Гаврило Принцип. человек-детонатор

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Итак, все участники покушения были арестованы в течение нескольких дней. Во многом это произошло из-за того, что 2 июля 1914 года Принцип, Чабринович и Грабеж начали говорить.

Австрийцы допустили оплошность, разместив их в соседних тюремных камерах рядом. Уже через неделю заключения заговорщики смогли установить связь с помощью перестукивания через стены — «русской азбуки». Этот способ они почерпнули из книги «Подпольная Россия», которую, как мы помним, Чабринович принес даже на покушение на Франца Фердинанда.

Васо Чубрилович позже вспоминал, как Чабринович однажды ночью долго пытался достучаться к Иличу, но тот не отвечал (как потом выяснилось, он спал). Чабринович подумал, что Илич покончил с собой, и сообщил об этом с помощью той же «русской азбуки» Принципу и остальным. Принцип ответил: «Илич был хорошим другом». Однако через несколько часов Илич проснулся и сам начал обстукивать стены своей камеры. Обрадованный Принцип послал ему «телеграмму»: «Хорошо. Если ты сам не повесился, то не волнуйся, швабы тебя всё равно повесят». Надо сказать, что этот «черный юмор» Принципа оказался пророческим.

Чабринович придумал еще один способ «коммуникации»: нацарапал несколько слов на металлической миске, в которой ему принесли еду. Вскоре его примеру последовали и другие — надзиратели на эти царапины внимания не обращали, и миски попадали то в одну, то в другую камеру.

Следствие шло достаточно быстро — заговорщики рассказывали обо всём достаточно откровенно. Читая протоколы их допросов, можно только удивляться — с одной стороны, убежденности и твердости этих молодых людей (прежде всего Принципа), а с другой — наивности и путаности их взглядов.

Принцип на допросах не раз говорил следователям о своих политических и национальных идеалах. На допросе 15 августа он заявил:

«Политическое объединение югославян всегда стояло у меня перед глазами и было моей основной мыслью. Для этого необходимо, чтобы югославяне прежде всего освободились от швабов и австрийцев, так как всякое несчастье, которое случалось с южными славянами, шло от Австрии.

Эти идеи особенно распространились среди молодежи в югославянских странах, и они были следствием народного огорчения. Это и всё остальное побудило меня совершить покушение на престолонаследника, так как по его деятельности я считал его очень опасным для югославян».

Семнадцатого августа следователь поинтересовался у него, какими средствами они собирались осуществить политическое объединение югославских народов. Принцип ответил, что они стремились «поднять национальный дух», чтобы в подходящий момент провести объединение. Он заявил: «Таким моментом мы считали европейскую войну, в которой Сербия и Югославия[42] настолько укрепились бы, что могли бы отпасть от Австрии», — впрочем, оговорившись, что это только «его мысли», но есть среди молодежи и те, кто думает иначе.

Следователь спросил, руководствовался ли он этими идеалами при совершении покушения. «Да, — ответил Принцип, — когда человек забывает о себе, но любит свой народ, он может сделать всё… Мы ждали, что Австрия будет уничтожена, как чума, и исчезнет среди нас, югославов… Моя мысль состояла в том, что всякий, у кого есть душа и кто сочувствует страдающему народу, должен протестовать и что-то совершить…» Месть, добавил Принцип, — дело «сладостное и кровавое».

Грабеж тоже говорил следователю, что они с Принципом не раз обсуждали тяжелое положение народа и «абсолютистский режим» в Боснии, а также вели разговоры о политическом объединении всех южных славян с Сербией «всё равно в каком виде — в виде республики или федеративного государства, в которое нужно было бы включить и болгар».

Перед следователями стояла задача добиться от заговорщиков признания, что их действиями руководила Сербия. Однако те категорически настаивали, что покушение было делом их рук и никакой помощи от официальных или полуофициальных лиц из Белграда они не получали. Принцип и Грабеж ответили на эти обвинения практически одной и той же чеканной фразой, которая могла бы появиться на их надгробиях: «Мною руководила не Сербия, а только Босния». Принцип указал следователям на тот факт, что в заговоре не участвовал ни один серб из Сербии — все его участники были подданными Австро-Венгрии из Боснии и Герцеговины. Когда же ему возразили, что они перешли через границу при помощи сербских пограничников, Принцип ответил: «Я сам столько раз переходил в Сербию и из нее, что мог бы и тогда обойтись без их помощи, но мне хотелось, чтобы всё было сделано наверняка».

В другой раз Принцип категорично заявил: он уверен, что «в правительственных кругах Сербии» ничего не знали о подготовке покушения. В подтверждение он привел сказанное ему Цигановичем: «Если на их след нападут гражданские власти, то мы будем наверняка арестованы». Другие члены «белградской тройки» говорили примерно то же.

Следователи работали оперативно, и расследование закончилось уже 18 сентября. А 28-го числа обвиняемым зачитали обвинительное заключение, по этому случаю собрав их в одном помещении.

Обвиняемых было 25 человек. Шестеро непосредственных участников покушения: Принцип, Чабринович, Грабеж, Илич, Васо Чубрилович и Попович (Мехмедбашичу удалось скрыться). Десять человек из тех, кто помогал заговорщикам перейти границу и попасть в Сараево: Мишко Йованович, Велько Чубрилович, Мико Мичич, Яков Милович, Обрен Милошевич, Недо Керович, Митар Керович, Ново Керович, Благойя Керович и Цвиян Степанович. Трое из тех, кто хранил у себя оружие: Иван Момчилович, Франьо и Ангел Садило. И шестеро из тех, кто знал о подготовке покушения, но не сообщил о нем: Лазарь Джукич, Иво Краньчевич, Бранко Загорац, Марко Перин, Никола Форкапич и Драган Калембер.

«Главные герои 28 июня» впервые встретились после покушения и очень обрадовались при виде друг друга. Судебный следователь Лео Пфеффер читал обвинительное заключение, но вынужден был прерываться: обвиняемые почти не обращали на него внимания, громко переговаривались и шутили.

В конце концов Пфеффер не выдержал и сказал, что они ведут себя, как дети, как будто не представляют, что их может ждать в будущем. Принцип на это ответил, что они просто долго не виделись, а всё то, что он читает, они и сами знают хорошо. И что их ожидает — тоже.

Двадцати двум арестованным предъявили обвинение в государственной измене — в «совершении действий, которые имели своей целью оскорбить или поставить в опасность Его Величество Апостолического императора и короля, Его тело, Его здоровье или Его свободу, и воспрепятствование Ему осуществлять свои права управления». В качестве высшей меры наказания по этим обвинениям предусматривалась смертная казнь.

Троих (Момчиловича, Франьо и Ангела Садило) обвинили в соучастии заговорщикам и недонесении на них.

Текст обвинительного заключения занимал 33 страницы.

Австро-Венгрия — по крайней мере формально — была правовым государством с соответствующими атрибутами. Соответственно, следствие и суд должны были соблюдать определенные юридические процедуры, предусмотренные законодательством. Пфеффер сообщил Принципу и его друзьям, что они имеют законное право не согласиться с обвинительным заключением, и тогда процесс над ними будет отложен. Чабринович заявил, что он так и поступит. «Идет война, и никто не знает, что будет даже завтра», — сказал он. На это Пфеффер ответил: Чабринович зря надеется, что Босния перестанет быть частью империи, но если даже этот день придет, то до него «повесят еще четырнадцать Чабриновичей».

Однако другие решили не возражать против обвинения, и Чабринович в конце концов тоже согласился не делать этого, чтобы не откладывать начало суда.

Некоторые из заговорщиков потом вспоминали, что в тот день они попытались договориться, как вести себя на суде. Многие хотели сделать всё, чтобы выгородить крестьян-проводников, сами же собирались быть «тише воды, ниже травы», чтобы не злить судей и не осложнять свое и без того тяжелое положение. Ведь если несовершеннолетние (совершеннолетним по австрийским законам считался человек с двадцати лет) еще могли на что-то надеяться, то остальным участникам заговора явно грозила смертная казнь. Только Принцип не согласился с этой тактикой. Он решил идти до конца.

Несмотря на то что шла война, которую двуединая монархия начала далеко не успешно, судебный процесс по делу о сараевском покушении имел для австрийских властей огромное значение. Для них было очень важно, чтобы именно суд доказал всему миру, что Белград был замешан в покушении, а заговорщики являлись его орудием. И сделать это нужно было с соблюдением (во всяком случае, видимым) правовых норм и преданием гласности показаний подсудимых.

Судебный процесс начался 12 октября 1914 года в зале дивизионного суда военной тюрьмы Сараева. Председателем суда был назначен Луиджи фон Куринальди, а судьями — украинец Богдан Наумович и немец Майер Хофман. Судебные заседания не были открытыми — на них пускали только по специальным пропускам. Однако на процессе присутствовало более сотни газетных корреспондентов, в том числе из нейтральных стран, к которым австрийцы относились очень предупредительно. Было вызвано также более ста свидетелей.

Накануне суда подсудимых побрили и подстригли, с них сняли кандалы. «Без них я чувствовал себя сначала весьма необычно, — вспоминал Цветко Попович. — Они больше не били и не звенели при каждом движении, к чему я уже привык. Сейчас, без цепей, я не мог ходить… Моя походка была очень неуклюжей и смешной».

Однажды, вспоминал Попович, когда их вели из зала суда в тюрьму, один из мобилизованных солдат, которые рассматривали заговорщиков с большим любопытством, неожиданно ударил Принципа, но тут же сам получил сильный удар от одного из охранников подсудимых: «Зачем бьешь связанного человека?» Поповича очень удивил этот поступок.

Подсудимые явно делились на три группы и соответственно вели себя на процессе. К первой принадлежали непосредственные участники покушения и их сообщники. Они были готовы защищать свои идеи на суде до конца. В той или иной степени это были убежденные и идейные люди, которые понимали, на что они идут. Другую группу составляли крестьяне-сербы, выступавшие в роли проводников Принципа и Грабежа. Назвать их «радикалами» и тем более «революционерами» невозможно, тем более что, например, Керовичи считались весьма зажиточными хозяевами — в саду у самого старшего из них, Митара (Петара), росло около трех тысяч сливовых деревьев. Ему, в общем, было что терять, и психология сербского крестьянина отличалась от психологии гимназистов-радикалов. А вот Яков Милович был, наоборот, очень беден, но зато имел пятерых детей.

Нельзя сказать, что они не сочувствовали гимназистам, но революционные идеи их интересовали мало — они сотрудничали с «Народной обороной», потому что считали себя «хорошими, правильными сербами». На суде они вели себя довольно скромно, в надежде получить более мягкое наказание, что в итоге и произошло.

Такую тактику поддерживал и Принцип. Еще до процесса, когда им зачитывали обвинительное заключение, он просил проводников сказать на суде, что он якобы силой заставил их вести заговорщиков. «Или говорите обо мне вообще всё, что хотите, если посчитаете, что вам это может помочь».

Еще на следствии его спрашивали, понял ли он, что теракт ни к чему не привел и вообще был бесполезной затеей. Принцип ответил, что думал об этом, ему жаль пострадавших, и особенно тяжело видеть, «как страдают из-за нас бедные крестьяне Керовичи».

Подсудимых защищали пять адвокатов. Адвокатом Принципа, Благойи Керовича, Якова Миловича и Николы Форкапича назначили доктора Макса Фельдбауэра. Принцип, однако, заявил, что основную защиту он берет на себя, и попросил, чтобы адвокат уделил большее внимание защите троих крестьян: «Если вы будете защищать меня, это только принесет вред тем троим, которым вы не сможете помочь. Они не виноваты, а я в любом случае готов на всё».

Впрочем, Фельдбауэр и адвокат братьев Чубрилови-чей, Краньчевича и Недо Керовича Рудольф Цистлер были единственными, кто действительно пытался выстроить юридическую защиту своих подзащитных. Цистлер, например, доказывал, что государственной измены подсудимые не совершали. Остальные защитники были больше похожи на прокуроров.

Особняком стояли Мишко Йованович и Велько Чубрилович — уже состоявшиеся люди «из интеллигенции» (Йованович вообще был богатым человеком). Они не просто участвовали в покушении, но и сотрудничали с сербской разведкой, передавая ей по каналам «Народной обороны» информацию военного характера. Однако они не были сторонниками террора и разрушения империи. На суде Йованович и Чубрилович-старший говорили, что выступают за автономию Боснии и Герцеговины.

Йовановичу было уже 36 дет, а Чубриловичу-старшему — 28, так что рассчитывать на снисхождение по возрасту они не могли. Оба знали, что им грозит смертная казнь. И оба могли скрыться после покушения, однако не сделали этого. Чубрилович говорил, что не мог бросить друзей в тяжелое время.

Первым в суде допрашивали Чабриновича, вторым — Принципа, потом — всех остальных. Все так или иначе заявили, что в качестве главного мотива покушения видели свое право на протест, в том числе и на убийство тирана. Трифко Грабеж назвал сараевское покушение «величайшим революционным актом в истории».

Они не скрывали, что собирались убить не только Франца Фердинанда, но и других высокопоставленных персон империи. Принцип заявил, что еще два года назад он «из националистических побуждений решил совершить покушение на какую-нибудь высокопоставленную личность, которая в Австрии олицетворяет власть».

Все говорили, что покушение — это месть за страдания народа в Боснии. «Главные» подсудимые не скрывали, что их целью были «революционное уничтожение» Австро-Венгрии и освобождение южных славян. Принцип несколько раз повторил, что ненавидит Австро-Венгрию и считает, что империя должна быть разрушена.

Чабринович сказал, что «анархист не признает никаких законов» и что его «оскорбляет, когда во главе монархии находится человек, которому платят 60 тысяч каждый день». Он, впрочем, заметил, что вряд ли стрелял бы во Франца Иосифа, который «когда-то был хорошим другом сербского народа», но был готов убить Франца Фердинанда как главу «военной партии», стремящейся захватить Сербию. Он также заявил, что его идеалом является «югославская республика». «А что думают Принцип и Грабеж?» — спросил судья. «Они любят короля Петра и хотят быть под его скипетром», — ответил Чабринович.

Данило Илич на суде утверждал, что был против покушения на Франца Фердинанда, но всегда одобрял идею теракта против тирана. Грабеж добавил, что, беря бомбу у Илича, пообещал ему, что не будет участвовать в покушении и «сохранит себя для будущей революционной работы», но для себя решил, что бомбу всё-таки бросит. Таким образом, получается, что Грабеж сначала обманул Илича, а потом… всё же получилось так, как он ему обещал!

Судьи и обвинители всё время указывали Иличу, что он противоречит сам себе: вроде бы он не хотел покушения, но накануне раздавал заговорщикам бомбы, пистолеты и яд. Как это понять? Илич ответил, что ему казалось, что они не доведут дело до конца. И во многом он был прав. Если бы Принципу не «повезло»…

Время от времени судьи вступали с подсудимыми в дискуссии. Когда, например, Грабеж сказал, что о тяжелом положении южных славян в Австро-Венгрии он знает на основе своего жизненного опыта, судья спросил его: «Какой может быть жизненный опыт у гимназиста пятого класса?» Когда же Грабеж заявил, что они добивались для славян политической свободы, председатель суда просил пояснить: «А что значит «политическая свобода»?» Грабеж ответил, что точно не знает. Далее состоялся такой диалог:

— А почему же тогда говорите об этом?

— Культурное и свободное развитие, школы, университеты, гимназии.

— Разве их нет здесь?

— Есть такие, какие вы разрешаете. Почему вы не разрешаете автономных школ?

— Есть и они.

— На каждое культурное движение смотрите с огромным подозрением…

— У вас (у православных сербов. — Е. М.) есть церковные общины, которые полностью самостоятельны. В чем заключается унижение, о котором вы говорите?

— Зачем вы отрицаете то, о чем знает каждый честный человек?..

— Вы атеист или верующий?

— Верующий.

— Как же сочетается вера с убийством Божьего творения?

— Вера не заходит настолько далеко».

Принцип рассказал любопытную подробность: 28 июня, когда Чабринович уже бросил свою бомбу, а потом его схватили и повели в полицию, сам он хотел сначала подойти к Чабриновичу поближе и застрелить его, а затем застрелиться самому, чтобы тайна покушения осталась нераскрытой. Однако собравшаяся толпа помешала ему это сделать. Тогда он отправился на угол набережной и улицы Франца Иосифа, чтобы дождаться проезда кортежа эрцгерцога с приема в городском совете. И, как выяснилось, позицию он выбрал правильно.

«Мы все более или менее придерживались правила без особой надобности не наговаривать ни на себя, ни на других, — вспоминал Попович. — Только Принцип очень остро выражал свою ненависть по отношению к Австрии и не скрывал своего согласия с действиями, которые шли во вред Австрии. Часто он наговаривал на себя, особенно тогда, когда речь шла о крестьянах. Он брал на себя то, чего не делал, чтобы облегчить вину других».

Когда в суде зачитывали листовки и брошюры, в которых говорилось о необходимости вооруженной борьбы против Австро-Венгрии, судья поинтересовался, совпадает ли это с мнением подсудимых. Принцип ответил: «Не только совпадает. Если бы я мог, я бы и всю Австро-Венгрию уничтожил!»

Когда же цитировали брошюру Владимира Гачиновича «Смерть одного героя» о Богдане Жераиче, Принцип крикнул: «Да здравствует Жераич! Да здравствует Жераич!» Судья пригрозил вывести его из зала.

Несмотря на старания обвинителей и судей, подсудимые твердо держались прежней позиции: никто не подталкивал их к совершению покушения. Идея убийства эрцгерцога родилась в их рядах, а Танкосич и Циганович оказывали им лишь «техническую помощь». Но несколько эпизодов процесса заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее, поскольку речь шла о до сих пор волнующей многих теме масонов.

Первым на суде о масонах заговорил адвокат Чабриновича Константин Премужич. Выше уже упоминалось, что большинство адвокатов подсудимых вели себя, будто обвинители. Премужич не был исключением. Когда, например, суд предоставил ему слово, он начал с того, что, показав на подсудимых пальцем, сказал, что ему очень тяжело защищать тех, кто «убил его хорватского короля». В ответ Принцип выкрикнул: «Молчи, шпион!»

Заявление странное — Франц Фердинанд еще не был «хорватским королем». Возможно, Премужич хотел сказать «будущего короля»?

Двенадцатого октября 1914 года во время допроса Чабриновича он вдруг начал такой разговор: «Ты веришь в Бога или атеист?» — «Атеист», — ответил Чабринович. «Ты считаешь, что Бога нет? Ты «вольный каменщик»?» — «Почему вы это спрашиваете? — видимо, был сбит с толку Чабринович. — Я не могу вам сказать». — «Если не говорите, значит, так и есть», — вмешался председатель суда.

Премужич далее поинтересовался: «Вы ненавидели Франца Фердинанда, потому что он был католиком и вообще набожным человеком?» Чабринович ответил, что эрцгерцог не был ему симпатичен, потому что он был «шовинистом с головы до пят», но это «не главная причина» покушения.

Но Премужич не унимается: «А Войо Танкосич — масон?» — «Почему вы спрашиваете о масонах?» — недоумевает Чабринович. «Потому что христианин не занимается покушениями», — отвечает адвокат. «Да, он был», — наконец говорит подсудимый. «Откуда вы знаете?» — вмешивается судья. «Знаю из рассказа Циги (Цигановича. — Е. М.). Он тоже был масон». — «А как вы можете подтвердить, что Цига и Танкосич были масонами?» — снова вступает Премужич. «Танкосич написал статью против сербского правительства, в которой говорилось о покушении», — сказал Чабринович, тут же, впрочем, признав, что статья была не подписана и что об авторстве Танкосича он узнал опять-таки со слов Цигановича. «И из этого вытекает, что и вы — масон?» — «Этого я не подтвердил. Я прошу, давайте это оставим, я не могу ответить», — взмолился Чабринович.

Однако судья снова вернулся к этой теме. «Поясните нам: вы от «вольных каменщиков» получили приказ совершить покушение?» — «Я не получал никакого приказа», — ответил Чабринович. «Почему же тогда масонство Танкосича и Цигановича играло роль в покушении?» — «Я не связывал масонство с покушением, но подтверждаю, что они масоны». — «Я спрашиваю: связано ли то, что они масоны, с покушением?» — «Постольку, поскольку мы придерживались масонских идей». — «И эта идея, насколько вам известно, тоже рекомендует совершать покушения на представителей власти?» — «Рекомендует. Мне сам Циганович говорил, что покойный Фердинанд уже осужден масонами на смерть.

Это он сказал уже после моего решения (совершить покушение. — Е. М.)».

На следующий день, 13 октября, в суде спрашивали уже Принципа: «Известно ли вам, что Танкосич и Циганович — масоны?» — «Однажды в кафане «Моруна», когда шла речь о покушении, Циганович сказал, что масоны в те годы осудили Франца Фердинанда на смерть», — ответил обвиняемый. Судья просил уточнить, было ли это уже после того, как они сами решили организовать покушение, и повлияло ли это обстоятельство на их решение. Принцип: «Сам Циганович говорил, что он масон, и я удивляюсь, что Чабриновичу об этом ничего не известно. Я на это не обращал внимания…»

Дальше между председателем суда и Принципом произошел следующий диалог:

— Вы не масон или масон?

— Я не масон.

— Знаете ли вы, что Чабринович масон?

— Он говорил, что вступит в ложу, но не знаю, вступил или нет.

— Как эта ложа называется?

— Масонская ложа.

— Точного названия у нее нет?

— Не знаю.

— Очень важно, что обстоятельство, связанное с масонами, не повлияло на ваше решение, — заметил судья.

Семнадцатого октября тема масонов возникла снова. На этот раз Чабринович упомянул, что есть некий приятель Танкосича, «таинственная личность», бывавший за границей, но имени его он не знает. Принцип добавил, что этот человек вроде бы окончил Духовную академию в Киеве. Какую роль он сыграл в их планах, понять из невнятных показаний Чабриновича и Принципа сначала было сложно. Принцип, впрочем, заявил, что был против посвящения посторонних в их планы, но Циганович его успокоил. «Я сказал, что не буду участвовать, если кто-то еще будет знать, а он сказал, что тот человек надежный и хороший друг и зовут его Казимирович».

Но 19 октября Чабринович вдруг «всё вспомнил» и на вопросы адвоката Премужича отвечал: «…когда мы говорили, что нужны средства, он (Циганович. — Е. М.) сказал, что есть какие-то люди, которые бы дали средства, и он договорится с ними. После он также сказал мне, что говорил с Танкосичем и тем другим, который тоже масон и вроде бы даже какой-то у них начальник, и тот сразу после этого выехал за границу и объехал весь континент. Был в Пеште, во Франции, в России… Когда я спрашивал Цигановича, что с этим делом, он говорил: когда он приедет. Циганович тогда рассказывал, что масоны уже два года назад приговорили к смерти покойного престолонаследника, но у них нет людей. Потом, когда он дал мне браунинг и патроны, то сказал, что этот человек приехал из Пешта. Я знал, что он путешествовал в связи с этим и что ездил за границу и проводил какие-то конференции».

Но суд весьма скептически отнесся к рассказам Чабриновича. «А ты не сказки нам тут рассказываешь?» — спросил его председательствующий, а чуть позже поинтересовался, почему он только сейчас заговорил о Казимировиче. «Вы сами сказали, что просили оружие у «Народной обороны», а сейчас выходите [с заявлениями] о масонах».

«Я, — ответил Чабринович, — думал, что вы знаете больше о масонах. Меня спрашивали, и они там говорили, что я хвалился, что я сам стал масоном. Я ничего об этом не говорил. И у меня не было намерения об этом говорить».

Затем о Казимировиче снова спросили у Принципа. «Я не знаю, тот ли это Радован Казимирович, — ответил он, — только знаю, что имя того человека было Казимирович и что он окончил четыре года назад Духовную академию в России… Знаю, что он близкий приятель Танкосича. Знаю, что мне Циганович говорил о масонах. Я сказал, что у меня нет желания знакомиться с ними и что смешно, когда приходят другие люди со стороны».

Больше к этой теме суд не возвращался, фактически не приняв во внимание «масонский след». Хотя соблазн, наверное, был большим. Если бы можно было связать сербское правительство, «Черную руку», Россию и масонов, то получилась бы внушительная картина глобального славяно-масонского заговора против престолонаследника и добропорядочного католика.

Однако показания подсудимых были слишком уж невнятными. Это понимали и прокурор, и судьи. Сформулировать обвинение на основе таких маловразумительных утверждений было сложно даже для, безусловно, пристрастного австрийского суда, который всё-таки хотел казаться объективным.

Есть, правда, и другая версия. Судебный следователь Пфеффер, к примеру, утверждал в мемуарах, что был дан приказ «не обсуждать больше масонов». Не исключено, что это так. Перед судьями стояла задача как можно быстрее закончить процесс, обвинить Сербию и оправдать начало войны против нее. Расследование же мутного и довольно призрачного «масонского следа» наверняка затянуло бы дело. Да и неизвестно, получилось бы что-нибудь из него.

За судей это неоднократно позже делали другие люди.

Пересуды о том, что Франца Фердинанда давно собирались убить и даже уже приговорили к смерти масоны, после окончания войны расцвели пышным цветом. Например, бывший министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар фон Чернин писал в мемуарах: «Он мне рассказывал, что ему предсказывала одна прорицательница, что он будет причиной войны… За год до начала войны он сообщил мне, что масоны решили его убить. Он сообщил мне также название города, где это решение было принято, — я его сейчас забыл, — и называл имена разных австрийских и венгерских деятелей, которые должны быть осведомлены на этот счет».

Вполне возможно, что и говорил. Эрцгерцог был суеверным и крайне набожным, «добрым католиком» и на дух не переносил всяких там либералов, революционеров и масонов. Он наверняка придавал таким рассказам и пророчествам особое значение. А после его гибели их использовали для обоснования «масонской версии» покушения.

Впервые ее озвучил в развернутом виде иезуит Антон Пунтигам (он выступал под псевдонимом «профессор Фарос») в книге «Процесс террористов в Сараеве», вышедшей в 1917 году с предисловием профессора Берлинского университета Йозефа Колера. Пунтигам долго общался с Францем Фердинандом, сопровождал его в поездке в Сараево и участвовал в совершении последнего обряда над эрцгерцогом и его женой. Ему же передали отобранный у Принципа браунинг.

Священник собирался создать музей, посвященный убийству и его последствиям, и первыми его экспонатами должны были стать пистолет, гильзы и окровавленный мундир наследника. Одежда и гильзы затем перешли в собственность австрийского правительства, а пистолет остался у Пунтигама. После его смерти в 1926 году оружие стало принадлежать ордену иезуитов, и только в начале 2000-х годов его обнаружили в одном из монастырей и передали в Музей военной истории в Вене.

Пунтигам посещал судебные заседания и общался с подсудимыми. В своей книге он утверждал, что французские масоны из ложи «Великий Восток» передали деньги и оружие Танкосичу для убийства эрцгерцога.

Эта или похожая версия потом неоднократно встречалась в работах исследователей масонства. Немалый след в этой области оставил, к примеру, известный немецкий генерал, бывший начальник германского Генерального штаба, герой Первой мировой войны и соратник Гитлера в первые годы его деятельности Эрих Людендорф. В 1920— 1930-х годах он выпустил две книги, в которых утверждал, что Принципа на самом деле звали Габриэль и он был еврей и что французские, немецкие и австрийские масоны находились в сговоре с полковником Аписом. Интересно, что настоящие масоны подали на Людендорфа в суд за клевету и отсудили у него 500 марок.

В тридцатых годах прошлого века обвинение в связях с масонами членов «Молодой Боснии», которые в Югославии уже были канонизированы, вызвало возмущение прессы. В газетах появлялись опровержения, в том числе несколько раз выступил тот самый «таинственный» Радован Казимирович (1882–1950), о котором говорили Чабринович и Принцип и которого представляли в качестве связующего звена между масонами и непосредственными участниками заговора.

Казимирович — известный сербский и югославский теолог, публицист и преподаватель. Он действительно учился в Киевской духовной академии, писал статьи для газеты «Пьемонт», преподавал в 1-й мужской гимназии в Белграде, где сдавал экзамены Принцип. Казимирович признал, что знал убийцу эрцгерцога, но не более того. Он также отрицал, что совершал поездки в Париж, Москву или Пешт за деньгами для организации покушения. Казимирович писал, что ездил в Прагу по частным делам.

Почему же тогда его фамилию назвали заговорщики на суде? Сам Казимирович объяснял это происками австрийцев, которые отслеживали его антиавстрийские статьи в «Пьемонте» и других газетах и следили за ним самим, когда он бывал в Вене или Праге. «Коварной Австрии было сверхнеобходимо вовлечь меня (вследствие моих статей в «Пьемонте») в покушение», — отмечал он.

Говорил ли Казимирович всю правду или что-то скрывал, но факт остается фактом: «масонская версия» покушения была построена на рассказах Принципа и Чабриновича на следствии и суде. Ее сторонники всегда подчеркивали, что они говорили путано и нерешительно, будто боялись чего-то, опасались выдать «главную тайну» даже под угрозой сурового приговора.

Но, может быть, путаными и нелепыми рассказы о масонах были потому, что их только что придумали, да и то крайне неудачно? Недаром председатель суда спросил Чабриновича, не рассказывает ли он сказки. Интересен и тот факт, что вопрос о масонах поднял адвокат Премужич, а вовсе не обвинитель или кто-то из свидетелей, как логично было бы предположить.

Васо Чубрилович уже после войны и выхода из тюрьмы объяснял появление «масонской темы» на суде следующим образом:

«Через несколько дней после ареста обвиняемые начали устанавливать между собой связь с помощью перестукивания в стены, чему они научились из «Подпольной России» Степняка. Так они информировали друг друга о том, как идет следствие. Однажды Чабринович сообщил:

«Адвокат Премужич… сказал мне, что масоны могут быть вовлечены в заговор и было бы полезнее для Сербии и для меня, чтобы я признался в том, что и я сам масон и что меня масонство готовило к покушению. Что делать?»

Совет ему дали быстро: «Пусть в это верит, нам это не нанесет вреда, но уменьшит внимание по отношению к Сербии».

Еще более подробно изложил в мемуарах свою версию рождения «масонской темы» Иво Краньчевич. Он сослался на рассказ самого Чабриновича о том, как работает его адвокат Премужич. Вроде бы он часто вел беседы не только со своим подзащитным, но и с Недо Керовичем, которого официально защищал Рудольф Цистлер. Премужич убеждал, что Сербия находится на краю пропасти, она почти разгромлена, и когда почти заставил Керовича в это поверить, предложил «помочь спасти Сербию». «Недо должен был сказать, что покушение совершил как масон, по решению масонской ложи, а Премужич на основе этого заявления выстроит защиту, и — Сербия спасена. Недо согласился с этим предложением, а Премужич, чтобы уж все было наверняка, взял с него честное слово, что он сдержит обещание».

Недо Керович был простой крестьянин, так что провести его было не так уж и сложно. О масонах он, разумеется, ничего до этого не слышал.

То же самое Премужич потребовал и от Чабриновича. Краньчевич попытался отговорить своих друзей от этой затеи, но не смог. Неожиданно на «масонскую тему» заговорил и Принцип. Краньчевич так описывает заседание суда, на котором Принцип вдруг тоже упомянул о масонах и Казимировиче: суд начал расспрашивать Недо Керовича, а он знал о «вольных каменщиках» только то, что успел рассказать ему адвокат Премужич. «Ответ повлек бы за собой новые вопросы, на которые он вынужден был бы тоже отвечать, и тогда стало бы ясно, что о масонстве он ничего не знает… Тогда встает Принцип и говорит, что Недо встречался с каким-то Казимировичем, то ли богословом, то ли попом и масоном. Недо это подтвердил, и так закончился разговор о «вольных каменщиках».

«При первой возможности, — продолжал Краньчевич, — я спросил Тавро и Недо, правда ли, что Недо встречался с Казимировичем, а они ответили, что его никогда в жизни не видели (Принцип, наверное, всё-таки видел, когда сдавал экзамены в гимназии, да и фамилию он откуда-то помнил. — Е. М.). Когда я спросил Тавро, почему он на суде упомянул невинного человека, он ответил, что в Белграде всё равно все знают, что это неправда, а Австрия ему ничего сделать не может. Я спросил, почему он назвал именно эту фамилию, а Тавро сказал, что она просто пришла ему в голову и он назвал ее, чтобы прекратить допрос».

Краньчевич был уверен, что за странным предложением адвоката Премужича упомянуть на суде о масонах стоял кто-то еще и этим человеком был, по его мнению, иезуит Антон Пунтигам, который всегда присутствовал в зале суда и время от времени навещал подсудимых. Приходил он к ним и после вынесения приговора. О том, что Премужич «находился под влиянием брата Пунтигама, духовника Франца Фердинанда», писал и Васо Чубрилович.

Вот так объясняли происхождение «масонского следа» сами участники покушения на Франца Фердинанда. Но их объяснения мало кто заметил.

В последующие годы «масонский след» в сараевском убийстве был очень популярен у нацистов, которые утверждали, что Танкосич и Чабринович, сами масоны, получили задание от французских масонов убить престолонаследника Австро-Венгрии. Говорилось также, что «масон и еврей» Принцип убил эрцгерцога по указанию английских масонов. Гитлер в выступлении по случаю вторжения в Югославию 6 апреля 1941 года заявил, что теракт в Сараеве спланировала британская разведка Интеллидженс сервис.

А Константин Родзаевский, лидер Всероссийской фашистской партии, созданной в Маньчжурии в тридцатых годах, так изображал картину «масонского заговора» в Сараеве:

«Юный сербский патриот Принцип был использован масонской организацией для убийства австрийского наследного принца. Стенограмма допроса Принципа свидетельствует, что оружие и задание убить Франца Фердинанда он получил от масонской ложи Белграда. Другая ложа в Вене приказала своим членам в руководстве австрийской полиции так охранять принца, чтобы покушение удалось. Покушение удалось».

Разновидностей «масонских версий» сегодня насчитывается немало. Известный русский теолог и публицист Лев Лебедев, служивший сначала священником Русской православной церкви, но потом перешедший в Русскую православную церковь заграницей, считал, например, что конечной целью «масонов-заговорщиков» было «низвержение России». В вышедшей в 1999 году книге «Великороссия. Жизненный путь» он объяснял их цели и механизм действия:

«Провокация замышлялась довольно простая: наследник австрийского престола должен был быть убит сербами-патриотами, что дало бы повод Австрии выступить против Сербии, а дальше «цепочка» взаимных связей противостоящих государств сама собою пошла бы действовать (за Сербию вступилась бы Россия и Франция, за Австрию — Германия и т. д.)… Патриоты имели несколько «кружков», в том числе «кружок» Д. Илича, где участвовали и будущие убийцы Фердинанда. Молодежь, входившая в эти кружки, не знала, что ею руководит масонская сербская организация «Объединение или смерть» (иное название — «Черная рука»). А этой «Черной рукой» руководит «Великий Восток Франции»… Связным между масонскими центрами и «Черной рукой» был масон Р. Казимирович, опиравшийся на «братьев» Танкосича и Цигановича. Накануне сараевского убийства Казимирович объездил Париж, Будапешт и Санкт-Петербург, в последний раз согласовывая детали плана и испрашивая последнего приказа «свыше». По некоторым данным, этот последний приказ Казимировичу был передан через масона Льва Троцкого (Бронштейна). Он, как и российские «товарищи» Луначарский, Натансон, Радек, были лично знакомы с организаторами убийства [Франца] Фердинанда и связаны с ними через масонские клубы «Великого Востока», куда входили эти (и многие другие) «россияне», участвовавшие не только в российских, но и в мировых делах.

Но почему жертвой был избран именно Франц Фердинанд?.. На свою беду эрцгерцог [Франц] Фердинанд не раз говорил: «…Я никогда не поведу войны против России». А когда начальник Генштаба Австрии фон Гетцендорф однажды стал доказывать нужность такой войны, [Франц] Фердинанд ответил: «Войны с Россией нужно избежать, потому что Франция к ней подстрекает, особенно французские масоны… которые стремятся вызвать революцию, чтобы свергнуть монархов с их тронов»…

Так в период 1911–1913 гг. была задумана и спланирована 1-я мировая война, главнейшей целью которой было низвержение России».

Как видим, «масонская версия» по-прежнему жива и споры об участии масонов в сараевском покушении продолжаются до сих пор, равно как и споры о том, имели ли отношение к «вольным каменщикам» полковник Апис, Танкосич и Циганович или другие прямые и косвенные участники тех событий. Вероятно, будут продолжаться они и в будущем. Дело, однако, в другом. Еще в шестидесятых годах прошлого века, когда имевший почти неограниченные возможности югославский историк и официальный биограф маршала Тито Владимир Дедиер писал книгу о покушении в Сараеве, он отмечал, что вопрос об участии в нем масонов станет предметом для исследования историков будущего, а он «не нашел никаких доказательств того, что они выдвинули инициативу покушения или, по крайней мере, участвовали в нем». С тех пор прошло уже больше полувека, но, похоже, воз и ныне там. Можно только заметить, что и на сегодняшний день реальных доказательств того, что масоны «управляли» Принципом и его друзьями, всё еще нет.

Особое место на суде заняло уточнение возраста Принципа. От ответа на этот вопрос зависело, жить главному подсудимому или вскоре умереть. К лицам до двадцати лет смертная казнь в Австро-Венгрии не применялась, а Принцип находился в «пограничном возрасте». С документами о его рождении было не всё ясно. Короче говоря, перспектива смертной казни оставалась для него вполне реальной, и всё зависело от решения суда.

В приходском «домовнике» (книге для записи рождений и смертей, имевшейся в каждой приходской церкви) датой его рождения значилось 25 (13) июня 1894 года. Таким образом, получалось, что покушение он совершил, уже будучи совершеннолетним. Однако в его свидетельстве о рождении стояла другая дата — 25 (13) июля. По этому документу выходило, что когда Принцип стрелял в эрцгерцога и его жену, ему еще не исполнилось двадцати лет.

Прокурор настаивал, что Принцип в момент покушения уже был совершеннолетним. Однако адвокат Фельдбауэр оспорил это утверждение и потребовал выслушать в суде свидетелей. Суд согласился. В качестве своих свидетелей защита вызвала мать Принципа и священника Билбию, который делал запись в «домовнике».

Мать подтвердила, что Принцип родился 25 (13) июля, хотя даты рождения других своих сыновей вспомнить не могла. Священник же сказал, что часто делал в «домовнике» сразу по нескольку записей о рождениях и нередко спустя время. Так что, возможно, он и Принципа записал таким же образом, сделав ошибку.

Нельзя сказать, что эти показания были очень надежными, но суд все-таки решил признать Принципа несовершеннолетним. Зачем? Наверное, чтобы доказать свою беспристрастность. Это решение спасло Принципа от смертной казни.

Двадцать третьего октября начались прения сторон. Генеральный прокурор Свара в своем выступлении старался выставить подсудимых в качестве агентов и исполнителей воли «сербских министров и самого наследника трона»: «Сербское правительство снабжает их деньгами и оружием. Как кукол-автоматов оно переправляет их с оружием по назначению… Ужасное убийство в Сараеве — только еще одно в длинной цепи преступлений, которым сербское правительство либо способствовало, либо непосредственно готовило против монархии для осуществления своих милитаристских целей». Обвинитель потребовал «примерного наказания» виновных.

Защитники же призывали суд к милосердию, указывая на молодость подсудимых. Адвокат Фельдбауэр согласился, что Принцип был орудием и жертвой «великосербской пропаганды», но все-таки не организатором покушения. Адвокат Струппл сказал в защиту Грабежа всего 56 слов. Только Рудольф Цистлер дал на процессе настоящий бой обвинению. Он попытался доказать, что подсудимые не совершали главного преступления, в котором их обвиняют, — государственной измены.

Через 23 года, выступая в Народном театре имени короля Петра II в Сараеве с рассказом о процессе, Цистлер признавал, что его тактика не принесла успеха. Во-первых, из-за отношения суда. Председатель, к примеру, всё время прерывал его и так и не дал закончить выступление, а прокурор потребовал начать против адвоката специальное расследование. Во-вторых, помешало поведение самих обвиняемых. «Они, — говорил Цистлер, — и слышать не хотели о том, чтобы отвечать на вопросы суда так, чтобы смягчить свою вину… Я, защищая этих обвиняемых, понял, что это дело устроили идеалисты в самом лучшем смысле этого слова. Люди, чистые, как кристалл, и светлые, как солнце. Из самых чистых побуждений. Революционеры самой чистой воды».

Из главных заговорщиков, пожалуй, только Чабринович в самом конце процесса дал небольшую слабину. Когда ему предоставили последнее слово, он начал так: «Перед тем, как мы расстанемся, господа, перед тем, как вы вынесете нам приговор, я не хотел бы, чтобы у вас осталось о нас ложное впечатление. Я хотел бы вам четко изложить те обстоятельства, которые повлияли на нас перед покушением. Прошу вас выслушать меня внимательно». Далее Чабринович сказал:

«Мы не ненавидели Австрию, но Австрия, которая оккупировала Боснию, за 33 года не решила аграрный вопрос. Это мотивы, которые привели нас к покушению…

Я хочу, чтобы вы не считали нас преступниками. Мы любили свой народ… Мы чувствовали боль нашего народа, а не ненавидели династию Габсбургов. Хотя я исповедую анархические идеи, хотя я ненавидел всё, я ни в одной мысли не был против его величества Франца Иосифа… Мы не хотели этого покушения на Франца Фердинанда. Мы признали, что не среди нас возникла эта идея… Но люди, которые были среди нас, говорили о Франце Фердинанде, смотрели на него как на врага славян. Мы о нем слышали, что он враг славян. Нам никто прямо не говорил «убей его!», но мы в этой среде пришли к такой идее.

Я хотел бы сказать еще кое-что. Хотя Принцип делает из себя героя, хотя мы все делаем из себя героев, мы все-таки очень сожалеем, так как мы не знали, что покойный Франц Фердинанд прежде всего отец семьи. Нас очень тронули слова, которые он сказал покойной супруге: «Софи, живи ради наших детей». Считайте нас кем угодно, но мы не злодеи. И я обращаюсь с просьбой от себя и от имени своих товарищей к детям благопокойного престолонаследника — простите нас, а вы нас накажите, как хотите. Мы не злодеи, мы честные люди, гордые, мы идеалисты, мы хотели сделать доброе дело, мы любили свой народ, мы умерли за свои идеалы».

После этого произошел эпизод, который не был зафиксирован в протоколах процесса. Как вспоминал адвокат Цистлер, после речи Чабриновича «сразу же встал Принцип и кратко и решительно заявил, что Чабринович не имел полномочий говорить от его имени и он не разделяет того, что он сказал».

Судья прервал заседание. После перерыва адвокат Принципа спросил его, что он думает о последних словах эрцгерцога. Принцип снова ответил коротко: «Не считайте меня животным».

Последнее слово Принципа тоже заняло немного времени. «То, что нам хотят инкриминировать, что кто-то был инициатором, это неправда, — сказал он. — Идея возникла среди нас, и мы осуществили покушение. Мы любили свой народ. В свою защиту я не скажу ничего».

Твердость и решительность Принципа производили сильное впечатление. Они повлияли и на немного «поплывшего» Чабриновича. Следователь Пфеффер, который присутствовал на заседаниях, вспоминал, что уже после завершения слушаний председатель суда обратился к подсудимым: пусть встанут те, кто раскаивается в содеянном. Встали все, кроме Принципа. Когда председатель спросил его, почему он не встал, Принцип ответил: ему жаль, что он убил герцогиню Софию, которая к тому же была чешкой по национальности, так как он не собирался ее убивать — этот выстрел был предназначен Потиореку. Но он не сожалеет, что убил Франца Фердинанда, потому что хотел его убить.

Потом подсудимые сели, но тут встал Чабринович и начал взволнованно говорить, что и он не раскаивается в том, что сделал.

Судебные прения закончились 23 октября, а через пять дней был зачитан приговор. Подсудимых привели в зал, прикованных друг к другу цепями. Появившиеся судьи были одеты во всё черное — признак того, что предстоит зачитывать смертные приговоры.

Приговоры были расписаны с немецкой обстоятельностью и пунктуальностью.

Принципа приговорили к двадцати годам заключения, «усугубляемого ежемесячно днем поста, и 28 июня каждого года переводом в темный карцер с кроватью из досок (без тюфяка)».

Чабринович получил точно такое же наказание.

Грабежа тоже приговорили к двадцати годам заключения с ежегодным темным карцером 28 июня, но день поста назначили раз в три месяца.

Васо Чубрилович получил 16 лет с ежегодным карцером и днем поста раз в шесть месяцев.

Митар (Петар) Керович получил пожизненный срок, Цветко Попович — 13 лет заключения, а Лазарь Джукич и Иво Краньчевич — по 10 лет с ежегодным однодневным карцером. Цвиян Степанович — семь лет тюрьмы с постом раз в три месяца и ежегодным карцером. Бранко Загорац — три года заключения.

Данило Илич, Велько Чубрилович, Недо Керович, Миш-ко Иованович и Яков Милович были приговорены к смертной казни через повешение. В приговоре указывалась очередность исполнения приговора: Милович, Керович, Чубрилович, Йованович, Илич — по принципу «от меньшей вины к большей». Таким образом, Илич, прежде чем взойти на эшафот, должен был увидеть смерть всех своих товарищей.

Девять человек — Никола Форкапич, Драган Калембер, Иван Момчилович, Франьо и Ангел Садило, Мичо Мичич, Обрен Милошевич, Йово и Благойя Керовичи были признаны невиновными.

Обвинение осталось недовольно приговором. Оно потребовало, чтобы Принцип тоже был осужден на смерть, равно как и оправданные Милошевич и Мичич. Но приговор пересмотрен не был.