Гаврило Принцип. человек-детонатор

«ЗА СПИНОЙ ПРИНЦИПА»

Почти все политические убийства в истории окружены загадками, легендами и домыслами, даже если сами их исполнители рассказывают о своих мотивах. Другое дело, что к одним из них интерес постепенно угасает и эти трагедии остаются уделом специалистов-историков. Разве вызывает сейчас яростные споры, например, гибель французского президента Сади Карно, которого 24 июня 1894 года заколол ножом итальянский анархист Санте Казерио, или упоминавшееся выше убийство австро-венгерской императрицы Елизаветы 10 сентября 1898 года? Или даже такое громкое событие, как убийство российского императора Александра II бомбой народовольца 1 марта 1881 года, которое может быть названо «покушением века»? Да мало ли их было…

Но трагедия в Сараеве в июне 1914 года, безусловно, занимает особое место. Она и сейчас еще остается в числе тех событий, которые принято называть «тайнами истории» или «загадками века». Конечно, убийство президента США Джона Кеннеди тоже породило множество спекуляций и версий. Но по их количеству сараевское покушение можно назвать если не чемпионом, то уж точно одним из лидеров.

Парадокс в том, что и на следствии, и на суде Принцип, Илич, Чабринович и другие заговорщики говорили достаточно откровенно, но всё равно до конца им не поверили. Почему? Это довольно сложный вопрос, при ответе на который нужно учесть ряд факторов.

Во-первых, следователи и судьи, вероятно, имели политический заказ из Вены — установить явную и несомненную связь подготовки покушения с сербскими властями. Как же иначе? Против Сербии уже велась война, да и к тому же далеко не такая удачная, как рассчитывали в Вене, и нужно было показать подданным империи, что ее начали не зря.

Во-вторых, вполне возможно, что следователи и сами не верили, что группа молодых людей самостоятельно убила престолонаследника (хотя при такой слабой организации охраны Франца Фердинанда в Сараеве это как раз могло произойти). Если бы они признали эту версию, то пришлось бы искать виновных среди тех, кто отвечал за безопасность эрцгерцога, и кто знает, куда бы привело следствие…

В-третьих, следы заговорщиков, как ни крути, всё равно вели в Сербию. Отработать версию о возможной причастности сербских властей было не только политическим заказом, но и профессиональной обязанностью следователей.

В-четвертых, Принцип и его товарищи, несмотря на откровенность, сказали не всё. По крайней мере старались сначала не говорить всего, что знали, и их часто вынуждали делать это с помощью перекрестных допросов, очных ставок и т. д. Таким образом, всегда оставалось естественное недоверие к их показаниям.

Тема «кто на самом деле стоял за Принципом» безбрежна, как океан. К настоящему времени накоплен уже огромный массив литературы — от строго научной до популярной и откровенно «желтой» — о версиях, «разоблачениях» и расследованиях, связанных с «истинными организаторами покушения». При всех различиях этих версий их объединяет одно — утверждение, что Принцип и его товарищи выполняли чью-то волю. Как уже говорилось, они фактически представляют заговорщиков в роли орудия неких сил, стоявших за ними, — не в том смысле, что эти силы использовали сараевское покушение в своих целях, а в том, что именно они «направили руку» Принципа и его друзей.

В этой книге нет возможности подробно и глубоко анализировать все эти версии, но и не сказать о них тоже нельзя. Поэтому изложим основные версии с небольшими пояснениями и вопросами, которые они вызывают, а в остальном предоставим право разбираться самому читателю.

В австрийском ультиматуме «Черная рука» не упоминалась. Основная вина за содействие террористам возлагалась на «Народную оборону». К тому времени австрийцы еще не очень хорошо представляли себе масштабы действия «Черной руки». Между тем люди полковника Аписа состояли и в «Народной обороне», в том числе и на руководящих должностях. После того как в 1913 году Апис был назначен начальником осведомительного отдела Генерального штаба, у него появилось гораздо больше возможностей расставлять своих людей на важных местах. Так что «Черная рука» и «Народная оборона» имели немало точек соприкосновения. В операции по переправке Принципа, Чабриновича и Грабежа из Белграда в Боснию они действовали совместно. Оружие и бомбы для заговорщиков нашли и доставили члены «Черной руки» Танкосич и Циганович, а переправляли террористов через границу по каналам «Народной обороны». Доверенными лицами этой организации были и проводники Принципа и его друзей в Боснии. Но собранные ими сведения использовали и сербская разведка, и «Черная рука».

Вот такой получался коктейль. Так что австрийцы совершенно закономерно подозревали, что к организации покушения могли каким-то образом быть причастны и государственные чиновники Сербии.

О возможном отношении сербских государственных структур к покушению мы еще поговорим. Пока же попытаемся понять, действительно ли Принцип, Чабринович и Грабеж пользовались поддержкой «Черной руки» как организации, а не отдельных ее членов.

Бывший сербский дипломат, перебежчик в Германию Милош Богичевич утверждал, что Гаврило Принцип и Данило Илич тоже были членами «Черной руки», однако доказательств этого нет. Имена Принципа и Илича не упоминаются среди известных на сегодняшний день списков участников этой организации.

Да и странно было бы видеть Принципа, Илича или Чабриновича в рядах «Черной руки». Идеологически это были разные люди, можно даже сказать, возможные политические противники. Апис и его окружение выступали за «Великую Сербию», члены «Молодой Боснии» — за создание Югославии, хотя и при ведущей роли Сербии.

«Младобосанцы» балансировали на грани национализма и социализма. Чабринович, как уже говорилось, вообще считал себя анархистом. В среде боснийской радикальной молодежи запоем читали Кропоткина, Герцена и Степняка-Кравчинского, чьими идеями, мягко говоря, не особенно восхищались руководители «Черной руки» и большинство ее участников.

Наконец, для Принципа и его соратников террор против австро-венгерских вельмож рассматривался как тираноубийство, отчаянный шаг в борьбе за свободу своего народа и акт высшего самопожертвования во имя ее. В «Черной руке» же теракты расценивались как одно из средств политической борьбы, позволявшее расправляться с ними и за границей.

Факт, что некоторые активисты «Черной руки», в частности Танкосич и Циганович, оказывали помощь заговорщикам. «Участие Танкосича в заговоре, — говорил на суде Принцип, — было его личным делом и не имело никакой связи с Сербией».

Действительно, вопрос в том, поддерживали ли Танкосич и Циганович заговорщиков только по собственной инициативе или же по указанию руководства тайного общества. Другими словами, знал ли о подготовке покушения начальник осведомительного отдела сербского Генерального штаба и одновременно фактический лидер «Черной руки» полковник Драгутин Димитриевич — Апис.

Чтобы попытаться разобраться в этом, нужно сначала сделать небольшой экскурс в историю отношений между «Черной рукой» и сербскими властями.

Эти отношения были запутанными и крайне противоречивыми. Характерный пример — министр иностранных дел, а в 1911–1912 годах премьер-министр Сербии Милован Милованович. Среди радикально настроенных сербских офицеров его имя было не в чести — именно Милованович был вынужден формально признать аннексию Боснии и Герцеговины в 1908 году.

Газета «Пьемонт», орган «Черной руки», не раз резко критиковала Миловановича, награждая его такими эпитетами, как «идеальный представитель слабости», «человек без веры и идеалов», «человек, которому никто не верит». Одна из статей в «Пьемонте», опубликованная 16 (3) октября 1911 года, называлась «Или Милованович, или Сербия».

Милованович даже подавал на «Пьемонт» в суд. Но, как рассказывал потом сам Апис, в конце 1911 года он смог найти общий язык с премьером, и в частности рассказал ему о существовании тайного общества «Объединение или смерть». На это, по словам Аписа, Милованович ответил: «Дорогой мой молодой друг! Предоставьте в мое распоряжение эту вашу «Черную руку», и вы вскоре увидите, что Милованович сделает вместе с «Черной рукой». Только, прошу вас, будьте осторожны и не предпринимайте ничего такого, что не отвечало бы общим интересам».

Однако в июне 1912 года Милованович умер, а в сентябре правительство возглавил многоопытный политик Никола Пашич (премьер-министром он стал уже в четвертый раз), один из основателей Народной радикальной партии, старейшей в Сербии.

Отношения между офицерами из тайного общества и Пашичем были хуже некуда. Они обвиняли друг друга в нанесении «вреда сербскому делу». В глазах Пашича и его окружения Апис и его друзья были представителями «воинствующего милитаризма», которые постоянно вмешивались во внешнюю политику сербского правительства. Такое вмешательство, утверждали Пашич и его соратники-радикалы, не доведет до добра. В свою очередь, «Черная рука» обвиняла правительство Пашича в трусости, коррумпированности, соглашательстве и некомпетентности.

Был и еще один фактор, вокруг которого развивалась эта борьба, — влияние на короля и его наследника.

У короля Петра было два сына — старший, Георгий, и младший, Александр. Георгий отличался буйным нравом и несдержанностью. Одно время он дружил с Воиславом Танкосичем, который по этим качествам не уступал королевичу. Однажды они поссорились и подрались, причем Танкосич буквально отодрал сына короля за уши.

Во время аннексии Боснии Георгий участвовал в анти-австрийских демонстрациях и обругал на улице австрийского военного атташе, что вызвало дипломатический демарш Вены. Роковым для будущего Георгия стал случай с его слугой Стефаном Колаковичем. Слуга умер, как утверждали, от последствий удара, который королевич нанес ему ногой в живот. Из-за чего так рассвирепел Георгий, сказать сложно, но, по некоторым сведениям, он увидел, как слуга вскрывает и читает адресованные ему письма. Скандал вышел слишком громким, и это вынудило Георгия в марте 1909 года отказаться от прав на престол. Наследником стал Александр.

Новый русский посланник в Сербии князь Григорий Трубецкой, прибывший в Ниш в декабре 1914 года, оставил описание старшего сына короля: «Принц Георгий был безумно храбр, он был дважды тяжело ранен и находился на излечении в г. Ниш… Это был человек без всякого воспитания. Он бил свою прислугу и адъютантов, с которыми не мог ужиться… В Нише он часто заходил ко мне. К сожалению, он совершенно не умел уходить, сидел часами, так что мне приходилось извиняться и уходить будто бы по неотложному делу. Беда, если ему под руку попадался перочинный нож. Он начинал им царапать стол или резать скатерть. Он тушил папиросы о ножик и в забывчивости клал иногда ноги на стул. Со всем тем, он был застенчив, но в общем крайне неуравновешенный человек. Своего брата, королевича Александра, он терпеть не мог»[33].

Александр отвечал Георгию тем же. По некоторым данным, Апис и другие военные были инициаторами замены Георгия Александром «на должности» престолонаследника. Они очень рассчитывали на 22-летнего королевича, и сначала тот всячески старался не разочаровывать их. Он, судя по всему, знал о подготовке к созданию общества «Объединение или смерть». Александр выделил на издание «Пьемонта» 20 тысяч (по другим сведениям — 26 тысяч) золотых динаров. Апис и его сторонники явно связывали осуществление своих планов с будущим королем Александром.

Однако они явно просчитались. Несмотря на молодость, Александр оказался не менее искушен в политических интригах. Вскоре отношения между ним и Аписом начали охлаждаться. Существует версия, что это началось после того, как Апис якобы отказался отравить по просьбе Александра его брата Георгия. Так или иначе, но уже в мае 1912 года была основана еще одна тайная организация — «Белая рука». Ее главой стал ближайший советник престолонаследника полковник Петар Живкович (будущий генерал и премьер-министр Югославии в 1929–1932 годах). Среди главных задач «Белой руки» были борьба против «Черной руки» Аписа и поддержка Александра.

Но в это время отношения между Александром и «Черной рукой» еще не были прерваны окончательно. После Первой Балканской войны, когда речь шла о присоединении освобожденных от турок районов Македонии, радикально настроенные военные требовали немедленно включить их в состав Сербии, не дожидаясь, пока на это даст согласие русский царь. «Пьемонт» резко критиковал правительство Пашича за то, что оно ждет этой «отмашки» и верит в Россию, «как в Бога», и открыто угрожал самому Пашичу — мол, тот не избежит справедливой кары.

В этом споре Александр принял сторону военных, но пока они обменивались уколами и обвинениями, началась Вторая Балканская война — с Болгарией. А после ее окончания «война» между «Черной рукой» и правительством вспыхнула с новой силой, и опять из-за положения в тех районах Македонии, которые были по международным соглашениям переданы Сербии.

Начальниками в новых районах часто становились люди с весьма сомнительным прошлым, которых ранее уже подозревали в получении взяток и других нехороших делах. Соответствующим образом они вели себя и в Македонии. К тому же сербское правительство приняло весьма странное решение: конституционный порядок, действующий в самой Сербии, пока не распространялся на присоединенные территории.

«Пьемонт» обрушился на эти порядки, провозглашая, что они наносят ущерб «сербскому делу» и осложняют отношения с македонским населением.

Военные явно рассчитывали на большее участие в управлении новыми территориями. Однако правительство обвиняло их в том, что они просто не хотят подчиняться гражданской власти. В феврале 1914 года разразился скандал в Скупщине: министр внутренних дел Стоян Протич заявил, что в армии существует «преторианская шайка офицеров», которая «издает свою газету». Еще один депутат от радикальной партии заявил, что офицеры готовят государственный переворот. В здании Офицерского собрания произвели обыск.

Конфликт продолжался несколько месяцев. В начале июня он обострился до предела. Военных поддержала и оппозиция. В итоге 2 июня (20 мая) 1914 года правительство Пашича подало в отставку. Однако триумф его противников был недолгим — уже 11 июня (29 мая) король снова доверил формирование кабинета Пашичу, а тот взял в него всех старых министров. 23 (10) июня была распущена Скупщина и новые выборы назначены на 1 августа (19 июля).

Таким образом, в этом «сражении» сторонники «Черной руки» проиграли.

Всё это происходило буквально накануне сараевского покушения и начала войны.

Война с Сербией началась для австрийцев неудачно. Австро-венгерская группа войск под командованием Оскара фон Потиорека (того самого) топталась на месте, а сербы в августе даже провели наступление в районе горного хребта Цера, в ходе которого имперская армия потеряла около тридцати тысяч человек. Впрочем, получив подкрепление, австрийцы перешли в контрнаступление и 2 декабря взяли Белград.

Момент для страны был критический. Король Петр приехал на фронт и сказал солдатам, что все, кто хочет, могут идти по домам, а он останется здесь и «умрет за Сербию». Никто, конечно, не ушел. В декабре сербы нанесли новый удар по австрийцам и после двенадцатидневной битвы на реке Колубара полностью освободили территорию страны, в том числе и ее столицу Белград. На Балканском фронте наступила передышка — почти на год.

Второе наступление против Сербии началось 6 октября 1915 года. Его вели австро-венгерские и германские войска под командованием немецкого генерал-фельдмаршала Августа фон Макензена, оказавшегося гораздо способнее своего предшественника. 9 октября его части уже взяли Белград. 14–16 октября по сербам ударила и болгарская армия — Болгария вступила в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии.

Сербская армия вынуждена была отступать. Вместе с ней уходило и гражданское население. У них оставался единственный путь — через горы Черногории и Албании на греческий остров Корфу.

Это отступление получило название «сербская Голгофа». С солдатами шли и король Петр, которого иногда приходилось нести на руках, и профессора Белградского университета, и политики, и священники, и простые крестьяне, и русский посол князь Трубецкой. В отступлении участвовали более 250 тысяч человек, и только половина из них добралась до Корфу.

Чтобы поддержать сербов, союзники высадились в Греции, но помощь оказалась запоздалой и недостаточной. Войска Антанты закрепились в районе города Салоники.

После реорганизации сербской армии на Корфу она тоже была переброшена на Салоникский (Солунский) фронт. Весной 1917 года силы союзников под Салониками включали семь британских, шесть французских, шесть сербских, три греческие, одну итальянскую дивизии и две русские бригады. Сербских войск на Солунском фронте насчитывалось 147 тысяч человек, в том числе в боевых частях 124 тысячи. Именно здесь был сыгран следующий акт трагедии, связанной с выстрелами Принципа в июне 1914 года.

Это может показаться невероятным, но в тяжелейшее для Сербии время довоенного руководителя ее разведки Драгутина Димитриевича (Аписа) обвинили в организации убийства в Сараеве, причем сделали это не австрийцы, а… сербские власти. Помимо этого обвинения на него навесили еще много чего.

Поражение Сербии обострило разногласия между «Черной рукой», королевичем Александром и Пашичем. Военные обвиняли правительство, что именно его политика привела к плачевному итогу. На войне погибли многие сторонники Аписа, например Воислав Танкосич — он был ранен в октябре 1915 года и через несколько дней умер[34].

Королевич Александр относился к Апису всё более подозрительно. Тот казался ему прирожденным цареубийцей. В самом деле: устроил переворот в мае 1903 года, имел какое-то отношение к убийству Франца Фердинанда, а теперь со своими друзьями собирался организовать покушения на симпатизировавшего Германии греческого короля Константина[35] и кайзера Вильгельма. Что же могло помешать ему устроить покушение и на самого Александра?

В декабре 1916 года, во время поездки на Солунский фронт, Александр обвинил Аписа, что тот со своими соратниками пытался организовать на него покушение — королевича якобы должны были убить во время его поездки на автомобиле по Салоникам. Но это было не единственное обвинение. Апису также вменялось в вину то, что он якобы собирался устроить военный переворот и заключить сепаратный мир с Германией и Австро-Венгрией.

Апис тогда служил помощником начальника штаба 3-й сербской армии. Там, в штабе, его и арестовали — 10 января 1917 года (28 декабря 1916-го). Вместе с ним были арестованы его сторонники — Раде Малобабич и участник сараевского покушения Мухамед Мехмедбашич. Под следствием оказались 124 офицера, имевшие отношение к «Черной руке».

Забегая вперед скажем, что обвинения Аписа в подготовке покушения и государственного переворота носили исключительно политический характер; маловероятно, чтобы они имели под собой какие-то реальные основания. Но их подробный разбор и не входит в задачу этой книги. Для нас интересно другое — в ходе следствия Аписа подробно расспрашивали и о его отношении к убийству Франца Фердинанда.

На допросах у Аписа спрашивали, откуда у него появились обнаруженные во время обыска фотография Принципа, Цигановича и Чабриновича и визитная карточка Чабриновича и в какой связи он состоял с этими людьми. Апис ответил: «И фотографию этих лиц, и визитку Чабриновича я получил от покойного майора Войн Танкосича… Никаких связей ни с Принципом, ни с Цигановичем, ни с Чабриновичем у меня не было. Фотографию и визитку Танкосич мне дал после сараевского покушения».

Суд над Аписом и другими «заговорщиками» начался 2 апреля (20 марта) 1917 года. Малобабича удалось сломать, и он дал нужные показания, подтвердив, что Апис был инициатором покушения на королевича. А вот от Мемхедбашича не удалось добиться ничего. Был арестован также еще один член «Молодой Боснии» Мустафа Голубич, но и он не сказал ничего интересного для следователей.

Однако вскоре Апис неожиданно написал рапорт на имя председателя военного трибунала полковника Петра Мишича с признанием, что именно он организовал убийство Франца Фердинанда, что Принцип и другие заговорщики состояли у него на службе и что в заговоре косвенно участвовал русский военный атташе в Белграде полковник Виктор Артамонов.

Апис писал, что поскольку Малобабич и Мехмедбашич обвиняются в подготовке покушения на королевича Александра, то он обязан объяснить суду свои отношения с ними:

«Раде Малобабича[36] я как шеф разведывательного отдела Гл[авного] Генерального] штаба привлек для того, чтобы он мне организовал разведывательную сеть в Австро-Венгрии, и он взялся за это. Это я сделал по согласованию с русским военным атташе г. Артамоновым, который лично встретился с Раде в моем присутствии. После того как Раде начал работу, я, понимая, что Австрия готовит войну с нами, стал думать, что с устранением австрийского престолонаследника Фердинанда военная партия и направление, которые он возглавлял, потеряют свою силу, и тем самым военная опасность для Сербии перестанет существовать или, по крайней мере, будет отсрочена на некоторое время; поэтому я поручил Малобабичу устроить во время ожидавшегося приезда Фердинанда в Сараево покушение на него.

На это я окончательно решился после того, когда меня Артамонов уверил в том, что Россия нас не оставит без своей защиты, если Австрия нападет на нас. Г. Артамонову я ничего не сообщил о моих намерениях относительно покушения, а повод для того, чтобы узнать его мнение о поведении России, я нашел в том, что наша разведывательная работа может стать слишком ощутимой и дать предлог к нападению на нас Австрии.

Малобабич выполнил мой приказ — организовал и совершил покушение. Главные его участники состояли у меня на службе и получали небольшой гонорар, который я получал от г. Артамонова, ибо Гл[авный] Генеральный] штаб еще не имел средств для такой широкой деятельности…»

Далее Апис утверждал, что Малобабич с помощью офицеров-пограничников доставлял в Боснию бомбы, револьверы и боеприпасы, в том числе и для участников сараевского покушения[37].

«Так как во всём этом имеются не очень удобные моменты для интересов государства, а я вынужден использовать это для своей личной защиты и защиты главных обвиняемых по делу о покушении на Е[го] В[ысочество] Престолонаследника, считаю, что мой долг как серба сообщить об этом сначала суду», — отметил Апис в рапорте.

Еще через два дня он написал длинное льстивое письмо королевичу Александру, в котором попытался объяснить наследнику «ценность» двух своих товарищей по несчастью — Малобабича и Мехмедбашича, которых, по его словам, он «сберегал, о них заботился и защищал»: «Первый, Ваше Высочество, по моему приказанию осуществил организацию покушения в Сараеве, а второй, единственный серб-мусульманин, который участвовал в покушении, избежал суда австрийского, перебежав к нам».

Далее на нескольких страницах шли уверения в любви и преданности, утверждения, что они найдут в себе силы вновь служить королю и его сыну, просьбы о прощении, снисхождении и «королевской милости», хотя Апис и заявлял, что является «полностью невинным», а в организацию «Черная рука», которая была создана «с чистыми намерениями», вступил с верой, что, «сотрудничая с ней, буду слугой Вашей персоны».

«Ваше Высочество! — писал Апис. — Умоляю Вас прекратить это дело. Не допустите, чтобы сербский военный суд для офицеров довел до конца приговор австрийского военного суда. Не допустите, чтобы суд для офицеров поставил клеймо предательства на челе тех офицеров, которые мечтали об освобождении всего сербского племени и во славу Вашего имени».

Такое же письмо Апис отправил и королю Петру, но ответа ни от него, ни от наследника не получил.

Пятого июня (23 мая) 1917 года Апис и его соратники были приговорены судом к смертной казни (Мехмедбашич получил 15 лет тюрьмы). Они подали прошения о помиловании. Британское и русское правительства советовали Александру помиловать Аписа. Несколько осужденных действительно получили помилование. Но Апис, Раде Малобабич и Любо Вулович были расстреляны на рассвете 27 (14) июня в одном из оврагов вблизи Салоников. Больше двух часов, у отрытых могил, им читали приговор, и они до последней минуты надеялись, что в самом конце будет сказано о помиловании. Но этого не произошло. Говорят, Апис умер со словами: «Да здравствует Сербия! Да здравствует Югославия!»

Апис унес с собой много тайн. И одна из них — его отношения с Принципом и другими «сараевскими заговорщиками». Было ли всё так, как он описал? И какую роль в действительности сыграл во всей этой истории упомянутый им в рапорте российский военный атташе полковник Виктор Артамонов?

Апис утверждал, что Артамонов давал деньги на создание сербской разведывательной сети в Боснии, а он использовал эти средства для организации покушения, не поставив в известность русского атташе. То есть формально Артамонов в заговоре не участвовал.

Однако за отработку «русского следа» австрийская и германская пропаганда вплотную взялась сразу же после покушения. Василий Штрандман отмечал в мемуарах: «Всё упорнее и громче раздавались из Вены и Будапешта голоса… о непочтительном отношении российского посланника Гартвига к памяти убитого эрцгерцога, которое якобы выразилось в том, что он не приспустил русский национальный флаг на императорской миссии в день похорон эрцгерцога, и еще ранее, в самый Видовдан, т. е. в день сараевского убийства, будто бы устроил у себя вечерний прием, причем веселье и шум ясно слышались на улице». Австрийские газеты особенно напирали на то, что из окон посольства якобы слышался «звон бокалов». Все эти «разговоры и сплетни» Штрандман называл не только лживыми, но и клеветническими.

Но после начала войны версия о «русском следе» повторялась неоднократно, что легко объяснимо: врага нужно было выставить в невыгодном свете. Например, 25 января 1916 года в австрийской газете «Нойе фрайе прессе» утверждалось, что Россия не только знала о готовившемся покушении, но и подталкивала Белград к его осуществлению. Якобы после захвата Белграда в руки австрийцам попала личная переписка российского императора Николая II и сербского короля Петра I.

Советские историки Михаил Покровский и Николай Полетика в 1920—1930-х годах тоже обосновывали тезис о виновности русского Генерального штаба и в целом «царизма» в сараевском убийстве. Что-то подобное писало и издание «Балканская Федерация» («Federation Balkanique»), выходившее в Вене после войны под покровительством Коминтерна[38].

А австрийский (впоследствии немецкий) писатель Бруно Брем (псевдоним Бруно Клеменс) выпустил в 1931 году роман «Апис и Эсте», в одном из эпизодов которого Апис лично вручал Принципу пистолеты, а из соседней комнаты за этим наблюдал Артамонов, который затем подошел к Принципу и «благословил» его на покушение.

Официальное отношение русского правительства к убийству было, разумеется, негативным. Николай II послал от своего имени венок на гроб Франца Фердинанда. А второй секретарь российского посольства в Вене князь Гагарин, которого посол Николай Шебеко послал в Сараево для получения информации «из первых рук», докладывал: «Здесь, в Сараеве, на месте, еще более проникаешься отвращением к ужасному преступлению. Гнусным злодеем оказался боснийский серб, 20-летний ученик 8-класса сараевской гимназии Принцип. Другой анархист — Чабринович, тоже серб и боснийский уроженец».

Но, конечно, такая реакция ничего не доказывает. Дипломаты для того и нужны, чтобы прикрывать словами дела других служб, зачастую не очень благовидные с точки зрения общечеловеческой морали. Подозрение в причастности к заговору действительно падало прежде всего на полковника Артамонова, о котором упоминал в рапорте Апис. Шлейф причастности к выстрелам Принципа тянется за ним до сих пор.

Виктор Артамонов (1873–1942) занимал должность военного агента в Сербии с мая 1909 года и пользовался большим авторитетом и уважением в сербских военных и политических кругах (характерно, что уже в 1920-х годах он по указу короля Александра был принят на службу в Генеральный штаб армии Королевства сербов, хорватов и словенцев). Так что к августу 1914-го он знал в Белграде всё и всех. Знал, разумеется, и о «Черной руке» и рассказал об этом обществе прибывшему в сербскую столицу Василию Штрандману. «Он, — вспоминал Штрандман, — посвятил меня в работу так называемой «Черной руки», т. е. группы офицеров, частью бывших причастными к свержению династии Обреновичей и считавших свой авторитет первенствующим и неоспоримым в государственных делах».

Сам Артамонов потом не раз опровергал свою причастность к покушению. Делал это и его сын Михаил, в октябре 1988 года отправивший из США соответствующее письмо советскому академику Юрию Писареву.

В 1938 году германский журнал «Берлинер монатсхефте» попросил Артамонова написать небольшой мемуарный очерк о своем пребывании в Белграде, на что тот откликнулся «с большой охотой». «Генерал Артамонов, — отмечала редакция в предисловии к нему, — в ходе борьбы по вопросу ответственности за войну упоминался в непосредственной связи с заговорщиками в Сараеве».

По словам Артамонова, в мае 1914 года он уехал в отпуск в Швейцарию, затем — на адриатический курорт Ловран, где и узнал о покушении, которое «грянуло как гром с ясного неба и побудило много дурных предчувствий». Далее Артамонов подробно описал свой обратный путь в Сербию, причем через пограничную Саву он перебрался в Белград из австрийского Землина (Земуна) только 28 июля, когда Австро-Венгрия и Сербия уже находились в состоянии войны. Перевез его на своем катере немецкий генеральный консул в Белграде граф Шпее.

Что касается причастности России к развязыванию войны, то Артамонов писал (перевод с немецкого историка Игоря Макарова): «Мне досталась роль ее поджигателя и роль в подготовке покушения в Сараеве. В этой легенде меня связывают с полковником Драгутином Димитриеви-чем, звавшимся «Апис», руководителем «Черной руки»…»

Упомянув, что «Черная рука» находилась в оппозиции к правительству и иногда противопоставляла себя династии, Артамонов утверждал:

«Как русскому военному [мне] было бы некорректно поддерживать с Д. Димитриевичем-Аписом иные отношения, кроме официальных… Я встречался с господином Димитриевичем исключительно в его канцелярии в Большом Генеральном штабе… Имена и поступки людей, замешанных в покушении в Сараево, мне стали известны лишь позднее из прессы и литературы…

Еще раз я спрашиваю внепартийный мир, какую выгоду сулили России смерть Франца Фердинанда и его устранение от престолонаследия? Я отвечаю: никакой! И если его смерть явилась причиной или предлогом для мировой войны — войны, которой Россия не желала, будучи не готова к оборонительной, не говоря уже о наступательной войне, то я могу только сказать, что убийство Франца Фердинанда означало для России большое несчастье, от роковых последствий которого она страдает еще и по сей день».

Честно говоря, звучит не очень убедительно, особенно в той части, которая касается его отношений с Аписом. Они, несомненно, не ограничивались официальным статусом. По-другому просто и быть не могло, и вполне можно верить Апису, когда он говорит, что Артамонов давал ему деньги на создание сербской разведывательной сети в Австро-Венгрии, ведь ее информация была крайне важна и для России, главной союзницы Сербии.

Но все эти недоговорки и уловки Артамонова в данном случае имеют не очень большое значение. Зато последний абзац его воспоминаний бьет наповал — России, как и Сербии, не нужна была война, а следовательно, и убийство эрцгерцога. Вряд ли стоит считать, что в Петербурге не понимали, что покушение приведет к военному конфликту.

Не только Артамонова, но и российского посланника в Белграде Николая Гартвига и офицера российского Генерального штаба капитана Александра Верховского (будущего военного министра Временного правительства и комбрига Красной армии), который официально находился в Сербии для изучения опыта участия сербской армии в Балканских войнах и жил в июне 1914 года в белградской квартире уехавшего военного атташе, подозревали, а некоторые до сих пор подозревают в причастности к организации покушения. И снова все эти подозрения упираются в вопрос, на который нет внятного ответа: зачем Петербургу нужно было убийство Франца Фердинанда? Конечно, кто-то из них мог играть в какую-то свою игру, но это уже другая история.

Наконец, в российском правительстве, особенно «в кругах, близких к императору», с большим подозрением относились к радикалам-националистам вроде Аписа, от которых за версту разило бунтом и, возможно, даже свержением монархии. Тем более что газета «Пьемонт», орган «Черной руки», не раз ругала царя и всю династию Романовых. Правда, после Балканских войн она смягчила тон, но всё же такое вряд ли быстро забывается.

После Октябрьской революции большевики опубликовали многие секретные документы из дипломатических архивов царского правительства. Но в них не было никаких намеков на причастность Петербурга к выстрелам Принципа. А если бы они были, то уж большевики-то, надо полагать, расстарались бы и устроили с их помощью настоящую пропагандистскую кампанию. Развязывание мировой войны — это был бы убойный аргумент, оправдывающий ликвидацию старого режима.

Однако вышесказанное не означает, что российские дипломаты или военные в Белграде ни в коем случае не были осведомлены, что в Сараеве что-то могло произойти. Но вряд ли их информация сильно отличалась от того, что знали Апис или сербский премьер Никола Пашич.

Но что же на самом деле знали они?

Сразу скажем: сенсационные признания Аписа вызывают очень много вопросов. Прежде всего о деталях. Если заговорщики получали от него «небольшой гонорар», то почему перед своей экспедицией в Боснию Принцип заложил в ломбарде последнее пальто и задолжал за квартиру, а Грабеж просил родственников прислать ему денег?

В рапорте Апис писал, что для заговорщиков в Боснию были переправлены «револьверы «наган» и бомбы» и сделал это Малобабич. Но, во-первых, на суде и следствии заговорщики и их помощники утверждали, что оружие они переносили сами. А во-вторых, Апис допустил странную для профессионального военного неточность.

В показаниях и воспоминаниях участников и очевидцев покушения оружие, которое использовали Принцип и его товарищи, часто называют «револьверами». Это в какой-то степени оправданно для гимназистов, крестьян, учителей и т. д. Словом «револьвер» тогда часто называли все модели короткоствольного огнестрельного оружия. На самом же деле Принцип использовал не револьвер, а самозарядный пистолет системы «браунинг», выпущенный в Бельгии (официальное название этой модели — FN Browning М1910).

Сейчас пистолет Принципа № 19074 хранится в Венском военно-историческом музее. В 1914 году это было очень современное оружие. Если бы Апис действительно был в курсе передачи оружия заговорщикам, то должен был правильно указать его тип — уж он-то точно знал, чем отличается наган от браунинга.

Наконец, сами заговорщики даже перед смертью, уже, казалось бы, признавшись во всём, ни разу не упомянули об Аписе.

Но зачем же тогда Апис оговорил себя? На этот счет существует версия, которую разрабатывали, например, такие видные югославские историки, как Милан Живанович или Владимир Дедиер. Согласно ей, с Аписом в тюремной камере встретился начальник личной гвардии Александра и один из руководителей «Белой руки» Петар Живкович. Он якобы пообещал помилование Апису и другим обвиняемым, если тот признается, что он и его организация принимали участие в сараевском покушении. Это нужно было, чтобы прозондировать почву для заключения перемирия с Австро-Венгрией.

Александр и Никола Пашич таким образом хотели убить сразу нескольких зайцев: окончательно отвести от себя обвинения в подготовке покушения, показать Австро-Венгрии (в случае начала переговоров о перемирии), что они наказали виновных, а заодно скомпрометировать популярного в военных кругах конкурента.

Если всё это соответствует действительности, то своих целей они не добились, хотя и ликвидировали Аписа, обманув его надежды. Но перемирие заключить не удалось, в виновность Аписа и его соратников поверили далеко не все[39], а вопрос, кто стоял за Принципом и другими участниками покушения, был запутан еще больше.

Но мог ли знать Апис о подготовке покушения в Сараеве? Роль Аписа в сараевских событиях до сих пор окончательно не ясна. По этому поводу существует множество догадок и версий. Он, конечно же, не был принципиальным противником покушения — недаром в документах «Черной руки» было записано, что она готова бороться с врагами «идеи объединения сербства» и за пределами Сербии. А «Пьемонт» на своих страницах иногда прямо угрожал Францу Фердинанду.

Вроде бы сам Апис еще весной 1914 года предлагал направить кого-нибудь в Австро-Венгрию, чтобы убить эрцгерцога, поскольку, по данным сербской разведки, тот якобы планировал нападение на Сербию. По другим данным, Апис даже послал пятерку комитаджей в Боснию для устранения то ли Франца Фердинанда, то ли Потиорека, и якобы именно для них Малобабич доставлял в Боснию оружие. Но сами они в Боснию не проникли — их задержали сербские пограничники, которые не были в курсе планов Аписа.

Что касается Принципа и его друзей, то вряд ли Танкосич не рассказал своему другу, что некая группа молодых боснийцев готова совершить покушение на эрцгерцога. Апис, уже давно живший в обстановке шпионажа, заговоров и покушений, мог сначала не обратить внимания на эту информацию.

Такую версию подтверждал и один из основателей общества «Объединение или смерть» Чедомир Попович, также сначала осужденный в Салониках на смертную казнь, которая была заменена ему двадцатью годами каторги (он был помилован в 1918 году и умер в Белграде в 1938-м). В 1927 году он опубликовал в загребском журнале «Нова Европа» статью ««Объединение или смерть» («Черная рука»)», где рассказал о своем разговоре с Аписом, состоявшемся в 1915 году. Апис якобы сообщил ему: «Ко мне в канцелярию однажды пришел Танкосич и сказал: имеется несколько омладинцев-боснийцев, которые просят меня разрешить им отправиться в Боснию, пустить ли их? Я, недостаточно подумав в тот момент, ответил: да пусти их! Танкосич мне тогда сказал, что омладинцы по договоренности с друзьями из Боснии хотят [организовать] покушение на Франца Фердинанда. Скажу тебе правду: в тот момент я подумал, что трудно предположить, что такое покушение будет осуществлено. Я был уверен, что австрийского престолонаследника будут так охранять, что ничего не может произойти. И уж тем более я никак не мог предположить, что этот заговор станет поводом для войны против Сербии. Но когда я некоторое время спустя проанализировал это более или менее серьезно, то решил вернуть отправленных молодых людей и помешать покушению, однако было уже поздно…»

Есть версия, что Апис отправил Малобабича в Боснию как раз для того, чтобы остановить Принципа и его друзей. Вроде бы его даже видели в Сараеве вместе с Грабежем, и вроде бы именно поэтому Грабеж так и не бросил бомбу. Однако убедительных подтверждений этому нет.

Но если всё было так, как сам Апис рассказывал Чедомиру Поповичу, то руководитель сербской разведки всё равно несет ответственность за произошедшее. Он как минимум действовал непрофессионально — не просчитал все возможные последствия покушения, либо был соучастником теракта против иностранного государственного деятеля.

Впрочем, за все свои ошибки Апис расплатился сполна. И самым страшным образом — он погиб от рук своих же соплеменников, ради которых во многом плел эти интриги и устраивал авантюры.

Резюмируем. Знал ли Апис о подготовке покушения в Сараеве? Скорее всего, знал. Готовил ли он его? Скорее всего, нет. Во всяком случае, к «переброске» Принципа, Чабриновича и Грабежа в Боснию он вряд ли имел отношение. Хотя было немало людей, которые очень хотели бы, чтобы он взял ответственность на себя.

Но было ли известно о Принципе и его друзьях сербскому правительству? Знали ли о них премьер Пашич и королевич Александр?

Австрийский ультиматум обвинял Сербию в «покровительстве» и «соучастии» в действиях заговорщиков. Однако позже появлялось немало гипотез о том, что королевское правительство активно участвовало в подготовке покушения. В июле 1926 года власти Королевства сербов, хорватов и словенцев (будущей Югославии) даже заявили протест Германии в связи с появлением в тамошней прессе подобных публикаций.

А 28 июня 1941 года в загребской газете «Хрватски народ» с такой же версией выступил бывший следователь окружного суда Сараева Лео Пфеффер. Югославия к тому времени была разгромлена гитлеровской Германией, Загреб превратился в «столицу» «Независимого государства Хорватия», во главе которого стояли усташи — местные фашисты, чьи зверства по отношению к сербам время от времени возмущали даже их союзников — немцев и итальянцев.

Прямых доказательств этой гипотезы нет, а принять на веру, что сербское правительство участвовало в подготовке покушения, практически невозможно. По одной простой причине: в Сербии прекрасно понимали, что убийство Франца Фердинанда вызовет, мягко говоря, осложнение отношений между Веной и Белградом. В столице Австро-Венгрии большое влияние имели те, кто спал и видел, как бы расправиться со славянскими соседями военным способом, а покушение на эрцгерцога стало прекрасным поводом для начала войны.

И Александр, и Пашич понимали, что летом 1914 года воевать Сербии было крайне нежелательно. Две Балканские войны и восстание албанцев в 1913 году, на подавление которого была брошена армия, обошлись стране очень дорого, поэтому программа перевооружения была принята только в январе 1916 года.

Предположение, что сербское правительство в такой тяжелый момент занималось подготовкой покушения на престолонаследника Австро-Венгрии, равноценно признанию, что оно состояло из тайных или явных агентов соседней империи.

Но отрицание этой гипотезы вовсе не значит, что и правительство, и премьер Пашич не могли знать, что покушение готовится. Вопрос лишь в том, что именно было им известно и как они распорядились этой информацией.

Во время оккупации Белграда в 1915–1918 годах австрийцы сумели захватить часть сербских архивов. Некоторые документы они потом использовали в пропагандистской кампании против Сербии, доказывая, что следы организации покушения ведут именно в «белградские верхи». Среди захваченных ими бумаг были и донесения в МВД Сербии о случаях переброски оружия и бомб в Боснию. В одном из документов речь шла о том, что в Боснию перешли три гимназиста, тамошние уроженцы. Их имена в донесении не называются, но указывается, что у них с собой было «6 бомб и 4 револьвера» и что перейти границу им помог сербский пограничный офицер Раде Попович.

Это донесение составлено, скорее всего, по информации Якова Миловича — одного из проводников Принципа и Грабежа. Как пишет Владимир Дедиер в книге «Сараево. 1914», Милович был доверенным лицом «Народной обороны» и по ее линии отправлял информацию о переброске оружия через границу.

Дедиер отмечает, что югославские эксперты, анализировавшие документ, признали его подлинным. Более того, были обнаружены краткие пометки Пашича, в которых речь идет об этом случае. «Факт, что он сделал выписки из документа, доказывает, что всё это дело он считал серьезным, — отмечает югославский историк. — Хотя имя эрцгерцога в документе не упоминалось, Пашич, несомненно, сделал вывод, что переход границы молодых людей со смертоносным оружием накануне посещения Боснии эрцгерцогом должен стать поводом для начала срочного расследования».

А что после этого сделали Пашич и его правительство? Споры на эту тему продолжаются по сей день.

По одной версии, Пашич сразу же распорядился закрыть границы для переброски оружия (другой вопрос — можно ли было сделать это, ведь у людей из «Черной руки» были собственные каналы для переправки оружия в Боснию, которые никак не зависели от решения премьера) и даже попытался поставить в известность власти Австро-Венгрии, что в Сараеве зреет какой-то заговор против эрцгерцога.

Уже через день после убийства Франца Фердинанда сербский посланник в России Мирослав Спалайкович заявил в интервью газете «Новое время», что Сербия предупреждала Австро-Венгрию об опасности покушения. Об этом же в июне — июле 1914 года писали американские, французские и сербские газеты. Проходила подобная информация и по дипломатическим каналам. Однако в Вене дважды официально опровергали ее.

Уже после войны бывший сербский посол в Австро-Венгрии Йован Йованович несколько раз заявлял, что 5 июня 1914 года «по собственной инициативе» встретился с министром финансов Леоном фон Билинским и предупредил его, что маневры у границы с Сербией вызовут огромное недовольство ее граждан, «которые должны рассматривать это как провокацию». «Я сказал министру фон Билинскому, — отмечал Йованович в письме в австрийскую газету «Нойес виенер тагеблатт», опубликованном 28 июня 1924 года, — что… при таком условии среди сербской молодежи могут найтись люди, которые зарядят ружье или револьвер боевым патроном вместо холостого, и тогда пуля может задеть того, кто является виновником провокации. Поэтому благоразумие требует, чтобы эрцгерцог не ездил в Сараево, и чтобы эти маневры не устраивались в Видовдан, и чтобы они вообще не проходили в Боснии». Билинский, утверждал бывший посол, пообещал передать его опасения самому Францу Фердинанду. «Эрцгерцог, несомненно, был поставлен в известность, но не обратил на это внимания», — заключил Йованович[40].

Йованович, если верить его словам, опасался также, что покушение может быть совершено не группой специально засланных в Боснию заговорщиков, а кем-нибудь из солдат сербского происхождения во время маневров, и высказал это опасение (вряд ли по собственной инициативе) в самых общих выражениях.

Сербское предупреждение не носило официального характера. По-другому Белград поступить не мог — нельзя же было сдать австрийцам своих доверенных лиц в Боснии, чтобы через них искать тех гимназистов, которые отправились убивать эрцгерцога. Но и Вена не могла после слишком общих предупреждений Йовановича отменить поездку Франца Фердинанда в Боснию — это выглядело бы как политическое отступление империи. Если сербское правительство действительно опасалось покушения и таким образом предупреждало австрийских коллег, то обеим сторонам оставалось надеяться только на счастливый случай — на то, что покушение сорвется или что заговорщики будут обезврежены. Но, к несчастью для всего мира, этого не произошло.

Когда бывший посол в Вене Йованович рассказывал, как он предупреждал австрийцев о возможности покушения, в Сербии да и во всем мире разразился очень громкий скандал, связанный с сенсационными «разоблачениями» другого видного сербского государственного деятеля — однофамильца сербского посла в Вене, бывшего министра просвещения, а потом и министра внутренних дел Любомира Йовановича-Патака. Бывший министр утверждал, что сербское правительство знало о подготовке покушения, но не приняло никаких мер, чтобы его предотвратить.

В 1924 году к десятилетию начала Первой мировой войны русский журналист-эмигрант Алексей Ксюнин решил выпустить книгу. Это был небольшой сборник воспоминаний с достаточно пафосным названием «Кровь славянства». Таких сборников тогда выходило множество, и вряд ли кто-нибудь заметил бы этот, если бы не очерк Любомира Йовановича «После Видовдана 1914». Сам Йованович потом отмечал, что согласился передать свои записи Ксюнину из чувства солидарности и сострадания — тот был, во-первых, русский, а во-вторых, бедный эмигрант.

Что же необычного было в этом очерке? Йованович рассказал о заседании правительства — в конце мая или начале июня 1914 года, — на котором премьер Пашич сообщил всем министрам, что готовится покушение на Франца Фердинанда и «некоторые люди собираются поехать в Сараево». Тогда же правительство приняло решение, что пограничники не должны пропускать заговорщиков в Боснию. Но пограничные власти не исполнили этой инструкции, так как сами принадлежали к «Черной руке». Равным образом не удалась и попытка посла Йовановича по своей инициативе предупредить австрийцев.

Бывший посол рассказал также, что хорошо знал Гаврилу Принципа: «Я виделся с ним дважды или трижды в моем министерстве, когда он приходил ко мне с просьбой, чтобы я разрешил ему сдавать экзамены сначала в пятый, а затем в шестой класс частным образом… Он остался у меня в памяти как маленький широкоплечий юноша с немного осунувшимся, но широким лицом. Говорил он просто, без робости. Я дал ему несколько советов… окончить примерно гимназию, чтобы он мог с лучшей подготовкой служить с большой пользой народу и, главное, своим идеалам. На экзамены я оба раза дал согласие, и он оба экзамена держал при Первой гимназии».

Йованович писал, что при последней встрече он даже накричал на Принципа, поскольку к нему тогда приходило много молодых эмигрантов, «беспокоя» его по мелочам. «Бедный Принцип сначала посмотрел на меня удивленно и сразу же направился к выходу: «Извините меня, я не знал, я не знал». Я обратился к нему и принялся его дружески успокаивать, но он поспешил уйти. Кто тогда мог предчувствовать, что сделает этот беспокойный молодой человек несколько недель спустя».

Таким образом, если верить Йовановичу, сербские министры знали о заговоре, и когда прозвучали выстрелы Принципа, им самим овладело «тяжелое беспокойство». Он боялся, что «все дворы Европы… покинут нас». Но потом он успокоился — один из его друзей, некий майор, сказал, что пусть, мол, Австро-Венгрия нападает на Сербию, «может быть, для нас всё кончится плохо, но, кто знает, может быть и по-другому».

А после покушения, утверждал Йованович, сербское правительство бросилось «заметать следы»: нужно было выглядеть стороной, непричастной к заговору, тогда за Белград могли бы вступиться Россия, Франция и другие союзники.

Русский посол Николай Гартвиг описывал в депеше министру иностранных дел Сергею Сазонову происходившее в Белграде сразу после получения известий о покушении: «Решительно во всех слоях общества наблюдается чувство самого искреннего возмущения… около 5 часов дня пришло известие о трагической сараевской катастрофе. В Белграде немедленно были прекращены все церемонии, не только по распоряжению властей, но и по почину самих обывателей; театры были закрыты, и народные увеселения были отменены. В тот же вечер король и регент отправили телеграммы Францу Иосифу с выражением глубокого сочувствия… На другой день во всех газетах появились трогательные некрологи и статьи по поводу тяжкого горя, постигшего императорский дом дружественной монархии. Вся Сербия строго осудила деяние обоих безумцев».

Однако, в интерпретации Йовановича, сербское правительство «сделало всё возможное, чтобы показать нашим друзьям и всему остальному миру, как мы были далеки от сараевских преступников», то есть постаралось всячески демонстрировать это. И якобы именно поэтому в Белграде были срочно запрещены всякие увеселительные мероприятия и «началось нечто вроде официального траура». Несколько сербских министров посетили траурную мессу в католической церкви австро-венгерского посольства. В их числе был и сам Йованович, который, впрочем, не скрывал, что это мероприятие было ему неприятно и он чувствовал себя «среди врагов, которые не захотят примириться с нами».

Откровения Йовановича вызвали бурную реакцию за границей. Раздавались даже предложения пересмотреть решения Парижской мирной конференции 1919 года, в которых говорилось об ответственности Германии и Австро-Венгрии за развязывание войны.

«Новейшие разоблачения», как стали называть в 1920-1930-х годах утверждения Йовановича, взяли на вооружение весьма известные исследователи причин возникновения Первой мировой войны, например англичанин Сидней Фей и уже упомянутые советские историки Михаил Покровский или Николай Полетика[41].

Впрочем, ценность «разоблачений» несколько снижалась из-за их явной политической подоплеки. Как раз в то время Йованович вел борьбу за пост председателя старейшей в Сербии Радикальной партии, которую возглавлял уже больной Пашич (он умер в декабре 1926 года).

Полемика между Йовановичем и сторонниками Пашича началась в газетах в 1925 году и продолжалась аж до 1930-х, когда Пашич уже умер. Пока он был жив, он лично опровергал слова Йовановича. На съезде Радикальной партии в апреле 1926 года Пашич заявил: «Я ничего не знал и ничего не говорил о покушении Йовановичу. Я рекомендовал «Народной обороне» ничего не предпринимать против Австрии, так как это было опасно». Потом, описывала этот эпизод газета «Политика», Пашич повернулся к своим министрам и друзьям и спросил: «Люди, ведь я не забыл, что я говорил?» И все подтвердили, что он не говорил того, что приписывал ему Йованович.

Разногласия с Пашичем (вопрос о сараевском покушении был лишь одним из многих в спорах между этими политиками) привели к тому, что Йовановича исключили из Радикальной партии. Однако он не отказался от своих высказываний и отстаивал их до своей смерти в феврале 1928 года. Что двигало им — политические соображения, желание скомпрометировать своего недруга Пашича, стремление рассказать правду или же всё вышеперечисленное? Узнать об этом уже практически невозможно.

Но еще раз можно определенно сказать, что Никола Пашич как никто другой понимал, что война для Сербии в 1914 году — катастрофа. Поэтому он вряд ли сознательно способствовал бы действиям, которые неизбежно приближали ее. Вряд ли стал бы затягивать информирование австрийцев, если бы имел точные сведения о том, что именно готовится в Сараеве. Но таких сведений у него, скорее всего, не было, и единственное, в чем его можно обвинить, — что правительство не слишком жестко контролировало государственную границу, на которой проявляли самостоятельность люди, связанные с «Черной рукой».

Другое дело — и в этом Йованович мог быть прав, — что когда всё уже произошло, премьер действительно мог произвести определенные «демонстрации» (объявление траура, отмена увеселительных мероприятий и пр.) в Белграде и услать куда-нибудь подальше Цигановича. Пашич и правительство в целом до последнего момента старались как-то выкрутиться из почти безнадежного положения, в котором они оказались из-за заговорщиков и активистов «Черной руки», став заложниками обстоятельств.

Но этого ни правительству, ни всей Сербии сделать уже не удалось.

Даже если предположить, что за спинами Принципа и его товарищей стоял кто-то еще, создается впечатление, что для осуществления плана покушения в Сараеве была создана «обстановка наибольшего благоприятствования». Выше уже говорилось, что убить Франца Фердинанда спокойно могли и раньше, в том числе и сам Принцип, который, как нарочно, в тот раз оставил пистолет дома.

Действительно, в обеспечении безопасности эрцгерцога было сделано множество ошибок, несмотря на то что слухи о покушении ходили по городу, а полиция и австро-венгерская контрразведка имели о нем более конкретные сведения. Наконец, даже после первой попытки Чабриновича, бросившего в кортеж бомбу, программу визита эрцгерцога даже не скорректировали, хотя должны были отменить совсем. И требования самого Франца Фердинанда продолжить поездку не должны были приниматься во внимание.

На следствии полицейские начальники сваливали всю вину на Оскара фон Потиорека: мол, он хотел придать визиту характер настоящего триумфа, поэтому предписал вывести на улицы как можно больше людей и опубликовать в газетах точный маршрут поездки эрцгерцога. Полиция просила прислать подкрепление, и его действительно прислали, но… многие агенты из Будапешта, Триеста или Вены, которые находились среди «ликующего населения», не знали сербскохорватского языка.

Полиция по собственной инициативе издала распоряжение об окончании учебного года в школах 15 июня, на две недели раньше обычного. Предполагалось, что ученики из других городов Боснии ко времени приезда престолонаследника уже разъедутся из Сараева по домам на каникулы и что это несколько снизит риск покушения — старшеклассники и гимназисты не без оснований считались одной из главных «групп риска».

Потиорек всячески защищался, сетовал на роковую случайность, которая действительно имела место, и распоряжения самого эрцгерцога, но недоработки в области мер безопасности, бесспорно, были. Причем настолько явные, что появилась даже конспирологическая гипотеза: уж не связаны ли они с заговором против Франца Фердинанда, который возник вовсе не в Белграде, а в Вене или Будапеште? И не специально ли его престолонаследника настолько плохо охраняли в Сараеве?

За прошедшие сто с лишним лет выдвигалось немало подобных версий. Мол, Франц Фердинанд собирался поставить во главе одной из частей обновленной Австро-Венгрии (Чехии, Хорватии, Венгрии и, возможно, Сербии) своего сына Макса фон Гогенберга и уже договорился с кайзером Вильгельмом, но об этом прознали его враги в Вене…

Или, например, что эрцгерцогом пожертвовали специально, чтобы начать войну с Сербией. Для этого сербских заговорщиков провоцировали на покушение.

Или что «Черная рука» была связана с определенными кругами в Вене и Будапеште, в которые входили враги эрцгерцога, и фактически по их заказу взялась устранить Франца Фердинанда. Любопытно, что в контексте последних двух версий Чабриновича часто называют австро-венгерским агентом. А Раде Малобабича, как мы помним, в этом подозревала даже сербская полиция.

Есть и другие предположения, еще более экзотические.

Старший сын эрцгерцога Макс незадолго до начала Второй мировой войны выдвинул версию, что следы заговора против его отца ведут в Берлин. Якобы кайзер Вильгельм опасался, что, став императором, Франц Фердинанд превратит Австро-Венгрию из младшего союзника Германии в сильного конкурента. Ныне живущие потомки эрцгерцога, с которыми мы встречались, княгиня Анита фон Гогенберг и герцог Георг фон Гогенберг подтвердили, что такие слухи действительно ходили в их семье.

Некоторые сербские историки, которые оправдывали решение суда в Салониках по делу Аписа и его соратников, предполагали, что и убийство Франца Фердинанда «Черная рука» могла совершить по заказу Берлина. Они ссылались на то, что Апис никогда не был против сотрудничества с Германией и считал, что с ее помощью, равно как и с помощью России, можно решить вопрос южных славян. Апис трижды ездил в Германию, где, в частности, проходил стажировку при германском Генеральном штабе и лечился в санатории. Одним из его хороших приятелей был сербский дипломат, а позже перебежчик и автор книг о сараевском убийстве Милош Богичевич, который остался в Германии. Он якобы являлся связующим звеном между Аписом и теми людьми в Германии, которые заказали убийство эрцгерцога. А потом, тоже якобы с его помощью, Апис налаживал контакты для заключения сепаратного мира с Германией.

Все эти предположения в той или иной степени касаются ситуации на Балканах, отношений между Сербией, Австро-Венгрией и их соседями. Но есть и другие гипотезы. Гораздо более «космополитичные».

Согласно одной из них, решение убить Франца Фердинанда члены «Молодой Боснии» приняли под влиянием, а может быть, и по совету русских революционеров-эмигрантов.

Главный идеолог «младобосанцев» Владимир Гачинович действительно тесно общался с русскими революционерами в Швейцарии, прежде всего с Марком Натансоном — бывшим народником, эсером, будущим основателем Партии революционного коммунизма.

Влияние русского революционного движения на «Молодую Боснию» очевидно. Сами ее участники не раз говорили об этом, а Чабринович вообще пошел кидать бомбу в кортеж эрцгерцога с книгой Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия». Не исключено, что фигуру Франца Фердинанда в качестве объекта для покушения могли подсказать Гачиновичу русские эсеры-эмигранты в Швейцарии.

В 1918 году левые эсеры, в число которых войдет и вернувшийся в Россию Натансон, будут рассматривать возможность проведения «центрального террора» — устранения «ведущих представителей мирового империализма», в том числе кайзера Вильгельма, британского премьера Ллойд Джорджа, французского премьера Клемансо и фигур калибром поменьше — посла Германии в Советской России фон Мирбаха или командующего германскими оккупационными войсками на Украине генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна (убьют в результате только двух последних). Так что нет ничего необычного, если идею покушения на эрцгерцога четырьмя годами ранее тоже подсказали русские социал-революционеры.

Но, во-первых, они не могли сыграть в сараевском покушении другую роль, кроме роли вдохновителей, да и это вряд ли: если кто-то из них и указал Гачиновичу на Франца Фердинанда как на объект покушения, то Принцип и Грабеж сами пришли к этой мысли.

Вокруг версии о «русском революционном следе» за прошедшее время возникло немало мифов. Толи Натансон, якобы подтолкнувший Гачиновича к организации покушения, был австро-венгерским агентом, то ли за покушением стоял вовсе не Натансон, а Троцкий и его люди. А может быть, и не Троцкий, а Ленин и большевики, которые, как известно, стремились «превратить империалистическую войну в гражданскую» и, кстати, в итоге превратили.

Масла в огонь этих слухов добавило и последнее слово Карла Радека на процессе по делу «антисоветского троцкистского центра» в Москве в январе 1937 года. Во многих публикациях приходится читать, что Радек (получивший десять лет заключения) заговорил о некоей тайне, которой обладал Гаврило Принцип, но тут его прервали. «Радеку тогда не дали договорить… — пишет, к примеру, директор исследовательского фонда «Национальный разведывательный центр» Евгений Павлов. — Но, похоже, Троцкий, Зиновьев и Радек знали о готовящемся покушении, знали, какие последствия оно может вызвать, но предпочли молчание, возможно, считая, что война породит ту самую перманентную революцию — эту idee fixe, о которой не уставали говорить Троцкий со товарищи. Во всяком случае, друг Троцкого — Гачинович — не только находился в постоянном контакте с Иличем и Принципом, но и непосредственно руководил ими».

Но на самом деле никто Радека не прерывал, и он без помех договорил свое последнее слово до конца (его стенографическая запись опубликована в сборнике «Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 года)», выпущенном тогда же, в 1937 году.

Радек каялся и весьма путано излагал свою точку зрения на виновность троцкизма во всем, в чем только можно, в том числе и в разжигании войны:

«Процесс этот показал два крупных факта: сплетение контрреволюционных организаций со всеми контрреволюционными силами страны. Это один факт… Но процесс — двуцентрический, он имеет другое громадное значение. Он показал кузницу войны, и он показал, что троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну.

Для этого факта какие есть доказательства? Для этого факта есть показания двух людей — мои показания, который получал директивы и письма от Троцкого (которые, к сожалению, сжег), и показания Пятакова, который говорил с Троцким. Все прочие показания других обвиняемых, они покоятся на наших показаниях…

Мы здесь говорим, потрясенные до глубины, и говорим правду и только правду. И надо еще показать всему миру то, что Ленин — я с дрожью повторяю его имя с этой скамьи — в письме, в директивах для делегации, направляющейся в Гаагу, писал о тайне войны. Кусок этой тайны нашелся в руках сербского молодого националиста Гаврилы Принципа, который мог умереть в крепости, не раскрыв ее. Он был сербский националист и чувствовал свою правоту, борясь за эту тайну, которая охраняла сербское национальное движение. Я не могу скрыть эту тайну и взять ее с собой в гроб по той причине, что если я ввиду того, в чем признался, не имею права выступать как раскаявшийся коммунист, то всё-таки 35 лет моего участия в рабочем движении, при всех ошибках и преступлениях, которыми оно кончилось, дает мне право требовать от вас доверия в одном — что всё-таки эти народные массы, с которыми я шел, для меня что-то представляют. И если бы я эту правду спрятал и с ней сошел со сцены, как это сделал Каменев, как это сделал Зиновьев, как это сделал Мрачковский, то я, когда передумывал эти все вещи, в предсмертный час слышал бы еще проклятие тех людей, которые будут убиты в будущей войне и которым я мог моими показаниями дать средства борьбы против готовящейся войны».

Вот и всё, что говорил Радек о сараевском покушении. Что он хотел этим сказать и зачем вообще вспомнил о Принципе, осталось непонятным. Его речь вообще похожа на словесный поток с вкраплениями слов «изменники», «предатели», «троцкисты», в котором с трудом можно найти смысл.

Возможно, он действительно пытался намекать, что Троцкий несет ответственность и за начало Первой мировой войны, поэтому не случайно «троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну». Или даже имел в виду, что, возможно, Троцкий уже тогда стал орудием «контрреволюционных сил», так что и сейчас его союз с контрреволюционерами не вызывает удивления.

Но мало ли о чем говорили Радек и другие подсудимые на этом процессе и мало ли в чем признавались.

Есть, конечно, и версия, что покушение на Франца Фердинанда организовали масоны — как же без них? Но об этом чуть позже.