Глава IV.
Генеральные штаты 1614–1615 годов
енеральные штаты 1614 г. были навязаны королеве принцами, желавшими опереться на них для смены правительства. Последнее же занимало оборонительную позицию и стремилось парализовать претензии грандов. Эта ясная ситуация определила собой и метод действий обеих сторон за время между подписанием мира в Сент-Мену и открытием Штатов.
Обе партии приложили все усилия к подготовке Штатов в свою пользу, и в этом соревновании перевес, в общем, остался за правительством. Выборы были подготовлены им достаточно тщательно.[447] Поездка двора в Нант дала возможность ознакомиться с положением дел в наиболее неспокойных западных провинциях и навести там порядок среди дворянства. Успехи в деле замирения дворянства Пуату и Бретани немало способствовали поднятию престижа «королевской» партии. Дела Конде были, наоборот, довольно плачевны. Ему не удалось укрепиться в западных провинциях и повлиять там на выборы депутатов. Попытка подчинить своему влиянию Пуатье (при помощи давления на муниципальные выборы, где он хотел провести в мэры одного из своих ставленников) кончилась провалом. Когда же вслед за тем принц затеял поездку в свою провинцию Гиень (он был там губернатором), муниципалитет Бордо и генеральный наместник известили его, что по примеру горожан Пуатье они закроют перед ним ворота города.[448] Поскольку опасность для правительства со стороны грандов и дворянства западных провинций была ликвидирована, стратегическое расположение Амбуаза (переправы через Луару на запад) уже не имело той цены, которую ему придавал принц.
Благоприятная для правительства обстановка позволила провести ряд мер. Прогноз насчет состава депутатов был настолько оптимистичен, что уже не стоило так задабривать гугенотов, как к тому вынуждали события мая — июня. Поэтому общее собрание гугенотов, назначенное на 15 июля, долженствовавшее предварить Штаты, было под разными предлогами отложено.[449] Затем сами Штаты были перенесены с.10 сентября на середину октября,[450] а тем временем королю исполнилось 13 лет, и 2 октября, на lit de justice, он объявил себя совершеннолетним и назначил королеву главой Совета. Одна из главных целей, которые ставили себе министры, была достигнута: регентство закончилось благополучно. Старания грандов осуществить созыв Штатов еще в период малолетства короля, когда можно было оспаривать законность регентства королевы и потребовать изменений или, на худой конец, угрожать постановкой этого вопроса, не привели ни к чему. Теперь король обладал всей полнотой власти и мог назначить в Совет кого угодно; препятствовать этому с формальной стороны было уже невозможно.
Кроме того, в целях осуществления непрестанного контроля над Штатами было изменено и место их созыва. Вместо того, чтобы собраться в Сансе, как было указано в договоре по желанию Конде, депутаты съехались в Париж. Правительство сделало все, что можно было сделать в той обстановке для подготовки Штатов в своих интересах.
Но это вовсе не означало, что Штаты проявят полную покорность по отношению к правительству и полное с ним согласие. Подбор депутатов и давление на выборах привели лишь к тому, что на Штатах оказалось мало прямых ставленников Конде и других грандов.[451] Но каждое сословие заговорило, на Штатах в полный голос и заявило все свои претензии. Вопрос заключался в том, в какой мере эти претензии могли сослужить службу для партии Конде или, наоборот, укрепить позиции правительства. Для достижения своих целей и правительству и Конде приходилось сталкиваться с одним и тем же серьезным препятствием, они были заинтересованы в поддержке обоих сословий — и дворянства и третьего сословия. Рознь же, разделявшая последних, была столь глубока, что не допускала примирения их интересов, но, наоборот, требовала выбора между ними.
Штаты стали ареной ожесточенной борьбы между вторым и третьим сословиями, которая не только проявлялась в деталях, но была стержнем, вокруг которого возникали все новые и новые конфликты. Эта борьба не была новостью, но в 1614–1615 гг. она достигла, пожалуй, своего кульминационного пункта.
Каков же был состав депутатов?
Духовенство было представлено на Штатах почти исключительно своими наиболее влиятельными и важными членами: архиепископами, епископами, деканами и канониками крупнейших кафедральных церквей, аббатами и приорами важнейших монастырей.[452]
О дворянстве нельзя сказать того же самого. Аристократии в составе депутатов не было совсем.[453] Сословие послало на Штаты многих известных представителей родовитого провинциального дворянства, из которых примерно четвертая часть занимала должности бальи и сенешалов.[454] Но были и такие, чьи предки не принадлежали к «благородному» сословию. Вот несколько примеров. В мессире Рене Потье, шевалье, сеньере и графе де Трем (Tresmes), капитане гвардии и бальи г. Валуа, нетрудно, несмотря на графский титул и военные должности, признать члена семьи Потье, династии государственных секретарей. Из потомков знаменитого канцлера Лопиталя среди депутатов от дворянства насчитывалось четыре человека (не считая архиепископа экского): кавалеры орденов, капитаны рот, маркизы или бароны, бальи. Это представители крупных чиновных семей, породнившихся с родовитым дворянством еще в XVI в. Но вот и дворянин совсем недавнего происхождения: мессир Антуан Деге (Des Hayes), шевалье, сеньер де Корменен и Куртен, бальи и губернатор г. Монтаржи.[455] С первого взгляда, по своим должностям и титулам он ничем не отличается от настоящих родовитых дворян. Между тем, отец его был простым адвокатом, а сам он женился на дочери стряпчего парижского аббатства Сеи-Жермен-де-Пре.[456] Это — пример чиновника, быстро одворянившегося благодаря фьефу и военной должности. Но в целом палата второго сословия состояла из родовитых дворян.
Состав депутатов третьего сословия неоднороден. Высшее чиновничество никогда не входило в состав депутатов Штатов.[457] В палате третьего сословия преобладала верхушка среднего провинциального чиновничества (провинциальные парламенты также не были представлены), т. е. главные судьи (lieutenants généraux) и советники бальяжных и сенешальских судов, президенты и советники президиальных судов и т. п. К ним следует присоединить адвокатов и прокуроров в тех же судах, многие из которых были членами городских магистратов. Взятые вместе, эти чиновники составляли более двух третей депутатов третьего сословия. Многие из них именовались владельцами таких-то сеньерий. Кое-кто происходил из настоящих родовитых дворян, как, например, Леонар дю Кастене, сеньер и барон дю Мюра, главный судья Лимузенского сенешальства.
Четкая классификация депутатов третьего сословия невозможна в силу того, что почти каждый из депутатов являлся владельцем нескольких должностей. Многие адвокаты входили в состав городских советов, а мэры, эшевены и консулы занимали одновременно должности королевских финансовых чиновников и т. п. Перед нами по преимуществу тесно сращенная верхушка провинциальных городов, заполнившая и городской и королевский аппарат, характеризовать которую можно лишь в целом.
Среди ее представителей скромно затесались 5–6 купцов (от Парижа, Орлеана, Пуатье, Ларошели и др.) и столько же синдиков третьего сословия провинциальных штатов. При засилии в палате чиновников они не могли не быть оттеснены на задний план.
Само правительство не обращалось к Штатам ни с какой программой или требованиями. На торжественном открытии 27 октября канцлер предложил составить сводные наказы и представить их королю В этом и должна была заключаться вся работа Штатов, к которой сословия приступили без отлагательства. Но в процессе ее каждое из них жадно ловило все слухи о том, что делалось в других палатах, при дворе и т. п., и принимало соответствующие контрмеры. Это крайне осложнило работу палат, вызвало неоднократные обращения к королю, сопровождалось борьбой памфлетистов.
В связи с этим наказы сословий представляют, помимо естественного к ним интереса, исключительное значение. Какие программы предложили депутатам их избиратели, какие шансы были для их принятия и в какой мере и какими средствами палаты стремились к их осуществлению?
Наказ от духовенства[458] можно обойти, так как это сословие не имело своей ярко выраженной политической программы. Сводный наказ дворянства не мог быть использован,[459] однако обилие наказов провинциальных[460] отчасти компенсирует этот пробел. В местных дворянских программах отчетливо проступают как общие черты, так и специфика отдельных провинций. В целом дворянские провинциальные наказы единодушны в главных своих требованиях. Программа родовитого дворянства представляет собой яркий образец феодальной реакции и вместе с тем попытку самозащиты от удачливого соперника — аноблированного чиновника. Сами дворяне говорят об этом с совершенной ясностью, жалуясь на утрату своих привилегий, на умаление своей чести в результате невероятной наглости чиновников, «унижающих блеск дворянского сословия» и лишающих его надлежащего положения в государстве. Пути восстановления утраченного дворянством величия обрисованы в дворянских наказах весьма детально.
Родовитое дворянство, желая превратиться в замкнутую касту, отгороженную непреодолимыми барьерами от проникновения в нее чуждых элементов, предлагало в каждой провинции создать специальные комиссии из дворян, которые составят списки родовитых дворян (vrais gentilshommes), и только лица, внесенные в эти списки, будут пользоваться правами и привилегиями дворян. Никакие должности не должны аноблировать. Только король имеет это право, но дает дворянское звание лишь за особые заслуги, и «новые» дворяне всегда и во всем должны занимать в сословии последнее место. Не может аноблировать и владение фьефом, и уж тем более не может земля передавать новым владельцам-ротюрье присущие ей титулы. Вдовы-дворянки могут вторично выходить замуж (и, следовательно, приносить свое имение новому супругу) только за дворян. Необходимо совершенно запретить приобретение фьефов недворянам и разрешить принудительный выкуп тех дворянских земель, которые были проданы за последние 25 лет аноблированным буржуа.
Не менее важно для упрочения положения дворян повысить доходность родовых поместий. Вечный ценз и другие поборы должны быть значительно увеличены; баналитеты на мельницы, печи и виноградные прессы восстановлены; фиксирована заработная плата батраков. Продукты из дворянских поместий (вино и зерно) не должны облагаться при продаже никакими поборами.
Далее, выдвигая на первое место требование отмены полетты и продажности должностей, родовитые дворяне стремились твердо закрепить за собой такое количество важных должностей, что, по сути дела, они сами желали превратиться в чиновно-служилое сословие, включив влиятельные судебные и финансовые должности в число своих прерогатив. Даже канцлер, по их мнению, должен быть родовитым дворянином, равно как и государственные секретари. Родовитыми дворянами должны быть заполнены верховные суды, казначейство, президиальные суды, не говоря уже о придворных и военных постах, которые должны превратиться в дворянскую монополию. Все должности должны раздаваться королем без всякой мзды и без посредничества вельмож.
Наказы требуют создать в провинциях обособленную от прочего населения дворянскую вольницу. Родовитые дворяне группируются вокруг своего предводителя — бальи или сенешала, которому возвращаются его судебные, военные, административные и полицейские функции почти в полном средневековом объеме. Только дворяне должны занимать все места комендантов крепостей и городов, а также в лесном и водном ведомствах. Их тяжбы и ссоры должен разбирать и судить дворянский судья. Родовитое дворянство должно быть свободно от всех косвенных налогов и поборов, иметь монополию на охоту и ношение оружия, само судить в первой инстанции своих вассалов, контролировать раскладку тальи в своих поместьях и т. д. и т. п.
Эта дворянская программа свидетельствует, что родовитое дворянство само хотело занять государственный аппарат, оставив для чиновной мелкой сошки неважные и последние места и уравновесив влияние высшего чиновничества своим собственным. Оно тем более стремилось к таким переменам, что учитывало невозможность осуществления чаемой феодальной реакции в своих поместьях без завоевания преобладания в королевском аппарате, т. е. без реальной административно-судебной власти в своих руках; вся история XVI в. слишком хорошо обучила дворян этой элементарной истине.[461] Господствующее положение в центре, т. е. подчинение монарха воле дворянства и неограниченная власть в деревне, при колоссальном увеличении всех дворянских привилегий, должны были замедлить развитие в стране буржуазных отношений. Старое дворянство настолько укрепило бы свое положение, что крестьянство было бы целиком отдано в его власть и распоряжение.
На деле этот идеал во всей своей полноте оставался для французского дворянства в начале XVII в. лишь мечтой. Настойчиво и энергично оно к ней стремилось, вполне отдавая себе отчет в том, что именно мешало ее осуществлению: излишняя, по мнению дворянства, самостоятельность центральной власти, ограничивавшей дворянские аппетиты.
Родовитое дворянство считало в 1614 г., что для достижения его идеала существовало универсальное средство — уничтожение чиновничества, вернее, низведение его в прежнее ротюрное и подчиненное состояние. Отмена наследственности и продажности должностей, которую все дворянство выдвигало как одно из своих основных требований, должна была нанести чиновникам сильный удар; она разорила бы их и лишила политической власти. В дальнейшем прочие мероприятия завершили бы начатое; захват дворянством аппарата в центре и на местах позволил бы затем распоряжаться везде по своему, дворянскому, усмотрению.
Могло ли дворянство рассчитывать на успех, на принятие правительством его требований? У него были к тому известные основания. Правда, в своем прямолинейном стремлении всячески унизить и обездолить чиновничество, оно было одиноко. Ни у буржуазии, ни у духовенства не было причин питать к чиновничеству такую ненависть, какую питало родовитое дворянство. Больше того: дворянской программе в целом были враждебны все слои третьего сословия. Но в руках дворянства был такой крупный козырь, как требование отмены полетты и вообще продажности и наследственности должностей. Этот пункт был широко популярен, так как выдвигался не одним дворянством. Ставя его во главу угла, дворянство вправе было рассчитывать на поддержку общественного мнения и, следовательно, могло надеяться на успех.
При анализе программы третьего сословия приходится опираться не на провинциальные наказы, но почти исключительно на чрезвычайно длинный сводный наказ, испытавший в процессе своего оформления сильное воздействие различных факторов.[462] Однако узаконившаяся практика того времени, по которой депутат являлся не более чем уполномоченным (procureur) своего бальяжа со строго определенными правами и функциями, в значительной степени связывала инициативу депутатов и заставляла их держаться буквы привезенных ими с мест наказов. Поэтому мы вправе рассматривать общий наказ третьего сословия скорее как сводку, а не как существенную переработку провинциальных наказов.
Следует остановиться, хотя бы вкратце, на единственном из имеющихся у нас в распоряжении провинциальном наказе, составленном в Анжу.[463] Из него явствует, что крестьянство в выборах не участвовало, чем и объясняется тот факт, что голоса крестьянства совсем не слышно не только в анжуйском, но и в сводном наказе.[464] Анжуйский наказ ценен еще тем, что в силу особых условий, сложившихся в Анжере, он отредактирован не чиновниками, а главным образом местным купечеством и адвокатами. Отсюда два его важнейших требования, проходящих красной нитью через весь наказ. Первое заключается в восстановлении в полном объеме всех функций муниципалитета (чьи права к тому времени были уже значительно ущемлены правительством): свобода выборов мэра и эшевенов, уничтожение лишних королевских судебных учреждений, передача финансов и полиции в ведение городского совета и т. д. и т. п. Второе требование касается отмены полетты и продажности должностей. Оно выставлено в чрезвычайно резкой форме: впредь всякий, кто осмелится предложить восстановление упраздненных должностей и их продажность, должен считаться государственным изменником, и это в свою очередь должно стать одним из основных законов государства (loix fondamentales). Анжуйский наказ очень последовательно требует упразднения продажности и наследственности всех и всяческих должностей, начиная с коронных чинов и высших церковных бенефициев и кончая последним сержантом или клерком захудалого сеньериального суда. Необходимо также отметить требование обуздать произвол дворянства при помощи выездных судов (Grands Jours), «тем более, что это будет наилучшим средством воспрепятствовать мятежам дворянства против его величества, притом средством более дешевым, чем посылка войск».[465] Этот пункт сочетает протест против дворянских бесчинств с осуждением их вооруженных выступлений против королевской власти. Любопытно требование об отмене всех видов соляного налога (габели) и замене его общим и равным для всех без исключения налогом (taille de sel). Кроме того, что это требование очень характерно для буржуазии, особый интерес оно представляет потому, что впоследствии вошло в финансовый проект Ришелье как база планировавшейся им налоговой реформы.
Наказы парижских цехов также рисуют некоторые детали программ третьего сословия.[466] В них отчетливо проявляются характерные для столичной цеховой верхушки начала XVII в. требования усиленного протекционизма, полной свободы торговли и снижения пошлин и сборов. Но одновременно с этим имеются пункты, защищающие цеховой режим и требующие запрещения свободного ремесла. Парижские «старшие цехи» стремились к еще более замкнутой олигархии мастеров, и к использованию в своих интересах цеховых прав.
Сводный наказ третьего сословия не отличается ни краткостью, ни стройностью, характерными для дворянских наказов. Недостает ему и внутреннего единства. Отражая интересы разных слоев третьего сословия, он вынужден был смазывать и маскировать их противоречивость.
Важнейшей частью наказа является начало, торжественно озаглавленное «Основные законы» (Loix fondamentales), заключающее требования, которые должны были, по мнению составителей, стать вечными и неизменными законами французской монархии, подобно знаменитому Салическому закону о престолонаследии. Все они (за исключением § 1 о независимости короля от всяких форм духовной власти) посвящены протесту против гражданских смут. Наказ требует запрещения незаконных лиг, а также союзов дворян с иностранными государствами, наборов войск и устройств складов военного снаряжения, сборищ и совещаний, устраиваемых без разрешения короля. Виновные в них причисляются к государственным преступникам (lèse-Majesté) и ставятся вне закона: каждый имеет право напасть на них с оружием в руках.
В число «основных законов» включено также и требование периодических Генеральных штатов (через каждые 10 лет).
Выделяя все эти требования в особый раздел и подчеркивая их первостепенную важность, третье сословие (верхи среднего чиновничества и буржуазия) требовало укрепления абсолютизма и ликвидации феодальной анархии, реальная угроза которой встала в 1614 г. В этом отношении третье сословие объективно выражало устремление всего народа, которому феодальная анархия несла наибольшие тяготы и разорение.
Это обстоятельство было важнейшим, и оно определило основную линию палаты третьего сословия по отношению к королевской власти в 1614 г. Поскольку снова подняли голову феодальные вельможи, постольку кардинальным политическим требованием широчайших слоев французского общества оставалось требование сильной центральной власти и строжайшее наказание мятежников. В тот момент подобная позиция была очень важна для правительства.
За этим вступлением следовал длиннейший ряд пунктов, которые излагали и в основном и в деталях все, что вызывало недовольство третьего сословия. При этом бросается в глаза наряду с общностью интересов верхов провинциального чиновничества и буржуазии, редактировавших наказ, также и известная противоречивость требований этих слоев третьего сословия.
В целом третье сословие было солидарно в отношении налогов (требование снизить талью и все прочие налоги до уровня 1576 г., т. е. первых блуасских штатов, после которых начался особенный рост цен и налогов), уничтожении пенсий, возвращении придворных штатов и их жалований к уровню 1576 г. и особенно в отношении финансистов: требование специального суда над ними (Chambre de justice). Безусловно, общим было также требование уничтожить и выкупить множество лишних судебных и финансовых должностей, созданных после 1576 г., так как, в особенности при отмене полетты и продажности, наличие их было слишком невыгодно и для старых, основных кадров чиновничества (умаление доходов) и для буржуазии (увеличение изъятий от платежа тальи).
Требования, сгруппированные в разделе «Церковь», были также общими для обоих слоев. Они клонились к упорядочению замещения церковных должностей, к наведению порядка в госпиталях и монастырях, к окончательной ликвидации церковной юрисдикции. Третье сословие желало, чтобы церковные учреждения не посягали на возвращение своих земель, отчужденных во время гражданских войн. Да и как ему было не требовать этого, когда почти все бывшие церковные земли находились в цепких руках чиновников и буржуазии![467]
В разделе «Дворянство» сосредоточено наибольшее количество политических требований третьего сословия, которые опять-таки бьют в одну точку: против принцев — за укрепление королевской власти. Третье сословие требует ограничения количества губернаторов до двенадцати и лишь трехлетнего срока их функций,[468] т. е. требует обеспечения контроля над знатью и сокращения ее поля деятельности. Требует оно возвращения правительству городов и крепостей, уступленных принцам по миру в Сент-Мену, а также смещения всех губернаторов и комендантов крепостей, назначенных после 1610 г., т. е. в период усиления феодальной аристократии.[469] Требует неустанного контроля над всеми действиями дворян и принцев, требует не предоставлять дворянству никаких новых прав, т. е., по сути дела, отвергает всю дворянскую программу в целом. Дворянское сословие определено в наказе как исключительно военное («сословие, коему поручена военная сила для защиты государства»[470]), эта военная сила должна быть целиком обращена лишь на внешнюю войну. Рядом мер третье сословие стремится не дать дворянству возможностей использовать свою военную силу для дворянских мятежей. Особенно интересен в этом плане пункт о крепостях и замках,[471] который впоследствии претворил в жизнь Ришелье. Третье сословие требует разрушить все непограничные крепости и замки как дворянские, так и королевские и ни в коем случае не укреплять их вновь, а также не разрешать постройку новых; комендантам же подлежащих разрушению крепостей не предоставлять в городах никаких прав. Военное значение этих внутренних крепостей было очень велико во время гражданских смут; владея ими, мятежное дворянство подчиняло себе всю округу и чрезвычайно затрудняло действия королевских армий. Этим объясняется настойчивость требований третьего сословия, стремившегося изменить средневековый облик городов и дворянских замков и превратить городские крепости в тюрьмы, а феодальные замки — в загородные дворцы.
Общей платформой для чиновничества и буржуазии была и их позиция по отношению к произволу дворянства в своих землях. Наказ третьего сословия включает группу пунктов, очень характерных в двух отношениях. Во-первых, они отчетливо рисуют те приемы, при помощи которых дворяне пытались осуществлять свои чаяния; во-вторых, выражают решительный протест против таких попыток. Эти требования свидетельствовали о том, что во Франции начала XVII в. уже существовала социальная сила, достаточно мощная для того чтобы поставить осуществлению дворянской программы действенные преграды. Третье сословие требует от короля запретить дворянам всякие поползновения возобновить барщину с крестьян без юридических к тому оснований, т. е. без надлежаще оформленных документов. Королевским судам должно быть вменено в обязанность самим начинать расследование таких незаконных действий сеньеров, даже если пострадавшие крестьяне не осмеливаются жаловаться на своих господ. Эти пункты очень выразительны и важны.[472] Королевские суды стремились сами выступать в роли государственных прокуроров, пресекающих в самом зародыше проявления дворянского самоуправства. Дворянам должно быть запрещено взимание и всех других поборов — пеажей (мостовые и речные пошлины), баналитетов, произвольной тальи с держателей, формарьяжа (вмешательства в браки держателей) и т. п., если у них нет на то надлежащих документов.[473]
Бесспорен буржуазный характер этих пожеланий. Верхи провинциального чиновничества, смыкавшегося с буржуазией в этих требованиях, поддерживали их в силу того, что в своих благоприобретенных сеньериях они хозяйничали главным образом при помощи испольной и денежной аренды или же применяли наемный труд, т. е. ни в барщине, ни в пеажах и баналитетах в ту пору не были заинтересованы. Кроме того, у них, судей и законников, в случае нужды нашлись бы «надлежаще оформленные» документы!
Наконец, третье сословие требовало полного и категорического запрещения дуэлей, казни каждого дуэлянта, конфискации его имущества. Оно умоляло короля не смягчать ничем этих мер и неукоснительно выполнять их. не поддаваясь ни на какие уговоры и мольбы.
Анализ требований третьего сословия по разделу «Дворянство» показывает, что третье сословие в том виде, как оно было представлено на Штатах 1614 г., стремилось пресечь самым радикальным образом все попытки старого родовитого дворянства сохранить и увеличить свою дворянскую вольницу. Оно желало превратить родовитое дворянства лишь в военно-служилое сословие, необходимое для Франции ввиду военной опасности со стороны Габсбургов. Оно хотело дисциплинировать его, а также не допустить значительного увеличения феодальных рент, так как это противоречило интересам новодворянских и буржуазных элементов.[474] Однако наказ третьего сословия не направлен против, существования дворянства вообще. Он лишь желает пресечь буйство дворян и заморозить их феодальную власть над крестьянством на существующем уровне. Третье сословие не борется с дворянством как с антагонистическим классом. Нуждаясь в крепкой власти дворянского монарха, оно не возражает против классовых устоев государства, стремясь лишь пресечь все попытки повернуть вспять колесо истории.
Есть однако один пункт наказа третьего сословия в этом разделе, где разошлись интересы буржуазии и чиновников. Речь идет о запрещении дворянам и чиновникам заниматься торговлей, откупами и банковскими операциями через подставных лиц. Этот пункт отражает интересы только буржуазных кругов, которые стремились защитить себя от проникновения в сферу своей деятельности тех привилегированных сословий, которые юридически сами не могли, без утраты налоговых привилегий, заниматься такими делами, но осуществляли это скрыто. Требуя в таких случаях отмены для них налоговых привилегий, буржуазия стремилась обезопасить себя от привилегированных конкурентов.
Наиболее длинный раздел наказа третьего сословия посвящен взаимоотношениям чиновничества и центральной власти в судебной области (Justice).[475] Чиновничество отчетливо формулирует свою точку зрения на то, какой должна быть, по его мнению, судебная и административная деятельность правительства.[476] Оно требовало отказа короля от вмешательства в судебную практику на местах. Королевский совет, по их предложению, вообще не должен судить и не должен изымать от судов дел их компетенции. Не должны судить без апелляций (souverainement) посланные на места «докладчики» (maîtres des requêtes) Королевского совета (будущие интенданты).[477] В этих важнейших из всего раздела требованиях чиновничество защищало свою бесконтрольность в судебной практике, свою монополию на отправление правосудия. Параллельно с этим оно требовало почти полного прекращения функций сеньериальных судов, а также вносило ряд предложений по упорядочению самой практики судебных процессов. В них отчетливо слышен голос скупого и расчетливого буржуа, негодующего на дороговизну и медлительность французского суда.
Есть еще один любопытный пункт в этом разделе: об освобождении крепостных. Любопытна и его формулировка: пусть все сеньеры, и духовные и светские, в определенный срок и за установленную судами плату освободят своих крепостных (mainmortables), а если не пожелают, то пусть король объявит крепостных «способными держать, владеть и приобретать земельные наделы (héritages), при уплате сеньерам суммы, равной той, которую сеньеры получили бы при освобождении сервов и менмортаблей от крепостной зависимости, невзирая ни на какие местные кутюмы».[478] Третье сословие очень решительно желала полной ликвидации серважа в общегосударственном масштабе и в принудительном порядке, завершая этим пунктом свою программу уничтожения наиболее тяжелых крепостнических порядков.
В разделе о правосудии третье сословие безусловно не могло обойти животрепещущий вопрос о продажности должностей. Вокруг него в палате третьего сословия разгорелись самые ожесточенные споры между чиновничеством и буржуазией. Начисто убрать этот пункт из наказа не удалось, но сформулирован он был наикратчайшим образом и достаточно двусмысленно: «Да соблаговолит Ваше Величество прекратить продажность судебных должностей и да замещает их согласна старым ордонансам».[479] Это означало: возобновите прежнюю практику выборов, т. е. кооптацию, при которой должности все равно оказались бы в руках узкого круга семей.
О полетте речь идет в следующем разделе «Финансы и домен», где опять-таки пункт, отредактированный в результате жестоких дебатов, носит компромиссный характер: отменив полетту, король должен замещать должности путем выборов, и, кроме того, должна отпасть и столь стеснительная для чиновников «оговорка о 40 днях», и чиновники могут передавать свои должности подходящим лицам. Как будет показано ниже, такая редакция почти начисто уничтожала смысл отмены полетты.
Если сравнить эту двусмысленную, скользкую формулировку с тем категорическим требованием отмены полетты и продажности всех должностей, которое было в анжуйском наказе третьего сословия, разница выступит особенно ярко. Можно сказать, что сводный наказ третьего сословия выхолостил этот пункт, содержавшийся, несомненно, не в одном анжуйском наказе, и обезвредил его в интересах преобладавшего в палате чиновничества.
Зато и чиновники и буржуа, не только не мешая, но явно помогая друг другу, составили длиннейший список[480] всех должностей, подлежащих отмене, но, разумеется, не простой и безусловной отмене, как требовало дворянство (révocation pure et simple), a отмене путем выкупа (remboursement) государством или же путем погашения за смертью владельца. La propriété avant tout! Нужно учесть, что список составлялся людьми, которые в налоговом отношении страдали от излишнего количества новых должностей (торгово-промышленная буржуазия) или же терпели ущерб в своих материальных интересах (владельцы основных «старых» должностей). В конце этого перечня, отчаявшись, видимо, в достижении исчерпывающей полноты, третье сословие присовокупило: «И поскольку невозможно точно перечислить все должности, созданные в королевстве к большому ущербу старых чиновников (anciens officiers) и всех Ваших подданных, просим Ваше Величество отменить все эдикты, создающие или восстанавливающие эти (т. е. новые, с 1576 г. созданные, — А.Л.) должности».[481] Несомненно, что эти пункты, которые, начиная еще с Тьерри, оценивались как — «великодушная жертва» третьего сословия, на деле выражали его исконные и важные интересы. Не менее очевидно, что эти требования отвечали также и интересам широких масс крестьянства и плебейства, на плечи которых особо тяжело ложился этот специфически французский налог в виде «добавок» к талье и габели, из которых оплачивалось «жалованье» чиновникам на вновь созданных должностях. Если учесть, что со всем третьим сословием и с народом в этом вопросе заодно было и дворянство, хотя и по другим, чисто сословным причинам, то очень ярко и наглядно выявляется всеобщая оппозиция финансовой политике правительства в этом вопросе. Эта же всеобщность присуща еще лишь двум пунктам, требовавшим, во-первых, суда над финансистами и периодической проверки их деятельности,[482] во-вторых, сокращения налогов до уровня 1576 г., который в 1614 г. был образцом умеренности и справедливости.
Итак, финансовая политика правительства встречала в третьем сословии отрицательное отношение. Практика увеличения налогов, откупов, создания новых должностей отвергалась палатой третьего сословия, имевшего за собой в этом поддержку всего народа. Какие же реформы предлагало третье сословие взамен этой всем ненавистной практики? Прежде всего — выкуп домена. В этом вопросе, имевшем в 1614 г. почти двухвековую давность, с наибольшей наглядностью сказывалась неизжитая еще феодальная природа французской буржуазии. Согласно средневековой правовой норме государь в мирное время покрывает государственные расходы доходами с коронных земель (домена), а в военное время взимает с подданных субсидии. Неизмеримо выросшие потребности государства не могли быть покрыты в начале XVII в. одними доходами с домена, и политическая мысль давно признала необходимость постоянных налогов. Однако речь о выкупе домена заходила всегда, как только требовалось найти выход из затруднительного финансового положения. Домен короны был уже давно заложен и перезаложен, и, следовательно, доходы с него оказались сведенными к минимуму. Выкуп его дал бы казне некоторые дополнительные ресурсы, Сюлли разработал проект выкупа домена, но не успел довести его до конца.[483] Но если бы даже выкупные операции и были доведены до конца, все равно сеньериальные ренты и доходы с коронных земель, которыми король владел как крупнейший сеньер в королевстве, не могли быть основой бюджета крупного централизованного государства. Их все уменьшавшаяся реальная стоимость никак не могла сочетаться с ростом в стране буржуазных отношений. Эта мера не могла вывести абсолютистское государство из хронического финансового кризиса. Но почти всем слоям французского общества в начале XVII в. выкуп домена представлялся некоей панацеей, которая позволила бы ликвидировать огромный государственный долг (лишние должности и государственные ренты) и сократить налоги до уровня «блаженной памяти» 1576 г.
Поэтому в программе финансовых реформ третьего сословия выкуп домена занимает первое место. Вслед за ним идут пункты о понижении всех доходных статей государственного бюджета: ликвидация внутренних таможенных сборов (следовательно, и самих таможен), полная свобода внутренней торговли и снижение пошлин на экспорт и импорт, уничтожение общего откупа на габель, всех добавок к талье и габели, всех поборов и т. д. и т. д. Таким образом, третье сословие, требуя радикального сокращения доходов, не предложило никаких радикальных мер по перестройке всего бюджета. Оно не стремилось изменить самую систему налогообложения, ликвидировать огромные налоговые привилегии двух «благородных» сословий и чиновничества. Сводный наказ замолчал интересное предложение анжуйской буржуазии о введении равного для всех налога на соль. Третье сословие хотело лишь отмены пенсий и даров дворянам, принцам и придворным, да и то отмены неполной, поскольку за королем все же оставалось право одаривать за особые заслуги всех, кого он пожелает. Ниже будет показано, какое значение приобрел этот пункт об отмене пенсий дворянам в процессе заседаний палаты третьего сословия. Здесь же важно подчеркнуть, что привилегированное чиновничество, заседавшее в палате, и помыслить не могло об отмене налоговых привилегий, своих и дворянских, а буржуазия все еще путалась в старых представлениях о государственных финансах и делала лишь первые робкие шаги по пути ликвидации сословных налоговых привилегий.
Пункты, отражающие специфические требования буржуазии, отнесены в самый конец наказа, перемешаны с пунктами о полиции (раздел так и называется «Полиция и торговля») и вообще составляют всего лишь десятую часть наказа.[484] Наряду с полной свободой муниципальных выборов и внутренней торговли, едиными мерами и весами, хорошей монетой буржуазия хотела протекционизма во всех его формах. Ей были нужны покровительственные пошлины для французских изделий на внутреннем рынке, где она зачастую оказывалась слабой против иноземных конкурентов. Она требовала последовательного и неуклонного проведения политики покровительства и опеки короля над отечественным производством,[485] полного запрещения импорта иностранных мануфактурных изделий и экспорта сырья. Она требовала таких условий для своего роста и развития, которые были возможны лишь при наличии сильного централизованного государства, обладающего большим весом и авторитетом в международных отношениях. В этом пункте цели ее и абсолютизма вполне совпадали.
Подводя итог наказу третьего сословия и сравнивая его с наказом дворянства, следует подчеркнуть два основных момента. Во-первых, процесс разложения старых феодальных норм и отношений под воздействием новых капиталистических начал далеко зашел к XVII в. Поэтому как ни мечтало родовитое дворянство о возвратен старому — для старого уже не было места. Экономическая деятельность буржуазии и ее политическая мысль выступали против дворянской реакции. Во-вторых, солидарность чиновничества и буржуазии по многим пунктам наказа не дает оснований отождествлять их в социальном плане. Это была общность интересов различных по своей сути социальных слоев, основывавшаяся на том, что у чиновного дворянства не было в то время причин препятствовать развитию буржуазной экономики, а буржуазия была еще слаба, не уверена в себе, оттеснена на второй план чиновничеством и во многом еще шла у него на поводу.
Была ли выполнима программа третьего сословия в целом? Клонилась ли она к умалению абсолютизма?
На второй вопрос следует ответить отрицательно. Лишь сильная королевская власть могла ликвидировать смуту и укрепить международное положение Франции, выполнив основные пункты буржуазной программы. Она же могла сохранить за чиновничеством его привилегированное положение против требований родовитых дворян. Эти обстоятельства обеспечивали устойчивый роялизм палаты третьего сословия, т. е. верхов среднего чиновничества и буржуазии.
Но в целом программа была невыполнимой. Хотя третье сословие заявило самый решительный протест против гражданской войны, тем не менее чиновничество не желало отказываться от своих важнейших сословных привилегий и уступать свои должности старому родовитому дворянству. Тем самым правительство в своем мероприятии, направленном на удовлетворение основного требования родовитого дворянства— в отмене полетты, было лишено поддержки чиновничества. Финансовая программа третьего сословия делала упор главным образом на сокращение налогов. Третье сословие предлагало абсолютистскому государству существовать на поступления от домена, т. е. на феодальные доходы короны. Это предложение никак не могло быть согласовано с его же требованием усиления королевской власти внутри страны и в Европе. Поэтому эти финансовые проекты были нереальны. Что же касается суммы отдельных конкретных требований третьего сословия, то сравнение их с практикой французского абсолютизма наглядным образом показывает, что именно они, а не дворянские требования, определили многие стороны деятельности абсолютной монархии в ее работе по централизации страны в течение почти всего XVII в.
Как только мы переходим к рассмотрению работы Штатов, в первую очередь поражает ярый дух местничества в палате третьего сословия и ожесточенная оппозиция провинций против монополии парижских депутатов на руководящие места в палате, оппозиция бесплодная, ибо в конце концов не только председателем оказывается купеческий старшина Парижа Робер Мирон,[486] но и заместителем его становится Мэм, гражданский судья парижского округа, а одним из секретарей — парижский эшевен Клаписсон.
В начале ноября палата первого сословия вынесла следующее решение: всем трем палатам выбрать из наказов несколько важнейших требований, касавшихся общих государственных интересов, и совместно представить их королю с нижайшей просьбой ответить на них (т. е. принять или отвергнуть) еще во время сессии Штатов. Такой способ дал бы Штатам возможность оказать давление на правительство с целью принятия их требований. Выбрав эти наиважнейшие пункты и настаивая на их принятии, палаты тем временем продолжали бы работать над составлением наказов. Это дало бы возможность разъехаться по домам после закрытия Штатов с готовым ответом правительства и стимулировало бы последнее не задерживать своего решения.[487]
Предложение духовенства оказалось для палаты третьего сословия неприемлемым, так как такая «общая» программа была химерой, и вызвало смятение среди депутатов, ибо большинство боялось, что другие — сословия включат пункты, нежелательные для третьего сословия. Но вскоре делегатов от палат вызвали к королю, и тот приказал соблюдать старый порядок и работать над наказами, ответ на которые будет дан незамедлительно. Еще до аудиенции кое-кто из представителей третьего сословия, собирая в Лувре информацию, узнал об осуждении правительством предложения духовенства, главной целью которого было принятие постановлений Тридентского собора.[488]
Но сорвав это предложение в целом, третье сословие отнюдь не отказалось совсем от такого метода работы. И оно, и другие палаты, начиная буквально с того же дня, стали обращаться к королю с отдельными требованиями и предлагать другим палатам совместные выступления по этим требованиям. Именно вокруг таковых и разгорелась распря между палатами.
7 ноября третье сословие решило просить короля отменить сданные на откуп чрезвычайные поборы. Первые два сословия присоединились к этой просьбе, прибавив к списку новосозданные должности, и в таком виде петиция пошла к королю, оказавшись единственной общей программой, одинаково удовлетворявшей все сословия; но состояла она из второстепенных пунктов.
10 ноября, когда третье сословие, опаздывая по сравнению с остальными, приступило к первой стадии составления сводного наказа,[489] ненеизбежно встал вопрос: включать ли в них требования отмены полетты, встречавшиеся в некоторых бальяжных наказах? Провинциальные бюро, составленные из депутатов всех входящих в провинцию бальяжей я повторявшие в миниатюре состав палаты (т. е. с преобладанием чиновников) решили этот вопрос отрицательно. Тогда один из депутатов провинции Лионнэ, Риваль, первый эшевен скромного городка Монбриссона (т. е. лицо нечиновное), опротестовал это решение и, самолично выступив на общем собрании палаты, предложил требовать отмены полетты. Случилось это 13 ноября, когда, по словам Рапина, «и без того ее собирались отменить, если в это срочно не вмешаться».[490] Накануне в палате дворянства было решено просить короля задержать отсылку в провинции квитанций на уплату полетты до закрытия Штатов.[491] Легко себе представить, какое волнение вызвали в палате и эти новости и выступления эшевена из Монбриссона. Прочие депутаты от провинции Лионнэ опротестовали его, так как оно не только было ими отвергнуто при составлении провинциального наказа, но они к тому же «сочли пристойным вовсе умолчать о нем, так как многие наказы включали требование уничтожения полетты и было бы преждевременно включать их в провинциальный наказ».[492] После шумных прений палата поддержала это решение и вообще запретила выступать по отдельным пунктам без предварительного решения в провинциальных бюро. Этими мерами она рассчитывала потушить первые искры пожара.
Но его уже усиленно раздували в палате второго сословия. Третье сословие поняло, что вопрос о полетте уже вышел за пределы их зала. На длинном заседании, обсуждавшем это предложение дворян, с большой речью выступил представитель провинции Гиени Монтень. Он предложил предъявить королю несколько иную программу из трех пунктов я настаивать на принятии ее целиком. Она включала: сокращение тальи на 25 процентов (до размеров 1576 г.), отмену полетты и пенсий.
Красноречие Монтеня было направлено на замаскирование истинных целей чиновничества: оратор защищал бедный народ и декларировал отказ от полетты. Однако больше всего он настаивал на отмене пенсий, ибо в этом пункте можно было бить наверняка.
Началось сражение между защитниками и противниками полетты. Последние сразу же вскрыли маневр оратора, клонившийся к тому, чтобы поставить короля перед невозможностью согласиться на все три требования разом; ведь государство, говорили враги полетты, нуждается в деньгах и не может снижать тальи, а отмена пенсий несвоевременна ввиду малолетства короля, так как ожесточит дворян, что приведет к новой смуте. Победили защитники полетты, и было решено выставить три требования обязательно слитно. Однако «самоотвержённое», на первый взгляд, предложение об отмене полетты сопровождалось требованием вовсе отменить «оговорку о 40 днях». Теряя полетту, чиновники стремились возместить себе ущерб хотя бы таким способом.[493] Рапин откровенно говорит, что делалось все это, чтобы затруднить короля и сделать ему невозможным ответ на все три предложения.[494]
Как и следовало ожидать, два первых сословия потребовали выбросить параграфы 1 и 3, оставив только просьбу об отмене полетты. Но третье сословие твердо стояло на своем и желало или сохранить все три пункта или отказаться от них совсем. Для объявления этого решения к духовенству и дворянству был послан президент президиального суда в Клермоне (Овернь) Саварон. Он доказывал духовенству и дворянству, что нужно уничтожить не следствие, а причину, т. е. не полетту, а саму продажность должностей.[495] Отмена же одной полетты приведет лишь к скверным политическим последствиям; как и до 1604 г., гранды будут домогаться для своих креатур важнейших должностей и упрочивать свое влияние в ущерб королевскому. Вопрос с пенсиями гораздо насущнее. Нельзя доводить народ до крайности чрезмерными поборами, которые растут параллельно росту пенсий. Следует опасаться протестов народа, бояться, как бы он не сбросил иго подчинения![496]
Дворянство плохо встретило эту речь. Тогда третье сословие решило самостоятельно отправить к королю свою программу (17 ноября), ко оказалось, что прочие сословия уже находятся в Лувре и совместно просят об отмене полетты и розыска по габели, утверждая, что только эти вопросы являются срочными,[497] а с вопросом о пенсиях можно повременить и включить его в сводные наказы, так как на пенсии списки составляются только в марте, а выплата производится в июне. Это был ловкий маневр, который третьему сословию надо было парировать немедленно. Очутившись перед королем, Саварон произнес новую речь на знакомую нам тему, но аргументация была все та же: народ страшно беден из-за множества поборов, надо сократить пенсии, тогда сократятся и налоги. Вот главнейшая мера для упорядочения дел в государстве. А отмена полетты не даст существенного облегчения, тем более что полетта вовсе не новость, введенная Генрихом IV, но существовала издавна при перемене должности аналогично droit de fief, «оговорка же о 40 днях» уж совсем необязательна. В пылу красноречия Саварон попрекнул дворян в продажности (упрек был очень распространен в антидворянских памфлетах, появившихся в связи со Штатами). Разгорелась знаменитая ссора сословий. В качестве примирителя в палату третьего сословия явился Ришелье, епископ Люсонский, и предложил палате принести извинения дворянству. В ответ Саварон заявил, что «существует много дворян, входящих в третье сословие… и весьма способных в исполнении своих должностей, каковые облагораживаются достоинством их персон, а, с другой стороны, не одно дворянство получает пенсии; пенсионеры имеются во всех трех сословиях».[498] Подчеркивая перемешанность дворянства и чиновничества, Саварон указывал на необоснованность претензий дворянства отделить себя от «третьего сословия» непреодолимой стеной.
Третье сословие согласилось извиниться лишь после третьего предложения, сделанного духовенством. Палата поручила заместителю председателя палаты Мэму произнести речь в дворянской палате, но отнюдь не по предложенной духовенством форме, а по собственному усмотрению (ce que luy viendroit en la fantaisie).[499] Однако Мэм, вместо того чтобы ликвидировать распрю, подлил масла в огонь, назвав в своей речи три сословия тремя братьями и полностью отождествив третье сословие на Штатах с чиновничеством. Дворяне, добавил он, должны считать третье сословие, т. е. чиновников, братьями и не презирать их, так как они отнюдь не брезгают чиновными должностями и не пренебрегают брачными узами с третьим сословием. В заключение оратор привел притчу о старших сыновьях-расточителях и младшем восстановителе.
Дворянство справедливо усмотрело в словах Мэма желание чиновничества стать не только вровень с дворянами, но и выше их. Добившись аудиенции у короля, оно высказало устами своего председателя барона Сенесе свою точку зрения о третьем сословии вообще: «Сословие, занимающее в собрании Штатов последнее место; оно состоит из городского и сельского народа (peuple), причем сельские жители почти все обязаны омажем и подчинены суду двух первых сословий; горожане же — это буржуа, купцы и несколько чиновников. Эти-то последние (т. е. чиновники, — А.Л.), забывая свое положение и свой долг и без согласия тех, кого они представляют, хотят сравняться с нами».[500] Дворянская точка зрения объединяла в понятии «третье сословие» все население Франции за вычетом двух первых сословий и отводила чиновничеству лишь роль «представителя» единого третьего сословия. Наоборот, само чиновничество желало полностью отделить себя от народа и присвоить себе название «третье сословие».[501]
Наконец, сам канцлер вызвал Мэма и предложил ему формулу «разъяснения»: он, Мэм, дескать, имел в виду лишь частные семьи, где бывают старшие сыновья-расточители. При выходе из Лувра Мэм слышал, как дворяне, возвращавшиеся от короля, заявляли, что не потерпят, чтобы сыновья сапожников называли себя их братьями.[502] Только через две с лишним недели, 5 декабря, сословия примирились, обменявшись приличествующими комплиментами.
Позиция правительства по отношению ко всем этим событиям определялась в первую очередь поддержкой, которую оно получило от палаты третьего сословия в самом важном для себя вопросе о политической власти. Имея эту опору, оно смогло провести в начале декабря реформу, удовлетворив соперничавшие сословия лишь в той мере, в какой это способствовало укреплению абсолютизма. Полетта была отменена, а пенсии сокращены на 25 процентов. Талья осталась на прежнем уровне. Важно отметить, что в финансовом отношении казна не понесла ущерба, так как экономия на пенсиях почти покрывала утраченный доход от полетты.
Дворянство потерпело некоторый урон, но главное его требование было выполнено. Третье сословие тоже получило — по вопросу о пенсиях — частичное удовлетворение, но по сути реформа означала для него провал в деле защиты полетты.
Тогда третье сословие применило другую тактику: стало добиваться снижения тальи, ибо это нарушило бы финансовое равновесие реформы и снова заставило бы министров пересмотреть вопрос о полетте. Для этой цели было решено потребовать от правительства бюджет, чтобы рассмотреть его с точки зрения возможности снизить талью. Вместе с тем третье сословие снова потребовало специального суда над откупщиками налогов, в чем встретило горячую поддержку остальных палат и общественного мнения, так же как и в вопросе о снижении тальи.
Таким образом, Штаты оказались единодушными в требованиях весьма существенного уменьшения государственных налогов и суда над крупнейшими кредиторами казны. В ответ на эти требования на Штаты явились все члены финансового управления во главе с президентом Жаненом, который выступил в палате третьего сословия. Он заявил, что у Штатов только две задачи: передать государю жалобы народа и оказать помощь королю. Что касается бюджета, то его можно, пожалуй, обсудить в Королевском совете совместно с несколькими делегатами от Штатов, и станет совершенно ясно, можно или нельзя сократить талью.
Через два дня в палате были оглашены и бюджет и финансовый отчет с февраля 1611 г., т. е. с момента отставки Сюлли. Дефицит казны составлял около 4 миллионов ливров, и такое радикальное уменьшение поступлений, как сбавка тальи, оказывалось невозможным. Аргумент о необходимости сбавки тальи был парализован плачевным состоянием королевских финансов. Третье сословие оказалось без оружия для защиты полетты.
Тогда появился на сцену и оставался в центре внимания почти до конца Штатов знаменитый первый пункт сводного наказа третьего сословия, Этот тезис воинствующего галликанства провозглашал полную независимость французского короля от любой власти, в том числе и духовной. Не рассматривая его детально, надо лишь отметить, что он вполне согласовался с политической теорией абсолютизма, но в 1614 г. французское правительство не могло использовать этой, казалось бы вполне подходящей для него, идеологии и вынуждено было, не осуждая ее официально, затушевывать ее действие и пресекать ее развитие. Это относится ко всей первой половине XVII в. Дело заключалось в том, что Рим был нужен Франции как дипломатический союзник против Испании. Следовательно, нельзя было с ним ссориться. Эти отношения между Францией и папством были коренными на все время франко-испанского соперничества, т. е. до гегемонии Людовика XIV, когда галликанская доктрина получила, наконец, свое полное признание.
Свыше месяца этот пункт наказа третьего сословия оставался в центре внимания Штатов. Поддерживаемое нунцием духовенство многократно выступало против него с чрезвычайной настойчивостью.
Несмотря на протесты духовенства, несмотря на дебаты в своей же палате и примирительную позицию Мирона, третье сословие твердо стояло на своем и не желало отказываться от первого пункта. Он стал в его руках надежным средством для дипломатических действий в защиту полетты. Парламент поддержал палату, издав 2 января постановление, подтверждавшее прежние акты об осуждении цареубийств. Одновременно он организовал активное противодействие отмене полетты. Уже с конца ноября зашевелились все парижские и провинциальные. верховные суды, и Парижский парламент решил послать к королю делегацию от всех верховных судов. Она была принята в Лувре 4 января, и первый президент Парижского парламента — одна из важнейших персон в королевстве — привел в своей речи все аргументы за сохранение полетты, добавив, что ее отмена заставит чиновников «искать другой защиты и поддержки», а их недовольство может привести к «утрате мира и спокойствия». Это была недвусмысленная угроза.[503]
Парламент и третье сословие связали воедино в своей дипломатии защиту полетты и первый пункт. Настаивая на нем и играя, таким образом, на трениях правительства с нунцием, они рассчитывали добиться сохранения своей привилегии.
6 января король запретил дебаты по этому вопросу и взял его на рассмотрение в своем Совете. Одновременно он приказал закончись составление сводного наказа к 25 января.
На этом заседании Королевского совета Конде выступил с защитой первого пункта и с похвалами по адресу парламента и его действий в данном вопросе. Надо отметить, что течение событий на Штатах складывалось для принца невыгодно. Теперь же обстоятельства изменились в удобную для него сторону. Поддержка им третьего сословия — и парламента, недовольство которых он намеревался использовать в своих целях, нисколько не роняла его в глазах дворянства, поскольку первый пункт не вызывал в их среде волнения. Поэтому у правительства появился новый мотив для скорейшей ликвидации инцидента и для закрытия Штатов вообще.
Но выступление Конде не могло не отозваться на поведении третьего сословия. За месяц до того в палате третьего сословия циркулировало мнение о желательности апелляции к принцам в критическом случае. Теперь оно становилось и более обоснованным и более популярным. Палата снова отважилась 10 января просить о сбавке тальи. Но» Королевский совет не изменил своей линии. Делегатам от третьего сословия было приказано вовсе вычеркнуть первый пункт, для представления наказа был дан последний срок: 3 февраля. Палата чрезвычайно взволновалась; оппозиция, насчитывавшая большинство членов, выступила весьма энергично и пожелала письменно оформить свой протест. Это настолько окрылило Конде, что он даже решил явиться в Штаты, но король категорически запретил это, равно как приказал палатам не принимать его. Когда же через несколько дней (6 февраля) приближенный принца, Рошфор, оказался повинным в убийстве одного дворянина и принц открыто взял убийцу под защиту, то это событие, не имевшее к Штатам никакого отношения, вызвало бурную реакцию палат. Духовенство припомнило Конде его выступление в пользу первого пункта и сочло необходимым выразить королю свое негодование. Но третье сословие было настолько раздражено против двора, что упрекало Мирона за то, что он от имени палаты (но не спросив ее разрешения) присоединил свой голос к выступлению духовенства: «Мы, — замечает Рапин, — ничуть не собирались требовать правосудия против г. принца».61 Лишь после соответствующего нажима со стороны правительства третье сословие все-таки отправило в Лувр по этому поводу делегацию, но та выступила крайне сдержано.
Между тем, несмотря на неоднократные приказы двора, наказы все еще не были готовы. Атмосфера становилась все более и более напряженной. Третье сословие отвергло все проекты о выкупе должностей, представлявшиеся различными прожектёрами и откупщиками под предлогом «отсутствия времени на их рассмотрение». Но в качестве противовеса одному из проектов, за который очень хлопотали первые два сословия, оно выдвинуло требование об уничтожении всех новых придворных и военных должностей.62 При таких обстоятельствах заседания палаты грозили затянуться до бесконечности.
Когда редактирование наказов близилось к концу, дворянство предприняло последнюю попытку совместных действий.
Выставленная всеми палатами 9 февраля по инициативе дворянства программа состояла из четырех пунктов:
1. Штаты продолжают заседать после вручения наказов.
2. Все палаты посылают делегатов для присутствия в комиссии по рассмотрению наказов.
3. Королевский совет представляет Штатам список членов комиссии по рассмотрению наказов.
4. Король учреждает суд над финансистами.
Последний пункт, составлявший «гвоздь» программы, был на деле общим для всех палат. Что касается первых трех, то они были выражением обычного для всех собраний Штатов стремления оказывать давление на правительство (в смысле выполнения наказов) и после закрытия Штатов.
Правительство не приняло и не отвергло этой программы. Оно ее замолчало, одарив делегатов обещаниями, что «всем будет дано достаточное удовлетворение». Больше всего оно теперь торопилось скорее закрыть Штаты. Обстановка для него ухудшилась, так как парламенты и другие верховные суды уже начинали «вопить» по поводу отмены Полетты и, что еще хуже, активизировали этим энергию Конде. Получив афронт при своей попытке явиться лично на Штаты,[504] он явно стал ориентироваться на парламент. Он посетил его 11 февраля и затеял общее собрание всех палат, собираясь, по-видимому, выдвинуть свою политическую программу. Эта попытка ему не удалась, но симптом был достаточно тревожный.
Наконец, наказы были зачтены в палатах, и на 23 февраля была назначена торжественная церемония их вручения с речами от каждого сословия, закрывавшая Штаты.
С какими же итогами пришло каждое из сословий на закрытие Штатов, что им дала почти четырехмесячная работа в палатах?
Духовенство выиграло по вопросу о первом пункте, и епископат мог поставить себе в заслугу значительную победу. Правда, она отчасти обернулась против сословия в том смысле, что предпринятая затем попытка убедить прочие палаты в необходимости принятия постановлений Тридентского собора встретила решительный отказ со стороны третьего сословия, крайне раздраженного всем предыдущим. Но эта попытка, осуществленная буквально в самые последние дни заседаний Штатов, вообще не могла рассчитывать на успех. За этим требованием французских епископов было уже столько десятилетий упорной борьбы и постоянных провалов, так стабильна была оппозиция всех слоев общества против этого требования (обстановка 1614–1615 гг. никак не могла считаться исключением), что у самого духовенства, пожалуй, не было иллюзий на счет возможности принятия своих пожеланий именно таким путем.[505] Поскольку у него не было больше важных требований и все прочие пункты сводились лишь к искоренению злоупотреблений, то у первого сословия не было причин быть недовольным, и оно искренне постановило выразить одобрение политике правительства.
Успех дворянства был еще значительнее. Отмена полетты, давшаяся после такой борьбы, могла оказаться неплохим началом для выполнения основных пунктов дворянской программы. Важнее всего был для них теперь суд над финансистами. Поэтому и второе сословие могло присоединиться к похвалам регентше.
В ином положении оказалось третье сословие. Оно не смогло защитить своих сословных интересов. Тем не менее, надежды на помощь парламента и на милость королевы в соединении с искусным нажимом со стороны двора привели к тому, что и оно включило в программу речи своего председателя благодарность королеве за мир, за мудрое управление, за испанские браки.
Программы речей, которые должны были произнести на закрытии Штатов представители палат, были составлены и обсуждены заранее. Ораторы тоже были намечены правительством задолго до дня церемонии. Пожелание королевы, чтобы от третьего сословия выступал председатель палаты Мирон, пришлось не по вкусу оппозиционной группе депутатов, выдвигавших Мэма, но они вынуждены были подчиниться.
Насколько можно судить, такое же пожелание королевы, касавшееся Ришелье, прошло 23 января в палате духовенства без всяких возражений:[506] епископ Люсонский успел уже к тому времени зарекомендовать себя. Его активность на Штатах была очень велика. Помимо выступлений в своей палате он постоянно избирался, когда нужно было отправить делегации к другим сословиям. 5 ноября, т. е. в самом начале работы Штатов, он возглавил депутацию в палату третьего сословия с предложением о порядке работы палат; 20 ноября он пытался примирить дворянство и третье сословие в связи с их ссорой из-за речи Саварона; 4 декабря его отправили к дворянству для совместного заявления королю о необходимости суда над финансистами; 5 января от снова побывал там же, чтобы выработать совместный протест против постановления парламента о первом пункте наказа третьего сословия. Наконец, 7 февраля, уже будучи намечен оратором духовенства, он был отправлен в палату дворянства, чтобы просить его присоединиться к духовенству и выразить королю и королеве «всяческое повиновение, верность и покорность и заверить, что оба сословия негодуют по поводу попытки отделить власть короля от власти королевы-матери...», т. е. осудить поведение Конде, о чем уже была речь.[507] Его лояльность, дипломатическое искусство и энергия были несомненны для всех.
На закрытии Штатов он выступал первым, как и полагалось. Речь его, которую он сам очень ценил и издал отдельной брошюркой (а впоследствии включил в текст своих мемуаров), естественно, привлекла внимание историков. Пико рассматривает ее как личное блестящее произведение Ришелье.[508] Аното, наоборот, подчеркивает, что она была построена по заранее данной программе палаты духовенства и что в заслугу оратору может быть поставлено лишь внешнее оформление,[509] а также некоторые персональные нотки. Весь акцент речи Аното сосредоточивает на личном честолюбии молодого епископа, ожидавшего наград именно от Марии Медичи и потому особенно ее восхвалявшего в конце своего выступления. Марьежель, следуя за Аното, из всей речи привел лишь цитату, где особенно ярко проявилось, на его взгляд, честолюбие Ришелье.[510] Чрезвычайно подробно излагает речь Делош,[511] считая ее «настоящим дипломатическим документом»,[512] но отмечая при этом с некоторым недоумением, что современники, кроме коллег по палате, не только не оценили ее, но даже не заметили. Обстановка на Штатах интересует Делоша только как мизансцена для выступления Ришелье. Блестяще отделанная фигура епископа совершенно поглощает бескрасочный фон, на котором развертывается его деятельность; этот прием особенно бесплоден при исследовании раннего периода карьеры Ришелье, ибо гипертрофированное внимание к мелочам искажает правильную перспективу.
Если же рассмотреть речь в плане тех итогов Штатов, о которых было упомянуто выше, то она предстанет в таком виде. Речь Ришелье[513] отличается последовательностью и логичностью изложения, ясностью, некоторой сухостью и краткостью. Все эти характерные для Ришелье качества сказались в первом же его публичном выступлении. В остальном, т. е. по содержанию, речь лишена индивидуальности и лишь приличествует обстоятельствам. Поэтому она и прошла незамеченной.
Согласно наказу своей палаты, Ришелье одобрил политику регентши, в частности испанские браки, и поддержал решение короля оставить Марию Медичи во главе Королевского совета. Он требовал отмены продажности должностей, сокращения пенсий и просил о восстановлении церкви в ее прежнем величии.
Результатом этих реформ должно быть упорядочение финансов, притом без излишнего отягощения народа. Дворянство вернет себе прежний блеск, религия процветет, церковь вновь будет обладать властью и распоряжаться своим имуществом, а народ освободится от притеснений чиновников.
Обеспечивала ли такая программа подобные результаты? Делош отказывается думать, что Ришелье верил в ее целительные свойства. По его мнению, отмена полетты и продажности должностей не улучшила бы положения дворянства, не было надежд и на возрождение церкви.[514]
На деле отмена продажности должностей привела бы к возвеличению первых двух сословий за счет чиновничества, а это вернуло бы церкви добрую долю ее независимости, а дворянству — экономическую силу и политический вес. Мало того, ведь частично эти требования были правительством уже приняты и объявлены, т. е. практически на них не надо было и настаивать. Требовать нужно было их закрепления, что и сделал Ришелье в конце своей речи: «Посему мы усиленно просим и объявляем… в Вашем (короля, — А.Л.) присутствии, что не сможем получить никакого удовлетворения нашим жалобам ни с помощью новых ордонансов, ни путем подтверждения старых, если за ними не воспоследует их точного исполнения, и не на один только день, но навсегда». Тогда будет «основательно устроено царство разума».[515]
Речь Ришелье была построена на общих местах и не содержала по сути ни одного требования (кроме просьбы к королеве не отступать от намерения отменить полетту), возлагала все упования на королевскую власть, словом, была так же невыразительна, как и вся роль духовенства на Штатах.
Депутат дворянства Сенесе произнес лишь несколько слов и требовал уничтожения продажности должностей и отмены пенсий, раздаваемых придворным вельможам (это пожелание было типично для провинциального дворянства).[516] По сути, он также просил больше всего о закреплении уже данных обещаний.
Наоборот, речь Мирона была длинна, очень патетична и сложна по своим дипломатическим приемам.[517] Оратор начал с указания зол, терзающих Францию. Подрыв благочестия и правосудия, бесчинства дворянства, недостойное поведение духовенства, его стремление незаконными способами увеличить доходность бенефициев при малом рвении к служению богу, абсентеизм епископов, назначение королем неподходящих лиц на церковные места — все это расшатало церковь, лишило ее авторитета и уважения. Достаточно известны бесчинства дворян, их дуэли, насилия над бедным народом и чиновниками. Правосудие подорвано длительностью процессов. Все эти беды тяжелым бременем ложатся на народ, на крестьян, страдающих и от чиновников и от дворян, но больше всего от солдат. Народ трудится неустанно, но все его доходы уходят на уплату налогов и всевозможных новых поборов, не говоря уже о том, как истощают и мучают его грабежи солдат и военные постои. «Надо пресечь это зло, иначе они (крестьяне, — А.Л.) вспомнят, что солдат — это тот же крестьянин, но вооруженный; виноградарь, взяв аркебуз, из наковальни превратится в молот; тогда все станут солдатами, не будет больше пахарей и все умрут с голода… Недавно, у всех на глазах, лишь одна армия, обчистив почти половину Франции и все пожрав, разошлась по своим домам, обогатившись за счет бедного народа и не сделав при этом ни единого выстрела».[518]
Эти часто цитируемые отрывки из речи Мирона, будучи рассмотрены во всем контексте речи, означают следующее: 1) речь идет о крестьянстве (laboureurs), страдающем от насилий солдатчины; 2) оратор предупреждает, что, не получая защиты, крестьяне решатся, наконец, на самоличную расправу с войсками, и тогда вообще все превратятся в солдат, не будет больше пахарей и наступит голод и 3) приводится, пример бесчинства военщины (смута 1614 г.). Общий смысл этих заявлений заключается в осуждении междоусобной войны и связанных с нею солдатских бесчинств, что вполне согласуется с наказом третьего сословия и с программой, которую Мирон получил от своей палаты.
Характерно, что в речи Мирона полетта и продажность должностей отнюдь не фигурировали в качестве «зол и пороков», разъедающих Францию. Таким образом, и в своем заключительном слове на закрытии Штатов председатель палаты третьего сословия кардинально разошелся с предыдущими ораторами в диагнозе основной болезни.
Еще более знаменательно лекарство, предлагаемое Мироном для излечения пороков в правосудии. Король должен сократить излишнее количество чиновников и «уничтожить продажность остающихся должностей, а на то время, пока он не сочтет возможным распоряжаться ими безвозмездно,[519] мы его умоляем, чтобы он, отменив ежегодный сбор (полетту, — А.Л.), который издавна сопровождал продажность, уничтожил бы также и "оговорку о 40 днях", вкравшуюся скорее благодаря попустительству, чем по прямому приказу власти… и принял бы во внимание, сколько эта "оговорка о 40 днях" принесла несчастий и жестокостей чиновникам, делая из них добычу случайностей». Посему чиновники припадают к стопам короля и просят у него возможности «отправлять свою службу в полной надежности и свободе; ведь они являются головой и душой городов и вселяют в сердце и умы народа почтение и послушание, каковое они сами первыми осуществляют на деле».[520]
Итак, третье сословие не изменило тактики. Раз уже полетта была утрачена, оно хотело отмены «оговорки», т. е. потеряв легализованную надежность владения должностями, оно стремилось обеспечить себе полную свободу передач должностей, что означало возможность сохранения их в семьях. Зато об отмене продажности военных и придворных должностей — «вещи совершенно постыдной», Мирон говорил категорически, подчеркивая при этом, что собственно об этом и просить-то не следует, ибо король уже «решил осуществить это благое дело».
За дворянством, по мнению Мирона, следовало неотступно следить, запрещать дуэли, дебоши и насилия, строго карать за недостаток почтения и послушания королю, заставить дворянство бояться наказаний и гнева короля. Следовало полностью уничтожить пенсии, упорядочить назначения на церковные должности и снизить налоги до уровня 1576 г.
Вот вся программа реформ… Суммирование наглядно демонстрирует ее скудность. Предоставление чиновникам полной свободы в распоряжении своей собственностью — должностями, обуздание своеволия дворян, искоренение злоупотреблений при распределении церковных мест, сокращение государственных доходов. Самым важным элементом является требование прекращения междоусобицы. Это было единственное требование государственного масштаба, которое выгодно отличало заключительную речь президента третьего сословия от сословных программ других палат. Оно не противоречило интересам правительства, которое само прилагало все усилия к ликвидации феодальной аристократии как политической партии.
Таким образом, оратор естественно и логично мог перейти в последней части своей речи к выражениям преданности королевской власти, и особенно королеве Марии Медичи, которой воздал хвалы за мудрую и осторожную политику во время регентства и за испанские браки. Так же как и Ришелье, Мирон выразил уверенность в ее дальнейшей помощи королю советами и руководством, вспомнил Константина и Елену и снова просил защитить народ от бесчинства солдатчины.
Оценивая речь с точки зрения ее замаскированной цели, следует признать, что аргументация защиты чиновничества была построена достаточно ловко. Хотя Мирон и сделал вначале оговорку, что он не намерен никого специально обижать, но добрая половина его речи состояла из обвинений двух первых сословий в плохой службе королю, в угнетении и разорении народа. Чиновничество же — и именно оно одно из всех сословий — оказывалось единственной, безусловно послушной и верной опорой трона, требующей лишь самой «малости», т. е. отмены «оговорки о 40 днях».
Выслушав речи, король произнес несколько заключительных слов, обещав рассмотреть наказы и дать на них скорый и благожелательный ответ. Генеральные штаты 1614–1615 г. закрылись.
Подводя итоги Штатам, надо осветить два главных вопроса. Какова была их роль в политической ситуации тех годов? Каково их значение как последней (до 1789 г.) ассамблеи всефранцузского сословного представительства, на что указывается во всех исторических трудах?[521]
Ни в наказах, ни в работе палат, ни в заключительных речах нельзя найти программы ограничения королевской власти в интересах развития страны в единственно прогрессивном в ту пору направлении, т. е. в направлении к буржуазному обществу. Привилегированные сословия стремились к некоторому ослаблению центральной власти в свою пользу. Их сословные притязания клонились или к восстановлению старых, уже изжитых порядков (родовитое дворянство), или к прочному закреплению существующих. Конфликт между двумя фракциями дворянства — родовитым и чиновным — не снимал общей для всего класса заинтересованности в центральной власти, которая обеспечила бы ему.; возможность эксплуатации народных масс. Спор шел о том, какую именно форму должно было принять в начале XVII в. во Франции господство дворянского класса.
Перед абсолютизмом еще не встала буржуазия, которой он мешал бы в ее развитии, но другие силы, которые ему мешали, угрожали ему вполне отчетливо. Существовала партия Конде с определенной реакционной политической программой, и с ней отчасти смыкалась программа родовитого дворянства. Штаты не поддержали Конде в его попытках осудить политику регентши и сменить состав Королевского совета.[522] Больше того: палата третьего сословия решительно высказалась против внутренней войны. Это было самым важным выигрышем правительства. Тем самым устранялась реальная для него опасность.[523] Что касается уступок, которые сделало правительство, идя навстречу пожеланиям палат, то они не были уступками в точном значении этого слова. Уменьшение пенсий и отмена полетты не ущемляли сколько бы то ни было серьезно интересов королевской власти. Больше того: все эти меры входили в ее деловую, практическую программу действий и не искажали общей линии поступательного развития абсолютизма. Беда правительства заключалась не в этих решениях, а в невозможности их выполнения, как будет показано ниже.
Касаясь значения Штатов 1614 г. как последней ассамблеи всефранцузского сословного представительства, следует отметить, что в 1614–1615 гг. определилась бесполезность Штатов для самих сословий. Палаты не включали главных и наиболее влиятельных членов своих сословий — знати и высшего чиновничества. Представляя лишь провинциальные средние слои, они не обладали должным авторитетом и компетенцией. Для того, чтобы превратить старый средневековый институт в орган буржуазной революции, нужна была Франция конца XVIII в., а не начала XVII в. В 1614 г. Генеральные штаты могли выполнить лишь одно важное дело: обмануть надежды инициатора их созыва, т. е. феодальной аристократии. В этом отношении они принесли несомненную пользу не только абсолютизму, но и всей стране в целом, ибо отвергли самую реакционную из всех возможных в ту пору политических программ.
Но торжественной церемонией закрытия Штатов 23 февраля 1615 г. нельзя закончить историю протекавшей на них борьбы. Она продолжалась и после того, как на следующий день были срочно приведены в обычный вид просторные помещения августинского монастыря и депутаты третьего сословия оказались перед закрытыми дверьми и, в полном смысле слова, без законного места собраний (siège social).
Особенно тяжело пришлось третьему сословию. Часть его членов разъехалась по домам в грустном настроении. Другие, более упорные, остались. Полетта составляла их главную заботу, «свербила у них в ухе», как замечает Рапин.[524] Слухи о готовящемся сопротивлении парламентов подогревали их надежды, и они рассчитывали привезти на места хорошие новости.
В начале марта Парижский парламент возглавил движение за. восстановление полетты. Но прежде чем его протесты оформились в специальной ремонстрации, в недрах его самого произошли знаменательные события: Конде удалось использовать недовольство парламента и объединить свою программу с его требованиями. Помимо личных связей с некоторыми видными членами парламента,[525] он пользовался большим престижем среди молодых советников следственных палат[526] и увлек их на путь политических действий, в то время как почтенные президенты и старые советники намеревались ограничиться одной лишь полеттой. На бурном заседании 9 марта следственные палаты потребовали созыва всех палат для обсуждения политической ремонстрации, поскольку, по их словам, парламент существует «для надзора за сохранностью государства», которое ныне находится в опасности в руках 2–3 министров, «пренебрегающих законами монархии».[527] Первый президент весьма энергично противился этому натиску, заявив, что никогда он не соберет такого собрания, запрещенного королем. На это ему было заявлено, что хотя он и «первый в сенате, но имеет всего лишь один голос». На следующий день Конде получил от короля категорическое запрещение появляться в парламенте; правительство опасалось, что «объединение его чаяний с волею этого могущественного органа приведет к печальным последствиям для министров». В глазах бывших депутатов третьего сословия, с напряженным интересом следивших за этими событиями, принц оказался «усердным защитником блага государства, сторонником мира и порядка». Все свои надежды они возложили теперь на парламент и принца. Парламент собрался 10 марта в полном составе, хотя и без Конде, но решил хлопотать только о полетте; «благоразумная» партия взяла верх. Пока же, до окончательного выяснения, было принято и занесено в протокол постановление, запрещавшее допускать к присяге новых членов парламента без документального удостоверения, что все их денежные взаимоотношения с наследниками прежних владельцев должностей находятся в полном порядке. Напомним, что правительство, отменив полетту, обещало не препятствовать безденежным передачам. Парламент же собирался пойти дальше и внутренними способами сохранить денежную ценность должностей. Как и следовало ожидать, отмена полетты почти сразу же возымела свое действие: по всей стране цены на должности упали на одну треть и продолжали падать дальше.[528] Чиновничество стремилось всеми способами задержать это падение, грозившее подорвать его материальное благополучие.
10 марта король дал аудиенцию Мирону и депутатам третьего сословия.[529] Они протестовали против решения правительства увеличить, табель (чтобы возместить потерю доходов на отмене полетты) и требовали дать им письменное подтверждение этого протеста, дабы они могли «очиститься» перед своими избирателями, которым, вместо желанного снижения налогов, они принесут новое увеличение. Но никакого ясного ответа они от правительства не получили.
Тогда депутаты перешли от устных заявлений к письменным. 16 марта они составили просьбу к королю за 70 подписями с протестом против увеличения габели и требованием уменьшить пенсии. На следующий день они получили возможность изложить Жанену свою аргументацию. Она заключалась в новой модификации уже известного нам дипломатического приема: спору нет, отмена полетты и продажности очень хороша, но история показывает, что «мало вероятия, чтобы обещание этого блага оказалось бы прочным». Из-за нужды в деньгах продажность будет восстановлена, но увеличение габели не будет отменено и останется навсегда.[530] Жанен заявил, что отмена продажности будет оформлена в качестве «основного закона» (loy fondamentale)[531] и введена в текст королевской присяги при коронации, так что нечего будет опасаться отказа от этой меры, тем более приятной для чиновников, что они просили о ней наравне с прочими сословиями. Эта горькая для депутатов пилюля не была единственной, так как Жанен отверг предложение о новом сокращении пенсий, сказав, «что это может дать повод к новым смутам… что недавние события могут служить тому примером: они обошлись более чем в 4 миллиона ливров, не считая разорения нескольких провинций… и все же они уже в прошлом и ничто в сравнении с тем, что произойдет, если гранды не будут удержаны при помощи жалований, которые их обязывают пребывать возле короля и выказывать ему верность; он (Жанен, — А.Л.) молил бога, чтобы правительство не оказалось вынужденным платить принцам еще гораздо больше». Когда депутаты указали, что можно сэкономить нужную сумму на сокращении гарнизонов, Жанен ответил, что гарнизоны крайне нужны не только в пограничных крепостях, но и в городах, расположенных в центре страны. Словом, у него на все был готов ответ. Решение правительства в этом пункте и в устройстве суда над финансистами казалось твердым.
Депутаты еще раз, 21 марта, добрались до канцлера, но он их совершенно недвусмысленно выбранил и предложил отправиться домой. Один из них все же произнес речь перед королем и принцами, но, сообщает Рапин, «так как никто не был расположен даровать нам то, о чем мы просили, то ответ мы получили двусмысленный и туманный и вынуждены были удалиться без надежды достичь наших желаний.»[532] Это был окончательный отказ.
По-видимому, такой финал определил выбор тактики парламентом, который имел все основания опасаться, что, опираясь на общественное мнение, правительство будет успешно выдерживать принятую линию. Надо было искать союзников. Поэтому парламент решил принять программу Конде и созвал на 28 марта всех принцев, герцогов и пэров, чтобы обсудить с ними важнейшие государственные дела, мотивируя этот незаконный акт тем, что вопреки обещанию правительство не посоветовалось с ними при ответе на главнейшие требования Штатов.[533] Тем самым парламент вступил в открытый конфликт с правительством, причем даже королевский надзор в парламенте (генеральные прокурор и адвокат) поддержал это мнение, а о молодежи следственных палат и говорить нечего: они многократно собирались ночью во дворце Конде, составили текст ремонстрации и настаивали на приеме у короля для ее прочтения. Конде, в свою очередь, пользуясь таким поворотом дел, все решительнее требовал у королевы реформы Совета, причем теперь он желал мест не только для себя и других принцев, но и для представителей парламента. Другие верховные суды, парижские и провинциальные, присоединяли свои ремонстрации. Волнение охватило в равной степени и среднее чиновничество. В провинциях многие чиновники одобряли действия и намерения принцев. Кредит ослабел, финансисты и откупщики отказывали правительству в займах, ссылаясь на расстройство дел и растерянность в чиновном мире. Пользуясь этой обстановкой, Конде лихорадочно готовил новую военную кампанию.[534]
Если бы не было угрозы со стороны феодальной аристократии, почуявшей благоприятный для себя поворот в делах, правительство, наверное, попыталось бы сохранить свою линию. Но перед союзом Конде и парламентов оно вынуждено было отступить. 13 мая оно объявило о продлении полетты до конца срока, на который она была дана в 1612 г., т. е. до 1 января 1618 г.[535] Увидев, что главный козырь потерян, Конде уехал 20 мая из Парижа и стал открыто готовиться к войне. Но парламент не мог ретироваться столь быстро и продолжал настаивать на приеме у короля для оглашения ремонстрации[536]. Так как она не имела теперь такого значения, то король принял 22 мая в Лувре парламентскую делегацию в присутствии принцев и министров и выслушал чтение длинного (из 27 пунктов) документа.[537]
Прежде всего, в нем были перечислены исторические примеры выступлений парламента в качестве политического учреждения, что способствовало благу и процветанию государства. Заметим кстати, что правительство никогда не оставалось в долгу в этом отношении и в своих постановлениях, тоже согласно давнишней практике, приводило немалое число контрпримеров — случаев отказа парламента от политической инициативы и скромного ограничивания своих функций только судебными. Обе стороны бывали при этом правы. В критических случаях правительство не только подкрепляло авторитетом парламента свои действия, но порой даже приветствовало его инициативу. Совсем свежим примером тому могло служить требование парламентом мира в мае 1614 г. Что касается «скромности» парламента в других случаях, то она выражалась в отказе поддержать те или иные требования грандов, и, напоминая об их похвальных прошлых действиях, правительство особо подчеркивало недостойное поведение «верховного суда» в 1615 г. Сложность политической борьбы, ее многочисленные и прихотливые перипетии действительно давали парламенту, особенно в периоды ослабления королевской власти, реальный политический авторитет, используемый, как правило, на благо абсолютизма. Но конфликт 1615 г. принадлежал к явлениям такого рода, когда речь шла не о политических прерогативах парламента, но об его кастовых и материальных привилегиях. Ремонстрация напирала не на них (тем более, что к моменту оглашения настаивать было уже ненужно), а на общие требования. Среди них лишь несколько пунктов било прямо в цель, и их простое перечисление сразу определяет тенденцию документа: § 3 требовал ввести в Королевский совет принцев и коронных чинов и убрать из нега всех «новых» персон; § 5 защищал коронных чинов, губернаторов и комендантов крепостей от смещений и умаления их прав; § 7 требовал отмены продажности всех военных и придворных должностей (о прочих не было упомянуто вовсе).
Многочисленные параграфы, осуждавшие дурное управление финансами и требовавшие суда над финансистами, заключались угрозой назвать публично имена виновников беспорядка.
Таким образом, не Штаты, а парламент осуществил заветное и основное пожелание принцев: требование реформы Королевского совета в аристократическом духе и укрепления их позиций на местах. Парламент, а не Штаты, грозил правительству скандалом, т. е. обнародованием имен виновников, которых он требовал (пока что не называя имен) убрать из Совета.
Отвечая на ремонстрацию, канцлер и Жанен выступили с резкими опровержениями. Присутствовавшие пэры подтвердили свою верность королю и заявили о несогласии с парламентом. Это было им тем легче сделать, что большинство (Гиз, д'Эпернон, Монморанси) вообще не принадлежало к партии Конде, а Невер и Вандом от нее откололись. Тем не менее, даже такое частичное выступление аристократии лишало демонстрацию необходимого резонанса.
Последовавшее затем постановление Совета предписало вычеркнуть из парламентских регистров «мятежные» документы. Общее заседание всех палат, созванное по этому поводу, показало резкую перемену в настроении парламента: большинство высказалось за подчинение воле короля, «как будто бы все, что до сих пор было сделано, исходило вовсе не от них».[538] Еще месяц прошел в переговорах с правительством, и, наконец, 28 июня все было улажено путем компромисса: парламент выразил покорность, король не настаивал на вычеркивании. Выиграв по сути, правительство не препятствовало парламенту облечь отступление в приличную форму.
Генеральные штаты сыграли прежде всего большую роль в процессе размежевания социальных сил между двумя лагерями — правительством и феодальной знатью. Затем в столкновении этих главных политических противников, и притом на таком этапе борьбы, когда ее исход был еще неясен, на долю Штатов выпала также и крупная политическая роль. Абсолютизм получил от них поддержку в тот момент, когда он в ней нуждался в своей борьбе с аристократией.
Однако события, развернувшиеся после Штатов, изменили обстановку. Правительство вынуждено было отказаться от принятой им реформы, полетта была восстановлена. Эта неудача правительства коренилась не в том политическом весе (хотя и очень большом), которым обладало чиновничество, но в наличии все той же аристократической партии. Не будь возможности блока между ней и чиновничеством, «вопли» парламентов и других верховных судов не представляли бы той опасности, которую они приобрели в 1615 г. Однако, продлив полетту, правительство уронило свой престиж. Народ не получил никакого облегчения.[539] Обманутые в своих надеждах, родовитые дворяне теснее соединились с грандами, буржуазия была сильно раздражена. Победившее чиновничество боялось дальнейших колебаний в политике правительства, тем более что полетта была продлена лишь на два с половиной года. Такое положение вещей объективно укрепляло партию Конде, увеличивало ее влияние и внушало ей большие надежды на успех, чем в 1614 г. Причины, вызвавшие междоусобицу, усилились, и новая война была неизбежна.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги