Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Слова и дела комкора Миронова

Политику расказачивания Миронов всячески осуждал. Он неоднократно говорил об этом в своих обращениях к казакам, не скрывал своего отрицательного отношения к карательным мерам большевиков в своих донесениях и телеграммах, отмечая, что население стонет от насилий и надругательств. По его словам, «нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями. Дон немел от ужаса… Восстания в казачьих областях вызывались искусственно, чтобы под этим видом истребить казачество». Миронов призывал прекратить массовый террор в казачьих станицах. На такую смелость не отважился больше ни один военачальник Красной Армии.

Позднее видный революционный деятель, член Реввоенсовета Республики И.Т. Смилга в своих воспоминаниях писал:

«Советское правительство совершило, безусловно, громадную политическую ошибку в начале 1919 года, когда после ликвидации Краснова бросило лозунг о «расказачивании» и физическом истреблении «верхов» казачества и тех казаков, которые активно участвовали в борьбе против нас. Эта политика, продиктованная, к сожалению, зноем борьбы, скоро дала свои губительные результаты. Положившее оружие казачество восстало почти поголовно… Российский Конвент в борьбе с собственной Вандеей сделал чреватую последнюю ошибку… Уже летом 1919 года наша политика по отношению к казачеству была резко изменена в сторону, требуемую Мироновым…».

Это признание Смилги появилось много позднее. Имеется смысл в том, чтобы подробнее остановиться на событиях, происходивших в те дни вокруг Филиппа Миронова, ставшего одним из первых репрессированных высокопоставленных советских военачальников. Приемы травли Миронова станут впоследствии типичными для деятельности карательных органов Советской власти.

Доносы на Миронова стали поступать к Троцкому после первых проявлений его недовольства политикой расказачивания. К строптивому комдиву зачастили проверяющие, в том числе из Москвы. Но разобравшись на месте, они, как правило, ограничивались перечислением отдельных недостатков, отдавая должное командирским и организаторским способностям Миронова. По результатам одной из таких инспекций заведующий казачьим отделом ВЦИК Степанов и комиссар этого отдела Макаров объективно докладывали наверх:

«Коммунистических ячеек у Миронова в дивизии не было и к комиссарам он относился подозрительно, но он был хороший стратег, хороший специалист военного дела, выходил из всех самых тяжелых положений с малыми потерями. Поэтому казаки стремились к нему. Население все симпатизировало ему (и казачье и не казачье: крестьяне Саратовской губернии выходили к нему с хлебом и солью). Среди подчиненных ему частей была прекрасная дисциплина. У него не было грабежей, разбоя и насильственных реквизиций. Его части не оскорбляли религиозного чувства населения. Вообще население не видело в подчиненных ему частях врагов и таким образом привлекало к Советской власти. Это тем более возвышало Миронова, что в соседних частях, например, в дивизии Киквидзе, этого не наблюдалось, благодаря разнузданности частей, население относилось к ним враждебно… Большинство красновских полков охотно сдавались Миронову, который пользовался особым авторитетом как среди Красной Армии, так и среди трудового казачества в белогвардейском стане. Но чем больше росла его популярность и чем ближе он подходил к Новочеркасску, тем более росло недовольство населения в его тылу, благодаря неумелому строительству Советской власти, огульным реквизициям, массовым расстрелам и т. п. Во многих местах даже вспыхнули восстания, например, в Верхнедонском округе (станицы Вешенская и Казанская), а также в Усть-Медведецком округе».

Не было в Миронове ни лоска, ни шика. Не носил он ни кожанки, ни звездные фуражки. Простая солдатская шинель, бурка да папаха на черную бровь. Никакого позерства, утонченной игры в обращении — сплошь прямота, угловатая требовательность. Коль что пообещал — в доску расшибется, но сделает.

Тем и люб был казакам, что свой, станичный. Недаром к нему обратили они свои взгляды в те дни, когда над Доном, Донцом и Хопром стали свинцоветь тучи большого народного недовольства. Не видеть их мог разве что совсем слепой. Миронов, как умел, объяснял «правильную линию Советской власти» и злонамеренность «лже-коммунистов», всячески искажающих ее. Он не скрывал своей неприязни к пришлым её представителям, которые платили ему той же взаимностью.

В такой обстановке не могло не возникнуть политическое недоверие к бывшему казачьему офицеру. Не жаловало Миронова командование 9-й армии и Южного фронта. А тут еще совсем некстати между ним и Михайловским ревкомом возник серьезный конфликт. Ревком выступил против назначения Мироновым на должность коменданта некоего Данилова и предложил назначить своего — некоего Бирюкова. В другой обстановке все могло завершиться по-мирному, а тут нашла коса на камень. Между Мироновым и ревкомом завелась переписка со взаимными претензиями, обвинениями, угрозами. Это стало достоянием реввоенсоветов армии и фронта, было доведено до сведения председателя Реввоенсовета Республики Льва Троцкого.

Миронову сразу же припомнили все, даже оброненную кем-то давно фразу о его бонапартизме. В деталях расписали выступление в станице Усть-Медведецкой с резкой критикой партийных работников.

Внешне все пока было спокойно. Буквально накануне Вешенского бунта штаб 9-й армии в соответствии с телеграфным распоряжением командования Южного фронта с удовлетворением командировал Миронова в Серпухов в распоряжение Главного штаба Красной Армии. Там 15 марта 1919 года он получил от главкома И.И. Вацетиса и члена Реввоенсовета Республики С.И. Аралова письменное предписание «Немедленно приступить к формированию казачьей дивизии в округах Донской области по Вашему усмотрению… По всем вопросам формирования обращаться в Главный штаб. О ходе формирования доносить в Главный штаб».

Оттуда его откомандировали на Западный фронт со ссылкой на сложившееся там затруднительное положение. Можно подумать, что Миронов одним своим появлением был в состоянии изменить здесь ситуацию в лучшую сторону. А вот в родных краях мог и сумел, когда вскоре появилась такая возможность. Но сколько времени было потеряно, сколько растоптано, раздавлено судеб авантюрной политикой организаторов расказачивания! Уже и Ленин не выдержал, разразился возмущенным письмом:

«Ревком Котельниковского района Донской области приказом 27 упраздняет название станица, устанавливая наименование волость, сообразно с этим делит Котельниковский район на волости. В разных районах области запрещается местной властью носить лампасы и упраздняется слово казак. В 9-й армии тов. Рогачевым реквизируется огульно у трудового казачества конская упряжь с телегами. Во многих местах области запрещаются местные ярмарки с крестьянским обиходом. В станицах назначают комиссарами австрийских военнопленных. Обращаем внимание быть особенно осторожными в ломке таких бытовых мелочей, совершенно не имеющих значения в общей политике и вместе раздражающих население. Держите твердо курс в основных вопросах и идите навстречу, делайте поблажки в привычных населению архаичных пережитках».

Поняли в Москве, что заигрались в диктатуру пролетариата, когда положение на Южном фронте резко ухудшилось. Деникин энергично продвигался на север. 12 июня 1919 года началось восстание казаков в Хоперском округе. Надо было спасать ситуацию, и Миронов, занимавший в то время должность командующего Белорусско-Литовской армией, по распоряжению Реввоенсовета убыл из Минска снова в распоряжение Южного фронта. Предполагалось назначить его командиром особого экспедиционного корпуса, расположенного непосредственно во фронтовой полосе. 15 июня Реввоенсоветом Южного фронта ему был выдан мандат, удостоверявший, что «Миронов экстренно командирован по делам службы в распоряжение фронтовых частей. Всем начальствующим лицам военного и гражданского ведомства, всем командующим войсковыми частями, а равно и населению оказывать Миронову самое широкое содействие по выполнению возложенных на него обязанностей».

Вот так поворот! Уже не смущали членов РВС ни колючая резкость Миронова, ни его бонапартизм, ни то, что он считал себя единственной силой, способной сплотить донское казачество на стороне Красной Армии для борьбы с Деникиным. Миронов вдруг снова оказался нужным революции.

Подстраиваться под новое командование Миронов не захотел. Буквально через несколько дней со станции Анна он направил по телеграфу доклад Троцкому (копии Ленину, Калинину и Реввоенсовету Южного фронта), в котором дал объективную характеристику вверенного ему войска. Он прямо указал, что Реввоенсовет фронта ошибочно преувеличивает наличие боевых единиц в особом экспедиционном корпусе, который на самом деле небоеспособен. Одновременно комкор дал мрачную оценку положения на Южном фронте в целом, внеся при этом свои предложения по выправлению ситуации:

«Усилить особкор свежей дивизией… перебросить в его состав дивизию, как основу будущего могущества новой армии, с которой я и начдив Голиков лично пойдем вновь захватывать инициативу в свои руки, чтобы другим дивизиям армии и армиям дать размах; или же назначить меня командармом девять, где боевой авторитет мой стоит высоко».

Касаясь вопросов политического характера, Миронов сообщал:

«Я стоял и стою не за келейное строительство социалистической жизни, не по узко-партийной программе, а за строительство гласное, за строительство, в котором народ принимал бы живое участие, тут буржуазии и кулацких элементов не имею в виду. Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской толщи и части истинной интеллигенции… Политическое состояние страны властно требует созыва народного представительства, а не одного партийного, дабы выбить из рук предателей-социалистов почву из-под ног, продолжая упорную борьбу на фронте и создавая мощь Красной Армии. Этот шаг возвратит симпатии народной толщи и она охотно возьмется за винтовку спасать землю и волю. Не называйте этого представительства ни земским собором, ни учредительным собранием, назовите как угодно, но созовите. Народ стонет… Народ готов броситься в объятья помещичьей кабалы, но лишь бы муки не были так больны, так очевидны, как теперь… Чистка партии должна быть произведена по такому рецепту: все коммунисты (вступившие в партию) после октябрьской революции должны быть сведены в роты и отправлены на фронт. Вы сами увидите тогда, кто истинный коммунист, кто шкурник, а кто провокатор и кто заполнял все ревкомы, особотделы».

Подобная постановка вопроса скорее походила на развернутую программу оздоровления общей ситуации в стране. Однако позволить кому-то себя поучать или, тем более, диктовать себе, как руководить страной, Москва не допускала. Даже если посмевший взять на себя подобную смелость был гениален и трижды прав. Не исключено, что столь категоричный, напряженный тон доклада серьезно повлиял не только на ближайшие переназначения Филиппа Кузьмича, но и на всю его дальнейшую судьбу.

Штаб формирующегося корпуса располагался в Саранске — городе, ставшем черной меткой в жизни Миронова.

Неприятности возникли сразу же по вступлении Миронова в должность. Началось с разногласий с комиссарами и политработниками, к которым он никогда не испытывал особых симпатий. Ненормальность складывающихся взаимоотношений усугублялась тем, что на ответственную работу в корпус прибыла группа партийцев, ранее проводивших политику расказачивания на Дону. С этими посланцами пришлось считаться, ибо один из них — Ларин был назначен членом реввоенсовета корпуса, Рогачев — заведующим политотделом, Болдырев его заместителем, а Зайцев — комиссаром дивизии. Все четверо были из числа приезжих.

Рассчитывать на полное взаимопонимание стороны не могли. Тем не менее, хотя бы как-то стыковать усилия, проводить единую линию — на это Миронов рассчитывал. Формирование корпуса затягивалось. Донскую казачью область заняли белые. Эвакуированные оттуда при отступлении красных казаки уже были мобилизованы и распределены по другим частям, так что о казаках-добровольцах оставалось только мечтать. Личный состав для укомплектования корпуса поступал медленно. Заявки на лошадей, вооружение, снаряжение и амуницию не выполнялись. К концу августа 1919 года удалось сформировать всего одну недоукомплектованную дивизию. В корпусе, насчитывавшем около 4 тыс. человек, имелось всего 2 тыс. винтовок, полтора десятка пулеметов, два неисправных орудия. Лошадьми была обеспечена только половина личного состава.

Прибытие партийных функционеров не только не помогло развертыванию мобилизационной работы, наоборот, затормозило ее. К Миронову казаки туго, но пошли, к коммунистам — только под палкой. Комкор пишет воззвание к казакам и крестьянам-беженцам Донской области:

«Я в последний раз зову: все, не взирая на свои годы, лишь бы были крепкие руки да меткий, верный глаз, все под ружье, все под Красное Знамя труда, которое вручает мне сегодня революция… Граждане-изгнанники все ко мне!!! Граждане с гражданской, а не с обывательской душою, все ко мне!!! Граждане, в ком еще не умер огонь свободолюбия, все ко мне!!! Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать. Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами! Жизнь или смерть, другого выхода нет. Да здравствует социальная революция! Да здравствует чистая правда! Донской казак станицы Усть-Медведицкой Ф.Миронов. Адрес мой во всех уездных и волостных исполкомах и в штабе Южфронта».

В то время как раздираемый заботами на части Миронов крутился как белка в колесе, представители партии усердно «копали» под него и набирали компромат. Можно только предполагать, выполняли ли они чье-то конкретное задание, действовали ли привычно по зову неугомонного большевистского сердца или жить не могли без доносительства. Письма из корпуса на самый верх шли нескончаемым потоком. Вскоре Миронов понял: одна из причин задержек в формировании корпуса заключалась в том, что командование Южного фронта и Реввоенсовет Республики (читай — Троцкий) ему не доверяют и относятся к нему предвзято.

В своих донесениях в РВС Южфронта, в Реввоенсовет Республики и в ЦК партии Скалов (член РВС корпуса), Ларин, Рогачев вообще выступали против формирования корпуса, мотивируя это политической неблагонадежностью Миронова. Они указывали, что «Миронов является не просто военспецом, но военспецом, имеющим политический зуд; считает себя политическим вождем казачества, заявляет, что при повторных безобразиях по занятию Донобласти он повернет штыки против».

Бесшабашный, не привыкший выбирать слова, Миронов действительно давал поводы к различного рода кривотолкам. Как истинный казак он не был лишен изрядной доли бахвальства, кичливости, самолюбования. Далекий от теоретических изысков рубака методом проб и ошибок шел к цели и вел за собой других красивыми, но туманными призывами «за землю и волю», «социальную революцию», «социализацию средств производства», за отмену смертной казни. Миронов явно щеголял своей беспартийностью, резко осаживал комиссаров и коммунистов, допускавших, по его мнению, преступные действия. И тем вызывал еще большее отторжение политсостава, высшего командования.

В открытую схватку с комкором его политические надсмотрщики пока не вступали, интриги плели тайно, со знанием дела, с использованием богатого партийного багажа, поднакопленного еще в подполье и былых фракционных баталиях. В докладе члену Реввоенсовета Южного фронта Сокольникову от 20 июля 1919 года Скалов признавал, что был сторонником формирования этого соединения под командованием Миронова, хотя и считал такое решение рискованным из-за неблагонадежности донских казаков, вливавшихся в его состав. Теперь Скалов предлагал дальнейшее формирование прекратить, а имеющийся личный состав передать в другие действующие части. Сомнений в отношении Миронова в том докладе он прямо не высказывал, но подтекст должен был подвести адресата к мысли, что кандидатура комкора и «мобилизационный материал» выбраны неудачно.

Но как бы искусны в подковерной дипломатии ни были большевистские функционеры, как бы ни скрывали свое истинное отношение к личности командира корпуса, шило в мешке не утаишь. Вылезало оно то тут, то там, глубоко царапало мечущуюся душу Миронова, оставляя долго не заживающие раны. В августе он телеграфировал казачьему отделу ВЦИК:

«Мне подлинно известно через преданных мне людей, входящих одновременно в организацию политработников еще не сформированного корпуса, так как, де мол, будет григорьевщина. С такой подлостью я мириться не могу и останусь всегда Мироновым… Заявляю, что Деникин и буржуазия мои смертельные враги, но моими (друзьями) не могут быть люди, вызывавшие поголовное восстание. Перед лицом трудящихся масс пролетариата и крестьянства заявляю: боролся и буду бороться за социализацию средств производства, за социализм. Прошу открытой политики со мной и скорейшего заканчивания формирования корпуса, в который чьей-то рукой приостановлен поток людей, который так жадно дожидается красноармейцами на Южфронте.»

Обстановка продолжала накаляться, причем сам Миронов только подливал масла в костер своими заявлениями и поступками. Все чаще он выступал на митингах, письменно обращался к массам. И когда он наметил на 14 августа большое собрание личного состава, Ларин выступил против: «Тов. Миронов, сегодняшнее собрание будет касаться разных методов воспитания Красной Армии, вопрос, который должен разрешаться реввоенсоветом Южфронта, но не собранием красноармейцев, к тому же еще недостаточно революционно воспитанных, и потому считаю собрание для пользы дела лишним».

Миронов не смолчал: «Я не понят. Методы-то воспитания лежат во мне, и они в высшей степени субъективны… мощь всякой армии кроется в духовном единении начальника и подчиненного. Если я духовно не понят солдатом, то и веры у меня в него нет, а у него в меня… Это «собрание» — это один из методов моего воспитания: вместе на собрании на словах, вместе и на деле в боях».

Накануне собрания до комкора дошел слух, будто на него готовится покушение. Упоминались фамилии коммунистов Букатина и Лисина. Не вдаваясь особо в подробности, Миронов приказал арестовать обоих, предупредив, что при первом выстреле со стороны коммунистов они как заложники будут расстреляны.

«Оппозиция» притихла, свернув на время открытое сопротивление Миронову, зато усилив давление на других направлениях. Чтобы скомпрометировать одного из популярнейших на Дону казачьих командиров, использовалось все: телефонные и очные переговоры с партийным и военным руководством, официальные политдонесения и анонимные доносы, письма личные и коллективные. Характерно своей иезуитской сутью заявление Ларина и Скалова в орган, с которым они до того категорически не хотели иметь дела, — в казачий отдел вцик от 16 августа 1919 года:

«Дорогие товарищи. Пользуясь случаем, реввоенсовет Донкора (его политическая часть) в своей до известной степени тяжелой работе желал бы иметь от вас ряд зафиксированных протоколом мнений и постановлений по вопросам:

1. Считаете ли нужным вести, конечно тактичное, коммунистическое воспитание казачьей массы, считаете ли необходимым постройку ячеек и каков путь подхода к строительству их, какова роль политиков в казачьих полках?

2. Если постройка комячеек необходима, то как практически, не подрывая авторитета командного состава, подходить к таковой при условии, что командный состав рекомендует массе оставаться беспартийной?

3. Считает ли возможной свободу мысли при строительстве Красной Армии или считаете необходимым все политические выступления перед красноармейцами ограничить известными пределами, не мешающими строительству комячеек?

4. Считаете ли полезным делу, когда политическое воспитание берет на себя командный состав, на деле доказавший много раз преданность Советской власти, но беспартийный?

5. Считает ли полезным делу революции компактную массу именно казачества, невоспитанную коммунистически, т. е. при отсутствии в ней комячеек?

6. Наконец, не вызывает ли каких сомнений у вас вопрос о передаче компактной массы казачества, воспитанной в убеждении необходимости быть беспартийной (а значит в известной степени предубежденной против коммунистов) в руки темпераментного казака?

Ваш авторитетный ответ по поставленным вопросам так или иначе облегчит нам положение в тактике нашей будничной работы и даст нам возможность устранить встречающиеся на пути факты и недоразумения».

Каково, а? И совета просили по главным вопросам (для своей же пользы), и адрес выбрали точный — как раз в то время в Донкоре работали представители казачьего отдела ВЦИК. Но устранить-то важно не «факты и недоразумения» а «темпераментного казака». Не удастся — так хоть руки ему укоротить.

Казачий отдел ВЦИК отреагировал на это письмо своеобразно, определив поведение реввоенсовета Донского корпуса как коварное, и обвинил его в том, что тот скрывает свои действительные отношения с Мироновым и не желает работать в контакте с казачьим отделом. Вывод такой сделан не на пустом месте. В Москву шли письма не только от политкомиссаров корпуса. Писали рядовые казаки, писали и официальные лица. Один из таких докладов, достаточно точно характеризующий обстановку в корпусе, причины и источники напряженности вокруг фигуры Миронова, содержит и практически точный прогноз дальнейшего развития событий:

«Особый Донской корпус, который должен быть сформирован тов. Мироновым к 15 сего августу, 19 августа находится еще только в зачаточном состоянии. Корпус должен будет состоять, как мечтает тов. Миронов, не менее из 5 дивизий, но на самом деле есть только одна дивизия в составе 3-х полков: 1-й кав. полк — с лошадьми и винтовками в полном составе, 2-й кав. полк — без лошадей и винтовок, 3-й кав. полк — без людей, лошадей и оружия, возглавляемый командиром полка с 16 кавалеристами и только. Есть еще батальон донских крестьян. Всего в корпусе до 4-х тысяч человек приблизительно. Формирование идет черепашьим шагом, если не окончательно приостановилось. Пополнения ни откуда не шлется. Из Южфронта не присылается ни одного перебежчика. Дезертиров, которых хотел было взять тов. Миронов, ему не дали. Мобилизовать крестьян ему не разрешается. Никакого содействия и ни откуда тов. Миронов не получает. Вероятно реввоенсовет Южфронта на формирование корпуса смотрит уже сквозь пальцы ввиду улучшившегося положения на фронте. Миронов говорит, что всюду ему вставляют палки в колеса, начиная с значительных лиц, и кончая незначительными «коммунистами», в особенности последними. По всему видно, что тов. Миронов и Особого Донского корпуса не сформирует и уже пришел в уныние и к довольно грустным размышлениям.

Главной причиной этому служит личность Миронова. Как личность, тов. Миронов в настоящее время пользуется огромной популярностью на Южном фронте как красном, так и белом. Также среди мирной трудовой массы крестьянства в тех местах, где был и соприкасался Миронов, имя его чрезвычайно популярно в самом, лучшем, смысле: его имя окружено ореолом честности и глубокой преданности делу Социальной революции и интересам трудящегося народа. Много писем, которые получает тов. Миронов, свидетельствуют о том, что Красная Армия Донского фронта с большим желанием будет бить Деникина под командованием тов. Миронова. Все донское революционное и, подчеркиваю, красное фронтовое казачество чутко прислушивается к тому, где находится и что делает Миронов; от внимания красноармейцев не ускользает ни одна мелочь, которая так или иначе или задевает или отзывается на тов. Миронова. За Мироновым идут и могут пойти массы трудящегося народа, потому что Миронов впитал в себя все мысли, настроения и желания народной крестьянской массы в текущий момент революции и потому в его открытых требованиях и желаниях невольно чувствуется, что Миронов есть тревожно мятущаяся душа огромной численности среднего крестьянства и казачества и, как человек, преданный Социальной Революции, может и способен всю колеблющуюся крестьянскую массу и казачество увлечь в последний опасный момент на беспощадную борьбу с контрреволюцией. Миронов является единственным лицом, на которое смотрит с доверием и надеждой, как на избавителя от генеральско-помещичьего гнета, контрреволюционное казачество. Миронова нужно умело использовать для революции, несмотря на его открытые и подчас резкие выражения по адресу «коммунистов-шарлатанов».

Итак, первопричина недоверия к Миронову — это вообще его популярность, отсюда исходят и прочие сугубые недоразумения.

Деятельность политработников корпуса: Красноармейцы в этом т. н. корпусе не только не воспитываются политически, но развращаются даже и те, которые раньше, до поступления в этот корпус, вполне искренне сочувствовали РК партии, приходят в недоумение, даже лица партийные. Громадной причиной этому служит персональный состав ответственных политработников корпуса, которые вместо того, чтобы направить все свое влияние и способности, дабы овладеть вниманием и симпатией массы, требующей неотложного политического вразумления и воспитания, — всю свою изворотливость ума направляют на то, чтобы на общих красноармейских собраниях, выступая лицом к лицу с тов. Мироновым, в глазах массы дискредитировать тов. Миронова не только как самоотверженного борца за Советскую власть, но даже некоторые высказывают сомнения в его военном таланте (Болдырев). Полемизирование тов. политработников с тов. Мироновым заканчивалось пикированием и просто злостной ру-гатней на глазах у всей массы, которая стояла раскрыв в удивлении рот, сильно недоумевая из-за чего идет спор и за что обвиняют Миронова, который на том. же митинге призывает всех бороться за Социальную революцию, за Советскую власть, против Деникина и некоторых мерзавцев и шарлатанов, называющих себя коммунистами, предлагая всем быть лучше беспартийными, как он, Миронов, чем находиться рядом с мерзавцами из коммунистов.

В результате: вся масса мобилизованных казаков вооружилась недоверием и враждебностью к политработникам корпуса и особенно благодаря тому, что в числе политработников находятся некоторые лица, работавшие ранее в Хоперском и Усть-Медведицком округах Донской области, которые своими бестактными и с революционной точки зрения преступными действиями вооружили против себя население, дискредитируя таким образом коммунизм, т. к. сами являлись членами Коммунистической партии.

Если принять во внимание, что те политработники, как например тов. Рогачев (заведующий политотделом дивизии), известны многим казакам своими поступками, возбуждают в массе презрение, раздражение и ненависть, то картина будет ясна: что при таком составе политработников масса всегда останется контрреволюционной, легко поддающейся всякой злостной провокации и способной при неосторожном действии политработников к вооруженному восстанию.

Сильное недовольство красноармейцев-казаков направлено против Рогачева, Болдырева, Павлова и еще двух товарищей, которые арестованы Мироновым за угрозы, направленные по адресу: «разбить скворешницу» — международный вагон, где помещается Миронов — Лисицына и Букатина.

С другой стороны, между тов. Мироновым и политработниками несколько обострились отношения, вследствие взаимного недоверия и предубеждения друг к другу, что в дальнейшем совместная работа по формированию корпуса является немыслимой. Тов. Ларин — член реввоенсовета корпуса — заявляет, что быть в корпусе вместе с Мироновым он не в состоянии больше, т. к. взаимное недружелюбие пустило глубокие корни.

На партийном собрании политотдела дивизии 15 августа с.г. тов. Лариным была предложена резолюция, принятая большинством голосов при поименном голосовании одних только коммунистов, говорящая за то, что реввоенсовет корпуса должен быть обновлен другими лицами, которые бы сумели урегулировать взаимоотношения между командным составом и политработниками корпуса, и поставить дело политического воспитания красноармейцев на должную высоту. Членами реввоенсовета корпуса являются т.т. Скалов и Ларин при командире корпуса т. Миронове.

Заключение. Коврпус не сформирован и еще формируется. Красноармейцы вооружены против политработников; политработники вооружены против т. Миронова. Миронов негодует на то, что ему, истинному борцу за Социальную Революцию, потерявшему здоровье на фронте, не только не доверяют, но даже стараются вырыть ему могилу, посылая на него неосновательные, по его мнению, доносы и вследствие чего вид т. Миронова производит впечатление затравленного и отчаявшегося человека. В последнее время т. Миронов, боясь ареста или покушения, держит около непосредственную охрану. Политработники боятся Миронова. Красноармейцы в возбужденном состоянии и каждую минуту готовы к вооруженному выступлению в защиту Миронова от «покушения на него политработников». Миронов, по моему мнению, не похож на Григорьева и далек от авантюры, но григорьевщина подготовляется искусственно, хотя может быть и не злоумышленно и не малую роль играют в этом политработники. Миронов может быть спровоцирован и вынужден на отчаянный жест. Я довожу это до сведения казачьего отдела ВЦИК и предлагаю принять немедленно меры. Если казачий отдел по-прежнему находит необходимым формирование Особого Донского корпуса, то в первую очередь необходимо заменить политработников и для постоянной связи и контроля над Мироновым выслать в качестве комиссара к Миронову одного или двух членов казачьего отдела ВЦИК. К сему — член казачьего отдела ВЦИК Кузюбердин.»

Даже со скидкой на обыкновенную казачью солидарность автора с земляком письмо подкупает искренностью, верой в то, что новая власть должна понимать человека и беречь его ради торжества идеи. Не шибко грамотный, судя по стилю написанного, Кузюбердин лучше многих партийных глашатаев понимал, как важно было в тот момент укрепить авторитет такого человека, как Миронов. В той обстановке он был действительно единственным, кого мог послушать Дон, бунтующий против всех и вся.

Месть Троцкого

Положение на фронте между тем становилось все тяжелее: Деникин продвигался к северу и выходил на линию Орел, Козлов (Мичуринск), Тамбов. Обстановка в корпусе еще более обострилась. Миронов ежедневно проводил митинги, буквально вдалбливая в головы казаков необходимость немедленного выступления на фронт. Политработники же свое влияние на массы утрачивали все больше и больше. Понимая это, они били во все колокола, наводя тень на плетень. Как точно выразился комиссар казачьего отдела ВЦИК М.Я.Макаров, «Миронов боялся политработников, а последние боялись Миронова».

Не успели высохнуть чернила на докладе Кузюбердина, Скалов пишет свой доклад Ленину, который нельзя назвать иначе, чем плохо завуалированным доносом. Перемешивая правду с вымыслом, грешное с праведным, он старательно рисует портрет этакого арапистого партизана:

«Устраивал по деревням митинги, призывал защищать Советскую власть, рекламируя себя, выставляя настоящим защитником трудового народа, резко порицая действия коммунистической партии в несвоевременном проведении коммунистического строительства в деревне, действия отдельных членов партии, их неумелое управление в ненужную жестокость, сознательно все это освещая в сгущенных мрачных красках. Для политически невоспитанной массы трудно было разбираться, где кончается партия и начинаются отдельные лица. Все-таки общее содержание речей о необходимости защиты Советов имело положительную сторону и слушатели соглашались в необходимости борьбы с Деникиным, но неприятный осадок против партии в умах масс остается… Месяца полтора тому назад я просил Вас оказать содействие Миронову в формировании Донского корпуса… Для этой цели более подходящего человека, как Миронов, не было, хотя Миронов своей популярностью и беспартийной партийностью в одинаковой степени был полезен и опасен… Миронов выступает за социализацию средств производства, говорит, что коммунистическое строительство дело далекого будущего, поэтому сейчас компартия не нужна, комячейки тоже не нужны, так как служат причиной разложения, создавая привилегированное положение партийных перед беспартийными. Миронов заявляет, что он всех коммунистов и политработников заставит идти в наступление в передовых цепях, создает в массах впечатление, что коммунисты прячутся в тылу, а он заставит их идти в бой. Поэтому коммунисты и политработники не уверены в том, что останутся живы после первого боя… Я неоднократно предлагал реввоенсовету Южфронта прекратить формирование корпуса, но там со мной не согласились и решили сформировать только одну дивизию и пустить ее на фронт тогда, когда это будет неопасно».

Неужели все большевики, окружавшие Миронова, были подлецами? Оказывается, не все. Были и честные люди, поднимавшие голос в его защиту.

Так, комиссар дивизии Зайцев, будучи в Москве, пытался провести иную линию, о чем можно судить по его письму в Саранск от 20 августа:

«Думаю пойти к т. Ленину, буду говорить о формировании нашего корпуса, объясню весь тормоз его формирования, постараюсь выбросить весь тот элемент, о котором вы мне говорили. Тов. Ларина из корпуса убирают совсем, а Рогачева, его, кажется арестовывают… Я совместно с казачьим отделом буду стараться, чтобы из нашего корпуса убрать всех тех мерзавцев, которые являются тормозом в формировании корпуса. Тов. Миронов, вы действуйте так, как подсказывает совесть каждого революционера, стоящего на защите Советской власти… в корпусе придется работать нам с вами вдвоем.»

Не успевал Зайцев, явно не успевал. 18, 20 и 21 августа проходили заседания Саранского укома партии с повесткой дня о положении на фронте и политическом положении в городе. На первых двух заседаниях присутствовали представители политотдела корпуса. Обсуждался и вопрос о Миронове. Рогачев в своем выступлении заявил:

«О выступлении частей говорить пока еще не приходится, Миронов определенно ведет лево-эсеровскую политику с их лозунгами — да здравствует Советская власть, бей коммунистов. Своих коммунистов-казаков Миронов арестовывает за выступления неугодные ему, как начальник гарнизона, причем повод для ареста изыскивается всеми путями. Казаков он восстанавливает против коммунистов, распространяясь, что у некоторых из них есть мешки золота. Определенно выступать против местной власти Миронов не рискнет, пока еще ему надо разделаться со своим политотделом».

Естественно, все говорившееся на заседаниях укома тут же становилось известным Миронову, который просто не мог не ощущать надвигавшейся опасности. И его терпение иссякло. Он сорвался.

22 августа 1919 года без ведома реввоенсовета Миронов устроил собрание корпуса, на котором заявил, что самовольно выступает на фронт, поименно опросил командиров и в тот же день издал составленное им «приказ-воззвание»:

«В лице всего казачества мы видим жестоких мстителей коммунистам за поруганную правду, за поруганную справедливость, что в связи с общим недовольством трудящегося крестьянства России, вызванном теми коммунистами, грозит окончательной гибелью революционным завоеваниям и новыми тяжким рабством народу. Чтобы спасти революционные завоевания, остается единственный путь: свалить партию коммунистов. Лишь только это известие на Южном фронте дойдет до слуха казаков — они тотчас же остановятся и отвернутся от генералов и помещиков, за которыми они идут только во имя попранной правды…

Вся земля крестьянам. Все фабрики и заводы рабочим. Вся власть трудовому народу, в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов.

Граждане и казаки Донской области! Написав эти святые слова на своих знаменах и гордо подняв их ввысь, пронесем теперь же, несмотря ни на что, к славным борцам на фронте, истекающим кровью в неравной борьбе, и рядом с ними умрем за истинную свободу, за землю и подлинное счастье человечества…

Своим появлением и именем корпус поднимет дух красных борцов. Помните, вы не одиноки. С вами подлинная душа измученного народа. Если погибнете в боях, то погибнете за правду. Любите же правду и умирать за нее завещал Христос».

В другом своем воззвании — от имени «Рабоче-крестьянско-казацкой партии» — Миронов на 15 страницах излагает программу «Российской пролетарско-крестьянской республики» без коммунистов, предлагает ликвидировать Совет Народных Комиссаров, передав полноту власти ЦИК и Советам на местах:

«Прежде всего остановить Деникина, а затем разбить его. Остановить и разбить Деникина можно только единением народных сил, а единение это будет тогда, когда со сцены сойдут коммунисты, а особенно апфельбаумы, нахамкесы и т. п. компания (вспомним, на этот фактор мы тоже обращали внимание — авт.). Сойти добровольно со сцены они, вследствие больного своего воображение и злобы, не пожелают. Придется им скомандовать: долой. И как только донские казаки услышат, что русский народ сбросил коммунистов, они тотчас же остановятся и первую остановку Деникину придется сделать помимо воли».

Когда в ночь на 23 августа 1919 года член Реввоенсовета Южного фронта Смилга узнал о решении Миронова, он вызвал его на переговоры по прямому проводу и отдал распоряжение самовольно не выступать, предложил прибыть для переговоров в Пензу, где размещался штаб Южного фронта. Миронов ответил, что задыхается в создавшейся атмосфере: «Фронт определенно во мне нуждается, категорически настаиваю не препятствовать уходу корпуса на фронт для борьбы с Деникиным».

В Пензу Миронов не поехал, сославшись на потерю душевного равновесия, хотя в действительности опасался быть там арестованным. Эти опасения были вовсе не беспочвенными. Реввоенсовет Южного фронта уже отдал распоряжение о вооруженном подавлении мироновского выступления. По маршруту движения корпуса накапливались серьезные воинские силы, в том числе части запасной армии и конного корпуса Буденного.

24 августа Миронов выступил из Саранска. На состоявшемся накануне митинге присутствовал и выступал член реввоенсовета корпуса Скалов, обнародовавший распоряжение Смилги об объявлении Миронова вне закона. Миронов оборвал его: «Довольно, я не позволю агитировать моих казаков». Перед этим он дал телеграмму:

«Пенза. Штаб девятой армии. Прошу передать Южфронту, что я, видя гибель социальной революции и открытый саботаж с формированием корпуса, не могу находиться дальше в бездействии, зная из полученных с фронта писем, что меня ждет, выступаю с имеющимися у меня силами на жестокую борьбу с Деникиным и буржуазией. На красных знаменах Донского корпуса написано: вся земля крестьянам, все фабрики и заводы рабочим, вся власть трудовому народу в лице подлинных советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, избранных трудящимися на основе свободной социальной агитации. Долой самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов, заливших всю страну кровью и погубивших дело революции. Я не один. Подлинная исстрадавшаяся душа народа со мною и в этом спасение революции. Все так называемые дезертиры присоединятся ко мне и составят ту грозную силу, перед которой дрогнет Деникин и преклонятся коммунисты».

Текст этот был опубликован в форме воззвания, отпечатанного типографским способом, с призывом: «Зову всех любящих ПРАВДУ и подлинную СВОБОДУ в ряды корпуса».

В пути комкор не гнушался по нескольку раз в день выступать на митингах, разъясняя причины своих разногласий с властями и цели, которых, по его мнению, должно добиваться донское казачество. Он шел против Деникина и прямо говорил об этом, а ему приписывали «открытую агитацию против существующей Советской власти, разжигание межнациональной розни», потому лишь что он называл нынешнее правительство «жидокоммунистическим», употребляя такие же приемы против вождей Красной Армии в лице Троцкого».

Да, отношения с Реввоенсоветом Республики и его председателем у Миронова явно не складывались. Ну, не испытывали они симпатий друг к другу. А если тов. Троцкий кого-то не жаловал, то делал он это основательно. В статье «Полковник Миронов» Троцкий писал, что Миронов желает стать на Дону наказным атаманом и, хотя уверяет, что Деникин ему враг, «помогает Деникину. Нет никакого сомнения, что между ними натягиваются тайные связи, темные посредники переходят из деникинского лагеря в мироновский и обратно». До аргументации предреввоенсовета не опускался.

Мироновцы свои намерения не скрывали — рвали телефонные провода, реквизировали лошадей и телеги, устраивали митинги. Словами дело не ограничивалось, заряженное ружье должно было выстрелить и стреляло. За три недели — с 24 августа до 14 сентября произошло несколько столкновений между мироновсцами и преследовавшими их частями красных. Преследователи потеряли 4 человека убитыми и 32 ранеными, из которых двое впоследствии умерли от ран. Данных о потерях мироновского корпуса, к сожалению, нет.

Если попытаться воссоздать взаимоотношения действующих лиц этого одного из серьезнейших внутренних конфликтов Гражданской войны, в поведении Троцкого и его ближайшего окружения можно уловить мотивы не только личной неприязни к Миронову и казачеству. События на фронтах развивались тогда вообще не ахти как здорово. Корпус Мамонтова легко, словно на учении, продвигается к центру сосредоточения красных войск на Юге России — городу Козлову. Усилил давление с востока адмирал Колчак. В который уже раз судьба революционных завоеваний оказывается под угрозой. А Миронов в такой момент отправляется в поисках справедливости на фронт. На чьей стороне он окажется?

Остановить. Разоружить. И как можно быстрее. Все произошло до удивления просто. О.И. Городовиков рассказывает в своей книге «Воспоминания»:

«Действуя в направлении станицы Усть-Медведицкой, мы получили неожиданное известие об измене бывшего полковника Миронова, организовавшего в г. Саранске донской казачий корпус. В этот же день С.М.Буденный получил приказ о немедленном выступлении в Воронежскую губернию для ликвидации прорвавшегося в тыл нашим частям белогвардейского конного корпуса генерала Мамонтова… Вдали раскинулась станица Анненская. Навстречу едет несколько казаков. От них я узнал, что мироновский корпус двигается навстречу нам для соединения с 23-й стрелковой дивизией, которой ранее командовал Миронов.

Вскоре показалась колонна мироновцев, только что вышедшая из станицы. Встречу с ними мы ожидали, но не предполагали, что она произойдет так скоро. Выставив 20 пулеметов и развернув бригаду, мы приготовились ко всему. Мироновцы подошли и также развернулись шагах в двухстах.

Спрашиваю: Куда двигаетесь? Отвечают: Соединяться с двадцать третьей дивизией! Где Миронов? А он сзади едет на повозке! Вижу, скачет Миронов. Осадив коня, он зло выкрикнул: Что, вы нас за врагов считаете? Вокруг Миронова столпились солдаты. Он начал было митинговать. Сохраняя спокойствие, говорю ему, что он объявлен изменником и проводить митинг не имеет права. Разъяренный Миронов предлагает разойтись на четыре версты и «удариться». Ответив ему, что готов это сделать, я подаю пулеметчикам команду приготовиться. В мироновском отряде зашумели: Со своими драться не будем! Воспользовавшись суматохой, я приказал арестовать Миронова»…

Все, что происходило дальше, иначе чем политическим пропагандистским фарсом назвать трудно. Корпус разоружен, Миронов в руках, можно и поиграть в «кошки-мышки».

«Москва, Склянскому, Для ЦК. Копия Вольск Смилге. Захваченные мироновцы доставлены Балашов, где функционирует по этому поводу следственная комиссия. Сношусь со Смилгой с тем, чтобы комиссию превратить в трибунал и дело слушать в Балашове. Мотивы: 1) Большое количество арестованных (430). Арестованные находятся здесь. 2) Свидетели в том же районе. 3) Процесс должен иметь большое политическое значение для казачества. 4) Состав трибунала: кубанский казак — Полуян, кубанец — Анисимов и предревтрибунала 9-й армии Подоспелов вполне уместен и авторитетен. Хорошо поставленное дело Миронова послужит ликвидации Донской учредиловщины. Полагаю, чтобы во время процесса Смилга прибыл в Балашов и руководил делом.

№397, 16/IХ-1919 г. Троцкий».

Начиналась большая игра с казачеством по обе стороны фронта. Кстати, Троцкий лично участвовал в организации показного судилища, прибыв в Балашов. Предстоящая игра для Троцкого была беспроигрышной, для Миронова — безнадежной, ибо в любом случае он ставился на колени. Предреввоенсовета давил на все струны, использовал все каналы. Одновременно с телеграммой Склянскому он отдал распоряжения и комиссии — трибуналу. В деле сохранилась записка Д.В. Полуяна: «Троцкий требует, чтобы как можно скорей закончить следствие и суд над Мироновым и обязательно вызвать на суд Смилгу».

Апредседатель Реввоенсовета продолжает нажимать. Резон прямой: если по-настоящему, с широкой оглаской раскрутить «дело Миронова», да крепко рубануть по устало разжимающейся пружине Мамонтовского рейда, эффект будет потрясающим. Троцкий, торопя события, вызывает Смилгу к прямому проводу, требует:

«1. Необходимо немедленно решить, каким трибуналом. судить Миронова и мироновцев, которые доставлены Балашов, — 400 рядовых и 28 коммунистов. Считаете ли вы удобным дать организованной ВАМИ следственной комиссии право трибунала? Если нет, то каковы ваши предложения?

2. Настроение частей Конного корпуса Буденного внушает серьезное опасение. С продвижением на Юг корпус грозит стать очагом новой, более опасной мироновщины. Необходимо немедленно серьезные меры. Как одну из мер предлагаю всех комиссаров, политработников корпуса Миронова, оказавшихся не на высоте, включить кавалеристами в наименее надежные части корпуса Буденного.

3. Захваченные у Миронова свыше трехсот лошадей, конское и людское снаряжение переданы Буденному, у которого есть свыше тысячи кавалеристов. Что же касается пулеметов, то предлагаю передать 22-й дивизии, ибо у Буденного излишек, у дивизии недокомплект.

Если не видите препятствия, отдайте распоряжение. №385. 16/IХ-19 г.

Троцкий».

И опять следует прямое обращение к Полуяну:

«Представляется безусловно необходимым провести предварительное следствие, затем судебное разбирательство, как можно скорым темпом для того, чтобы достигнуть необходимых политических результатов. Проволочка лишила бы дело активности. К моменту завершения следствия снеситесь по прямому проводу с т. Смилгой, присутствие коего во время процесса в Балашове совершенно необходимо. Предреввоенсовет Троцкий».

Полномочия трибунала подкреплялись приказом № 151 от 17 сентября 1919 г.:

«Чрезвычайной судебно-следственной комиссии в составе: председателя Полуяна и членов т.т. Анисимова и Подоспелова присваиваются права Чрезвычайного трибунала по делу о контрреволюционном восстании Миронова и группы его сторонников раб. — крест, власти. Трибуналу приступить к делу немедленно по завершении предварительной работы. Разбирательство дела произвести в гор. Балашове. Всем советским учреждениям вменяется в обязанность оказывать судебному следствию всемерное содействие и безусловно выполнять все требования Трибунала, относящиеся до настоящего дела. Пред. Реввоенсов. республики: Л. Троцкий».

Как на пожаре. Лев Давидович серьезно опасался комкора Миронова, если впопыхах позабыл посоветоваться с председателем Революционного военного трибунала Республики? Конечно, его представление о том, что приказ предреввоенсовета Республики лишает Ревоентрибунал возможности «осуществлять принадлежащее ему право контроля и руководства в отношении всех судебных органов, действующих в Красной Армии», можно игнорировать. Что он, в принципе, и сделал, в который раз приказав председателю ревтрибунала Полуяну: «К процессу необходимо тщательно собрать все жертвы, понесенные Красной Армией в стычках с Мироновым, а также факты насилия мироновцев».

Такому тщанию, с которым обволакивали компроматом Филиппа Кузьмича и почти в это же время Б.М. Думенко — еще одного очень похожего на него популярного казачьего комдива, могла бы позавидовать сама средневековая инквизиция.

Судили Миронова в Балашове. Здесь же оказался один из наиболее беспощадных творцов и проводников революционного права, член Ревтрибунала Республики Н.В.Крыленко. Судя по официальным документам, обошлись без него, он лишь при сем присутствовал. Видимо, сама власть предпочла остаться в стороне, дабы не вызвать протеста у казачества, с тревогой следившего за развитием событий вокруг легендарного краскома. Председательство в суде поручили Д.В. Полуяну — выходцу из простонародья. Общественное обвинение было возложено на члена Реввоенсовета фронта Смилгу. Однако можно не сомневаться, что Крыленко дотошно проинструктировал обвинителя относительно линии поведения на процессе. Иначе его присутствие в Балашове теряет всякий смысл: простого совпадения в подобной ситуации быть не может.

В конечном итоге более 400 человек были осуждены, хотя ничего конкретного, обличающего их в измене (измене кому?), ни следствие, ни суд не обнаружили. Даже явный недруг Миронова второй член реввоенсовета корпуса Ларин и тот в суде заявил, что воззвания комкора «не казались призывом против Советской власти». Правда, сам Филипп Кузьмич все-таки не выдержал и, что называется, дал задний ход, наступив на горло собственной песне. Возможно именно это на сей раз спасло ему жизнь. В последнем слове он заявил:

«Суд должен быть беспощадным, но в данном случае я просил бы вас сердцем отнестись к этому процессу и, несмотря на то, что ко мне относились до сих пор враждебно и сейчас не доверяют мне, но я заявляю всем своим поведением, что я не против Советской власти, а что обстоятельства были такие, что они сделали из меня не человека, а вещь, которая почти утратила возможность отдавать себе ясный отчет в своих действиях. Я просил бы Революционный трибунал не придавать особенного значения моим воззваниям и декларациям, так как они были написаны мною в том уже состоянии, когда я был не человеком, а вещью и когда не я управлял, а обстоятельства управляли мною. Я уже говорил, что я опытный боец, но политически отсталый человек и не в состоянии разобраться во всех тонкостях политики и партийных вопросов».

Это был бальзам на душу тех, кто травил Миронова. Видеть его униженным — что может доставить большее удовлетворение тем, для кого он давно стал ненавистным? Докладывая наверх в очередной раз, после выступления Миронова, даже Скалов снизошел до понимания: «С такими силами поднимать мятеж в тылу за 300 верст от фронта мог только человек психически больной или явный контрреволюционер, верный агент Деникина. У Миронова оба эти признаки были налицо. Все его последние действия имели характер какого-то безумного бреда, окружил себя целой сотней тайных агентов, без вооруженного конвоя не решался проехать городом, ему казалось, что на него готовятся покушения, что за ним следят день и ночь, эта мысль ни на минуту его не покидала.»

И Смилга в обвинительной речи на суде подтвердил, что во время разговора по прямому проводу Миронов давал «сумбурные и бестолковые» ответы. Значит, что-то не так. Значит, не прямое предательство?

Тем не менее, суд признал Миронова виновным в «открытой агитации против существующей Советской власти», а его «самовольное выступление на фронт, совершенное вопреки требованиям воинской дисциплины и полученному им приказу члена Реввоенсовета фронта и Республики Смилги» расценил как «бунт против существующей Советской власти».

Резюме: «Чрезвычайный трибунал в составе — Полуян, Подоспелов, Анисимов, с участием государственного обвинителя в лице члена Реввоенсовета Южного фронта и Республики Смилги, а также защитника в лице юрисконсульта одного из местных учреждений Рыбакова, рассмотрев 5, 6 и 7 октября 1919 года в городе Балашове уголовное дело по обвинению командира Донского корпуса Миронова Филиппа Кузьмича, приговорил его к расстрелу».

Одновременно по этому же делу были осуждены следующие военнослужащие Донского корпуса:

— к расстрелу: начальник дивизии Булаткин Константин Филиппович, помощник начальника штаба дивизии Матвеенко Николай Николаевич, командир полка Фомин Яков Ефимович, командир полка Праздников Иван Михайлович, комиссар сотни Данилов Михаил Федорович, помощник командира эскадрона Изварин Владимир Антонович, командир взвода Федосов Федор Владимирович, адъютант командира полка Дронов Ефим Дмитриевич, адъютант для поручений при командире корпуса Корнеев Петр Иванович, рядовой комендантской сотни Григорьев Петр;

— к 10 годам тюремного заключения: командир сотни Иголкин Иван Григорьевич, начальник пулеметной команды полка Шишов Василий Иванович, командир сотни Хорошенков Илья Леонтьевич, старшина комендантской команды Дородников Антон Антонович;

— к 5 годам тюремного заключения: командир пулеметной команды полка Объедков Андрей Алексеевич и 54 красноармейца комендантской команды и технического эскадрона;

— направлены в рабочий дисциплинарный батальон сроком на три года 220 красноармейцев 1-го кавполка;

— направлены на Архангельский участок Северного фронта для службы в строю 190 красноармейцев из разных частей и подразделений корпуса.

Примеров подобного огульного осуждения без малейшей конкретизации вины, а только за номер, под которым красноармеец оказался внесенным в списки личного состава полка или роты, не существовало ни в отечественном, ни в зарубежном правосудии. Однако этим уникальность судебного процесса не исчерпывается. Дальше следуют не менее невероятные и удивительные события. Похоже, игра только вступает в самую захватывающую фазу.

Еще до оглашения приговора Троцкий телеграфировал Смилге:

«Балашов Смилге (если нельзя прямо в Балашов, то передать Саратов РВС с просьбой передать немедленно Смилге). Отчет о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было бы, пожалуй, целесообразным. Медлительность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия на казачество в целях его раскола. Для этой миссии можно может быть воспользоваться Мироновым, вызвав его в Москву после приговора и помиловав его через ЦИК при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание. Сообщите ваши соображения по этому поводу. 7 октября 1919 г. № 406 Предревсов. Троцкий».

Лев Давидович был человеком дальновидным. Как председатель Реввоенсовета Республики, т. е. Верховный Главнокомандующий, он хорошо знал положение на фронтах и руководствовался не эмоциями, а трезвым расчетом. А расчет этот подсказывал, что момент для ликвидации авторитетного казачьего лидера выбран явно неподходящий. Его расстрел мог вызвать недовольство и без того крутыми мерами Советской власти против казачества, что в условиях белого наступления еще больше осложнило бы обстановку на фронте.

Тем временем члены ревтрибунала, еще ничего не ведая о закулисных переговорах, посовещавшись, вынесли и подписали приговор в полном соответствии с предложениями обвинителя, т. е. Смилги. Председатель ревтрибунала Полуян направил приговор для исполнения, однако с расстрелом осужденных дело вдруг застопорилось.

Оказалось, вмешался Смилга — обвинитель, требовавший в отношении главных подсудимых смертной казни и самых жестоких мер наказания для всех остальных. Он приостановил исполнение приговора и послал в Москву, в высший партийный орган — Политбюро ЦК РКП(б) телеграфное ходатайство с просьбой о… помиловании осужденных. «Я считаю, — телеграфирует он, — что вполне достаточен смертный приговор. Убивать Миронова и его товарищей не считаю полезным. Думаю, что никто не будет расстрелян…».

И 23 октября Политбюро ЦК с участием Ленина, Каменева, Калинина, Крестинского, Дзержинского, Раковского и Семашко постановило освободить осужденных от наказания. А через три дня на очередном заседании Политбюро ЦК принимается уж совсем удивительное решение: назначить Миронова командующим армией на Юго-Западный фронт. Легитимность этому решению придал Президиум ВЦИК РСФСР, указав в своем постановлении:

«Ввиду ходатайства Чрезвычайного Революционного Трибунала, опирающегося на полное раскаяние подсудимых и осознание ими своей вины перед революцией и трудовым народом, Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета постановил: Миронова и его соучастников, присужденных Чрезвычайным Революционным Трибуналом в Балашове к расстрелу по делу о восстании, — помиловать и приговор в исполнение не приводить».

По указке сверху чрезвычайный трибунал в составе тех же Полуяна, Подоспелова и Анисимова вынес еще одно решение — по обвинению политических работников Донского корпуса. Тех самых, которые сами пытались расправиться с неугодным командиром корпуса. Вот его резолютивная часть:

«Принимая во внимание проявленную нераспорядительность и непринятие всех должных мер к предупреждению выступления Миронова, постановил: объявить всем политическим работникам строжайший выговор, направив их в политический отдел армии для назначения по усмотрению. Бывшего политического комиссара Донской дивизии Зайцева за намеренно неправильное информирование казачьего отдела о положении дел Донского корпуса и двуличную политику, преследующую личные цели, направить рядовым красноармейцем на фронт с лишением прав занимать ответственные должности в течение трех лет».

Но и это еще не финал. После того как Миронов стал командующим 2-й Конной армии, комиссаром к нему был назначен… Д.В. Полуян — председатель чрезвычайного трибунала. Тот самый, кто подписал приговор о расстреле Миронова. Стоит ли удивляться, что Полуян не смирился с помилованием своего бывшего подсудимого и, несмотря на успехи армии в разгроме белогвардейцев в Крыму, направлял в Москву донесения о неблагонадежности командарма.

После блестящей победы 2-ой Конной армии Миронова над белым генералом А. Г. Шкуро и основными силами врангелевской группировки на каховском плацдарме Троцкий 17 октября 1920 года телефонограммой поздравил бойцов и командиров с огромным успехом, пообещав им всемерную поддержку в виде «значительного количества комсостава и политработников в главе с т. Смилгой»[1]. Теперь над Мироновым было уже два комиссара-надсмотрщика: автор неисполненного расстрельного приговора и прокурор.

Дальше началось то, чего следовало ожидать. Ровно через три дня, 21 октября Полуян направляет Троцкому шифровку, по существу, донос на своего командарма:

««Миронов совершенно больной человек — истерик, помешан к тому же на историческом значении своей личности. О Реввоенсовете открыто в присутствии комсостава и красноармейцев заявляет, что он существует только для подписывания его приказов и ни во что вмешиваться не может… В беседах с красноармейцами шельмует комсостав вплоть до начдивов… Вместе с тем обнаруживается явное неумение Миронова управлять армией, отсутствие организаторских способностей. Полагаем, что оставлять Миронова на посту командарма невозможно…»[2].

Своей резолюцией Троцкий тотчас же распорядился передать телеграмму В.И. Ленину и другим членам Политбюро. Однако оргвыводов на сей раз не последовало: победителей не судят. Более того, 21 ноября во ВЦИК было внесено представление о награждении его Почетным революционным оружием. Миронову вручили высшую награду Республики — орден Красного Знамени и золотую шашку.

К сожалению, радоваться Филиппу Кузьмичеву признанием заслуг оставалось недолго: 6 декабря был издан приказ № 279/79 об отзыве Миронова в распоряжение Главкомата обороны РСФСР. Хотя в приказе констатировалось, что 2-ая Конная армия, руководимая Мироновым, разбила лучшие части Врангеля и переломила ситуацию на фронте, его отстранили от должности и назначили с понижением, а потом и вовсе демобилизовали. Получается, что Полуян вкупе со Смилгой своего все-таки добились.

Злоключения Миронова на том не закончились. Когда с Врангелем было покончено, необходимость в полководческом таланте Миронова и вовсе отпала. Его вызвали в Москву, арестовали по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре против Советской власти и расстреляли по постановлению Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года во дворе Бутырской тюрьмы. Власть решила, что вторично судить Миронова нет оснований, а оставлять в живых нецелесообразно, так как он представлял для нее опасность. Обошлись без суда и публичной огласки.

Итак, в октябре 1919 года Миронова помиловали, а в апреле 1921 года казнили. Причем сделано это было несмотря на то, что 17 января 1920 года постановлением ВЦИК и СНК РСФСР смертная казнь в стране была отменена. Правда, в мае того же года в связи с польской кампанией ее восстановили, но только в губерниях, объявленных на военном положении. Москва, как известно, к таковым не относилась.

Кстати, «доброжелатели» Миронова по первому делу — Ивар Смилга и Дмитрий Полуян сами стали жертвами репрессий. Первый был расстрелян в 1938 году по обвинению в участии в террористической троцкистской организации. За это же осудили к высшей мере наказания и Полуяна. По одним данным, он был расстрелян, хотя его фамилия значится в списках приговоренных к высшей мере наказания, но не расстрелянных по разным причинам. Возможно, умер в застенках, возможно, помилован, однако на свободу он больше не вышел.

Два человека — Петр Краснов и Филипп Миронов, оба русские, воевали друг против друга: один в лагере белых, другой — красных. Две неповторимые и выдающиеся по-своему личности, за которыми шли десятки тысяч вооруженных казаков. В конечном итоге оба оказались на пути, по которому мчался «красный паровоз» советской истории. Были и другие, также как с той, так и с другой стороны. Имена многих из них еще встретятся на страницах этой книги.

Удивительная судьба Миронова, первым открыто выступившего против красных комиссаров и политики большевиков, позволяет назвать его одним из самых выдающихся людей своего времени, бросивших вызов новой власти и погибших от красного террора.

Что касается Краснова, то этот видный участник российской смуты и последний заступник Керенского пройдет вместе с вставшими на его сторону казаками всю Гражданскую войну. Эмигрирует на далекую чужбину, где по прошествии полутора десятков лет, не смирившись со своей незавидной участью, предпримет попытку возвратиться на Родину, теперь уже как завоеватель, под штандартами Третьего рейха. Первая попытка опереться на германские штыки в 1918 году, как мы помним, оказалась неудачной. Вторая станет для белого атамана и вовсе роковой — за нее он заплатит жизнью. Правда, перед тем Краснову доведется еще раз побывать во власти: его сделают начальником Управления казачьих войск — созданного при министерстве Розенберга политического и административного органа Дона, Кубани и Терека. Сформированная его усилиями казачья дивизия под командованием эсэсовского генерала фон Паннвица, которому пожалуют титул походного атамана, превратится в корпус. Казаки будут воевать на стороне гитлеровцев, проводить карательные акции и одновременно вынашивать планы возвращения в Советскую Россию.

После краха фашистской Германии англичане выдали Краснова советскому командованию. Он был этапирован в Москву и повешен по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР. Своих недругов Страна Советов помнила хорошо. Красный террор не признавал сроков давности.