Генрих V

Глава пятая. Английская армада

Подготовка Генриха к осуществлению его грандиозного замысла по вторжению и завоеванию Франции является еще одним доказательством его многогранного гения, который он уже продемонстрировал в военных кампаниях в Уэльсе и в управлении государствам во время болезни отца. С легкостью он решал многочисленные задачи по материально-техническому обеспечению и организации. Еще он показал себя искусным и безжалостным дипломатом.

Он начал готовиться к войне с Францией почти с первого момента своего восшествия на престол. Уже в мае 1413 года он распорядился, чтобы шотландцам, а [102] также другим народам прекратили всякую продажу луков и орудий. На протяжении 1413-1414 годов он вел интенсивную закупку луков, тетив и стрел. В Тауэре и Бристоле началось изготовление орудий. В больших количествах производился порох и пушечные ядра. Он также закупил или изготовил множество осадных башен и лестниц, боевых таранов и других средств для разрушения стен и пробивания брешей, разборных понтонных мостов. Бревна, веревки, кирки, кайла, топоры — все это были всевозможные приспособления для осуществления осады, от шипов до железных цепей, от битуминозного угля до древесины ясеня. В октябре 1414 года в Тауэр было доставлено 10000 пушечных ядер, стоимость которых равнялась 66 фунтам 13 шиллингам и 4 пенсам.[64]

В то же время король проводил переговоры с французами. Между бургундцами и арманьяками шла уже настоящая гражданская война. Герцог Бургундский искал у англичан военной поддержки, вполне понятно, что арманьяки, в свою очередь, при английском дворе пытались обставить его.

Несмотря на то, что король жаждал войны, он тем не менее предпринял все меры предосторожности, чтобы переговоры, которые проходили в период с 1413 по 1415 годы, принимались французами всерьез. На этой стадии у него пока была весьма ограниченная цель. Он желал вернуть Аквитанию согласно договору 1360 года в Бретиньи, как это было во времена правления Черного Принца. В его притязания входили не только Гиень, Пуату и Лимузен, но также территория почти всей Франции между Луарой и Пиренеями к западу от Центральнй Франции, что в общей сложности составляло треть всего королевства. Если бы посредством дипломатии [103] он сумел обрести эти земли, то вряд ли решился требовать и другие области, что неминуемо привело бы к возникновению конфликта.

Первое, в чем нуждался Генрих до начала вторжения, были деньги. Он предпринял все, от него зависящее, чтобы улучшить сбор пошлин и налогов и обеспечить их использование с максимальным эффектом. Он увеличил доходность королевских земель, а также сумму сборов, которыми облагалось заключение брака и осуществление опеки. Прекрасные отношения, которые сложились у него с Палатой общин еще в то время, когда он был принцем Уэльским, сослужили ему добрую службу. Палата общин, находясь под впечатлением от его предприимчивости, доверяла ему. На заседании парламента 1414 года его решимость восстановить «наследство» получила всеобщее одобрение. Было, однако, поставлено непременное условие: прежде, чем начинать войну, необходимо опробовать всевозможные дипломатические пути. Одной из причин, которая легла в основу сотрудничества с ним парламента, стала объявленная им всеобщая амнистия. Но несмотря на все эти меры, пришлось все же залезать в долг. К сожалению, он не имел той огромной возможности, которая была у его прадеда Эдуарда III, благодаря флорентийским банкам, предоставлявшим ему кредиты. Его единственным источником кредита был собственный доход и личные ценности, причем в его распоряжении имелся только один годовой доход, поскольку ожидать будущие доходы он отказался.

С целью получения займа от прелатов и религиозных орденов, знатных вельмож и мелкопоместных феодалов, от городских корпораций, от крупных и мелких купцов по всей Англии были разосланы специальные [104] уполномоченные. Дик Уиттингтон, лондонский купец (бывший одно время мэром) дал взаймы сумму в 2000 фунтов, в то время как большинство ссуд не превышали 10 пенсов. Самым крупным кредитором стал епископ Бофор, ссудивший короне за время правления своего племянника сумму не менее 35630 фунтов. Тем не менее, королю пришлось заложить все свои драгоценности, причем не только «незначительной ценности», как это он делал в прошлом, но и убранство Королевской Часовни, даже ценности со своих корон: сэр Джон Колвил получил геральдическую лилию, украшенную рубинами, сапфирами и жемчугом с «Короны Харри»; Джон Пудси, эсквайер, — шпиль с сапфирами, квадратным рубином и шестью жемчужинами; Морис Брун — аналогично украшенный шпиль; Джон Стондиш — еще один подобный шпиль. Король продолжал брать деньги взаймы на протяжении всего своего правления и почти всегда сполна возвращал их.

В августе 1414 года, убедив герцога Бургундского занять нейтральную позицию, Генрих предпринял попытку объявить себя королем Франции и отправил в Париж посольство во главе с Ричардом Куртене, епископом Нориджа. Сначала послы потребовали для своего господина французскую корону и королевство, но потом снизили требование до Нормандии, Анжу, Мена, Туреня, Пуату и земли между Фландрией и р. Сомм, включая Аквитанию, согласно положению, существовавшему в 1360 году. В целом, притязания распространялись на всю Западную Францию. Кроме того, посланники потребовали до сих пор невыплаченный выкуп за короля Иоанна II (который был взят в плен при Пуатье в 1356 году), большую часть Прованса и руку дочери Карла VI, Екатерины, с приданым в 2 миллиона крон. [105]

В ответ герцог Беррийский, ввиду того, что король Карл снова был не в себе, как полномочный регент Франции предложил большую часть Аквитании, но не всю ее територию и приданое в сумме 600000 крон. Его условия приняты не были. В следующем месяце арманьяки снова заключили мир с бургундцами, и Генриху V пришлось пересмотреть свою позицию.[65]

В феврале 1415 года епископ Куртене возглавил новое посольство в Париж. На этот раз он просил только Аквитанию и приданое в 1 миллион крон. Французы отказались повысить свое предыдущее предложение за исключением того, что сумму приданого увеличили до 800000 крон. Это были вполне щедрые условия, однако, они снова были отклонены. По-видимому, рассказанная Шекспиром история о теннисных мячах уходит своими корнями именно в этот период, когда посольство вернулось в Англию и доложило, что эти заносчивые французы «опрометчиво сказали им, что, поскольку Генрих был еще совсем молодым человеком, они пришлют ему теннисные мячи для игр и мягкие подушки для отдыха, чтобы он поднабрался сил до мужской зрелости».[66] (Это сообщение взято почти дословно из современной хроники Джона Стречча, у которого при дворе было немало хорошо осведомленных друзей.) Эта история, правда, могла быть с таким же успехом придумана и пущена в ход с целью пропаганды агентами Генриха.

К июню король находился в Уинчестере и прежде, чем предпринять поход на Францию, готовился встретить из этого королевства еще одно, последнее, без надежды на удачу посольство. 30 июня он принял посланников во дворце епископа, создав при этом видимость серьезности всего происходящего. Одет он был [106] с головы до пят в расшитые золотом одежды. Он сидел облокотившись на стол, по одну сторону от него находились королевские герцоги, по другую — канцлер Бофор и многочисленные прелаты. Во время переговоров французы предложили к первоначальному варианту прибавить Лимузен, однако это никакого действия не возымело. Их глава Гийом Буастратьер, архиепископ Бурже, наконец, потерял самообладание, когда король заявил, что ввиду того, что Карл VI не удовлетворил его «насущные» требования, «поток христианской крови» будет на его совести. «Сир, — ответил прелат, — Король Франции, наш суверенный господин, является действительным королем Франции, а у вас нет никакого права на то, в чем вы усматриваете свои права, нет даже права на королевство Англии, которое принадлежит законным наследникам покойного короля Ричарда. С вами даже наш суверенный лорд не может без опасения вести переговоры». Услышав такое, Генрих стремительно покинул зал переговоров.

Канцлер Бофор зачитал подготовленный документ. Суть его состояла в том, что, если Карл VI отказывается немедленно передать Анжуйские земли Генриху, тот придет и возьмет ее[67] силой, а вместе с ней и корону Франции, что на этот поступок его спровоцировали постоянные отстрочки Карла и отказ поступить с ним «по справедливости». На это заявление архиепископ ответил, что англичане ошибаются, полагая, что французы предлагали им уступки из чувства страха, а английский король может прийти к ним в любое время, как только ему захочется потерпеть неудачу, погибнуть или быть взятым в плен.

6 июля Генрих официально объявил Франции войну, к которой готовился на протяжении более двух лет. [107] Призывая Бога в свидетели, вину за это он возложил на Карла VI, который отказался поступить с ним по справедливости». Автор «Деяний» указывает, что у короля были копии, сделанные с «пактов и соглашений, которые были заключены между самым благородным королем Генрихом IV, его отцом, и некоторыми из принцев Франции на предмет божественного права его притязаний на герцогство Аквитанское». Копии их он разослал Церковному Совету в Констанцу, императору Священной Римской империи Сигизмунду и другим монархам с целью, «чтобы весь христианский мир знал о том, какую несправедливость причинили ему в своей двуличности французы и что он нехотя, против своей воли, вынужден поднять против мятежников свои штандарты».[68]

В Саутгемптоне собралась армия, насчитывавшая свыше 10000 человек. Она состояла из 2000 полностью экипированных рыцарей и почти 8000 стрелков, в нее также входило незначительное количество уланов и людей, вооруженных ножами, без доспехов. Их сопровождала целая армия оружейников, кузнецов, коновалов, хирургов, кашеваров, инженеров, плотников, капелланов и строителей. Имелась также и команда рудокопов (саперов), чтобы осуществлять подкопы под стены вражеских крепостей, и 65 канониров, возглавляемых четырьмя голландскими мастерами-канонирами. Для изготовления луков и стрел была также набрана команда соответствующих специалистов. Сопровождал их и королевский оркестр, состоявший из трубачей, скрипачей и дудочников, во главе которых стоял королевский министрель[69] мистер Джон Стифф.

Аналогично тому, как позже английские армии включали колониальный контингент, многие из войска Генриха были выходцы из Уэльса, хотя их точное число [108] нам неизвестно. Наиболее видными из них были Дэви Гам Давид ап Левелли из Брекона, служивший у Генриха еще во время кампаний против Глендоуэра, убитый впоследствии при Азенкуре, и Дэви Хоуэлл, возможно, он был человеком, упомянутым Кембриджем в своем признании. Позже король назначил его капитаном замка Понт д'Ува возле Карентана. Отличился также Груффид Даун, который сражался под Азенкуром и после смерти короля остался во Франции. (Когда он стал капитаном Танкарвилля в 1438 году, под его командованием служило не менее 77 валлийцев.[70]) Имея боевой опыт, полученный в многолетних сражениях против валлийцев, командуя ими в кампаниях против их же соплеменников, Генрих, вне всяких сомнений, немного понимал их язык, ему была знакома отвага валлийцев, их жестокость и способность к зверствам. В Уэльсе слишком много было разорившегося мелкопоместного дворянства, обладавшими[71] древними родословными и дьявольской гордостью, шансы которых найти прибыльное место были равны почти нулю. Военная служба во Франции для многих из них была решением финансовых проблем и в то же время отвлекала их от нового восстания против английского ига. Те, кто мог себе это позволить, служили в качестве рыцарей, хотя большинство вступили в отряды лучников и, кроме луков, были вооружены своими огромными ножами. (Они носили ножи за спинами и те свисали сзади ниже спины, что, в свою очередь, породило легенду о том, что «у англичан были хвосты».) При Азенкуре на стороне французов также сражались валлийские дворяне. Они были из числа наиболее непримиримых ветеранов Оуэна. Все войска, валлийские и английские, набирались на контрактной основе. Капитанам поручалось нанять [109] оговоренное количество человек на определеных условиях. Обычно первое жалование капитан выплачивал авансом, впоследствии их финансированием занимался казначей, в обязанности которого входило обеспечивать будущую выплату жалования наличными. Герцог Кларенс привел с собой 240 полностью экипированных солдат, 720 стрелков, герцог Йорк и граф Дорсет — 100 воинов и 300 стрелков каждый, граф Солсбери — 40 солдат и 80 стрелков. Менее доходные поместья дали меньшее количество воинов, так, Джон Фастольф дал 10 воинов и 30 лучников, а два королевских хирурга — только шесть стрелков. Герцог был обязан дать армии 50 лошадей, рыцарь — шесть, полностью экипированный солдат — 4. При каждой лошади должен непременно находиться грум (конюх), но чаще грумы находились среди стрелков. Герцогу в день платили 13 шиллингов и 9 пенсов, графу — 6 шиллингов 8 пенсов, барону — 4 шиллинга, рыцарю — 2 шиллинга, солдату — 1 шиллинг и стрелку — 6 пенсов. Эта плата для всех, за исключением самых крупных вельмож, кто очень часто оказывался в убытке, была довольно высокой. (На основании налоговых деклараций 1430 года мы знаем, что средний годовой доход крупного феодала составлял 865 фунтов, обеспеченного рыцаря — 208 фунтов, мелкопоместного дворянина или купца — от 15 до 19 фунтов, земледелец мог зарабатывать до 4 фунтов.) Кроме того, существовала перспектива получения выкупов и участия в грабежах. Представители всех классов помнили о том, какое состояние сколотили их деды во время французских кампаний в эпоху Эдуарда III. Король был безжалостно строг в полном соблюдении установленного порядка. Когда обнаружилось, что у герцога Глостера не хватает двух полностью вооруженных воинов, его [110] наказали тем, что лишили годового жалования, вследствие чего жалование своим войскам ему пришлось выплачивать из своего кармана. Еще в Уэльсе Генрих приступил к разработке эффективной системы «поверок и смотров». Он был преисполнен решимости снять с себя всякую ответственность за появление несуществующих воинов, известных «как мертвые души».

Королю повезло, что среди его знатных вельмож имелось достаточное количество уже готовых военачальников. Дж. Л. Харрис подсчитал, что «из семнадцати представителей высшей знати в 1413 году 11 были в возрасте от 18 до 32 лет, считавшимся оптимальным возрастом для воина. Самому Генриху в ту пору было 26 — как раз золотая середина».[72] Многие из них в Уэльсе уже сражались рядом с ним против Глендоуэра, включая лорда Солсбери и лорда Уорвика, сэра Джона Холланда (он все еще не получил графства своего отца Хантингдона), а также седобородых воинов, подобных герцогу Йорку, которому было уже за сорок. Последний зарекомендовал себя отличным солдатом. То же можно сказать о герцоге Кларенсе, проявившем себя в Ирландии и во время французской экспедиции 1412 года. Более того, король был превосходным наставником хороших офицеров.

В рядовом составе Генриха имелось также довольно приличное ядро ветеранов, которые сражались с ним или против него в Уэльсе. Капитаны и их солдаты прибыли из самых разных концов королевства. Мак-Фарлейн считает, что все те, кто участвовал в войнах во Франции, были «по рождению дворянами и их слугами», но это едва ли соответствовало действительности. (Многие из тех, кто дослужился до капитанов, даже если в их жилах текла благородная кровь, первоначально [111] вступили в армию как лишенные средств к существованию авантюристы.) «Слуги» на деле чаще оказывались арендаторами, которые работали на земле, а не служили в доме или в поместье. Существуют также свидетельства о том, что многие торговцы, — мясники, торговцы рыбой, цирюльники, красильщики побросали свои лавки и отправились воевать во Францию.

Может возникнуть вопрос, что двигало всеми этими людьми? Ответ может быть только один — надежда на наживу. МакФерлейн приводит бесчисленные примеры, что в той войне «на трофеях, раздобытых во Франции», разбогатели представители всех классов Англии. Однако М. М. Постан, проведя не менее тщательное исследование, смог дать ничуть не меньше примеров разорения англичан во время военной кампании во Франции. Это происходило, в частности, в результате задержки с платежами или попадания в плен, когда приходилось выплачивать крупный выкуп.[73] Тем не менее, с большой долей уверенности можно сказать, что большая часть участников похода надеялась, вернее сказать, ожидала победить, нежели проиграть. Надежда на французскую добычу была тем маяком, что, как магнит, притягивала их к себе и заставляла идти на войну за Ла-Манш.

Большая часть полностью экипированных воинов лучших полков были выходцами из мелкопоместного дворянства, поскольку экипировка стоила немалых денег. С головы до ног они были закованы в латы, которые надевались поверх платья из толстого фетра, чтобы избежать синяков. Поскольку короткие юбочки уже стали выходить из моды, во время боя они казались ожившими статуями из полированной стали. На смену коническому легкому шлему с рылоподобным забралом [112] и отверстиями для дыхания пришли другие типы шлемов — круглый плотноприлегающий шлем с более простым забралом и шлем, который не соединялся с доспехами, который мог быть снабжен забралом, а мог быть и без такового. Он представлял собой нечто среднее между металлической каской Вермахта и металличесткой зюйд-весткой, которую можно было опускать на лицо. Кисти рук и стопы защищали соответствующей формы сочлененные латные перчатки и наколенники. Такие доспехи весили не менее 55 фунтов, но вес их равномерно распределялся по поверхности всего тела (На Фолклендских островах британским войскам пришлось «проковылять» многие мили по пересеченной местности, таща на своих спинах груз свыше 80 фунтов). Верхом на лошади или на ногах, но обладатели подобных доспехов испытывали завидное чувство собственной неуязвимости и могли отказаться от щитов. Тем не менее, если дорогие доспехи с хитроумными краями и волнистыми поверхностями для отражения ударов, изготовленные в любом месте от Милана до Нюрнберга, могли противостоять практически любому оружию, то более дешевые латы часто разлетались. Но самым главным их недостатком была жара. В солнечный день в своем фетровом костюме, полностью экипированный рыцарь в доспехах, несмотря на вентиляционные отверстия, истекал потом и очень скоро чувствовал себя совершенно истощенным.

В распоряжении воинов в доспехах имелись специальные привычные к перевозке тяжестей лошади, типа современных тяжеловесных гунтеров (охотничья лошадь. На лошадей этой породы похожи ирландские тяжеловозы и норманские пешероны.) В седле их основным оружием была массивная пика 12 футов [113] длиной, специальная конструкция которой позволяла сбрасывать противника с лошади. Тем не менее, при любой возможности английские воины в доспехах предпочитали сражаться в пешем порядке, что во Франции получило название «английский метод». Несмотря на то, что на левом боку такого воина висел прямой меч, а на противоположном — кинжал с круглой рукояткой для добивания смертельно раненых, на земле он предпочитал пользоваться коротким боевым топором с железным древком, боевым молотом, булавой или цепом. (Последний, часто именуемый утренней звездой, представлял собой шар с шипами, присоединенный при помощи цепи к короткой рукоятке.) Кроме всего прочего, воин в доспехах был вооружен бердышем, конструкция которого позволяла разрубать вражеские доспехи, нанося противнику страшные раны и синяки. Фактически он представлял собой сочетание копья длиной в пять футов, металлического древка, которое заканчивалось шипом, и топора с молотом, который был насажен на древко. Пожалуй, это оружие было наиболее смертельным из всех, что применялось в эпоху средневековья. Неудивительно, что инструмент, применяемый мясниками на скотобойнях, обозначается по-английски тем же словом, что и боевой топор (pole-axe).

Бердыш (боевой топор) состоял на вооружении полностью экипированных воинов в доспехах, а также лучников. Он представлял собой сочетание топора, молота и пики. Покрытое металлом древко практически могло служить вечно.

До тех пор, пока лучники Генриха могли стрелять с оборонительных позиций, почти никто не мог противостоять им. С другой стороны, не находись они под защитой воинов в доспехах, вражеская кавалерия с легкостью могла бы смять их. Наиболее подходящим деревом для длинных луков, величина которых превышала 6 футов, был тис. Стрелы обычно изготовлялись из ясеня, имели 30 дюймов в длину и были оперены [114] гусиными перьями, взятыми из крыльев.[74] Наконечник был четырехгранным и был изготовлен из закаленной стали. Самые лучшие лучники в минуту выпускали до двенадцати стрел и с расстояния шестидесяти ярдов были способны пробивать доспехи. Только самые дорогие латы могли противостоять их убойной силе. Верховые лучники были вооружены также пикой, которая скорее походила на копье, чем на таран, который был на вооружении воинов в доспехах. Личным оружием лучников служили мечи и кинжалы, в придачу им полагался бердыш-алебарда или «кувалда», представлявшая собой свинцовую колотушку с длинной (в пять футов) деревянной рукояткой. Головы их защищали либо легкие шлемы, либо различные плетеные шапки, укрепленные железными пластинами. Кроме металлических или кожаных латных перчаток, а также кожаного нарукавника, защищавшего руку от тетивы лука, когда он натягивал ее, туловище стрелка прикрывала безрукавка, доходившая до половины длины бедра стрелка. Эта безрукавка чем-то смахивала на современный пуленепробиваемый жилет. Она была сшита из 25 слоев [115] оленьей кожи, набита куделей и укреплена металлическими пластинами или шишечками.

В наступающей армии конных лучников было, по крайней мере, в два раза больше, чем пеших. Несомненно, этот факт отражал опыт короля Генриха, полученный в Уэльсе. Конное пополнение король рассчитывал получить во Франции. Особую важность имела мобильность войск. Лучники у короля Генриха действовали точно так же, как буры во время войны в Южной Африке или берейторы президента Теодора Рузвельта в войне против испанцев на Кубе: они были конной пехотой, которая спешивалась для того, чтобы стрелять. Поскольку всадники были вооружены пиками, они, оставаясь с седлах, могли участвовать в атаке с воинами в доспехах.

Можно предположить, что в интересах мобильности во время внезапного нападения или сражения мелкими отрядами основные воины вместо тяжелых доспехов могли быть одеты в кожаные безрукавки или неполные доспехи. Обычно в рукопашном бою с участием лучников и рыцарей воины применяли бердыши так, как в двадцатом веке солдаты использовали винтовки со штыками. Французы из-за своего пристрастия к скорострельным[75] арбалетам, которыми они вооружали своих стрелков, всегда были в проигрыше. Это оружие было не только тяжело для транспортировки, но и в бою вело настолько медленный огонь, что противостоять ему лучникам было все равно, что с обычным ружьем встать против магазинной винтовки.

На вооружении английской армии были тяжелые пушки, бомбарды, используемые для ведения осады, которые стреляли каменными или чугунными ядрами весом до 1000 фунтов, и легкие орудия, кульверины, [116] стрелявшие с переносных подставок свинцовой и бронзовой картечью и ставшие прототипом ружей. Первые обычно были установлены на мощных деревянных платформах, перевозимых бычьими упряжками. Несмотря на кажущуюся примитивность, они были довольно эффективным оружием. Их, как правило, отливали в лондонском Тауэре или Бристоле колокольных дел мастера, которые зачастую и командовали ими на поле сражения. Их основной недостаток состоял в низком качестве пороха, который часто распадался на свои составные части: серу, селитру и древесный уголь. Тем не менее, поскольку с 1370 года продолжало совершенствоваться литейное искусство, особенно бронзы, мастерство изготовления пороха тоже развивалось. Между пушечными ядрами и зарядом закладывались деревянные вкладыши из вяза. Можно не сомневаться, что скорострельность их была чрезвычайно низкой, поскольку после каждого выстрела требовалось промывать стволы шомполом, смоченным в уксусе, разведенном водой. Запал осуществляли с помощью раскаленного докрасна железного прута, который держали в жаровне с древесным углем. И скорость стрельбы, равная одному выстрелу в пять минут, считалась огромным достижением. Подобная пушка могла выстреливать увесистыми пушечными ядрами на расстояние в 2500 шагов, что особенно было эффективно против городских стен и замков. Выстрел каменным ядром был прототипом шрапнели, поскольку от удара камень рассыпался на массу острых, как бритва, осколков.

Артиллерия тех дней еще не слишком далеко ушла от вооружения допороховой эпохи. Если тяжелые пушки пришли на смену камнеметательным машинам, которые были когда-то главным орудием в ведении осадной [117] войны, то кульверины заменили баллисты (представлявшие собой огромные механические луки, заряжаемые стрелами невероятных размеров, которые были самыми надежными снарядами своего времени). Эти легкие орудия имели чрезвычайно хитроумное устройство. Хотя литейщики еще не могли изготовлять достаточно надежные бомбарды из железа, тем не менее, они умели отливать вполне подходящие, хотя и несколько неуклюжие орудия малого калибра, которые стреляли металлическими пулями весом всего в 21 фунт. Бронзовые или медные пушки, правда, считались лучше. Бронзовый экземпляр такого орудия, найденный в реке Марна в 1896 году, хранится в кафедральном музее в Мо. Предполагается, что он был потерян англичанами во время осады 1421-1422 годов. Этот образец представляет собой толстый восьмиугольный ствол длиной в пять футов с круглым жерлом и жутким, но вполне эффективным запальным отверстием, который был сделан во время отливки. Ствол удерживался на деревянной треноге и перевозился на повозке. Несмотря на то, что для его перезарядки требовалось довольно много времени и отсутствие хорошей прицельности, на коротких расстояниях эта пушка была довольно эффективным орудием. В Кастилии в 1453 году одним продольным выстрелом из такого орудия было поражено сразу шесть человек. Этот тип оружия стал прототипом ружья и аркебузы.

Обеспечение амуницией и продовольствием требовало воистину масштабной организации. Опыт короля, полученный при осаде Аберистуита, в этом плане оказался действительно бесценным. Летом 1415 года он не одну неделю провел в расположенном на побережье замке Порчестер, близ места погрузки судов в [118] Саутгемптоне, руководя всей операцией. Амуниция включала всевозможные осадные приспособления (башни, складные лестницы и тараны), порох и его ингредиенты, пушечные ядра, заготовки для луков, завернутые в холстину, упакованные в бочках стрелы, тетива для луков, разборные деревянные и из промасленных кож лодки, инструменты для рудокопных работ, а также там находились строители, оружейники и другие ремесленники. Провизия включала хлеб, вяленую рыбу, солонину, муку, бобы, сыр и эль. Продукты поступали на склады со всех концов Англии. Для обеспечения армии свежим мясом было собрано огромное поголовье крупнорогатого домашнего скота, овец и свиней, которых пригнали из Йоркшира и западных земель. На складах были заготовлены также горы одежды и обуви. Все это следовало погрузить на корабли и переправить во Францию. Кроме того, прокормить и напоить водой нужно было и огромное количество лошадей.[76]

Некоторые источники утверждают, что готовившийся к вторжению флот состоял из 1500 судов. Однако в действительности среди крупных кораблей было немало мелких суденышек. Транспортные средства были либо наняты короной, либо вместе с хозяевами реквизированы королевскими адмиралами. Для их укомплектования командой осуществлялась насильная вербовка. Несколько судов были специально переоборудованы для перевозки лошадей. Двери в них были расширены и устроены стойла с барьерными перегородками. Корабли также были приспособлены для ведения боевых действий. На корме и носу были сооружены большие мостики или «замки» для размещения лучников, чтобы им было откуда стрелять по противнику. Несчастные владельцы судов потеряли изрядные суммы денег, когда [119] их грузы были выкинуты из трюмов, а за то, что их суда находились в пользовании короля, хозяева четыре раза в году получали ничтожно малую плату. Корабли были доставлены из западной части страны, Пяти портов,[77] в Восточной Англии, портов Северного моря. Чтобы собрать такую армаду, понадобилось всего три дня. Корабли заняли всю акваторию порта Саутгемптона, все близлежащие гавани, а также стояли в устье реки до самого Госпорта.

Суда были нужны не только в качестве транспорта, но и для осуществления патрулирования и охраны морских пределов, чтобы не дать французам перехватить инициативу в свои руки. У Генриха имелись так называемые «Корабли короля», которые составляли королевский флот и были одним из наиболее замечательных его достижений. Когда Генрих пришел к власти, королевский флот насчитывал всего семь кораблей; к 1415 году их стало 15, а в 1417 — 34. В июле 1413 года на должность смотрителя королевских судов был назначен Уильям Каттон. В следующем году его помощником стал богатый торговец из Саутгемптона Уильям Соупер. Тотчас вступила в действие программа по закупке и строительству новых судов. В Саутгемптоне Соупер построил док и склад. Дополнительные склады были возведены им еще в соседнем Гамбле, а также укрепленные места швартовки кораблей, где те могли бы находиться в относительной безопасности в случае нападения противника. Он не только строил корабли, но и переоснащал старые. Под его руководством порт [120] превратился в самую настоящую военно-морскую базу. Война на море в то время представляла собой простое перенесение военных действий с суши на море, поэтому военные корабли служили только для перевозки людей. Наиболее надежными полагалось быть тем, на которых переправлялись лучники и основной состав воинов. Следовательно, первоочередная задача Соупера состояла в комплектовании флота кораблями с двумя мачтами водоизмещением от 500 до 1000 тонн, что по тем временам считалось огромными параметрами.

Клинкерный корабль, образец тех, что использовались Генрихом V для перевозки войск. Некоторые из них были водоизмещением до 1000 тонн и были специально переоборудованы для транспортировки лошадей. [121]

Все же военно-морской флот Генриха в 1415 году, в основном, состоял из давно позабытых барок с длинными корпусами, баллингеров.[78] Французы, и в меньшей степени англичане, для плавания в Ла-Манше пытались приспособить галеры, однако те, созданные для Средиземного моря, совершенно не годились для переменчивых вод пролива. Баллингер был специально сконструирован англичанами, как бы в ответ на невозможность использования галер. Это было довольно большое клинкерное судно с парусным оснащением и водоизмещением около 50 тонн. Дополнительно имевшее до 50 пар весел, судно идеально подходило для английских вод. С низкой осадкой оно с легкостью было способно проходить на самые узкие якорные стоянки и подниматься вверх по любым рекам. Прекрасно годилось такое судно и для пересечения Ла-Манша, а также для каперства. Французские купцы всецело находились в его власти. Команда судна состояла из 40 моряков, 10 полностью экипированных воинов и 10 лучников. К 1415 году в распоряжении короля имелось 10 таких проворных кораблей. Они и большие парусные суда обеспечивали Генриху V гарантию, что опасность со стороны военных кораблей его армии не грозит.[79]

Несмотря на всю уверенность в своем «праве», Генрих не знал, вернется ли он живым из этого предприятия и что Бог будет благосклонен к нему. Он составил завещание, в котором выразил надежду, что [122] благодаря молитвам, обращенным к Деве, святым и своему повелителю Джону Брайдлингтону, Авраам встретит его с распротертыми объятиями. В завещании содержалось распоряжение относительно места его захоронения в Вестминстерском Аббатстве, а также распоряжение относительно наследства. Довольно странно, но Кларенсу он не оставлял ничего. Оно было подписано 24 июля в Винчестере; сверху на нем имелась надпись по-английски: «Это мое последнее волеизъявление, подписанное собственноручно, R. Н. (король Генрих) милостию Христа и с помощью Пресвятой Девы Марии».

Армада, назначение которой состояло в восстановлении «права» короля, отправилась в плавание в воскресенье, ясным солнечным днем 11 августа. Генрих находился на борту «Тринити Роял», где свое место он занял за день до этого. Но произошла непредвиденная задежка флота ввиду того, что на трех кораблях возник пожар, уничтоживший суда до ватерлинии, что для многих послужило дурным предзнаменованием. Тем не менее, капеллан, автор «Деяний», находившийся на борту того же корабля, что и король, вспоминает, что «когда берег острова Уайт остался позади, среди кораблей флота были замечены плавающие лебеди, которые были восприняты нами как хороший знак».[80] Никто из команды, за исключением Генриха и его главнокомандующих, не знал пункта назначения армады. Известно было только, что путь их лежал во Францию. Некоторые полагали, что дело ограничится только Гийенью. Служба безопасности Генриха работала почти с современной основательностью.

У Генриха и мысли никогда не было о том, что свое наследное право за Ла-Маншем он может утвердить [123] мирными средствами. Дипломатию он использовал лишь для того, чтобы дискредитировать Францию в глазах всего света. Войны, которая ему была нужна для того, чтобы оправдать свержение домом Ланкастеров Ричарда II и лишение власти графа Марча, Генрих хотел любой ценой. Если Богу будет угодно даровать ему военную победу над Францией, тем самым будет подтверждено его «право» в этом королевстве, что автоматически и беспрекословно утвердит право и на престол Англии. Из записей, оставленных нам автором «Деяний», явствует, что он торопился «завериться постановлением высшего судии». [124]