Жемчужина короны

Глава LVIII

Мусорщики в Порт-оф-Спейне до сих пор не получили прибавки к заработной плате. Субботние события в Файзабаде, казавшиеся невероятными слухи о том, что в понедельник к вечеру бастующие полностью овладели Сан-Фернандо, городом с тридцатитысячным населением, — все это будоражило их, как и всех рабочих острова, и они тоже стали угрожать забастовкой.

В понедельник вечером в Порт-оф-Спейне состоялось заседание Городского совета. В Вудфордском парке, перед ратушей, Француз, почти полностью сагитировавший портовых рабочих на поддержку забастовки, обратился с речью к подметальщикам улиц и безработным. Полицейских не было видно, и ему никто не мог помешать. Вооруженные волонтеры охраняли электростанцию, телефон, телеграф, центральное здание пожарной охраны и здание правительства.

Около четырех часов вечера в автомобиле, который он подарил матери, к ратуше подъехал Джо Элиас. С десяток индийцев тотчас же обступили его. Они попросили походатайствовать за них перед Советом.

— Я полностью сочувствую вам, — ответил Джо, выходя из машины, и вынул толстую сигару изо рта. — Полностью. Что поделаешь, вопрос задерживается в правительстве...

— Мистер Элиас, людям нужны деньги. Они требуют, чтобы Совет платил им на сорок два цента больше. Прежнее их требование повысить жалованье на десять центов уже не имеет значения. Люди будут бастовать, если вопрос не решится завтра же.

Говоривший был толстый, круглолицый босой индиец в рубахе защитного цвета. Рядом с ним стояли молодые, стройные юноши, седовласые и седоусые старцы. И все с серьезными лицами смотрели на Джо и кивали головами в знак согласия и словно спрашивали: «Кто ты, друг или враг? Пришло время показать, с кем ты».

И Джо чувствовал это. Изобразив недоумение, он снова засосал сигару.

— Сорок два цента? — промолвил он наконец. — Гм. Вам придется долго доказывать мне, что это требование справедливо. Вы что же, намерены требовать у Совета выкупа? Вы только провалите вопрос. Говорю вам с полной ответственностью: вы провалите его. Не советую становиться на такой путь. Надо набраться терпения. А что касается сорока двух центов, так ведь это пятидесятипроцентное повышение заработной платы?

Возмущенный ропот прошел по группе людей.

— Набраться терпения, говорите вы, мистер Элиас? — воскликнул кто-то. — А жить-то как же это время!..

— Послушайтесь меня, угрозами и требованием невозможного вы ничего не добьетесь...

— Да что с ним толковать! — громко прервал его небольшого роста парень — Завтра мы все бастуем. — И, покинув группу людей, окружавших Джо, он направился к толпе, слушавшей оратора; тот стоял на эстраде для оркестра.

— Кто это там, кто там выступает? — спросил Джо, раздраженно фыркнув. Ему показалось, что он узнал Француза.

— Он приехал из Файзабада, сэр.

— А, из Файзабада!.. Ну, так вот что. Если вы намерены угрожать Совету и выставлять невыполнимые требования, прошу не рассчитывать на мою поддержку. — Джо скривил губы и замотал головой. — Если хотите поступать безрассудно и глупо, я умываю руки. — И он направился к дверям ратуши.

Подметальщики, проводив его враждебными взглядами и горячо споря между собой, вернулись в парк.

Заседание Совета уже началось. Индиец, любивший решать кроссворды и имевший привычку беспрестанно ворочать шеей, словно ему жал воротничок, попросил отложить обсуждение повестки дня. Когда просьба его была удовлетворена, он тут же внес предложение о немедленном увеличении на тридцать центов заработной платы мусорщикам и коммунальным рабочим. Свое предложение он мотивировал тем, что они ждут этого уже несколько месяцев, терпение их истощилось; если сейчас, когда на острове так беспокойно, вызвать забастовку мусорщиков, то это будет означать, что Совет грубо пренебрег своим долгом перед гражданами столицы, особенно перед беднейшей их частью.

Слова «вызвать забастовку» особенно возмутили Джо. Раздраженно фыркая и отдуваясь, он вскочил, прежде чем индиец успел сесть. Откинув полы пиджака и угрожающе выпятив свою могучую грудь, подбоченясь, визгливым сердитым голосом он обрушился на предыдущего оратора.

— Нет человека, которому интересы рабочего класса были бы дороже, чем мне. Нужды народа — прежде всего. Но именно поэтому я не могу поддерживать предложения, выдвигаемые безответственными демагогами, которые вводят в заблуждение рабочих. Только потому, что мне так дороги интересы рабочих, я отказываюсь поддерживать тех, кто хочет погубить страну. Пусть те, кто гонится за дешевыми аплодисментами толпы — здесь он гневно ткнул пальцем в индийца, — поддерживают хулиганов, обманывающих рабочих! Да, хулиганов! Я предпочитаю смотреть фактам в глаза и говорю, что насилие опасно, бессмысленно и противоречит нашим интересам. Мы просто льем воду на мельницу капиталистов...

— Господин помощник мэра, — перебил его индиец, — я просто поражен тем, с каким бесстыдством говорит здесь о каких-то капиталистах этот демагог! — И, повернувшись к Джо, он крикнул: — Вы просто предатель! Стыдитесь! Вы выступаете против того самого народа, который избрал вас в Совет.

— Если вы хотите сказать, что я отказываюсь идти на поводу у разного сброда, я с гордостью готов согласиться с вами — да, это так! Джо Элиас никогда не боялся говорить то, что думает. — Он похлопал себя по взмокшей от пота груди. — Я прямо заявляю, что не подчинюсь воле неразумной толпы! В нашей среде есть немало очень опасных элементов, и я считаю, что их надо немедленно убрать. Я всегда выступал в защиту коренных интересов народа. Когда я внес предложение о расширении избирательных прав для народа, кто выступил против этого, кто?

— Когда это было? Теперь у вас лавки и земельные участки и вы готовы вырвать у людей из горла последний кусок хлеба!

Тщетно стучал молотком, призывая к порядку, помощник мэра (Буассон еще не вернулся из Англии). Одни члены Совета громко поддерживали Джо, другие — индийца, а остальные, посмеиваясь, наблюдали эту словесную перепалку.

Уродливый негр, член Совета, снова поглощенный своим любимым занятием — ковырянием в носу, вдруг с удивлением заметил, с каким откровенным презрением Джо Элиас говорит о народе. Возмущенный этим, он присоединился к индийцу и вместе с ним стал осыпать Джо насмешками и бранью.

Джо считал, что, осудив действия рабочих, он поступил не только смело, но умно и дальновидно. Именно таким ему всегда хотелось быть — смелым, умным и дальновидным. Он сознавал свой вес в обществе, вес человека «государственного», несущего ответственность перед своим классом. Поэтому-то он и заговорил о справедливости и необходимости трезво смотреть на вещи. Он утверждал, что вытащить остров из трясины депрессии может не победа рабочих над предпринимателями, а разумное сотрудничество между теми и другими.

Толстый португалец с усиками, напоминающий откормленного борова, поднялся и хриплым густым басом поддержал Джо.

— На многих из нас, сидящих за этим столом, — начал он медленно и важно, — смотрят как на опытных и трезвых бизнесменов. Ответьте мне честно и откровенно: если мы не могли пойти на десятицентовую прибавку мусорщикам, то как можем мы решиться прибавить им тридцать центов? Такое предложение может внести только совершенно безответственный член нашего общества. Обсуждать его — значит попросту терять время. И, если мы намерены весь вечер посвятить такого рода обсуждениям, я прошу у Вашей милости разрешения покинуть заседание.

И не дожидаясь разрешения, он покинул зал.

А в это время всего лишь в квартале отсюда по улицам медленно двигалась погребальная процессия. Хоронили сыщика Дюка. Полиция сделала все, чтобы придать этому шествию торжественный характер. Но толпы женщин на тротуарах провожали насмешками лафет, покрытый траурными флагами. Они смеялись и во весь голос рассказывали о похождениях покойного.

— Подох!.. Туда ему дорога, сукиному сыну! Поделом всем, кто стреляет в безоружных людей!.. — слышалось со всех сторон, а детишки передразнивали медленный и торжественный шаг полицейских, следовавших за гробом.

Толпа в Вудфордском парке стала еще больше. Выступления ораторов уже прекратились, но мусорщики не расходились по домам. Они сидели у ограды парка, на тротуарах и ждали результатов заседания Совета. И, хотя заседание было закрытым и публика в зал совещаний не допускалась, служащие Совета информировали мусорщиков о его ходе и о том, кто за них и кто против. В шесть вечера заседание кончилось, так и не приняв решения. Когда Джо со свежей сигарой в зубах спустился по ступенькам к машине, его окружила толпа людей, желавших взглянуть на того, кто их предал. Возмущенные люди осыпали его бранью, угрожали избить, если только он снова посмеет выступить перед ними.

— Вот засадят кое-кого из вас за решетку, тогда заговорите по-другому! — зло огрызался Джо, усаживаясь в машину. Шофер нажал на стартер, и автомобиль медленно двинулся через толпу. У одного из стоявших в руках была здоровенная палка, и он с силой ударил ею по заднему крылу машины. Шофер затормозил, обеспокоенный не столько повреждением, нанесенным машине, сколько попыткой нанести урон престижу его хозяина. Но Джо рявкнул: — Поезжай! — и еще яростней задымил сигарой.

— Уж эти босяки, сэр! — презрительно заметил шофер и изо всей силы нажал кнопку сигнала, словно хотел этим выразить свое негодование...

В четверг утром состоялось новое заседание Совета. К этому времени мусорщики уже бастовали. После часовой дискуссии было решено повысить им жалованье на двадцать центов в день за счет сумм, выделенных на одно из мероприятий по благоустройству города. Мусорщики согласились на эту прибавку и вышли на работу.