Фрося. Часть 7 Вместо эпилога

Глава 26

После бурных объятий, криков радости и поцелуев женщины отстранились. Они осмотрели друг друга изучающим взглядом сверху до низу и обратно.

— Фросенька, я ведь уже не чаяла тебя увидеть, хотя очень часто вспоминаю и раньше при разговорах с Нинкой всегда спрашивала о тебе.

— Оленька, наверное, я большая свинья, но ты меня очень строго не осуждай, жизнь так крутила, что забывала порой даже про своих детей и внуков. Я не хочу и не буду оправдываться, но, честное слово, никогда не забуду всё то, хорошее, что нас связывало в молодости.

— Брось Фрося, брось, что тебе со мной якшаться, вон ты какая важная дама, а что я, обыкновенная забитая поселковая баба…

— Оля, не смеши, тоже, нашла важную даму, как была, так и есть Фроська из Курячичей, торговка из Постав, просто оказалась в своё время попроворней некоторых других.

— Вот-вот, ты всегда была проворной, правильное слово подобрала и сейчас выглядишь словно из другой страны приехала — одета шикарно и лицо, вон, какое ухоженное.

— Так я же и приехала из другой страны, разве тебе Нинка не рассказывала?

— Да, я почитай десять лет с ней не общаюсь, мы же было разругались в пух и прах, а потом к ней вернулся её партийный бог, твой старшенький, мы с тех пор и не разговариваем. Может зайдёшь на полчасика, погреешься и поболтаешь по старой памяти со мной, с той которая всегда к тебе в рот смотрела ведь, благодаря твоей сноровке, моя добрая и хозяйственная соседка, я в своё время из нужды вырвалась.

— Пожалуй, на полчасика зайду.

Зная словоохотливость старой подруги, Фрося решила, что будет совсем не плохо из словесного потока Оли выловить нужную для себя информацию. Зайдя, Фрося оглядела хату, мало изменившуюся с тех давних пор, когда из-за вечной занятости матери в ней часто пропадал малый Сёмка игравшийся с детьми соседки.

— Оленька, как твой муж и дети, ты, наверное, давно уже бабушка?

— Дети выросли и давно уже разъехались кто куда, внуков постоянно на лето подкидывают, грех обижаться, а муженёк мой квасит по-чёрному, с утра уже куда-то подался керосинить с мужиками, я на него уже махнула рукой, дома не только водки, одеколон не могу держать, всё пьёт скотина, что горит.

— А обуздать не пробовала?

— Какой там, с похмелья может и порешить, а пьяненький добренький и храпит себе пока не протрезвеет.

— Слава богу, меня судьба миловала от подобной напасти, ни один из моих мужиков и сыновей не были пристрастны к этому пагубному зелью.

— Ай, не скажи, ты, что думаешь, я не помню твоего первого муженька, ведь год наблюдала за этим пьяным уродом, перед тем, как ты вместо него поселилась у меня по соседству.

Оля подбоченилась.

— Ты, вон скоро встретишься со своим старшеньким сыночком, который в Кремле сиживал, и увидишь, во что он превратился, а то, все у неё беленькие и пушистые… бог её миловал от этой напасти…

Фрося видела по выражению лица Оли, что она уже жалеет о своих высказанных в запале словах, хотя, что сказать, во многом они справедливые. После возвращения Степана из лагерей, он действительно пил по-чёрному, а кто бы не запил от той жуткой несправедливости и страданий, что выпали на его долю. В конце концов, он ведь остепенился, хотя это уже не её история. А вот намёки о Стасе больно ранили душу матери. После последних слов бывшей задушевной подруги у Фроси заныло сердце. Хотя она чего-то подобного ожидала, но всё равно, это сообщение было крайне неприятным.

— Пойду я Оленька, ведь мне сегодня надо в обратную дорогу ехать, посмотрю на то безобразие, о котором ты мне так сердечно поведала.

— Фросенька, ты чего, обиделась? Не серчай на меня, я же не со зла, думаешь, не понятно, сидел так высоко, а потом, бац, и на нашу грешную земельку, где сплошной навоз и дерьмо, далеко не все могут, как ты, из этой проклятой житухи выкарабкаться.

Оля примирительно обняла Фросю.

— У тебя всегда было полно от меня секретов, о многом мне приходилось только догадываться, а ведь жили почти одной семьёй. Знаю, знаю, ты всегда считала меня болтухой, а ты была сплошная тайна. Думаешь, я тебе поверила, что ты за свою кособокую хатёнку в деревне выручила столько денег, что всю свою избу забила добром, но я нисколько не завидовала, ведь и мне перепало немало. Ой, что-то я совсем разболталась, большой тебе интерес выслушивать то, что было при царе Горохе, лучше расскажи, хотя бы в нескольких словах, где и как поживаешь, как твои детки, они же у тебя все вышли в большие люди, даже наш Стасичек Горбачёвым ручки пожимал.

Фрося понимала, что будет крайне несправедливо и не учтиво пропустить мимо ушей каскад вопросов Оли, ведь она действительно всегда была очень доброжелательно настроена к её семье, а в судьбе Стаса проявила живое участие, год опекая пятнадцатилетнего хлопца, когда она моталась в Сибирь.

— Живу я Оленька, в Америке душа в душу с очень хорошим мужчиной, далеко не бедствуем, он меня любит и уважает. У всех моих детей жизнь по-разному сложилась, долго рассказывать, у меня полно внуков, даже есть правнуки, а Анютка моя погибла.

Глаза у Оли широко раскрылись от последнего сообщения Фроси, но та не стала развивать тему.

— Прощай подружка, молодость не вернёшь, но, честное слово, я очень рада была с тобой встретиться, прощай.

Фрося расцеловала дряблые щёки Оли и, не ожидая её охов и вздохов, закрыла за собой входную дверь.

Подойдя к некогда родному дому, она с трудом отворила калитку, чтобы протиснуться с чемоданом во двор. На цепи заливался яростным лаем матёрый пёс. Опасливо прикинув расстояние от собаки до крыльца, Фрося боком поднялась на три ступеньки, но не успела постучать, дверь перед ней сама широко распахнулась, на пороге стояла её старшая невестка.

— Мама, какая неожиданность, я уже не думала, что когда-нибудь вас увижу. А, что это вы, минуя близких, к соседке наведались, небось выведать хотели побольше про свою родню?

Фрося улыбнулась.

— А ты, чего, у окна дежуришь с утра до вечера, больше нечем заняться?

— А Вы, не ехидничайте, лучше скажите, каким ветром Вас к нам закинуло?

— Нина, ты из любопытства или от своей сердечности интересуешься? Хотя, я даже не уверена, что найдётся какой-нибудь человек, который сообщит вам о моей смерти, сами вы к моей особе давно уже потеряли интерес.

— А, как, где и у кого интересоваться, вы же в Америке.

От слова Америка, Нина даже закатила глаза.

— Может в хату впустишь или так и будешь держать меня на пороге?

— Ой, что это я, конечно, заходите.

Фрося зашла в свою бывшую избу и огляделась. Кроме того, что из всех углов веяло не ухоженностью, всё здесь было чужим, начиная от запахов кончая обстановкой.

— А Стас где, неужто на работе?

— Мне на него наплевать, как и на его работу, он в моей хате больше не появляется, ему место в собачьей будке.

— Нина, что это ты так разошлась, я же с тобой по-человечески разговариваю?

— Вы о нём по-прежнему очень высокого мнения, а он превратился в дерьмо. Ни на какой работе, парторгов нынче нет. Вот, подрядился по ночам дежурить на плем. станции, ведь на пенсию ему только в мае.

— Сторожем что ли?

— Нет, быком-производителем. Смеётесь что ли, с него толку теперь, во всех отношениях, как с козла молока.

— Нина, мне не досуг слушать твои язвительные слова, ты не больно радовала мою душу, когда была мужней подстилкой, а теперь тем более, вообще на своего пса на цепи похожа стала.

— А какого хрена вы, меня тут с собакой сравниваете, я что ли к вам в хату заявилась, уметайтесь отсюда туда, откуда пришли.

И вытолкнув растерянную Фросю с чемоданом за порог, с размаху захлопнула за гостьей дверь. Фрося спустилась со ступенек крыльца — вот так встреча, вот тебе и овечка — не дай бог, свинье власть, а бабе рога, а тут, похоже, и то, и другое. Она оглядела заснеженный двор, поленницы дров возле сарая, будку с собакой и увидела следы возле бывшей кузницы и почему-то догадалась, что именно там она сможет встретиться со своим старшим сыном. Утопая в снегу вдоль забора, чтобы не попасться на зубы злому псу, протиснулась к входу в кузницу, громко постучала и услышала голос сына:

— Нинка, какого хрена стучишь, знаешь ведь, что не заперто, а баб уже давно не вожу сюда…

Фрося не стала дальше слушать гнусные слова старшего сына, а толкнула дверь и очутилась в бывшем жилище ксёндза Вальдемара. В нос шибануло вонью не свежей одежды, пота, окурков, остатками вчерашней еды и ещё чёрт знает, чем. Под замусоленным ватным одеялом без пододеяльника лежал, закинув руки за голову, Стас — бывший ответственный работник республиканского парт. аппарата. Глаза матери и сына встретились.

— Что мать уставилась, не узнаёшь?

— К несчастью узнаю. Может примешь сидячее положение и поговоришь с матерью, которую уже не видел тысячу лет и, возможно, встречаешься с ней в последний раз?

— Отвернись, дай мне одеться, я ведь не на гулянке был, дежурил ночью, сторожа нонче в почёте.

Фрося разглядев колченогий стул, села на него и отвернулась. Боже мой, куда она попала и зачем, ведь намного лучше ей жилось в неведение. Как это получилось так, что она воспитала четверых детей, а на старости лет осталась одна, если бы не Марк, то в пору было бы подумать о доме престарелых, как это сделала Рива.

— Ну, здравствуй мать, какими судьбами тебя на Родину принесло, ностальгия заела или вспомнила о своём некогда покинутом добре?

Стас противненько захмыкал. Фрося обернулась — перед ней сидел на диване старший сын с обрюзгшим лицом, из щёлочек на неё смотрели с красными прожилками глаза, на голове остались только редкие пряди серо-пегих волос. Одет он был в ватные штаны и растянувшемся на толстом животе некогда пушистом свитере, на ногах плотно сидели растоптанные валенки.

— Здравствуй, Стасик! О такой встрече даже мечтать не могла, ты во что превратился, ведь тебе ещё шестидесяти нет, руки золотые, здоровьем бог не обидел, а ты…

— А я… а я матушка, пьянь, рвань и дрянь. Нинка и та, с милицией меня из дому выкурила.

— Из своего дому?

— Был мой и вышел, в своё время переписал избу на неё, ведь хотел получить в Минске собственное жильё, а мне выделили ведомственное, ведь имел уже собственность. Надо было эту хату продать и всё было бы в порядке, так не захотел эту суку в столицу перевозить. Ах, что уже об этом, жизнь моя подходит к финишу. Скоро выйду на пенсию, мне сказали, что будет она ладненькой. Со сторожей уйду, отсужу у Нинки пол дома, а может и притрёмся друг к другу, она, как увидит мою пенсию, так и подобреет, у неё же вовсе никакой нет, всю жизнь за моим хребтом жила. Ну, что, матушка, давай по стаканчику за встречу накатим, у меня сегодня свободная ночь от дежурства.

— Стас, твоей матушке уже девятый десяток пошёл, недавно она микроинфаркт пережила, ночь ехала в поезде, а от радужных встреч на десятом небе от счастья. Спросил бы лучше, как я поживаю, как твои братья и их семьи…

Стас перебил диким хохотом:

— Издеваешься, на кой хрен я им, и они мне сдались? Если бы ты сейчас не заявилась, то про тебя и не вспомнил до гробовой доски.

— Такой плохой я для тебя была?

— А я не сказал, что ты была плохой, есть, что хорошее о тебе вспомнить. Так и я не был особо плохим для своих детей, всё, что от меня зависело им давал, можно сказать, в люди вывел, ну, и что…

— Ну, и что, где они Стасик?

Фросе захотелось своим вопросом сгладить возникшую неприязнь между ней и сыном.

— Мать мне срифмовать ответ с твоим вопросом?

Он опять осклабился.

— Что ты хочешь, к Нинке и той не приезжают, они же теперь стали иностранцами — кто в России проживает, кто в Казахстане, а дочка вовсе не то в Словакии, не то в Словении живёт.

— Стас, может быть тебе деньжат подкинуть?

— На кой они мне, всё равно пропью, хочешь, так Нинке подкинь.

Тут уже засмеялась горько Фрося.

— Неужто подкинуть ей деньжат за то, что она выгнала меня из бывшей моей хаты?

— А ты скажи ей, что хочешь бабки подкинуть, так она тебе подошвы вылижет.

— Ладно, сынок, прощай, надо нам расстаться, пока до конца не возненавидели друг друга.

Стас, кряхтя, вслед за матерью поднялся на ноги.

— Матушка, не серчай на меня, пусто на душе, ведь всё, что было в жизни хорошего я потерял. В петлю лезть неохота, а славного будущего своего уже не вижу. Нинка мне давно уже обрыдла так, что видеть её не могу, не только что дышать одним воздухом. Я пошутил, не сойдусь я с ней, доработаю до пенсии и поеду куда-нибудь в деревню, куплю подходящий домик, заведу хозяйство, и кто его знает, может ещё хозяйку впущу в дом, нынче баб одиноких хватает, а я всё же не совсем пропащий мужик, с руками и при деньжатах. Скажу тебе, как на духу — местные мужики меня сторонятся, шарахаются, как от прокажённого, ты же знаешь, в наших местах коммунистов никогда сильно не жаловали. Вот и съеду туда, где меня никто не знает. Денежки у меня в загашнике есть и не какие-нибудь там зайчики, зелёненькими успел в своё время обзавестись, всё же у своей мамочки чему-то в жизни научился.

Стас облапил мать и похлопал её по плечу.

— Прощай и не поминай лихом, родственникам можешь передавать привет, а можешь и нет, мы с ними друг для друга словно чужие или умершие. Если перед кем и мучает меня совесть, так это только перед покойной Анькой.