Жемчужина короны

Глава III

У Попито Луны не было ни жены, ни детей, но у него были сестра и племянница, и он горячо любил их. Каждый месяц он помогал им, ибо его сестра, портниха, была не только бедна, но и страшно непрактична.

Попито и его сестра были детьми венесуэльского крестьянина. Семнадцать лет тому назад полногрудую шестнадцатилетнюю Аурелию соблазнил скотовод венесуэлец Энрикес. Вынужденный жениться на ней уже после рождения дочери Елены, он бил ее, плевал ей в лицо и наконец сбежал в Венесуэлу.

Аурелия Энрикес была полной, небольшого роста женщиной, с красновато-коричневой, словно кора кедра, кожей. Она была смешлива, но от смеха легко переходила к гневу или горючим слезам. Что бы она ни делала, она делала искренне, от всей души. Когда она смеялась, ее друзья не могли не смеяться вместе с ней. «О, она очень славная!» — говорили они, но, когда она сердилась, они пугались ее крика и побагровевшего от гнева лица.

Каждый раз, когда жизненные неудачи пытались потянуть Аурелию Энрикес на дно, она стряхивала их со своих плеч и снова, как пробка, выскакивала на поверхность. Простая, бесхитростная вера в бога помогала ей легко переносить невзгоды. Но зато и жизнь швыряла ее, как пробку, из стороны в сторону.

Миссис Энрикес часто меняла квартиры, но жить ей всегда приходилось в трущобах или полутрущобах. Теперь она жила на набережной.

Порт-оф-Спейн — опрятный и чистый город с невысокими домами. Его улицы пересекают одна другую под прямым углом. Прямые, как стрела, они бегут от самого порта к подножию холмов, полукольцом охватывающих город. Дома там невысокие — редко выше двух этажей. Богачи живут у подножия гор или в горах. Чем ближе к набережной, тем беднее становятся кварталы, тем чаще трущобы.

Домик, в котором жила теперь миссис Энрикес, был построен из бамбука, обмазанного глиной и навозом, смешанными с травой. Когда такая штукатурка просыхает, ее покрывают слоем цемента. Теперь же цемент потрескался, а местами совсем обвалился и стены напоминали худые ребра нищего, выпирающие из рваных лохмотьев. Изъеденные термитами стены осели и покосились. Узкий переулочек отделял этот домишко от соседнего и вел во двор, где помещались кухня и две комнатки. В одной из них жила проститутка Роза, а в другой Кассандра, девушка-служанка, работавшая у англичанина, судьи Осборна.

Сейчас в маленькой гостиной миссис Энрикес стояли швейная машина, стол да три стула с прямыми спинками. Остальная мебель была вывезена агентом в счет долга за квартиру.

Полгода назад, когда они только въехали сюда, увидев комнату, предназначавшуюся для Елены, миссис Энрикес воскликнула:

— Они, должно быть, решили, что мы совсем не люди, а кролики какие-то!

В комнате Елены было не более семи футов. Она была без потолка и от этого казалась непомерно узкой и высокой. По ночам Елене казалось, что стены наступают на нее медленно и неумолимо, как нужда и лишения. Часто, когда она лежала на спине и глядела на косые перекладины крыши, краем уха прислушиваясь к тому, как бранится с судьбою ее мать, на подушку вдруг падал большой кусок старой опутанной паутиной штукатурки. И тогда ей казалось, что его бросили в нее «злые духи». Когда это случалось ночью, она с ужасом вглядывалась в темноту, слишком напуганная, чтобы кричать, часто не сразу осознав, что произошло. Потом, спрятавшись с головой под одеяло, она старалась поскорее уснуть, боясь, что громкий стук сердца выдаст ее «злым духам».

В маленьком домике обычно стояла трудовая тишина. Но сегодня в гости пришла старая приятельница миссис Энрикес.

— Конечно, я могу шить, детка, но кто мне будет платить за это и сколько? — жаловалась ей миссис Энрикес. — Сейчас каждая девчонка считает себя портнихой и за доллар или за доллар двадцать пять, а то и за семьдесят пять центов берется сшить тебе что угодно, лишь бы заработать немного денег и чем-нибудь набить свое голодное брюхо. — На шее у Аурелии Энрикес набухла и забилась жилка. — А люди, у которых есть деньги, не платят, — продолжала она, не замечая, что повышает голос. — На прошлой неделе я на собственные деньги купила отрез материи, работала, как каторжная, до поздней ночи, чуть не ослепла, наконец сшила платье и послала вчера Елену отнести его заказчице. Но эта белая негодница взяла платье и сказала Елене: «Передай своей матери, — тут Аурелия вытянула шею и сложила губы трубочкой, пытаясь подражать английскому выговору заказчицы, — что в конце месяца она может прислать за деньгами».

Миссис Энрикес уже не надеялась в этом месяце заработать хоть что-нибудь шитьем и уплатить за квартиру, однако исправно три раза в день молилась и жгла свечи за упокой души грешников. Кроме денег, которые ей давал Попито, она пыталась еще «улаживать» свои дела при помощи «су-су» — общей ссудной кассы, членом которой ее уговорили стать друзья. Например, в этом месяце получит свою долю Хуана — целых пятьдесят долларов. Эта сумма складывалась из взносов всех членов кассы — по пять долларов с каждого из десяти человек. А в следующем месяце настанет черед Попито, а потом и ее, Аурелии. Если бы ее черед наступил сейчас, то она получила бы пятьдесят долларов, внеся в кассу всего лишь пять. Раз или два в год, получая такую помощь из кассы, миссис Энрикес возмещала убытки, нанесенные ей житейскими невзгодами и судебным исполнителем, покупала Елене платье или что-нибудь из мебели взамен того, что у нее отобрали за долги. Елена хорошо понимала, что скоро ей тоже надо будет думать о хозяйстве. Однажды она вдруг решилась и удивленно спросила у матери:

— Мама, разве ты не уплатила в этом месяце за квартиру? А где вторая машина, неужели все еще в закладе?

И тут же увидела, как набухла и забилась жилка на шее у матери.

— Когда станешь хозяйкой, сама будешь распоряжаться деньгами, как захочешь!

Миссис Энрикес раскричалась, а потом расплакалась, припомнила все свои прошлые и настоящие невзгоды, пыталась доказать, что ей всегда удавалось все неприятности обернуть себе на пользу, но все равно получалось, что жить она не умеет и лишь чудом выходит невредимой из всех передряг.

Но теперь на «су-су» можно рассчитывать не раньше, чем через несколько месяцев, к Попито же ей не хотелось обращаться — у него своих забот хватает. Она невольно представила, как он покорно шарит по карманам и говорит: «Ты всегда без денег, девочка. Почему бы тебе не отложить что-нибудь на черный день, как только ты получишь свою «помощь»?..

Однажды совершенно неожиданно одна из заказчиц сказала Аурелии, что миссис Осборн, жена судьи Осборна, хочет повидать ее. Как потом выяснилось, дочерям судьи, Гвеннет и Эстер, только что вернувшимся из Англии, где они окончили школу, понадобились новые платья. Кто-то порекомендовал им Аурелию Энрикес.

Миссис Энрикес надела нарядные туфли, которые немилосердно жали ногу, затянулась в корсет, подложив специальную подушечку там, где на спине у нее была некрасивая впадина, и натянула на себя свое лучшее платье.

Осборны жили в квартале Сен-Клэр. Сен-Клэр с его «Уайтхоллом» — огромным зданием из камня и мрамора, копией Балморалского замка[1], с просторными виллами в стиле барокко, напоминающими о старых добрых временах расцвета какаовых плантаций, — один из самых старых и фешенебельных кварталов города. Сразу же за ним, на склоне горы, начинаются Саванны — обширный парк площадью в двести акров, где устраиваются скачки и спортивные игры. Все любят гулять в Саваннах: богатые — ради удовольствия, а те, кто надеется стать богатым, — для того чтобы позавидовать обитателям Сен-Клэра да еще покритиковать их старомодные виллы. Бедняки же обычно гуляют по Асфальтовой аллее, которая опоясывает кольцом весь парк. Они глядят на виллы, на Ботанический сад, на резиденцию правительства, примыкающую к кварталу Сен-Клэр, глядят на горы, круто подымающиеся сразу же за зданием правительства, и на дома богатых, которые словно стремятся вместе со своими обитателями вскарабкаться по горам к самому небу. Бедняки глядят на все это и молчат.

Когда миссис Энрикес пришла к Осборнам, дверь ей открыла Кассандра, вторая горничная судьи. Она хорошо знала миссис Энрикес и, как и все, любила ее за доброе сердце и щедрую натуру. Улыбнувшись ей, она провела ее в дом. Аурелия, не привыкшая к паркету, поскользнулась и, едва не упав, смущенно хихикнула.

Дочери судьи были в гостиной. Они послали Кассандру за модными журналами, заставили миссис Энрикес сесть и стали любезно беседовать с ней, явно не зная, к какой категории людей отнести эту туземную портниху: она не негритянка и вместе с тем такая темнокожая. Они родились в Индии, но с пяти лет жили в Англии. Два месяца тому назад они окончили школу в Англии и всего три недели, как приехали на Тринидад.

Миссис Энрикес, волнуясь, думала о том, что они станут ее лучшими заказчицами. Пока у нее не было никаких оснований думать так, но девушки были так милы и так богаты, мебель в доме — так шикарна, бог же всегда так милостив, что иначе и быть не могло. Ее представление о богатстве заказчиц основывалось на резком контрасте между их домом и ее жалким жилищем.

Вошла миссис Осборн, крупная, тучная особа с толстой красной шеей, на которой нервно подергивалась голова. Ей сказали, что Аурелия шьет хорошо и берет недорого, — только поэтому она послала за ней.

Миссис Осборн принадлежала к числу тех женщин, для которых жизнь — это прежде всего деньги. Она была практичной и расчетливой, как ростовщик, и считала, что каждый человек — в душе вор, если же у него нет подобных задатков, то он попросту дурак. Много лет назад ей досталось от дяди небольшое наследство. Недавно она купила прекрасный дом в Сен-Клэре только потому, что он продавался совсем недорого. Когда-нибудь она разделит его на квартиры и будет сдавать внаем — со временем это принесет неплохой доход. Живя в колониях, она считала самым главным для себя держаться всегда на верхушке общественной лестницы и вести такой образ жизни, какой подобает созидателям Империи.

Она вошла в комнату короткими тяжелыми шагами, склонив голову набок и фальшиво улыбаясь, и окинула Аурелию пристальным взглядом. Портниху поразило что-то грубое и жестокое в этом взгляде и в мужской походке миссис Осборн. Ей показалось, что жена судьи не только смотрит на нее, но словно прощупывает ее всю насквозь, будто она вещь, в качестве которой миссис Осборн сомневалась. И Аурелия почувствовала страх.

Миссис Осборн уселась в кресло, положила локти на подлокотники, свободно свесив грубые, красные кисти рук с пальцами, унизанными кольцами, и стала расспрашивать портниху: как давно она шьет, кто ее заказчицы, умеет ли она шить вечерние платья. Оскорбительную форму своих вопросов она попыталась смягчить фальшивой улыбкой и сказала, тряся головой:

— Я очень требовательна.

— Я тоже. Не беспокойтесь, миссис Осбун, вы останетесь довольны, — ответила Аурелия, улыбнувшись и от волнения коверкая фамилию миссис Осборн.

Выбрав фасоны, девушки показали ткань. Миссис Энрикес сняла мерку. Наконец, сопровождаемая любезными словами и улыбками, она завернула материю и унесла ее с собой.

Дома, развернув сверток, она попробовала ткань на ощупь, посмотрела на свет, определила ее стоимость и стала прикидывать, как лучше раскроить. Какие милые девушки! С удовлетворением она чувствовала, что добилась их доверия. Ей хотелось сделать все как можно лучше. Она знала, что сможет угодить им. А если что и случится, господь не оставит ее — ведь ей опять надо платить за квартиру. Конечно, она потом получит и другие заказы. Осборны часто выезжают, им нужны дорогие платья для балов и свадебных церемоний. Она уже представляла себе, как они рекомендуют ее своим друзьям, а те в свою очередь — другим людям и так еще и еще. Кто знает, быть может, скоро у нее будет постоянный круг солидных, богатых заказчиц, она сможет взять в помощь мастерицу, выкупить из заклада вторую швейную машину, расплатиться с долгами и наконец зажить по-человечески. Она решила вложить все свое умение и весь свой опыт — а она знала, что они у нее есть — в эти два платья.

Но вдруг она вспомнила, что забыла договориться о цене.

«Ах, я должна была сделать это! — подумала она в тревоге. — Но ведь они настоящие леди, они обязательно хорошо заплатят мне».

Вечером к ней зашла ее приятельница Гортензия.

— Вот хорошо, Гортензия, прямо к обеду... Глупости! Садись, садись! Елена, приготовь и для мисс Ричардс чашечку какао!.. Как Барбара? — Миссис Энрикес разложила материю на столе. Громко застучали ножницы, когда она принялась кроить.

— Барбара? — своим обычным жалобным и плаксивым голосом ответила Гортензия. — Что ж, совсем уже взрослая, но так груба, скажу я тебе, так груба... Я ли не стараюсь, как могу...

— И не говори, детка, так трудно, так трудно. Я давно бы уехала в Штаты, если бы не Елена. Но я знаю, что она будет тосковать. Она из тех, кто хоронит все внутри, а потом оно грызет их и грызет. Она такая впечатлительная, — говорила миссис Энрикес, и глаза ее наполнились слезами нежной грусти, от которой ей самой стало приятно. — Да, нелегко растить детей.

— Что верно, то верно, детка, а мы сами уже стареем... Ах! Если бы ты знала, какие у меня сейчас неприятности!.. — Мисс Ричардс печально вздохнула и для вящей убедительности зацокала языком. Она пожаловалась Аурелии, что на месяц просрочила плату за квартиру, а у нее совсем нет денег. Ей дали отсрочку до завтра, не хватает всего пять долларов, и она просто не знает, где их взять. И тут Гортензия не преминула пролить несколько слезинок.

Глаза миссис Энрикес тоже стали влажными.

— Боже мой, дорогая, почему же ты сразу не пришла ко мне? Представляю, что ты должна переживать! Только об одном прошу тебя, — миссис Энрикес понизила голос до шепота, — мне самой надо платить за квартиру пятнадцатого.

— Ну конечно же, конечно! Неужели я тебя подведу, детка? — благодарно зашептала в ответ мисс Ричардс. — Да хранит тебя бог, Аурелия. Сегодня пятое, а я получаю свою «помощь» двенадцатого.

Миссис Энрикес вышла в спальню и вскоре вернулась, торопливо пряча деньги в конверт, словно один вид их мог осквернить ее дружбу с Гортензией.

— Ты даже не представляешь, как ты выручила меня! — воскликнула мисс Ричардс и, заглянув в конверт, чтобы убедиться, что там действительно пять долларов, с жадностью и явным удовлетворением спрятала деньги в сумочку. Она тотчас же перестала ныть и жаловаться.

— Мы все должны помогать друг другу в этом мире, дорогая, — с улыбкой сказала миссис Энрикес. Вдруг она вспомнила какую-то забавную историю; продолжая работать ножницами, Аурелия нагнулась к приятельнице и стала оживленно рассказывать ей, не упуская ни малейшей подробности. Маленький домик огласился взрывами веселого смеха, сама миссис Энрикес так хохотала, что в изнеможении упала на стул. Оттого, что ей удалось получить заказ от Осборнов сегодня, как раз тогда, когда она в этом так нуждалась, оттого, что она помогла приятельнице в беде, дав ей взаймы пять долларов, столь необходимые ей самой, Аурелия Энрикес вообразила, что в ее делах наступил перелом к лучшему. Забыв о характере своей подруги, которую все считали женщиной лживой и вздорной, она старалась окружить ее вниманием.

— Ма-а-ма! — послышался голос Елены.

— Ау! — откликнулась миссис Энрикес. Пожав плечами и смешно подпрыгивая, словно девочка, она побежала на кухню.

— ...Да, но ты мало налила молока, — сказала она Елене и, плеснув на ладонь немного какао, попробовала его на вкус. — Подлей побольше молока. Может, потушить молодой инжир? Мисс Ричардс так любит его. Не забудь сладкий перец, она его обожает. Я тоже съем кусочек...

Скоро все трое сидели за маленьким столиком. Миссис Энрикес без умолку болтала, с аппетитом ела и совсем позабыла о своих долгах. Лицемерная мисс Ричардс льстила ей так же легко и бездумно, как иные говорят о погоде.

— Детка, у тебя хорошая мать, да хранит ее бог, — говорила она, обращаясь к Елене. — В Тринидаде нет другой такой портнихи, как ты, дорогая, — льстила она Аурелии. Или: — Все знают, какое у тебя доброе сердце, Аурелия. Если бог справедлив, он вознаградит тебя.

Елена отвечала односложно. Ее раздражала не только неискренность мисс Ричардс, но и то явное удовольствие, с которым ее мать выслушивала льстивые, похожие на насмешку комплименты своей хитрой подруги.