Генрих V

Глава четырнадцатая. Падение Парижа в 1420 году

Англо-бургундская армия, пришедшая в Корбейль за королем Карлом, вернулась в Париж. Генрих во главе сверкающей кавалькады скакал рядом со своим изумленным тестем, а позади них ехали герцоги Бургундский, Кларенс и Бедфорд. Но ее сияние омрачалось несколькими темными пятнами: оруженосец короля со странным символом в виде лисьего хвоста на конце пики, герцог Филипп и его рыцари были в черном. Наследник и регент тотчас отправились в Нотр-Дам, чтобы прежде, чем основаться в Лувре, помолиться у высокого алтаря. В течение нескольких часов после их прибытия английские войска завладели всеми укреплениями французской столицы, которой предстояло пробыть в оккупации на протяжении семнадцати лет. Незамысловатым маневром захватили они Бастилию: один рыцарь занял бургундского кастеляна (смотрителя) беседой, а солдаты тем временем тайком поднялись наверх и опустили подъемный мост. Возглавляемые [269] духовенством, преподавателями университета и правоведами из суда,[167] парижане приветствовали прибывших с кажущейся радостью и распевали Те Deum, приободренные вином, которое било в общественных фонтанах, о чем расчетливо позаботились отцы города, чтобы смягчить их настроение. Пусть и чужой, но этот ужасный заморский король, похоже, способен дать им мир и избавить от кошмара нескончаемой гражданской войны и кровопролития. На следующий день в своих носилках прибыли Изабелла и Екатерина. Фонтаны на этот раз, кроме вина, изливали также розовую воду.

Но вскоре у парижан появился хороший предлог, чтобы проклинать наследника и регента. Средневековая валюта строилась на биметаллизме и удивительно сложной структуре расчетных денег — фунт стерлингов, фунт шотландцев, фунт tournois, фунт bordelais и фунт parisis, курс обмена этих валют колебался в зависимости от места. На протяжении века количество золота и серебра, используемое в чеканке монет, постепенно уменьшалось с одновременным ростом ценности обоих металлов. Слишком велико было искушение для правительств уменьшать вес монет, и изменять обменный курс в свою пользу. Почти сразу, как только Генрих завладел Парижем, он изменил обменный курс в ущерб фунту parisis, чем вызвал растущую инфляцию. Всего за неделю его пребывания в Париже цены на продукты удвоились. В результате разорительной внутренней войны экономика сельского хозяйства находилась в состоянии неустойчивого равновесия, при котором достаточно было небольшой засухи или внезапных холодов, не говоря уже о потоке беженцев, чтобы находившееся и без того в катастрофическом положении [270] снабжение Парижа продуктами стало угрожающим. Вскоре зерно, мука и хлеб стали вне досягаемости покупательной способности бедноты.[168]

Из «Парижского горожанина» мы узнаем, что в росте цен на продукты парижане винили новый обменный курс, установленный в Руане. Его дневник можно назвать хроникой питания, хотя вернее было бы сказать — его нехватки. К Рождеству Париж находился в состоянии самого настоящего голода. Повсюду можно было услышать плач маленьких детей: «Умираю от голода». Мальчики и девочки, собиравшиеся в группы по двадцать-тридцать человек, копались на городских свалках в поисках чего-нибудь съестного. Они гибли от холода и голода. Тем же, кто испытывал к детям жалость, дать бедняжкам было нечего. Не было ни зерна, ни дров, ни угля, а наступившая зима была самой холодной за последние сорок лет. Люди ели поросячьи хвосты и капустные кочерыжки, даже рубцы мертвых собак. Умирали тысячами, волки заплывали в Сену, чтобы пожирать валявшиеся на улицах трупы.[169]

Тем временем, Генрих и Карл участвовали в работе Генеральных Штатов, на котором Труаский договор был признан обязательным к исполнению и на котором было принято решение изъять из обращения настоящую валюту и отчеканить новую. В результате появился красивый англо-гальский золотой salut, на котором были изображены гербы Франции и Англии, поддерживаемые ангелом и Святой Девой. С одной стороны имелась надпись Henricus Dei Gratia Rex Angliae, Heres Franciae,[170] с другой — самонадеянное «Christus Vincit».[171] [271] (Эта новая девальвация только усугубила голод.) Позже, благодаря проведению Карлом VI заседания суда справедливости в гостинном дворе Сен-Пол, сыновнее желание мести герцога Бургундского было частично утолено. «Наследник Франции» сидел рядом с ним на больших подушках и слушал, как Парламент Парижа признал дофина и его главных приверженцев виновными в убийстве герцога Жана. Их вызвали в Париж, где им предстояло пройти искупление вины (amende honorable), после чего с факелами в руках их должны были провезти в телеге по всему Парижу. Когда, хотя в этом не было ничего удивительного, в течение трех дней дофин с приятелями не появился, он был изгнан из королевства Франции и из-за своих «ужасных, страшных преступлений» лишен прав на корону.

Несмотря на то, что годы нескончаемой резни и голода сделали парижан смиренными, безынициативными, они все же не могли подавить своей неприязни к англичанам и их холодному высокомерию, и к английскому королю, которому суждено было после смерти Карла VI занять его престол. По воспоминаниям «Парижского Горожанина», простые люди Парижа, «le menu peuple», которые в день его смерти в слезах толпились на улицах, внезапно воспылали к французскому королю любовью. Им совсем не нравилось, что их город был заполонен чужеземцами. Хотя некоторые современные английские историки утверждают, что говорить о «национальных» чувствах в тот период анахронично, у нас имеются свидетельства, по крайней мере, одного очевидца, рассказавшего о том, что испытывали французы относительно присутствия англичан в их городе.

Несмотря на то, что Жорж Шателен, родившийся в 1405 году в Генте, был дворянином фламандского [272] происхождения, он считал себя «преданным французом» и всегда писал свои стихи и исторические заметки по-французски. По всей видимости, модный в ту пору пессимизм не был ему чужд. «Я, человек печали, родившийся во мраке затмения, среди густых туманов скорби», — такими словами предваряет он свою хронику. Несмотря на это и кажущуюся беспорядочность и неточность, его повествование отличается глубоким проникновением в суть происходившего. Оруженосец герцога Филиппа Доброго, глашатай Ордена Золотого Руна, он был знаком со всеми знаменитыми людьми своего времени и был очень хорошо информирован. В 1420 году он писал:

«Город Париж, древнее средоточие королевского величия Франции, как будто изменил и имя, и место, ибо этот король и его великий английский народ сделали из него новый Лондон благодаря не только своей грубой и заносчивой манере разговаривать, но и своим языком, распространившимся по всем уголкам города, в котором они ведут себя как настоящие хозяева. Они ходят, высоко задрав головы, как олени, надменно взирая по сторонам и упиваясь стыдом и несчастьем французов, чьей крови они столько пролили при Азенкуре и других местах, чьим наследием завладели силой...

Поскольку он [Генрих V] и его английские лорды, пребывавшие здесь в таком великолепии и высокомерии, которое и представить себе нельзя, без малейшего почтения относились к присутствовавшим французским вельможам, так что можно было подумать, что английские лорды и рыцари считают, что все наследие французов принадлежит им и что последних, нравится им это или нет, следовало бы лишить и власти, и владений. Так, что в действительности, начиная с того [273] времени, самим королевством и его делами управлял английский король, по своему усмотрению он изменил должности и посты, прогнав даже тех людей, что были посажены двумя герцогами Бургундскими, отцом и сыном, назначив вместо них англичан и других выходцев той земли, чужеземцев, не соответствовавших природе нашей страны...

Изменения постов и должностей, что со своим приходом в Париж произвел король Англии, тяжело поразили парижан в самое сердце, хотя показать это они, увы, не смели! Глядя на того [Генриха], кто вошел в Париж, они кричали: «Noel! Noel!» и радовались, ибо надеялись на мир. Но познали они только несчастье и рабство. Я часто вспоминаю, как люди пришли в Иерусалим и похитили ковчег Завета, arcam foederis и надругались над храмами и святыми местами, и с какой жестокостью и цинизмом обращались с тамошними людьми, поправ всю их былую славу и счастье, обратив все в позор и несчастие. То же можно сказать и об английском короле и французах. Для них всякий путь вел к печали, а он от того, что содеял такое, испытал великую радость».[172]

Кроме свидетельства Шателена, имеются и другие заметки.

Для бургундских аристократов, большая часть которых были французами, холодность Генриха и его чопорное высокомерие были отвратительны. Он укорял Жана де л'Иль Адама, доблестного маршала Франции в том, что тот в его присутствии появился в грубом сером камзоле и, объясняя причину этого, посмел смотреть королю прямо в лицо. (л'Иль Адам был командиром гарнизона Понтуаза, когда в 1419 году англичане внезапно напали на него и захватили.) Королю не доставил [274] удовольствия гордый ответ маршала, когда тот заметил, что французы считают, что не по-мужски опускать глаза, когда разговариваешь с кем бы то ни было, каким бы высоким не было положение собеседника. «У нас так не принято!» — сердито отозвался он.[173] Даже тогда манеры англичан казались французам холодными и неестественными, что им особенно претило в оккупантах. Все же в то время, когда арманьяки и бургундцы ненавидели друг друга больше, чем англичан, французы ничего не могли сделать, чтобы выразить снедавшее их негодование.

Чтобы встретить королеву Екатерину и заодно разделить военную добычу вассалов, супруги пэров пересекли Ла-Манш. Как записал анонимный хронист: «Король Англии встретил Рождество в Париже в гостином дворе де Турнейль; там же находились и английские дамы, прибывшие к королеве, среди них были герцогини Кларенс и Йорк, графиня Марч, жена маршала, и некоторые другие знатные дамы королевства Англии».[174]

Парижане стыдились того контраста, который существовал между великолепием покоев в Турнейле короля Англии и жалкими условиями существования короля Карла VI в Сен-Поле. К своему сумасшедшему монарху они питали странную преданность, которая, вероятно, частично была своеобразным выражением их антианглийских настроений и частично была вызвана жалостью к его безумию. Гостиный двор де Сен-Поль был вполне благопристойными местом, но французский король в состоянии безумия, грязный, как никогда, со стороны малочисленного и убогого персонала получал «жалкое и скупое» обслуживание, как записал Монстреле, заметив, как «отвратительно это должно быть для всех настоящих и преданных французов».[175] Королева [275] Изабелла, к ее величайшей ярости, была вынуждена оставаться подле него, в то время, как все представители высшей французской знати были либо с герцогом Бургундским, либо с дофином, либо оказывали почтение «наследнику и регенту» в гостинице де Турнейль. Несомненно, что многие французские придворные цинично полагали, что в скором времени, учитывая возраст Карла, кто-нибудь гораздо моложе англичанина должен будет войти в его «наследство».

Все же, несмотря на все способности Генриха, все это было ничем иным, как узурпацией. В 1435 году правовой совет Болоньи провозгласил, что право наследования трона дофином Карлом гарантировано присвоением ему в 1417 году титула дофина и что Карл VI не имел права лишать его короны, ссылаясь на убийство герцога Жана, что король в то время был не в своем уме, кроме того, он, как отец, не мог быть ни судьей, ни обвинителем. Но в Англии Дом Ланкастеров уже показал, что не только знает, как узурпировать корону, но и как удержать ее.

У поклонников Жанны д'Арк, познакомившихся с ней посредством ее биографов или Бернарда Шоу, о шурине Генриха, должно быть, сложилось впечатление как о слабом создании, отставшем несколько в развитии. Даже Эдуард Перруа разделял это мнение. «По своему физическому и моральному развитию Карл был хилым, неприятным недоумком», — написал он. «Тщедушный и тонкий, с большим длинным носом на лице, лишенном выражения, на котором прятались испуганные глазки, казавшиеся хитрыми, когда не были сонными... Мрачно скитаясь по дворцам, молчаливый, коварный, суеверный, этот задержавшийся в своем развитии подросток должен был получить от судьбы еще более [276] жестокий удар, чтобы, наконец, смог проявить себя и доказать, что способен быть королем».[176] Такой портрет граничит с карикатурой. Нельзя не согласиться с тем, что рядом с такой колоритной фигурой, как Филипп Бургундский, не так-то легко получить сильное впечатление от личности дофина даже спустя столько столетий. Его неприметные внешние данные и страх, перераставший в паранойю, не являются вымыслом. Покровитель астрологов и всего оккультного, он был одиноким человеком, воспитанным на книгах, которому претили сражения, охота, турниры и прочие нормальные развлечения аристократии пятнадцатого века. Последыш Изабеллы, два старших брата которого умерли в молодом возрасте, он никогда не претендовал на трон. Однако, имеются свидетельства о том, что повзрослел он скорее рано, чем поздно. Шателен, искренне почитавший его, замечает, что «недостаток храбрости, которой ему не хватало от природы, он возмещал проницательностью». Как и Генрих V, будущий Карл VII рано стал взрослым. 1403 года рождения, уже в 1417 году, в возрасте 13 лет, он стал председательствовать на королевских советах. Год спустя он получил титул наместника Франции, что в старой Франции соответствовало званию регента, став тотчас надежной опорой опозиции еще слабо очерченного англо-бургундского правления. Он привлекал к себе чрезвычайно выдающихся и способных последователей. Несмотря на скрытный характер, он умел очаровывать. Говорят, что дофин обладал приятным голосом. Шателен характеризует его как необычайно утонченного. Несмотря на отсутствие интереса к войне, тем не менее, своим соучастием в убийстве герцога Жана на мосту в Монтеро он показал, что может быть и безжалостным, и жестоким. [277]

Несмотря на неуверенность в себе и заторможенность, этот циничный, высоко образованный молодой человек был по-своему тверд. Как бы то ни было, но в ранние годы слишком много политической власти он доверил некомпетентным фаворитам и его приверженцы оставались опасно неуправляемыми; именно по этой причине у него возникли трудности в преодолении зловещих итриг двора в Бурже. У него не было постоянной армии и не было денег, чтобы платить ей, хотя по определению специалистов, предполагаемые доходы с его практически целых территорий, по крайней мере, в три раза превосходили доходы Ланкастерской Франции. Деньги либо не взымались, либо растрачивались. Но наступил день, когда его чиновники стали добросовестно собирать налоги и он смог создать собственную армию. А пока ему предстояло сразиться с двумя гениальными противниками — Генрихом и впоследствии с Бедфордом. Так что не стоит совершать ошибку и недооценивать дофина Карла.[177]

Его сторонники пользовались любой возможностью, чтобы опорочить правомерность наследования английского престола Генрихом, чем, по всей видимости, как следует разъярили короля. (Даже в 1435 году Жювеналь дез Юрсен все еще упоминал об узурпации.) Весной 1421 года Генрих получил неприятное напоминание о том, что оппозиция Дому Ланкастеров в Англии была еще жива. По подозрению в государственной измене был арестован и отправлен в Тауэр близкий родственник графа Марча, сэр Джон Мортимер. Должно быть, речь шла о заговоре, цель которого состояла в том, чтобы утвердить на троне его кузена. Опасность была так серьезно воспринята, что его заточили в глубоком подземелье. В начале 1422 года сэру Джону [278] удалось бежать, но вскоре он снова был пойман и водворен в Тауэр. В 1424 году ему удалось бежать во второй раз, но был снова пойман и предан смерти: повешен, выпотрошен и четвертован. Официальным благовидным предлогом казни послужило признание побега «изменой». На протяжении всего царствования Генриха Дом Ланкастеров каждый раз проявлял бесспокойство, когда внимание общественности привлекалось к праву Марча на престол.

Известия из дома, требовавшие его незамедлительного присутствия в Англии после трех лет отлучки, убедили Генриха в том, что, несмотря на святое для него время, Рождество, он должен был вернуться. По пути он мог провести инспекцию своего Нормандского герцогства. 27 декабря он выехал из Парижа в Руан, оставив Францию на попечение герцога Кларенса, поручив свой новый город Париж Эксетеру. В распоряжении каждого из них была поддержка его лучших полководцев. По дороге в Нормандию он нагнал королеву Екатерину и сопровождавших ее дам, отбывших несколькими днями раньше. Прощание Екатерины с отцом глубоко тронуло очевидцев. Вместе с ними скакал герцог Бедфорд, графы Марч и Уорвик, а также их пленник, король шотландцев. [279]