я доверять ему. Старика (Деака) в Пеште нет, поэтому его нужно искать в провинции, так что он может быть здесь лишь завтра или послезавтра. Для меня даже лучше сначала поговорить с А. с глазу на глаз, потому что старик хотя и умный человек, ему никогда не хватало смелости. Здесь ситуация не изменилась. Наполеон продолжает посредничать, однако с пруссаками у него ничего пока не получается... Теперь они могут напасть в любой день, но форсировать Дунай им будет нелегко... Мне нужно заканчивать письмо — пора работать. Прощай, мой ангел, обнимаю тебя и детей. Страшно тоскую о вас. Да хранит нас Бог, да хранит он Австрию. Горячо любящий тебя, твой Франц».

17 июля в двенадцать часов пополудни Андраши получает аудиенцию у императора. Он передаёт ему письмо Елизаветы, на протяжении примерно полутора часов совершенно откровенно излагает свои взгляды и просит императора прежде всего переговорить с Деаком. Франц Иосиф объясняет, что уже велел тому прийти, и просит Андраши остаться до этого времени.

На следующий день ни свет ни заря император информирует жену о переговорах с Андраши: «Я обнаружил, что он, как и прежде, не слишком конкретен в своих воззрениях и мало заботится об остальной части монархии. Он очень многого хочет, но сегодня, в решающий момент, может предложить крайне мало... Он славный, честный и одарённый человек, но я боюсь, у него не хватит сил и он не найдёт в стране средств, чтобы осуществить свои теперешние намерения, и тогда займётся исключительно своей собственной конституционной теорией, оставив меня один на один с крайне левыми или в условиях осадного положения. Прежде чем принять решение, я должен ещё побеседовать со стариком, а потом с обоими вместе. Очень признателен тебе за подробное описание виллы Кохмейстер. Должно быть, она очень хороша... Прошу тебя сделать что-нибудь для твоего здоровья и береги себя, иначе серьёзно заболеешь, и это будет ужасно... Твой верный муженёк».

Не проходит дня, чтобы Елизавета, как и её муж, не написала бы письма, и это бесконечно радует Франца Иосифа: по его словам, она и дети, которых он в каждом письме «с огромной любовью прижимает к сердцу», теперь его единственное утешение.

В семь часов утра 19 июля Деак получает аудиенцию у императора. Гость тайком, под именем адвоката Ференци — что красноречиво свидетельствует о роли чтицы Её величества — остановился в самой огромной гостинице «Хазен» в Мейдлинге и подъезжает к Хофбургу в кабриолете. «Мы обстоятельно и откровенно говорили целый час обо всех возможностях, какие только могли предположить, — сообщает Франц Иосиф жене. — Я никогда не видел его таким спокойным и прямым. Он гораздо яснее представляет себе ситуацию, нежели А., и в значительно большей степени учитывает интересы остальной монархии. Впрочем, с его слов у меня составилось то же впечатление, что и со слов А... Деак внушил мне огромное уважение своей честностью, откровенностью и приверженностью династии и укрепил меня в моём убеждении, что, не случись эта злополучная война, я довольно скоро достиг бы соглашения с ландтагом на избранном пути. Этому человеку, правда, недостаёт мужества, решительности и выдержки в несчастье. С А. он вовсе не пожелал встречаться и в одиннадцать часов уехал так же скрытно. Сегодня я опять собираюсь побеседовать с А., чтобы не дать прерваться переговорам, поскольку как только внешняя ситуация разрешится, с ним вместе можно будет кое-что сделать. А теперь я вынужден заканчивать письмо — меня ждут дела. Прощай, моя Зизи. Обнимаю тебя и детей. Безгранично любящий тебя Франц».

Пруссаки между тем продвигаются всё дальше. 18 июля король Вильгельм[45] перенёс свою ставку в Никольсбург, и из Вены уже можно заметить бивачные костры прусских войск. Франц Иосиф надеется на успех начавшихся переговоров о заключении перемирия и со страхом следит за их ходом. Заботит его и здоровье жены, которая «становится ему всё ближе». Он рассчитывает, что, как только наступит перемирие, императрица с детьми сможет вернуться в Ишль, и ему, может быть, удастся приезжать к ним. «Потому что, — пишет ей император, подписывающий своё письмо «Твой бедный малыш»,— ...и мне день-другой отдохнуть не помешает».

Тем временем перемирие достигнуто, и начинаются консультации об условиях заключения мира. «Переговоры будут нелёгкими, — говорит Франц Иосиф, — ибо король, как утверждают, больше всех опьянён военным успехом... Да будет на то благоволение Господа, потому что, принимая во внимания состояние Северной армии и понесённые поражения, рассчитывать на продолжение борьбы не приходится». Франц Иосиф соглашается, что в Венгрии нужны перемены, но что-то менять он намерен только тогда, когда наступит мир. Не следует форсировать события, вопрос о государственных правах Венгрии необходимо решать с оглядкой на остальные части монархии.

Между тем Елизавета, вновь чувствуя себя не совсем здоровой, велела вызвать из Офена домашнего врача своих родителей, гофрата Фишера. Это радует и успокаивает Франца Иосифа. «Я так боюсь за тебя, — пишет он жене, — и надеюсь только, что в случае продления перемирия или заключения мира ты окончательно поправишься на горном воздухе... Как бы то ни было, из состава Германии мы выйдем полностью, потребуют этого или нет, и по опыту, который мы приобрели с нашими любезными немецкими союзниками, я считаю это счастьем для Австрии».

Франц Иосиф глубоко тронут тем, что Елизавета по-прежнему прилежно ведёт переписку с ним, и он буквально сгорает от стыда, когда в какой-нибудь день, как, например, 24 июля, не сумел написать жене, и униженно просит у неё прощения. Несмотря на все несчастья, которые обрушились на него и на его страну, Франц Иосиф физически остался совершенно здоровым. «Нередко я сам удивляюсь, — признается он, — как смог пережить подобные события и такую череду несчастий так спокойно, ничуть не повредив своему здоровью».

До сих пор император не решался советовать Елизавете покинуть с детьми Офен. Но 26 июля подписаны временные решения о мире, неприятель больше не угрожает Вене, и первая мысль Франца Иосифа — увидеть жену. «Сейчас у меня к тебе огромная просьба, — пишет он ей 28 июля, — если бы ты сумела приехать ко мне! Я пока никак не могу уехать отсюда, а мне так бы хотелось к вам... Я так тоскую по тебе, а может быть, и тебе будет приятно увидеть меня в столь трудное время. Детей ты могла бы пока оставить... Твой приезд был бы огромным утешением для меня... Пруссаки оставили всю Австрию и Венгрию. Временные решения гарантируют неприкосновенность Австрии и Саксонии, мы полностью выходим из состава Германии и выплачиваем двадцать миллионов талеров. Что будут делать пруссаки с остальной Германией и что они отберут, я не знаю, нам до этого нет дела... Я рад, что ты снова можешь ездить верхом: это пойдёт тебе на пользу».

Между тем граф Андраши разыскал Деака в его имении Пушта Сант-Ласло и получил от него заверения в столь важной для себя поддержке. Затем граф возвращается в Пешт и сообщает императрице, что Франц Иосиф вновь чинит препятствия, а в первую очередь всему противится Белькреди, премьер-министр Австрии. Затем Андраши выезжает в Вену, где 29 июля его принимает — гораздо благосклоннее, чем в первый раз — Его величество император. Андраши докладывает о результатах переговоров с Деаком, в которых, по существу, уже формулируются основные принципы будущего равноправия. Граф, несмотря на заверения, что новое правительство будет стремиться подчинить нацию интересам высочайшего лица и короны, дальше этого не идёт. Император заявляет, что ему необходимо тщательно всё обдумать.

Елизавета считает, что наступил подходящий момент для того, чтобы, следуя совету Андраши, вновь лично повлиять на супруга. Франц Иосиф тоже испытывает горячее желание поговорить с Елизаветой, и 30 июля она решает поехать в Вену. Ещё вечером она даёт знать Андраши, что хотела бы переговорить с ним утром следующего дня. «Если будет достигнут успех, — отмечает граф в дневнике под впечатлением от этого приглашения, — Венгрия должна будет благодарить «прекрасное провидение», которое ей покровительствует больше, чем она думает». Когда он пишет эти строки, Елизавета упрашивает супруга пойти навстречу желаниям венгров. Император упрямится, он подчёркивает, что обязан блюсти интересы всех народностей, входящих в состав монархии, приводит доводы Белькреди, возражения которого обусловлены тем впечатлением, какое произведут уступки Венгрии на Богемию, так или иначе сильнее всего пострадавшую в результате войны, и так далее.

Мнения резко расходятся: Елизавета почти сердится, император тоже теряет терпение, хотя после столь долгой разлуки, во время которой произошло так много трагичных событий, он чрезвычайно рад встрече с женой.

Днём позже, 31 июля, у императрицы появляется Андраши. Елизавета расстроена — приходится признаться графу, что она ничего не добилась; она крайне мрачно смотрит на будущее и предвидит приближение распада всей империи. Елизавета добилась только того, что Андраши получает возможность ещё раз попасть к императору, чтобы изложить ему свои идеи о новых принципах организации монархии. Однако теперь налицо перспектива заключения мира, давление внешнего врага ослабевает, и крепнет убеждение, что ситуация в Венгрии не столь критична, как изображают её Андраши и Деак — а с их слов и императрица, — чтобы добиться своих целей.

После непродолжительного пребывания в Вене Елизавета 2 августа возвращается к детям в Офен. Франц Иосиф отпускает её крайне неохотно. «Мой милый ангел, — пишет он ей 4 августа, — теперь я опять наедине со своими невзгодами и тоскую о тебе. Скорее приезжай ко мне, разумеется, если тебе позволят силы и состояние здоровья, ибо если ты и была раздражена и придирчива, я всё же так люблю тебя, что не могу без тебя... Этот проклятый венгерский легион[46] снова наступает на Венгрию. Надеюсь только, что наши войска ещё настигнут и уничтожат его. Прощай, моя Зизи, думай обо мне с любовью и быстрее возвращайся».

Теперь, когда начинают сказываться последствия проигранной военной кампании, Франц Иосиф пребывает в состоянии «меланхолии и депрессии и безучастен ко всему». Ему приходится взять себя в руки, чтобы не расслабляться именно теперь, в момент мирных переговоров. В такое время он как никогда тоскует о жене и ставит в конце писем, адресованных ей, трогательную подпись «Твой одинокий муженёк».

Елизавета всё ещё таит обиду на мужа за то, что он не пошёл ей навстречу в венгерском вопросе. Она расценивает это как личное поражение, которое особенно задевает её, поскольку происходило на глазах у Андраши. Словно желая наказать мужа, 5 августа она отправляет ему чрезвычайно сдержанное письмо, что не может приехать, так как Шёнбрунн в это время года вреден для её здоровья, в крайнем случае для неё и детей речь может идти только об Ишле. К тому же она недавно была у него, теперь его очередь приехать.

На этот раз Франц Иосиф всерьёз рассердился, и его ответ выдержан в резких тонах, чего прежде никогда не бывало. «Моя дорогая Зизи, — пишет он, — сердечно благодарю за твоё письмо от 5 августа, всё содержание которого преследует единственную цель — привести мне массу причин, по которым ты с детьми собираешься остаться и остаёшься в Офене. Поскольку ты не можешь не отдавать себе отчёта в том, что сейчас, когда возобновилась война в Италии и продолжаются мирные переговоры с Пруссией, я не могу уехать отсюда, что я не вправе придерживаться твоей точки зрения, учитывающей исключительно интересы Венгрии, и пренебрегать теми землями, которые, оставаясь верными, перенесли неслыханные страдания и именно теперь нуждаются в особом внимании и особой заботе, ты поймёшь, что я не в силах приехать к вам. Если здешний воздух ты находишь нездоровым, пусть так, но и в Ишль мне не удастся приехать, равно как и в Офен, поэтому мне придётся смириться и терпеливо переносить своё уже привычное одиночество. В этом отношении я уже научился держать себя в руках. В конце концов ко всему привыкаешь... Не стану больше распространяться на эту тему, иначе наша переписка становится слишком скучной, как ты верно заметила. Буду терпеливо ждать твоего дальнейшего решения».

Это письмо застало Елизавету в тот момент, когда она нервничала и чувствовала себя не очень хорошо. Душевную тревогу, овладевшую ею, она снова пытается унять, часами разъезжая на лошади в окрестностях Офена. На раздосадованное письмо императора Елизавета отвечает очень коротко, не входя в его подробности, и сообщает исключительно о своих поездках верхом. Во время одной из них императрица очутилась вблизи замка Геделе. Ей хочется всё подробно осмотреть, и она просит у Франца Иосифа разрешения поехать туда, тем более что в замке организован госпиталь для раненых.

Сердитое настроение у Франца Иосифа давно прошло, и он теперь выражает только свою тревогу и глубокую озабоченность тем, что из-за слишком продолжительных скачек Елизавета станет ещё худее и она окончательно лишится сна. Он вспоминает 1859 год, когда произошло то же самое. «Если хочешь, — пишет Франц Иосиф, — можешь ехать в Геделе к раненым. Только не рассчитывай, что мы сможем его купить, потому что у меня теперь нет денег, и в эти суровые времена нам придётся быть очень экономными. Ужасно опустошили пруссаки и семейные владения — потребуются годы, чтобы восстановить их снова. Бюджет двора на следующий год я сократил до пяти миллионов, так что нам надо будет сэкономить свыше двух миллионов. Придётся продать почти половину конюшни и вести чрезвычайно расчётливую жизнь... Твой расстроенный муженёк».

Это письмо тронуло Елизавету. Ей стало жаль, что тогда она так сурово обошлась с супругом, и 9 августа она написала ему, что примерно 13 августа приедет в Вену и останется на целую неделю. Вернувшись в Вену, она со стороны своего окружения, равно как и в поведении эрцгерцогини Софии, которой по возможности сторонилась, почувствовала буквально ледяную холодность. Теперь к ней враждебно относится не только двор, но и правительство, в то время как народ, от которого тщательно скрывают деятельность императрицы на благо Венгрии, с неудовольствием отмечает продолжительное отсутствие императрицы в Вене, которое уже не объяснить военными невзгодами. Белькреди особенно возмущён тем, что она вмешивается в его дела. Министр упрекает её в том, что Елизавета якобы воспользовалась душевным состоянием императора, когда на него обрушились все эти печальные известия, чтобы с ещё большей энергией поддержать «специфические и эгоистические устремления Венгрии», которые она долгое время безуспешно поощряла. Но для Франца Иосифа пребывание Елизаветы рядом с ним — настоящее наслаждение, ибо чем ближе мир, тем больше проявляются внутренние трудности. Когда 19 августа Елизавета возвращается в Пешт, император чувствует себя совершенно несчастным. Франц Иосиф находит, что при расставании она выглядела слишком весёлой. Не прошли ещё и сутки, а он уже жалуется ей, как одинок и печален, как сильно тоскует по ней и как его всё больше покидает мужество. Поддерживают императора лишь чувство долга и робкая надежда, что, может быть, на смену теперешним европейским осложнениям придут более спокойные времена. «Трудности во время мирных переговоров продолжаются, но мы, пусть с опозданием, всё же выдворим проклятых пруссаков из страны. Впору впасть в отчаяние».

Особенно болезненно воспринимает император то, что всё это ему приходится переживать одному, ибо, как говорит Франц Иосиф, с Елизаветой он может побеседовать, и она иной раз даже поднимает ему настроение, хотя временами бывает и несколько придирчивой. «Как мне не хватает тебя, сокровище моё! — пишет Франц Иосиф жене. — Не оставляй меня так долго одного, Зизи! Не вынуждай меня так долго томиться и быстрее приезжай!»

Между тем 23 августа в Праге заключён мир. Теперь Францу Иосифу не грех подумать и о том, чтобы отправиться в Ишль и с помощью тамошнего воздуха и своей любимой охоты, как он пишет жене, «вновь привести себя в подобающее состояние, ибо теперешнее никуда не годится».

А 2 сентября и Елизавета с детьми возвращается из Офена. Она в Венгрии испытывает влияние Андраши и не в последнюю очередь Иды Ференци. В поле зрения Иды Ференци попадает постоянно живущий в Вене секретарь по имени Макс Фальк, венгр по национальности, весьма начитанный и образованный человек, время от времени пишущий статьи для газеты «Пести Папло». Его призывают во дворец, и он принимается читать вместе с императрицей венгерских писателей, знакомить её с любопытными страницами истории Венгрии и для практики переводить с ней на венгерский переписку Иосифа II с Екатериной II[47]. Елизавета относится к этим занятиям с необычайной добросовестностью и выполняет свои задания буквально как школьница. На занятиях присутствует Ида Ференци и нередко после лекций Фалька возникают дебаты по жгучим вопросам венгерской политики. Часто речь заходит о революции, и императрица с её свободолюбивыми воззрениями, которые ей не было нужды заимствовать у Фалька, потому что она впитала их с молоком матери, склонна считать наилучшей формой государственного устройства республики.

Сентябрь ставит Франца Иосифа перед нелёгким решением — кого назначить министром иностранных дел. Доверить этот важный пост Андраши он не хочет, опасаясь реакции Вены. Любой австриец не одобрит равноправия с Венгрией, к чему медленно, но верно склоняется император. Поэтому он думает назначить министром иностранных дел Австрии саксонского государственного деятеля барона Бойста, который после неудачной военной кампании оставил службу у своего короля.

Борьба против графа Андраши ведётся разными средствами. Всем известно, что императрица по-прежнему рекомендует его, и вот как-то она получает анонимное письмо, которое характеризует графа как «необыкновенно тщеславного» человека. Елизавета, не задумываясь, показывает письмо Андраши и на его вопрос, не поверила ли она этой клевете, заметила, что в этом случае ничего бы ему не сказала, а последила бы за ним, чтобы проверить свои предположения. Попутно Елизавета сообщила Андраши о том, что отношение императора к Венгрии стало более благосклонным: недавно он даже согласился со «стариком» (так императорская чета называла между собой Деака). Затем разговор перешёл на Бойста.

— Какого вы мнения об этом человеке? — спрашивает Елизавета.

— Не думаю, — отвечает Андраши, — что иностранец в состоянии вдохнуть в монархию новую жизнь. Чтобы спасти страну, необходимо в ней родиться и жить. Пусть Ваше величество не обижается на меня и не сочтёт нескромным, если я выражу уверенность, что в такой момент помочь могу только я.

Елизавета не дала ему договорить.

— Сколько раз, — воскликнула она, — я уже говорила об этом императору!

Она отпускает Андраши, опять заверив, что приложит все силы для окончательного обращения мужа в свою веру. Необходимо добавить, что Бойст, с которым Елизавета познакомилась во время визита в Дрезден, лично ей несимпатичен. Однако несмотря на все усилия, ей никак не удаётся осуществить свой план — добиться назначения Андраши министром иностранных дел монархии.

13 октября Бойст получает назначение на должность и сразу же заявляет, что правительству первым делом необходимо наладить отношения с Венгрией. Итак, с этого момента уже не сущеструет препятствий для предоставления Венгрии равноправия. Австрийцу Белькреди приходится шаг за шагом сдавать позиции.

В начале 1867 года в Вену опять прибывает делегация обеих палат венгерского парламента. Характерно, что Франц Иосиф и Елизавета принимают их порознь. Император выглядит неважно. Минувший год — несчастливый год — не прошёл для него бесследно. Отвечая на приветствие, он читает заранее написанный текст и, когда доходит до слова «равноправие», в его речи происходит заминка. По окончании его выступления воцаряется тишина, ни одного приветственного возгласа не слышно. Затем делегация отправляется к императрице. Оратор превозносит свою королеву за её любовь к языку нации — самому бесценному состоянию народа, благодарит за материнскую заботу о Венгрии и уверяет, что народ отплатит ей рыцарской преданностью. В ответ императрица произносит много тёплых слов по-венгерски.

Взгляды императора и его жены на Венгрию сближаются, особенно с тех пор как и Бойст отказался считать дуализм угрозой могуществу монархии, а, напротив, высказал уверенность, что с умиротворением Венгрии, опираясь на две самые многочисленные нации, империя будет ещё более сильной и могущественной. Поэтому в конце января успокоенная Елизавета собирается ехать в Цюрих, где её сестра, графиня Трани, только что произвела на свет дочь. 22 января императрица получила чрезвычайно обрадовавшее её известие о помолвке сестры Софии, которую так много раз неудачно сватали, с королём Баварии Людвигом II и поэтому решает ехать в Швейцарию через Мюнхен.

Издалека она с неослабевающим интересом следит за ходом переговоров, призванных привести к предоставлению Венгрии равноправия. В первые месяцы 1867 года они продвигаются очень успешно. «Надеюсь вскоре услышать от тебя, — пишет Елизавета мужу, — что венгерский вопрос наконец разрешился и вскоре мы будем находиться в австрийской Будаваре. Если ты напишешь мне, что мы отправляемся туда, моё сердце успокоится, потому что я буду знать, что желанная цель достигнута».

Франц Иосиф проникается идеей Деака о дуализме. В конце концов это приводит к разрыву между Белькреди и Бойстом. Император принимает сторону саксонца, которого назначает премьер-министром. Глубоко обиженный, Белькреди удаляется от дел, открывая тем самым путь к осуществлению равноправия.

18 февраля в палате депутатов венгерского парламента оглашается личное послание Франца Иосифа, в котором Андраши назначается премьер-министром и венгерскому народу возвращается конституция. Вопросы налогообложения и рекрутского набора решаются теперь своевременно, и большинство народа переходит на сторону Деака и Андраши, в то время как Кошут обвиняет этих государственных мужей в предательстве, измене родине. Елизавета следила за этими событиями с огромной радостью. 8 февраля она опять возвратилась в Вену и воспринимает исход борьбы за равноправие Венгрии, в которой она вопреки своему обыкновению приняла столь деятельное участие, как до некоторой степени свой личный триумф. Чтобы выразить благодарность мужу, она в этот период особенно мила и любезна с ним. Народу вряд ли известно, какую большую роль во всём случившемся сыграла императрица, чего не скажешь, пожалуй, о придворных кругах и в особенности о приверженцах эрцгерцогини Софии, которые, правда, после краха 1866 года начинают заметно терять веру в политическую прозорливость матери императора. Провозглашение равноправия и предстоящая коронация в Венгрии, заставляющая ту часть австрийской знати, которая исповедует идеи централизма, опасаться явного перевеса восточной половины империи, усиливает и напряжённость в отношениях с этими аристократами. Завоевав популярность в Венгрии, Елизавета в такой степени потеряла её в Австрии.

На предоставление равноправия Франц Иосиф согласился не от всего сердца, он смирился с этим, потому что иного выхода не было, но в глубине души считал, что решение это получено у него силой. Он и теперь ещё не может до конца избавиться от главной мысли, внушённой ему матерью, и продолжает опасаться, что половинки разрезанного яблока, даже если их опять плотно прижать друг к другу, никогда не смогут держаться вместе крепче, чем в целом яблоке. Однако после неудач 1959 и 1866 годов Франц Иосиф не вполне доверяет собственному суждению. Он начинает видеть спасение в неуклонном следовании конституции и решает не только облечь министров большим доверием, но и возложить на них всю полноту ответственности за их деяния. Как бы то ни было, свободолюбивые взгляды императрицы начинают сказываться во всех областях, а влияние эрцгерцогини падает. Подлинным же триумфом Елизаветы должна стать коронация в Будапеште, намеченная на июнь.

Опечаленная известием о смерти золовки, супруги Карла Теодора, императрица не сопровождает Франца Иосифа в Пешт, где 12 марта его встречают с неописуемым восторгом. Император просто ошеломлён количеством людей, толпящихся по обе стороны дороги, по которой он направляется в Офенский замок.

— Вот уж не думал, что в Пеште столько жителей! — говорит он Андраши.

Пользуясь случаем, граф сообщает Францу Иосифу, что венгерский народ, испытывая радость и удовлетворение в связи с примирением с императором и надеясь, что теперь королевская чета станет находиться в стране чаще и дольше, купил ей для этой цели летнюю резиденцию. В Пеште не забыли, что в последний приезд королевы её восхитили расположение и окрестности Геделе, и поэтому выбор был сделан именно на этом замке. Узнал Франц Иосиф и то, что его собираются короновать одновременно с Елизаветой. Согласно обычаю, королев в Венгрии всегда коронуют спустя несколько дней после королей. Всё это означает особое почитание Елизаветы. Она, правда, воспринимает одновременное коронование несколько иначе: «Приятной неожиданностью стало и то, что короноваться мы будем вместе. Это будет не так утомительно, как если бы церемония растянулась на несколько дней». Естественно, теперь она с ещё большим рвением берётся за изучение венгерского языка.

— Я слышала о некоем произведении, каком-то «Взгляде». Что это? — спрашивает она Фалька, подразумевая ответ Чеченьи «Взгляд на анонимный обзор», где едко высмеивается сочинение барона Баха. Разумеется, это произведение запрещено, и достать его можно с огромным трудом.

— У вас есть эта книга? — спрашивает Елизавета Фалька. Тот медлит с ответом.

— Так, значит, она у вас есть? Тогда принесите её, пожалуйста, мне.

— Но, Ваше величество... — лепечет Фальк.

— Может быть, вы думаете, что мне нельзя читать такие книги, — с этими словами императрица приближается к письменному столу и извлекает оттуда какую-то тонкую брошюру. «Распад Австрии» — озаглавлена она. Автором является некий «немецкий австриец». В этой небольшой брошюре, которая была анонимно издана в Лейпциге в 1867 году и, естественно, категорически запрещена в монархии, читателей подготавливают к катастрофе, которая, по мнению автора, «произойдёт в Австрии в соответствии с внутренним законом логики». Там говорится, что «народный хаос» в монархии «уже ликвидирован путём распределения по группам, которые спокойно, как в неотвратимом естественном процессе, уподобляются в данный момент государственным образованиям по принципу единства рода и совпадения интересов». Автор этой крайне радикальной книжонки договаривается даже до того, что утверждает, будто на распаде Австрии основывается существование отдельных наций и государств Европы и мир между ними, и заканчивает её словами о том, что этот распад — общеевропейская необходимость. Брошюра производит глубокое впечатление на императрицу, всё ещё находящуюся под непосредственным воздействием минувшего катастрофического лета. Впечатление это ещё больше усиливает тот факт, что автор по чистой случайности яростно нападает на самых главных врагов императрицы при дворе — Грюнне, Гондрекура и Белькреди, чья деятельность вызывает у неё активнейшую неприязнь. Фальк потрясён, обнаружив, что императрица знакома с подобным сочинением, однако продолжает приносить ей другие запрещённые издания, в том числе и историю борьбы Венгрии за свободу епископа Михаэля Хорвата, который впоследствии благодаря заступничеству Елизаветы был прощён.

Венский двор весьма неодобрительно воспринимает влияние либерально настроенного еврейского журналиста, которое растёт по мере роста симпатии Елизаветы к Венгрии. Впрочем, открыто выступить против него не решаются, поскольку это означало бы публичный выпад против императрицы. Впрочем, процесс предоставления Венгрии равноправия ещё не закончен.

При внезапной смене политической ситуации в это смутное время Елизавета до последнего момента опасается, что коронация не состоится. Газеты бьют тревогу.

Никаких неожиданностей тем не менее не происходит. 8 мая Франц Иосиф вместе с супругой едет в Будапешт, где на вокзале их буквально засыпают цветами. Этвешь едва находит слова, чтобы описать царящее воодушевление. «На протяжении трёх столетий мы стремились к этому сначала с верой, затем с надеждой, а теперь остаётся только одно — чтобы нация от глубины души полюбила кого-нибудь из императорского дома. И вот это свершилось, и я теперь не испытываю никакого страха перед будущим». Этвешь, которого прежде непременно следовало искать в рядах оппозиции, сопровождает императрицу, излияние населением своих чувств радует его так, словно он обер-гофмейстер императрицы.

11 мая Елизавета с мужем отправляется в Геделе. Со страхом она следит за развитием политической ситуации, велит позвать Хорвата, чтобы он растолковал ей кое-что непонятное в своей «Борьбе за свободу». «Тогда я ещё не принадлежала к династии, — говорит она, намекая на казни 1849 года, — когда многое, о чём мой супруг сам больше всего сожалеет, делалось от его имени, в то время ещё очень молодого императора. Будь это в наших силах, мы бы первыми вернули к жизни Людвига Баттьяни и мучеников Арада».

Императрица прочла открытое письмо Кошута к Деаку, осуждающее всю кампанию за предоставление Венгрии равноправия, и испугалась, что в последнюю минуту оно ещё может всё усложнить, хотя даже Хорват уверил её, что Кошут уже пережил своё время и его никто больше не слушает.

Елизавета напряжённо следит за перипетиями политических баталий, ежедневно знакомится с парламентскими сообщениями и речами, которые произносятся и находят подтверждение своим взглядам, которые пыталась привить и своему супругу. «Я всё больше убеждаюсь, — пишет она с гордой самоиронией Францу Иосифу, — что я необыкновенно умна, тем не менее ты недостаточно ценишь мой замечательный ум».

Дня коронации ждут между тем с некоторым опасением. В последнее время Деак получает письма, полные угроз и оскорблений; ходят слухи о том, что левые собираются силой не допустить коронации. Принимаются особые меры предосторожности.

Торжества начинаются 6 июня. Согласно древнему обычаю Елизавета собственноручно приводит в порядок плащ Святого Стефана, который будет накинут на плечи Францу Иосифу в ходе коронования, причём ей приходится также штопать дыры на коронационных чулках и с помощью вкладыша подгонять слишком широкую корону.

Вечером 7 июня всё тщательно репетируется в приходской церкви Офена, при этом Елизавета не скупится на сатирические реплики. На императрице примеривают роскошное платье из серебристо-белой парчи с чёрным бархатным поясом, усыпанное драгоценными камнями и цветами сирени. Это чудо создано Домом Ворт в Париже и обошлось в сравнительно скромную сумму — пять тысяч франков.

В семь часов утра 8 июня из королевского замка появляется необычайно пышная коронационная процессия. Знать в невиданном прежде количестве, облачённая в живописные национальные костюмы и восседающая на великолепных лошадях с позолоченной сбруей, выражает своё преклонение перед-королевской властью, но одновременно демонстрирует собственное достоинство и могущество. Император в мундире маршала Венгрии верхом на лошади; Елизавета в национальном костюме с бриллиантовой короной на голове, ослепительно красивая, в парадной карете, запряжённой восьмёркой лошадей; конная лейб-гвардия с леопардовыми шкурами, развевающимися за спиной у каждого гвардейца... Это удивительное зрелище, заставляющее вспомнить невиданное великолепие королевской власти и аристократии в эпоху расцвета Средневековья.

Под сводами кафедрального собора Андраши в качестве местоблюстителя престола с помощью первого епископа возлагает на голову властителя корону и набрасывает ему на плечи плащ Святого Стефана. Когда, согласно древнему обычаю, над плечом Елизаветы держат корону Святого Стефана, провозглашая её королевой Венгрии, она забывает про всякую усталость и нелюбовь к церемониям, душу её охватывает трепет от сознания величия момента и безграничной любви, которую она читает в глазах собравшихся. Торжественные звуки «Те Deum»[48] глубоко тронули императрицу, и когда императорская чета жертвует церкви насыпанные на золотых тарелках тяжёлые золотые монеты со своими изображениями, глаза её наполняются слезами. Император с Елизаветой выходят из собора, и в этот момент навстречу им несётся тысячеголосая здравица толпы. Пока Франц Иосиф садится в седло, чтобы в составе пышной процессии, где участвуют и иерархи церкви в роскошном облачении, восседающие на лошадях, отправиться приносить клятву верности, а затем на Королевский холм, министр финансов горстями швыряет в толпу тысячи золотых и серебряных монет. Елизавета тем временем незаметно ускользает. Она меняет своё тяжёлое платье со шлейфом на простой наряд из мягкого тюля, переплывает на пароходе Дунай и укрывается во дворце Ллойдпале, чтобы из его украшенных цветами окон любоваться процессией и празднеством.

Императрица озабоченно следит за Францем Иосифом. Его великолепная лошадь не очень слушается седока, однако опытный всадник твёрдо держит поводья. Он поднимает вверх ладонь, давая клятву верности, отделившись от большой группы всадников, император галопом скачет на белоснежном коне на Королевский холм. Там, поднявшись на вершину, он поочерёдно поворачивается к каждой стороне света и наносит незримому противнику удар мечом... Лишь после торжественного обеда смертельно уставшая императорская чета получает наконец возможность уединиться в своих личных апартаментах.

На пятый день празднеств Их величества получают в качестве королевского дара по пятьсот тысяч дукатов в красивой серебряной шкатулке. Вероятно, многие ожидали, что королевская чета тем или иным способом вернёт эти деньги стране, однако никто не мог предположить, что они пойдут вдовам, сиротам и инвалидам тех самых гонведов[49], которые некогда боролись против Австрии. Справедливо или нет, но вся Венгрия была убеждена, будто таким решением она обязана Елизавете.

Больше всего радости доставляют императрице преподнесённые Их величествам дары природы. Вытянувшись длинной вереницей, дети в национальных костюмах приносят великолепные цветы, плоды невероятных размеров. Королевский холм с фигурой Его величества из нежнейшего сахара, корону Стефана из лучшего сдобного теста, богато украшенную ветчину невероятно больших размеров, две огромные, весом по шестьдесят фунтов, ещё живые рыбины, принесённые на жердях, славных барашков и телят, а в довершение всего для кронпринца прелестного буланого жеребёнка с триколором, вплетённым в гриву и хвост. Несмотря на опасения, все шесть утомительных праздничных дней прошли без происшествий.

Небывалое воодушевление вызвала и приуроченная к коронации крупная амнистия. На родину возвратились почти все эмигранты, за исключением Кошута, чья газета «Мадьяр Уйсаг» задним числом посвятила прошедшим торжествам всего четыре строчки в рубрике «Новости дня»». «Коронация, — гласил лаконичный текст, — прошла восьмого числа текущего месяца согласно программе при благоприятной погоде. Если не считать нескольких промахов, которые объясняются строптивостью лошади, никаких несчастных случаев не отмечено». И этим намёком на лошадь Франца Иосифа ограничился весь отчёт о коронации!

Торжества в Будапеште подошли к концу. Да и пора уже, потому что, несмотря на все восторги и ликование, эти дни явились для императорской четы ужасным напряжением. 12 июня Их величества отбыли прямо в Ишль. Там они рассчитывали немного отдохнуть: к тому же они чувствуют себя более защищёнными от проявлений народных настроений в Австрии, где коронацию восприняли с более чем смешанными чувствами.