Генрих V

Глава четвертая. «Никакого права»

Генрих V был настолько удачливым королем, что невероятно трудно поверить в тот факт, что в начале своего прихода к власти жизни его грозила опасность. Два месяца спустя после его вступления на престол к воротам Вестминстерского Аббатства был прибит плакат, провозглашавший, что король Ричард II был жив и находился в Шотландии. Плакат этот был написан Джоном Уайтлоком, йоменом, который, распространив эту историю по всему Лондону вместе с тремя своими сообщниками, нашел убежище в аббатстве. Конечно, Ричард II уже давным-давно был мертв, но был жив граф Марч, который более не был в заточении. За исключением нескольких приближенных, в это время в [78] королевстве было немного людей, кто питал бы лояльность к Ланкастерам.

Он не стал рисковать Груффиддом (сыном Глендоуэра), Мердоком, графом Фафским (регентом сына Шотландии) или Яковом, королем шотландцев. Первым делом Генрих вернул всех троих на попечение констебля лондонского Тауэра, несмотря на то, что они и без того довольно комфортабельно были устроены в Виндзоре, Кенилуорте и Тауэре, который в те времена был и крепостью, и королевским дворцом, где часто пребывал королевский двор. Стало ясно, что теперь они находились под неусыпным надзором. Дальнейшая судьба Груффидда неизвестна. Мердок был выкуплен отцом за огромную сумму в 16000 фунтов, в то время как королю шотландцев не повезло. В заточении он оставался на протяжении семи лет с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать. Пока Генрих был жив, надежды на освобождение у него не было. Несмотря на то, что англичане предпринимали некоторые меры для проведения переговоров, свободу он обрел только в 1423 году, год спустя после смерти короля, проведя в английском плену 18 лет. Позднее он напишет с болезненной горечью, как сильно завидовал птицам, лесным зверям и морским рыбам, которые были свободны, в то время, как он вел «мучительную жизнь, преисполненную боли и страдания», и что он «был лишен всех радостей и утешения». Когда он вернулся в Шотландию, то оказался исключительно способным правителем, а сильная Шотландия менее всего была выгодна Генриху. Шотландцы были традиционными союзниками Франции, поэтому он был решительно настроен использовать все средства власти, чтобы только воспрепятствовать им в оказании помощи его добыче, которую он [79] высмотрел себе за Ла-Маншем. Следовательно, угрызений совести по поводу того, что причинял королю Якову «боль и страдания», он не испытывал.

Коронация Генриха происходила в страстное воскресение (9 апреля). На царствование его венчал архиепископ Арундель в самый разгар снежной бури. «В тот день, — записывает Адам из Уска, — над горной страной королевства разразилась нежданная буря чрезвычайной силы, в которой гибли и люди, и звери, и домашний скот, она затопила долины и болота, грозя человеку опасностями и потерями сверх всякой меры». Очевидец коронации рассказал монаху из Сен-Дени, что большая часть собравшихся считали, что венчаться на царство должен был граф Марч и что гражданской войны теперь не миновать.[43] Было отмечено, что во время церемонии король был странно мрачен и во время пиршества к еде не притронулся. Ходили слухи, что он и после этого не ел еще на протяжении трех дней. Вывод напрашивается сам собой: совесть его была неспокойна, как у человека, который в глубине души понимал, что был узурпатором.[44]

Эти слухи имеют важное значение для понимания психологии Генриха V и мотивов его поступков, того, что в действительности двигало им. Не приходится сомневаться, он слишком хорошо осознавал тот факт, что если у графа Марча не было сторонников, готовых с оружием в руках отстаивать его право на престол, и народу сам граф был неугоден, тем не менее существовало немало людей, которые не хуже его понимали, какая произошла вопиющая несправедливость, так как законного наследника лишили его наследства. Во время царствования Ричарда II парламент не единожды, а дважды публично подтверждал притязания Марча на [80] престол, сначала в лице его отца, а потом и самого графа. Именно это признание парламентом сыграло ключевую роль в узурпации власти домом Ланкастеров. Если в поведении Генриха иногда и проскользнул намек на угрызения совести и беспокойство, то это было тогда, во время церемонии коронации, и, возможно, на смертном одре. Но историки его беспокойству не уделили сколько-нибудь должного внимания.

Тем не менее, с самых первых дней своего царствования Генрих проявил незаурядное самообладание и самоуверенность. С самого начала он начал проводить политику тонко просчитанного примирения, которой он научился в Уэльсе. Графам Хантингтону, Оксфорду и Солсбери, сыновьям заговорщиков 1400 года, вернули их родовые поместья. Были также предприняты шаги, чтобы убедить сына Хотспера вернуться из Шотландии домой и унаследовать графство его деда Нортумберленда. Лорд Мобрей, брат мятежного вельможи, погибший вместе с архиепископом Скроупом в 1405 году, получил передаваемый по наследству титул графа-маршала Англии. Также было дано позволение совершать в соответствии с обетом жертвоприношения в гробнице архиепископа в Йоркском кафедральном соборе. Брат и наследник беспринципного герцога Йоркского получил титул графа Кембриджа. Останки Ричарда II были извлечены из тайного места захоронения и перевезены в великолепную гробницу, которую он сам заказал в Вестминстерском Аббатстве. Этим жестом раз и навсегда было покончено со странными слухами о том, что Ричард был жив и находился в Шотландии.

Архиепископ Арундел был смещен с поста канцлера и на его место был назначен епископ Бофор. Племянник старого архиепископа, граф Арундель, стал [81] казначеем. Несмотря на страхи покойного короля Генриха IV, никаких трений с герцогом Кларенсом, ставшим наследником трона, не возникло. Хотя новый монарх до некоторой степени урезал его права, присвоив своим младшим братьям, Джону и Хэмфри, титулы герцогов Бедфорда и Глостера.

Судя по всем сообщениям, в свои двадцать пять лет Генрих V производил сильное впечатление. Он был высок ростом, хорошо сложен и довольно красив. Если картина, выставленная в Национальной галерее (копия шестнадцатого века), сохраняет портретное сходство, то у него было цветущее, гладковыбритое лицо с высоким лбом, длинным, выделяющимся носом, полными яркими губами, карими глазами и каштановыми волосами, подстриженными по военной моде того времени — под горшок. Должно быть, так он выглядел до того, как бесконечные военные походы прежде времени состарили его, и он отпустил бороду. Его современники также были едины во мнении, что он был необычно строен и мускулист. Свои доспехи он носил «как легкий плащ». Рассказывают, что он мог догнать оленя. Тем не менее, согласно французскому астрологу Жану Фюзори, который был представлен королю летом 1415 года, несмотря на властные манеры и благородную осанку, он был больше похож на прелата, чем на солдата. Сложный, подвижный и жизнелюбивый, сдержанный и таинственный, холодный, с ледяным самообладанием, он был недоступен для понимания. Говорил он мало, а слушал много. Он говорил и писал на латыни, а также по-французски и по-английски. По всей вероятности, ему знаком был и валлийский. Он обладал обширной библиотекой, продолжая все время пополнять ее, он много и жадно читал. Среди его книг были книги по истории [82] крестовых походов, трактаты по охоте, религиозные трактаты, а также труды его современников, такие как: «Troilus and Criseyde» («Троил и Крисейда») Чосера, «Life of Our Lady» («Житие богородицы») Лидгейта и «De Regimine Principum» Хокклива. Две последних работы были посвящены ему, поскольку он был покровителем обоих авторов. Согласно Тито Ливио, «он находил удовольствие в пении и игре на музыкальных инструментах».[45]

Генрих с почти фанатичной одержимостью придерживался традиций и был ортодоксален. «У каждого века свой образ мыслей», — утверждает Юнг. Если это так, то король на все сто процентов соответствовал своему времени. В его поведении не было ничего эксцентричного, если не считать его динамизма. Он всецело отдался модному тогда культу пессимизма. «На исходе средних веков тень меланхолии коснулась людских душ, — говорит Иоанн Хейзинга. — Все, что нам известно о состоянии духа дворянства, указывает на сентиментальную потребность облачать свои души в одежды скорби». Хейзинга особо указывает, что «вся жизнь аристократов в период позднего средневековья является попыткой разыгрывать грезы», объясняя при этом, что «страстный и жестокий дух века, находившийся в вечном колебании между слезливой набожностью и холодной жестокостью... не мог обходиться без суровых правил и строжайшего формализма». Это отношение проявлял король на протяжении всех лет своего правления. Лежа на смертном одре, он заявил, что, останься он жив, то обязательно пошел бы на повторное завоевание Иерусалима, что было выражением не его личного полета фантазии, а долга, общепризнанного всеми современными ему монархами Запада.[46] [83] При случае он постоянно пользовался знаками рыцарского отличия, не забывая символику для усиления рыцарского достоинства. После его смерти, сторонник дофина Жювеналь де Юрсен, который всегда враждебно относился к нему, заметил, что король всегда с одинаковой долей справедливости относился и к бедному люду, и к знати. Королевская справедливость к униженным (кому он и его походы принесли столько несчастья) зиждилась на рыцарской морали, которая была особенно популярна в те годы. Суть ее сводилась к тому, что долг рыцаря состоял в защите слабых. Это гораздо в большей степени, чем все утомительные проповеди Лидгейта и вирши Хокклива укрепляло его искреннюю убежденность в том, что монарх должен обеспечивать «хорошее правление». Все же после всех этих слов и дел Генрих должен оставаться такой же загадкой для историков, каким он был для своих современников. Единственное, что можно сказать о нем с большой долей уверенности, так это то, что его друзья и враги восхищались им и боялись его, но никто из них не любил Генриха. Единственными качествами, какие хронисты приписывали ему, были военное искусство, строгая и суровая справедливость и показное благочестие.[47]

Его религиозный опыт в своей традиционности был доведен до крайности. Он разделял модное в ту пору уважение к картезианским монахам, но вкус лорда Скроупа к мистической литературе ему был непонятен. Он часто совершал паломничества к гробницам чудотворных святых, его метафизическая религия носила совершенно не сформировавшийся характер. В день он слушал несколько месс, пел псалмы во время церковных обрядов и никогда никому не разрешал прерывать [84] свои молитвы. Как только отец его умер и он стал королем, Генрих, как нам известно из «Первой жизни»:

«призвал к себе для святой беседы добродетельного монаха, которому исповедался во всех своих прегрешениях, дерзких поступках и преступлениях. Он в этот период во многом пересмотрел и изменил свою жизнь и поведение. Так, после кончины отца, он больше ни разу не проявил той ребячливости и необузданности, что таились еще в нем, вдруг все его поступки стали серьезными и благоразумными».[48]

Тот же источник с восхищением отмечает, что «со дня смерти короля, его отца, до самой своей женитьбы он не познал ни одной женщины».

Это благочестие Генриха больше всего поразило воображение современников. Хронисты единодушны во мнении, что после восхождения на престол произошло религиозное преображение Генриха, в результате которого он бросил всех своих прежних развеселых дружков. Некоторые историки (типа Эдуарда Перруа) считают его лицемером, однако по всем признакам Бог для Генриха был весьма реален. Тем не менее, его верования могут показаться странными и чужыми даже самому ортодоксальному католику двадцатого века. Он горячо поклонялся эксцентричному сверх всякой меры Святому Джону из Брайдлингтона, который был канонизирован только в той местности. (Он был известным чудотворцем из Йоркшира, скончавшимся еще в 1379 году.) У него была репутация святого, который мог излечивать физические уродства, а также изгонять злых духов. Еще рассказывали, что он мог ходить по воде. Однако в духовной жизни Генриха имелись кое-какие зловещие подводные камни, названные покойным Э. Ф. Джекобом «его темной жилой суеверия».[49] Конечно, [85] ничего странного не было в поведении короля, когда он даже великим мира сего не разрешал отрывать себя от слушания мессы или совершал паломничества к святым гробницам и беседовал с отшельниками. Но наряду с этим, в нем была сильна вера в демонов и колдовство.

Темная сторона верований Генриха, возможно, хорошо проявлялась в его выборе исповедников. Предпочтение он отдавал тем, кто сочетал в себе выдающийся ум и фанатичную ортодоксальность. Еще Джон Гонт стал родоначальником традиции, когда в качестве исповедников и посланников привлекали братьев кармелитов, а не доминиканцев. Эту роль для дома Ланкастеров они исполняли на протяжении целого столетия. Своим первым духовным наставником после помазания Генрих назначил образованного жителя провинции из «белых братьев», Стивена Патрингтона, который был одним из первых противников Виклефа в Оксфорде. Однако после того, как в 1415 году он был назначен епископом Сен-Дэвида, встречаться с ним стало не так-то просто.

Место Патрингтона как духовника Генриха занял другой кармелит из провинции, Томас Неттер, который во многих отношениях казался словно сошедшим со страниц готического романа. Неттер (которого иногда по месту его рождения в Сафрон-Уолдене именовали Уолденом) был одержим ненавистью к лоллардам. В собственном ордене его называли «молот еретиков» и «самый быстрый огонь, что когда-либо охватывал тело ереси». Совместно с братом Патрингтоном он написал «Fasciculi zizaniorum Magistri Joannis Wycliff». В те дни эта работа считалась одним из наиболее важных трудов по опровержению ереси лоллардов. Позже он подготовил [86] еще одну солидную компиляцию, которая защищала католическую веру от грядущей протестантской ереси. Почти сразу после помазания короля на царствование, на богослужении в Полз Кросс, священник обвинил его в том, что тот не слишком ревностно преследовал лоллардов. Возможно, он почувствовал при этом, что его упрек вызвал чувство, противоположное негодованию. Вскоре Генрих объявил, что, являясь наследником «патриарха Моисея, убившего египтянина за то, что тот мог сдать Иерусалим», он поднимает знамя своей церкви, поскольку было известно, что некоторые священники извращают слово Божье, сея разлад распространением семени лоллардизма. Очень быстро оценил он брата Неттера.[50]

Благочестие Генриха нашло материальное воплощение в двух монастырях, основанных им в первый же год правления. Оба предназначались для орденов, популярных в то время. Картезианцам он пожаловал Чартерхаус в Шине близ Лондона за их святость, которая повсеместно почиталась. Любили их также за силу молитв, направленных на спасение человека от греха. Они гораздо в большей степени были активны и связаны с внешним миром, чем современные картезианцы, обладая глубоким и повсеместным влиянием на паству. В своих монастырях они оказывали приют тем, кто желал отойти от мирской жизни и давали духовные советы серьезным мирянам. В тот же год он начал строительство монастыря Бригитты в Сайоне близ Твикенхема (позже переехавший в Брентфорд), который предназначался для ордена женщин и мужчин, основанного менее четверти века до этого Св. Бригиттой, королевой Швеции. Также король намеревался возвести в Шине монастырь для цистерцианцев, монашеского [87] ордена, придерживавшегося строгих правил Св. Бенедикта, но потом был вынужден отказаться от затеи, поскольку этот орден имел слишком обширные связи с французами.[51]

Для лоллардов, если преданию, записанному Фоксом, можно верить, его благочестие было чрезмерно фанатичным. Они с горечью называли Генриха «принцем священников». Лолларды или «Люди Библии» твердо заявляли, что религию нельзя учить по Писанию. (По этой причине в Англии, единственной из всех стран Западной Европы в 1408 имелись запретные переводы Библии.) Они считали, что среди священников папа был антихристом, а епископы, каноники, монахи и братья нарушали десять заповедей. Братья, в частности, согласно Виклефу (основателю лоллардов), были детьми Каина, вероотступниками и идолопоклонниками, не брезговали убийствами, грабежами и развратом. Кармелиты, к которым относились Патрингтон и Неттер, по их мнению, очень походили на четвертого из апокалиптических зверей Даниила с железными зубами, когтями и десятью рогами. Все организованные группы внутри церкви были явлением, противоречащим учению Христа. Основное же назначение священника состоит в том, чтобы доносить до людей слово Божие. Учение лоллардов было сведено в «Двенадцати выводах», которые были прибиты к дверям собора Св. Павла в 1395 году. В них отвергалось «священство», тайное исповедование, молитвы к святым, паломничества, отпущение грехов, безбрачие (что, по их мнению, вело к неестественной похотливости и детоубийству), а также богатство церкви. Кроме того, «Выводы» нападали на торговлю ювелирными изделиями и доспехами, что было непростительной роскошью и грехом. В этих выводах [88] содержались ростки не только религиозного, но и социального бунта, который мог ввергнуть Англию в такие же кровавые долгие войны, которые сотрясали Чехию.[52] Одной из причин крушения этой секты была невозможность привлечь на свою сторону приверженцев из правящего класса, за исключением небольшой горстки рыцарей и мелких землевладельцев, большая часть которых были скорее антиклерикалами, чем религиозными реформаторами.[53] Хотя встречались исключения.

Лидером этих «проклятых трусов, наследников тьмы» был сэр Джон Олдкасл из Херефордшира, который хорошо зарекомендовал себя во время валлийских походов. В «Деяниях» говорится, что «его выдвижению в рыцари в немалой степени способствовали учиненные им в Уэльсе убийства и грабежи». Он был другом короля, которого тот ценил, несмотря на его участие во французском походе, предпринятом герцогом Кларенским. В течение 1410 года он возглавлял в Парламенте группу своих сподвижников, рыцарей-антиклерикалов, выходцев из центральных графств Англии, большая часть которых вместе с ним прошла испытание войной против Глендоуэра. Один современный историк сравнил их с «железнобокими» Кромвеля. Тем не менее, неукротимый Джон Олдкасл мог бы сделать себе карьеру, он обладал недюжинным умом и состоял в переписке [89] с богемским еретиком Гусом. Но неожиданно в марте 1413 года, почти сразу после восшествия Генриха V на престол, архиепископ Арундель информировал короля о том, что в лавке светильников в Патерностер Роу Лондона, которая принадлежала сэру Джону Олдкаслу, обнаружили книгу еретического содержания. Король и не подозревал, насколько серьезен был его друг в своей ереси. Тот только что прислал двадцать шесть борцов в Виндзор для развлечения Генриха. Король предпринял попытку уговорить столь нужного ему слугу отказаться от своих взглядов. От ответа Олдкасл уклонился и на приказ предстать перед Арунделем не отреагировал. Королю ничего не оставалось делать, как арестовать его и закованного в кандалы отправить в Тауэр. В суде сэр Джон настаивал на том, что во время посвящения Дух являлся простым хлебом и отрицал необходимость в тайной исповеди. А в конце трибунала он прокричал, что папа, прелаты и братья «утянут вас за собой в ад». Он был отлучен от церкви и отправлен в Тауэр. Вскоре в октябре 1413 года, при помощи своих друзей лоллардов, он совершил побег. Скрываясь в Лондоне, Олдкасл начал готовить восстание лоллардов. Плакаты, прибитые к церковным дверям, утверждали, что за новые взгляды были готовы бороться «100000 человек». Не было такого английского графства, где бы его люди не призывали народ к восстанию, как это делали ремесленники и поденщики в 1381 году, призывая к Крестьянской революции. Программа лоллардов из-за жалкого состояния экономики и религиозных чувств нашла немало сторонников. Предполагалось, что сэр Джон будет регентом, в то время, как король, знать и священники будут отстранены от власти, аббатства распущены, а их добро [90] поделено. Многие лолларды, мечтая о новом Иерусалиме, принимали идеи таборитов Богемии. Олдкасл и его друзья, сэр Роджер Эктон, сэр Томас Тальбот, сэр Томас Чейн, были не просто антиклерикалами, желавшими очистить Церковь.[54]

Свой государственный переворот сэр Джон планировал провести по модели, разработанной сторонниками Ричарда II в 1400 году. Лоллардов он предполагал провести тайно под видом участников рождественской пантомимы в Элтемский дворец, где Генрих намеревался встретить Рождество. Там в двенадцатую ночь (6 января) 1414 года сэр Джон задумал схватить короля и его братьев. Некоторые источники утверждают, что он собирался убрать их. На втором этапе восстания предполагалось ввести в Лондон лоллардскую армию; в среду 10 января народ со всей Англии должен был собраться на Фикетском поле, сразу за Темпл-Бар (ворота, стоявшие в течение нескольких веков на западной границе лондонского Сити) в Сен-Гайлских полях. Некий Томас Бертон держал короля в курсе происходящего, позже он был награжден как «шпион короля» 100 шиллингами. В 10 часов вечера 6 января мэр со своими вооруженными солдатами совершил налет на мастерскую плотника у знака топора возле Епископских ворот. Там они нашли плотника и еще семерых лоллардов, которые были одеты как ряженные, среди них находился и один из сквайров Олдкасла. Группа уже собиралась отправляться в Элтем. Несмотря на провал первой стадии заговора, сэр Джон не стал отменять на Фликетском поле сборище. Как говорится в хрониках, «вероломное воронье должно было слететься к нему, как было условленно, со всех концов Англии».[55] Король с войском уже ждал их. Незадолго перед рассветом, в серых сумерках, они стали [91] собираться и были арестованы. Из хвастливо обещанных «100000 человек» на поле прибыло только 300, 80 из которых были схвачены. Остальные, включая и Олдкасла, скрылись в тумане. Через три дня, 13 января, семь пленников, оказавшихся лоллардами, подверглись смерти «через сожжение»; в цепях их подвесили на перекладине и развели под ними огонь. На протяжении последующих двух недель было повешено еще двадцать пять; с этой целью в Сен-Гайлских полях были возведены четыре новых пары виселиц, получивших в народе название «лоллардских виселиц». В конце января Генрих испытал некоторое облегчение, а оставшиеся узники после выплаты больших штрафов были освобождены. Среди казненных был сэр Роджер Эктон, главный помощник Олдкасла, «который на протяжении целого месяца болтался на перекладине», сообщает нам Адам из Уска. Однако главный организатор этого жалкого, потерпевшего неудачу заговора, был пойман только в 1417 году. В конце 1416 года автор «Деяний» говорит, что сэр Джон «прятался, и поныне прячется, по норам и углам, скрываясь от людского взгляда, подобно второму Каину, вечный скиталец и беглец на лике земли».[56]

Довольно странно, но Олдкасл был тайно вывезен из Лондона архидиаконом Вестминстерским, а позже он нашел прибежище в аббатстве Шрусбери и монастыре Венлока — все три относились к ордену бенедиктинцев. Монашеская община в Вестминстере была известна своей упрямой приверженностью королю Ричарду II. Враждебный настрой их по отношению к ланкастерским узурпаторам был так силен, что ортодоксальные католики в своей борьбе с режимом были готовы даже объединиться с еретиками. Известно также, что в период пребывания в бегах сэр Джон был связан с [92] сыном Глендоуэра, Маредаддом, который не подчинился Генриху V и продолжал рыскать в холмах Уэльса.

Во время работы парламента, собравшегося в Лейстере в апреле 1414 года, против лоллардов был принят жестокий законопроект. Каждый светский чиновник, включая мэра, должен был принести клятвенные обещания искоренить ересь в своем районе. Он был уполномочен задерживать, проводить допрос и сажать в темницу всех подозреваемых. Даже если попавшие под подозрение были оправданы, на протяжении нескольких последующих лет за ними все же следовало продолжать наблюдение. В Лондоне продолжали пылать костры. Так, в 1415 году был сожжен скорняк Джон Клейдон. Движение лоллардов было сломлено и ушло в подполье.

Как писал Джереми Катто, «начиная с Лейстерского парламента 1414 года до триумфа терпимости в 18 веке, религия, поддерживаемая светскими властями, прочно обосновалась. Всякое инакомыслие строго преследовалось по закону. Такое положение отличалось от существовавшего до 1400 года закона, когда религия была вне пределов компетенции светской власти».[57] В церковных делах, ставший во многих отношениях предтечей Генриха VIII, король начал проводить в жизнь концепцию государственной церкви. Частично реформа церкви брала свое начало в его благочестии, частично — в неприятии любого противостояния собственной власти. Почти за столетие до того, как была проведена церковная реформа, Генрих V уже действовал как глава церкви».[58]

В светских делах новый король оказался ничуть не менее сведущ. Одним из его наиболее впечатляющих достижений стало скорое восстановление правопорядка и законности. На протяжении всего царствования его [93] отца, несмотря на данное в 1399 году обещание «хорошего правления», Англия, погрязшая во взяточничестве и страхе, продолжала сотрясаться от бандитизма и мятежей. Проводимая Генрихом V политика характеризовалась смесью точно отмеренного умиротворения и беспощадного наказания. Его борьба с беспорядком началась на Лейстерском парламенте; по словам канцлера Бофора, все началось «с наказания мятежников, убийц и злоумышленников, которые, как никогда, расплодились по всему королевству». За этим последовало фанатичное оживление судебной активности. Поскольку убийства и грабежи особенно процветали в северозападной части центральных графств, суд королевской скамьи в течение целого месяца проводил заседания в Личфилде и Шрусбери, разослав 1600 повесток. Комиссии по дознанию проводили работу в Дербишире, Девоне, Ноттингемшире, Йоркшире, Северном и Южном Уэльсе. В этих районах особенно распространены были государственные измены, уголовные преступления и другие правонарушения. К осени 1414 года в Суде королевской скамьи накопилось великое множество нерешенных дел. Король, пристально наблюдавший за судом, позволял себе иногда вмешиваться. Он объявил общую амнистию, распространявшуюся даже на убийц и насильников, при условии покупки грамот, дававших прощение. Было куплено более 5000 грамот. Во многих случаях предпочтение перед тюремным заключением отдавалось штрафам, при этом делался намек на то, что военная служба могла бы помочь восстановить королевское расположение. Генрих сам прочитывал все адресованные ему прошения, с этой практикой он не расставался, находясь в походах за пределами государства. Успех его деятельности подтверждается тем [94] фактом, что порядок сохранялся в Англии не только во время его нахождения в королевстве, но и во время его длительного пребывания во Франции.[59]

На первом месте, бесспорно, у него стояли законность и правопорядок, а не наказание преступников. Поскольку он смотрел на это сквозь призму подготовки к войне и нуждался в рекрутах для своей армии. В условиях строгой дисциплины преступники могут становиться отличными солдатами, поскольку их агрессивные инстинкты направлены на врага, а не против собственных граждан. Было подсчитано, что в армии Эдуарда III 12 процентов воинов составляли отбросы общества, которые рассчитывали хорошей службой заслужить прощение. Хотя подобный анализ в армии его правнука не проводился, тем не менее можно предположить, что процентное соотношение является таким же.

Такого успеха Генрих сумел добиться за 15 месяцев до того, как его флот отправился к берегам Франции, в основном, благодаря тому, что располагал необычайно одаренной командой государственных деятелей, состоявшей из людей, с которыми он проработал с 1409 по 1412 год. Сюда входили все ключевые фигуры его совета: епископ Бофор (канцлер), граф Арундел (казначей) и Джон Профит (хранитель печати), а также Ленгли, епископ Даремский и Чичел, епископ Сен-Дэвида, которых не зря называли министрами без портфелей.[60] Они посещали довольно массовые собрания Королевского двора, куда вскоре получили доступ герцоги Бедфорд и Глостер, граф Марч, лорд Фицуг, сэр Томас Эрпингем и Ричард Куртеней, епископ Норидж. Совет и двор регулярно встречались вместе для всевозможных обсуждений. Протоколы их заседаний порой читаются как записи [95] заседаний вполне современных комиссий. Так, 27 мая 1415 года совет встретился, чтобы произвести определенные назначения и создать специализированные комитеты; Чичелу, лорду Скроупу, сэру Джону Мортимеру и двум дипломатам из священнослужителей было поручено проинструктировать посланников к герцогу Бургундскому. Бедфорд и епископ Бофор должны были обсудить вопрос выкупа заложенных драгоценностей короны; епископу Бофору предстояло оказать давление на епископов, чтобы были проведены более крутые меры против лоллардов; были созданы также комитеты, которым предстояло заниматься вопросами политики, проводимой сенешалом Гиени, назначением военных комиссий в каждом графстве, материального обеспечения флота и жалования морякам. Совет мог быть довольно жестким, особенно там, где речь шла о деньгах; в прошлую пятницу непосредственно перед заседанием он пригласил десять итальянских купцов и приказал им предоставить военный заем в 2000 фунтов. Когда итальянцы отказались, их в сопровождении караула просто отправили во флотскую тюрьму.

Король, подчеркивая свою выдержку, желал заслужить сочувствие всей Европы. Он заявил, что готов отказаться от своих претензий на престол Франции, если французы отдадут ему Аквитанию, как это было в 1360 году после договора в Бретиньи. Где только не бывали его посланники, где только не излагали, жалуясь на несправедливость французов, дело своего хозяина. Тем временем, он неумолимо готовился к войне. Он был так занят, что просмотрел опасность, грозившую его дому.

Были районы в королевстве, где новую династию все еще презирали. Летом 1415 года, когда Генрих уже [96] собирался начать вторжение во Францию, едва не увенчался успехом еще один чрезвычайно опасный заговор против Ланкастеров. 1 августа в замок Порчестер, откуда король руководил погрузкой кораблей, внезапно прибыл граф Марч. Он потребовал аудиенции, где сообщил, что его зять, граф Кембридж, пытался вовлечь его в заговор, направленный на свержение Генриха, которого предполагалось объявить как «Генрих Ланкастер, узурпатор Англии». Позже Кембридж объяснит в признании: «Я преследовал своей целью без вашего согласия заполучить упомянутого графа [Марча] в Уэльсе, чтобы в случае, если человек, которого они именуют королем Ричардом II, мертв, что я знаю очень хорошо, сделать графа сувереном этой земли». (Речь идет о псевдо-Ричарде в Шотландии.[61]) Генрих Перси, не вступивший еще во владение графством своего деда, должен был вместе с шотландцами перейти границу Англии и поднять восстание на Севере страны, а Дейви Хоуэлл должен был осаждать королевские замки в Уэльсе, где старые последователи Оуэна все еще ждут удобного момента, чтобы взбунтоваться. Хоуэлл, выдающийся полководец, как будто ничего не знал о заговоре. Кроме того, сэр Джон Олдкасл со своими лоллардами должен был взбаламутить валлийскую границу и западную часть страны. Это был старый союз Перси, Мортимера и Глендоуэра.

Между Марчем, лордом Клиффордом, отказавшимся от участия в заговоре, и двумя другими лидерами заговорщиков, сэром Томасом Греем и лордом Скроупом, на Итческой переправе, под самыми стенами Саутгемптона велись долгие споры, которые не прекращались и на званых обедах в имении Марча в Кренбери, близ Винчестера. План поджечь готовящийся к отправке [97] во Францию флот был отклонен. В конце концов, было решено убить короля Генриха в тот день, когда граф Марч получит аудиенцию.

Генрих ждать не стал. Он немедленно арестовал Кембриджа, Скроупа и Грея, в тот же день был составлен и список присяжных. На следующий день все они были признаны виновными и суд под председательством Кларенса приговорил их к смертной казни. Грей был казнен немедленно. Но поскольку Кембридж и Скроуп были лордами, то в соответствии со своим правом они потребовали, чтобы их судили пэры, многие из которых в тот момент находились в Саутгемптоне, поджидая отплытия во Францию. Вскоре под председательством Кларенса собралось двадцать пэров, которые подтвердили решение суда. В качестве меры наказания Генрих назвал обезглавливание, что было привилегией лордов. Скроупа, однако, в знак позора к месту казни у северных ворот, где были «снесены их головы», провезли на повозке по улицам Саутгемптона, что было сделано, несомненно, для побивания камнями.

Тем не менее, ввиду того, что заговор провалился, историки всерьез его не воспринимают (несмотря на то, что Уайли называет его «самым настоящим шоком»). Все же среди заговорщиков был один из членов королевской фамилии, вельможа, бывший хранитель сокровищ королевского двора, грозный и влиятельный воин. В руках Кембриджа и Скроупа была также сосредоточена реальная государственная сила, оба они были рыцарями ордена Подвязки и имели много друзей и приверженцев. Уолсингем пишет, что мягкосердечный король горестно оплакивал их участь. Хотя вероятнее, что его слезы были вызваны скорее их отказом признать его права на трон. [98]

Ричард Конингсбург, граф Кембридж, был младшим братом того интригана, герцога Йорка, который, однако, в заговоре участия не принимал. Кроме того, что он был мужем сестры Марча, Кембридж был крестным сыном Ричарда II. Несомненно, Генрих полагал, что сделав его графом, заручится тем самым его поддержкой. Дочь графа была женой его старшего сына Томаса Грея из Хетонского замка (и Тауэрса из Варк-он-Тайне и Несбита) в Нортумберленде, коннетаблем Бамборог и Норема в том же графстве. Оба они являлись ключевыми укрепительными пуктами. Грей был также зятем графа Вэстморленда, в то время как граф Нортумберленд был шурином его жены. Таким образом, он был весьма уважаемой личностью и имел обширные родственные связи во всем Северном графстве. «Деяния» указывают, что он был бы «рыцарем знатным и благородным, если бы не запятнал себя этой изменой».[62]

В особенности Генриха потрясло предательство Скроупа, блестящего человека, который был раньше одним из его ближайших друзей. Предполагается, что он мог поставить свою подпись под приговором, вынесенным братом Капгрейвом: «воздержанным был он человеком и в слове, и веселье, и под этой обманчивой личиной скрывалось сердце, источавшее яд». В самом деле, своим участием в попытке переворота лорд Скроуп в глазах истории заклеймил себя позором. Весьма правдоподобную речь в уста Генриха вложил Шекспир, когда тот бросил графу свой упрек:

Все же нам никогда не узнать тех подлинных мотивов, которые руководили Скроупом. Ходивший среди его современников слух о том, что он был подкуплен французами «за миллион золотом», не имеет под собой оснований. Сам он говорил, что заговорщики пригласили его присоединиться к плану потому, что он был племянником убитого архиепископа, что представляется наиболее вероятным объяснением; его благочестие тесно смыкалось с мистицизмом и его не мог не тронуть культ «Святого Ричарда» в Йоркском кафедральном соборе. Человек, наиболее близко знавший Генриха вне его семьи, не был готов к тому, чтобы воспринимать его как короля.

«Саутгемптонский заговор» оказался несостоятельным и плохо подготовленным. Благочестивый лорд Скроуп не смог заставить себя объединиться с лоллардами, которых ненавидел. Был момент, когда он даже попытался отговорить своих товарищей по заговору от его осуществления. Тем не менее, жизнь Генриха была спасена в самый последний момент и только потому, что Марч потерял самообладание. Если признанию Кембриджа можно верить, то священник графа настаивал, чтобы тот «потребовал для себя то, что называл своим правом», все его домашние были уверены, что он именно так и поступит. Но Марч, несомненно, боялся, что король собирается «погубить» его. Его совершенно потряс предшествовавший поступок короля, когда Генрих, чтобы заручиться лояльностью графа и его неучастием в политике, заставил его заплатить 10000 марок (около 7000 фунтов) за разрешение на брак. Во время последней попытки французов избежать войны астролог Жан Фюзори, находившийся вместе с посольством в Англии, слышал, что многие люди предпочли видеть своим [110] королем Марча. Но тому либо не хватало тщеславия, либо самоуверенности. Он был удивительно дружелюбным и добрым молодым человеком, в меру одаренным, со здоровым чувством самосохранения. Он по вполне понятным причинам был сдержан и несколько подозрителен. Кроме того, к кузену, укравшему у него корону, он испытывал чувство священного страха. Изучая его личные счета, Мак Ферлейн обнаружил, что у него была слабость к азартным играм, — за период с осени 1413 по весну 1414 за картами, настольными играми, игрой в кости, в лотереи, петушиных боях и спорах он потерял 157 фунтов. «Кроме того, имеются подозрительно крупные выплаты некой Алисе из Поплара, а также другие признаки любви к низким и высоким компаниям».[63]

Впоследствии во время французских кампаний Марч верой и правдой служил королю, хотя, по меньшей мере, еще один раз он снова попал под подозрение. В 1425 году, не оставив детей, он скончался. Тогда его право на трон перешло к его сестре, графине Кембридж (вдове графа, казненного в результате Саутгемптонского заговора). В 1460 году на трон должен был претендовать ее сын Ричард, герцог Йоркский. На вопрос, почему он не сделал этого ранее, он ответил: «Преданное до поры до времени забвению, оно, тем не менее, не подверглось тлену и не пропало».

Генрих V считал, что существует только один способ покончить со «всей этой шумихой вокруг короля Ричарда», как выразился его отец. Он должен был доказать, что благословение Господне было на его стороне. Единственный способ доказать — это выиграть военное сражение. [111]