Франко. Краткая биография

Глава 1
ПЕРВЫЕ ВСХОДЫ
Франко и его семья: 1892–1910

Франсиско Франко Баамонде родился ранним утром 4 декабря 1892 года в Эль-Ферроле, маленьком порту в Галисии на северо-западе Испании. Крохотная община военных моряков, тесно связанных друг с другом благодаря своему географическому положению и образу жизни, была отрезана от остальной Испании: Америка считалась более доступной, чем Мадрид. Военные корабли на протяжении восемнадцатого и девятнадцатого веков уходили из порта Эль-Ферроль сражаться с врагами Испании, в частности с англичанами. Состояния богачей Эль-Ферроля возникали и рассыпались в результате имперских авантюр Испании. Ко времени рождения Франко порт опять, хотя и кратковременно, приобрел важное значение, являясь одной из трех баз на Атлантическом побережье, откуда Испания вела войну с еще остававшимися у нее колониями в Латинской Америке.

Предки Франко по отцовской линии впервые появились в Эль-Ферроле в 1737 году, тогда же было положено начало семейной традиции — служить в военно-морских административных учреждениях. Прадед Франко готовился отметить свой тридцатый день рождения, когда новость о «смертельном ударе», нанесенном испанскому флоту при Трафальгаре, достигла потрясенного населения Эль-Ферроля, родного гнезда многих из тысяч раненных и погибших в сражении моряков. Несмотря на уважаемое положение в обществе, которого достигли предки Франко, фактически кастовая система, существовавшая в среде местной морской элиты, не позволяла его семье близко общаться с «настоящими» офицерами флота, реально плававшими по морям и океанам. Ущербность своего социального статуса род Франко компенсировал плодовитостью и долголетием. Прадед будущего каудильо, Николас Мануэль Теодоро Франко-и-Сан-чес, прожил чрезвычайно долгую жизнь, был трижды женат и имел пятнадцать детей. Он тоже пошел по административно-морской линии, представив в 1794 году доказательства «чистоты своей крови, дворянского происхождения и имущественного положения», и дослужился до должности, эквивалентной званию подполковника в армии.

Один из его сыновей, дед Франко, Франсиско Франко Вьетти, добился еще большего, к моменту своей смерти в 1887 году став директором военно-морской администрации Эль-Ферроля. Он сумел приобрести дом в престижной части города, на Калье-де-Мария (где и родился Франко), но даже ему не удалось продвинуть семью в высший слой местного общества. У него было пять сыновей и две дочери. Старшему из них, Николасу Франко Сальгадо-Араухо, родившемуся в 1855 году, и было суждено стать отцом Франсиско Франко. Ни сам Николас, ни одна из его младших сестер, Эрмене-хильда, не прибавили славы доброму имени семейства. Первый, любитель женщин, карт и спиртного, наводил ужас на местных жителей своим поведением, а вторая шокировала родителей и соседей, страстно влюбившись в собственного кузена, с которым ей не было дозволено сочетаться законным браком. Переехав в Ла-Корунью, она, как и положено, стала крестной матерью среднему сыну своего заблудшего братца, Франсиско, который в детские годы будет регулярно гостить в ее доме. Хотя и в высшей степени образованная и принятая в лучших домах города, Эрменехильда, подобно ее старшему брату, в Эль-Ферроле считалась уж очень эксцентричной. Но в отличие от него она так никогда и не обзаведется семьей. Небольшого роста, тощая и поразительно жадная (каким, впрочем, был и Николас), она стрелой носилась по городским улицам, сопровождаемая маленьким старым слугой. Продолжая фамильную традицию долгожительства, «тетушка Хильда» достигла восьмидесятипятилетнего возраста, скончавшись в 1940 году. Ее брат умер двумя годами позже, в восемьдесят восемь лет. Да и сам Франсиско Франко проживет восемьдесят три года.

Несмотря на все свои дурные наклонности, Николас Франко, следуя семейной традиции, по достижении восемнадцатилетнего возраста поступил в Академию военно-морской администрации. И хотя со стороны казалось, что Николас больше жаждал красивой жизни и удовольствий, чем успехов на профессиональном поприще, на деле он оказался старательным и дисциплинированным трудягой, дослужившись в конечном счете до максимально возможного звания генерал-интенданта, или вице-адмирала. Впрочем, возможно, этим он был обязан скорее длительному сроку службы, чем своим профессиональным качествам. Молодым офицером в возрасте двадцати одного года его отправили служить на Кубу, где он в полной мере вкусил от разросшегося там древа плотских утех. Затем Николаса перевели на Филиппины, где он стал отцом незаконнорожденного ребенка от четырнадцатилетней девочки. Ему дали имя Эухенио Франко Пуэй. (Много лет спустя зять Эухенио, Иполито Эскобар, предстанет перед каудильо и получит быстрое повышение по службе, превратившись из скромного библиотекаря в маленьком городке в директора Национальной библиотеки.) С большой неохотой дон Николас вернется в родные пенаты — благопристойный Эль-Ферроль. Он так и не смог сблизиться с местной элитой, военно-морскими офицерами и капитанами дальнего плавания, и не пожелал проникаться местными заботами в виде выполнения рутинных обязанностей по службе и получения каждодневной порции сплетен. Скука стала совершенно невыносимой. Николасу срочно требовалось развеяться.

Возможно, именно поэтому 24 мая 1890 года, в возрасте тридцати пяти лет, он принял совершенно невероятное решение — жениться на глубоко набожной двадцатичетырехлетней Пилар Баамонде-и-Пардо де Андраде, дочери начальника портового арсенала. Поначалу Николаса, несомненно, привлекали в Пилар ее чистая, хрупкая красота, правильный овал лица и мечтательные, полные меланхолии глаза. Возможно, он нуждался в том, чтобы рядом находилась строгая, критичная личность, чтобы умерить его необузданные аппетиты. В социальном отношении это был удачный брак, и тот факт, что Николас добился руки одной из самых красивых и желанных женщин в Эль-Ферроле, конечно, льстил его тщеславию. С другой стороны, эгоистичный Николас в лице своей супруги не мог выбрать никого более склонного осуждать его поступки и образ жизни. О нем отзывались как о «беспечном светском щеголе», даже «повесе и распутнике» и «общительном гуляке, выпивохе и бабнике, совершенно не приспособленном к семейной жизни». За ним прочно закрепилась «репутация спешащего жить бонвивана-вольнодумца». Постоянно восставая против жестких нравственных требований жены, дон Николас так и не станет ни верным супругом, ни заботливым отцом.

У этой столь не подходящей друг другу четы в быстрой последовательности появились на свет пятеро детей: Николас родился 1 июля 1891 года, Франсиско — 4 декабря 1892, Пилар — 27 февраля 1895, Рамон — 2 апреля 1896 и Пас, младшая дочь, — 12 ноября 1898. Но родительская ответственность супругов не ограничилась этими пятью детьми. 25 апреля 1894 года скончалась тетка дона Николаса, оставив своего мужа с десятком детишек в возрасте от двух до шестнадцати лет. И тот назначил Николаса, своего племянника и ближайшего соседа, их опекуном. И, когда дядюшка, в свою очередь, почил в бозе, младшие дети нашли в донье Пилар вторую мать. Второй, самый младший из сыновей, Франсиско Франко Сальгадо-Араухо, или, как его прозвали, Пакон[4], которому к моменту смерти матери было четыре года, стал любимцем доньи Пилар. Дневники и мемуары, в которых он вел хронологию их почти ежедневных контактов со своим младшим кузеном Франсиско вплоть до 1971 года, служат источником ценных сведений о раннем детстве, этапах военной и политической карьеры каудильо.

Сильнейшее влияние на юного Франсиско оказала мать. Основываясь на его собственных идеализированных воспоминаниях, а также на воспоминаниях Пакона, большинство биографов Франко изображают донью Пилар безупречной женщиной, сравнимой едва ли не с Богоматерью. Друг Франко и его первый биограф, Хоакин Аррарас, так описывает ее: «Она всегда владела собой, жила активной духовной жизнью, встречая невзгоды с безмятежностью и стойкостью, которые можно было бы назвать стоицизмом, если бы их более точно не охарактеризовали как христианскую добродетель». Гонсалес Дуро утверждает, что «ее спокойствие перед лицом несчастий вызывало восхищение так же, как и невозмутимая улыбка, с которой она принимала страдания». Пол Престон отзывается о ней как о «кроткой женщине с ясной душой, обладавшей непоказным чувством собственного достоинства и глубокой набожностью». А Пакон торжественно заявляет, что «ее пример и ее врожденная религиозность оказались самыми ценными в их воспитании».

В начале сороковых годов Франко написал причудливую историю своего детства, которая легла в основу автобиографического сценария для фильма под названием «Мы». В нем прослеживается история галисийской семьи начиная с 1897 года и кончая гражданской войной. Несмотря на то что в фильме в большей степени описываются сокровенные мечты Франко, нежели действительные события, сценарий невольно раскрывает глубинную психологическую мотивацию его поступков, истинное отношение к семье и то, каким образом все это формировало предрассудки и предубеждения каудильо.

В этом сценарии Франко под именем Исабель де Андраде изображает донью Пилар заботливой и сердечной матерью и утверждает, что «нет большей ценности в жизни, чем мать, заботящаяся о своих детях». Однако религиозные и общественные рамки, в которых жила донья Пилар, разочарования мужа и личные качества среднего сына заставляют сомневаться в том, что она была доброй и любящей женой или матерью. Даже Джордж Хилл, один из самых лицемерных биографов каудильо, вынужден согласиться, что «равнодушие и черствость Франко в зрелом возрасте, так часто отмечаемые людьми, служившими иод его началом, по всей вероятности, явились результатом взаимоотношений в семье, когда он был еще ребенком».

Так или иначе, со стороны донья Пилар казалась идеальной матерью. Она проводила много времени в молитвах. Ее дети были всегда прекрасно одеты, а дом сверкал чистотой. Интересен тот факт, что Франко в течение всей своей жизни будет одержимо подражать привычкам матери. Еще маленьким мальчиком Франсиско отличался чрезмерной разборчивостью в выборе одежды. Эта его манера изысканно одеваться будет в значительной степени способствовать созданию образа героического генерала.

Отношения Франсиско с отцом были совсем иными, хотя также оказали значительное влияние на его формирование. По словам Пакона, дон Николас являлся «очень умным человеком» и так же, как и его сестра Хильда, обладая «сильным и независимым характером, поступал, как ему вздумается, не заботясь о том, что скажут люди». Как и его средний сын, он был полон противоречий. Весельчак, привыкший потакать своим желаниям, и вольнодумец, открыто симпатизировавший масонам и ненавидевший религию, дон Николас был для собственных детей настоящим деспотом. И хотя Пакон с нежностью вспоминает долгие прогулки с братьями и кузенами под присмотром своего опекуна и воздушных змеев, которых они запускали над морем в Эль-Ферроле, он вынужден признать, что дон Николас «обладал исключительно суровым и жестким характером» и «никогда не гордился успехами собственных детей». Были ли его эгоизм и суровость по отношению к детям вызваны неудачным браком или же своеобразной реакцией на свое распутное поведение вне дома — трудно сказать. Однако не подлежит сомнению, что он отличался непредсказуемыми поступками и часто впадал в крайности.

Несмотря на то что супруги ссорились практически по любому поводу, они единодушно мечтали об одном — чтобы их сыновья, вырвавшись из круга простых, незнатных обывателей, поступили на «настоящую» службу в военно-морской флот и ходили на кораблях в море. Пакону особенно запомнились «великолепные лекции дона Николаса по истории морского флота в Эль-Ферроле», подробнейший анализ «атаки англичан и высадки их флота 28 августа 1800 года» и то, с какой настойчивостью он проверял, «хорошо ли дети усваивали морские термины». Но, несмотря на страстное желание Франсиско, или Пакито, как его частенько называли, угодить отцу и поступить на службу в военно-морской флот, эту мечту родителей смог осуществить только их старший сын Николас, ставший впоследствии морским инженером. Тем не менее страстная увлеченность дона Николаса историей испанского флота, его одержимость морем и военными кораблями в будущем окажет огромное влияние на жизнь Франсиско Франко — как, впрочем, и суровые методы воспитания отца.

Дон Николас регулярно поколачивал своих троих сыновей. Однако он никогда не осмеливался поднять руку на дочь, заявляя: «Я должен либо убить ее, либо не замечать. А так как убить ее я не могу, то просто ее игнорирую». Несмотря на это, Пилар (его дочь) позже утверждала, что он «управлял домом, как генерал». В своих противоречивых воспоминаниях Пилар бросается из одной крайности в другую. То она возмущается, что кто-то оправдывает телесные наказания, то делает заявления, что сама била своих детей и это пошло им на пользу, то с горечью вспоминает, как дон Николас жестоко наказывал ее братьев. Пакон признает, что его опекун был «всегда слишком требователен и суров» к своим детям и часто выходил из себя, когда ему в чем-либо противоречили. Как позже вспоминал Пакон, про взрывной характер дона Николаса ходило столько рассказов, что их хватило бы на целую книгу.

В 1985 году испанский драматург Хайме Салом написал пьесу о доне Николасе. Она называлась «Короткий полет петуха». Описываемые в ней события основывались на письменных и устных свидетельствах друзей и близких семьи. Хотя эта драма и является художественным произведением, в ней достаточно широко и достоверно раскрывается фигура отца Франко и его бурные взаимоотношения с женой и детьми.

Дон Николас предстает в пьесе человеком неординарным, не желающим мириться с жизнью в «заурядном провинциальном городишке, населенном скучными, лишенными воображения людьми». Его не устраивали и отношения с женой, предпочитавшей «читать молитвы за спасение душ в Чистилище и за ушедших в мир иной», а не проводить время с мужем. Супруга дона Николаса предстает в книге холодной, благонравной и ограниченной особой. Муж проклинает ее за то, что «в постели она холодна, как статуя», говорит, что ее «добродетель — это всего лишь один из способов показать свое превосходство над другими людьми», и с тоской признается: «Я бы отдал жизнь за твой поцелуй… Ах, если бы ты хоть раз поняла меня…»

Какова бы ни была правда, совершенно очевидно, что вместо решения супружеских проблем донья Пилар направляла всю свою энергию на то, чтобы скрыть от вездесущих глаз соседей нелегкое финансовое положение семьи — по слухам, для решения материальных проблем пришлось даже пустить в дом жильцов. Несмотря на безупречную репутацию святой, ничто, как ни странно, не говорит о том, что донья Пилар пыталась оградить детей от буйного нрава мужа. Считала ли эта женщина, что, меченные первородным грехом, они заслуживали страдания, или же, чувствуя собственное бессилие, она просто старалась не вмешиваться? Так или иначе, нежелание доньи Пилар защищать детей от физического воздействия со стороны супруга могло восприниматься ими как негласное одобрение матери его действий или же как пугающее доказательство ее беспомощности.

В семье в той или иной степени страдали все дети, но именно Франко, замкнутый и стеснительный, вызывал у отца наибольшее отвращение и самые жестокие насмешки. Его робкий характер не пробуждал отцовской гордости и любви, а также вряд ли мог соперничать с обаянием, общительностью и подлинно мужским поведением родных братьев. Возможно, и очередность рождения Франсиско осложнила ему поиски своего места среди остальных детей. Николас был старшим сыном, Рамон — младшим, и до того, как будущему диктатору исполнилось пять лет, Пилар оставалась единственной дочерью. Франсиско просто был еще одним мальчиком, да к тому же ничем не выдающимся. Его малый рост, худоба и слабость вкупе с визгливым голосом и огромными глазами, в которых застыла укоризна, явно нервировали отца. Дон Николас чувствовал себя намного свободнее с двумя другими сыновьями, которые во многом походили на него. Джордж Хилл, основываясь на интервью со старшими кузенами Франсиско Франко, описывает юного Николаса как «смышленого, но невнимательного ученика». Это был неугомонный и самоуверенный ребенок, который впоследствии вырос в обаятельного, но ненадежного человека, любящего повеселиться. Рамон — о котором с любовью вспоминают как о «непоседливом сорванце» — также отличался обаянием и непосредственностью, которые столь резко контрастировали со скованностью Франсиско. Один из соседей позже заметил, что «Рамон прекрасно ладил со всеми, чего нельзя было сказать об остальных членах его семьи. Они считали такое общение ниже своего достоинства». Другой сосед вспоминает, что Рамон был «самым смелым и дерзким» и «отец любил его больше всех». Открытая и прямая Пилар также сильно походила на отца. Ее постоянные заявления, что она «всегда делала, что хотела, делает, что хочет, и будет делать то, что захочет», заставляли родных думать — «из нее вышел бы прекрасный главнокомандующий, не будь она женщиной». Франсиско же, наоборот, обладал поразительно невзрачной внешностью и скучным характером. «Он отличался особой дотошностью, неплохо рисовал, но во всем остальном оставался совершенно обычным ребенком» (Джордж Хилл).

Однако матери Пакито был ближе двух других сыновей. У него такое же обманчиво кроткое и одновременно неодобрительное выражение лица, те же жесткие моралистические воззрения, та же склонность к слезам и тот же строгий, безжалостный взгляд. В пьесе Салома отец Франсиско, доведенный до белого каления, взрывается и говорит о сыне: «Он вечно цепляется за юбку матери! В конечном счете она сделает его похожим на гипсового святошу вроде его деда или того хуже». Николас также выговаривает жене: «Потаканием его слабостям и педантизмом ты превратила Франсиско в какого-то странного и стеснительного мальчика». Когда Пилар обвиняет мужа в том, что он ненавидит среднего сына, дон Николас с возмущением отрицает это, однако вынужден признаться: «Франсиско меня иногда пугает. Когда он смотрит на меня своими темными глазами с отрешенным взглядом, я не могу понять, выражают ли они презрение или безразличие». Какими бы ни были причины раздражающего поведения Франсиско, его отец «никогда не упускал случая выказать свою неприязнь ко второму сыну, который был так на него не похож». Неспособность Франко завоевать уважение и любовь отца будет мучить его на протяжении всей жизни.

Глубокие противоречия в характере Франсиско начали проявляться уже с раннего детства. Разрываясь между желанием скрыться от гневного ока отца и жаждой выделиться и добиться признания, он с самого начала вел себя как весьма непоследовательный и трудный ребенок. С одной стороны, его описывали веселым маленьким мальчиком, который любил удить рыбу, кататься на лодках и плотах и играть в пиратов. С другой стороны, он предстает сдержанным, нелюдимым и неприветливым ребенком. Его считали равнодушным и в то же время чувствительным, безучастным и одновременно расстраивающимся по любому поводу. Отчаянное желание производить на людей впечатление и получать их одобрение зачастую заставляли Франсиско действовать в обратном направлении — он упорно не хотел нравиться. Несмотря на то что Франсиско никогда не заводил близких друзей, он обожал играть в шумные уличные игры с пай-мальчиками и хулиганами, с вожаками и их прислужниками, на время забывая о своих слабостях. Один из учителей характеризовал его как «милого услужливого мальчика с веселым нравом», а его сестра вспоминает о нем больше как о «маленьком старичке».

Физически слабый, эмоционально не уравновешенный, он тем не менее без колебаний бросался с кулаками на своих значительно более крупных братьев, когда они уж очень досаждали ему. Франко с ранних лет старался не оставлять безнаказанной любую несправедливость, совершенную по отношению к нему. В своих мемуарах Пилар вспоминает, с какой горечью и гневом юный Пакито переживал обиду, кот*^-рую нанес отец, несправедливо наказав его.

Однако, несмотря на обостренную обидчивость Франсиско, на деле больше всего страдать от вспышек ярости отца приходилось старшему брату, Николасу. И Пилар, и Пакон вспоминают, как однажды юному Николасу пришлось просидеть весь день под диваном в наказание за некий проступок. Но Франсиско, несомненно, замечал, что суровость отца к Николасу умерялась в то же время его уважением и привязанностью к старшему сыну. Наблюдая за отношениями отца и брата, зачастую слишком резкими, а иногда и чрезмерно сентиментальными, Пакито с ранних лет выказывал равнодушие к проявлениям насилия. Его сестра Пилар вспоминает, как однажды, когда ему было восемь с половиной лет, она докрасна нагрела длинную иголку и прижала ее к запястью брата. Вместо того чтобы закричать или ударить сестренку, Франсиско проявил клинический интерес к ощущению боли, ограничившись замечанием: «Надо же, как пахнет жженым мясом!» Возможно, любимчик матери Пакито именно у нее научился умению стоически переносить страдания. И если Фрейд прав, утверждая, что «у ребенка, который был любимцем матери, на всю жизнь сохраняется ощущение победителя», то становится очевидным, что отношения Франко с доньей Пилар оказали огромное влияние на всю его дальнейшую карьеру. Тем не менее он чувствовал себя уязвленным явным предпочтением, которое выказывал отец Рамону, и жесткое соперничество с младшим братом Франсиско продолжал на протяжении всей жизни.

Таким образом, дети Николаса и Пилар Франко росли в глубоко несчастной семье, где физически их подавлял либеральный отец, а морально — религиозная мать. Это наложило сильнейший отпечаток на всю их последующую жизнь. Несмотря на то что братья Франко были очень разными, все они выросли в высшей степени эгоистичными личностями, руководствовавшимися больше голыми своекорыстными интересами, чем чувством ответственности. В их характерах также прослеживается и деструктивное начало. Рамон давал выход своим саморазрушительным склонностям в многочисленных отчаянных воздушных приключениях, Франсиско отдавался героическим деяниям на поле брани, бросая вызов смерти, Николас же рисковал, участвуя в различных авантюрах сомнительного толка. В политическом отношении Рамон и Николас, как и их отец, являлись вольнодумцами, близкими к масонству. Франко же, подобно донье Пилар, был глубоко консервативен. Николас и Рамон и в бытовом плане пошли по стопам отца. Они стали закоренелыми женолюбами и гуляками и вообще мечтали о «сладкой жизни». Франсиско же, как и его мать, был сексуально заторможен, аскетичен и замкнут. Однако все три брата отличались чрезвычайной гибкостью при защите своих интересов. Несмотря на жесткие взгляды на жизнь, Франсиско выказывал необыкновенную терпимость, когда речь шла о сохранении его личной власти. Николас с чрезвычайной легкостью отрекся от своих политических убеждений для того, чтобы проложить крайне правому младшему братцу дорогу к абсолютной власти. На этом пути, получая огромные дивиденды от коррумпированного режима каудильо, он был зачинателем или участником целой серии финансовых скандалов. Рамон тоже, пусть и с некоторой неохотой, изменил свои политические склонности сразу после того, как Франсиско стал верховным правителем в стане националистов во время гражданской войны. Хотя Франко, покинув отчий дом, старался избегать младшей сестры, Пилар тоже вовсю использовала имя брата, когда тот пришел к власти. В мемуарах она признавала, что ее удачливость в делах в основном проистекала из того, «что моя фамилия открывала передо мной многие двери». Только их несговорчивый папаша отказался пойти на компромисс в своих политических — или личных — взглядах, чтобы получить какую-либо выгоду от высокого положения сына. Он оставался откровенным противником националистов во время гражданской войны, его глубоко оскорбило сближение Франсиско с Гитлером и потрясли репрессии и разгул коррупции при режиме каудильо. В сороковых годах дона Николаса регулярно арестовывали — а затем со смущенными физиономиями освобождали — в мадридских барах, где он всячески поносил своего сына.

Политика долгое время была источником конфликтов в трудных отношениях Франсиско с отцом. В свою очередь, семейные раздоры отразятся на политике самого Франко. Вернемся в 1890-е годы, когда дон Николас пытался утвердить свой авторитет в собственной семье, а испанское правительство боролось за сохранение власти над взбунтовавшимися американскими колониями. Эти колониальные войны, бушевавшие на протяжении почти всего девятнадцатого столетия, завершились уступкой Кубы Соединенным Штатам после жестокого поражения в морском сражении 3 июля 1898 года. Хотя вся Испания сильно переживала потерю последних остатков великой империи, удар по моральному состоянию жителей Эль-Ферроля оказался особенно ужасен. Множество моряков, участвовавших в той роковой битве, были из этого города. Потеря близких родственников и возвращение большого числа подавленных, раненых и искалеченных людей в Эль-Ферроль непосредственно отразились на жизни большей части его обитателей. Хотя в то время Франсиско было только пять лет от роду, это окажет огромное влияние на последующую политическую и военную карьеру Франко, возможно, еще и потому, что некоторые из возвращавшихся бойцов останавливались в доме на Калье-де-Мария. Много лет спустя, уже будучи генералиссимусом, Франко все еще «отлично помнил их имена».

Потеря Кубы и столь явное проявление слабости и уязвимости Испании произошли в решающий момент развития субтильного мальчика, страдавшего от рукоприкладства либерального папаши. Противоречие между эгалитарными взглядами Николаса и его авторитарным поведением в семье ассоциируется в голове Франсиско с гибельной имперской авантюрой Испании против американцев на Кубе, в особенности после развала семьи девять лет спустя, как раз во время поступления в военную академию. Там он получит воспитание, согласно которому в разложении института семьи будут считаться виновными либеральные политики. Хотя ребенком Франсиско вряд ли играл в «войну 1898 года», юноша постепенно должен был осознать и прийти к убеждению: он — как и сама Испания — постоянно страдает из-за чего-то такого, что связано с левацкими, антиклерикальными и франкмасонскими взглядами его отца.

В годы, последовавшие за крахом 1898 года, когда собственная семья Франко разваливалась из-за различий во взглядах родителей, в Испании трения между военными и гражданским обществом, а также трения в самом гражданском обществе резко обострились. На рубеже столетий все те элементы, которые неумолимо вели Испанию к гражданской войне 1936 года, уже прочно занимали свои места. Раскол в обществе имел глубокие корни в испанской истории. Принято считать, что монархия в каком-то смысле является матерью для народа, но Испании в этом отношении определенно не повезло. На протяжении всего бурного девятнадцатого столетия история страны напоминала то комическую оперу, то трагедию. Целую серию развращенных, коррумпированных и некомпетентных монархов и регентов регулярно сметала с трона кучка обозленных генералов, меняя одних неудачливых правителей на других, еще менее преуспевших на своем посту. Будучи каудильо, в 1946 году Франко представит свою версию того, что было неправильно в Испании на протяжении столетия, предшествующего позорной потери Кубы: «С марта 1814 по сентябрь 1833 года… мы жили в постоянной борьбе между абсолютистами и либералами: шесть лет абсолютизма с репрессиями против либералов, затем три года либерализма и жестоких преследований абсолютистов, десять лет умеренного абсолютизма до королевы-регента, шесть лет сплошных бунтов и восстаний; гражданская война, завершившаяся иностранной вооруженной интервенцией, утрата практически всех наших заморских владений и возникновение предпосылок для Карлистской войны».

Всего было три Карлистские войны. Первая, длившаяся с 1833 по 1840 год, довершила экономический крах Испании, начавшийся в период наполеоновских войн, и сделала армию арбитром в политической жизни. Как едко заметил Франко, дела от этого лучше не пошли: «С сентября 1833 по сентябрь 1868 года жизнь в Испании вряд ли могла быть более бурной. За тридцать пять лет сменилось сорок одно правительство, были две гражданские войны, первая из которых длилась шесть лет, два регентства и смещенная с трона королева, три новые конституции, пятнадцать военных переворотов, бесчисленные волнения и беспорядки, неоднократные убийства монахов, мародерство, репрессии и гонения, покушение на жизнь королевы и два восстания на Кубе. Настоящий рай!

С момента свержения Изабеллы II до вступления на трон Альфонса XIII, чуть больше, чем за тридцать четыре года, сменилось двадцать семь правительств, два года правил иностранный король, была республика, в которой за одиннадцать месяцев сменились четыре президента, семилетняя гражданская война [последняя Карл истекая война], несколько революций республиканского толка, восстания в провинциях; война с Соединенными Штатами и потеря последних остатков нашей колониальной империи, два убитых премьер-министра и две новые конституции».

Этот краткий и довольно тенденциозный пересказ испанской истории оставляет за рамками сложность политических и социальных проблем. С конца наполеоновских войн вплоть до гражданской войны 1936 года Испанию — как и саму семью Франко — раздирали силы, выступающие за реформы, и реакционные элементы, решительно боровшиеся против них. Сохранялась постоянная вражда между консерваторами, стремившимися сохранить абсолютистский режим с монархом во главе, и теми, кто хотел иметь форму правления с более широкой социальной базой. Происходили столкновения между каталонскими и баскскими сепаратистами и кастильскими сторонниками унитарного государства, а также между католической церковью и либералами. Отсутствие гибкой политической системы, способной адаптироваться к изменениям в обществе, привело к целым периодам реакционного правления корыстной политической элиты. За ними следовали взрывы насилия в слоях городского рабочего класса и обнищавшего сельского пролетариата, затем жестоко подавлявшиеся. К концу столетия религия столкнулась с идеологическими доктринами (либерализм, марксизм и анархизм), которые боролись с ней за душу народа.

Когда в 1876 году было, наконец, покончено с карлистским мятежом и состоялась реставрация Альфонса XII, измученный испанский народ надеялся, что он обеспечит некоторую стабильность. Даже реакционная католическая церковь, которая вела арьергардные бои против натиска современного мира и тесно связала себя с карлистским движением, для сохранения своего господства была вынуждена признать необходимость восстановления монархии Бурбонов. Хотя идея о свободных выборах в 1885 году все еще считалась слишком радикальной, либеральная и консервативная партии поочередно приходили к власти в рамках системы чрезвычайно ограниченного права голосования. Впрочем, выбор был не слишком большой, обе партии представляли интересы латифундистов, предпочитая использовать репрессивные меры против периодически возникающих проявлений общественного недовольства, зачастую с использованием армии. Выборы жестко контролировались региональными царьками, известными как касики. Постоянная фальсификация итогов голосования оставляла политически дискриминированным социальным слоям непростой выбор — либо выступать за сопротивление с применением насилия, либо пребывать в полной апатии. На исходе столетия они все больше склонялись к первому варианту.

Именно в этой ситуации в 1898 году Испания потеряла Кубу, и армия получила возможность поиграть мускулами как раз тогда, когда ее ряды увеличились за счет крайне правых карлистских офицеров после их поражения в гражданских войнах. Необходимость защищать заморские колонии и вести внешние войны отпала, задачей армии стало подавление социальных волнений в самой Испании и защита национального единства от регионализма. Армейские офицеры оправдывали свою новую роль с помощью пышной патриотической риторики и демонстрировали полное неприятие гражданской критики. Они призвали к радикальному обновлению страны, ища пути к нему в славном прошлом Испании. Эта идея найдет сочувствие и понимание у взрослого Франко.

Еще ребенком он, конечно, знал, что многие его школьные друзья — в том числе и Алонсо Вега, с которым Франко поддерживал дружеские отношения всю жизнь, — потеряли своих отцов и братьев в морском сражении в 1898 году, закончившемся унизительным поражением испанцев. Он, вероятно, жалел, что не потерял там собственного отца. Франко исправляет эту ситуацию в сценарии фильма «Мы», где описывает образцовую семью, а затем всех скопом убивает. Но прежде, чем сделать это, он подправляет все недостатки и изъяны собственного детства. Вместо скромного дома в Эль-Ферроле придуманная им семья обитает в pazo, элегантной усадьбе. Беспутный дон Николас заменен бравым морским офицером, преданным мужем и любящим отцом, капитаном Педро Чуррукой (так звали одного из самых знаменитых адмиралов в истории Испании и героя Трафальгарского сражения). Его жена, Исабель де Андраде, которая недвусмысленно отождествляется с Девой Марией, — нежная, ласковая мать. В самом начале сценария, ожидая возвращения мужа из плавания, она очень серьезно наставляет своих детей, говоря им: «Вы даже не представляете себе, как вы счастливы, имея такого отца, как ваш». Главный герой Хосе (сам Франко) все знает о достоинствах отца. Сам он изображен как уважительный и прилежный сын. Исабелита, единственная дочь, — в явном контрасте с самоуверенной и своевольной Пилар — выигрышное сочетание ее матери и святой Терезы, тогда как младший сын, Хайме, является приглушенным отражением Хосе. Старший сын, Педро, — в нем объединены черты реальных отца и братьев Франсиско Франко и черты его самого, в которых он не хотел признаваться, — ребенок с садистскими наклонностями, внушающий страх слабым и хрупким созданиям, одержим деньгами. Педро лжет матери и выказывает явное пренебрежение к морским доблестям отца. Когда мать торжественно заявляет ему, что, как старший сын, он является «любимцем отца», тот презрительно фыркает: «И все мы тоже возлюбили папочку, потому что сегодня не пойдем в школу». Когда капитан Чуррука возвращается из плавания, груженный щедрыми подарками для своего отпрыска, нехороший Педро проявляет редкостное отсутствие интереса к его историям о славном прошлом Испании. Он с оскорбительным скепсисом относится к рассказу о «прекрасной героической смерти» какого-то их предка в сражении при Трафальгаре и абсолютно не способен проникнуться отцовскими взглядами на то, как важно умереть за Родину, желательно облаченным в парадный морской мундир.

С другой стороны, чувствительный Хосе как зачарованный слушает отцовские истории и чрезвычайно благодарен папочке, когда тот дает ему бумагу для рисования. (В действительности же дон Николас никогда не проявлял особого интереса к художественным способностям Франсиско.) Детишки окружают папу, восторгаясь книжкой о Христофоре Колумбе. «Как это прекрасно, — кричит Хосе, — я этого никогда не забуду!» «Как он молод!» — восклицает Исабелита. «Ну и богат же он!» — замечает Педро. В резком контрасте с мнением дона Николаса по поводу способностей Франсиско капитан Чуррука любовно предсказывает, что Хосе станет «либо великим солдатом, либо святым», и предрекает Педро карьеру «большого морского офицера». В фильме «Мы» Чуррука выказывает такую политическую ориентацию, которая совершенно не соответствует взглядам настоящего отца Франсиско. Перед уходом в роковое плавание на Кубу капитан с горечью говорит об «иностранных интригах и, что еще хуже, о распространении франкмасонства» на Кубе и Филиппинах и заявляет: «Все, что у нас осталось, — это самоуважение, понятие долга». Окруженный американскими кораблями у берегов Кубы, он призывает свой экипаж героически сражаться, заявляя, что «перед долгом исчезают все разумные аргументы» и «не существует такого понятия, как напрасная жертва». Приказав поднять флаг на мачте («он либо будет увенчан победой, либо утонет с нами»), капитан погибает смертью героя. Победившие, но униженные американцы полны восхищения перед «морскими офицерами, достойными лучшей судьбы». В сценарии Франко, когда корабль получил пробоины и начал тонуть, Чуррука стоит на капитанском мостике в парадной форме, восклицая: «Испания! Испания! Испания!», в самом же фильме, смертельно раненный, он падает на палубу, целуя медальон, который перед отплытием дала ему жена.

А в Эль-Ферроле Исабель де Андраде, вдова капитана, выражает не слишком утешительную надежду, что «дети будут достойны его жертвы». Излишне говорить, что Педро эту надежду не оправдал. То, что именно ему предназначено предать память отца, становится ясно, когда Хосе и его сестрица Исабелита клеймят старшего братца как «бунтовщика» и «масона» в сценах, рисующих столкновения испанских патриотов с инсургентами. Затем семья переезжает в Мадрид, где Исабель де Андраде ревностно блюдет ее финансовое и социальное положение. Но в этой похвальной задаче старший сын ей не помощник. Если по ходу развития саги Хосе проявляет непоколебимую заинтересованность в «духовности и героизме» и — как и предсказывал его отец — делает впечатляющую карьеру в армии, бездельник Педро ведет себя все хуже и хуже. Мало того, что его выгоняют из Воен-но-морской академии, он к тому же поступает в университет — «место, где, по словам его отца, зарождаются и культивируются все пороки и беды Испании», — а затем становится адвокатом, либералом, франкмасоном и сторонником республики. Подобно дону Николасу, он стал гулякой и распутником, а его антиклерикальные и республиканские увлечения навлекли несчастья на страну и преждевременно свели мать в могилу, когда на нее напали молодые поджигатели церкви в мае 1931 года под носом у республиканских гвардейцев. Но вот разразилась гражданская война, и «христоподобный» Хосе — жаждавший лично рассчитаться с «коррумпированными старцами-материалистами, правившими республикой», — решает отомстить за смерть матери. Это чрезвычайно опасная и трудная задача. В самом начале войны Хосе, находясь в рядах повстанцев, застрянет в одном из осажденных гарнизонов в Мадриде. Когда он пытается бежать, переодевшись рабочим, чтобы передать послание генералу Фан-хулю, трусливые красные стреляют ему в спину, захватывают в плен, судят и «казнят». Возвращенный к жизни поцелуем его непорочной подруги, Хосе во главе батальона идет к победе в сражении за Бильбао. Это чудесное воскрешение носит библейский характер, выражая уверенность самого Франко в своем мессианском предназначении и его слепую веру в Божественное провидение.

Братьям Хосе везет меньше. Педро предает мать, присоединившись к республиканцам в начале гражданской войны, которые затем расстреливают его опять-таки за предательство их великого дела. Но он успевает «искупить» свою вину перед самой смертью, признав, что националисты «создадут достойную Испанию, а мы [республиканцы] создаем Испанию преступников и убийц». Хайме бросает флот, становится монахом, и в конце концов его расстреливает республиканский отряд. Лучший друг Хосе и муж Исабелиты, трусливый Луис убит при позорных обстоятельствах во время гражданской войны. Сам Хосе выживает лишь для того, чтобы утешить свою сестру и восхищаться всеведущим и всевидящим каудильо. Из всей семьи лишь Хосе и его безу

питывала в них тетка Пакона, аббатиса городского монастыря, которую мальчики навещали почти ежедневно, чтобы получить «благочестивые наставления и вкусные лакомства». Их приверженность монархии еще более возросла в 1906 году, когда они прочли о покушении на короля Альфонса XIII и королеву. Оба мальчика пришли в ужас.

Дела семьи Франко резко ухудшились, когда в 1903 году умерла Пас после четырехмесячной болезни, диагноз которой так и не был установлен. Ее преждевременная смерть оказалась самым настоящим шоком для обоих родителей. Хотя высокая детская смертность в те времена и не была таким уж непривычным явлением, совершенно очевидно, что уход из жизни Пас сильнейшим образом отразился на всей семье. Обезумевшая от горя Пилар еще больше погрузилась в себя и в религию. В постоянном смятении и слезах, она пыталась заменить возлюбленную дочь, перенеся все свои ласки и горячую любовь на изнеженного одиннадцатилетнего Франко — такого доброго, такого тихого, такого привязанного к ней. Николас также очень тяжело переживал утрату Пас. В пьесе Салома он жалуется: «Конечно же, я вспоминаю этого ангелочка… Она была самой нежной, самой любимой из моих детей, единственная, которая никогда бы не оставила меня, которая скрасила бы мою старость». После смерти дочери Николас попытался утопить горе в пьянстве, азартных играх и разврате. Соседи вспоминали, что он, не скрываясь, завел роман с владелицей табачной лавки в Эль-Ферроле, не брезговал дон Николас и проститутками. Франсиско, конечно, страдал от того, что поведение отца выставляло семью на посмешище и порицание окружающих, но втайне он, по-видимому, был доволен устранением Пас как потенциальной соперницы за материнскую благосклонность.

В подобном поведении в общем-то нет ничего необычного. По словам психоаналитика Мелани Клейн, дети часто жаждут смерти единоутробных братьев и сестер, но, когда такое случается, чувствуют себя лично ответственными за это. Если Клейн права, вполне возможно, что после смерти маленькой сестренки Франсиско, торжествуя, что он выжил сам и стал у матери фаворитом, одновременно чувствовал вину за то, что «убил» свою «соперницу», и опасался от обезумевших от горя родителей сурового наказания. В результате сработал комплекс психологической защиты и произошел перенос всех его дурных чувств и инстинктов на окружающих. Вполне вероятно, что вся дальнейшая карьера Франко развивалась под сильнейшим импульсом «трансфера» внутреннего чувства ненависти на внешний окружающий мир и Франсиско чувствовал себя угнетенным им. Смерть Пас, похоже, пробудила у Франко еще один распространенный вид психологической защиты, а именно: маниакальную убежденность в том, что его собственное выживание означает, будто он сам избран роком или судьбой для некоей особой цели, высшего предназначения. Есть свидетельство, что мать Гитлера в какой-то момент якобы призвала сына прийти к ней на помощь, выступая при этом в роли символа угнетенной Германии. А племянница Франко, Хараис, станет позже утверждать, что после смерти дочери донья Пилар стала связывать все свои надежды на лучшее будущее со средним сыном, вознося молитвы «за спасение слабогрудого короля-дитяти, который сможет спасти страну, находящуюся в опасности».

Но в 1903 году столь блистательная перспектива выглядела крайне маловероятной. И все же для семейства Франко, пребывавшего в чрезвычайно угнетенном состоянии духа, большим облегчением оказалось то, что, успешно сдав все экзамены, Франсиско и Пакон смогли присоединиться к Николасу в Военно-морской подготовительной школе в Эль-Ферроле. В возрасте двенадцати лет Франко оказался самым юным ее учеником. Хотя Пакон вспоминает, что «благодаря своей великолепной памяти» его младший кузен был способен «хорошо учиться, не слишком напрягаясь», Франсиско все еще испытывал трудности, пробивая собственную социальную нишу в обществе. Нередко находясь «в состоянии меланхолии или чрезмерной серьезности, он полностью замкнулся в себе, постоянно ощущая свою мнимую неполноценность, но всегда готовый, если ему бросали вызов, проявить почти агрессивное упрямство». Хотя Франсиско без колебаний мог прибегнуть к помощи заметно более крепких братьев, в школе он и сам яростно защищался, когда на него нападали. А учитывая повышенную обидчивость и чувствительность будущего диктатора, это вовсе не было чем-то необычным в его жизни.

Надеждам Франсиско последовать за братом Николасом в Военно-морскую академию был нанесен жестокий удар в 1907 году, когда правительство, обанкротившееся, кроме всего прочего, еще и из-за своих колониальных войн, отменило новый набор, еще более усилив в сознании Франко связь между поражением 1898 года и собственной судьбой. Восприняв национальную катастрофу как личное оскорбление, он на протяжении всей жизни таил обиду на гражданское правительство, которое, по глубокому убеждению Франко, безжалостно разрушило его шансы на продолжении карьеры на флоте. Более философски настроенный Пакон констатировал: «Тем из нас, кто жаждал попасть на флот, не оставалось другого выбора, кроме как пойти в армию».

И в конечном счете в 1907 году юный Франсиско отправился в Толедо для сдачи вступительных экзаменов в военную академию. Хотя до этого далекого, запыленного, исключительно сухопутного города предстоял долгий путь от Эль-Ферроля, как говорилось в пьесе Салома, дон Николас очень хотел вытащить Франсиско из семейного дома. Озабоченный тем, что «сын постоянно держится за юбку матери», он, обращаясь к жене, говорил: «Ему будет лучше вдали от нас, поверь мне». Отец сопровождал Франсиско в жаркой двухдневной поездке по пыльной дороге до Толедо и обратно. Франсиско, выросший из не слишком симпатичного ребенка в неуклюжего нескладного подростка, в четырнадцать лет был не более расположен к своему родителю, чем в четыре года. Дон Николас не воспользовался возможностью наладить более тесные отношения со средним сыном, который позднее будет вспоминать, что на протяжении всей поездки его отец оставался «строгим и жестким, сухим и не располагающим к общению человеком».

Несмотря на все объективные трудности, Франсиско с блеском сдал экзамены. После получения официального уведомления о своем успехе он провел остаток лета в Эль-Ферроле, расхаживая по улицам в кителе, красных брюках и с саблей пехотинца (предел мечтаний для четырнадцатилетнего мальчишки), отрабатывая военную выправку и военное приветствие. Он поступил в академию 29 августа 1907 года вместе с еще 381 абитуриентом, включая его друга детства Алонсо Вегу. Пакон, проваливший экзамен по черчению, присоединится к нему годом позже.

Отъезд Франсиско из дома на Калье-де-Мария совпал с разладом в семье. Всегда считалось, что к тому времени дон Николас получил продвижение по службе и отправился в Мадрид. Однако, согласно различным свидетельствам, которые представил Франсиско Мартинес Лопес, похоже, что поначалу дон Николас был переведен в Кадис. Однако куда бы ни перевели по службе дона Николаса, его жена и дети оставались в Эль-Ферроле. Принято считать — и сам Франко подтверждал это, — что он запрещал донье Пилар сопровождать его. Но супруга Пакона, Пилар де ла Роча, на которой он женился в январе 1942 года, позднее вспоминала, что семейная «проблема возникла, когда дон Николас получил назначение в Кадис, а его жена не захотела поехать с ним». В пьесе Салома тоже говорится, что донья Пилар отказалась покинуть Эль-Ферроль после того, как муж сказал ей следующую фразу: «В любом другом месте земли ты всегда будешь бедной необразованной провинциалкой, выставляющей напоказ свою набожность».

Какова бы ни была правда, вся семья пришла в ужас, когда дон Николас в конце концов уехал в Мадрид и связался назло всем и, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь с привлекательной, чувственной и общительной молодой женщиной, Агустиной Альданой. Освободившись от вечно упрекающего взгляда вечно недовольной жены, дон Николас, похоже, оставил свое наиболее жесткое Я в Эль-Ферроле, возможно, потому, что его новая подруга — «девушка из народа» с прогрессивными взглядами на жизнь — была во всех смыслах абсолютно не похожа на донью Пилар. Хотя дон Николас еще продолжал выпивать и иногда раздражался и кричал на окружающих, он оставался верным Агустине до самой смерти, наступившей в 1942 году. У них появился ребенок — жена Пакона замечает, что «девочка считалась их племянницей, но все знали, что это их дочь», — к которому оба они были очень привязаны. (Возможно, Николас видел в ней замену Пас…)

Донья Пилар упорно отказывалась от советов друзей отправиться в Мадрид и противостоять любовнице мужа, она предпочла роль покинутой жены. Всегда в черном и вечно со слезами на глазах, она в беседах с детьми постоянно сокрушалась «по поводу их отсутствующего отца» и настаивала, чтобы, будучи в Мадриде, они всегда навещали его, «выказывая должное уважение», вероятно, чтобы избежать большего скандала. Но если Николас, Рамон и Пилар регулярно посещали дом своего родителя, то суровый и непрощающий Франсиско — возможно, винящий отца, кроме всего прочего, и за собственное отлучение от семейного очага — решительно отказывался исполнять ее указания.

Мнение Франсиско Франко по поводу неортодоксального решения отцом семейных проблем можно понять из его позднейших грозных обличений всех и всяческих либералов и вольнодумцев, которых он называл пьянчугами и развратниками.

Рамон, главный соперник Франсиско, продолжал жить дома вместе с ожесточившейся матерью и младшей сестрой. Даже Николас регулярно посещал семейный очаг, сбегая из Военно-морской школы и поражая соседей блестящей морской формой. И только Франсиско был отправлен из родных пенат в далекий и суровый город, в крепость, словно сошедшую с мрачных религиозных полотен Эль Греко. Жаркий и сухой, отстоящий на много миль от моря, Толедо был совсем не похож на утопающий в зелени морской порт Эль-Ферроль, где «просторные пляжи с темным песком омывали стелящиеся барашки нежных волн», а «раскаленное лето» овевал легкий бриз, как проникновенно писал Франко в своем киносценарии.

Уход отца из семьи и отъезд Франсиско в Толедо, где он сразу оказался лишенным материнского тепла, попав в сугубо мужское окружение, — все это случилось в крайне не подходящий для чувствительного и робкого подростка момент. Охваченный пронзительной тоской по отчему дому, Франсиско еще более замкнулся в себе. Испытывая ненависть к отцу и ко всему, что стояло за ним, он стал искать некую душевную опору в крайне правых взглядах. Как и его учителя в Толедо, Франко проявлял злобную враждебность к гуманизму, либерализму и терпимости, которые ассоциировались в его глазах с доном Николасом. Подобно тому как Франко винил отца во всех несчастьях и унижениях своего детства, крайне правые офицеры винили в унизительной- потере Испанией имперского статуса некомпетентность гражданского правительства, которое забыло традиционные испанские ценности, такие как «единство, иерархия и воинствующий католицизм». На фоне раскола в его семье твердая приверженность армии к моральному единению Родины нашла в душе Франсиско благодарный отклик. Более того, военная академия давала возможность превратить детские мечты Франко о своем будущем вкладе в возрождение великой Испании в реальность. Уже в преклонном возрасте каудильо вспоминал «невыразимое волнение», охватившее его, когда он впервые ступил на «грандиозную» полковую площадь, над которой возвышалась статуя Карла V с надписью: «Либо я погибну в Африке, либо войду в Тунис победителем». Академия стала мостиком между детскими играми в Эль-Ферроле, которые помогали ему избавляться от ощущения собственной неполноценности, и ролью «солдата-героя» в Марокко.

Впрочем, поначалу его учеба в академии отнюдь не предвещала будущей славы. В то время как все юные кадеты проходили «суровый крестный путь novatadas» (жестокий и унизительный ритуал посвящения, которому старшие кадеты подвергали вновь прибывших), заторможенный и замкнутый Франсиско, обладавший не слишком впечатляющими физическими данными, стал посмешищем для остальных учащихся. Годы спустя он будет с горечью вспоминать «об ужасающем приеме, устроенном тем из нас, кто пришел полный иллюзий и надежд, чтобы влиться в большую военную семью». Его писклявый голос стал вечным источником для насмешек. И особенно обидно было, что в стрессовом состоянии он в любой момент мог сорваться на визгливый фальцет. Ко всем прочим проблемам добавилось еще и то, что по причине малого роста для каждодневных строевых занятий ему были сделаны некоторые послабления. Так, несмотря на яростные протесты и утверждения Франсиско типа: «Я могу сделать все, что сделает самый сильный кадет взвода», его сочли неспособным управляться с оружием стандартного размера и выдали винтовку с укороченным на пятнадцать сантиметров стволом.

Тем не менее Франсиско стоически выносил все тяготы казарменной жизни, подсознательно сублимируя суровую каждодневную реальность в некий фантастический проект выдающегося военного будущего. Скорее всего он даже получал определенное удовлетворение от жесткой структуры военной иерархии и — подобно многим юным кадетам того времени — чувствовал облегчение, обнаружив, что впервые в жизни не зависит от произвольных условий бытия, а подчиняется единому для всех закону. Подавление индивидуальности в академии, строгое чувство порядка, послушание и исполнение долга — все это стало для Франсиско вполне естественным. Возможно, его также обнадеживала перспектива добиться в армии уважения, чего он так и не дождался от своего отца.

В Толедо — в отличие от Эль-Ферроля — дружба перестала быть приоритетной ценностью для Франсиско. Упрямо отказываясь завоевать популярность, он держался на холодном и презрительном расстоянии от сокурсников. По своим моральным устоям не склонный к совместным кутежам и загульным вылазкам в город, так некстати напоминавшим и отцовское поведение, он стремился вызвать одобрение начальства, погрузившись в изучение военной литературы. Хотя Франко производил впечатление совершенно беззащитной личности, он, когда считал, что с ним обходятся несправедливо, вел себя с крайней агрессивностью. Однажды некий старший кадет сильно разозлил его, дважды подряд запрятав книги Франсиско. Тогда будущий каудильо в ярости запустил подсвечником обидчику в голову, спровоцировав грандиозную драку, во время которой в ход пошли книги, подушки и кулаки. Категорический отказ Франко назвать имена других участников потасовки, несмотря на строжайший приказ командира, обеспечил ему недоброжелательное, смешанное с завистью восхищение некоторых сокурсников, в том числе Хуана Ягуэ и Эмилио Эстебана Инфантеса, которые позднее будут играть важные роли в гражданской войне. И все же, хотя многие кадеты признали, что «он вел себя должным образом, отказавшись раскрыть имена своих мучителей», у Франко с однокашниками так и не возникло теплых отношений.

Впрочем, этот инцидент можно считать исключением, поскольку Франсиско постоянно стремился заслужить расположение старших офицеров. Но это отнюдь не всегда приносило ему дивиденды, что выяснилось в день прибытия Па-кона в Толедо в 1908 году, когда тот вдруг узнал, что его юному кузену было запрещено покидать казарму за «разговоры в строю». В радостном неведении относительно суровых правил, царивших в академии, Пакон бросился к командиру с просьбой перенести наказание Франсиско на другой день, поскольку их обоих пригласил на обед дядюшка, специально приехавший навестить их из Мадрида. Однако не только наказание не было перенесено, но и самого Пакона немедленно подверг аресту и заключил в казарму пребывавший в дурном расположении духа командир за то, что юноша «осмелился войти к нему одетым в черный плащ, вместо того чтобы держать его сложенным на руке, как того требовал устав». «Это был, — записал Пакон в дневнике, — последний и единственный раз, когда дядюшка посетил наше военное заведение».

Пакона выводили из себя мелочные заботы и придирки командиров по поводу того, «какую часть формы следует надевать в зависимости от местонахождения», а вот Франсиско охотно впитывал в себя суровую дисциплину и досконально изучал военную историю, которую им в академии энергично преподавали — пытаясь, вероятно, компенсировать в умах кадетов реальную слабость Испании в военном отношении. Но даже Франко называл эту систему преподавания занудством, «методом, в котором главным была зубрежка». Пытаясь задним числом объяснить свои более чем скромные успехи в академии, он рассказывал, как однажды его отчаянная попытка отойти от механического воспроизведения заданного текста завершилась очередным унижением. Когда Франсиско попытался поразить класс красноречивыми и оригинальными рассуждениями на тему сооружения фортификаций, преподаватель, далекий от того, чтобы восхититься его эрудицией, бросил презрительно: «Вы здесь не в Атенеуме!» (популярное в Мадриде место для дебатов) — и вкатил Франко «трояк».

День за днем в головы юных и впечатлительных кадетов вколачивалась концепция девятнадцатого века о праве армии вмешиваться в испанскую политику и быть готовой в любой момент свергнуть гражданское правительство, руководствуясь собственными понятиями о национальных интересах. Рассказы о славных сражениях прошлого изобиловали примерами мужества и стойкости, ценившихся больше, чем познания в тактике и стратегии. Во время обучения не поощрялись коллективные действия: личная слава ценилась превыше всего. С гордостью утверждая, что личной доблести «нас обучали больше, чем любому другому предмету», Франко с удовольствием вспоминал о «славных шрамах», оставшихся на голове у одного из преподавателей после схватки на ножах в Марокко. Геройство, лихая бравада и презрение к смерти считались отличительными чертами хорошего солдата. Как и в немецких академиях, с первых дней обучения юным кадетам вбивалось в голову, как важно научиться умирать. Это было весьма по душе Франко, внутренне всемогущему и уничтожающему самого себя, жаждавшему добиться либо ощущения полной неуязвимости, либо ранней смерти.

А вот уровень преподавания военных дисциплин в Толедо был весьма низким. Хотя фиаско на Кубе предопределили прежде всего достижения Соединенных Штатов в воен-но-морской тактике и стратегии, офицеры академии упрямо верили в традиционную военную доктрину. Они считали главным оружием давно устаревшую фронтальную атаку развернутыми взводами в пешем строю, а не умение использовать особенности местности. И если отдельные аспекты испанской военной подготовки — владение саблей, верховая езда и стрельба из винтовки — имели что-то общее с программой Сандхерста[5], в остальном существовала огромная разница. Относительная молодость и почти монастырское отлучение кадетов от гражданского общества (за исключением их диких вылазок в город) резко контрастировали с британским военным образованием. Испанские кадеты получали теоретические познания в топографии, тактике и элементарной полевой инженерии главным образом в классах, а не на местности. Генерал Мола, ключевая фигура во время гражданской войны, позднее будет горько жаловаться, что в результате этой подготовки кадеты были воспитаны в непреклонном германском духе и убеждении в том, что они могли бы разгромить целые армии, а на практике не умели командовать взводом. От офицеров требовались энциклопедические, но не критические знания основных испанских военных деяний и бездумное исполнение любых решений, принятых генералами. И Франко построит всю свою военную и политическую карьеру на непоколебимой вере в военный устав и глубоком убеждении, что только абсолютное подчинение и верность старшим по званию должно быть главным в жизни, в том числе и для гражданских лиц.

Пока Франко учился в Толедо, консервативные силы армии попытались компенсировать потерю Кубы и восстановить имперское величие посредством расширения и укрепления испанских позиций на севере Африки. Положение в Марокко никогда не было простым. Вплоть до начала XX века там правил властный султан. Два крупных восстания местного населения против него открыли англичанам и французам дорогу для расширения своего влияния в этой зоне. В качестве побочного эффекта от англо-французского соперничества Испании в виде протектората достался регион северного Марокко, который было практически невозможно контролировать. Султан сохранял номинальную власть над обширной французской зоной, а один из его приближенных попытался стать правителем в испанской зоне. Это не устроило ни арабское население, ни оккупантов из Мадрида. Хотя свирепые местные племена, кабилы, и ненавидели своих испанских хозяев, армейские офицеры считали, что все их проблемы в Марокко вызваны колониальными амбициями Франции и Великобритании, а также слабостью испанских политиков. Эту точку зрения энергично поддерживали в толедской военной академии. Ее офицеры страстно желали, чтобы правительство сделало что-нибудь «смелое» в Африке.

Однако, к пущему разочарованию армии, государственная власть после кубинского фиаско не проявляла ни малейшего интереса к сохранению или расширению имперских владений в Африке. Вместе с тем испанские промышленники, добившиеся благоприятных для себя условий эксплуатации шахт в Марокко, были чрезвычайно озабочены, поскольку восстание местных племен против султана начало угрожать интересам владельцев рудников в районе города Мелильи. Они немедленно объединили свои усилия с армейскими офицерами, близкими к королю Альфонсу XIII, для давления на правительство Антонио Мауры с тем, чтобы оно защитило контролируемые ими горные разработки. В июне 1909 года Маура в конце концов уступил и отдал приказ армии взять под охрану испанские шахты в Марокко.

Однако, несмотря на весь энтузиазм, с которым армия жаждала ввязаться в эту авантюру, на деле она оказалась абсолютно не готова для сколь-нибудь значительных военных действий. Пришлось призвать резервистов, многие из которых были давно женаты, имели детей. Решение Мауры направить на войну собранный на скорую руку, расхлябанный экспедиционный корпус обернулось бойней для испанских сил. Только 27 июня свыше пятисот испанцев было убито и несколько тысяч ранено.

То, что тысячи простых тружеников заплатили жизнью за кровавую авантюру, предпринятую некомпетентным правительством для защиты экономических интересов горнорудных компаний, отнюдь не способствовало снижению социальной напряженности в Испании. 12 июля 1909 года одна монархистская газета гневно писала: «Если бы страна знала, что хоть какая-нибудь проблема в Марокко будет разрешена, то стерпела бы самую империалистическую политику. Но, поскольку стало ясно, что в Марокко никто не знает, что и как следует делать, она не поддержит эту авантюру… Там мы только понапрасну проливаем кровь наших солдат и тратим деньги налогоплательщиков». В местах, где призывали резервистов и откуда они отправлялись на непопулярную войну, начались спонтанные антимилитаристские демонстрации, которые быстро распространялись по стране. Масла в огонь подлила всеобщая забастовка в Барселоне, организованная анархистами и социалистами. Чрезвычайное положение, объявленное командующим военным округом, спровоцировало взрыв антиклерикальных выступлений, несколько церквей было сожжено.

29 июля 1909 года правительство Антонио Мауры приказало давно жаждавшей пострелять армии навести порядок в Барселоне. Это событие известно в истории как «Semana tragica» («Трагическая неделя»). Офицеры, убежденные, что социальное брожение и марокканский провал оказались следствием антимилитаризма, антиклерикализма и каталонского сепаратизма, без колебаний расстреливали баррикады прямой наводкой из тяжелой артиллерии. Множество бунтовщиков было арестовано, тысяча семьсот двадцать пять человек предстали перед полевыми судами, пятерых приговорили к смертной казни.

Пока стачка в Барселоне перерастала в вооруженные столкновения, марокканцы под стенами Мелильи перешли в наступление. Армию эти события еще больше укрепили во мнении, что некомпетентная и беспомощная центральная власть не способна сдержать антипатриотические выступления. В Толедо, «где главной темой наших разговоров были политические и военные события, разворачивавшиеся в Испании, мы, молодые кадеты, были возмущены происходящим» (Пакон). В военной академии считали, что пацифисты и революционеры провоцировали гражданские волнения, пока испанская армия исполняла свою благородную имперскую миссию в Марокко.

Но юному Франко пошли на пользу военные неудачи в Африке, ибо обидное ощущение личной и социальной неполноценности обернулось достойным похвалы чувством досады и возмущения за оскорбленную страну. Его желание отомстить за собственные унижения, которые он терпел от отца, смешивалось сейчас с решимостью защитить Родину, сделав одновременно славную военную карьеру. Тем не менее, когда в июне 1910 года Франсиско завершил учебу в академии, его героическое будущее отнюдь не выглядело очень уж вероятным: восемнадцатилетний кадет оказался лишь на двести пятьдесят первом месте среди трехсот двенадцати выпускников. В своем фильме Франко пытается объяснить не слишком многообещающее начало военной карьеры. На выпускном вечере в академии наш герой Хосе многословно разглагольствует на тему славного прошлого Испании, богатой истории Толедо и вклада Сервантеса в испанскую культуру. Хосе говорит, что он истратил недельное жалованье, чтобы купить шесть экземпляров «Высокородной судомойки», не самого популярного произведения Сервантеса, чтобы повысить культурный уровень своих товарищей. Когда книжки попали в руки преподавателя, кадета подвергли аресту. Его восторженный друг Луис, считая, что «Хосе большему научился от камней Толедо, чем от книг», вскричал: «Вы только посмотрите на это безумство! Да по своим способностям и отношению к нему учителей Хосе мог бы быть первым среди нас, а он все пренебрегает этим ради красивого жеста!» На что Хосе отвечает нравоучительной сентенцией: «Я ни за что не променяю мои душевные устремления на первые места в классе». В действительности же Франко будет поразительно гибким и покладистым в своем стремлении к власти.

Желанию Франсиско проявить себя на полях сражений в Африке препятствовало его высокое звание младшего лейтенанта, которое не позволяло ему просить назначения на службу в Марокко. В результате Франсиско и Пакона направили в небольшую воинскую часть, базирующуюся в Эль-Ферроле. К тому времени на Калье-де-Мария мало что изменилось. Несчастная донья Пилар по-прежнему жила со своим престарелым отцом. Вечно в черном, она проводила дни в молитвах, а ночи в слезах. Как водится, Франко убегал из казармы домой почти ежедневно. Хотя вдали от родного очага юный Франсиско обнаружил в себе глубоко укоренившееся неприятие церкви — в период службы в Африке он слыл «человеком без страха, баб и мессы… лишенным пристрастий и дурных привычек, не относящихся к службе» (Пол Престон), — в Эль-Ферроле молодой офицер попытался ублажить мать религиозным рвением. Он дошел до того, что вступил в общество милосердия «Адорасьон Ноктурна». Однако ни присутствие рядом любимого сына, ни его показные проявления набожности не слишком облегчали мрачное состояние доньи Пилар.

Служба в гарнизоне маленького провинциального городка не открывала вдохновляющих перспектив для молодых кадетов, полных воинственного задора и огня. Оба они чувствовали себя обманутыми и разочарованными, узнав, что их рота насчитывала всего пятьдесят человек вместо двухсот сорока, что было нормой в африканских частях. А невезучий Пакон по-прежнему пытался усвоить занудные сложности армейского протокола. Когда он впервые появился в штабе полка, командир отказался принять его на том основании, что «черные перчатки, надетые на вас, не положено носить в служебное время». Пакону было вежливо рекомендовано: «Выйдите отсюда и возвращайтесь в перчатках орехового цвета, положенных по уставу». «И вот для этого, — говорил он себе, — я провел три года, изучая кампании Ганнибала и Наполеона?»

Хотя Франко наверняка одобрял педантичности полкового начальства относительно ношения формы, военная жизнь в Эль-Ферроле несколько отличалась от образа жизни, который он себе представлял. Дни проходили в муштре, изучении устава и верховой езде. Вечерами, страстно желая ни в чем не уступить разнаряженному братцу Николасу, далекий от еще совсем юного брата Рамона, он с товарищами фланировал по улице Реал, демонстрируя военный мундир, замечательные усы и небрежно сдвинутую на затылок форменную фуражку. Но, увы, какие-либо надежды перехватить восхищенный взгляд городских красавиц, прогуливавшихся под неусыпным надзором дуэний, оказались напрасными. Армейская форма не шла ни в какое сравнение с морской, и чаяния Франсиско преодолеть свою физическую неполноценность и холодность к нему видных семейств в Эль-Ферроле были весьма призрачными. Скоротечные и болезненные увлечения подружками сестры — в особенности высокими стройными брюнетками, не без сходства с его матерью, — никогда не заходили дальше нежных взглядов и мучительных поэтических излияний, над которыми насмешница Пилар издевалась вместе с подругами.

И потому Франко с большим облегчением встретил известие о том, что его, Камило Алонсо Вегу и Пакона отправляют наконец в Марокко, где перспектива быстрого продвижения по службе или скорой смерти была бесконечно привлекательней одуряющего существования в Эль-Ферроле. Хотя сотни офицеров и тысячи солдат уже нашли свою гибель в Марокко, нет никаких свидетельств того, чтобы донья Пилар пыталась отговорить Франсиско, а позднее и его брата Рамона, от участия в военных действиях в Африке. (В пьесе Салома либерал дон Николас выражает недовольство тем, с какой быстротой «наших сыновей отправили отвоевывать несколько бесполезных скал, которые даже не принадлежат нам».)

17 февраля 1912 года трое юношей прибыли в Мелилью, дурно пахнущий, нездоровый городишко, состоящий из лачуг и халуп, населенный сбродом, который, словно мухи, слетается на запах войны. Франко к тому времени исполнилось девятнадцать лет. И хотя, по словам Пакона, они «были в восторге от этого города» и находились «в высоком боевом духе», все трое очень скоро обнаружили, что реалии войны сильно отличались от очаровательных россказней о ней, которыми их кормили в Толедо. Плохо вооруженная и оснащенная испанская армия, задавленная и униженная тупой бюрократией и сбитая с толку разбродом в правительстве, была вынуждена бросать в бой малообученных новобранцев и призывников, не имевших должной мотивации, против воинственно настроенного врага, который досконально знал окружавшую их пустынную, дикую местность. Даже сам Франко много позже признавал: он больше всего боялся, что его люди выступят против своего командира, вместо того чтобы сражаться с марокканцами.

Франко по-прежнему не поддерживал товарищеские отношения в армейской жизни, а, как ребенок за материнскую грудь, ухватился за военную этику, предписывавшую абсолютное повиновение, и за риторику, превозносящую патриотизм, героизм и честь. В Африке был строго регламентирован военным уставом каждый момент его жизни. В ней не только не оставалось места для какой-либо неопределенности, двойственности, но к тому же война давала Франко внешне четкое и пристойное объяснение его постоянному ожиданию угрозы и унижения. В гневе Франсиско против бессильного и беспомощного правительства ощущались отголоски детских обид на отца.

Франко также с энтузиазмом воспринял антифеминистские настроения, исповедуемые частью офицеров, которые — как и он — стремились убежать от всего, что напоминало об их эмоциональной зависимости от матерей. Подобное поведение отнюдь не было необычным в те времена среди молодых солдат, склонных к фашистскому мировоззрению. В своем признанном классическим труде о германском фашизме «Мужские фантазии» Клаус Тевеляйт анализирует более двухсот пятидесяти рассказов и воспоминаний, написанных после Первой мировой войны членами так называемых Freikorps (добровольческих отрядов), многие из которых впоследствии вольются в ударные части Гитлера. Он рассматривает целый ряд тем, которые фигурируют и в киносценарии «Мы», в том числе и ярко выраженную тенденцию идеализировать матерей и морально уничтожать отцов. Бывает, что уничтожают также и матерей, и тогда, как в фильме, предметом желаний становится идеализированная сестра. Из этого Тевеляйт делает вывод, что этими людьми руководит не столько эдипов комплекс, сколько стремление избежать связи с их матерями, в которых «защитница и жертва объединены в одном лице». Подобно их сыновьям, даже эти идеализированные матери страдают раздвоением. Внешне «любящие и заботливые заступницы», они оказываются «железными матерями», которые и глазом не моргнут при известии о смерти своих сыновей, хотя они многим пожертвовали, чтобы их вырастить.

Какими бы ни были внутренние психологические мотивации Франко, действуя по приказу начальства, выполняя, по его мнению, историческую миссию, он проявил себя поразительно эффективным солдатом. Видимо, прав Эрих Фромм, утверждая, что «авторитарные характеры любят ситуации, в которых свобода действий ограничена, любят подчиняться судьбе. Солдат с удовольствием подчиняется прихоти или воле командира». Кроме того, как замечает Норман Диксон, армия является «чрезвычайно благоприятной средой для людей с недостаточным внутренним самоконтролем». На них армейская служба действует в высшей степени успокаивающе, поскольку заменяет непрогнозируемые случайности жизни определенными штампами, а «тревога перед пугающей неопределенностью сведена до минимума». Действительно похоже, что Франко с облегчением перекладывал личную ответственность на своих командиров. И, став политическим лидером, он по-прежнему не любил оказываться в положении, когда его можно было бы обвинить за собственные действия и поступки. Он просто убедил себя, что действует по указаниям высшей власти — Бога.

Отупляющая обстановка и условия действующей армии превратили некоторые психологические тенденции в характере Франко в необратимые черты его натуры. Оторванный от континентальной Испании и ядра испанской армии, равнодушный к культуре страны, в которой он воевал, и не любивший контактировать с окружающими, Франко не мог найти ничего, что умерило бы его склонность к жестокости, эмоциональному уединению и фантастическим мечтаниям. И хотя все эти устремления вряд ли являлись очень уж оригинальными, то, каким образом они смешивались с подсознательными желаниями Франко, было чрезвычайно своеобразным. Как и в случае с Гитлером, война превратила в реальность мир юношеских фантазий. Оставив в прошлом неуклюжего мальчика, робкого школьника и посредственного кадета, Франко решительно смотрел в славное будущее. Но все же, хотя мысли его витали в облаках, ногами он твердо стоял на земле.