Фрося. Часть 7 Вместо эпилога

Глава 10

Действительно, тяжесть в ушах вскоре отступила, и Фрося с интересом стала смотреть в окно автомобиля, а там было на что посмотреть.

Районы старых домов сменялись современными постройками, величественное соседствовало с обыденным, но больше всего поражало огромное количество людей на улицах, среди которых выделялись колоритным видом религиозные евреи в своих одеяниях, похожие на пингвинов, с развевающимися на ветру пейсами, в меховых шапках и кипах, в лапсердаках и белых гольфах.

Фрося невольно улыбнулась:

— Майя, а тебе не кажется, что это похоже на театр, особенно когда рядом с этими смешными людьми в большом количестве идут по городу девушки и ребята с оружием?

— Бабушка, я к этому театру уже так привыкла, что не вижу ничего странного. Это для туриста в диковинку.

Их машина проехала мимо двухэтажных вилл и въехала в ворота, за которыми, утопая в густой зелени, уютно расположилось аккуратное здание в три этажа. Возле него под деревьями стояли беседочки и скамейки, освещённые яркими фонарями.

— Бабушка, вот мы и приехали к Риве. Уже пошёл третий год, как она находится здесь. Ты только не подумай, что мы её сюда определили насильно. Это была её добрая воля переехать на жительство в дом престарелых. Она сама внесла из своих средств довольно крупную сумму на содержание в этом заведении. Я была очень даже против этого волевого решения, ведь можно было заказать ей сиделку на двадцать четыре часа, но она была неуклонна в своём желании.

— А знаешь, девочка, я бы тоже не хотела стать обузой для своих близких. Возможно, в будущем воспользуюсь этим примером Ривы.

— Бабушка Фрося, разве тебя можно сравнить с бабушкой Ривой, сколько себя помню, она всегда была очень слабенькой и болезненной.

— Ничего в этом нет странного, ведь ей столько пришлось перенести в её многострадальной жизни. Из писем Анютки я знаю, что Рива тебя вырастила, если не с пелёнок, так с того момента, как ты приехала в Израиль, и при этом окружила такой любовью и заботой, которая другим и не снилась.

— Бабушка, неужели ты думаешь, что я ничего этого не ценю? Для меня Рива и Майкл после мамы всегда были самыми дорогими людьми.

Они, переговариваясь, прошли через холл с диванами и креслами и на лифте поднялись на второй этаж. Сердце Фроси отчаянно колотилось в груди — вот сейчас она увидит женщину, из рук которой почти шестьдесят лет назад приняла свёрток с двухмесячной еврейской девочкой. Неожиданно став приёмной матерью, Фрося, по всей видимости, спасла тогда ребёнка от неминуемой смерти в том страшном гетто, в котором пришлось провести три года Риве. Она не только воспитала свою милую Анютку, но и вернула уже взрослую дочь, в силу сложившихся обстоятельств, под надёжное крыло настоящей матери.

В комнату к этой душевной, необычайно сложной судьбы женщине Фрося в данный момент заходила вместе с их общей внучкой Майечкой.

Нет, они с Ривой никогда не делили и не оспаривали друг у друга Анютку — это была их общая судьба, любовь и боль.

В просторном помещении никого не было. Фрося растерянно осмотрела стоящие здесь кровать, шкаф, холодильник и висевший на стене телевизор. Майя, о чём-то догадавшись, решительно вышла на балкон. Крайне взволнованная гостья последовала за ней.

Глазам Фроси предстала печальная картина, вызвавшая в ней невольные слёзы. В инвалидном кресле сидела старая больная Рива. Майя подошла к ней и, склонившись, нежно покрыла лицо и волосы любимой бабушки поцелуями. Наконец девушка выпрямилась и, чуть отстранившись, затуманенным от слёз взором взволнованно наблюдала, как после долгих лет ожидания встретились две несчастные матери, пережившие нелепую гибель своей общей единственной дочери.

Фрося с жалостью и любовью разглядывала худое, сморщенное и слегка перекошенное лицо Ривы, и по щекам её текли и текли слёзы. Рива первая пришла в себя и тихим надтреснутым голосом выдавила:

— Здравствуй, Фросенька, я тебя столько лет ждала, столько раз проигрывала ситуацию, когда встану перед тобой на колени и возблагодарю тебя за твою святую душу…

Фрося сама опустилась на колени перед коляской больной женщины и начала целовать сморщенные старческие руки, первыми принявшие когда-то в тяжелейших родах её старшего сына.

— Не плачь, Фросенька, как всё же несправедливо, ведь это я должна стоять перед тобой на коленях, но уже, к сожалению, не могу этого сделать…

— Ривочка, мы потеряли нашу доченьку, мы её не сберегли. Я часто корю себя за смерть Анютки, ведь ради меня, ради моего сына она поехала в этот проклятый Афганистан.

— Не укоряй себя, Фросенька, ты нисколько не виновата в её смерти, она по-другому не могла поступить, ты и только ты воспитала в ней такое же доброе, как у тебя самой, отзывчивое сердце. Разве ты думала об опасности, когда принимала из моих рук еврейскую девочку, за спасение которой тебе, в случае обнаружения, грозила неминуемая смерть. Так, видно, было угодно Богу или ещё кому-то, кто устраивает нашу судьбу.

Фросенька, ты подарила ей целых пятьдесят лет жизни, в которой она познала всё, что может познать нормальный человек, — радости и печали, родительские нежные чувства, уважение и любовь близких, друзей и коллег. У неё была замечательная профессия и увлекательная работа… — ай, что там говорить, наша девочка прошла по земле короткий для нас, но яркий для окружающих путь.

Она, в свою очередь, оставила свой неизгладимый след на земле, подарив мне мою несравненную Майечку… — Рива ласково взглянула на внучку.

— Бабушка, ну, зачем ты так говоришь, у тебя ведь есть ещё Меир и Эфраим, а кроме них ещё трое правнуков.

— Полно, моя ненаглядная девочка, полно, я знаю, что ты выросла душевным и скромным человеком, но думаю, что Фросенька меня понимает, ты единственная, кто стал отдушиной для моего сердца на старости лет, а остальные просто мои сын, внуки и правнуки…

Фрося поднялась с колен и обняла покрасневшую от смущения молодую женщину:

— Рива права на сто процентов, я так сожалею, что у меня сейчас нет рядом такой славной девочки, как ты, но у меня есть мой муж, ставший мне на старости лет настоящим сердечным и надёжным другом.

Майя принесла для американской бабушки низкую табуреточку, и та уселась возле ног Ривы. Дрожащей рукой она нежно гладила по волосам свою сестричку — именно так она называла всегда Фросю в письмах.

— Фросенька, Фросенька, наконец-то я тебя дождалась, теперь можно и умирать спокойно…

— Ривочка, ну зачем ты рвёшь моё сердце, я сейчас опять расплачусь, а нам с тобой так переживать уже очень вредно.

— Не надо, моя сестричка, плакать. Главное, мы встретились… Дорогие мне люди Майкл и Ханна ушли от меня, остальным я уже обуза, а самая большая обуза я уже себе.

— Ривочка, но ты ведь тут окружена всем необходимым для пожилого человека, находишься под постоянным медицинским наблюдением, а природа вокруг какая!

— Ах, Фросенька, мне здесь было бы хорошо, если бы я чувствовала себя более-менее сносно. Я могла бы спокойно читать книги, смотреть телевизор, любоваться природой, хотя бы во дворе этого удобного для меня заведения, и встречать с радостью хоть изредка посетителей, но я разваливаюсь, и процесс этот не остановить…

Фрося оглянулась на Майечку. Та, отвернувшись от них и закрыв лицо руками, тихо плакала. Об этом было нетрудно догадаться, плечи у молодой женщины тряслись в несдержанном плаче от горьких слов любимой бабушки.

Фрося поднесла трясущуюся руку больной женщины к своим губам:

— Ривочка, прости меня за то, что не смогла раньше приехать к вам, когда ещё была рядом с тобой наша доченька. Боже мой, какая бы могла быть радостная встреча, а теперь нам остаются только горькие воспоминания.

Ривочка, я не ищу себе оправданий, но ты ведь знаешь, сколько всего валилось за эти годы на мою неприкаянную голову.

— Фросенька, ни к чему эти твои извинения и оправдания, мы же всегда с тобой в первую очередь думали о наших детях. А почему с тобой не приехал твой муж, он по телефону произвёл на меня очень благоприятное впечатление.

Фросе самой не хотелось продолжать скользкую тему. Всё, что касалось её детей и внуков, вызывало в ней душевную горечь. Новый участливый вопрос, невнятно произнесённый женщиной, разбитой инсультом, обрадовал возможностью увести разговор в другом направлении. Она стала с увлечением рассказывать Риве о своём муже, как они с ним проводят время и, вдруг вспомнив, перешла в рассказе на последние события, связанные с появлением в их доме Зары и её детей.

Майя присела на стул поближе к Риве, и они обе с широко раскрытыми глазами смотрели на увлечённую рассказчицу, с удивлением качая головами и цокая языками. По ним было хорошо видно, что повествование Фроси производит на них ошеломляющее впечатление. Наконец Майя не выдержала:

— Бабушка Фрося, какая ты всё-таки необыкновенная и волевая женщина, мне мама очень много о тебе рассказывала, я и тогда восхищалась тобой, а теперь ещё больше. Как я хочу быть хоть немножко похожей на тебя.

— Девочка моя, ну чему тут восхищаться, ведь это мой Марк закрутил всю эту карусель с Зарой и её детьми.

— Он закрутил эту карусель, как ты говоришь, ради тебя и зная тебя, но набраться мужества и принять в свои объятия совершенно чужого человека, с совершенно чужой религией и обычаями, совершенно не зная, как дальше сложится судьба, — далеко не каждому под силу, а ты смогла сломить себя и решительно вмешаться в судьбу второй семьи твоего младшего сына. Нет, ты мне не говори, на это способен только настоящий герой.

Разве я не права, скажи, бабушка Рива?

— Да, моя детка, но ты учти, ведь это делает Фрося, которая, рискуя своей жизнью, не задумываясь, приняла из моих рук двухмесячную девочку, имея такого же своего малыша, находясь в непосредственной близости с озверевшими фашистами и полицаями.

— Бабушка Фрося, за эти три дня, что мы будем с тобой вместе, пообещай, что расскажешь мне всё-всё о своей жизни, а я перескажу какому-нибудь писателю, и он напишет про тебя интереснейшую книгу, правда.

Она поглядела на Риву, ища одобрения.

— Правда, Майечка, правда, но вначале ты должна сводить бабушку Фросю в Яд ва-Шем, ведь там вписано её имя среди прекрасных людей, которые спасали во время войны евреев.

— Фросенька не удивляйся, что там твоё имя вписано, ведь мы с нашей доченькой в своё время расстарались это сделать. Имена и поступки таких людей, как ты, должны остаться в памяти на долгие поколения.

До Фроси мало доходил смысл сказанного Ривой, ей об этом и Анютка что-то писала, но она сама никогда не видела в своём поступке геройства. Ну как люди не понимают, что в тот момент она вообще ни о чём не думала, тем более о том, что спасает еврейскую девочку от неминуемой смерти, рискуя собственной жизнью. Она просто инстинктивно спасала жизнь ребёночку, потому что хотела, наверное, отплатить добром хорошим людям, свято выполнившим свой врачебный долг.

Голос Ривы вернул её к действительности.

— Майя, детка моя, я очень устала и думаю, что Фросенька тоже, ведь она после тяжелейшей дороги, а завтра вам надо обязательно побывать во стольких местах.

— Да, Ривочка, я сегодня очень устала, но завтра хочу посетить только могилку своей Анютки, а потом до самого вечера буду находиться рядом с тобой.

— Ах, Фросенька… — и слёзы впервые за этот вечер потекли ручейками из глаз по морщинистым щекам раздавленной жизнью и болезнями пожилой женщины.