Франко. Краткая биография

Глава 2
СТАНОВЛЕНИЕ ГЕРОЯ
Африка: 1910–1931

Девятнадцатилетний Франко получил звание младшего лейтенанта в июне 1912 года, это было единственное звание, которое он получил просто за прохождение службы. Прибыв в Марокко, молодой офицер принял участие в рутинных военных операциях, имевших целью установить оборонительные связи между крупными городами. Вскоре он подал заявление о переводе его в части местной полиции — так называемые «регуларес», незадолго до этого созданные Дамасо Беренгером, которые состояли из свирепых мавританских наемников. «Регуларес» предоставят молодому офицеру массу возможностей для героических подвигов и быстрого продвижения по службе. Оказалось, что Франко гораздо лучше удается командовать мавританскими, а не испанскими частями. Возможно, что, будучи европейцем, он считал себя выше местных арабов в социальном и интеллектуальном отношении и выступал в роли некой отеческой фигуры, в чем-то подражая сумасбродному дону Николасу.

В декабре 1912 года, получив первое увольнение, Франко провел Рождество в Мелилье, где страстно влюбился в Софию Субиран, дочь полковника Субирана, зятя верховного комиссара Марокко. Пылкие чувства Франко были заведомо обречены на неудачу из-за очевидного превосходства Софии в социальном положении. И, хотя девушка устояла перед его шармом, позже она признается, что ей были очень приятны ухаживания Франсиско, поскольку он к ней «обращался словно к неземному существу». С б января по 5 июня 1913 года Франко писал ей почти ежедневно, иногда даже по четыре-пять открыток в день. Причем ассортимент этих открыток был чрезвычайно своеобразным для молодого солдата, упивающегося своей мужественностью. Он варьировался от фотографий девиц, обнимающих друг друга, до малолеток, застенчиво, но призывно глядящих в камеру. Их нарождающаяся сексуальность угадывалась в скандально выставленных напоказ голых плечиках. Иногда это были более статные величавые дамы, сидящие у лампы с книгой в руках, а также юные девушки, обвивающие руками шею коня или играющие с пушистым котенком. Материнский комплекс Франко проявился в серии открыток, где, например, молодая женщина нежно смотрит на нечто, покоящееся у нее на руках и долженствующее изображать ее дитя. Эта странная подборка открыток, скорее подходящая переписке юной романтичной девушки с подружкой, чем бравого солдата со своей возлюбленной, была полна высокопарных заверений в неизменной преданности, изложенных аккуратным, четким почерком. Жесткий, правильный и последовательный Франко лишь мимолетно касается в них тягот и ужасов службы в зоне боевых действий. Кажется, 9 марта, явно не удовлетворенный неким ответом Софии, Франко пишет ей: «Еl que espera desespera, Sofia, у yo espero» («Ожидающий теряет надежду, София, но я жду»). 5 июня он вынужден признать, что «Вы все еще не любите меня», но снисходительно добавляет при этом, «хотя я полагаю, что Вы сами заблуждаетесь». Самоуверенность, с которой Франко не приемлет сдержанность Софии, считая такое отношение к нему глупым и абсурдным, ясно указывает на то, что его способность к трезвой самооценке уже серьезно поколеблена.

Уязвленный в любви, Франко бросился в сражения с безрассудным, едва ли не самоубийственным рвением. После обороны военной базы в Сеуте молодого офицера направили в гарнизон Тетуана, где он и отличился, проявив себя исключительно отважным бойцом. С 14 августа по 27 сентября 1913 года молодой офицер участвовал в нескольких операциях, получив 12 октября 1913 года крест «За боевые заслуги» первого класса за свои действия на поле брани. 1 февраля 1914 года в двадцать один год Франко присвоили звание капитана «за боевые заслуги». Его визгливые команды и малый рост компенсировались отвагой в бою и полнейшим пренебрежением к опасности, что принесло ему если не любовь, то по меньшей мере уважение и преданность солдат. Невероятная беспечность Франко под огнем скоро стала легендарной. Рассказывают, как однажды крышка от фляжки, из которой он пил, была выбита пулей у него из руки. Все-таки допив флягу, он крикнул в сторону противника: «В следующий раз стреляйте пометче!» Смешивая фантазии с реальностью, Франко вдруг появлялся на поле боя на белом коне. Наконец-то он стал героем, воплотив в жизнь свои детские мечты. Возможно, Франко переполняла уверенность в собственной неуязвимости. А может, он был убежден, что его смерть — единственный способ привлечь внимание Софии или своих собственных родителей. С другой стороны, ему сопутствовало необычайное везение. За какие-то тридцать месяцев тридцать пять из сорока одного офицера «регуларес», в рядах которых сражался Франсиско Франко, оказались убиты или ранены, но его серьезно ранили только однажды. Мавры были убеждены, что он отмечен знаком Baraka — божественной защитой, делавшей его неуязвимым. Между прочим, размышления о связи между смертью и сексом Франко изложил в своем киносценарии. Единственная физическая встреча, несущая сексуальную нагрузку, между Хосе (Франко) и его прекрасной и непорочной подругой Марисоль имеет место, когда она приходит забрать «тело мученика», застреленного республиканцами. Охваченная волнением, девушка срывает платок с лица Хосе и совершает то, что Рамон Губерн в психоаналитическом исследовании фильма по методу Адлера называет «телесным контактом с некрофильным оттенком», то есть Марисоль прикасается щекой к лицу по всем признакам мертвого солдата. Искупление через наказание и благородство смерти — основные темы фильма, — словно наваждение, будут преследовать Франко на протяжении всей жизни. Когда Франсиско объявит себя каудильо, он будет давать выход своим деструктивным и сексуальным импульсам в охоте. Начиная с войны в Африке убийство станет составной частью его бытия.

Франко был не единственным бойцом, готовым принести в жертву себя и других. Еще один из отборных офицеров Беренгера вызывал восхищение своей отвагой. У него, например, любимой привычкой было усаживаться на бруствер и дразнить противника под градом свистящих вокруг пуль. На пять лет старше Франко, шести футов ростом[6], долговязый Эмилио Мола резко отличался от невысокого новичка «регуларес». Однако это не мешало двум бойцам относиться с уважением друг к другу и питать глубокую ненависть и недоверие к гражданским политикам. Подобно остальным убежденным «африканцам», оба считали, что участие в славной марокканской кампании дает им, и только им, право спасти Родину от некомпетентности гражданского правительства и козней левых пацифистов. Любой, кто по каким-либо причинам выступал против них, рассматривался как угроза Родине и армии. Оба эти человека сыграют решающую роль в военном мятеже 1936 года.

В 1916 году Франко был серьезно ранен в бою под Эль-Бьютцем, в первый и единственный раз в жизни. Пакон, которого 30 октября 1912 года переведут обратно в Галисию, вспоминает с некоторым удивлением: получив «печальное известие… что его сын ранен в живот, дон Николас вместе с бывшей женой поспешил к нему в Тетуан». В пьесе о доне Николасе Салом, правда, утверждает, что они приехали к нему в госпиталь после его перевода в Севилью. Во время поездки к «умирающему» сыну несгибаемая донья Пилар воздает хвалу Франсиско за героизм, проявленный им при защите Испании. «Какой Испании, — гневно вопрошает ее муж, — твоей или моей? — И добавляет: — Не понимаю, как ты можешь с таким смирением и даже с гордостью относиться к тому, что твой сын погибнет?» Неожиданный совместный приезд родителей, вероятно, укрепил Франко в убеждении, что лишь ранняя смерть — подобно смерти Пас — могла пробудить их привязанность. В конечном счете, несмотря на самые мрачные прогнозы, он не умер, хотя, как вспоминает Пакон, это было «настоящим чудом, что у него не развился перитонит, а пуля не затронула сколько-нибудь важный орган». Хотя это чудесное спасение и не поколебало растущую веру Франко в собственную неуязвимость, возникшие слухи о том, что в результате ранения он стал импотентом, отнюдь не уменьшили его подсознательные ощущения своей мужской неполноценности.

Может быть, поэтому он так резко реагировал, когда военное министерство отвергло рекомендацию верховного комиссара о присвоении ему звания майора и представлении к самой высокой награде — большому кресту «Сан-Фернандо» с лавровым венком — за его подвиги под Эль-Бьютцем. Оскорбленный двадцатитрехлетний юноша без колебаний обратился прямо к верховному главнокомандующему, королю Альфонсу XIII. Этот отчаянный ход, явное свидетельство того, что он больше не признает собственную незначительность, стал первым очевидным симптомом разочарования Франко в политиках, которые, как и отец, не желали признавать его достижений. Король был немало удивлен, а правительство раздражено. И хотя Альфонс XIII и удовлетворил ходатайство Франко о повышении в звании, правительство отказалось наградить его Лавровым Венком. Этот отказ постоянно оставался незаживающей раной, пока в конце концов он не наградил им себя сам к послевоенному параду победы 19 мая 1939 года. Звание майора было присвоено Франко 19 июня 1916 года. В двадцать три года он слыл в Испании самым молодым майором в Европе, но это кажется не слишком достоверным. Наверняка более молодые майоры имелись в Великобритании во время Первой мировой войны. Тем не менее даже в чрезвычайных условиях африканской войны это был головокружительный взлет по иерархической лестнице.

В Марокко, однако, не нашлось вакантной должности для звания майора, что положило скорый конец подвигам Франко в Африке. Весной 1917 года его перевели в Овьедо, где годом позже к нему присоединились Пакон и Камило Алонсо Вега. Там же ему встретился Хоакин Аррарас, который позже составит фантастическое жизнеописание Франко, заканчивавшееся победой в гражданской войне. Однако в то время, вместо восхищения его подвигами, местная элита дала ему прозвище El Comandantino[7]. Он оказался предметом насмешек местных снобов. Капитаны и майоры, многие из которых были вдвое старше Франсиско, лишь холодно пожимали плечами в его присутствии. Франко вполне мог почувствовать себя так, словно он вернулся в родной город. Коллеги вспоминают, что Франсиско «никогда не ходил с нами в увольнительные, а всегда шел домой. Он оказался в добровольной самоизоляции». И все же, хотя в Овьедо, как и в Эль-Ферроле, существовало сильное социальное расслоение, будучи молодым армейским офицером, Франко находился в относительно привилегированном положении и мог — пусть не совсем на равных — общаться с местной знатью. И именно в этот период он перенес свои страстные чувства с Софии на стройную темноволосую пятнадцатилетию девушку, воспитанницу женского монастыря из семьи с высоким социальным статусом. Подобно Софии, Мария дель Кармен Поло-и-Мартинес Вальдес привлекала Франсиско внешни'м сходством с его матерью, престижным происхождением и ярко выраженной приверженностью католицизму. Несмотря на социальное неравенство между ними, юная пара испытала в жизни схожие потрясения. Если Франко пережил эмоциональный стресс, вплоть до депрессии, от расставания с матерью, то у Кармен мать умерла, а ее воспитанием занималась честолюбивая, принадлежащая к элите общества тетя Исабель.

Франко был столь же упорным в ухаживании за Кармен, как до этого с Софией. Он засовывал записки для нее за ленту на шляпе у общих друзей и оставлял послания в карманах ее плаща в кафе. Молодой майор пошел даже на то, что стал посещать ежедневную мессу — занятие, к которому он питал глубокое отвращение с тех пор, как оставил отчий дом, — и все только для того, чтобы посмотреть на девушку сквозь кованую решетку изгороди. И хотя в конце концов его настойчивость и высекла искру интереса у юной Кармен, ее отец пришел в неописуемый ужас при мысли, что дочь соединит судьбу с почти нищим, стоящим ниже в социальном отношении молодым офицером, шансы которого на выживание могли быть сравнимы лишь с шансами матадора. Непреклонная настойчивость претендента столкнулась с жестким сопротивлением семьи этому социально и экономически не выгодному союзу.

В самом Овьедо замшелый, несокрушимый традиционализм, в какой-то степени воплощаемый семьей Кармен, столкнулся с воинственностью местного пролетариата, ведомого Социалистической партией, рабочие выходили на демонстрации, протестуя против быстро ухудшающегося уровня жизни и «преступной войны в Марокко». Армию, недовольную очевидным бессилием власти перед лицом общественных волнений, подтачивали внутренние разногласия. Офицеры, не воевавшие в Марокко и крайне раздраженные быстрым продвижением по службе, ореолом славы и более высокими окладами «африканцев», образовали так называемые «советы обороны», чтобы сохранить систему строгого продвижения по выслуге лет, а не за военные подвиги.

Этот ожесточенный конфликт привел к раздорам в национальном масштабе. Армия к тому же столкнулась с правительством по вопросу: должна ли Испания участвовать в Первой мировой войне? К неудовольствию некоторых генералов, по экономическим причинам Испания была вынуждена занять позицию нейтралитета. Это дало возможность экспорта товаров обеим противоборствующим сторонам, что вызвало промышленный бум в северных провинциях. Однако влияние аграрного, латифундистского сектора оставалось первостепенным из-за системы неравного, выгодного ему налогообложения. Это заставило почувствовавшую свою силу, недовольную промышленную буржуазию выступить с требованиями политической модернизации общества. Армия играла активную, но противоречивую роль в этой неустойчивой ситуации. Хотя средние чины офицерского состава тоже страдали из-за низкого денежного содержания, анахроничной системы продвижения по службе и присвоения званий и выступали против политической коррупции, они испугались, когда баскские и каталонские промышленники, вознамерившиеся получить свою долю военных прибылей, стали финансировать националистические движения. В то же время среди активйой части сельских и городских трудящихся происходили волнения, вызванные трудностями военного времени и инфляцией. В этой ситуации социалистические профсоюзы, объединенные во Всеобщий союз трудящихся (ВСТ), и их соперник, анархо-синдикалистская Национальная конфедерация труда (НКТ), объединились в надежде, что совместная всеобщая забастовка может привести к свободным выборам и реформам.

В 1917 году армейские офицеры, возглавлявшие внешне реформистские «советы обороны», на какое-то неправдоподобно короткое время объединились с рабочими и капиталистами в требовании покончить с продажной системой ка-сикизма. Накануне военной катастрофы 1898 года среди промышленников, интеллектуалов и буржуазии также была распространена поддержка какой-либо формы национального возрождения. Однако суждения левых о том, что в стране плохо: «отсталая идеология правящего класса, продажность и коррупция политической системы, апатия масс», и о методах решения этих проблем: «полномасштабная программа модернизации, основанная на европейских моделях», абсолютно не совпадали с мнением военных. Для левых обновление страны означало замену коррумпированной системы касикизма посредством демократических реформ; правые для уничтожения этой системы хотели использовать армию в качестве «стального хирурга»; промышленники же искали нечто среднее. Левые склонялись в пользу региональной автономии, в то время как армия, одержимая идеей целостности страны, выступала против дальнейших имперских потерь национальных территориальных образований. Понятие о нации как о «заболевшем теле», которое страдает от «расчленения», или потери территорий, ставшее важным элементом франкистской пропаганды, в то время было составной частью идеологии правых.

«Обновленческая» риторика лишь слегка маскировала взаимоисключающие программы всех этих политических сил. Консервативный премьер-министр Эдуардо Дато ловко использовал несовместимые требования трудящихся, промышленников и армейских офицеров для упрочения власти окопавшейся латифундистской олигархии. Он подкупил армию экономическими уступками, спровоцировал преждевременный призыв социалистов к всеобщей забастовке 10 августа 1917 года, к которой еще не была готова НКТ, а затем использовал армию для разгрома забастовщиков. В результате — убито восемьдесят, ранено сто пятьдесят и арестовано свыше двух тысяч рабочих. Юный майор Франко оказался одним из «ответственных за восстановление порядка» среди мирных забастовщиков на шахтах Астурии, где его «африканская ярость» выплеснулась на мирные селения, породив оргии насилия, грабежи, избиения и пытки. Это был первый раз, когда Франко направил колониальную жестокость, обычно практиковавшуюся в войне с марокканскими племенами, против рабочего класса Испании. И это будет не в последний раз.

Несмотря на успешное подавление рабочих волнений, правительство начало понимать, что общественное мнение нельзя умиротворить только переходом армии к оборонительной стратегии в Марокко и сокращением военных расходов. Эта политика не удовлетворяла и «африканцев», но Франко, проявив корыстный прагматизм, которым он вскоре будет славиться, публично не поддержал их, не решившись подвергать опасности свое положение среди военных в Овьедо. Стремясь расположить к себе коллег в континентальной Испании, он политически ориентировался на «советы обороны», хотя их цели вряд ли совпадали с его долгосрочными интересами.

На личном фронте у Франко произошли изменения. Оставив попытки добиться благосклонности Кармен, он страстно влюбляется в другую юную девушку во время приезда на побывку в Эль-Ферроль. Очень красивая Мария де лос Анхелес Баркон и де Фурундарена, избранная королевой красоты в Эль-Ферроле в 1919 году, была из чрезвычайно богатой семьи с аристократическими связями. На нее произвели сильное впечатление «концентрированная серьезность» молодого офицера и деликатное обращение. Позднее она будет вспоминать, что Франко обычно имел «таинственный вид, словно какая-то высшая, навязчивая идея заставляла его сосредотачивать все свои мысли на этой идее. Он говорил мало и всегда к месту. Я обратила внимание, что его руки никогда не были теплыми». Этот мимолетный роман насильственно прервал отец девушки, который узнал о связи дочери с неимущим молодым офицером, по ее словам, «влепил мне самую большую пощечину, которую я когда-либо получала». Она не сказала Франсиско, что произошло, но вынуждена была отказаться от встреч с ним. Франко воспринял неудачу с привычным для него хладнокровием и быстро оправился от нее, но продолжал слать любимой девушке почтовые открытки. А когда он стал главой государства, то всегда был готов ей помочь, и если для нее требовалось что-то сделать, это исполнялось немедленно.

Отвергнутый, но ни в коей мере не безутешный любовник вернулся в Овьедо, где, не переводя дыхания, возобновил свои усилия по завоеванию руки юной Кармен Поло, которая, к ужасу ее семьи, в конце концов согласилась выйти за него замуж. Именно во время этой романтической интерлюдии Франко встретился армейский офицер с родственным ему образом мыслей, Хосе Мильян Астрай. Это знакомство окажется чрезвычайно важным для обоих. Хотя эксцентричный Мильян Астрай — который из-за многочисленных ранений, полученных на поле боя, по его словам, был буквально «вновь собран по частям из крючков, деревяшек, проволоки и стекла» — резко отличался от хладнокровного и расчетливого молодого майора Франко, между ними возникла глубокая и взаимная привязанность. Обоих отличали безумная храбрость в бою, детская одержимость героическими легендами и болезненно-гипнотическое восприятие смерти. Ни один из них никогда не предавал и не предаст свою мать независимо от того, жили они полноценной сексуальной жизнью с женами или оставляли их. Между прочим, когда супруга Мильяна Астрая в их первую брачную ночь сделала неожиданное заявление, что она приняла пожизненный обет целомудрия, Мильян с готовностью согласился поддерживать с ней только «братские» отношения. По словам Пола Престона, «одержимость обоих мужчин показной отвагой типа «плюнуть и растереть» может являться попыткой смыть грязное пятно с имени семьи, оставленной отцом». Подобно дону Николасу, отец Мильяна легкомысленным поведением покрыл фамильное имя позором и навлек всеобщее осуждение. Будучи начальником тюрьмы, он брал взятки от заключенных, взамен отпуская их на побывку домой. И когда один из его подопечных, оказавшись таким вот образом временно на свободе, совершил гнусное убийство, отец Мильяна сам вскоре оказался в тюрьме.

На момент знакомства с Франко Мильян энергично продвигал идею об организации в Испании корпуса наемников наподобие французского Иностранного легиона. Это был ответ на враждебное отношение общественного мнения к обязательной военной службе, которое чрезвычайно плохо отразилось на войне в Африке. 28 января 1920 года Мильян получил звание подполковника и был назначен главой только что сформированного испанского Иностранного легиона. Он тут же предложил своему единомышленнику майору Франко пост заместителя командира. Хотя это означало, что Франсиско придется оставить страждущую и преисполненную печали юную невесту дома, спора между войной и сердечной привязанностью не было. Он без оглядки отправился в Африку.

Хотя Франко провел много времени в Марокко, и Арра-рас романтично описывал, как «зов Африки эхом отдавался в его душе… коварно завлекая в свои смертельные объятия», он так никогда и не выучился говорить по-арабски и не выказывал ни малейшего интереса к обычаям местных племен. Тем не менее Франко был убежден, как он это высказал Мануэлю Аснару 31 декабря 1938 года, что «Испания является страной, которая действительно, на деле, понимает мусульман и знает, как добиться взаимопонимания с ними». Его искренняя вера в то, что «марокканцы любят нас» и «благодарны нам за наше отношение, которое они всегда чувствовали», показывает, до какой степени он находится в плену иллюзий. Марокканцы ненавидели своих испанских господ.

Африка, в которую Франко вернулся, очень сильно отличалась от той, что он покинул три года назад. В 1919 году генерал Дамасо Беренгер был назначен верховным комиссаром Марокканского протектората, власти надеялись, что он сумеет стабилизировать тамошнюю ситуацию. Однако очень быстро возникли личные и стратегические разногласия между ним и генералом Мануэлем Фернандесом Сильвестре, военным комендантом Сеуты. Оба они были фаворитами короля Альфонса XIII, но Беренгер выступал за мирное управление местными племенами, в то время как Сильвестре склонялся к демонстрации военного превосходства и активным операциям на вражеской территории. Такова была ситуация, с которой столкнулся Франко по возвращении в Африку 10 октября 1920 года.

Став командиром первого батальона легиона, молодой майор должен был создать боеспособную единицу из обычных преступников, отбросов общества, неудачников и изгоев, которых он привез с собой из Испании. Когда несчастные новобранцы Франко прибыли в Сеуту, их приветствовал возбужденный, почти на грани истерики, Мильян Аст-рай, который тут же возопил во всю мочь: «Вы вырвались из лап смерти и помните, что вы уже были мертвецами, ваша жизнь была кончена. Вы приехали сюда, чтобы начать новую жизнь, которую вы должны оплатить смертью. Вы приехали сюда, чтобы умереть! Viva la Muerte![8]» За этим не слишком оптимистичным приветствием последовало суровое напоминание: «С того момента, как вы пересекли Гибралтарский пролив, у вас больше нет ни матери, ни подружки, ни семьи. С сегодняшнего дня всех их вам заменит легион». Но вместо того чтобы запугать этих людей, мрачные слова Мильяна, похоже, вдохнули в их опустошенные души новую энергию. Ближайшей ночью в «обрученных со смертью» словно вселился дьявол: наутро нашли убитыми проститутку и гвардейца-капрала.

Среди этого быстро нарастающего, разрушительного безумия Мильян и его безжалостный заместитель установили жестокую, чтобы не сказать варварскую, дисциплину. После того, как они высвободили неконтролируемую ярость и агрессивность легионеров, требовались значительные усилия, чтобы направить их против врага, а не старших офицеров. Мильян неистово набрасывался на любого солдата, который, по его мнению, не выказйвал должного почтения. В день их прибытия он какого-то наглого мулата «оторвал от земли, швырнул в центр круга и кулаками превратил его лицо в кровавое месиво» (Пакон). В 1941 году писатель Артуро Бареа, служивший в африканском корпусе в двадцатые годы, описывал, как командиры легиона обращались со своими людьми: «Все тело Мильяна билось в истерике. Его голос срывался на вопли и завывания. Он бросал в лицо этим людям всю грязь, мерзость и непристойность их жизни, их позор и преступления, а затем в фанатической ярости пробуждал в них чувство рыцарства и благородства, призывая оставить всякую мечту, кроме как о героической смерти, которая смоет их позорное прошлое». Как весело подчеркивает Пакон, «возможно, что потеря руки, одного глаза и многочисленные увечья подорвали его чувство юмора».

И тем не менее именно хладнокровный Франко, а не горячий и вспыльчивый Мильян, настоял на введении смертной казни для поддержания дисциплины среди персонала. Однажды он без колебаний приказал расстрелять на месте легионера, который бросил в лицо офицеру тарелку с несъедобным блюдом, а затем приказал пораженным товарищам убитого солдата маршировать вслед за его телом. Когда один из офицеров, учившийся вместе с Франко в Толедо, высказал свои сомнения по поводу столь крайних мер, будущий каудильо отрезал: «Вы себе представить не можете, что это за люди. Если я не наведу порядок железной рукой, здесь воцарится полнейший хаос». Даже недоброй памяти генерал Гонсало Кейпо де Льяно, позднее прославившийся предельной жестокостью во время гражданской войны, ужасался при виде хладнокровия, с которым Франко наблюдал за физической расправой в своих мавританских частях.

Ни Мильян, ни его заместитель не пытались хоть как-то ограничить зверства легионеров против местного населения, даже когда те отрезали головы у пленных и выставляли их напоказ в качестве трофея. Хотя Франко и не выказывал открытого удовольствия при виде варварских крайностей соотечественников, он явно получал садистское удовлетворение от этого. В 1922 году Франко высокопарно описывает собственные подвиги в Африке — «Марокко: дневник батальона» показывает две крайности его души. По напыщенному, возвышенному стилю и форме эти мемуары напоминают и прозу его почтовых открыток, и фильм «Мы». Лишенный подлинных чувств, Франко перемежает сентиментальные сцены и бесстрастные описания распущенности, порочности и безнравственности своих героев, одновременно извергая пламенные диатрибы о равнодушии испанского народа к героизму и патриотизму солдат, воюющих в Африке. В том же году он опубликовал вымышленную историю о трогательной встрече бравого молодого офицера и «седовласого сол-дата-ветерана», который окажется давно пропавшим, но достойным восхищения отцом этого офицера. Стремление к отеческому признанию у Франко соседствует с леденящими душу рассказами о деяниях его людей. Он с гордостью описывает, как «однажды малыш Шарло, взломщик-грабитель, принес ему отрезанное ухо мавра». Та же странная связь между крайней жестокостью и гипертрофированной сентиментальностью была продемонстрирована в 1922 году, когда герцогиня дела Виктория, организовавшая отряд медсестер, в букете роз, присланном ей от имени легиона, обнаружила две отрезанные головы мавров.

Тот факт, что Франко, который посылал женщинам открытки с изображением невинных юных дев и кошечек, был способен на такие явно садистские проявления, выявляет глубокую расщепленность его личности. Ужасающе трудные условия в Африке отлично подходили к быстро отклоняющимся от нормы эмоциональным потребностям Франко. С одной стороны, они давали вполне приемлемый, и даже оправданный и почетный, выход его подавляемым садистским наклонностям, с другой — предоставляли героическую маску, которой можно было скрыть этот аспект его личности, причем от себя самого тоже. Данный случай не является каким-то необычным. Эрих Фромм пишет: «Человек может быть полностью охвачен садистскими устремлениями и в то же время полагать, что его поступки обусловлены только чувством долга». И вряд ли стоит удивляться тому, что, снедаемый с раннего детства чувством неполноценности, бессилия и личной незначительности, Франко был склонен полностью идентифицировать себя с сильной испанской армией.

Иллюзорная вера молодого майора в ее мощь и в свои ратные подвиги вскоре подвергнутся серьезному испытанию, когда разногласия по поводу военных приоритетов между генералами Беренгером и Сильвестре приведут к катастрофе. 21 июля 1921 года самоуверенный Сильвестре начал безрассудное, неподготовленное наступление на территорию противника за испанским фортом Мелилья. Там они столкнулись с Абд-аль-Керимом, новым свирепым вождем риф-ских берберов, воины которого нанесли сокрушительное поражение испанским войскам у местечка Аннуаль. Разбитые части в беспорядке бежали обратно к стенам Мелильи. В течение нескольких часов тысячи солдат были убиты и свыше пяти тысяч квадратных километров территории потеряны.

Массовая резня произошла в ряде приграничных городков, в том числе в Дар-Дрюсе и Надоре.

Столь яркое и дорогостоящее проявление всех слабостей непобедимой испанской колониальной армии — перекликающееся с катастрофой 1898 года — должно было начисто развеять возвышенные понятия Франко об авторитете власти. Но в этот раз он сам имел возможность отомстить за унижение. Подчиненные Франко армейские части отправились морем на помощь защитникам Мелильи, куда они и прибыли 23 июля 1921 года. Страстная просьба к командованию отправить его на выручку последних остатков гарнизона в Надоре, к великому неудовольствию Франко, была отвергнута, но личное мужество и стремление использовать не самые ортодоксальные методы ведения войны скоро принесли ему заслуженную славу. В то же время беспомощное армейское командование было подвергнуто строгому разбору, когда генералу Хосе Пикассо приказали представить подробный отчет о разгроме при Аннуале.

Франко особенно отличился при последовавшей затем защите Мелильи от мародерствовавших племен кабилов. Пакон вспоминает, как однажды обозленный Франсиско набросился с упреками на старшего по званию офицера, подвергнувшего опасности своих людей. «Вы разве не видите, что этот участок простреливается с высот, занятых врагом? — кричал он. — Разве не понятно, что мы несем потери, которых можно избежать? Кто вам дал приказ занять эту дурацкую позицию?» Ошеломленный подполковник рассыпался в извинениях и бросился исполнять резкий приказ Франко: «Да не стойте же, убирайте людей с этой позиции!» Когда Пакон, едва не потеряв дар речи, поразился столь грубому нарушению субординации, Франко небрежно парировал: «Я не заметил, что у него две звезды на погонах, а его офицеры и солдаты еще скажут огромное спасибо за мое неуставное вмешательство, благодаря которому многие из них не погибнут, не будут ранены или не попадут в плен».

Пакон вспоминает и другой случай, когда Франко носился с одного края поля боя на другой, подбадривая отражающих атаку противника солдат и руководя их действиями. Сначала он успокоил Пакона, заявив, что уже запросил помощи, и потребовав, чтобы Пакон продолжал удерживать позицию. «Прикрой фланги и не поддавайся панике, как бы яростно ни атаковал противник. Отступать будешь только по моему приказу, причем выполнишь это с максимальным спокойствием и уверенностью в успехе… Ни один человек не должен быть брошен, это главное кредо легиона». Тут же он галопом помчался к расположенной в некотором отдалении небольшой возвышенности, где не только остановил отступление местной полиции, охваченной паникой, но и сумел убедить ее вернуться и вновь захватить брошенную позицию. Когда пораженный Пакон позднее спросил его, как он смог отреагировать так быстро, Франко ответил — он увидел в бинокль, что командир отряда полиции ранен. Поскольку это могло вызвать «общее паническое бегство, потерю важной позиции, которую тут же займет противник», ему пришлось срочно принимать меры.

По словам Пакона, хотя Франко и держал в страхе своих людей, они чувствовали себя спокойней, видя, с каким самообладанием он принимал решения на поле боя, под пулями, среди страшного кровопролития. Его подчиненные всегда испытывали облегчение, когда Франко возвращался из увольнения или отпуска, и, если он возглавлял боевую операцию, в войсках ощущалась «уверенность в победе… не было вытянутых лиц и вопросительных взглядов». И тем не менее, несмотря на все его мужество на поле боя и тогда, и позднее, ходило много сплетен о сексуальной ориентации Франко. Полковник Висенте Гуарнер, служивший вместе с Франко в Африке, позднее рассказывал: «Поскольку Франко никогда не выказывал влечения к девушкам и не был замечен ни в одном любовном приключении, ходили слухи о его гомосексуализме». Гуарнер как-то говорил на эту тему со вторым адъютантом легиона Фермином Галаном, и тот признался, что подобные подозрения возникли, когда Франко отказался разделить общую палатку для офицеров корпуса. Вместо этого он установил еще две палатки: одну для себя и молодого немецкого легионера, а другую — для двух своих адъютантов. Галан рассказывал, что «Франко всегда питал склонность к хорошо одетым лицам мужского пола… Суд» по голосу и поведению, он выглядел самовлюбленным женоподобным нарциссом, хотя это и не является доказательством гомосексуализма».

Впрочем, какова бы ни была его скрытая сексуальная ориентация, Франко решил перемежать подвиги на поле брани с периодическими поездками в Овьедо, чтобы видеться с Кармен Поло. К тому же в этом городе, по утверждениям все более льстивой прессы, местная аристократия стала настойчиво обхаживать его. Нет ничего удивительного, что уверенность Франко в себе теперь заметно выросла. Обычно столь почтительный со старшими по званию, ныне он был готов противостоять даже внушающему всем ужас командиру легиона. Однажды, когда Мильян только что повысил в звании своего личного секретаря, но отказал Франко в ходатайстве о продвижении одного из его унтер-офицеров, молодой майор с нескрываемой иронией спросил, не вызвано ли это тем, «что его унтер-офицер плохо печатает на пишущей машинке». Люди Франко были в восторге от этого выпада против Мильяна. Пакон вспоминает, что по мере восхождения Франсиско по иерархической лестнице он «предоставлял нам, своим подчиненным, все больше инициативы при выполнении приказов. То есть он не донимал нас незначительными деталями и оставался всегда спокойным». Такой подход, по-видимому, был полезен на полях сражений в Марокко, но оказался заметно менее эффективным, когда Франко вступил в мир большой политики. Уже будучи верховным главнокомандующим и политическим лидером, он руководствовался скорее необходимостью распределять «вину» среди максимального количества подчиненных, чем желанием добиться у них большего чувства ответственности.

В сентябре 1921 года во время одной из контратак Мильян Астрай был тяжело ранен в грудь. Рухнув на землю, исходя кровью и находясь на грани смерти (о которой он с некоторого времени мечтал), командир легиона катался по земле и кричал: «Меня убили! Меня убили!» Но затем, придя в себя настолько, чтобы сесть, он возопил: «Да здравствует король! Да здравствует Испания! Да здравствует легион!», после чего его унесли на носилках. Командование Мильян передал своему заместителю. Через шесть недель Франко во главе отряда вошел наконец в Надор, где, по его словам, он обнаружил «огромное кладбище» разложившихся тел своих товарищей. В Монте-Арруите тоже, как описывает Франко, «ужасающая картина предстала перед глазами. Большинство трупов [испанских солдат] было осквернено или варварски изуродовано… Уходя, мы уносили в наших сердцах страстное желание мести, желание такой кары, что осталась бы в памяти поколений».

Достоин упоминания тот факт, что Франко, решив в 1942 году напечатать сценарий фильма «Мы», создал новое издательство и назвал его «Нумансия» в память об исторической осаде этого испанского города. Целых десять лет — с 143 по 133 годы до н. э. — римляне осаждали Нумансию. И, когда она в конце концов пала, ее немногочисленные защитники, которые не были убиты или не умерли от голода, покончили с собой. Стремление Франко освобождать осажденных перекликается с поведением добровольцев из Freikorps, которые, по утверждению Тевеляйта, относились к осажденной крепости как к «матери знатного происхождения». Отсюда и осада для них символизирует тело достойной уважения матери, оскверненное ордами нападающих. Но отношение Франко и его людей к местным или «незнатным» женщинам было не столь романтическим или же просто снисходительным. Когда однажды офицер приказал солдатам прекратить огонь, поскольку они целились в женщин, какой-то легионер процедил сквозь зубы: «Но ведь это же фабрики по производству маленьких мавров!» «Мы все засмеялись, — пишет Франко, — но тут же вспомнили, что во время последнего разгрома [при Мелилье] именно женщины проявляли особую жестокость — добивая раненых, стаскивали с них одежду, расплачиваясь таким образом за блага, которые дала им цивилизация». Эти разлагающие душу события в Марокко оказали огромное эмоциональное воздействие на Франко, развивая в нем кровожадность, паранойю и мстительность, а также навязчивую идею военной и политической осады, которая будет определять его действия как командующего на протяжении всей гражданской войны. В сороковых годах моральная и политическая изоляция режима Франко приведет к тому, что и вся Испания окажется в своего рода осаде.

Между тем Франко продолжал совершать военные подвиги. К началу 1922 года Испания смогла вернуть значительную часть утраченных территорий и стабилизировать положение в Африке. А когда один из блокгаузов неподалеку от Дар-Дрюса подвергся нападению кабилов и защищавшие его легионеры послали отчаянный призыв о помощи, Франко всего с дюжиной людей немедленно отправился к ним на выручку. Они вернулись спустя несколько часов, измазанные кровью, причем у каждого к поясу была привязана отрезанная голова мавра. Впрочем, это был единственный известный случай, когда Франко лично участвовал в зверской расправе. Галисийская пресса восторженно писала о «хладнокровии, бесстрашии и презрении к смерти нашего дорогого Пако Франко», но все же общий образ вырисовывался пока не столь четко.

Дорогостоящие и не всегда удачные действия армии в Марокко еще больше подстегнули левых и дискредитировали короля, который лично был причастен к провальному наступлению генерала Сильвестре. Разоблачая коррупцию, которая способствовала поражению армии, лидер социалистов Индалесио Прието потребовал закрытия военных академий и изгнания из африканской армии всех старших офицеров.

В результате «доклада Пикассо» о разгроме при Аннуа-ле, затребованного правительством, последовала вынужденная отставка тридцати девяти офицеров, включая самого верховного комиссара Беренгера. Доклад был представлен на рассмотрение кортесам[9] для определения политической вины за военную катастрофу. Однако сам Франко оказался демонстративно поощрен за его роль в событиях при Аннуа-ле. В 1922 году он был представлен Альфонсу XIII, который ласково обнял майора и похвалил за отвагу, с которой тот действовал после ранения Мильяна. И непривычно скромный Франко заявил в прессе: «Все, что пишут обо мне, несколько преувеличено. Я просто выполнял свой долг». Его командир во время обороны Мелильи, бригадный генерал Хосе Санхурхо, — который будет во главе военного мятежа в 1936 году, — ходатайствовал о произведении Франко в подполковники. Однако из-за проводившегося расследования событий при Аннуале ходатайство было отклонено. И хотя Мильяна Астрая произвели в полковники, а Санхурхо присвоили звание дивизионного генерала, Франко оказался всего лишь награжден медалью «За боевые заслуги», но остался майором.

Мильян вскоре сумел испортить свою карьеру, когда 7 ноября выступил с открытым письмом королю, в котором в резких тонах угрожал подать в отставку в качестве протеста против возросшего влияния Совета национальной обороны. К его вящему огорчению, влиятельные члены Совета убедили колебавшегося короля принять отставку. И 13 ноября 1922 года Мильяна отстранили от командования легионом в связи с ухудшением состояния здоровья. Было также решено, что его заместитель еще не соответствует этому высокому посту, и командиром легиона стал подполковник Рафаэль де Валенсуэла. Франко, с горечью отметив: «Здесь теперь не стреляют… Все мы влачим растительное существование», попросил назначение в Испанию. 12 января 1923 года он вернулся на родину, получив свою медаль «За боевые заслуги» и назначение в элитную группу придворных военных.

Ни сурового «африканца», которым он был, ни лишенного харизмы генерала или властного каудильо, которым он станет, нельзя было угадать в любезном и обходительном офицере, вернувшемся в Испанию. Один каталонский литератор в то время так описывал молодого майора: «Смуглое, обожженное солнцем лицо, блестящие черные глаза, курчавые волосы, некоторая сдержанность в словах и жестикуляции, легкая и открытая улыбка делают его похожим на ребенка. Когда его хвалят, Франко краснеет, как девушка, которой сделали комплимент». Давая интервью, наш скромный герой отметает лестные комментарии: «Да я же ничего особого не сделал!» И превозносит до небес мужество своих людей: «Даже раненый, истекающий кровью, он ползет и кричит: «Да здравствует Легион!..» Это так мужественно, так трогательно, я едва не задохнулся от волнения». А когда говорили, что он бесстрашно стоит под огнем с улыбкой на губах, Франко отвечал: «Я не знаю… и никто не знает, что такое смелость или страх. У солдата все это определяется иначе: понятием долга и патриотизма». А на вопрос: «Вы, случайно, не влюблены, Франко?» — он реагировал с усмешкой: «Да вы что! Я же как раз еду в Овьедо жениться!» Нисето Алькала Самора, военный министр в годы правления Примо де Риверы, а затем президент Республики, писал позже, что во Франко ему нравилась «внешняя скромность, с утратой которой, став генералом, он много проиграл».

Блестящая карьера Франко, его быстрое продвижение и королевское одобрение вызвали взрыв энтузиазма в Овьедо, когда он вернулся туда 21 марта 1923 года. Восторженные жители вручили ему золотой ключ от города, а местная верхушка воздавала пылкие почести молодому и романтичному герою. Это благоговейное, почти мифологическое отношение к Франко, безусловно, способствовало его искаженному, преувеличенному восприятию собственной персоны.

Между тем в Африке легионеры, без подстегивавшего их безумного энтузиазма Мильяна и железной руки Франко, быстро утратили боевой дух и кровожадность. И, когда Абд-аль-Керим, который так опозорил испанцев при Аннуале, предпринял новое наступление на их оборонительные рубежи в окрестностях Мелильи, а подполковник Валенсуэла погиб в бою 5 июня 1923 года, было решено, что командование легионом должен принять на себя именно Франсиско Франко. Для этого потребовалось присвоить ему задним числом звание подполковника. Новое назначение вызвало в прессе очередной взрыв пылких панегириков скромному герою. На пышных официальных банкетах в честь Франко все единодушно превозносили его личное мужество. Даже легионеры оказались втянуты в эту эйфорию. Продвижение Франко означало, что ему вновь придется оставить безутешную невесту, пока он будет подвергать свою жизнь смертельной опасности на поле брани.

Но если благородные заявления Франко о том, что для него долг солдата превыше «любых чувств, даже тех, что пустили глубокие корни в его душе», следует воспринимать с определенной сдержанностью, то его утверждение: «Когда Родина позовет, у нас найдется лишь один быстрый и краткий ответ: «Есть!» — действительно шло прямо из сердца. О чувствах Кармен можно было только догадываться.

В Сеуте Франко очень скоро вновь пришлось проявлять чудеса храбрости. Развивая успех, Абд-аль-Керим предпринял крупное наступление на Тифаруин, пограничное местечко к западу от Мелильи. 22 августа две бандеры (роты) легиона под командованием Франко отбросили почти девять тысяч человек, осаждавших Тифаруин. Однако по возвращении на континент растущая напряженность между армией и новобранцами, отправлявшимися в Африку, вызвала вспышку насилия в Малаге, завершившуюся смертью унтер-офицера. Обвиненный в убийстве капрал Санчес Барросо был немедленно арестован и приговорен к смерти военным трибуналом. Встревоженное возможными народными волнениями, гражданское правительство запросило и получило королевское помилование. Это наряду с расследованием «ответственности» за крах при Аннуале вызвало такую ярость у армии, что 13 сентября генерал Мигель Примо де Ривера, близкий друг генерала Санхурхо, совершил государственный переворот. Причем король, как позднее окажется, роковым образом уступил свою роль конституционного монарха военной диктатуре Примо. Впрочем, на тот момент широкие круги испанского общества, похоже, были склонны дать возможность проявить себя новому режиму.

Члены легиона двойственно относились к произошедшим событиям. Большинство офицеров, поддержавших Примо, были членами «советов обороны», да и сам Примо выражал обеспокоенность ростом социальной и экономической цены, которую приходилось платить Испании за сохранение протектората над Испанским Марокко. С другой стороны, Франко, удовлетворенный тем, что армия вырвала власть из рук некомпетентного гражданского правительства, и не слишком склонный бросать вызов старшему по званию, склонил голову. В любом случае в тот момент его личная жизнь стояла на первом месте. 22 октября 1923 года он вернулся в Овьедо, чтобы жениться на Марии дель Кармен Поло двадцати одного года от роду, причем в качестве крестного выступил король Альфонс XIII, которого представлял военный губернатор Овьедо.

Публичная свадьба почти столь же эффективна, как и внешняя война, чтобы отвлечь недовольное общественное мнение. Жители Овьедо разглядывали юную пару и старались забыть о личных проблемах и национальной несостоятельности испанского правительства. Огромные толпы собрались, чтобы увидеть, как их герой входит в церковь под королевским балдахином, и встречали молодых оглушительными аплодисментами. Юная романтичная невеста Франко, ошеломленная таким публичным приемом и заваленная телеграммами членов легиона, которые приветствовали ее как их новую мать, вспоминала в восхищении: «Мне казалось, что я вижу фантастический сон… или читаю прекрасный роман… о себе самой». Но если мать Франсиско Франко, вся сияющая от распиравшей ее гордости, присутствовала на церемонии, то его отца на свадьбе не было. То ли Франко не захотел давать повод злобным столпам светского общества Овьедо почесать языки по поводу семейных проблем его родителей, то ли сам дон Николас отказался прийти. Так или иначе, это лишний раз подчеркнуло пропасть между обоими мужчинами. Некоторое утешение Франко нашел, когда одна мадридская газета поместила статью под эпохальным заголовком: «Свадьба героического каудильо». Тогда молодого командира впервые назвали «королем-вои-телем». И это будет отнюдь не в последний раз.

Несмотря на обнадеживавшие рассуждения местной прессы насчет того, что «галантные и нежные фразы, которые благородный воин нашептывал на ухо прекрасной возлюбленной во время перерыва в военных действиях, нашли в конце концов свое божественное освящение», романтическим идеям Кармен не суждено было долго жить. Хотя их брак и оказался более долговечным, чем супружество родителей Франко, никогда с самого начала в нем не имелось и признаков страсти или большой любви. Как только отпала необходимость играть роль галантного рыцаря и соискателя ее милостей, Франко превратился в холодного, физически заторможенного мужчину. Более привычный добиваться расположения женщин, чем пользоваться их милостями, он совершенно очевидно предпочитал поле боя супружескому ложу. С годами их союз становился все более формальным, причем Пакон говорил, что Франко всегда становился особенно молчаливым и сдержанным в обществе своей жены. Фотографии четы только подтверждают это мнение.

После медового месяца молодожены поехали в Мадрид, где их ожидал прием у короля, прежде чем отправиться на постоянное жительство в Сеуту. Хотя королеве Франсиско запомнился как «молчаливый и робкий молодой офицер», сам Франко позднее будет утверждать, что во время обеда с королем и пребывавшим в чрезвычайно веселом настроении Примо де Риверой он смело изложил свои сокровенные планы по сохранению и укреплению испанских позиций в Марокко. Действительно ли Франко набрался храбрости, чтобы сделать это, или нет, ясно, что данную проблему он принимал очень близко к сердцу. Одна из его многочисленных статей, которые публиковались в военной газете, была озаглавлена «Пассивность и бездействие». В ней он обличал «пародию на протекторат» и заявлял, что слабость Испании провоцирует волнения среди туземных племен.

В 1924 году, когда Франко вернулся в Сеуту, Абд-аль-Керим называл себя «рифским эмиром», отказывался признавать королевскую власть и пытался добиться признания Лигой Наций независимого марокканского государства. Контролируя небольшую зону вокруг Мелильи, испанцы были заперты в городах Сеута, Тетуан, Лараче и Ксауэн. Слухи о том, что Примо де Ривера рассматривал возможность полного ухода испанцев из Марокко, вызвали массовое дезертирство из марокканских частей, которые не желали в одиночку противостоять мстительным врагам. Однако многие легионеры твердо заявляли, что они останутся на боевых постах, что бы ни произошло. Франко занимал более гибкую позицию. Не желая «светиться» в подстрекательских и мятежных дискуссиях со своими сотоварищами, он тем не менее выступил с гневной публичной речью против намерений оставить Марокко, когда сам диктатор решил посетить испанскую военную базу в 1924 году. Рассуждения Примо по поводу стоимости сохранения и укрепления колонии явно пришлись не по душе многим офицерам. Недовольство бурлило на грани открытого бунта, и Франко, испугавшийся собственной смелости, сразу после собрания устремился вслед за Примо, чтобы извиниться и предложить свою отставку, которая, к его вящему облегчению, была с улыбкой отвергнута.

Тем временем недовольство военных достигло точки кипения, когда в октябре 1924 года Примо передумал оставлять колонию, назначил сам себя верховным комиссаром Марокко и мужественно взял на себя всю ответственность за вывод войск из Ксауэна. Франко же — и это будет линией поведения на всю последующую жизнь — занял две несовместимые позиции, продолжая шарахаться от одной к другой. Громогласно заявив, что скорее уйдет в отставку, чем согласится на отвод испанских войск, он смиренно подчинился приказу Примо прикрыть во главе своих легионеров эвакуацию измученного и деморализованного гражданского населения городка Ксауэн после нового наступления Абд-эль-Керима. Несмотря на огромное нежелание уступить ни пяди земли врагу — эта его черта с особой силой проявится во время гражданской войны, — Франко на протяжении четырех недель с завидным мужеством и умением прикрывал вывод населения из города. За этот подвиг он был награжден еще одной медалью «За боевые заслуги», а в феврале произведен в полковники. В марте 1925 года Примо передал польщенному Франко пламенное свидетельство благодарного короля, заверявшего, что «прекрасная история, которую вы пишете вашими жизнями и кровью, является непреходящим примером того, что могут сотворить настоящие мужчины, жертвующие всем во имя исполнения долга».

В июне 1925 года в результате договоренности между Примо де Риверой и командующим французскими войсками в Африке Филиппом Петеном была проведена совместная войсковая операция, в которой были задействованы семьдесят пять тысяч испанских солдат в Аль-Усемасе под общим командованием генерала Санхурхо. Полковнику Франко поручили командование передовой группой, которая должна была захватить плацдарм. Плохая организация и убогое стратегическое планирование Санхурхо привели к полной неразберихе и хаосу, кульминацией которых стал приказ к отходу испанских войск. Однако Франко, опасаясь, что это приведет к полной деморализации и панике в его частях, немедленно отменил данный приказ и, вопреки всему, сумел захватить и долго удерживать плацдарм. Если бы не его инициативные действия, вряд ли испанским войскам удалось бы встретиться с французами, наступавшими с юга. Потом Франко нервно пытался оправдать свое поведение перед самим собой и перед начальством, цитируя военный устав, позволявший офицерам в определенных условиях игнорировать приказ, но именно тогда он проявил недюжинные воображение и изобретательность боевого командира, которые начисто покинули его, когда он стал верховным главнокомандующим во время гражданской войны. Во многом благодаря усилиям Франко 26 мая 1926 года Абд-аль-Керим сдался французским войскам.

Несколько ранее, 3 февраля 1926 года, в возрасте тридцати четырех лет Франко был произведен в бригадные генералы. Согласно одному из самых устойчивых мифов о Франко, он стал самым молодым генералом в Европе после Наполеона. В действительности же в 1880-х годах по меньшей мере трех испанских офицеров произвели в генералы в более раннем возрасте, в британской армии в Первую мировую войну также имелось немало молодых бригадных генералов. Тем не менее Франко являлся первым выпускником академии в Толедо, достигшим столь головокружительных высот. Его отозвали из Африки и зачислили в самое престижное армейское соединение: Первую бригаду Первой Мадридской дивизии. Отец даже не поздравил сына с повышением. Отношение дона Николаса к достижениям Франсиско может характеризоваться историей, которую рассказал его внук, Николас Франко де Побиль. Однажды, когда Франсиско был уже генералом, во время семейного обеда «после какого-то спора отец задал ему такую трепку, что разбил свою трость о его спину». Отсюда понятно, почему Франко так отчаянно жаждал славы, известности и общественного признания.

Но он был в этом не одинок. 3 февраля 1926 года, в день производства Франко в бригадные генералы, его экстравагантный младший брат Рамон пересек Атлантический океан на гидросамолете, построенном в Испании по лицензии. Отношения между ними всегда были достаточно напряженными. Бесшабашный Рамон, столь непохожий на выдержанного и сознательного старшего брата, оставался его тенью на протяжении всей военной карьеры Франсиско. В бытность свою летчиком в Африке, Рамон проявлял себя таким же смельчаком, как и брат, однако несколько неосмотрительным. Больше того, говорили, что «он был просто чокнутым и вел разгульный образ жизни». Живший с ним в одной квартире в Тетуане товарищ горько жаловался на неисправимого Рамона и рассказывал: «Он хватал мои вещи без разбору, вплоть до носков и трусов. Носки, говорил ему я, бери, черт с тобой, но трусами я потом брезговал». Наплевательское отношение Рамона к личной гигиене и его пристрастие к хождению по шлюхам резко контрастировало со строгими, почти пуританскими взглядами на жизнь Франсиско. Тот пришел в ужас, когда в 1924 году Рамон нарушил протокол, женившись на Кармен Диас, не попросив предварительно разрешения у короля. Тем не менее триумфальней перелет Рамона, можно сказать, Христофора Колумба нового времени, давший новый импульс находившейся в зачаточном состоянии испанской авиации, служил престижу короля и страны и заставил Франсиско сдерживать недовольство братом и ревность к нему. Он стал демонстрировать эдакое патерналистское отношение к Рамону — отношение отца, гордящегося сыном. И это выводило младшего брата из себя.

Их соперничество не угасло и после того, как на доме семьи Франко в Эль-Ферроле была открыта памятная доска в честь обоих братьев, «вписавших героические страницы в национальную историю». Можно только строить предположения о том, что думал отец о таком успехе своих сыновей. Например, Салом указывает, что он очень гордился Рамоном. А донья Пилар Баамонде, по-видимому, была просто счастлива. В Эль-Ферроле для толп зевак пылали фейерверки, завывали сирены на лодках в бухте, на земле гремели военные оркестры в честь великих свершений братьев Франко, а 12 февраля 1926 года был объявлен нерабочим днем.

В том же месяце кадеты, учившиеся вместе с Франсиско в Толедо, собрались, чтобы воздать почести первому из их выпуска, кто получил звание генерала. Их пылкие и почтительные излияния могли вскружить голову любому, а уж тем более человеку, столь склонному к самолюбованию, как Франко. Ему были вручены почетная шпага и грамота, в которой заявлялось, что «имена самых выдающихся вождей покроются славой, а над ними будет сиять имя триумфатора — генерала Франсиско Франко Баамонде». Словно льстивые придворные, сражающиеся за королевские милости, прежде надменные и презрительные, бывшие кадеты теперь лезли из кожи вон, чтобы продемонстрировать «восторг и восхищение доблестным патриотом».

Рождение дочери Франсиско — и, что весьма необычно для плодовитого семейства Франко, единственной дочери — 14 сентября 1926 года в Овьедо внесло необычную ноту в жизнь генерала. Позже он будет вспоминать: «Когда родилась Карменсита, я думал, что сойду с ума от радости». Поскольку не было заметно никаких признаков беременности у доньи Кармен, ходили упорные слухи, что дитя приемное и является плодом очередного сексуального похождения Рамона. Так или иначе, но рождение Кармен открыло еще один выход эмоциям для зажатого генерала, который проводил больше времени с темноволосой дочуркой, чем с женой, склонившись над колыбелькой и постоянно напевая ей песенки. Быть может, он наконец нашел того, кого смог любить сам и кто любил его без всяких условий.

По возвращении в Мадрид с новым полком и с верным Паконом в качестве адъютанта Франко усвоил своеобразный, почти шизофренический стиль руководства, который будет характерен и для его режима в целом, когда он придет к власти. Хотя суровые дисциплинарные меры по отношению к солдатам оставались нормой, своим полковникам он позволял вести дела, как им вздумается. Вдали от полей сражений его энтузиазм по отношению к тяжелому военному труду быстро испарился. Подобно Гитлеру и Сталину, он скоро пристрастился к кинематографу, забросив повседневные служебные дела. Франко обожал проводить время за беседой с коллегами и каждый день встречался с гарнизонными генералами в престижном клубе. И все же лучше всего он себя чувствовал с близкими по духу «африканцами», такими как генералы Мильян Астрай, Варела, Оргас и Мола, а также с важными лицами из Толедо — Ягуэ, Монастерио и Винсенте Рохо. Последний, к пущей ярости Франко, позднее будет командовать республиканской армией в Мадриде. Пакон рассказывает, что на этих встречах Франко всегда говорил на военные темы и никогда не обсуждал ведущих политиков того времени. «Он вообще не критиковал старших по званию, даже когда заходил разговор о разгроме при Аннуале». Франко любил рассказывать случаи из своей богатой на события жизни в Марокко, причем «повторял их каждый раз абсолютно одинаково, как будто читал по писаному».

В 1926 году у Франко состоялась знаменательная встреча с художником Луисом Кинтанильей, другом полковника Альфредо Кинделана, основателя испанских военно-воздушных сил, которыми он же и командовал. Много позже, уже после того, как Франко стал каудильо, художник вспоминал о споре между Франсиско и Кинделаном по поводу какого-то французского выражения. Когда спор решился в пользу Кинделана, будущий диктатор продолжал упрямо и нудно защищать свою позицию, пока выведенный из себя художник не заявил, что раз уж Франко больше всех об этом говорит, то, наверное, он и прав. Не поняв иронии, Франко, похоже, был удовлетворен.

То, что генерал способен при необходимости избавляться от занудных и жестких черт своего характера, выяснилось, когда он снялся в эпизоде вместе с Мильяном Астраем в фильме «Невезучая новобрачная», который поставил его друг Наталио Ривас. Франко сыграл роль армейского офицера, вернувшегося с войны в Африке. Молодой остроумный и общительный генерал из фильма, смачно пьющий вино и оглушительно хохочущий над шутками товарищей, имел мало общего с тем чванливым, напыщенным Франко, которого описывали Пакон и Луис Кинтанилья. Поэтому нет ничего удивительного, что Франко, когда ему потребовалось показать себя в идеализированном виде, обращался к кино.

Реальная военная ситуация в Африке несколько отличалась от показанной в фильме Риваса, однако успехи при Аль-Усемасе значительно улучшили взаимоотношения между правительством Примо де Риверы и «африканцами». Но не все военные были этим улучшением довольны. Увеличение количественного состава армии в Марокко и расходов на ее содержание, а также решение Примо вернуться к системе продвижения по службе за военные заслуги пришлись не по вкусу офицерам, служившим в Испании, где такие карьерные возможности были ничтожны и представлялись чрезвычайно редко. Ставка Примо де Риверы на свою партию спровоцировала попытку переворота 24 июня 1924 года и привела на грань мятежа артиллерийские казармы по всей стране.

Парадоксально, что у генерала Франко, сыгравшего ключевую роль в восстании 1936 года, вызвали такой гнев взбунтовавшиеся артиллеристы. По словам Рамона Серрано, блестящего молодого адвоката, который позднее женится на красавице Зите, младшей сестре Кармен, и сыграет решающую роль в консолидации политической власти Франсиско Франко, «реакция Франко была не просто горячей, а яростной. Любые предлагаемые меры казались ему слабыми, а наказания недостаточными». Он вспоминал, что наиболее часто употребляемая генералом фраза была: «Их всех следует расстрелять!»

Хотя казалось, что Примо держит ситуацию под контролем, трещина между военными постепенно нарастала, пока не превратилась в пропасть. Часть офицерского корпуса примкнула к республиканскому движению, в то время как остальные — главным образом «африканцы» — сохраняли верность режиму. То, что республиканские офицеры не выступили в защиту ни Примо де Риверы, ни самого короля, способствовало установлению Республики в апреле 1931 года. Отказ «африканцев» принять Республику подготовил почву для гражданской войны 1936 года.

По крайней мере на людях Франко старался политически ничем не выделяться, что принесло свои плоды — Примо назначил его на престижную должность директора Военной академии генштаба в Сарагосе.

Примо де Ривера основал ее в 1928 году, объединив пехотную академию в Толедо, артиллерийскую — в Сеговии, кавалерийскую — в Вальядолиде и инженерную — в Гвадалахаре. Добившись значительного поста, Франко, казалось, не хотел нести за него никакой серьезной ответственности. Готовность смотреть сквозь пальцы на слабости своих подчиненных станет основным методом его руководства. И в качестве главы государства он создаст режим, который станет точной копией Третьего рейха: абсолютная власть без личной ответственности. Снисходительность Франко оказалась очень кстати для ряда кадетов, первый прием которых состоялся в октябре 1928 года. Так, он потребовал послаблений на вступительных экзаменах для детей офицеров, погибших на войне. Правда, он слегка испортил свой образ попечителя сирот, прямо объявив им, что поступлением в академию они больше обязаны смерти отцов, чем собственным заслугам.

Романтическая вера Франко в превосходство личного мужества перед численным преобладанием и более передовой техникой и тактикой привела к тому, что современным методам ведения войны уделялось в Сарагосе так же мало внимания, как и в Толедо. Он вдалбливал в головы юных и впечатлительных кадетов свои «десять заповедей», позаимствованные из речей Мильяна Астрая о патриотизме, верности королю, самопожертвовании и храбрости. Всяческое поношение политики демократов являлось составной частью подготовки. Кадетам также внушали постулаты, которым юный Франсиско научился еще на коленях у своей матери, такие, например, как «кто страдает, тот побеждает». Воспитанников академии призывали быть готовыми «добровольно пойти на любое самопожертвование в экстремальных ситуациях». От них требовалось проявлять «ревностную заботу о своей репутаций». Поскольку директору нравилось захватывать врасплох юных кадетов, он устраивал засады в дверях магазинов и лавок в надежде, что его питомцы пройдут мимо, не заметив генерала и не отдав чести. Тогда он выскакивал на улицу, высокомерным голосом приказывал им вернуться и выговаривал за несоблюдение субординации. Генерал-моралист, похоже, получал своеобразное удовольствие, следя за сексуальной жизнью своих юных подопечных. Под предлогом искоренения сифилиса среди кадетов он останавливал их на городских улицах и проверял, имеют ли они при себе презерватив. Отсутствие этого предохранительного снаряжения как следствие вызывало суровое наказание.

Каждодневное пичканье романтической мифологией, дисциплинарная муштра и идеологическая обработка дали соответствующий эффект — большинство кадетов, став офицерами, в 1936 году примкнули к националистам. Преподаватели подбирались прежде всего из тех военных, кто должным образом зарекомендовал себя в африканской кампании и разделял жесткие идеологические взгляды Франко, знание передовых технологий, стратегии и тактики отходило на второй план. Почти все эти офицеры сыграют решающую роль в мятеже 1936 года. Многие из них вступят в фашистскую партию, Испанскую фалангу, которую 29 октября 1933 года создаст сын главы режима Хосе Антонио Примо де Ривера. И нет ничего странного, что те годы, когда Франко был директором Военной академии, называют периодом торжества «африканцев» и настоящим бедствием для левых и либеральных офицеров. А Рамон презрительно называл старшего брата «троглодитом», утверждая, что его выпускники будут плохими гражданами своей страны.

Хотя Франко и добился в Сарагосе повышения социального статуса, чего не сумел сделать в Эль-Ферроле, он не чувствовал себя своим среди местных сановников и знатных семейств, которые его обхаживали. И все же именно тогда у него завязались знакомства, которые впоследствии приобретут историческое значение. На свадьбе Серрано Суньера со свояченицей Франко, Зитой, свидетелем жениха выступал Хосе Антонио Примо де Ривера.

Годы спустя, когда Франко попытается внести некоторую рациональную связность в историю своей карьеры, он скажет, что именно тогда осознал, что «в силу моего опыта и престижа я призван совершить великие дела на службе Родине». Однако, прежде чем превратиться из представителя правящего класса в мятежника, ему предстоял долгий и извилистый путь. Истинная его суть в какой-то степени проявилась в интервью, которое он и Кармен дали газете «Эстампа», предшественнице известного журнала «Ола». И хотя Франко здесь настойчиво утверждает, что он «простой военный… который всегда хочет оставаться незаметным…», в интервью явно проскальзывает скрытая дилемма, которая будет преследовать его на протяжении всей политической и военной карьеры. Поскольку он разрывался между желанием иметь «отца-покровителя» — будь то главнокомандующий, диктатор или король, — который похвалит и порадуется его успехам, и непреклонной решимостью достичь власти, устремления Франко отнюдь не всегда были связными и последовательными. В интервью генерал отдает дань ханжеской риторике: «Испания обретет былое величие», а сам он довольствуется «бескорыстной службой Родине», но вместе с тем утверждает, что поступил в Военную академию в Толедо «против воли своего отца», из чего можно понять — у него уже тогда были свои тайные планы. (На самом деле именно дон Николас посоветовал ему поступить в эту академию.) Возможно, бросив вызов отцу в 1929 году, он подсознательно расчистил себе путь к мятежу против законного правительства в 1936-м. А из его странного заявления: «Что касается моей карьеры — моим настоящим призванием была живопись» — можно сделать вывод, что собственные политические амбиции он скрывал даже от самого себя. И в этом Франко в своей семье был не один. Донья Кармен, по описанию «Эстампы», «прекрасная спутница жизни генерала, демонстрирует стройную фигуру, едва угадывающуюся за дымчатым одеянием из черного газа, которое нежно ласкает дорогое манто», со смущением рассказывает об их романе (оба они солгали о своем возрасте, когда познакомились: Кармен прибавила год, а Франко отнял). И тут же молодая женщина застенчиво признается, что единственными недостатками ее супруга — которые в то же время считались наибольшими достоинствами в глазах его восторженных поклонников — являются «чрезмерная любовь к Африке и чтение книг, в которых она ничего не понимает». Как и у матери Франко, за жертвенным обликом Кармен скрывались стальная решимость и серьезные амбиции.

Карьерные устремления Франко стали расти одновременно с его животом. Меняя внешность, энергичный, привлекательный и мечтательный — хотя и безжалостный — солдат постепенно превращался в осторожного и во всем сомневающегося командира времен гражданской войны. Он никогда больше не будет лично вести людей в атаку. Если бы Франко уже обеспечил себе надежное положение в военной иерархии, то, вероятно, чувствовал бы себя более уверенно. Но все было не так. Африканская война предлагала приемлемое объяснение тому, что он постоянно ощущал нависшую над ним опасность, и давала выход агрессивности, а тогдашняя гражданская жизнь такой возможности не предоставляла. Ему требовался новый внешний враг, которого нужно было бы ненавидеть и подчинять своей воле. И в качестве замены рифским маврам Франко ухватился за угрозу коммунизма, чтобы оправдать собственные параноидальные страхи и приверженность ко все более авторитарной политике.

В этом смысле он не был исключением для той эпохи. В своем анализе испанского фашизма историк мировой культуры Джо Лабаньи доказывает, что начиная с конца XIX века «страх мужчины перед женщиной и страх буржуа перед народными массами стали практически неразличимы». И действительно, Гитлер регулярно будет выступать перед толпой, словно перед женщинами, непостоянными и не заслуживающими доверия. Но сейчас уже ясно, что, хотя параноидальное восприятие генералом Франко коммунизма отнюдь не было исключением, оно больше раскрывает нам его внутренние страхи, чем страхи перед реальным миром. Франко подписался на радикальный антикоммунистический журнал, издаваемый в Женеве, «Международная Антанта против Третьего Интернационала», и чтение этого издания еще больше подпитывало его фобию.

Будучи в Дрездене, он посетил академию германской армии и вернулся в Испанию с горящими от восхищения глазами и в полном восторге от вермахта, а также со жгучим ощущением несправедливости Версальского договора. Это положило начало его роману с Германией, который продлится вплоть до 1945 года.

Режим Примо де Риверы пал 30 декабря 1930 года. За время нахождения у власти Примо сумел настроить против себя буквально все общественные слои государства. Значительный бюджетный дефицит, плохой урожай и депрессия нанесли серьезный урон испанской экономике. Армия переживала жестокий раскол. Альфонс XIII, который отвратил от себя старую монархическую элиту, фактически отдав власть Примо де Ривере в 1923 году, сейчас вызвал ярость генерала Санхурхо, командовавшего Гражданской гвардией. Тот лишил своей поддержки Примо, который в результате удалился в Париж, где и умер 16 марта 1930 года. Ввиду невозможности возврата к конституционной монархии 1923 года, которую он так опрометчиво бросил к ногам Примо де Риверы, король избрал генерала Беренгера в качестве нового диктатора. Этой диктатуре противостояли враждебно настроенные каталонские промышленники, окончательно расколотая армия и все более радикальный рабочий класс.

И хотя в мае 1946 года Франко с романтической ностальгией вспоминал рухнувший режим как «уникальный период мира, порядка и прогресса», в тот момент он без видимой печали воспринял отстранение Примо де Риверы от власти. Возможно, генерал действительно чувствовал удовлетворение от свержения этой авторитетной фигуры или же хотел дистанцироваться от неудач и провалов диктатуры. Так или иначе, то, что король сделал Франко своим фаворитом, помогло ему смириться с уходом Примо. 4 июня 1929 года Альфонс XIII лично прикрепил на грудь Франко медаль «За боевые заслуги», которой он был удостоен еще в 1925 году. Спустя год, 8 июня 1930-го, генерал шел во главе колоссального шествия, в котором участвовал весь кадетский корпус, привезенный Франко из Сарагосы для участия в принятии присяги на знамени мадридского гарнизона. 6 июня он появился на балконе королевского дворца рядом с Альфонсом XIII.

Рамон, выведенный из себя победным шествием брата и предпочтением, которое ему оказывал король, решил вступить с ним в соперничество, чтобы тоже привлечь внимание к своей особе. Летом 1929 года он предпринял еще одну попытку полета над северной Атлантикой, завершившуюся полным провалом. Мало того, что поиски пилота и его экипажа оказались весьма дорогостоящими. Выяснилось также, что Рамон заменил гидросамолет, построенный в Испании, на аэроплан германского производства, к тому же, по-видимому, получив за это солидную взятку. Возмущенный командующий военно-воздушными силами полковник Альфредо Кинделан немедленно выгнал его из военной авиации. «Подвиг» Рамона не только подрывал доверие к испанскому воздушному флоту и явился оскорблением короля и Родины, но также опорочил честное имя семьи. Отношение Франсиско к Рамону как к капризному ребенку перекликалось со страдальческим смирением матери перед бестактным и хамским поведением отца и доводило до бешенства младшего брата. Лицемерно-жалостливая просьба Франко к нему с уважением воспринять «негодование матушки, которое мы все разделяем», вызвало молниеносную отповедь. Авиатор попросил директора академии «не лезть с никчемными буржуазными советами», а также предложил ему «спуститься со своего генеральского трончика» и перестать вбивать в головы кадетам Сарагосы дешевые банальности. Рамон немедленно сделал крутой поворот влево, по уши погряз в анархосиндикалистских заговорах, направленных на свержение монархии, и сделал весьма провокационный шаг — стал масоном. И хотя мотивы поступков Рамона скорее всего имели своей основой его раздоры со старшим братом и мстительное отношение к властям, а не проницательный политический анализ, в отличие от Франсиско он остро сознавал всю слабость положения как диктатуры генерала Беренгера, так и самого короля.

В середине августа 1930 года был образован широкий фронт социалистов, республиканцев среднего класса, баскских и каталонских националистов и большого числа влиятельных монархистов, отошедших от короля в результате его ошибок и ставших консервативными республиканцами, которые подписали совместный пакт в Сан-Себастьяне. Они учредили временное правительство, имевшее своей целью устранить короля. Мола, как генеральный директор службы безопасности, сообщил Франко, что Рамон серьезно замешан во всех этих делах. Он посоветовал Франко отговорить брата от оппозиционной деятельности. Франко предпринял такую попытку, но она оказалась безрезультатной, и власти были вынуждены отправить Рамона в военную тюрьму. Франсиско однажды посетил брата в тюрьме и предупредил, что против него готовится целая коллекция обвинений, в том числе в контрабанде оружия и попытках организовать производство бомб и покушения на монарха. Новые уговоры образумиться опять ничего не дали. Рамон бежал из тюрьмы, затем вместе с генералом Кейпо де Льяно участвовал в подготовке плана всеобщей стачки и военного переворота с целью свержения монархии и установления Республики под руководством временного правительства в Сан-Себастьяне. А потом он улетел в Париж.

В ноябре 1930 года Франко отправился во Францию, в Версаль, для прохождения курсов подготовки высшего генералитета. Там он встретился с Рамоном. Наплевав на мрачные политические предсказания брата насчет неминуемого краха диктатуры и монархии, Франсиско вернулся в Сарагосу в полнейшей убежденности, что «испанский народ не бросится очертя голову в пустоту, которая может обернуться реками крови» (Пакон).

Но тут самому Франко, который, как утверждал Кейпо де Льяно, предлагал ему возглавить переворот в сентябре 1924 года, поступило предложение от Алехандро Лерруса, циничного шефа радикальной партии и наиболее значительной фигуры сан-себастьянского пакта, присоединиться к республиканскому заговору. Как вспоминает Серрано Суньер, Франко отреагировал с уже ставшей для него характерной нерешительностью. До того он настаивал на расстреле всех бунтовщиков, но теперь вежливо выслушал, когда ему предложили присоединиться к ним, и намекнул, что, быть может, сделает это, если Родина окажется в опасности. Однако, как только «бунтовщики» ушли, он, разозлившись, «что не выбросил их с балкона», тут же снова захотел, чтобы заговорщиков расстреляли. Окончательно его позиция проявилась после 12 декабря, когда республиканец Сантьяго Касарес Ки-рога поднял мятеж гарнизона города Хака на севере Арагона, после чего он попытался направиться на юг, чтобы зажечь искру прореспубликанского движения в гарнизонах Уэски, Сарагосы и Лериды. Но эта преждевременная акция лишь насторожила власти и послужила поводом для введения чрезвычайного положения в арагонском военном округе. И когда вспыхнула очередная всеобщая стачка в Сарагосе, Франко твердо встал на сторону короля, приведя академию в состояние боевой тревоги и вооружив кадетов.

Мятеж в Хаке был легко подавлен, его главарей, капитанов Фермина Галана (который в бытность свою адъютантом Франко в легионе рассуждал о его гомосексуализме) и Ан-хеля Гарсиа Эрнандеса, расстреляли 14 декабря. Несмотря на заявление Франко, что «моего братца Рамона тоже следовало бы расстрелять», он вместе с остальными высшими офицерами удовлетворился скорым и жестоким разгромом мятежа. Однако оба казненных офицера прослыли в народе мучениками за Родину, что нанесло монархии больший вред, чем сама попытка мятежа.

15 декабря беглый Рамон (посвятивший свою автобиографию «мученикам Галану и Гарсиа Эрнандесу»), по-видимому, полностью потеряв представление о реальности, решил пролететь над Восточным дворцом в Мадриде и сбросить на него бомбы, чтобы убить короля. Однако, тронутый зрелищем гулявших по саду женщин и детей, Рамон вместо бомб разбросал листовки с призывом к всеобщей забастовке, а затем снова улетел во Францию. В ответ на эти листовки немедленно появились другие неизвестного происхождения, в которых Рамона разоблачали как «незаконнорожденного, опьяненного жаждой крови». Франко, по-видимому, больше раздраженный тем, что задета честь его матери, чем самой попыткой Рамона убить короля, тут же помчался в Мадрид, чтобы потребовать официального объяснения от главных подозреваемых в этом оскорблении — генералов Беренгера, главы правительства, Молы и Федерико Берен-гера, командующего мадридским военным округом, — которые нервно отрицали любую причастность к публичной клевете на семью директора Военной академии. Из чувства семейной солидарности Франко послал Рамону в Париж большую сумму денег и выразил надежду, что, «отгородившись от ненависти и страстей окружающих», он снова увидит свет истины и «начнет новую жизнь, отдалившись от этой бесплодной борьбы, которая приносит Испании одни лишь беды».

Франко пришел в ужас, когда в результате общественного возмущения, вызванного казнью Галана и Гарсиа Эрнандеса, наиболее либеральные члены правительства отказали в поддержке генералу Беренгеру, вынудив его 14 февраля подать в отставку. Генерала заменил адмирал Хуан Баутиста Аснар. Муниципальные выборы были назначены на апрель 1931 года. Суд военного трибунала над офицерами, участвовавшими в мятеже, состоялся в период предвыборной кампании, ознаменовавшейся вспышкой всеобщего гнева, последовавшей за казнью обоих офицеров. Будучи одним из главных членов трибунала, Франко неумолимо настаивал на том, что «военные преступления, совершенные военными, должны быть судимы тоже военными, имеющими опыт командования». Отказавшись прислушаться к общественному мнению, трибунал вынес, кроме смертных приговоров, пять пожизненных заключений и множество других, менее значительных наказаний мятежникам. Позднее большинство этих приговоров было смягчено.

Ограниченный армейскими представлениями о жизни, Франко грубо ошибается в оценке политической ситуации, и последующие события в стране стали для него полной неожиданностью. На муниципальных выборах 12 апреля 1931 года народ высказался против короля и диктатуры. Во избежание массового кровопролития генерал Санхурхо, командовавший Гражданской гвардией, отказал в поддержке шатающейся монархии. Когда генерал Беренгер также приказал начальникам военных округов избегать актов насилия, которые могли бы помешать тому, чтобы «судьбы Родины следовали курсом, определенным волеизъявлением народа», судьба Альфонса XIII была решена. Король без лишнего шума покинул Испанию, открыв дорогу для установления Республики. В пространном заявлении главе своего правительства, адмиралу Аснару, опубликованном в газете «АВС», он признал: «Состоявшиеся в воскресенье выборы показали мне, что я больше не пользуюсь любовью своего народа… Король может ошибаться, и я, несомненно, иногда совершал ошибки… Я — король всех испанцев и сам испанец. Я мог бы найти массу действенных средств для сохранения своих королевских прерогатив, чтобы отразить нападки тех, кто на них покушается. Но я со всей решительностью хочу избежать любых действий, которые могли бы восстановить соотечественников друг против друга, спровоцировав братоубийственную гражданскую войну. Я не отрекаюсь ни от единого из моих прав… но, повинуясь воле нации, сознательно приостанавливаю исполнение моих королевских обязанностей и удаляюсь из Испании».

Бегство короля оказалось ужасным потрясением для генерала Франко, которое в определенном смысле могло сравниться с уходом отца из семьи. Это событие серьезно омрачило его отношение к монархии. И когда он придет к власти, то сделает все от него зависящее, чтобы воспрепятствовать возвращению короля на испанский трон. Коронация внука Альфонса XIII, Хуана Карлоса, состоялась лишь в 1975 году.