Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии

1. Фердинанд II

Это была странная искра, которая разожгла религиозный ад во всей Европе, погрузив ее в море огня. Это случилось в старой крепости императора Рудольфа в Праге, 23 мая 1618 года.

После одной особенно ожесточенной словесной баталии с лидерами протестантов в Богемии, два католических посла его Императорского Величества испытали на собственной шкуре старый богемский обычай — дефенестрацию[224]. Их сбросили из окна крепости в высохший водопроводный канал глубиной почти 20 метров.

Граф Мартиниц[225], одна из жертв, когда его вытолкнули за парапет, пронзительно вскричал: «Иисус, Мария, помогите!» Второй посол, Славата[226], отчаянно цеплялся за подоконник и молил Пресвятую Деву, пока не был избит до потери сознания и не выпустил опору. Один из протестантских злодеев наклонился из окна и крикнул ему вдогонку: «Смотрите, чтобы ваша Мария вам помогла!» Мгновением позже он, ошеломленно заикаясь, проговорил: «Боже, его Мария помогла!».

Словно благодаря чуду, ни один из них не был серьезно ранен: их испанские плащи с множеством складок наполнились воздухом и они, относительно мягко, приземлились на навозную кучу. Их секретарь, исключительно вежливый юноша по имени Филипп Фабрициус[227], был выброшен вслед за ними вместе с их шляпами, украшенными перьями. Филипп приземлился точно на господина Мартиница — ужасное нарушение этикета, но сохранил достаточное присутствие духа, чтобы тотчас извиниться у его превосходительства за такую бестактность, и только тогда встать.

Филиппа позднее возвели в дворянское достоинство под изысканным именем — барон фон Хоенфаль (упавший с высоты).

Эта сцена, словно позаимствованная из комической оперы, вызвала одну из ужаснейших войн в Европе. Через 30 лет, когда война закончилась, Центральная Европа была похожа на рябое от оспы кладбище — треть населения Германии погибла.

В 1618 году, в момент пражского выбрасывания из окна, война могла бы быть если не предотвращена, то хотя бы могла быть отсрочена. Император Матиаш, правда был еще жив, но прикован к постели и тяжело страдал. Его советник, кардинал Клезель посоветовал ему проводить политику милосердия и уступок. Критическая ситуация возникла из-за того, что Фердинанд, племянник Матиаша, грубо вмешался, велев похитить кардинала и заключить его в тюрьму в Тироле. Война началась.

Фердинанд совсем не был фанатиком, которым позже его сделала история. Полный, невысокого роста человек, с рыжеватыми волосами и веснушками, приветливый, он доброжелательно смотрел на мир своими близорукими, водянисто-голубыми глазами. Осторожный и умеренный в своих привычках, он ежедневно вставал в шесть часов утра и в десять вечера ложился спать. Его добродушие и великодушие были общеизвестны, он был привязан к своей семье, и его дети были добросовестно воспитаны. Как и его габсбургские предки, он любил музыку, театр и охоту.

У него не было жажды подвига и военной славы. Когда ему было 22 года, он отправился на войну с турками на границу с Венгрией. По дороге, как рассказывали потом, он заметил вдали облако пыли, которое было поднято то ли бандой турецких всадников, то ли стадом быков. Не раздумывая, он повернул и погнал обратно через реку Мур, сопровождаемый беспорядочной толпой своих воинов, и остановился только тогда, когда очутился снова в безопасности, в своей собственной Штирийской провинции.

Но в вопросах религии у Фердинанда характер был твердый, как сталь. Он был душой контрреформации в центральной Европе.

Воспитанный иезуитами в университете Ингольштадт он, как и его крестный отец и двоюродный брат, король Испании Филипп II, уже с ранних лет решил искоренить в своих странах ересь. Именно от Фердинанда из Штирийской провинции Кепплер бежал ко двору Рудольфа II в Праге. Фердинанд, якобы, говорил, что лучше отдаст все свои владения и пойдет прочь в одной нательной рубахе, чем протянет хотя бы один палец, тем, кто вредит «истинной религии». Его девиз был: «Лучше пустыня, чем страна, полная еретиков».

Этой бескомпромиссной позицией в вопросах религии Фердинанд едва ли отличался от большинства своих современников. Кальвинисты и лютеране проклинали друг друга также яростно, как и совместно они нападали на папистов. Насилие, если не телесное, то духовное, постоянно проповедовалось с церковной кафедры. Сила давно уже стала инструментом обращения в другую веру у всех трех религиозных направлений.

Фердинанд был особенно твердолобым: ожесточенное упрямство многих его габсбургских предков снова возродилось в нем.

Когда следующей весной действительно разразилась война, его советники и исповедник заклинали его переселиться из Вены в более безопасное место в Тироле, но он отказался. В июне граф Турн[228] со своей протестантской армией из Богемии стоял у ворот Вены. Свинцовые снаряды попадали с грохотом через окна императорского дворца Хофбург, как раз в покои императорской семьи. Без солдат, без денег, окруженный горожанами, чья верность была более чем сомнительный, Фердинанд отправился в дворцовую часовню, чтобы помолиться. После он утверждал, что преклонив колена перед распятием, отчетливо услышал слова: «Фердинанд, я тебя не покину». Бог говорил с ним на безупречной латыни, языке дипломатов Хофбурга.

Несколько дней спустя, Фердинанд был осажден, как снаружи, так и внутри крепости. Делегация главарей австрийских протестантов появилась в императорском дворце Хофбург и хотела вынудить его подписать основные уступки. Хотя многочасовые дебаты с еретиками полностью изнурили его, он стойко отказывался. Если верить сомнительному анекдоту, один из протестантов схватил твердолобого Габсбурга за пуговицу на жилете и выкрикнул фамильярно: «Фердль, подпиши, наконец!» В это отчаянное мгновение, неожиданно, со двора крепости послышались звуки горна и топот лошадей. Кавалерийский полк из 500 кирасиров, который был послан младшим братом Фердинанда, эрцгерцогом Леопольдом[229], ему на помощь, прискакал в последнюю минуту и спас императора.

С этого мгновения счастье снова улыбнулось Фердинанду. К концу лета его избрали императором Священной Римской империи и короновали. Он провозгласил Пресвятую Деву главнокомандующей своей армией, а в ноябре союзные войска императора и герцога Баварского[230] победили богемских протестантов в битве на Белой горе. «Зимний король» Богемии, молодой Фридрих Пфальцский[231] бежал в изгнание.

В мае 1621 смертные приговоры богемским мятежникам лежали на письменном столе Фердинанда для подписи. Это была его обязанность, как монарха, как несгибаемого монарха, наказать мятежников. Кровь должна была пролиться. Но, когда он взял в руки перо, он не мог решиться поставить свое имя под этими приговорами. «Фердинанд бросился из комнаты и вытер капли пота со лба». Только на следующий день, когда он обстоятельно поговорил со своим исповедником, то смог скрепить печатью смерть бунтовщиков. Сразу же после этого, Фердинанд отправился в келью Марии, милостивой Матери Божьей, чтобы перед смертью безнадежно заблудших душ, помолиться об их просветлении. В день их казни, которая происходила через месяц в Праге, Фердинанд снова молился на коленях в часовне императорского дворца Хофбург за спасение душ осужденных. Головы этих несчастных были насажены на железные колья Карлова моста в Праге, как предупреждение для всех.

«Письмо его Величества» — документ, которым Рудольф II установил религиозный мир в Богемии, было привезено в Вену и, как рассказывали, разорвано на куски собственной рукой Фердинанда.

Но крестовый поход Фердинанда по искоренению ереси и восстановлению Священной Римской империи только начался.

С обеих сторон были выставлены огромные армии наемных солдат, большей частью это были люди, отверженные обществом, которые сражались только за деньги и за свой шанс грабить, по возможности больше. За ними тянулись те, кто оспаривал право быть «сопровождающими лицами»: разношерстная, переливающаяся через край толпа. Это привело к тому, что в армии каждую неделю рождалось от шести до семи младенцев. Эта толпа перекатывалась вдоль и поперек по Центральной Европе, сражаясь, мародерствуя, производя на свет, пока они не уничтожили полностью страну, навлекли на нее беду и истощили ее. К этому добавились неурожаи, которые в 1620-е годы семнадцатого столетия повергли население в полное отчаяние.

Два, может быть три раза, эта ужасная война была почти что остановлена; но все время находилась новая причина возобновлять жестокую войну.

Под конец, тридцатилетняя война давно уже не была религиозной войной, а стала ничем иным, как дальнейшим периодом в бесконечной, ожесточенной междоусобице между династией Габсбургов и Францией.

2. Невеста военного времени

Во время тридцатилетней войны судьба Габсбургов снова зависела от того, состоится ли одна единственная свадьба. Опять будущее семьи зависело от одного из тех опасных свадебных путешествий, на этот раз, поперек обезображенного войной лика Европы. Надежда на осуществление всего этого замысла в течение месяцев и даже лет висела на волоске, и все зависело от одного-единственного решительного придворного.

Старые эрцгерцоги, дяди и кузины императора, составлявшие австрийскую династию, умерли один за другим. Младший из обоих сыновей императора Фердинанда, Леопольд Вильгельм[232], уже ребенком был посвящен церкви своими благочестивыми родителями, хотя он не выказывал ни малейшей склонности к деятельности священнослужителя.

Таким образом, судьба династии зависела от хрупкого старшего мальчика, Фердинанда III[233], и от его способности производить на свет наследников. В 1626 году никто не был удивлен, услышав, что юный Фердинанд женится на своей кузине, инфанте Марии Анне[234].

Этот выбор не привел венский двор в состояние восторга, хотя и никого не удивил. Мария Анна была еще в Мадриде, далеко от Вены: в военное время это был другой конец света. Она слыла красивой, очаровательной и умной, но была на два года старше Фердинанда и немного болезненна; в самом деле, она в течение всего года, предшествующего обручению, едва ли покидала свою комнату. Не приходилось особенно надеяться на скорое появление наследника.

Семья, представлявшая испанскую линию, была в таком же затруднительном положении, как и австрийская. Филипп II незадолго до своей смерти пробормотал: «Бог, который дал мне так много королевств, не дал мне сына, который был бы способен править». Действительно, ленивый, жадный до удовольствий, Филипп III[235] занимался в основном вопросами этикета. Он женился на австрийской габсбургской эрцгерцогине Маргарите[236] и умер в 1621 году: он оставил наследника — Филиппа IV и дочь на выданье — Марию Анну. По шутливому замечанию французского посла Филипп умер от жара «Brasero» — чана, наполненного горячими древесными углями, потому что придворный, который должен был убрать чан, не пришел

После того, как о помолвке было официально объявлено, мадридский двор не торопился посылать невесту в путешествие. Тяжелейшая задача досталась австрийскому послу Фердинанда II в Испании, графу Францу Кристофу Хевенгюллеру[237], выдающемуся придворному, который был образцом такта и терпения. Он так долго планировал, придумывал, подгонял и маневрировал вокруг да около, пока не добился успеха, и свадебное путешествие наконец-то состоялось.

Проблемы, которые стояли на пути были столь многообразны, что они подвергли тяжелому испытанию мозг умнейшего придворного. Дело было так: в 20-е годы XVII столетия казалось, что весь мир состоял в заговоре против встречи жениха и невесты.

Война была не слишком успешной для Габсбургов. В 1626 году, в год обручения, в Верхней Австрии пришлось подавлять крестьянское восстание. В то время как императорская армия победила короля Дании, в Силезию вторглось протестантское войско. Когда Испания и Бавария заняли рейнскую область, Франция расширила позиции в Вальтеллине, важнейшем альпийском горном перевале между Австрией и северной Италией. Это было действительно не очень благоприятное время для путешествия невесты.

После обручения, Хевенгюллер отправился обратно в Вену, чтобы доложить о деле и получить указания императора относительно свадебного путешествия. Брачный контракт был подписан 3 сентября 1628 года. Он был составлен по примеру брачного контракта старшей сестры Марии Анны, инфанты Анны[238], нынешней королевы Франции, за исключением одной важной детали: Мария Анна не отказывалась ни за себя, ни за своих детей от своих притязаний на испанское наследование.

После того, как контракт был подписан, одно, почти непреодолимое препятствие, задерживало отъезд. Злые языки при испанском дворе сообщали инфанте, что ее будущий супруг безобразен, уродлив и несимпатичен, так что сама она едва ли страстно желала отправиться в путешествие.

Ее брат, король крупнейшей в Европе монархии, хотя и теряющей свою власть, настаивал на том, чтобы отослать сестру с подобающим размахом, для чего требовался эскорт из нескольких сотен человек.

Но испанцев не очень любили в Вене, отчего императорский двор не был готов взять на себя расходы и сложности, которые повлекла бы за собой такая миграция. Деликатнейшей задачей Хевенгюллера стало сокращение свадебного кортежа инфанты. При этом он не должен был оскорбить кого-нибудь из впечатлительных аристократов при испанском дворе.

Императорский посол приложил большие усилия, описывая ужасный климат Вены зимой, который так плохо переносили жители южных стран, к тому же горькую тоску по родине, которая охватывает большинство испанцев в Австрии и трудности обратного пути на родину во время войны. Он устроил так, что тетя Марии Анны, эрцгерцогиня Изабелла — правительница Нидерландов, та самая принцесса, которая пережила такую долгую и напрасную помолвку с Рудольфом II, написала своей племяннице письмо, которое было переполнено добрыми советами для невест, переселяющихся в другую страну. Среди прочего она подчеркивала, что важно путешествовать в сопровождении как можно меньшего общества соотечественников.

Филипп, наконец, согласился, чтобы его сестра отправилась в путешествие со «скромной» свитой, состоящей всего из 200 испанцев. К досаде, Хевенгюллера, это общество возглавил герцог Альба[239], неприятный, высокомерный человек с тяжелым характером, который постоянно хворал. Однако, он был первым грандом Испании и, если бы его обошли, он воспринял бы это, как невыносимое оскорбление. У Хевенгюллера не было другого выбора, как согласиться.

Его следующей проблемой было назначение исповедника невесты, который в те времена в королевском окружении становился тайным советником. В Вене, где правили иезуиты, император Фердинанд пальцем не пошевелил бы, не посоветовавшись со «своим» иезуитом, патером Ламормаини. В Мадриде, напротив, иезуиты впали в немилость, там «наверху» были соперничавшие с ними капуцины. Мария Анна, к отчаянию Хевенгюллера, выбрала своим исповедником капуцина, Фра Диего Квирога.

Однако, гораздо более серьезной проблемой было отсутствие денег. При таких трансконтинентальных королевских свадьбах, семье невесты приходилось брать на себя расходы до момента «передачи девушки в назначенном месте», после чего семья жениха должна была взять на себя ответственность и расходы. По самым благоприятным расчетам, расходы на путешествие невесты от Барселоны до Генуи и оттуда до Триента в северной Италии, где было «назначенное место» для передачи невесты, оценивались минимум в 600 000 дукатов. Это была сногсшибательная сумма для государственной казны, которая в течение половины столетия еще не пришла в себя от четырех банкротств, и как раз сейчас должна была содержать огромные армии в Нидерландах и в Рейнской области.

В то время как при дворе в Мадриде решали эти мучительные проблемы, в Вене при дворе волновались из-за долгой задержки и с нетерпением ожидали извещения о дате, когда невеста, наконец, отправится в путь. Почтовая связь, конечно, занимала столько времени, сколько требовалось гонцу, чтобы добраться на корабле до Генуи, а потом в почтовой карете перебраться через Альпы.

Один или два лакомых кусочка хороших новостей подсластили долгое ожидание: кардиналу Ришелье во Франции пришлось подавлять восстание гугенотов и из-за этого отвести французские войска из Вальтеллина. Это открывало путь через Альпы для свадебного эскорта невесты, а императорская армия под командованием Валленштейна[240] отвоевала Силезию и оккупировала Данию. В то же время, Фердинанд III, ожидающий жених, был коронован королем Венгрии и Богемии, а это означало, что инфанта могла вскоре стать королевой. Кроме того, на турнире в Праге, во время сопровождающих это событие праздников, он завоевал первое место в бою на копьях.

Свадьба через представителя была назначена в Мадриде на начало весны 1629 года. Но, когда подошел назначенный день, король Филипп заболел, у него поднялась температура, и свадьбу пришлось перенести. Потребовались дополнительные старания и искусство убеждения со стороны Хевенгюллера, чтобы положить конец промедлениям и устроить так, чтобы церемония с представителем могла состояться в апреле у постели больного короля.

Наконец, казалось, что отъезд действительно скоро предстоит и ничто не сможет больше задержать путешествие. Но тут Хевенгюллеру напомнили о том, что, ни один разумный человек в Испании не путешествует в летнюю жару, что путешествие может начаться только при более прохладной погоде, но до начала осенних дождей.

Однако случилось, что королева, жена Филиппа, забеременела. Мария Анна и мечтать не могла уехать до родов своей невестки: рождение ожидаемого наследника испанского престола конечно же было потрясающим событием мирового масштаба.

Вена с большим огорчением и разочарованием приняла известие о повторном промедлении; австрийская ветвь явно всегда должна была играть вторую скрипку после испанской. Император Фердинанд послал особого уполномоченного, принца Чезаре Гуасталла[241], якобы для того, чтобы передать подарок жениха, в действительности, чтобы посмотреть, как можно ускорить дело. Подарком было бриллиантовое украшение с миниатюрным портретом юного Фердинанда: надеялись, что вид красивого принца с его меланхолическими темными глазами, вьющимися волосами и бородкой, может быть, вдохновит инфанту, и она ускорит свой отъезд.

В октябре 1629 при большом ликовании родился испанский наследник трона — Балтазар Карлос[242].

Когда отпраздновали крещение и закончились прочие торжества, в стране как раз наступила зима. Мария Анна, которая с момента венчания через представителя приняла новый титул — королевы Венгрии и Богемии — под давлением Хевенгюллера храбро согласилась на следующий день после Рождества, наконец, отправиться в путь.

Брат Марии Анны, король Филипп, хотел проводить ее до Сарагосы. Брат и сестра были глубоко преданы друг другу, их любовь могла быть еще одной причиной долгого промедления с отъездом инфанты. Они провели друг с другом во дворце Сарагосы несколько последних горько-сладких дней. У обоих не было иллюзий о том, что их разлука станет разлукой навеки. Однажды, Филипп встал до рассвета и прокрался из дворца еще до того, как сестра проснулась: он хотел избавить ее от боли последнего прощания.

Если бы Хевенгюллер поздравил себя, наконец, с быстрым завершением работы, длившейся долгие годы, то это случилось бы преждевременно. Потому что, когда свадебный эскорт прибыл в Барселону, то оказалось, что корабли, заказанные задолго до этого, не были готовы к отплытию. Месяц за месяцем они ожидали в порту, пока парусные суда не были оснащены, и можно было отплыть в Италию. Только в конце июня 1630 года невеста и сопровождающие пристали к берегу в Генуе.

Но тут они столкнулись с новыми сложностями: началась война между французами и испанцами, речь шла о Мантуе. А в Ломбардии свирепствовала чума. Должны ли они были отважиться продвигаться вперед через итальянские Альпы? Герцог фон Альба, который заботился о своем собственном здоровье и был ответственным за безопасное прибытие невесты, отказался и предложил вместо этого повернуть на юг в Неаполь, а оттуда на корабле вокруг острого мыса и каблука итальянского сапога, плыть в Адриатику и дальше в Триест. Но свита из Вены запротестовала.

Все ожидали в Генуе, в то время как курьеры поспешили через Альпы к брату императора, эрцгерцогу Леопольду Тирольскому, который должен был принять невесту в Триенте. Когда он не смог решить проблему, курьеры помчались к самому императору Фердинанду, который председательствовал на заседании Рейхстага в Регенсбурге.

У императора как раз тогда было по горло хлопот. Собравшиеся на Рейхстаг немецкие князья, потребовали от него, чтобы он просил мира, чтобы уволил своего храброго главнокомандующего, генерала Валленштейна, который стал слишком много себе позволять, и чтобы он сократил пугающе огромную императорскую армию. Словно недостаточно было этих трудностей, еще и король Швеции Густав Адольф[243] со своей образцовой армией высадился на берег в Германии, чтобы поддержать партию протестантов. Фердинанд отправил в Геную свое безапелляционное решение: драгоценная принцесса должна быть отправлена в Вену по самому надежному и быстрому пути, а именно через Апеннины в Феррару, и оттуда далее на север.

Свадебная процессия отправилось в Неаполь. Там она пробыла, по непонятным причинам, три долгих месяца. Это не была мирная пауза. Альба спорил с вице-королем Неаполя, герцогом фон Алькала[244], а испанские господа из свиты Марии Анны спорили с неаполитанской аристократией по вопросам протокола и первенства. Вопрос был в том, могут ли неаполитанцы претендовать на те же самые привилегии, как испанцы, в особенности на право появляться в присутствии королевы в головном уборе. Рассерженные неаполитанцы в итоге удалились от двора.

Хевенгюллеру, который был вне себя от нетерпения, не удалось убедить герцога Альба продолжать путешествие через горы в соответствии с приказом, а тяжелый багаж отправить морским путем. Он и герцог Альба перестали, в конце концов, разговаривать друг с другом и общались только через своих секретарей или письменно. А через некоторое время Альба вообще перестал отвечать на послания Хевенгюллера.

Прошло лето, лето 1630 года и почти вся осень. Начались ледяные зимние ливни и, только безрассудные смельчаки пересекали в это время Апеннины. Но как раз теперь, в середине декабря, свадебная процессия пришла в движение: дамы в больших неуклюжих экипажах, которые не были созданы для таких дорог, за ними эскорт верхом на конях, лошаки и багажные тележки. Лил холодный дождь, колеса вязли в грязи, дорога часто превращалась лишь в ослиную тропу, часто приходилось ночевать в совсем бедных деревнях. Понадобилось четыре недели, чтобы добраться от Неаполя до Анконы на побережье Адриатики. Но нежная невеста, которую считали наполовину больной, перенесла все и была в прекрасном здравии и настроении. Зато герцог Альба объявил, что он не может сделать дальше ни шагу, и дядя жениха должен забрать невесту в Анконе.

Снова все ждали, в то время как курьер поскакал на север через Альпы в Тироль и вернулся с ответом эрцгерцога Леопольда, с твердым «нет». Эрцгерцог без обиняков заявил, что несовместимо с честью его дома, встречать невесту хоть на шаг дальше, чем в Триесте.

Хевенгюллер ломал голову, чтобы решить эту новую проблему. Но герцога Альба нельзя было сдвинуть с места. Австрийский посол заклинал молодую королеву заставить свою свиту сдвинуться с места с Альбой или без него. Мария Анна, в конце концов, согласилась при условии, что архиепископ Севильи, который был приставлен к обществу, как духовник, возьмет на себя роль Альбы, станет руководителем путешествия и будет председательствовать при ее «передаче в назначенном месте».

Снова казалось, что все в порядке и общество готовилось двинуться в путь. Тут внезапно умер архиепископ Севильи. Хевенгюллер был в отчаянии. Наконец, герцога Альбу удалось уговорить продолжить путешествие до Триеста.

Передача невесты в назначенном месте состоялась 26 января 1631 года в Триесте. Невеста становилась с этого мгновения официально членом семьи своего супруга. Заключительный этап путешествия мог начаться.

Император Фердинанд дал вежливый, но строгий приказ: из-за чрезвычайных расходов и состояния государственной казны сопровождать невесту дальше могли только люди из свадебного эскорта, официально назначенные Венским двором. У Хевенгюллера была не такая уж неприятная задача: выплатить испанским членам свиты подобающе богатые подарки и отправить их обратно в Мадрид.

На перевале в Земмеринге, высоко над долиной Дуная и Веной, невесту ждал императорский эскорт из 30 человек, чтобы приветствовать ее и сопровождать вниз на равнину и дальше в столицу Вену. Было известно, что король-жених обычно появлялся переодетым где-то по дороге, чтобы бросить взгляд на невесту до того, как начнется официальная встреча. Мария Анна поэтому, быть может, предполагала, что ее жених мог находиться в группе придворных.

Мария Анна тотчас узнала короля, как она говорила потом, по низкому поклону, который он отвесил, почтительнее и изысканнее, чем кто-либо другой, а она ответила на приветствие чрезвычайно грациозным, церемониальным придворным реверансом. Юный Фердинанд с восхищением заметил, что она действительно была похожа на голубоглазую блондинку на портрете, который написал с нее Веласкес, а у Марии Анны отлегло от сердца, когда она увидела, что супруг не был ни безобразным, ни уродливым, ни слабоумным, как ей рассказывали в Мадриде. Она сразу же влюбилась в него. Он говорил с ней по-испански. Так как по протоколу не полагалось, чтобы он в тот же вечер поужинал с ней, он все время искал возможности быть поближе к ней и поговорить с ней, прежде чем поскакать обратно в Вену, чтобы приготовиться там к официальному приему.

Мачеха жениха, императрица Элеонора[245], и обе его сестры ждали на предпоследней остановке путешествия, чтобы приветствовать невесту. На последней остановке, в летнем дворце Эберсдорф, сам император поджидал в роскошной процессии из 56 карет, каждую из которых тянули 6 белоснежных, роскошно запряженных лошадей.

Фердинанд и Мария Анна были обвенчаны в тот же день, как только добрались до Вены: 26 февраля 1631 года. Потребовалось пять с половиной лет, чтобы свадьба состоялась, и никто не отважился бы на промедление со свадьбой.

Это была одна из тех политических свадеб, которая оказалась радостной. В то время как сообщения с фронта становились все более безнадежными, когда шведские войска продвигались на юг и, в конце концов, перешли Дунай, венский двор восторженно болтал о влюбленности новобрачных, о том, как они ежедневно ужинали вместе, если Фердинанда не задерживала война. Мария Анна была превосходной супругой, научилась бегло говорить по-немецки и сопровождала супруга во всех путешествиях, даже когда была беременна или кормила ребенка.

Пять маленьких Габсбургов появились в положенное время, среди них кронпринц, который должен был стать четвертым Фердинандом[246]. Первая дочь[247] пары, названная именем матери, тотчас была с дальней перспективой помолвлена со своим кузеном, маленьким наследником трона Испании, Балтазаром Карлосом. Именно его рождение задержало отъезд Марии Анны из Испании. Австрийский посол в Мадриде писал, что шестилетний Балтазар, когда до Мадрида дошло известие о рождении маленькой принцессы, умно не по годам заявил, что «он очень счастлив, что королева Венгрии подарила ему жену».

Хевенгюллер, вернейший из придворных, оставался искренним другом Марии Анны. Он позаботился о том, чтобы императорские дети быстро были перевезены из Вены в безопасное место, когда пару лет спустя городу угрожало шведское войско. А когда Мария Анна, тосковавшая по своей испанской семье и по родине, в 1634 году стремилась поехать в Пассау, где ненадолго остановился ее брат, кардинал инфант, Хевенгюллер достал деньги из своего собственного кошелька, чтобы оплатить расходы на путешествие.

Император Фердинанд II, свекор Марии Анны, не дожил, правда, до конца тридцатилетней войны, но дождался того, что его сын в 1636 году был коронован в Регенсбурге и стал Римским императором.

Фердинанд вернулся в конце зимы в Вену смертельно больной. Сохранилось письмо, которое он написал в пути своему духовнику, пастору Ламормаини, прося о помощи. Фердинанд писал, что привык каждое утро после пробуждения целый час молиться, но в путешествии это так трудно, потому что он встает каждый день в четыре часа утра, чтобы ехать дальше, как ему тогда совершать свои молитвы? Он умер в Вене через неделю с освященной свечой в руке, которую протянул ему его исповедник, в то время как он бормотал: «Nunc dimittis» (песнь Симеона).

Мария Анна, пышущая здоровьем, в майский день 1646 года ожидала рождения своего шестого ребенка во дворце в Линце. Совершенно неожиданно, у нее начались боли, и она умерла. Ее нерожденный сын был хирургическим путем извлечен на свет, чтобы его можно было окрестить. Скорбящий супруг, император Фердинанд III, привез тела матери и ребенка на корабле по Дунаю в Вену, где они были похоронены вместе в одном гробу в габсбургском склепе под церковью Капуцинов.

Когда тридцатилетняя война закончилась, просто из-за абсолютного истощения и уничтожения ее участников, во многих отношениях казалось, что линия Габсбургов в Испании и Австрии достигла конца пути.

Испанская пехота, когда-то лучшая в Европе, была уничтожена французами в битве при Рокруа[248] в 1643 году. Испанская государственная казна была пуста. Супруга Филиппа IV умерла, единственный сын Филиппа, Балтазар Карлос, предполагаемый жених своей кузины, старшей дочери Фердинанда, умер от оспы. Обстоятельства сложились так, что единственной наследницей Филиппа была его дочь Мария Терезия[249].

У австрийской линии дома Габсбургов положение было ненамного лучше. Второму и третьему Фердинанду, отцу и сыну, не удалось возродить и объединить Священную Римскую империю, как они надеялись. Цельный плащ был стократно разорван: дюжины князей, герцогов, архиепископов и целых городов в Германии объявили о своем отделении от империи. И они не освободили ее от ереси, как они клялись. В коллегии курфюрстов, к мистическим семи присоединился восьмой курфюрст, благодаря присоединению Баварии, властителю которой, сражавшемуся на стороне императора, было пожаловано место за военные заслуги перед империей.

Государственная казна Фердинанда тоже была пуста, кронные драгоценности снова и снова закладывали, чтобы покрыть военные расходы.

Когда один из министров Фердинанда обсуждал положение с министром его кузена Филиппа, он не скрывал бедственного финансового положения и заявил, что «в настоящее время недостаточно денег даже, чтобы накрыть на стол императору».

К тому же, старый враг Габсбургов, Франция, была на подъеме и полна решимости, продвинуть свои границы до Рейна: она как раз вгрызалась в окраины империи.

Несмотря на это, закаленность Габсбургов все еще выдерживала испытания, потому что они объединились и укрепили свои придунайские страны и создали в Австрии абсолютную монархию. В их собственных странах католицизм был спасен. Протестантская аристократия бежала или была обращена на путь истины. И снова в перспективе были планы женитьбы.

Колокола, которые в 1648 году возвестили Вестфальский мир, снова звонили на свадьбе в доме Габсбургов. Юная дочь Фердинанда III, тезка его супруги Марии Анны, выходила замуж за своего пожилого дядю Филиппа IV. В свадебной свите юной эрцгерцогини были престарелые испанские дамы, которые много лет тому назад приехали из Испании вместе с ее матерью, сопровождая ее в том тяжелом путешествии во время войны.

В ее свите был также брат, наследник трона — четвертый Фердинанд, многообещающий юноша 16 лет. Надеялись, что он обручится в Испании и, женившись на своей кузине Марии Терезии, наследнице испанского престола, дважды гарантирует испанское наследование на случай, если брак его сестры останется бездетным.

Но, когда свадебный эскорт пересек Альпы и добрался до Роверето, где должна была состояться передача невесты, прибыл курьер из Мадрида, который грубо разрушил эти планы. Он привез категорические распоряжения, чтобы эрцгерцог Фердинанд ни при каких обстоятельствах не продолжал путешествие со своей сестрой, и что его не будут принимать в Испании.

Мария Терезия должна была выйти замуж за Людовика XIV. Испанский двор решил купить мир с Францией.

Австро-испанская связь была бы в любом случае несостоятельной, потому что юный Фердинанд умер вскоре после этого от оспы. Его преждевременная смерть разбила сердце его отцу, Фердинанд III ненадолго пережил своего сына.

3. Леопольд I — император поневоле

Младший сын, который теперь вступал на престол, был почти с самого рождения посвящен церкви: его вкусы и склонности к богослужению и намерение стать священником приводили его учителей иезуитов в абсолютное восхищение. Когда он был маленьким мальчиком, он любил строить часовни из камешков, а его любимой игрой было украшение миниатюрных алтарей и подражание чтению мессы.

Только когда блестящий и многообещающий старший брат умер в возрасте 21 года, четырнадцатилетнего Леопольда[250] вывели из его почти монастырской учебной комнаты, чтобы поспешно возложить на него две короны. Тогда он, щуря глаза, с чувством неловкости предстал перед всем миром в ярком свете прожекторов.

То, что предстало перед большим светом, совсем не было создано для того, чтобы производить впечатление. Леопольд был юношей очень маленького роста, необычайно безобразным, чрезвычайно робким, его зубы были выломаны приступом цинги, которая чуть не убила его. Он был так близорук, что ему нужны были очки, чтобы видеть предметы, которые были совсем близко под рукой. У него была гротескная габсбургская губа, а его подбородок был — из-за двойной дозы генов его близкородственных родителей — такой утрированной формы, что он, как и его предок Карл V, по — настоящему не мог закрыть рот и не мог отчетливо говорить.

Французская шутка нанесла Леопольду жестокий удар. Граф де Грамон[251], который встретился с ним во Франкфурте во время выборов императора, сообщал в своих мемуарах: «У него необыкновенно большой рот, который он всегда держит открытым. Когда однажды он играл с принцем Порсиан в кегли, пошел дождь, и он пожаловался, что капли все время падают ему в рот. Принц Порсиан, его фаворит, напряг свой находчивый ум и, после некоторого размышления, посоветовал своему господину королю закрыть рот. Король Венгрии попробовал и ощутил благодаря этому значительное облегчение».

Однако Леопольд, несмотря на свою внешность, не был глупым. Просто у него не было никакого личного обаяния, и он мучился угрызениями совести и сомнениями в себе самом. Хронические боли в животе, которыми он страдал всю свою жизнь, безусловно, происходили от этой напряженности. Его настойчивое, строгое соблюдение придворного этикета помогало ему держаться подальше от света.

Леопольд чувствовал себя уютно только в узком семейном кругу. Действительно, это был совсем особый круг, который подчинила своему влиянию его умная, общавшаяся со всем миром, итальянская мачеха Элеонора фон Гонзаго и его одаренный дядя, знаток искусства, эрцгерцог Леопольд Вильгельм[252], который во времена своего правления в Нидерландах собрал и привез в Вену коллекцию картин, собранную с фантастическим пониманием и вкусом.

Одно из самых любимых занятий Леопольда, когда он не был занят делами управления, состояло в том, чтобы с этими двумя родственниками импровизировать итальянские сонеты; при этом один из троих говорил одну строфу, к которой следующий должен был найти продолжение. В другое время юного Леопольда можно было видеть копающимся в старых манускриптах вместе с его библиотекарем, Петером Ламбеком[253], или же вырезающим запутанные нежные линии на куске слоновой кости, или склоняющимся над сосудами и ретортами в алхимической лаборатории, где он пытался превратить серебро в золото.

Однако, страстью его жизни была музыка; она делала сносным его неудобное существование. Он сам играл на флейте, сочинял в свободное время довольно красивые мадригалы, а также дирижировал музыкантами, певцами и своим придворным оркестром в часовне Хофбурга. Он жил, дышал, ел, пил, играл и буквально гнался за музыкой, его понимание музыки было чрезвычайно утонченным.

Если бы он мог жить в соответствии со своими наклонностями, он, вероятно, стал бы эрудированным, добросовестным кардиналом. Бедой Леопольда было то, что он стал монархом. Еще большим несчастьем стало то, что ему пришлось бороться против двух опаснейших противников своего столетия: против короля Франции Людовика XIV и против великого визиря Турции, Кара Мустафы[254].

Леопольд, непригодный от природы и совершенно не подготовленный воспитанием к тому, чтобы совершать внезапные дипломатические и военные нападения, как этого требовало его время, все же проложил себе дорогу, даже не будучи во всеоружии. Леопольд I, поддерживаемый гениальным фельдмаршалом Евгением Савойским[255], превратил Австрию в европейскую державу первого ранга, за время одного из самых длительных правлений в австрийской истории, хотя недоброжелательные историки приписывали это чистой случайности.

Его первое столкновение с Францией произошло во Франкфурте, куда он приехал в 1657 году, чтобы быть избранным императором и пройти процедуру коронации вместо своего брата. Снова французы были тут как тут, чтобы под опытным руководством Мазарини[256] подстрекать и подкупать курфюрстов против восхождения на трон еще одного Габсбурга. Восемнадцать месяцев длилась меновая торговля пока, наконец, Леопольд, ведомый своим дядей Леопольдом Вильгельмом, получил нужные голоса и преклонил колени, чтобы принять корону. Это была более чем скудная победа: «Капитуляция», которую он был вынужден подписать, содержала такие ограничительные условия, которые никогда раньше не налагались курфюрстами на императора.

Следующий тур, борьбу за невест, выиграла Франция, когда Людовик XIV[257] женился на старшей и поэтому более желанной испанской инфанте, дочери Филиппа IV. Леопольд должен был довольствоваться младшей принцессой, своей племянницей, Маргаритой Терезией[258]. Поражение в выборе невесты оказалось самым разорительным в его правлении.

Для Леопольда, конечно, была не важна женитьба сама по себе. Венецианский посол Молин заявил в 1661 году: «Он не предается никаким излишествам, потому что ему вообще незнакома страсть; она выбила бы его из колеи». Придворный распутник Граммонт писал, что Леопольд до момента своего избрания императором «никогда не говорил ни с одной женщиной, за исключением своей мачехи, императрицы.» Граммонт, принимая во внимание общественное положение Леопольда, считал такое воздержание драгоценным и забавным чудом для того времени.

Леопольду, однако, и без того пришлось ждать, пока младшая принцесса достигнет брачного возраста. Он пока что любовался вместе со своим дядей, любителем искусств, удивительной серией портретов, которые писал Веласкес с Маргариты Терезии и посылал их к Венскому двору: инфанта трех лет в розовом платье с серебряными кружевами; инфанта в шесть лет с золотыми локонами в белом парчовом платье, отделанном розочками; инфанта в восемь лет в голубом сатине, держащая большую соболью муфту, которая была велика для ее маленькой особы.

В 1666 ей исполнилось 15 лет, она была объявлена способной к супружеству и послана через всю Европу из Мадрида в Вену, по наезженному «пути невесты», по которому проехали ее мать и ее бабушка. Город Вена и императорский двор, которому до смерти надоели война, налоги и проблемы с деньгами, отбросили всякую осторожность и не жалели расходов на свадьбу.

Леопольд построил в своем дворце роскошный театр, в котором во время празднования его свадьбы давали итальянскую оперу, первую оперу севернее Альп. Опера «Золотое яблоко» была так роскошно и расточительно инсценирована, что декорации полностью сменялись шестьдесят семь раз. В действие были введены сцены битвы, во время которых десятки участников бились в захватывающих схватках на мечах. Стоимость постановки составила 100 000 гульденов (астрономическая сумма по тем временам). В течение многих лет это художественное событие оставалось темой номер один для обсуждения в высших кругах Европы.

Свадебные торжества длились целую зиму, до начала поста. Жители Вены получили превосходную материальную помощь, каждому что-то досталось, перепало карманникам и другим ворам; в счетах Хофбурга даже приводятся такие издержки, как «9000 гульденов за украденные тарелки».

Красивая темноглазая невеста вместе с мачехой и сестрой жениха смотрела балеты, наблюдала за шествиями и роскошными фейерверками из окон замка, сидя под золотыми балдахинами, опираясь на покрытые золотой парчой подоконники. Леопольд сам принимал главное участие во всех выступлениях, его одежду украшали серебряные кружева и бриллианты, он возглавлял придворную аристократию в искусном конном балете. В кульминационный момент мифологического зрелища через внутренний двор замка вкатили огромный, усыпанный блестящими звездами земной шар под радугой. Шар открылся, и стал виден храм бессмертия, из которого торжественно выехали на конях фигуры 15 императоров Габсбургов. Под конец, в триумфальной колеснице в форме огромной серебряной морской раковины, поместили скульптурное изображение самого императора, а рядом с ним огромную, сверкающую жемчужину — аллегория, исполненная с тонким вкусом, которую зрители легко разгадали, потому что знали, что имя невесты — Маргарита — по-испански означало жемчужина.

Для фейерверка на свободных площадках вблизи городской стены возвели две двадцатиметровые искусственные горы, которые изображали Этну и Парнас. Открывая великолепный шумный пиротехнический спектакль, Леопольд появился в одном из окон дворца и поджег символический свадебный факел Меркурия, после чего 500 снопов огня, которые должны были символизировать «неслыханный блеск и триумф всего мира», поднялись в ночное небо. Затем последовали всевозможные изобретательные оглушительные шутки: Купидон, которого тянули на тросах, пролетел по воздуху к Этне, выковал там золотое обручальное кольцо и полетел с ним к Парнасу, после чего прозвучала мелодичная музыка девяти муз. От австрийского замка с треском взлетели в воздух 1000 ракет, от испанского им ответили еще 1000 ракет. В грандиозный, кульминационный момент фейерверка, из храма Гименея поднялись 73 000 раскаленных шара, за которыми последовали 3000 ракет, далее выстрелили десять больших мортир, 30 огромных ракет, которые были загружены 150 фунтами пороха каждая. Трубы оглушительно звучали и литавры гремели, а над всем этим плыл в небе магический акростих, сочиненный предком Леопольда: «A.E.I.O.U.» — Austria Erit In Orbe Ultima — Австриская династия будет существовать вечно.

Враги этого австрийского дома несколько лет подряд основательно сомневались в его вечности, и более чем обосновано. Из пяти детей, которых родила Маргарита своему супругу Леопольду, осталась в живых одна единственная дочь, при родах которой молодая императрица умерла в возрасте 22 лет. Как только это стало возможным, Леопольд снова женился на другой юной кузине, Клавдии[259] из Тироля, которая умерла в том же возрасте, что и Маргарита и тоже при родах. Наследника все еще не было.

Третья и последняя супруга Леопольда, Элеонора фон Пфальц-Нойбургская[260], была строгой, благочестивой и мрачной женщиной, которая много размышляла о сущности греха и носила браслеты с остриями, направленными внутрь, которые кололи до крови ее руки. Когда она шла с супругом в оперу, она брала с собой книгу псалмов, которая была переплетена как либретто, и читала, чтобы ее мысли не слишком отвлекались фривольными постановками. Ей было бы гораздо лучше, если бы ей позволили уйти в монастырь, вместо того, чтобы выходить замуж. Говорят, что она обрабатывала свою кожу, желая выглядеть как можно более безобразной, чтобы император не взял ее. И, хотя оба супруга предпочитали безбрачие, тем не менее, они произвели на свет десять детей, двое из которых стали императорами.

Леопольд любил повторять: «Может быть, станет еще хуже, но бог нам поможет». В те ранние годы его правления, действительно, становилось все хуже.

В то время, как Леопольд и его советники из ордена иезуитов ревностно стремились провести контрреформацию в Венгрии, протестантская знать в союзе с турками замышляла заговор (в 1670 году), чтобы сбросить режим Габсбургов. Заговор был своевременно раскрыт, некоторые были приговорены к смертной казни, многих отправили на галеры. Что касается Леопольда, он жил с тех пор в смертельном страхе перед венграми. Его страхи не уменьшились после того, как были предприняты попытки отравить его, один раз голубиным паштетом и однажды, как утверждал его умный алхимик Борри, отравленным чадом восковой свечи, который только Борри смог обезвредить противоядием.

Пожар почти разрушил самое новое и красивое крыло императорского дворца Хофбург. В 1679 году в Вене разразилась эпидемия чумы и унесла тысячи жизней. Франция продолжала причинять неприятности, Людовик XIV вторгся в Нидерланды и пытался отодвинуть восточную границу Франции до Рейна.

Леопольд выносил все эти удары судьбы со стойким флегматическим терпением, упорно решив закончить то, что от него ожидали.

Когда в 1682 году комета Галлея стремительно неслась по небу, Европа содрогнулась при мысли, предвестником каких новых испытаний она могла быть. Император Леопольд, который постоянно обменивался письмами со своим духовным отцом, писал ему тогда: «Бог, должно быть, хочет, чтобы я не совершил ничего плохого, потому что я знаю себя, как великого грешника. Как раз теперь самое время смягчить великого Бога, который, кажется, сердится на нас, потому что видна комета, которая всеми благочестивыми людьми воспринимается, как божье знамение, призывает нас к покаянию, пока мы не будем наказаны заслуженными ударами бича за наши новые грехи».

Наказание пришло с неожиданной стороны.

4. Большая осада Вены

Турки, со времен мира, заключенного в 1601 году, в течение половины столетия находились в полузабытьи, под властью вялых, ничтожных султанов. Вдруг, примерно в то же время, когда началось правление Леопольда, в Золотом Роге добилась власти честолюбивая и энергичная семья великого визиря и тотчас начала подстрекать Турцию к действию. Турецкие войска снова прискакали с востока, снова на габсбургских землях зазвонил турецкий колокол, а люди падали на колени и молились.

В 1664 году императорская армия победила турок при Санкт-Готхарде[261] вблизи Могерсдорфа, в наши дни это Бургенланд. Леопольд купил перемирие на 20 лет ценным подарком в 200 000 талеров. Когда приближался конец этого срока, император, чье внимание полностью было занято военным походом французов в область Рейна и в Нидерланды, надеялся, что он еще раз купит у турецкого султана следующие 20 лет.

Однако, в апреле 1683 года посол Леопольда в Адрианополе наблюдал с отчаянием, как чудовищное турецкое войско, состоящее примерно из 250 000 человек, продвигалось вперед на Балканы. Великий визирь, Кара Мустафа, сообщил всему миру, что он успокоится не раньше, чем поставит своих лошадей в соборе Св. Петра в Риме.

Кардиналы разнервничались и начали терять голову, предлагая деньги каждому, кто сможет побороть мусульманскую угрозу. Папа обещал отпущение грехов и заклинал христианских королей объединиться для нового крестового похода, но с небольшим успехом. Долгие, изматывающие религиозные войны неописуемо ослабили Европу, и общее положение было очень сложным. Его Христианнейшее Величество — король Франции Людовик XIV, постоянно домогался при дворе султана войны против императора Габсбурга, а многие протестанты из венгерской знати, разочарованные политикой Леопольда и иезуитов, направленной против реформации, перешли на сторону турок.

Министры Леопольда оптимистически заявляли, что в этом году мусульмане не смогут дойти до Вены. Между Белградом и Веной пролегла цепь сильных крепостей, и понадобилось бы все лето, чтобы взять их одну за другой. Однако, турецкая армия просто обошла крепости и поспешила вверх по Дунаю.

В первые дни июля 1683 года вся Вена была в панике. Беженцы с востока текли толпами и сообщали о быстром продвижении турок и их чудовищной жестокости. Из близлежащих деревень и окружающих пригородов в город хлынуло настоящее переселение народов, напуганных людей с детьми на руках и постелями на спине. Колокол, возвещающий о турецкой опасности, звонил с утра до ночи; церкви были полны молящимися.

Элеонора, вдова императора, мачеха Леопольда, переселилась в город 3 июля из своего летнего дворца «Фаворита», находящегося за стенами города.

Император продолжал говорить каждому успокаивающие слова: императорское войско всех защитит, все будет хорошо. Он спокойно отправлялся еще 3 и 6 июля на охоту. Но жители Вены наблюдали с возрастающим страхом, как увозят императорские сокровища и то тут, то там, реквизируют кареты для двора. Цены на лошадей поднялись до астрономических цифр.

В городе 7 июля началась всеобщая паника после того, как задыхаясь, прискакал посланец и сообщил, что императорские войска разбиты турками при Петронелле. Вся огромная вооруженная мощь султана находилась в паре часов пути от Вены. Люди поспешили в императорский дворец Хофбург, где срочно паковали сундуки. Само собой разумеется, что как сокровища государства, так и священная личность императора, должны были быть увезены из опасной зоны; по крайней мере, так считали его министры. Члены городского совета поспешили в Хофбург, чтобы просить императора взять под свою защиту город, где бы он ни находился. Леопольд плакал вместе с ними, обещал им послать помощь и позволил им поцеловать ему руки.

Этой ночью дорога, ведущая из города на запад, была забита каретами спасающегося бегством императорского двора. Мерцающий свет от факелов курьеров падал на огромную вереницу карет, едущих колесо к колесу, доверху набитых детьми, прислугой, драгоценностями, коврами, всем ценным, что можно было упаковать.

Во главе колонны ехали в карете император Леопольд, его жена на последних месяцах беременности и его дети. Люди толпились возле окон императорской кареты и в отчаянии кричали: «Ах, Ваше Величество, останьтесь! Ах, Ваше Величество, не покидайте нас!» За каретой Леопольда следовала карета его мачехи Элеоноры, вдовы императора, затем кареты с перепуганными дамами двора, которые дрались друг с другом и царапались из-за места. Экипажи и коляски аристократии и богатых горожан следовали за ними. Были представлены все виды транспортных средств, от громадных колясок до телег и все породы лошадей. Все, кто мог найти колеса и бежать — бежали. Дорога была так забита, что стража Леопольда должна была силой прокладывать путь для императорской кареты. Придворные и слуги бежали так поспешно, что в спешке оставили открытыми ворота Хофбурга. Исход длился всю ночь, колеса с шумом катились по брусчатке через улицу Ротентурм, громыхали по мосту через Дунай. Число бежавших из города оценивалось по-разному, приблизительно от шести до шестидесяти тысяч.

В городе Корнойбург, где император повел первую ночь своего бегства, царила такая полная неразбериха, что не смогли найти карету с продовольствием, и ужин для Леопольда и его семьи пришлось приготовить из нескольких яиц, которые удалось быстро раздобыть. Спали на улице в сене, на котором пажи расстелили плащи. Маленький кронпринц, пятилетний Иосиф[262], плакал долго и громко. На следующий день путешествующее императорское общество продолжило путь до Линца и оттуда дальше до безопасного Пассау, где Их Величества поселились в резиденции епископа.

Массы людей, оставленных в Вене, мрачно глядели вслед исчезающим каретам. Люди молились и плакали в церквях: «Ах, Боже! Ах, Боже! Будь милостив к нашим бедным душам!» В каждом доме всю ночь горел свет. Люди, у которых не было средств, чтобы бежать, метались по улицам туда-сюда и пытались придумать, что им делать. Они рассказывали друг другу все новые ужасные истории про турок, которые живо приукрашивали новыми подробностями беженцы, прибывающие из Венгрии.

Но в то время, как сообщалось об этих, давно прошедших событиях, новые зверства разыгрывались на расстоянии всего нескольких километров. Население поселка Перхтольдсдорф при приближении турок искало убежища в церкви и превратило колокольню и обнесенное стеной кладбище в маленькую крепость. Турки сожгли местечко и отправили в церковь переговорщика, который обещал гражданам безопасность, если они сдадутся. Паша пришел, сел на красный ковер, который расстелили на единственной главной площади местечка и приказал, чтобы ему передала ключи от церкви девушка с длинными светлыми волосами, украшенными венком из цветов; она же должна была передать дань в 6000 гульденов. Дочь управляющего, девушка 17 лет, была избрана, чтобы возглавить процессию из церкви. Мужчин вывели на рыночную площадь и разоружили. Тогда паша поднялся и убил дрожащую девушку; всех 350 мужчин убили, женщин, детей и пастора отправили на невольничий рынок в Константинополь. По местным сообщениям, одна из увезенных женщин вернулась 15 лет спустя без языка и ушей. Рассказ обо всех этих чудовищных событиях того солнечного июльского полдня сохранился, благодаря единственному выжившему человеку, который спрятался в колодце церковного двора.

Когда последняя карета, покидающая Вену, исчезла из глаз и после того, как впустили последнего беженца, городские ворота закрыли и забаррикадировали. Никто не смел с этого момента покинуть город до…, до какого времени? Никто не знал.

Не каждый, кто мог, бежал из города. Были иностранцы, которые предпочли из любви к городу остаться в нем, например, старый французский посол Вигнанкур. Были дворяне, у которых была возможность уехать и которые, тем не менее, остались, чтобы исполнить долг мужества. Правда, большинство уехало.

Внутри города, после первых часов ужасной паники, осажденных сплотило полное спокойствие нужды и терпения, особая дружба, перед лицом самой страшной опасности. Они были полностью отрезаны от мира. Они не могли больше получать ни продукты, ни боеприпасы, ни новости о том, придет ли помощь.

Когда Эрнст Рюдигер граф фон Штархемберг[263], комендант города, вскарабкался на башню собора Святого Стефана, он увидел на равнинах к востоку полукруг из дыма и огня: деревни, подожженные надвигающимися турками. А через день или два он смог из окна башни считать палатки турок под городскими стенами Вены.

Насколько хватало глаз, раскинулся огромный, разноцветный палаточный город с восточной роскошью, какую европеец никогда больше не увидел бы. Трубные звуки слонов, ржание лошадей и крик верблюдов смешивались с возгласами муэдзина, который призывал к молитве всего в нескольких метрах от внешнего вала городской стены. Неподалеку от главных бастионов стояли шатры главного паши; у великого визиря он был из зеленого шелка, расшитого золотом и серебром и усеянного жемчугом и драгоценными камнями. Через некоторое время вокруг этого шатра были заложены сады с купальнями и фонтанами, и даже зверинец для развлечения великого визиря. Он был с гордостью пополнен роскошным страусом, которого по пути прихватили из летнего дворца императора Леопольда — «Фаворита».

Перед главными городскими воротами сразу поставили палатки янычары. В действительности, смертельная опасность для осажденных исходила от турецких саперов, которые ночь за ночью продвигали вперед свои траншеи. Они накрывали их деревом и травой, чтобы заложить мины прямо под крепостные стены, взобраться на бастионы и проникнуть в город.

Вопрос был в том, выдержат ли стены. Они были возведены в средневековье, судя по преданию, на средства от выкупа, который заплатили англичане за своего попавшего в плен короля Ричарда Львиное Сердце[264]. Это были многометровой толщины бастионы из кирпича и земли, высотой превышавшие дом, и толщиной несколько футов, которые на три четверти опоясывали город; последняя четверть была образована рукавом Дуная. С внешней стороны под стеной проходил широкий, глубокий, частью заполненный водой ров, по другую сторону которого поднималось второе укрепление: внешний откос рва. А позади контрэскарпа (ближайшего к противнику откоса рва) находилась свободная площадь — гласис, которая в мирные времена использовалась для парадов императорских войск.

Осажденные внутри города, как сумасшедшие, взялись за работу, чтобы восстановить частично обрушившиеся стены. Они возвели палисады на контрэскарпе, удалили с крыш дранку, чтобы избежать пожаров, и сложили порох под сводами церквей. В подвалах, вблизи городских стен, были поставлены сосуды с водой и барабаны с сухим горохом, чтобы отчетливее слышать приближение почти бесшумно работающих турецких саперов.

Для пополнения гарнизона срочно были сформированы группы защитников из всех боеспособных мужчин: из мясников, пивоваров, из пекарей и сапожников. Три роты студентов университета под командой своего ректора совершали действия, требующие большого мужества: по ночам они делали вылазки и приводили в город турецких пленных. Однажды, перед носом у турок, они стащили много голов скота, которые в голодающем городе были чрезвычайно желанны. Кузнецы выковали огромное и страшное оружие: серп длиной в шесть футов, очень удобный против кривых турецких сабель.

Все колокола города замолчали, за исключением большого колокола Святого Стефана, который своим звоном указывал на нападение на город, после чего каждый должен был спешить на свой пост.

Епископ Вены бежал вместе с императором. Остался Коллонич[265], епископ города Винер-Нойштадт, который будучи молодым человеком, пережил осаду Мальты турками[266]. Он заботился о благополучии осажденных, собирал и распределял еду и напитки между солдатами, посещал госпитали, ухаживал за ранеными, заботился о том, чтобы рыли выгребные ямы и принимались меры против спекуляции.

Турки день за днем держали стены под обстрелом пушек. В течение лета усилилась ярость их атак. Турецкие саперы продвинули свои прикрытые траншеи опасно близко к стенам, бросали огненные шары и горящие стрелы в город и повсюду закладывали мины, чтобы взорвать их и сделать пролом в стене. Самые ожесточенные бои вспыхивали вдоль той части городской стены, которая прилегала к императорскому дворцу Хофбург. Снова и снова враг проламывал в этом месте контрэскарп и начинал заполнять ров, чтобы потом взобраться по внутренней стене. Их удавалось отбросить назад только после яростных рукопашных схваток.

Мост через Дунай совсем рядом с городом был разрушен; но теперь турки собирали все доступные корабли и образовали из них новый мост, чтобы захватить город с этой стороны. Однако, моряки Вены под тяжелым обстрелом пробились к Дунаю и разрушили плавучий мост.

Между тем, комендант императорского войска, шурин Леопольда и герцог Лотарингии — Карл[267], — собрал вооруженные силы севернее по Дунаю и ожидал там, пока подойдет подкрепление. Посланцы императора умоляли о помощи при каждом европейском дворе, кроме французского двора. Леопольд сам просил войско на заседании Рейхстага в Регенсбурге.

Леопольд заключил союз в марте предыдущего года с королем Польши, Яном Собесским[268], в котором каждый из партнеров обязывался помогать другому, если турки нападут на него. Теперь король Польши ответил императорскому гонцу, что он ничего не желает более страстно, чем служить Богу и людям, и он сдержит свое слово о союзе с императором.

В середине августа Собесский выехал из Кракова во главе польского войска, а королева и ее придворные дамы поскакали вместе с ним до границы.

Собесский, когда еще он был королевским главнокомандующим Польши, выиграл значительные сражения: за десять лет до того битву с турками при Хотине. В конце концов, он был избран королем. Едва ли можно было представить себе человека, более противоположного императору Габсбургу. Как у прирожденного вождя, у Собесского было три качества, которые делают солдата успешным: вера, бесстрашие и счастье. Он был страстным, гордым и эгоистичным, как герой, и как ребенок.

В то время, когда он поскакал к осажденной Вене, Ян Собесский не был уже молодым человеком: в свои 55 лет он был таким тяжелым, что приходилось помогать ему сесть на коня. Но он не растерял свою юношескую энергию и дух приключений. Он был таким радостным и невозмутимым, словно шел на охоту. Рядом с ним скакал его сын Яков, прозванный Фанфан[269]. Вокруг него толпилось его войско: чудовищная куча цыган, плохо одетых и вооруженных невообразимым оружием — мушкетами, короткими пиками, булавами и мечами.

Когда кто-либо намекал на лохмотья его людей, король Ян отвечал: «Они служат в непобедимом полку, который поклялся не носить ничего, кроме обмундирования своих врагов».

Между тем, пока герцог Лотарингии Карл вместе с императорским войском ждал подкрепления севернее по Дунаю, Собесский и его поляки из Кракова направлялись южнее. Осажденная Вена страдала в августовской жаре от неизбежных явлений, сопровождающих любую осаду: от болезней и голода. На складах хранилось недостаточно продуктов и, несмотря на меры, принятые епископом, цена на муку в течение двух месяцев выросла в четыре раза; длинные очереди женщин стояли перед пустыми мясными магазинами. Несмотря на это, жители Вены придумали еще одну штуку: мальчишки гонялись за кошками и приносили их своим матерям домой, чтобы сварить, называя это «тушеный заяц с крыши». Солдаты и граждане болели от употребления испорченного мяса и плохо сваренного пива. Дизентерия была тяжелым бичом. Монастыри и церкви были полны больными и ранеными. Мужественный бургомистр Андре Либенберг[270] умер от лихорадки, ректор университета и главный инженер города были мертвы, с ними сотни других. Комендант, граф фон Штархемберг, который был два раза ранен и заболел дизентерией, велел приносить себя на носилках на городские стены, чтобы возглавлять защиту.

В первые дни сентября 1683 года город едва держался. Люди были полностью обессилены невероятным напряжением и страхом. Турецкая артиллерия пробила огромные зияющие дыры в стенах. Внешние защитные укрепления представляли собой не что иное, как кучу обломков. Не хватало боеприпасов, гранат вообще не было и ядра, которые падали на улицу, приходилось быстро собирать и снова использовать.

Ежедневно граф фон Штархемберг поднимался на башню Стефанского собора и озабоченно вглядывался оттуда на север. Однажды, когда он искал добровольцев, которые перешли бы турецкие линии и передали бы императорскому войску известие об отчаянном положении города, вышел вперед и предложил свои услуги человек по имени Кульчицкий[271], который был служащим общества Леванта (стран средиземноморского бассейна) и бегло говорил по-турецки.

Кульчицкий переоделся турком и, когда наступила ночь, его вывели за выходные ворота. Он прогуливался между турецкими палатками смело напевая. Какой-то Ага окликнул его и пригласил на чашечку кофе в свою палатку. Кульчицкий хладнокровно побеседовал с ним, проскользнул дальше через турецкий палаточный лагерь и переплыл несколько рукавов Дуная. Он был на волосок от гибели, потому что его соотечественники на реке при Нусдорфе, конечно, приняли его за турка и обстреляли. Тем не менее, Кульчицкому удалось пробиться к Карлу, герцогу Лотарингии, и передать ему последний отчаянный крик Вены о помощи: «Не теряйте времени, мой господин, нельзя больше терять времени».

На рассвете 4 сентября чудовищный взрыв потряс весь город и разрушил часть внутренней стены вблизи Хофбурга. Несколько тысяч турок, держа перед собой мешки с шерстью для защиты, с криками «Аллах! Аллах!» вскарабкались на стены и водрузили два штандарта. Их отогнали назад, а в городе отчаявшиеся жители Вены тащили матрасы, прессы для отжимания виноградного сока и даже двери, чтобы закупорить дыру.

Кузнецы выковали для уличных боев огромные цепи. Защитники вырывали из своих окон решетки, чтобы водрузить их на баррикады. Это могло продлиться еще пару дней, может даже всего несколько часов, пока город не попадет в руки врага. Вероятно, только алчность великого визиря предотвратила победу турок: он настоял на том, чтобы подождать полной капитуляции и всю добычу присвоить себе одному, вместо того, чтобы быть вынужденным делить ее с войском.

Но, как раз в это время вооруженные силы освободителей, наконец, встретились: не только польское войско, но и саксонцы, швабы, баварцы и войска Богемии. Сентябрьской ночью осажденные с радостью увидели десять ракет, выпущенных в небо со стороны Каленберга[272], и увидели дым от тысяч полевых костров своих спасителей.

Битва за Вену состоялась 12 сентября, король Ян Собесский и его сын спали под открытым небом, под дубом в Каленберге. Утром командиры освободительной армии прослушали мессу, потом рассыпались в цепь по отвесным склонам Каленберга и устремились на турок. Бой начался внезапно и проходил быстро; во второй половине дня все уже было решено. Герцог Лотарингии — Карл прорвал слабое правое крыло турок, король Ян и его польские гусары прекрасной кавалерийской атакой обратили в бегство спагов и янычар.

Все турецкое войско развалилось, отступило в диком беспорядке обратно за Дунай и в 24 часа проделало обратный путь, для которого во время наступления понадобилось восемь дней.

С наступлением темноты король Ян вошел в палатку великого визиря, где он написал знаменитое письмо своей красивой французской жене — королеве Марии Казимире[273]. Оно, как и все его письма к ней, начиналось: «Единственная радость моей души, очаровательная и горячо любимая Мариетта». В письме он обещал привезти ей золотое стремя, которое нашел в шатре великого визиря.

На следующий день, 13 сентября, Собесский и другие военачальники с триумфом вступали в город. Истощенные, но счастливые люди протискивались к поляку, целовали его ноги, прикасались к его одежде, к его лошади. Он сказал позже, что это был самый счастливый день в его жизни. В церкви Августинцев служили праздничную мессу в честь большой победы, и король Ян привычно, большими шагами прошел к главному алтарю и там своим красивым глубоким баритоном запел «Te Deum». Все церковные колокола, все те сладкие, знакомые голоса, которые так долго молчали, зазвонили снова и во дворце коменданта, графа Штархемберга, состоялся праздничный обед.

Во время последней стадии осады императорская семья переселилась вниз по Дунаю из Пассау в Линц, где императрица подарила жизнь ребенку. Леопольд как раз находился между Кремсом и Туллном на борту корабля, когда посыльный передал ему письмо его исповедника, Марко д'Авиано[274], который накануне получил сообщение об освобождении Вены.

Леопольд тотчас написал в ответ, что лучше подождать с победными торжествами до его возвращения: «Действительно, я приказал, что мне следовало бы первым войти в город, потому что мне кажется, что иначе любовь моих подданных ко мне уменьшится, а их привязанность к другим может увеличиться».

Император вступил в Вену на следующий день 14 сентября под гром пушек и слова приветствия от городского совета. Но сливки празднования были уже сняты, и настроение было не совсем такое, как днем раньше. Снова пели «Те Deum» в соборе Святого Стефана, были формальные речи: приветствия и благодарности, но между австрийцами и поляками отчетливо чувствовалась прохлада и, не в последнюю очередь потому, что поляки уже унесли главные призы. Торжественная встреча между Леопольдом и Собесским не привела к тому, чтобы улучшить настроение.

Эта встреча состоялась 15 сентября, вблизи польского лагеря под Швехатом, куда отступил король Собесский, чтобы избежать вони от разлагающихся человеческих тел, трупов лошадей и верблюдов, которая окружала ближайшие окрестности Вены.

Император и король встретились друг с другом верхом на конях, на половине дороги между австрийскими и польскими войсками. Леопольд явно осведомился, как император в соответствии с придворным этикетом должен принять избранного короля, каким был Собесский. Когда он задал этот вопрос герцогу Лотарингии, тот воскликнул: «С распростертыми объятьями!»

Леопольд выразил Собесскому свою благодарность в короткой речи на латыни, в остальном точно придерживался правил протокола и даже не поднес руку к шляпе, когда ему представили сына польского короля.

Ян Собесский также ответил на латыни, но очень выразительно: «Я рад, Сир, что оказал Вам эту маленькую услугу».

Вскоре после этой встречи Ян Собесский покинул Вену. Он и герцог Лотарингии преследовали бегущих турок далеко вниз по Балканам и нанесли им еще одно уничтожающее поражение. В середине декабря поляки вернулись на родину. От освободительной армии, которая в августе пришла на помощь Вене, осталось меньше половины.

Великий визирь в Константинополе на Рождество был задушен шелковым шнуром, а его голова была преподнесена Султану на серебряном блюде.

Победители чувствовали себя лучше, почти каждый получил свою награду. Оголодавшие жители Вены набросились на продуктовые запасы турецкого лагеря и известно, что посланец Кульчицкий взял себе много мешков со странными бобами, которые нашли в одной из палаток. Жители Вены не представляли себе, нужно ли их печь, варить, или жарить. Кульчицкий, который хорошо разбирался в этом, используя свое изысканное ароматное сокровище, открыл 27 февраля 1684 года первую венскую кофейню на Шлоссергасль (сегодня Шток-им-Айзен-Плац 8). С 1700 года она получила название «У голубой бутылки».