Генрих V

Глава тринадцатая. «Наследник и регент Франции»

В феврале 1420 года герцог Филипп Бургундский обнародовал договор, который заключил с королем Англии на Рождество. Совместные англо-бургундские военные операции уже начались. В то время, как бургундцы из партии бургундцев ничего не имели против захвата и проведения осад крепостей арманьяков на севере Франции, им, как французам, страшно не нравилась практика жестоких расправ англичан над арманьяками, которые сдавались в плен только после того, как бургундцы обещали им жизнь и достойное обращение. Все же этот не слишком благородный альянс продолжал существовать и даже благоденствовать. Две армии захватили множество больших и малых [254] городов, среди них был Реймс, город, в котором традиционно проводилась церемония коронации французских королей.

Для Генриха и Филиппа было важно добиться поддержки жены Карла, Изабеллы Баварской, претендовавшей на регентство Франции. Толстая, крупного телосложения, она родилась в 1379 году. При своем дворе в Труа она окружила себя (как, впрочем, делала это всегда) жонглерами и бродячими зверинцами, в которых были леопарды, кошки, собаки, обезьяны, лебеди, совы и черепаховые голуби. Своему мужу она родила двенадцать детей и славилась своими беспорядочными связями. Священники открыто упрекали ее, что она сделала из своего двора «обитель Венеры». После Азенкура английский король сказал Карлу Орлеанскому, чтобы тот не удивлялся своему поражению, поскольку во Франции царили сладострастие и порок. Здесь звучал намек на двор королевы Изабеллы. Одна из ее любовных связей стала причиной ее лютой и неизличимой ненависти к арманьякам. В 1417 году к королю Карлу на короткий период вернулся разум, тогда же покойный граф Бернар Арманьяк сообщил ему, что его царственная половина спала с молодым дворянином Луи Буабурдоном; король тотчас велел арестовать Буабурдона, подверг его зверским пыткам, а потом приказал зашить в мешок и сбросить в Сену, а свою оступившуюся супругу заточил в Туре. Если раньше она благоволила арманьякам, отдавая им предпочтение перед бургундцами, то теперь ей пришлось изменить свое мнение. В ответ на ее жалостливые просьбы герцог Жан прислал 800 вооруженных солдат, чтобы выручить королеву из унизительного плена, после чего помог ей основать свой двор в Труа. Этот инцидент также [255] настроил ее против дофина Карла, который, воспользовавшись удобным моментом, присвоил себе матушкины драгоценности. Изабелла была ненадежной и злобной женщиной, страдавшей от приступов подагры и англофобии. Не интересуясь политикой в целом, она, тем не менее, обладала хорошо развитым чувством самосохранения.

Вызывавший беспокойство английский король-воин был способен обеспечить ее безопасность и роскошную жизнь. Естественно, любое сравнение с дофином Карлом превращало последнего в ее глазах обреченным на неудачу слабаком. Когда выбранные дофином друзья убили на мосту Монтеро герцога Жана, они поставили на нем несмываемую печать убийцы, как бы он не твердил о своей невиновности. Кроме того, лишив мать денег и драгоценностей, он, тем самым, отстранил ее от власти. Но даже и в этом случае она еще пыталась найти с ним общий язык, но бургундцы искусно пресекли ее попытки. Они дали ей понять косвенным путем, что денег у нее было маловато. Дофин был слишком наивен, чтобы предложить ей финансовую поддержку, и через посредничество матери герцога Филиппа (ее тетку по баварской линии) пообещали ей, что, если она сделает то, что ей скажут, то получит все, что пожелает. Кроме того, король Генрих прислал к ней своего личного посла, сэра Льюиса Робсара, натурализовавшегося англичанина, чьим родным языком был французский, в задачу которого входило убедить, что ее предполагаемый зять даст ей все, что заблагорассудится. Уже в январе 1420 года Изабелла издала указ, в котором публично осудила своего сына Карла и его поступки, признав Генриха и герцога Филиппа официальными союзниками ее мужа. [256] Вскоре распространился ложный слух, что она, якобы, призналась, что Карл VI не был отцом дофина Карла; в то же время было хорошо известно, что у нее было довольно много любовников, следовательно, дофин вполне мог оказаться прижитым ребенком. Однако маловероятно, что в таком факте она могла признаться. (Известно, что в середине двадцатых годов ее сына действительно очень волновал вопрос относительно его отца.) Скорее всего, распространением истории о незаконности своего рождения дофин был обязан агентам Генриха. В марте 1420 года король Генрих прошелся по вражеской территории в Труа и Шампани, где вместе со своим кузеном герцогом Филиппом его ожидали король Карл VI, королева Изабелла и их дочь Екатерина. Генриха сопровождали Кларенс и Глостер, поскольку оплоты врагов, хорошо укрепленные крепости, находились на опасно близком расстоянии, протянувшись цепью от южной оконечности Парижа вдоль берегов Сены и Ионны. Генрих отправился дорогой, ведущей через Сен-Дени, где он остановился и вознес молитвы, мимо стен Парижа, жители которого с городских стен радостно приветствовали его, полагая, очевидно, что он несет им мир, а не в знак выражения своей любви к нему. Когда армия его вошла в Шампань, он издал приказ, чтобы ни один солдат не пил местное вино, «такое знаменитое и крепкое» (слегка завистливое описание из «Первой английской жизни»), не разбавляя его. На некотором удалении от Труа его встретил герцог Бургундский в сопровождении конного бургундского эскорта и под их охраной они поскакали в город. Филипп и его армия были в черных доспехах, конская сбруя тоже была черного цвета. Попона лошади герцога свисала до самой земли. Над их головами развевались [257] черные знамена, полотнища которых достигали семи ярдов в длину.

В Труа перед безумным французским королем, сидевшим на троне, Генрих преклонил колени. Сначала Карл VI никак не мог понять, кто был Генрих, но потом все же пробормотал: «Ах, это вы! Раз это вы, мы вам очень рады. Поздоровайтесь с дамами». Английский король приветствовал поцелуем королеву Изабеллу и, наконец, Екатерину Французскую. Очевидцы утверждают, что поцелуй «доставил ему большое удовольствие».

На другой день в торжественной обстановке в соборе Труа в присутствии короля Генриха и королевы Изабеллы (короля Карла VI не было) договор был ратифицирован, а его условия зачитаны перед собравшимися. Пока король Франции был жив, корона оставалась за ним, но после его смерти она навечно переходила Генриху и его наследникам. С этих пор Генрих становился «наследником Франции», а также регентом королевства по рекомендации французских владений; он пообещал добиться послушания тех областей Франции, которые еще находились во власти «самозванного дофина Вьеннского». Далее, «учитывая ужасные и невероятные злодеяния», совершенные последним, Карл VI, Генрих и герцог Филипп условились никогда не вступать с дофином в сепаратные переговоры. Английскому королю предстояло взять в жены принцессу Екатерину, которая вместо того, чтобы отдать свое приданое, должна была получить приданое английской королевы, равнявшееся 40000 французских крон в год, сумма должна была выплачиваться английским казначейством. Королева Изабелла оставалась королевой пожизненно. Каждый бургундец, чьи земли были экспроприированы во время английского вторжения, должен [258] был получить компенсацию в виде земель, которые предстояло отвоевать у дофина.

Генрих также торжественно пообещал гарантировать соблюдение французской законности и сохранить традиционное французское устройство с назначением на государственные должности французов. Между Англией и Францией должен был воцариться вечный мир, а после смерти Карла VI их сувереном должен был стать один человек. Мир должен был привести к созданию альянса, направленного на оборону, и открыть путь к свободной торговле. «Всем распрям, которые могли иметь место между Францией и Англией, должен быть положен конец, чтобы на смену им могла прийти взаимная любовь и дружба». Более того, король пообещал, что в отношении к королю Карлу и королеве Изабелле «Мы будем почитать их как нашего батюшку и матушку и жаловать их так, как подобает столь достойных государя и государыню, особенно перед ликом всех других смертных владык мира сего». (Его вопиющее нежелание соблюдать это пункт вызвал искреннее негодование даже среди бургундцев.)

В январе следующего года дофин и его советники вынуждены были издать манифест против «проклятого договора, которого добился Генрих, король Английский». В нем утверждалось, что «честь флер-де-лиль[158] и право на корону Франции не может быть передано чужеземцам, особенно тем, кто является нашими исконными врагами». В более завуалированной форме в нем также говорилось, что этот договор ввергает духовенство, знать и простой люд Франции в «позорное рабство». Это замечание было сделано с той целью, чтобы развенчать [259] тщательно просчитанную Генрихом кампанию, целью которой было убедить французов, что ничего не будет изменено в их законах, обычаях и привилегиях, из-за этого он, собственно, и отказался от старых претензий Плантагенетов на трон Франции, в обмен на признание Карлом VI его своим наследником.

В соборе в Труа тот же день, когда был подписан договор, новый «наследник и регент Франции» был помолвлен с Екатериной, затем последовали пиршества, длившиеся на протяжении 12 дней и венчание, состоявшееся 2 июня. Его невеста родилась в 1401 году, она была младшей дочерью Карла VI и Изабеллы Баварской и сестрой младшей королевы Изабеллы, жены Ричарда II. Следовательно, наполовину она была немкой. Впечатление сильной личности она не производит. Учитывая восторг, который вызвал у Генриха ее изображение на портрете, присланном ему ее матерью (не дошедшего до наших дней), можно заключить, что она была привлекательной. Монстреле уверяет нас, что она была «очень хороша». Мы не знаем, унаследовала ли она от матери ее легендарную чувственность, но точно известно, что шизофрению своего отца она передала единственному сыну, прижитому ею от Генриха V. После смерти короля она до безумия влюбилась в застенчивого дворянина из свиты, родом из Энглси, Оуэна Тюдора, ее камергера, отцом которого был епископ Бангорский. (От него, очевидно, после тайного бракосочетания, она родила четверых детей, один из которых был отцом Генриха VII.) Как мы увидим дальше, подлинных чувств к ней король не испытывал, ограничиваясь чисто династическими соображениями.

Народная песня «Английский брак» запечатлела воспоминания об этом событии. В ней говорится о том, [260] как Екатерина молила своих братьев, чтобы не разрешили Генриху увозить ее: «Я бы предпочла французского солдата, но только не английского короля», что во всем Париже не сыскать было дамы, которая бы не оплакивала судьбу дочери французского короля, увозимую англичанином. Слушая серенаду, исполняемую ей музыкантами короля, она с презрением воскликнула, что «проклятые англичане» никогда не будут звучать, как «гобой короля Франции». За ужином она сказала королю, попытавшемуся поухаживать за ней: «Когда я смотрю на тебя, то не могу ни пить, ни есть». Когда английские дамы хотели помочь ей раздеться, она приказала «ненавистным англичанкам» оставить ее: «У меня хватает людей в моей стране, которые могли бы прислуживать мне». Но когда наступила полночь, она все еще не спала и отдалась своему мужу.

Печать королевы Екатерины [261]

Возможно, «Английский брак» и в самом деле отражает истинные чувства, испытываемые Екатериной Валуа к Генриху. Во всяком случае, она дает нам ключ к пониманию того, как относились к нему французы. Вот что сказал о нем монах из Сен-Дени: «Если он сильнейший, ладно, пусть будет он нашим господином так долго, пока мы сможем жить в мире, безопасности и изобилии».[160] Песня и хроники передают нам ощущение безысходности, вызываемое нескончаемой гражданской войной. Но Ланкастерская монархия ничего такого не дала королевству Франции. Генрих обещал «хорошее правление», обещал покончить с коррупцией и вымогательством. Но, как оказалось, против власти бургундского чиновничества, управлявшего королевством, он оказался бессилен. Не смог он также и прекратить набеги сторонников дофина, которые часто угрожали самому Парижу.

Проведя всего два дня своего медового месяца, Генрих оставил Труа и вместе с герцогом Филиппом отправился в поход против города Санса, который быстро капитулировал. Англо-бургундская армия начала осаду Монтре, где почти год назад был злодейски убит отец герцога. 24 июня англичане вместе с бургундцами, жаждавшими мщения, пошли на штурм города. Губернатор, сир де Гитри, вместе с большей частью гарнизона нашел укрытие в хорошо укрепленной крепости, расположенной по соседству с городом. Одиннадцать человек все же были пойманы. Монстреле рассказывает о том, что же произошло дальше: [262]

«Под усиленной охраной король Англии отправил пленников, захваченных в городе, переговорить изо рва с людьми, укрывшимися в крепости, чтобы те убедили губернатора сдаться. Когда они оказались в пределах слышимости, то повалились на колени и стали жалостливо умолять его сдаться, потому что только этим он мог спасти их жизни, тем более, что против такой большой силы он не сможет продержаться долго. Губернатор ответил, чтобы те сами позаботились о себе, поскольку он сдаваться не собирается. Оставив всякие надежды сохранить жизнь, пленные попросили разрешения поговорить со своими женами, друзьями и родственниками, которые прятались в замке. Со слезами на глазах и причитаниями они распрощались. Когда их вернули в расположение войск, по распоряжению английского короля были уже возведены виселицы. Несчастных он повесил так, чтобы с крепости они были видны. Король также повесил своего лакея, который всегда выезжал вместе с королем, ведя под узцы его лошадь. Человек этот был большим любимцем короля, однако, за то, что убил в ссоре рыцаря, он был наказан.[161]

Тот факт, что рыцарь был убит случайно, не имело для Генриха никакого значения. Тем временем, герцог Филипп выкопал из могилы тело своего отца и его глазам предстал «печальный вид, поскольку тот был все еще в своем стеганом камзоле и подштанниках». После того, как тело соответствующим образом обрядили, поместили в свинцовый гроб, обложили солью и благовониями, его отправили для перезахоронения в родовую усыпальницу герцогов Бургундских в Дижон. 1 июля сир Гитри на заранее оговоренных условиях сдался, выйдя из крепости вместе с гарнизоном. [263]

Англо-бургундская армия, боевая мощь которой составляла 20000 человек, двинулась в раскинувшийся неподалеку Мелен. Здесь силы защитников и нападавших оказались равными. Городской центр вместе с цитаделью располагался на маленьком островке на Сене. С обоими берегами его соединяли укрепленые мосты, каждый из которых представлял собой независимое фортификационное сооружение. Капитан Мелена, сир Арно Гильом де Барбазан, был не просто гасконцем, в жилах которого текла горячая кровь, но был лидером, обладавшим необыкновенной притягательностью и заражавшим своих солдат энтузиазмом. Его гарнизон насчитывал 700 человек (которые были «тщательно отобраны»), энергичную помощь им оказывали вооруженные горожане. Свой лагерь Генрих разбил на западном берегу реки, герцог Филипп — на восточном. Король через Сену построил понтонный мост, спрятал свои пушки за земляными валами и балочными заграждениями. Линию обороны от вражеских лазутчиков он защитил траншеями. Как обычно, его артиллерия вела обстрел и денно, и нощно. Среди орудий была особенно крупная пушка, подарок Сити, названная по этой причине «Лондон». Она прибыла совершенно неожиданно. Но для стен Мелена английская артиллерия оказалась слишком маломощной. Бургундцы, которым надоело ждать, несмотря на предупреждение со стороны Генриха, предприняли самостоятельную атаку. В результате они, неся большие потери, были отброшены и напустились на своих союзников. Герцог Оранский в знак презрения увел свой контингент. Герцог Бургундский остался; большая часть его основных сторонников страстно желала сражаться на стороне английского короля, поскольку [264] в нем заключалась их единственная надежда вернуть себе имения, отобранные арманьяками.

Генрих и бургундцы решили попробовать сделать подкоп. Миниатюры с изображением средневековых осад в иллюстрированных манускриптах показывают канониров в сияющих доспехах, с изяществом одетых лучников, грациозно обстреливающих сказочные замки. Их командиры наблюдают за происходящим из великолепных шелковых шатров. Реальность была не столь элегантна. Обычно, как и при Мелене, производить подкоп нужно было для того, чтобы помочь артиллерии пробить в обороне брешь. Подкоп под основание крепости начинали вести зачастую издалека, затем тоннель укрепляли стойками, поджигали опоры, вместе с которыми рушилась и опиравшаяся на них стена. В Мелене грунт для этого оказался неподходящим. Из-за близости реки саперам приходилось работать по колено в грязи и воде. Защитники, чтобы в тоннеле атаковать осаждавших, начали вести встречный подкоп. Такие отчаянные рукопашные схватки в зловонной темноте, озаренной мерцающим пламенем факелов между полуголыми, часто падавшими на скользкой земле мужчинами были, должно быть, неописуемо жестокими, совершенно непохожими на рыцарские сражения, описываемые в хрониках. Даже король спускался в тоннель, чтобы принять участие в схватке. Однажды он скрестил меч за деревянным ограждением в смутно освещенном тоннеле с особо стойким противником, который оказался Барбазаном, вражеским командиром. Когда Барбазан узнал, с кем сражается, он приказал отступить.

Свою жену Генрих поместил поблизости, в Корбейле, в специально построенном для этого случая доме [265] возле своей штаб-квартиры. Каждый день на рассвете его менестрели устраивали для нее часовые серенады, которые повторялись затем на заходе. В своем лагере он держал Карла VI и Якова I, плененного короля шотландцев. Первого он заставил призвать гарнизон сдаться, на что те откликнулись, что пока они чтут французского короля, на колени перед английским не встанут. Такая же просьба, исходившая на этот раз от Якова и обращенная к шотландцам, сражавшимся в гарнизоне, получила аналогичный ответ.

После четырех месяцев осады у англичан появились все основания встревожиться, несмотря на то, что стены теперь превратились в груды развалин. В рядах бургундцев было все больше и больше дезертиров (хотя герцог все еще мог получить подкрепление). У англичан началась дизентерия. Более того, стало известно, что сторонники дофина для оказания помощи осажденным собирают силы. Даже если они не смогли бы спасти Мелен, то разделить сильно поредевшие ряды англобургундской армии они были в силах. Из Англии, где разразилась эпидемия, поступали тревожные новости. Венецианец Антонио Морозини записал в своем дневнике, что он получил письмо из Лондона, датированное 8 сентября 1420 года, в котором сообщалось, что там вовсю свирепствовала чума, унося ежедневно до 400 жизней.

На протяжении трех месяцев защитники города вынуждены были питаться кониной, но когда почти неделю они просуществовали без мяса и питья, Барбазан оставил всякую надежду на помощь и 18 ноября сдался. Осажденные были помилованы, но солдатам и гражданским лицам пришлось оставаться в плену до тех пор, пока за них не будут уплачены выкупы. Все, [266] кого подозревали в причастности к убийству в Мотеро, были вздернуты на перекладине. Все, что было в Мелене ценного, стало добычей победителей. Капитаном города был назначен Умфравиль.

Но в выполнении условий Генриху, определенно, не хватило великодушия. Героизм защитников не впечатлил его, а явился скорее раздражающим фактором. Лодки, груженые наиболее ценными пленниками, в количестве 600 человек, были отправлены по Сене в Париж. Многие, кто не смог вовремя организовать внесение выкупа, умерли в неволе.[162] Генрих хотел казнить Барбазана, но того спасло лишь то, что он напомнил королю о законах рыцарства, сказав ему, что раз он скрестил с ним в тоннеле мечи, то они стали братьями по оружию. Генрих удовлетворился тем, что приговорил Барбазана к пожизненному заключению и поместил его в железную клетку сначала в Бастилии, а затем перевез в замок Геллар (где тот оставался на протяжении многих лет). Казнено было большое количество людей из партиии арманьяков на том основании, что они имели касательство к убийству на мосту Монтеро, хотя доказательств тому не было. Король также повесил двадцать шотландцев под еще более благовидным предлогом за то, что они не повиновались призывам своего плененного монарха сложить оружие. Он также казнил двух монахов из гарнизона за то, что те доставляли туда сообщения.

Генрих вызывал «страх и ужас как у высшей знати, рыцарей и капитанов, так и у людей всех рангов и сословий, сообщает нам Варен, потому что он безжалостно предавал смерти всех тех, кто отказывался подчиняться его приказам или нарушал его распоряжения».[163] Особенно ярко проявилась его не знавшая [267] жалости жестокость в отношении выполнения буквы закона в Мелене. Вскоре после этого события пострадал француз Бертран Шомон, выходец из Северной Франции, сражавшийся на стороне короля еще при Азенкуре и с тех пор служивший ему при дворе верой и правдой. Он был обвинен и признан виновным в том, что якобы устроил друзьям-арманьякам побег из гарнизона. Арманьякам, находившимся в Монтеро во время убийства герцога Жана, даже если они были непричастны к его гибели, грозила верная смерть, если они попадались в руки короля. За Бертрана вступился герцог Кларенс и умолял короля помиловать его. «Клянусь Святым Георгием, любезный брат, даже если бы на его месте были вы, Мы поступили бы точно так же», — ответил король и велел немедленно обезглавить Бертрана. Жювеналь де Юрсен, описавший казнь человека, казненного без суда и следствия, замечает: «Но Генрих был англичанином».[164]

О пленниках Жювеналь де Юрсен говорит нам следующее: «Заложники и все остальные их пленные были доставлены в Париж на лодках. Некоторые были помещены в Бастилию,[165] другие в Пале, Шатле, Тампль и другие тюрьмы... Некоторых сажали в глубокие ямы, особенно в Шатле и оставляли там умирать голодной смертью. А когда те просили подать им еды и плакали от голода, люди швыряли им солому и называли собаками. Все это было большим бесчестием для короля Англии».[166] [268]