Француз

VIII

В начале Тверского бульвара стояла будка, где уже лет семь был бутарем старик солдат Самойло Гвоздь.

Кажется, вся Москва знала и даже любила будочника Гвоздя.

Должность эту — стоять с алебардой[22] четыре времени года, ничего не делая, — Самойло Гвоздь получил по милости генерала Глебова. Гвоздь прошел за Суворовым там же, где прошел и Глебов. Генерал вспомнил рядового.

В числе любивших Гвоздя был и Живов, который, зная, что у бутаря пропасть ребятишек — внучат, помогал ему всячески.

Собравшись к генералу в гости, Живов зашел к бутарю. Увидя его расхаживающего с алебардой, Живов окликнул:

— Эй, блюститель! Как живешь-можешь?

— Слава Богу, ваше степенство! — отозвался Гвоздь.

— Ну а мелкота?

— Слава Богу! По милости Божией и по вашей доброте, Иван Семеныч, и детишкам хорошо.

— Сказывают, Самойло, много наших солдатиков побил Бонапарт и скоро стариков начнут опять брать. Смотри!

— Что же смотреть? Позовут — пойду! — отозвался Гвоздь, смеясь.

— Ну, прости! Я к генералу, — сказал Живов.

Старик перешел площадь и, войдя на подъезд, ласково поздоровался с швейцаром и велел о себе доложить.

Глебов принял Живова тотчас же с радостью, и даже лицо его отчасти посветлело. Он любил беседовать с миллионером, понимал его по-своему и называл тоже по-своему — россиянин.

Этим определением Глебов хотел выразить свою мысль и свое убеждение, что только в России водятся такие люди, как Живов.

Когда Живов вошел к генералу, то этот тотчас заметил сумрачное лицо гостя и даже несколько взволнованный вид.

— Здравствуй, Иван Семеныч. Что затуманился? Из-за шустрого француза, что лезет?..

— Точно так, ваше превосходительство, — ответил Живов.

— Что же?.. Садись. Говори. Вместе рассудим.

— Я за этим и пришел.

— Ну, в такие лихие времена можно бы тебе и ездить начать, — пошутил и улыбнулся генерал, хотя, казалось, через силу.

— Да-с… Завтра же завожу таратайку. А то умаешься… Нынче верстов двадцать уж исходил. И сейчас от графа.

— Растопчина?

— Да-с… Прямо к вам. Только зашел к Гвоздю. Граф мне…

Глебов махнул рукой:

— Знаю наперед все, что скажешь. Сам я его видел вчера.

— Так как же? Стало быть, все правда? Под самой Москвой сраженье генеральное будет?

— Врет он. Потому врет, что он этого знать не может. Кутузов и тот может предполагать дать сражение в таком-то желаемом месте, выгодном для диспозиции войск. Но и он не может знать, примет ли неприятель сражение.

— Как тоись?

— Так… Мало ль что. Я захочу с тобой на кулачках здесь драться. А ты удерешь вон в ту комнату, а там в третью и выберешь ту, которую облюбишь, а то и совсем улепетнешь… Ведь Бонапарт еще с Вильны ждет, что его мы встретим и дадим генеральное сражение. Однако мы пятимся и пятимся от него.

— Зачем?..

— Это их дело. Нынешних полководцев тактика новая! — презрительно улыбнулся Глебов. — Мы не так действовали. Мы пятиться не умели. Суворов раком не ходил, а орлом летал.

— Как же это, Сергей Сергеич, понять? Прежде сказывали, что Барклай и Багратион спорят и друг дружке на смех делают, забыв опасность и долг пред царем и отечеством. А теперь вот у них наибольший… А делает то же самое. А ведь как все радовались, когда генерала Кутузова назначил государь! Говорили, что вот, мол, завтра от Бонапарта ничего не останется.

— Кутузов — умница, спору нет. И тоже у Александра Васильевича обучался. Но зачем он пятится — не знаю… Я так думаю, что будет генеральное сражение близ Смоленска… И — что Бог даст.

— А не под Москвой? — тревожно спросил Живов.

— Никогда! Пятиться до самой Москвы — бессмысленно и цели нет. Да и стыд! Прежде выберут позицию и дадут сражение. Коли Господь отвернется от нас и мы проиграем это сражение, коли будет новый Аустерлиц[23] у Бонапарта — ну, тогда иное дело, придется грудью Москву защищать с остатками разбитой армии.

Наступило молчание.

— Ну а нам что делать, ваше превосходительство? — спросил наконец Живов.

— Кому?

— Нам. Спаси Бог!

— Москвичам? Мне или тебе?

— Ну хоть бы вам да и мне?

— Я погляжу еще с недельку, — вздохнул Глебов. — А там в ополчение. А примут, то и в действующую армию чем ни на есть, хоть полком командовать на место какого убитого. Дело найдется!.. А то свою дружину заведу. Еще лучше.

— А мне?

— Тебе, дорогой мой Иван Семенович, дела никакого не найдется. Укладывайся, бери свои деньги и сиди наготове. Придет под самую Москву Бонапарт, то спасайся и миллионы спасай. Зачем им доставаться неприятелю?

— Нет, Сергей Сергеевич. Эдак рассуждать?! Вы ли говорите? Побойтесь Бога!

— Что же? Я не пойму.

— Всяк из нас, и стар и мал, должен что-нибудь делать, а не зайца изображать. Пускай это делают бабы, дворянки и купчихи. А я не баба и не срамник.

— Так что же ты хочешь делать?

— Вот за этим я и пришел. Научите!

Глебов развел руками:

— Дай денег на ополченцев.

— Уже дал триста тысяч и еще столько же дам. Но я не про деньги, а про себя самого говорю.

— Не в солдаты же тебе идти! — улыбнулся генерал.

— Зачем? Спаси Бог! Иное что… Поважнее. Научите!..

— Ей-Богу, не знаю. Ты можешь только жертвовать.

— Слышал. Это про деньги. А я себе, а не деньгам моим дела прошу. Подумайте и научите.

Но Глебов только развел руками и ничего не мог надумать. Живов ушел от генерала угрюмый и даже печальный…