Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии

1. Новый наследник трона: Рудольф

Между тем, в комнате для занятий во дворце Хофбург, овладевал удивительными знаниями смышленый, не по возрасту развитый Рудольф. В течение ряда лет в Бург приходили и уходили не менее 50 домашних учителей, которые до отказа набивали его голову историей, языками и дюжиной других предметов. Кроме латыни и греческого, он бегло говорил на французском, венгерском, чешском и хорватском языках. Его воспитание было государственным делом. Через регулярные промежутки времени его проверяла комиссия профессоров в присутствии отца и высокопоставленных придворных. Рудольф, который был одарен более ясным умом, чем все вместе взятые Габсбурги со времен Иосифа II, бежал после такого трудного испытания, сияя от радости, к бабушке и кричал: «Папа был мной очень доволен!» В действительности, его отец заметил с понятной гордостью, что его сын учится «в самом деле, хорошо не только потому, что он кронпринц».

Рудольф, нежный, впечатлительный ребенок, нервный и легковозбудимый, с его благородными чертами, гораздо больше был похож на мать, чем на отца.

Первые годы его жизни не были счастливыми: фотографии этого времени показывают серьезное маленькое личико с двумя темными, озабоченными глазами, которые порой глядели чрезвычайно мрачно. Неблагополучная домашняя атмосфера, конфликт между матерью и бабушкой, долгое отсутствие его матери, уезжавшей из дома, и полный уход отца с головой в правительственные дела — привели, вместе с хрупким от природы здоровьем ребенка, к его нервной неуверенности и внутреннему страху.

В возрасте шести лет, как это было принято у сыновей Габсбургов, мальчик был отдан на попечение своего первого воспитателя, и это был исключительно неудачный выбор. Генерал Гонрекур[466], закоренелый милитарист, был выбран эрцгерцогиней Софией из-за его необыкновенной набожности. У него не было таланта в воспитании детей и у него было мало терпения для воспитания нервного маленького мальчика, который легко начинал плакать и боялся темноты. Первая инструкция Гонрекура звучала: «закалить» мальчишку, как можно сильнее.

Однажды зимним утром, император Франц услышал во дворе под своим окном приказы по строевой подготовке. Когда он выглянул, то увидел своего маленького сына, который в глубоком снегу должен был, как солдат, заниматься строевой подготовкой. Другие методы Гонрекура были, возможно, еще более грубыми. Императрица Елизавета сказала позже своей знакомой: «Это безумие, пугать ребенка шести лет водолечением и пытаться сделать из него героя».

Следующим летом Гонрекур запер Рудольфа в большом зверинце в Лайнце, предположительно, чтобы научить его смелости. Сам он стоял за стеной и крикнул мальчику, что внутри свободно бегает вокруг дикий кабан. Испуганный Рудольф начал кричать, но учитель еще громче заорал на него, пока ребенок в истерическом страхе совсем не вышел из себя.

Елизавета как раз вернулась из одного из своих долгих путешествий. Она и ее муж жили каждый своей жизнью в разных апартаментах, их жизнь протекала по предписанным, параллельным путям. После этого случая Елизавета села за стол и представила императору письменный ультиматум: или Гонрекур уйдет, или уйдет она сама. Гонрекур уволили. На его место взяли графа Латура из Турнбурга, талантливого, чрезвычайно образованного человека, с ясно выраженными либеральными взглядами. Он руководил воспитанием Рудольфа всю его юность и одновременно был его лучшим другом.

Рудольф был по своему менталитету и темпераменту полной противоположностью своему ровеснику — принцу Вильгельму из Пруссии, наследнику трона вновь образованной Германской Империи. В то время, как Рудольф сформировался, как общительный, толерантный юноша с живым умом, принц Вильгельм был узколобым, легкомысленным франтом. Вена была наполнена в семидесятые годы либеральным духом и либеральные идеи, которые обсуждались в кофейнях, в прессе и дебатировались в парламенте, нашли путь и в классную комнату Рудольфа, к ужасу таких старых консерваторов, как старый кузен его отца — эрцгерцог Альбрехт.

В девятнадцать лет Рудольф был объявлен совершеннолетним. Он получил свой собственный штат придворных и те помещения, которые почти сто лет назад предал его прадедушке — Францу I — его дядя, Иосиф II. Если бы это было возможно, Рудольф предпочел бы продолжить свои занятия в университете, но по традиции для Габсбурга следующим по порядку шагом было обучение в императорской армии и женитьба на подходящей католической принцессе.

Рудольф вырос в полной изоляции из-за своего общественного положения и частного обучения. У него не было близких друзей его возраста, даже в семье не было никого, кому бы он мог полностью довериться. Отношения с отцом были формальными. Хотя Рудольф по своему темпераменту и своим наклонностям был похож на мать — как и она, он был литературно одарен, любил животных и путешествия, — но в его детские годы они были слишком долго разлучены друг с другом, для того, чтобы мог сложиться тесный контакт. Его воспитатель, граф Латур, долгое время занимал в его жизни место отца, но вот его разлучили и с ним. Через несколько дней после прощания с Латуром новый гофмаршал, граф Бомбелли написал предшественнику: «Я видел, что он борется со слезами и сказал ему: «Плачьте спокойно, этих слез вам не надо стыдиться». Он плакал, и мы говорили о Вас. Его сердце открылось мне, он очень тоскует без Вас».

Дети аристократов по традиции служили в кавалерии. Рудольф пошел, вероятно по собственному выбору, в пехоту, офицеры которой почти все происходили из среднего сословия. Он не скрывал своего презрения к праздной жизни, которую вело большинство молодых австрийских аристократов, включая его родственников. В 1879 году Рудольф опубликовал вместе с одним из своих учителей, экономистом Карлом Менгером[467], анонимный памфлет, в котором он призывал австрийских аристократов занять ответственную позицию в общественной жизни или приготовиться к тому, что они лишатся своего привилегированного статуса.

Семья, между тем, торопила его, чтобы он выбрал себе жену. Из немногих католических принцесс, которые могли приниматься в расчет, сочетание с бельгийской принцессой Стефанией[468], казалось, давало наибольшие преимущества. Она была бледным, бесцветным ребенком 15 лет, даже не достигшим половой зрелости.

Свадьба, которая по требованию императрицы Елизаветы была отложена, состоялась, в конце концов, в мае 1881 года. Мемуары Стефании, которые она написала, будучи старой женщиной, озлобленной жизнью, не содержат ни единого доброго слова о Рудольфе и ее супружестве с ним, но они открывают ненароком ее собственный характер. Она была ужасным снобом, эгоистичной, и у нее не было ни единой искры тепла и юмора. Брак не был счастливым. «Мои иллюзии были разрушены ужасным переживанием в свадебную ночь», — лаконично писала Стефания. Оба имели еще меньше общего, чем большинство пар высшей аристократии. Рудольф взял с собой жену в «Хойриген» — один из маленьких винных погребков на окраине Вены, куда он охотно ходил, чтобы послушать венские песни, но это не доставило ей удовольствия: «Я оделась, как девушка среднего класса. Воздуха не было, можно было задохнуться. Пахло чесноком, горелым жиром, вином и табаком. Люди танцевали, девушки прыгали на столы и лавки и пели снова и снова те же самые банальные, сентиментальные песни».

После рождения дочери, которую назвали Елизавета, врачи выразили сомнение в том, что Стефания сможет иметь детей.

Рудольф страдал от вынужденного бездействия, которое так часто было судьбой сыновей правящих особ. «Я приговорен к праздности», — писал он.

Ему не давали возможности принимать хоть какое-нибудь участие в делах управления государством, хотя это было его заветным желанием. После короткого флирта с либерализмом в семидесятые годы, правительство Франца Иосифа под руководством отъявленного консерватора, графа Эдуарда Тааффе[469], все больше подвигалось вправо.

Рудольф же оставался убежденным либералом. В 1881 году он написал и направил своему отцу «Меморандум о политической ситуации», подобный тому, который Иосиф II за сто лет до того адресовал своей матери. В нем Рудольф высказывался за радикальную земельную реформу, за повышение налогов на крупных землевладельцев и за признание гражданских прав славянских национальных меньшинств. В то время, как Австрия в своей внешней политике на Берлинском конгрессе 1878 сблизилась с Германией, Рудольф выступал за более тесные отношения с Францией. «Что такое Германия, по сравнению с Францией? — спрашивал он в своем меморандуме. — Ничто иное, как раздутое милитаристское государство».

Придворным старой школы, графу Тааффе и эрцгерцогу Альбрехту, главнокомандующему императорской армией, такие взгляды казались не только дерзкими, но и опасно радикальными. Об ответе его отца ничего не известно.

Огражденный от участия в управлении государством, Рудольф начал вести двойную тайную жизнь. Он близко сошелся со многими авторитетными либеральными журналистами, особенно с умным Морицом Сцепсом, главным редактором газеты «Нойе Винер Тагблатт». Рудольф регулярно писал статьи для либеральной газеты Сцепса, которые, конечно, появлялись анонимно. Сцепс часто навещал Рудольфа после полуночи в Хофбурге. Его впускали через боковые ворота и слуга сопровождал его прямо в комнаты Рудольфа, где оба часами сидели за бутылкой вина и разговаривали о политических проблемах.

В восьмидесятые годы в Австрии, а также в других европейских странах, впервые открыто выступила праворадикальная группа, которая была настроена исключительно на антисемитский лад и дружелюбно относилась к Германии. От ее предводителя, Георга фон Шенерера[470], получал позднее свои импульсы Гитлер. Осенью 1888 года, меньше, чем за два месяца до его смерти, на Рудольфа напали одновременно: правая пресса в Германии, антисемит Эдуард Дрюмон[471] во Франции и Шенерер в Австрии. Правда, Шенерер не решился открыто обвинять принца, но сделал это косвенным образом.

Точные обстоятельства последних месяцев жизни Рудольфа неизвестны. В его семейной жизни отношения становились все более натянутыми. Когда он был еще жив, его обвиняли в разгульном образе жизни и пытались создать из него образ аристократического прожигателя жизни. Эта кампания по распространению слухов еще усилилась после его смерти. Теперь уже нельзя установить, какова доля несомненной правды о нем в этих скандальных слухах. Наверняка, его часто путали с его пользовавшимся дурной славой кузеном, эрцгерцогом Отто. Сегодня не без основания подозревают, что многие из сплетен о Рудольфе сознательно распространялись с тем, чтобы опорочить его политические взгляды.

Молодой кронпринц был, без сомнения, в подавленном настроении: он пессимистически относился к будущему Европы и меланхолически к своему собственному. Полицейским шпионам было поручено следить за каждым его шагом и сообщать обо всем, явно по приказу Тааффе. Рудольф писал Сцепсу, что ему перестали доверять, за ним ведут наблюдение и он с каждым днем видит все яснее, какое кольцо шпионажа, доносов и надзора окружает его.

Стефания позднее объясняла в своих мемуарах, что в последние месяцы его жизни она заметила в Рудольфе основательные изменения, которые так бросались в глаза, что она поговорила об этом с его отцом. Франц Иосиф не придал никакого значения ее наблюдениям. По-видимому, Рудольф начал неумеренно пить. О том, что он задолго до того намеревался покончить с собой, нет никаких достоверных доказательств.

В свой 30-й День рождения, 21 августа 1888 года, он писал Сцепсу, что нужно верить в будущее, и что он надеется и рассчитывает на ближайшие годы.

2. Мария Вечера

Через месяц после Рождества, в воскресенье вечером 27 января 1889 года, император Франц Иосиф с сыном Рудольфом и невесткой был на приеме в немецком посольстве по случаю 30 дня рождения императора Германии. Императрица Елизавета, чья антипатия к императорскому дому Германии была известна, и на которую такого рода званые вечера наводили скуку, на приеме отсутствовала.

В этот день Рудольфу унизительно напомнили о вещах, которые он неохотно осознавал: о том, что он сам не играет ни малейшей роли в руководстве государством, хотя еще в августе прошлого года ему исполнилось 30 лет, и о том, что бывший германский кронпринц Вильгельм, которого он ненавидел, теперь правит Германским Рейхом.

На приеме присутствовала также некая баронесса Вечера[472] и обе ее дочери. Мария[473], младшая дочь, притягивала в этот вечер многие взгляды, а ее мать, до ушей которой дошло, что кронпринц интересуется девушкой, озабоченно заметила, что оба обменялись многозначительными взглядами. Хотя его жена присутствовала на приеме, кронпринц весь вечер держался вблизи Марии.

Марии Вечера было 17 лет, ослепительно красивая малютка с тем очарованием, которое непреодолимо привлекает взгляды мужчин. Ее лицо и фигура были приятно округлыми, ее голубые глаза с белыми чувственными веками оттенялись темными ресницами. Принц Уэльса, позднее Эдуард VII[474], несомненно, знаток женской красоты, побывал в Вене за два месяца до этого и обратил на нее внимание Рудольфа в ложе Бургтеатра. Позднее он описал Марию своей матери, королеве Виктории, как «одну из самых красивых девушек Вены, вызывающих наибольшее восхищение».

Мать Марии Вечера, овдовевшая баронесса Елена, была наполовину гречанкой. Семья была новой в Венском обществе и еще никогда не была принята при дворе. Старинные аристократы, полные снобизма, считали Вечера выскочкой, но никто не отрицал, что это была интересная, симпатичная и веселая семья, которая щедро распоряжалась деньгами и давала блистательные званые вечера. Дяди Марии были светскими людьми, которые прекрасно знали толк в лошадях, женщинах и скачках. При всей их небрежной светскости, такие семьи, как Вечера, чрезвычайно бдительно следили за своими красивыми незамужними дочерьми. Мария находилась под постоянным присмотром: она покидала дом только в сопровождении своей камеристки или вместе с дамой «для прогулок», нанятой для такого случая. Если женщина была замужем, то это был другой случай.

Семья Вечера рассчитывала на то, что Мария рано или поздно сделает выгодную партию. Над ее влюбленными речами о кронпринце снисходительно посмеивались, как над увлечением, потому что, в конце концов, половина всех девочек-подростков в Вене была влюблена в красивого кронпринца.

Как Мария познакомилась ближе с кронпринцем, не установлено. Может благодаря письму, которое она ему нескромно написала, но возможно, при посредничестве кузины Рудольфа — графини Марии Лариш[475], которая играла во всей афере значительную и довольно сомнительную роль. Она была дочерью брата императрицы Елизаветы от его морганатического брака с актрисой. Кроме того, она была дружна с матерью Марии Вечера. Под тем предлогом, что она берет Марию на прогулку или за покупками, или приглашает ее на чай, она устраивала свидания с Рудольфом. Свидания проходили в ее квартире в Гранд Отеле, или на одиноких дорожках в парке Пратер, или в апартаментах Рудольфа в Хофбурге. Марии иногда удавалось с помощью своей камеристки вечером выскользнуть из дома и быстро вскочить в фиакр Рудольфа, который ждал ее на улице за особняком Вестера.

Это была очень короткое, печальное приключение, которое началось только в ноябре 1888 года — пара тайных свиданий, несколько писем, след которых никогда не был найден. Однако, сохранились письма Марии к ее бывшей гувернантке, в которых она доверила ей все. Эти письма были позже процитированы в описании происшедшего, изложенном ее матерью: «Я не могу жить, не увидев его или не поговорив с ним. Не заботьтесь обо мне, дорогая Гермина, я знаю — все, что вы говорите, правильно, но я ничего не могу изменить. У меня две подруги: Вы и Мария Лариш. Вы печетесь о моем душевном счастье, а Мария о моем моральном несчастии».

Немного позже она писала своей подруге: «Сегодня Вы получите счастливое письмо, потому что я была у него. Мария Лариш взяла меня с собой за покупками, потом мы пошли к Адели, чтобы сфотографироваться, конечно, для него; затем мы снова зашли за Гранд Отель, где нас ожидал кучер Братфиш (фиакр).

Мы хорошенько закутали наши лица в боа из перьев и помчались быстрым галопом в Бург. Возле маленькой железной двери нас ожидал старый слуга, который провел нас по многим мрачным лестницам и комнатам и, наконец, остановился перед дверью и велел нам войти. Когда я вошла, то черная птица, похожая на ворона, слетела мне на голову и голос в соседней комнате воскликнул: «Пожалуйста, мои дамы, проходите дальше, я здесь». Мы вошли, Мария представила меня, и мы сразу же углубились в венскую беседу. Наконец, он сказал: «Мне нужно поговорить с графиней наедине», — и пошел с Марией в другую комнату. Я, тем временем, все осмотрела. На его письменном столе лежал револьвер и череп. Я взяла последний в руку и оглядела его со всех сторон. Неожиданно Рудольф вошел и испуганно взял его у меня из рук. Когда я сказала, что я совсем не боюсь, он улыбнулся».

Семнадцатилетняя Мария написала 13 января 1889 года своей старой гувернантке: Я была вчера с 7 до 9 вечера у него. Мы оба потеряли голову. Теперь мы принадлежим друг другу телом и душой».

Рудольф дал девушке железное кольцо и медальон, на котором были таинственные буквы: ILV-BIDT. Когда она спросила его, что они обозначают, он объяснил: Любовью соединены до смерти».

Мария купила с помощью графини Лариш золотой портсигар для Рудольфа, на котором она попросила выгравировать: «В благодарность счастливой судьбе, 13 января 1889 года».

На следующий день, после приема в посольстве Германии, в мрачный понедельник января, графиня Лариш подъехала к дому Вечера, чтобы взять Марию с собой на прогулку по магазинам. Баронесса Вечера поцеловала на прощание свою дочь и никогда больше ее не увидела — ни живой, ни мертвой.

Много лет спустя, Мария Лариш описала, чтобы защитить себя от нападок, последовательность печальных событий того дня. По ее рассказу она, Мария Лариш, сразу же поехала в наемном фиакре на улицу Августинцев к маленькому боковому входу в императорский дворец Хофбург. Там обеих дам ожидал Лошек, камердинер Рудольфа. Он провел их по задним лестницам и коридорам через чердак в апартаменты кронпринца. Мария Вечера осталась там, а Мария Лариш поехала в ювелирный магазин, в котором был куплен золотой портсигар. После этого Мария Лариш вернулась в дом Вечера, где она взволнованно сообщила, что Мария исчезла, в то время, когда она задержалась в магазине.

Между тем, Марию Вечера отвезли в карете в трактир, который был на пути к Майерлингу, где находился охотничий домик кронпринца, в 20 милях южнее Вены у подножья горы.

Рудольф беспокойно ходил туда-сюда по своим комнатам во дворце. Он собирался только на следующий день поехать в Майерлинг, куда он пригласил друзей поохотиться. Однако теперь, он в полдень заказал карету, которая должна была отвезти его в охотничий домик, и сказал слуге, что он поедет, как только получит письмо и телеграмму. Когда слуга доставил письмо и немного позже телеграмму, он увидел принца, стоящего у окна, глубоко погруженного в свои мысли и уставившегося вниз, во двор. В руке у него были часы.

«Он поспешно развернул телеграмму, быстро прочел ее, снова сложил и как раз, когда я уходил из комнаты, он бросил ее на стол, воскликнув при этом: «Да, это должно произойти».

Через несколько минут он быстро попрощался со Стефанией и со своей маленькой дочерью и уехал в Майерлинг. Офицер полиции, который должен был следить за кронпринцем, телеграфировал своему начальнику, что кронпринц проехал мимо него в 11 часов 50 минут в направлении Шенбрунна, та же дорога вела в Майерлинг. После этого Рудольф забрал Марию из трактира, где она ждала его, и они вместе поехали в охотничий домик.

В глубокой тишине заснеженного Венского леса они провели вместе время в понедельник после полудня и вечер. Старый слуга Рудольфа выехал раньше, чтобы приготовить ему еду. Мария и кронпринц ужинали одни при свете огня из камина, они пили шампанское, при этом Братфиш — верный кучер Рудольфа — пел им венские песни.

Утром следующего дня, во вторник 29 января, приехали ранним поездом гости Рудольфа, чтобы поохотиться: граф Гойос и шурин Стефании, принц Филипп фон Кобург[476]. Рудольф тотчас принял их и трое господ позавтракали вместе. Но Рудольф не пошел на охоту и извинился, ссылаясь на то, что накануне он простудился. Его и принца Филиппа ожидали во вторник вечером в Хофбурге на семейный обед. Рудольф позже попросил Филиппа извиниться за него перед императором и императрицей, объяснив, что простуда помешала ему поехать в город.

Этим вечером во вторник граф Гойос поужинал с Рудольфом. Ни гости, ни слуги, за исключением камердинера Рудольфа — Лошека, чья комната была рядом со спальней Рудольфа, не ночевали в охотничьем домике, их устроили на расстоянии нескольких минут ходьбы оттуда. Гойос и Рудольф ужинали в этот вечер в биллиардной комнате охотничьим деликатесами: паштетом из гусиной печенки, ростбифом, жарким из косули и выпечкой из слоеного теста. Гойос объяснял потом, что он представления не имел о присутствии Марии Вечера в помещении, расположенном одним лестничным пролетом выше.

За ужином Рудольф говорил со своим другом о политическом положении в Венгрии, о котором он в течение дня получил три телеграммы. В Венгерском парламенте шли дебаты, обсуждался закон об обороне, который предложило австрийское правительство. Проект предусматривал совместную австро-венгерскую армию, на которую Германия, связанная договором с Австрией, могла бы оказывать значительное влияние. Венгерские националисты, которые стремились к полному отделению от Австрии, отклонили план. Визит к Рудольфу его друга Пишты Каролиша за несколько дней до этого, дал повод для слухов о том, что Рудольф находился в оппозиции к своему отцу и Тааффе и поддерживал националистов. Казалось, что Рудольф не был этим особенно обеспокоен; он основательно ел и пил и, как выразился Гойос, «очаровывал обаянием своей личности». В девять часов Гойос пожелал кронпринцу спокойной ночи и отправился спать в свою квартиру. Рудольф напомнил ему, что на следующее утро они будут завтракать рано, потому что принц Филипп снова должен приехать первым поездом и потом они все втроем собираются пойти на охоту.

В тот же день (вторник, 29 января) семья Марии Вечера, чрезвычайно обеспокоенная двухдневным отсутствием девушки дома, посетила шефа полиции барона Крауза. В железной коробке, где ее дочь хранила свои самые дорогие сокровища, мать Марии нашла фотографию кронпринца и, в некотором роде, последнюю волю и завещание, написанное почерком девушки. Барон Крауз, который не чувствовал ни малейшего желания навредить себе в таком щепетильном деле, как амурные дела кронпринца, сослался на то, что полиция не имеет юрисдикции в императорской резиденции. Он отсоветовал ей предпринимать слишком поспешные шаги, которые только повредили бы хорошей репутации ее дочери. В страхе и отчаянии баронесса Вечера обратилась прямо к премьер-министру, графу Тааффе и попросила его помочь в поисках ее дочери. Циничный старый Тааффе, однако, невежливо указал баронессе на дверь.

В тот вечер, когда Рудольф обедал с графом Гойос в Майерлинге, в парламенте состоялся прием. Поводом к нему послужило введение электрического света, который с этого момента заменил газовые фонари. Пока ожидали, что в 7 часов вечера впервые загорятся новомодные огни, граф Тааффе и шеф полиции Крауз беседовали о смачной новости, которую они оба услышали в этот день: об исчезновении Марии Вечера и предположительном месте ее нахождения, о прежней репутации баронессы Елены и о прелестях ее юной дочери.

В тот же час, во вторник, в банкетном зале Хофбурга собрались все Габсбурги. Принц Филипп прибыл довольно поздно и передал извинения Рудольфа. После этого званый обед начался.

В Майерлинге на следующее утро, в среду 30 января, граф Гойос как раз собирался выйти из дома, чтобы отправиться на завтрак в охотничий домик кронпринца, когда жандарм из Майерлинга передал сообщение от камердинера Рудольфа о том, что ему не удалось разбудить своего господина. Охранник добавил, что кронпринц поднялся в 6 часов 30 минут утра, что он появился полностью одетым в передней и поручил слуге еще раз разбудить его в 7 часов 30 минут, заказать к этому времени завтрак и вызвать к тому же времени кучера с каретой. Насвистывая себе под нос, Рудольф вернулся в спальню. В половине восьмого Лошек хотел снова разбудить его и с тех пор безуспешно стучал, сначала костяшками пальцев, потом деревяшкой «не вызвав никаких признаков жизни».

Гойос, который поспешил к охотничьему домику, нашел запертыми обе двери в спальню Рудольфа. Позже он дал показания, что впервые услышал в этот момент, что Мария Вечера находилась у кронпринца.

В доме царила мертвая тишина. Вместо того, чтобы взломать дверь, Гойос отправился в находящуюся в первом этаже биллиардную комнату, чтобы подождать там принца Филиппа. Только когда он приехал, Лошеку приказали топором взломать дверь.

«Лошек заглянул в комнату и крикнул нам, что оба лежат в кровати мертвые. Наше замешательство и наша боль были неописуемы».

Лошек просунул руку в отверстие, пробив панель двери, и открыл дверь изнутри. По показаниям Гойоса, ни он, ни принц Филипп не входили в спальню, но Гойос послал туда камердинера, который должен был установить, был ли жив кто-нибудь из обоих — своеобразное поведение для близкого друга и близкого родственника. Лошек сообщил, что «кронпринц лежал, перегнувшись через край кровати, перед ним большая лужа крови и, должно быть, смерть наступила от синильной кислоты, чем объясняется кровотечение».

Гойос оставил принца Филиппа охранять комнату с мертвецами, он сам поспешил вниз, прыгнул в карету, которая по приказу Рудольфа ждала у дверей, и поехал на ближайшую железнодорожную станцию Баден, где он умолял начальника станции задержать экспресс Триест-Вена, который вскоре должен был прибыть.

Примерно через час он поспешил в Хофбург и передал ужасное известие сначала адъютанту кронпринца, графу Бомбелле, потом императрице Елизавете.

У императрицы как раз был урок греческого языка: она с некоторых пор почувствовала любовь к миру Гомера и читала в оригинале Одиссею вместе со своим маленьким сутулым учителем греческого языка. Когда ее придворная дама постучала и сообщила ей, что с ней хочет поговорить придворный камергер барон Нопкса, Елизавета нетерпеливо ответила, что он может подождать, пока ее урок закончится.

«Но он принес плохое, важное известие о его императорском величестве, кронпринце, Ваше Величество!»

Елизавета поспешно поднялась и отпустила учителя. Потом она услышала то, что хотел сообщить Нопкса. Она была не в состоянии постигнуть ужасную новость о смерти своего сына. Как раз в это мгновение она услышала перед дверью быстрые шаги, это был император, который пришел навестить ее. «Не входи!», — воскликнула Елизавета. Она вытерла слезы и боролась с собой, чтобы сохранить спокойствие. Несколько мгновений спустя вошел Франц Иосиф своими быстрыми упругими шагами. Свидетели этой сцены говорили, что он вошел в комнату как юноша, а покинул ее, как старый человек.

В тот же час, когда императрица Елизавета сообщила Францу Иосифу ужасное известие о смерти их единственного сына, баронесса Елена Вечера пришла в Хофбург в отчаянных поисках своей пропавшей дочери. Это была ее последняя надежда. Она ждала аудиенции с императрицей в квартире Иды Ференци, чтицы Елизаветы.

Елизавета вышла к ней и передала ей известие, сохраняя самообладание.

«Баронесса, соберите все свое мужество, Ваша дочь мертва!»

«Мое дитя! — воскликнула баронесса, — мое красивое любимое дитя!»

«Но Вы знаете, — продолжила императрица, — что и мой Рудольф мертв?»

Она отпустила баронессу со словами: «А теперь запомните, что Рудольф умер от сердечного приступа!»

Ужасная новость распространилась с быстротой молнии по коридорам императорского дворца Хофбург и вышла за ее пределы на улицы. В окрестностях Майерлинга и Бадена тоже стало известно о несчастии. К вечеру вся Вена была всецело во власти происшествия. На каждом углу собирались люди и говорили друг с другом приглушенными голосами. Газета «Нойе Винер Тагблатт», для которой писал Рудольф, объявила о катастрофе в статье, обведенной траурной рамкой: «Кронпринц Рудольф, надежда империи, любимец всех народов монархии, мертв! Несчастный случай на охоте лишил Австрию ее одаренного, мечтательного наследника трона!»

Еще утром придворный врач, доктор Видерхофер, поспешил в Майерлинг. К вечеру была образована официальная придворная комиссия. Она нашла оба мертвых тела, видимо, нетронутыми: Мария, заботливо положенная на постель, с огнестрельной раной в голове, Рудольф, полусидя на краю кровати, одна сторона черепа раздроблена. Императору передали прощальные письма Рудольфа и Марии, но ни одно не было адресовано ему. С наступлением темноты тело Рудольфа было перевезено из Майрелинга в Вену и уложено для торжественного прощания на его кровати в его комнатах в императорском дворце Хофбург.

На следующий день после смерти официальная газета «Винер цайтунг» сообщила в короткой статье, что его императорское высочество, кронпринц Рудольф, накануне внезапно умер от паралича сердца в Майерлинге. Телеграммы подобного содержания были отправлены всем крупным главам правительств Европы. Мария Вечера нигде официально не упоминалась.

Самые нелепые слухи передавались в Вене. Придворную комиссию попросили составить официальное сообщение, в котором причиной смерти был бы указан паралич сердца, но врачи отказались. В «Винер цайтунг» появилось 2 февраля исправленное официальное сообщение, из которого следовало, что кронпринц совершил самоубийство в состоянии тяжелого душевного расстройства. Данные осмотра при вскрытии трупа, говорившие о якобы патологических симптомах головного мозга, позволили похоронить принца по католическому обряду, что иначе было бы невозможно. Ватикан все же колебался, дать ли разрешение.

В мрачные дни между 30 января и 5 февраля, днем похорон Рудольфа, имя Марии Вечера официально не упоминалось. Австрия до конца существования монархии придерживалась официальной версии, что Рудольф умер в Майерлинге один. Граф Тааффе и барон Крауз вместе скрыли двойное самоубийство, без сомнения, с одобрения Франца Иосифа и семьи Габсбург. Это произошло отчасти для того, чтобы похоронить Рудольфа по-христиански, отчасти, чтобы сохранить, насколько это возможно, авторитет монархии.

Полицейский кордон держал любопытных на расстоянии от охотничьего домика в Майерлинге. Семье Марии Вечера, правда, сообщили, что Мария мертва, но они не имели понятия, при каких обстоятельствах она умерла. Вначале им сказали, что она отравила кронпринца и потом сама приняла яд. Ее мать настоятельно попросили покинуть Вену. Она действительно отправилась в путешествие в Венецию, но по дороге, мучимая беспокойством и неизвестностью, вышла из поезда и возвратилась обратно в Вену.

На следующий день после самоубийства, прощальные письма Марии были переданы ее матери при условии, что она возвратит их императору. Мария написала своей матери: «Дорогая мама, прости мне то, что я сделала. Я не могла устоять перед любовью. Мы договорились с ним, я хочу быть похороненной рядом с ним на кладбище Алланда. Смерть даст мне больше счастья, чем жизнь. Твоя Мария».

Мария просила свою сестру класть камелию на ее могилу каждый год 30 января в день ее смерти. Своему маленькому брату она написала: «Живи счастливо! Я буду следить за тобой из другого мира, потому что очень люблю тебя. Твоя преданная сестра».

На следующий день после ее смерти, оба ее дяди отправились в Майерлинг, чтобы опознать труп и передать его в монастырь Хайлигенкройц для погребения. Их впустили в дом с наступлением темноты. В хозяйственном помещении, расположенном в верхнем этаже, они нашли в корзине почти раздетый труп своей племянницы. Ее платья бросили сверху на нее беспорядочной кучей. Кровь на ее ране во лбу застыла. Ее глаза еще были открыты, в негнущихся пальцах она держала маленький кружевной носовой платок. Дядям самим пришлось обмывать ее и надевать на нее платье, которое она выбрала для поездки в Майерлинг: темно-зеленый костюм, шубу, маленькую шляпку с перьями.

Они посадили труп, словно она была жива, в ожидающий их экипаж, и привезли ее так, зажав между собой, в монастырь. Полицейский сидел рядом с кучером на козлах. Обледенелая улица в горах была очень скользкой, и карету бросало из стороны в сторону. Незадолго до полуночи зловещая вереница карет — двое членов придворной комиссии следовали за ними в другом экипаже — остановилась перед воротами кладбища Хайлигенкройц. Яма была еще недостаточно глубокой, хотя полицейский подбадривал могильщиков, чтобы они быстрее копали промерзшую землю. Уже занималось утро пятницы, когда, наконец, было проведено освящение, и простой свинцовый гроб опустили в землю.

Рудольф тоже оставил прощальные письма: одно для своей матери и одно для сестры, Марии Валерии. Своего камердинера он просил в письме привести пастора, который должен был молиться за него и Марию. Он добавил, что они хотели бы быть похороненными вместе.

Тело Рудольфа, чей раздробленный череп наполнили воском и забинтовали, оставалось установленным для торжественного прощания в Хофбурге до его похорон 5 февраля. Он нашел последний приют в склепе церкви Капуцинов среди своих предков.

Рудольф не оставил прощального письма для Франца Иосифа. Сломленный отец стоически переносил тяжелые дни, которые наступили для него. Он должен был принимать визиты иностранных высокопоставленных лиц, добиться в Риме разрешения на католическое погребение, и он один шел за гробом весь путь до церкви, в то время как императрица и их дочь, Мария Валерия, молились в часовне Хофбурга.

Только к концу погребения он был совсем сломлен. Он сказал Елизавете: «Я хорошо держался. Только в склепе это не получилось. Но так, как сегодня, не случалось еще ни при одном погребении».

На черной мраморной доске над гробом Рудольфа написаны только шесть букв его имени: «Рудольф». Но над гробом Марии, на солнечном холме над монастырем Хайлигенкройц, где она покоится рядом со многими умершими в течение столетий монахами, стоит крест и камень с надписью: «Мария Фрайин Вечера род. 19 марта 1871 ум. 30 января 1889 Как цветок распускается человек, и угасает. Хиоб 14,2»

3. Заговор молчания

Несмотря на железную руку императорской цензуры, новость о присутствии Марии Вечера в комнате, где произошло самоубийство, стал вскоре известен всему миру. У австрийской прессы были связаны руки, но иностранные газеты, которые опубликовали слухи о двойном самоубийстве, провозили контрабандой в Австрию. Венская полиция, спустя месяц после трагедии, конфисковала за один день 5000 иностранных газет. Кучера венских фиакров давали венцам напрокат за 40 крейцеров почитать на 10 минут запрещенную газету, которую они прятали под сиденьем, а в кофейнях можно было за цену бокала вина заглянуть в газету, которую прятали под барной стойкой.

Иностранные послы в Вене совали нос в скандальное дело и писали домой очень длинные сообщения, которые состояли, в основном, из подхваченных на лету слухов. Королева Виктория просила своего посла в Вене «сообщать ей все подробности, которые он сможет разузнать, какими бы ужасными они не оказались». Папский нунций, под предлогом, что он хочет там помолиться, обеспечил себе вход в охотничий домик в Майерлинге и обшарил все здание снизу доверху, в надежде докопаться до правды.

Правительство Его Величества оставалось неумолимым. Все, кто имел дело с последними днями в Майерлинге, должны были дать клятву строго-настрого хранить молчание, и почти все свидетели сдержали слово. Почти все пропало из поля зрения: пули из револьвера, сообщение врачебной придворной комиссии, которое сразу же было отправлено, чтобы изучить закулисную сторону трагедии, сообщения слуг Рудольфа, прощальные письма, даже личные вещи обоих покойников. Даже золотой портсигар, который Мария купила для Рудольфа и который его друзья видели незадолго до его смерти на письменном столе, внезапно бесследно исчез.

Официальные акты всех документов по Майерлингу, которые, вероятно, хранил граф Тааффе, также пропали. Возможно, они погибли во время пожара, который несколько лет спустя вспыхнул в его замке в Богемии.

Исчезли все следы, указывающие на частную жизнь Рудольфа и его политическую деятельность за последние месяцы, которые помогли бы разобраться. Даже досье номер 25, которое содержало документы, связанные с венгерским законом об обороне и с последним визитом графа Пишта Каролиша к кронпринцу в январе 1889 года, было изъято из архива министерства иностранных дел через четыре месяца после смерти кронпринца и никогда туда не вернулось.

Каждый остаток правды, каждое вещественное доказательство, было так основательно и тщательно упрятано от глаз общественности, что даже сегодня, почти восемьдесят лет спустя, полная правда не поддается расследованию.

И все-таки, правда не могла бы нанести императорскому дому больший вред, чем поток сплетен, предположений, чисто фантастических образов и слухов, которые растеклись в последующие месяцы по Европе. Скандальные истории о развратном образе жизни Рудольфа снова подогрели и приукрасили. Говорили, что он скомпрометировал девушку из аристократических кругов, принцессу Агалию Ауэршперг, якобы был вызван ее братом на «американскую дуэль», при которой проигравший, который вытянет черный шар, должен сам покончить с собой. Согласно другим слухам, его застрелил на дуэли дядя Марии, в присутствии графа Гойоса. Или же его убили вероломные убийцы в масках, которых нанял его отец, потому что Франц Иосиф хотел положить конец его предательскому политическому шатанию.

Упорно держался слух о том, что Мария Вечера отравила своего возлюбленного и семью Вечера избегали в венском обществе. Баронесса Вечера защищалась тем, что она записала все, что ей было известно о трагедии — этим она также хотела послужить памяти своей дочери. В июне 1889 года она отдала в печать маленькую рукопись, которая содержала письма Марии к гувернантке и ее прощальные письма. Книжечка была конфискована полицией и только в 1919 году издана вновь.

Ближайшие знакомые Рудольфа и его позднейшие биографы сходились в одном вопросе: кронпринц покончил с собой не из-за несчастной любви, хотя Мария была сведена в могилу романтической страстью, но, наиболее вероятно, по политическим причинам, которые еще остаются покрытыми мраком неизвестности.

Говорили тогда и позже о том, что Рудольф ходатайствовал перед Папой о расторжении своего брака и что Папа информировал об этом отца Рудольфа, что вызвало ожесточенную сцену между отцом и сыном незадолго до трагических событий в Майерлинге. Но никаких доказательств этой теории нет.

Если действительно дело дошло до официального спора, то гораздо более вероятно, что он был вызван политическими событиями; знаменательно то, что Рудольф не оставил своему отцу прощального письма.

Из его прощальных писем было опубликовано только письмо, адресованное его жене. Вероятно, во всех письмах стояло одно и то же: только смерть может спасти его честь. Кронпринцесса Стефания опубликовала в своих мемуарах последнее письмо мужа, адресованное ей: Дорогая Стефания! Ты освобождена от моего присутствия и хлопот; будь счастлива на свой лад. Будь добра к бедной малышке, единственному, что остается от меня. Я спокойно иду на смерть, которая одна может спасти мое доброе имя. Сердечно обнимаю тебя. Твой любящий тебя Рудольф».

Своей сестре Рудольф написал: «Я умираю неохотно». Своей матери он писал: «Я очень хорошо знаю, что я был недостоин быть Вашим сыном».

Какой политический кризис привел к самоубийству Рудольфа? Возможно, афера, связанная с венгерскими националистами. Возможно, речь шла о руководстве австрийской армией. Установлено, что Рудольф и его старший кузен, главнокомандующий армией, эрцгерцог Альбрехт, были ожесточенными врагами.

Как бы то ни было, сохранение в тайне трагедии в Майерлинге было куплено императорской цензурой слишком дорогой ценой. Имя Габсбург было тяжело скомпрометировано, монархия была потрясена до фундамента.

В известном смысле, ночь на 30 января 1889 года стала началом конца империи.