Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Дядя Фаня

В самом начале апреля 1944 года в Главное управление военной контрразведки «Смерш» поступило донесение об успешной операции по поимке опасных диверсантов, оставленных немцами при отступлении с оккупированной территории Ямпольского района Винницкой области. Захват диверсионной группы работники особого отдела 2-го Украинского фронта провели без единого выстрела. Среди задержанных — один из руководителей Зондеркоманды-203 военной контрразведки Германии (только что расформированного абвера), выдававший себя за командира несуществующего партизанского отряда.

На первых допросах задержанные уверяли, будто отряд провел ряд успешных операций в немецком тылу. Они, мол, взорвали мост в Умани перед отступавшими гитлеровскими частями, обстреливали немецкие колонны, отбивали угоняемый в Германию скот и возвращали его населению, освободили более 400 советских военнопленных, уничтожили множество солдат и офицеров противника. Но в дальнейшем все признались, что работали на абвер, и были арестованы.

Особую ценность представлял командир группы. При обыске у него изъято несколько немецких и советских документов на разные фамилии, «аусвайсы» на беспрепятственное передвижение по всей оккупированной немцами территории, въезд в Германию, посещение лагерей военнопленных, много марок и рублей. Он сообщил ценные сведения о деятельности немецкой разведки. Рассказал о своих встречах в Берлине с имперским министром по делам оккупированных территорий А.Розенбергом и изменником Родины генералом А.А. Власовым, назвал фамилии, адреса и пароли для связей с заброшенными в наш тыл агентами и радистами, предложил свои услуги в посредничестве с немецкими хозяевами. Вскоре предводителя затребовали в Москву, как оказалось, к самому начальнику Главного управления контрразведки «Смерш» комиссару госбезопасности 2 ранга В.С. Абакумову…

Нынче в станице Новокавказской Александровского района на Ставропольщине сплошь и рядом добротные каменные постройки. Не дома — дворцы. С мансардами, гаражами, ухоженными палисадниками. Старенькая, слегка скособоченная хата Афанасия Алексеевича Полозова среди этих дорогостоящих коттеджей выглядит скромно, непритязательно. Да не о том его заботы.

Гудят под окнами машины, ревут тракторы. А раньше, до войны, как было? Ранним утром и поздним вечером все село оглашалось дробным топотом: лошадей ведут на водопой, выгоняют на пасьбу. Табун не только пыль на улицах поднимал, но и пацанов вытаскивал из постелей и бросал к лошадям, которые тоже будто только и ждали сухарика ли, морковки ли из ласковых детских рук. И жизнь казалась немыслимой без этого топота, озорного жеребячьего ржания. Много воды с тех пор утекло, давно уже нет строго размеренной прежней жизни, выросли и разъехались по разным краям многие из тех босоногих мальчишек. И судьба людьми распорядилась по-разному…

Афанасий Полозов был в станице человеком весьма уважаемым. Тому имелись свои причины. Даже амбулаторией заведовал всего лишь фельдшер, а он — ветеринарный врач был единственным из станичников, окончивший сельскохозяйственный институт. Ощущая свою важность в глазах станичников, Афанасий Алексеевич вел себя соответственно. Высокий, статный, он, несмотря на свою молодость, по улице всегда шел степенно, вежливо раскланивался при встрече. В одежде старался соблюдать аккуратность и строгость, носил галстук, ходил с потертым, но все же с портфелем. На голове круглый год носил шляпу. Помимо того, что она символизировала принадлежность ее владельца к интеллигентной среде, шляпа имела еще и чисто практическое значение: летом защищала голову от солнца, зимой — от мороза, в остальное межсезонье — от дождя.

Несмотря на солидность, молодого ветеринарного врача на конном заводе имени С.М. Буденного по имени-отчеству, как это принято у казаков, мало кто называл. Старики, те уважительно растягивали имя, кликали Афанасием, сверстники сначала шутливо, а потом всерьез прозвали Алексеевичем, ну а с пацанов какой спрос: дядя Фаня да дядя Фаня — понятно и просто. Сутками готовы были они крутиться под ногами у своих четвероногих любимцев, заискивающе взглядывая на всесильного главного конского лекаря: только бы не прогнал. А когда он собирался с ними в ночное, наступал настоящий праздник: лихие скачки наперегонки, беседы за полночь у костра — подмигивающие, дрожащие звезды и негромкий рассудительный голос все на свете знающего дяди Фани.

Весна сорок первого отцветала особенно буйно. Земля словно предчувствовала грядущие тяжкие испытания и готовилась к ним. Полозов, комплектуя очередную партию скакунов к отправке в пограничные части, допоздна задерживался на работе. А тут поступил новый приказ: готовить еще одну партию кавалеристам. Сутки пришлось уплотнить.

И вдруг — война. Она сразу нарушила размеренное течение жизни. Ускоренное формирование кавалерийских полков и дивизий резко увеличило потребность в конском составе. Остро нуждалась в лошадях артиллерия. С началом войны, будто по закону подлости или чьему-то злому умыслу механизированные средства оказались в одних местах на ремонте, в других — без горючего, в третьих — без водителей. И потому лошадиная сила нередко становилась палочкой-выручалочкой, которая определяла маневренность войск, возможности транспортировки продовольствия, боеприпасов, других материальных средств. Лошади стали «тяглом стратегического значения», и потому на большинство работников конного завода наложили бронь.

Молодежь рвалась на фронт. И ветеринарный врач не стал исключением: заявил начальству о своем намерении идти в действующую армию добровольцем. Вскоре Полозов убыл в 38-ю кавалерийскую дивизию начальником. Как и полагалось, ветеринарной службы.

Дивизия к тому времени втянулась в затяжные бои на харьковском направлении. Трудно приходилось кавалеристам в схватках с моторизированными частями гитлеровцев. Дивизия почти все время отступала. И дни, одинаково тоскливые от безысходности отступления, проходили выматывающе однообразно. Словно малые дети радовались приблудившемуся обозу с боеприпасами, недельной давности истрепанной пачке газет, вестям о том, что из-за Волги идет мощное подкрепление. Помимо диверсантов и сигнальщиков всем везде мерещились шпионы. Может потому, когда в дивизию прибыл новый начальник особого отдела, развернувший несвойственную чекистам энергичную пропагандистскую и агитационную деятельность, это восприняли с пониманием. Да и сам он, мужик улыбчивый, открытый, всем своим видом и поведением внушал доверие. Долго потом жалел Полозов, что запамятовал, как его звать-величать: негусто оказалось потом у бывшего военного ветврача встреч с такими людьми.

Как-то, когда они были уже на «ты», капитан-особист сказал Полозову:

— Давно присматриваюсь к тебе, Афанасий Алексеевич. Человек ты вроде основательный, серьезный, в людях разбираешься неплохо. Не согласишься ли мне немного помочь?

— В чем?

— Ну, для начала в том, чтобы поменьше всякого рода слухов по нашим частям гуляло. Чтоб настроений панических, упаднических не распространялось. В общем мне надо знать, где и у кого вера в нашу Советскую власть падает. Чтобы измены и предательства не допуститъ.

— Да я и сам пристрелю на месте, не задумываясь, любого дезертира и предателя.

— Самосуд, хоть и война, не дело. Тут надо до корней докапываться, а не спиливать верхушки, не рубить все подряд. И так уж достаточно дров наломали, жизней погубили.

Афанасий не все тогда понял из сказанного, но промолчал. Капитан расспрашивал о довоенной жизни, подкупил Полозова основательным знанием конского дела. Разговор завершил, как обычно, на шутливой ноте:

— Ну что, дядя Фаня, начнем? Как у нас принято, оформим брачный союз?

Тут же в землянке составили и подписали какой-то необходимый документ. Полозов не придал тогда происшедшему особого значения: надо — значит надо. Обстановка на фронте все осложнялась. Начатое 12 мая 1942 года наступление советских войск лишь на первом этапе развивалось успешно. Вскоре оно было остановлено противником, а потом, перегруппировав силы и оправившись от первоначального удара, немцы сами перешли в контрнаступление и прорвали фронт. В окружение попали почти две армии, в том числе и части 38-й кавдивизии на стыке Юго-Западного и Южного фронтов в районе Барвенково.

Здесь Полозов в последний раз видел начальника особого отдела 38-й кавдивизии.

— Привет, Афанасий Алексеевич, — хлопнул особист по плечу придремавшего в седле на марше ветврача. — О чем задумался?

— Да все о том же. Скверное положение у нас. Видать, к своим не пробиться.

— Не паникуй, будем драться, дядя Фаня.

— А если плен, тогда что?

— Останемся живы, будем и там работать. Мы тебя отыщем.

На том и разъехались. Чтобы никогда уже больше не встретиться. Афанасий поспешил в село Близнецы, где располагался штаб и ветлазарет дивизии. Он распорядился немедленно эвакуироваться к Изюму, ибо оставаться на прежнем месте было безрассудством из-за постоянных налетов фашистской авиации. Чутье его не подвело. На следующее утро в результате сильной бомбежки штаб кавалерийской дивизии был почти полностью уничтожен, управление частями нарушилось, отступали на восток в беспорядке.

Полозов с коноводом, земляком Владимиром Гомоновым, двигался в большой колонне. С седел не слезали почти сутки, стремясь оторваться от немцев. Около полуночи, когда, казалось, уже сумели уйти далеко от погони, колонна неожиданно наткнулась на немецкую пулеметную засаду. Ночной бой был ужасен. Метались и падали скошенные свинцовыми очередями люди, лошади. Мало кому удалось вырваться из огненного котла. С рассветом огляделись, подсчитали потери. От дивизии осталось полторы сотни человек. Кто пеший, кто конный. Гомонов пропал. Полозов принял командование на себя как старший по должности.

Вскоре колоту опять, теперь уже в последний раз, засекли с воздуха. Медленно тянувшаяся вереница измученных, в большинстве своем пеших людей, с ранеными на полуразбитых повозках, не могла быстро маневрировать, маскироваться и в степи хорошо просматривалась сверху.

Во время бомбежки под Полозовым убило лошадь. Он упал. Когда поднялся с земли, прямо перед собой увидел большую группу приближавшихся мотоциклистов. Вместе с двумя бойцами Афанасий метнулся в сторону и покатился вниз по склону балки. В какое-то углубление из-под вылетевшего камня успел запихнуть партбилет и топографическую карту, хотя теперь она не имела никакого значения и не представляла никакой ценности — немцы уже заняли весь нанесенный на ней район.

Мотоциклисты закружили поверху, остановились. Они не стреляли. Один из них — конопатый солдат с высоким рыжим ежиком на голове вылез из люльки и, стоя на краю обрыва, стал показывать жестами Полозову, чтобы тот поднимался наверх. К нему присоединились еще несколько немцев. Весело гогоча и перебрасываясь между собой презрительными насмешками в адрес незадачливых пленников, они смотрели, как Полозов и его двое товарищей медленно проделывают обратный путь со дна оврага.

— Всадить бы сейчас в этих гадов всю обойму, — с ненавистью прошипел Полозов. Его рука потянулась к оружию. Но кобура почему-то оказалась застегнутой. Он понял, что вытащить пистолет ему не удастся — пристрелят. Подозрительное движение Полозова не осталось незамеченным. Рыжий немец направил висевший у него на животе автомат в его сторону, нажал на спусковой крючок и выпустил вниз короткую очередь. Пули просвистели прямо над головой Полозова и он инстинктивно присел.

— Иди, Русс… иди, — звал пленников немец.

Ничего не сделаешь, приходится подчиниться. Полозов кивнул головой своим спутникам, поддерживая друг друга, они стали карабкаться по глиняному склону вверх. Там они послушно выполнили короткую команду «Хенде хох!», подняли руки и медленно подошли к мотоциклистам.

Тот же рыжий немец с засученными рукавами вывернул полозовские карманы, отстегнул кобуру с оружием. Дольше провозился с шашкой — видать, пришлась в диковинку. Осмотрел удостоверение личности и знаками показал, чтобы оно осталось, — документы должны находиться при пленных. Оставил он Полозову полевую сумку с нательной рубахой и кальсонами — комплект чистого белья, сохранившийся у того, несмотря на все последние фронтовые передряги. Побросав отобранное оружие в мотоциклетную коляску, фашист показал направление, куда они должны были идти, — на окраину станции Лозовая. Мотоциклисты поехали дальше вылавливать других красноармейцев.

В нашем представлении о Красной Армии, формировавшемся советской пропагандой, вид жалких, физически и морально обессиленных бойцов и командиров, добровольно сдавшихся в плен и покорно плетущихся в никуда без всякой охраны, как-то не воспринимается. Понятнее, ближе созданный той же пропагандой образ героя, с голыми руками идущего на вражеский танк. Реальность же такова, что было и то, и другое. Змеились по пыльным дорогам войны тысячные колонны бывших защитников Родины в 1941-м и 1942-м, пока не пришел черед Сталинграда. И кто кому в том судья?

Пленных согнали на окраину поселка. Выгон для скота обнесли колючей проволокой — вот вам и кров. Кормили баландой, непонятно из чего стряпанной. Через неделю отвели всех в Барвенково.

Еще в Лозовой Полозов предусмотрительно отпорол знаки различия, но «демаскировал» себя в другом. Среди пленных оказалось много раненых, и он взял заботу о них на себя. Кальсоны и нательная рубаха из НЗ пошли на перевязки. Немцы все это довольно скоро приметили и дали Полозову некоторое послабление. А потом, когда обнаружилось, что он вполне сносно знает немецкий язык, его переправили в Бердичевский лагерь военнопленных. Здесь отлаживалась разработанная в Берлине методика первоначальной фильтрации людей, определялась возможность их дальнейшего использования. Чести индивидуального подхода удостоился не один Полозов. В лагере действовала система.

Немцы — народ практичный, они стремились и умели извлекать для себя выгоду даже из ситуаций безнадежных. Это в ягодинско-ежовско-бериевских лагерях обезличка заключенных сделалась явлением повсеместным и везде одинаковым. Фашистский «орднунг», несмотря на его антигуманную сущность, предусматривал строго дифференцированный подход даже к врагам.

После захвата гитлеровцами западных территорий СССР в Берлине было создано так называемое Имперское министерство по делам оккупированных восточных областей (Восточное министерство). Возглавил его один из главарей рейха — прибалтийский немец Альфред Розенберг. На ведомство возлагались задачи превращения захваченных земель в немецкую колонию и мобилизация советских людей на работы в Германии, создание широкой сети агентов-пропагандистов. Агенты эти, как, впрочем, и сотрудники созданных оккупантами органов местной власти, подбирались и готовились из пронемецки настроенных наших соотечественников или из изменников, военнопленных. Отобранные люди проходили обучение в специально созданных лагерях Восточного министерства. Два из них находились в местечках Цитенхорст и Вустрау.

В Цитенхорстском лагере готовилась русская агентура различного уровня. Личный состав делился на группы «А» и «Б», в зависимости от политических и деловых качеств обучавшихся. В группу «А» зачислялись наиболее способные, в группу «Б» — недостаточно проверенные, слабо успевающие, кто использовался на различных работах за пределами лагеря. Учебная программа имела четко выраженную антисоветскую направленность. Преподавательский состав — преимущественно белоэмигранты, члены Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП), организации украинских националистов (ОУН) и других антисоветских организаций.

Учебный пункт в Вустрау был создан в начале 1942 года. Он представлял собой закрытый лагерь, находившиеся в нем считались военнопленными, они не имели права выходить за его территорию без специального пропуска. Здесь шло обучение административно-хозяйственным профессиям, методам руководства на оккупированных территориях. Около 500 слушателей занимались от двух до шести месяцев, в зависимости от успеваемости и усвоения программы. По окончании учебы агенты в обязательном порядке писали доклады, по которым оценивалась квалификация выпускников. Благодаря отлаженной системе взаимной слежки, доносам оказывалось практически невозможным скрыть отрицательное отношение к фашизму. Тех, кто был неискренним, возвращали в обычные концлагеря. Гитлеровцы сохраняли верность принципам элитарности даже в этом, создав сложную систему работы с пленными.

Цитенхорст и Вустрау еще займут свое место в непростой биографии Афанасия Полозова. А пока он вместе с десятком тысяч себе подобных проходил испытания в бердичевском лагере предварительной фильтрации. Условия здесь были хуже некуда: отвратительное питание, антисанитария, огромное скопление людей. Пленные доводились до крайнего истощения, многие умирали или кончали жизнь самоубийством.

Во всём просматривался холодный расчет: реальность должна была формировать в сознании военнопленных понимание предстоящего выбора — либо медленное и мучительное угасание и смерть за колючей проволокой, либо жизнь, питание, одежда, относительная свобода. К тем, кто отвергал второй вариант, сразу же утрачивался интерес со стороны «селекционеров», и их ожидала уже другая судьба.

Полозов почти не колебался, решил соглашаться на любые предложения, а уж потом искать выход в зависимости от обстановки. Когда становилось особенно муторно на душе, вспоминал капитана из особого отдела, его обещание в любом случае разыскать дядю Фаню. Совесть, вроде притихала.

Как-то в лагерь прибыли четверо в штатском. Они хорошо говорили по-русски. Администрация представила их как специальную комиссию. Пленным объявили: «Все, кто имеет высшее образование, должны записаться у этих людей из комиссии». И хотя о целях визитеров ничего конкретного не сообщалось, стало ясно, что они вербовщики.

Полозов записался одним из первых. О том, что коммунист, умолчал. Беседовали с ним недолго. Спросили:

— Согласны ли выучиться в специальной школе по подготовке оккупационной администрации?

— Согласен.

— Вы свободны. Ждите нашего решения.

Спустя пару недель после отъезда загадочной комиссии большая группа из двухсот военнопленных была отправлена в сборный лагерь в польском городе Кельце. Здесь отношение к пленным было иным, нежели в Бердичеве. Лучше кормили, всех одели в исправное обмундирование, разместили в солдатских казармах. Собственно, это был специальный пересыльный пункт, откуда завербованных отправляли в различные спецшколы по подготовке сотрудников учреждений Восточного министерства.

Начальник лагеря обер-лейтенант Онке с персоналом из белоэмигрантов тщательно проверяли, соответствующим образом обрабатывали военнопленных: кинофильмы, антисоветские газеты, брошюры. Одновременно в лагере находилось до полутора тысяч человек. Лагерный контингент состоял из двух групп, которые делились на роты. Существовала так называемая группа «К» (Кавказ). С ними все было ясно: после захвата Кавказа немцы планировали возложить на этих людей организацию карательных акций. Кстати, тот же самый тактический прием — загребать жар на оккупированных территориях чужими руками — они небезуспешно применяли в Прибалтике, на Украине, на Смоленщине и на Дону.

Визит к Розенбергу

В лагерь часто приезжали различные отборочные комиссии. После их отъезда группы по 40–50 человек переводили в учебные лагеря. Когда Полозову предложили работать на немецкую разведку, он дал согласие, поскольку видел в том единственную возможность вырваться из плена, а потом связаться со своими. Так он оказался в Рабочей команде № 584 в Цитенхорсте, неподалеку от Берлина.

Уезжал из Кельце Полозовым, прибыл в Цитенхорст Донцовым. Таковы правила игры. Прошлые убеждения вместе с настоящим именем надлежало позабыть. Афанасий еще раз отметил про себя основательность подхода немцев делу. Прежде чем приступить к занятиям, новички проходили длительную проверку в составе ра-бочей команды. Возможности каждого изучались неторопливо, на деталях поведения. Отбор проходили далеко не все. Куда девались забракованные — тоже не составляло секрета.

Немцы события не форсировали. Тем не менее Донцов сразу обратил на себя внимание администрации. Возможно, тем, что аккуратно выполнял все поручения, не нарушал распорядок, вел себя уважительно по отношению к начальникам и преподавателям. Сыграло свою роль и знание немецкого языка, сразу сделавшего его посредником между пленными соотечественниками и постоянно навещавшими школу представителями абвера. Отвечал за санитарное состояние и порядок в бараках, распределение нарядов, прогулки курсантов.

Все это Афанасий исполнял как-то механически. Думал о другом: когда же наконец? И вот как-то начальник учебной части школы Брунст (выходец из России, в 1917 году юношей вместе с родителями эмигрировал в Чехословакию, с началом войны поступил на службу к немцам) вызвал его к себе на квартиру. Там уже сидел преподаватель Трухин, которого все знали как перешедшего на сторону немцев генерал-майора Красной Армии.

— У нас с генералом возникло желание познакомиться с вами поближе, — с улыбкой обратился Брунст к Донцову и наполнил показавшиеся Афанасию крошечными коньячные рюмки. — Прозит?!

Немного помолчали. Потом Брунст попросил:

— Расскажите нам о себе.

— Я сын зажиточного донского казака, войскового старшины. До революции у нас было хорошее хозяйство. В Гражданскую войну отца убили красные. Для Советской власти такие, как я, — больная мозоль.

— Тем не менее, вас не только не преследовали, но и дали возможность получить высшее образование.

— Сознавая, что в своей жизни смогу рассчитывать только на себя, в школе я был прилежным учеником. Потом вечерний рабфак, сельскохозяйственный институт. Поступив по ходатайству от нашего конного завода, где работал простым конюхом. На ветеринарном отделении был самый маленький конкурс. После окончания института получил направление в родную станицу. А тут война.

— Вы производите впечатление солидного и рассудительного человека. Скажите, как вы смотрите на будущее России, на возможность отторжения Украины и Белоруссии в самостоятельные государства в случае поражения Советского Союза в войне с Германией?

— Такое вряд ли возможно, — немного подумав, ответил Афанасий. — Эти республики не имеют приличного опыта самостоятельной государственности. Да и в силу исторически сложившейся близости народы Белоруссии и Украины не пойдут на разрыв с Россией.

— А что вы думаете о возможности восстановления существовавших прежде привилегий казачеству при установлении в России новой формы государственного управления?

— Заманчиво, но скорее всего и это уже нереально. За 25 лет Советской власти от казачества что осталось? Одно название, да и то произносят шепотом.

За час успели немало выпить, много сказать. Судя по репликам хозяина, беседа с Донцовым его вполне удовлетворила. Трухин слушал молча, в разговор не вмешивался. Наконец Брунст замолчал и перевел взгляд на Трухина. Тот спросил:

— Доводилось ли вам, Афанасий Алексеевич, слышать о Национально-трудовом союзе нового поколения? Кстати, программа его во многом сходна с вашими взглядами.

— Слышать-то слышал. Но о конкретных целях и задачах союза имею смутное представление.

Брунст достал из ящика письменного стола небольшую брошюру, положил ее перед Донцовым.

— Здесь изложено все подробно. Скажу больше: руководство с удовлетворением восприняло бы ваше вступление в Союз нового поколения.

Трухин добавил:

— Пусть вас не беспокоит наше сотрудничество с германскими властями. Оно обусловлено рядом причин и не вечно. Главное — покончить с большевизмом. Поражение Красной Армии вовсе не катастрофа для русского народа. Союз нового поколения при посредничестве Германии намерен установить в России демократическую форму правления без большевиков. А немцы из нашей страны все равно уйдут. Вынуждены будут уйти.

Брунст поддержал:

— Участие в деятельности Национально-трудового союза нового поколения избавит вас от угрызений совести. Борьба против власти ВКП(б) — борьба в интересах народа, нации. Член Союза нового поколения уже не изменник Родины, а представитель оппозиционной стороны.

Полозов-Донцов сказал собеседникам не всю правду. К тому времени он уже знал, что центр Национальнотрудового союза нового поколения находился в Берлине, объединял русских эмигрантов из Чехословакии, Франции, Болгарии, Германии. Целью союза провозглашалось создание русского национального государства. Союз активно сотрудничал с немецкими властями, большинство его членов поступило на службу в разведывательные и оккупационные органы Германии. Его представители вербовали в свои ряды советских военнопленных, жителей оккупированных территорий, выпускали и распространяли листовки, другую антисоветскую литературу. Многие члены НТСНП обучались в немецких абверко-мандах диверсионной, террористической деятельности, сбору разведывательной информации. Большинство его руководителей состояли на службе в немецком контрразведывательном центре «Зондерштаб Россия». Эмблемой Союза был трезубец св. Владимира на трехцветном русском флаге.

Спустя несколько дней после того визита к Трухину Донцов стал членом этой организации.

В апреле 1943 года инспекцию курсов проводил сам шеф Восточного министерства Розенберг со своим заместителем Кнюпфером. Министр обратил внимание на образцовый порядок на территории и в помещениях лагеря. И тут очень удачно Брунст представил Донцова высокому начальнику с весьма лестной характеристикой его деловых качеств. Розенберг выразил свое удовлетворение, и Донцова назначили помощником преподавателя с освобождением из лагеря военнопленных. А через некоторое время его перевели в учебный лагерь более высокой категории — Вустрау.

Перед отъездом Брунст познакомил Донцова с 28-лет-ним доктором философии Реддихом. Он эмигрировал из СССР в 1932 году и был начальником учебной части лагеря Вустрау, одновременно одним из руководителей Национально-трудового союза нового поколения, имел обширные связи среди сотрудников абвера. По рекомендации Брунста Редлих сделал Донцова своим помощником.

К слову сказать, оба заведения располагались в окрестностях Берлина, и Афанасий продолжал общаться и со своим, теперь уже бывшим шефом. Донцова поселили в отдельной секции использованного под общежитие небольшого особняка, стоявшего на открытой неохраняемой территории. Он получил право свободного передвижения, в том числе на поездки в Берлин. Жалованье — 20 марок в месяц. Своих обязанностей по линии НТСНП не забывал. По рекомендации Афанасия в Союз приняли еще несколько человек.

Вообще-то этот Союз в Германии был запрещен, но правительство смотрело на его деятельность сквозь пальцы и даже в чем-то поощряло. Разумеется, и здесь присутствовал чисто немецкий практический расчет: цели Союза на данном этапе совпадали с интересами рейха. Редлих и Брунст не без удовлетворения переложили на Донцова многие свои партийные хлопоты, поддерживали его активность, создавали возможности для общения и агитации соотечественников. В Вустрау располагалось множество отделов Восточного министерства, для которых Донцов тоже представлял вполне определенный интерес. Все это позволяло ему заводить нужные знакомства, расширять связи, быть в курсе происходящего.

По мере вхождения в новую для себя роль Афанасий обзавелся собственным гардеробом. Купил костюм, несколько сорочек, серый плащ.

От проницательного Редлиха, с которым Афанасий стал общаться постоянно, не укрылось, как проходя мимо салона головных уборов его спутник задержал взгляд на витрине со множеством выставленных на обозрение мужских шляп.

— Вам, господин Донцов очень подошла бы элегантная шляпа, — угадал он его желание. — Головной убор составляет очень важную деталь костюма мужчины. Зайдем?

— Пожалуй, — без колебаний согласился Афанасий.

— Хорошие шляпы из фетра приобрели всеобщую популярность очень давно. Еще со времен Рубенса и Рембрандта, — продолжал развивать свою мысль философ. — Элегантная шляпа завершает всю систему одежды мужчины.

— Да, да, — согласился Афанасий, испытывая явную растерянность от обилия цветов и фасонов и не зная, к какой из них подступиться.

— Вам очень подошла бы вот эта, — Редлих протянул Донцову серую фетровую шляпу со слегка суженой цилиндрической тульей.

Мягкая, с округлым верхом и достаточно широкими полями — она понравилась Афанасию сразу. Он надвинул ее на голову и немного загнул тулью вниз.

— Очень сочетается с вашей одеждой, — удовлетворенно отметил Редлих. Он поднял вверх воротник плаща и повернул Афанасия к зеркалу. — Ну как?

— Отлично, — согласился тот.

— Мадам, — вежливо обратился Редлих к продавщице. — будьте любезны, выпишите чек.

Из салона Афанасий вышел, ощущая себя совершенно другим человеком.

Как-то Редлиха вызвали в Восточное министерство в качестве специалиста и консультанта по «русским проблемам». Он прихватил с собой Донцова. В министерстве их принял достаточно высокопоставленный чиновник Кнюпфер. Но едва началась беседа, позвонил Розенберг. Узнав о цели визита Редлиха, министр пригласил всех к себе.

Розенберг сразу узнал в Донцове понравившегося ему старшину из Цитенхорстского учебного лагеря. Обменявшись несколькими репликами с Редлихом, Розенберг обратился к Донцову:

— Как осваиваетесь со своим новым положением?

— Спасибо, стараюсь как можно скорее войти в курс порученного дела.

— Желаю успехов, — произнес Розенберг. Потом вдруг резко поднял глаза на Донцова и спросил: — А что вы можете сказать о целесообразности создания самостоятельного государства на месте бывшего войска Донского, Терека и Крыма?

— Думаю, это нереально, — Донцов начал излагать уже известную нам точку зрения по этому вопросу. — Прежние устои казачества сильно деформированы и в полном объеме, пожалуй, невосстановимы. Система российского хозяйства организована таким образом, что обособление отдельных районов вызовет трудности, в первую очередь для них. Ориентация на заграницу при слабоконкурентном экспорте тоже приведет к плохим последствиям. Россия есть Россия.

— Да, все далеко не просто, — задумчиво произнес Розенберг, утрачивая интерес к собеседнику, от которого, видимо, и не ожидал другого ответа.

На том беседа с Донцовым закончилась. Министр перебросился несколькими фразами с Кнюпфером, после чего они покинули кабинет Розенберга.

На другой день Редлих снова выехал в Берлин вместе с Донцовым. Они остановились возле большого дома на Курфюрстенштрассе. Оказалось, здесь была конспиративная квартира. Встретили их две молодые симпатичные женщины, провели в большую залу. Там Донцов увидел Ф.И. Трухина, бывшего командующего 2-й ударной армией генерала А.А. Власова, еще нескольких незнакомых ему мужчин. Редлих здоровался с каждым из присутствующих как со старым знакомым. Донцов в нерешительности остановился в дверях.

— Афанасий Алексеевич Донцов, наш соотечественник, — представил его Трухин. — Представитель советской интеллигенции. Не далее как вчера имел личную встречу с Розенбергом.

Трухин показал Афанасию на кресло возле себя. Тот уже знал, что Трухин стал заместителем начальника курсов пропагандистов власовской Русской освободительной армии (РОА) и перешел в полное подчинение к Власову. Но сделал вид, будто не в курсе:

— Как там у нас в Цитенхорсте?

— Ну, батенька! Я уже давно занимаюсь совершенно другим делом, служу под началом Андрея Андреевича. Наслышан — и ты время зря не теряешь. Кстати, вот с этим человеком тебе надо познакомиться — наш партийный шеф по Союзу нового поколения, дядя Коля. К сожалению, других сведений о нем не сообщаю, так как сам не знаю. — Трухин взглядом указал на полноватого брюнета в сером костюме.

Тот громко говорил, сопровождая сказанное величественными жестами:

— А потом… потом мы ставим целью освобождение России от немцев и ее государственное переустройство. Для этого наша организация должна кропотливо готовить кадры, которые я бы назвал «третьей силой». Мы заинтересованы во взаимном истощении воюющих сторон: и Германии, и Советов.

— Не кажется ли вам, что по отношению к соотечественникам такая постановка вопроса выглядит непатриотично? — заметил Редлих.

— Потери и ослабление враждующих народов неизбежны во всякой большой войне. Но ведь не мы с вами повинны в ее сегодняшних и грядущих жертвах. Наступит время, когда «третья сила» возьмет власть в свои руки. Мы найдем виновников понесенных жертв с обеих сторон и спросим за все сполна. Наши надежды устремлены, прежде всего, на Союз нового поколения здесь, в Германии, в других странах, на русские кадры Восточного министерства.

— Говорят, Риббентроп всерьез подумывает о том, как заинтересовать Гитлера в формировании союзного Германии русского правительства. Хотя бы на части территории, — сказал Брунст.

— Рановато, пожалуй. Во всяком случае — для нас. Нам нужно еще месяцев шесть, чтобы определиться со своими реальными возможностями. Шесть, и не больше, ибо и другие партии стремятся к власти в России. Необходимо посмотреть, какими людскими ресурсами располагает НТСНП в разных странах, послать туда с десяток человек для изучения положения дел.

— Могу разделить эту точку зрения, — вступил в обсуждение Власов. — Я уже поднимал перед немцами вопрос о создании в России такого правительства, писал докладную. Помилуй Бог, к сожалению, мои предложения оставили без внимания, даже не приняли меня для разговора.

— Значит, господа, взгляды наши и немецкого руководства совпадают не полностью, — вставил реплику дядя Коля и продолжал: — Но хорошо хотя бы то, что с нами считаются. Значит, чтобы получить поддержку, необходимо собрать более полную информацию о внутреннем положении в СССР, настроениях населения как оккупированных территорий, так и контролируемых Советской властью. С учетом этого представить германскому руководству новые, более аргументированные предложения. В этом я рассчитываю на вас, уважаемые господа.

— Прошу извинить, но Восточное министерство Германии, на мой взгляд, едва ли в перспективе поддержит идею единого российского правительства, — обратился к дяде Коле Донцов. — Из беседы с Розенбергом, у меня сложилось мнение, что он заинтересован в ослаблении России разделением ее на несколько самостоятельных государственных образований.

— Пускай Розенберг полагает, мы же должны располагать. Вопрос об отделении Кубани и других областей — чепуха, — резко прервал его дядя Коля. — Мы не можем допустить развала Отечества даже в случае немецкой победы, в которой я, правда, очень сомневаюсь. Россия должна быть единой, неделимой и, как минимум, в пределах границ, существовавших на начало войны.

Когда начали расходиться, Власов слегка придержал Донцова за локоть:

— Афанасий Алексеевич, приезжайте завтра утром ко мне за город Вместе позавтракаем. Думаю, нам есть о чем поговоритъ.

Судя по всему, элегантный соотечественник произвел на Власова явно благоприятное впечатление.

Плененному советскому генералу немцы выделили небольшой особняк в предместье Берлина. Когда Донцов остановился у невысокого забора, дверь отткрыл мужчина крепкого телосложения в начищенных до блеска хромовых сапогах и аккуратно подогнанной солдатской форме без знаков различия. Примерно в таком же виде, но в галифе с лампасами встретил его и Власов. Беседа продолжалась совсем, недолго. Власов явно спешил:

— Помилуй Бог! Я, друг мой, немцам служить не собираюсь и изменником Родины себя не считаю. Не случайно они держат меня здесь под домашним арестом и сопровождают везде своей охраной. Не являюсь и политиком, но даю слово всячески поддерживать ваше движение. Скажу больше. Я поставил вопрос о формировании русской армии из числа военнопленных и представителей Белого движения, находящихся на территории Германии и оккупированных ею стран. И в этом встречена поддержка Министерства иностранных дел. К сожалению, фюрер мою идею пока не оценил, а Гиммлер еще не определился. Неплохо было бы найти еще какие-то возможности повлиять на германское руководство в этом деле.

— Вы имеете в виду Розенберга?

— Да, и его тоже. Если еще раз случится говорить с министром Восточных территорий, скажите, что Власов не против встречи с ним. Напомните, что русский генерал добивается приема на протяжении всего пребывания здесь, в Германии, но безрезультатно. Я так понял, что вы близки с руководством Союза нового поколения, а его Розенберг поддерживает. Кстати, кто возглавляет эту структуру?

— Во главе организации стоит дядя Коля — тот самый, что присутствовал вчера на нашей конспиративной встрече. Больше про него я ничего не знаю. Его фамилия и род занятий мне лично неизвестны. Разве генерал Трухин и вам о нем ничего не говорил?

— Тоже мне, конспираторы, — с кривой усмешкой произнес Власов и поморщился. — Имейте в виду, вы не одиноки в своих устремлениях заполучить власть из рук немцев, не выезжая из Германии. Здесь же, в Вустрау, мне доводилось встречаться с неким Василием Васильевичем Минаевым, как он сам говорил, профессором математики. Думаю, из него такой же математик, как доктор философии из вашего Редлиха. Но не в том суть. Помилуй Бог, его организация — Всероссийская национал-социалистическая партия — тоже жаждет власти, ведет обработку тех же военнопленных с высшим образованием из лагерей Восточного министерства и пропагандирует реставрацию монархии в России.

— Я с ним незнаком.

— Это неважно. Никто не знает, чем все кончится и кто кем станет. Доведите до дяди Коли: если вам удастся скомплектовать правительство, то в силу своего долга перед Отечеством генерал Власов готов занять в нем пост военного министра.

— Постараюсь.

— Помилуй Бог, — произнес Власов, прощаясь с Афанасием. — Вот увидите, Германия все равно примет мои предложения о создании русской армии.

Больше с Власовым Донцову встречаться не довелось. Редлиху и Брунсту он передал пожелания генерала, добавив, что лично ему хотелось бы заняться настоящей работой, так сказать, на переднем крае борьбы. Оба обещали подумать над расширением связей НТСНП, включая контакты с Власовым, однако, в отличие от Донцова, сами из Берлина никуда уезжать не собирались. Вместе с тем, к его стремлению отнеслись с пониманием.

И при очередной встрече на Курфюрстенштрассе, 58 Донцова представили высокому симпатичному офицеру.

— Франц Ашенбренер, — внимательно разглядывая Донцова, произнес незнакомец. — Бывший дипломат, несколько раз бывал в Москве накануне войны. Теперь приходится заниматься другой дипломатией.

— Советую и вам, Афанасий Алексеевич, присоединиться к этой «дипломатии», — подключился Редлих. — Франц — сотрудник абвера, курирует в России специальную зондеркоманду по использованию военнопленных в интересах рейха.

— Ну что вы, наш контингент гораздо шире. Впрочем, при положительном решении вопроса о переходе господин Полозов будет осведомлен обо всем в деталях.

Судя по принадлежности нового знакомого к военной разведке и тому, что Афанасия снова стали называть Полозовым, ему стало совершенно понятно, что игры с ним в политику закончились и его ожидает новая миссия.

Ашенбренер Афанасию Алексеевичу откровенно понравился. Приятный голос, интеллигентные манеры, внимательный, изучающий взгляд. Отметил, что именно Ашенбренер, в отличие от остальных, первым назвал его настоящую фамилию.

Сам Полозов больше слушал, думая о своем, лишь иногда кивком головы подтверждая согласие с говорившими. Что ж, намеченная им цель, вроде бы, становилась ближе. По крайней мере, хоть жить будет на родной земле, неподалеку от линии фронта.

Зондеркоманда — 203

Последующие несколько дней ушли на оформление документов, сборы. Отныне Полозов-Донцов именовался Краковым Владимиром Алексеевичем — начальником курсов парашютистов-диверсантов в специальной абвергруппе Зондеркоманда-203 при 1-й немецкой танковой армии на Украине.

Почти все это время Афанасий проводил в обществе Ашенбренера. У него оказались обширные знакомства, и, как всякий германский офицер, прибывший в столицу с фронта, Ашенбренер вечера проводил в ресторанах. Компанию им составляли обычно женщины, приглашенные Ашенбренером. Их присутствие ничуть не смущало захмелевшего Франца, пока он вводил Афанасия в курс его будущих обязанностей.

— Понимаете, Вольдемар, — откровенничал немец, — о каких-либо серьезных наших успехах на фронте вскоре, возможно, даже не придется вести речь. Лично меня больше беспокоит другое: как выжитъ? Надо хорошенько думать.

— Простите, Франц, что вы имеете в виду? — спросил Афанасий, не понимая, как реагировать на эти откровения собеседника.

— А вот что. Начальником у нас с тобой капитан Рейнхгардт, если по-русски — Курт Адольфович. Так вот, он имеет склонность иногда порассуждать о пагубности политики Гитлера и считает, что русские никогда не смирятся с оккупацией своей территории, что нам все равно придется с нее убираться. В отличие от меня, капитан ведет себя очень скромно, спиртного почти не употребляет, не курит, на провокации женщин идет с трудом. Но имей в виду, в делах Рейнхгардт очень пунктуален, смел и решителен, способен быть жестоким и беспощадным, даже по отношению к тем, кто только что входил в круг его друзей.

Полозову оставалось только удивляться про себя: абверовец, а такое говорит. Еще больше поразился, когда в один из вечеров услышал пьяные разглагольствования знакомого сотрудника Восточного министерства доктора Гарцеля. Опрокинув несколько рюмок, он произнес целую речь:

— Все дело в том, что политику ведут совершенно неподготовленные и не имеющие определенного образовательного ценза люди. Они завоевали популярность палкой, которая хороша была в двадцатом году, при защите порядка в зале собраний. Нас же, интеллигентных людей, понимающих и разбирающихся в положении вещей, даже не хотят выслушать. Тем не менее я патриот, считаю Гитлера гением. Уверен, он способен на нечто такое, что спасет положение. Но если он снова будет в истерике кататься по ковру и грызть его зубами, как это было после поражения 6-й армии под Сталинградом, проявления этого гения мы не дождемся. Придется что-то делать самим. Простите меня, у нас абсолютная диктатура, как и в России. Я откровенно высказываюсь только вам, зная, что вы не являетесь сотрудником гестапо.

— Нов военное время страной должна управлять твердая рука, — вставил Полозов. — Это совершенно очевидно как для Германии, так и для Советов.

— Твердая, но здравомыслящая, — не хотел сдаваться Гарцель.

Да-а, в Германии явно происходило что-то такое, чем управлять сверху уже не удавалось. Если о нереализуемых возможностях режима задумались верные служители его. Очевидно, руководство рейха в самоупоении популярностью и властью проскочило пик своего влияния на массы и, не заметив того, продолжает двигаться с прежней скоростью, только не поднимаясь вверх, а падая. И остановить это падение теперь уже никто не в силах — люди устали жить в режиме постоянного перенапряжения, да еще в условиях, когда оно перестало приносить удовлетворение: поражения на фронте энтузиазма не прибавляли.

С такими вот противоречивыми мыслями Афанасий Полозов под псевдонимом Краков покидал Германию. Радовало одно: уж теперь-то случай вернуться к своим ему наверняка представится. Нужно только сделать это с максимальной пользой.

Характер своей будущей работы он представлял теперь достаточно ясно. Зондеркоманда-203 вела диверсионно-разведывательную работу в расположении советских войск. Она являлась одной из структур абвера. Агентов вербовали в лагерях для военнопленных в городах Барвенково, Сталино, Днепропетровск, Запорожье, Славянск, Кировоград и др. Привлекали и мобилизованных для отправки на работу в Германию женщин. Часть завербованных шла в боевые группы, занимавшиеся войсковой разведкой, часть — в парашютно-диверсионную группу.

В течение 10–15 дней агентов обучали подрывному делу, способам ведения агентурной разведки. Они тренировались с переходе линии фронта, преодолении минных полей. После соответствующей подготовки будущие диверсанты получали специальный инструктаж о целях задания, сроках его выполнения, способах поддержания связи. Через линию фронта перебрасывались группами по 2–5 человек на самолетах или пешим порядком. Имели задачи диверсионного характера, по борьбе с партизанами, выявлению коммунистов, комсомольцев, советского актива.

Шеф парашютно-десантной группы Франц Ашен-бренер руководил и деятельностью карательной боевой группы Казбека — ныне унтер-офицера германской армии, в свое время добровольно перешедшего на службу к немцам.

По прибытии на место капитан Рейнхгардт сразу вызвал Ашенбренера и Кракова прямо к себе в Краматорск, где он жил в воинских казармах на северной окраине города.

После краткого знакомства Рейнхгардт объяснил задачи, которые предстояло решать Кракову:

— Вам поручается руководство группой парашютистов-диверсантов. После прохождения соответствующей подготовки они будут переброшены в советский тыл. Я уже беседовал с командованием лагерей для военнопленных в Сталино, Славянске, Барвенково и получил согласие предоставить в наше распоряжение специально подобранных людей для проверки.

Вечером Краков знакомился с зондеркомандой. Его подразделение еще только создавалось в поселке Ясная Горка, возле Краматорска. В группе 10–12 человек. Из постоянного состава, помимо начальника, был еще преподаватель обер-ефрейтор Мюллер, специалист по подрывному делу и стрелковой подготовке, старшина, проще завхоз, Иван Муслин и кладовщик Лазо. В распоряжение Кракова выделили легковую автомашину с шофером.

С конца июня Краков стал сопровождать Ашенбренера, а иногда и самого Рейнгардта в поездках по лагерям для военнопленных. Странная сложилась ситуация: в процесс отбора кандидатов офицеры абвера не вмешивались, полностью доверив это Кракову. Впрочем, они иногда присутствовали при его разговорах с пленными, лишь потом высказывали свои соображения о целесообразности использования того или иного человека. В группу людей довольно долго не направляли: каждый «объект» все-таки нуждался в проверке.

В расположении зондеркоманды Афанасий ходил в военизированной форме без знаков различия. Но за ее пределами его видели только в костюме, сером плаще с поднятым воротником и перетянутым поясным ремнем, с неизменной фетровой шляпой на голове.

По указанию Рейнхгардта Краков выезжал как-то в Славянск на допрос задержанного зондеркомандой советского разведчика, заброшенного в немецкий тыл с заданием корректировать местонахождение военных объектов во время предстоявшего налета советской авиации. Оказавшись в трудном положении, разведчик сдался немцам без сопротивления. Сначала Афанасий только переводил, потом вел допрос. Разведчик быстро «раскололся».

Спустя несколько дней в Краматорске поймали еще одного советского разведчика. И снова допрос поручили Кракову. Кроме того, что с ним было сброшено еще десять парашютистов, местонахождения которых разведчик сам не знал, он ничего Кракову не сообщил. Обоих разведчиков отправили в лагерь.

При очередном вызове к себе капитан Рейнхгардт сообщил Кракову и Ашенбренеру, что располагает сведениями о существовании в Краматорске подпольной партизанской группы. Об этом сообщили шефу зондеркоманды два солдата немецкой зенитной батареи, с которыми партизаны якобы пытались вступить в контакт и завербовать их на свою сторону. Посоветовавшись, в зенитную батарею направили двух агентов из разведгруппы зондеркоманды — Мартена и Василия, переодетых в немецкую форму. В качестве связников выделили еще двух агентов, в том числе Елену Вишневецкую, зачисленную к тому времени в группу Кракова. Курировал все акцию сам начальник зондеркоманды.

Агентам довольно быстро удалось выйти на подпольщиков. Но не это смутило Кракова, а то, что подпольщики почти сразу предложили Мартену и Василию перейти линию фронта. Краков, сомневаясь, тем не менее дал добро. Связники выследили место, куда доставили агентов, и туда была выслана прибывшая в зондеркоманду боевая группа особого соединения немецкой разведки «Бранденбург-800» под командованием лейтенанта Вайде. Во время облавы арестовали пять женщин и старика — хозяина квартиры. Правда, операция завершилась не совсем гладко. Обнаружив предательство, подпольщики все же успели убить одного из провокаторов — Василия.

Задержанных допрашивали Рейнхгардт и Ашенб-ренер. О чем шла речь на допросах, кто были те задержанные — Афанасий так никогда и не узнал. Начальство лишь сообщило, что все они расстреляны. Но позже стало известно, что в тот день расстреляли четверых женщин, а еще одну и старика отпустили.

Проверка, судя по всему, продолжалась, но было видно, что она подходит к концу. Чтобы ускорить дело, как чувствовал Афанасий, нужен был какой-то оригинальный шаг с его стороны. Вскоре для этого представилась неплохая возможность. Во время посещения Славянского лагеря из разговоров с военнопленными Краков узнал, что еще в конце апреля возле города Купянска произошел взрыв на одном из складов в тылу Красной Армии. Почему бы тот взрыв не отнести в актив Зондеркоманды-203? Краков быстренько сочинил рапорт о взрыве на имя Рей-нгардта. И пофантазировал-то самую малость: перенес взрыв на июнь, да сделал предположение, что «диверсия» осуществлена агентами зондеркоманды.

При желании Ашенбренеру и Рейхгардту не составляло большого труда установить ошибочность «предположений» Кракова, но они этого делать не стали. Больше того, Рейнхгардт решил внести в информацию свои дополнения и распорядился отправить наверх официальную докладную об успешно проведенной операции, в результате которой, как вытекало из бумаги, взорваны склад с горючим и два моста.

Лиха беда — начало. Теперь при каждом новом посещении лагерей Краков интересовался у военнопленных сведениями о разрушениях на военных и гражданских объектах, в том числе в результате налетов немецкой авиации. Полученные сведения он оформлял официальными рапортами начальству с намеком на возможную причастность к этому агентов зондеркоманды. Под перьями Ашенбренера и Рейнхгардта предположения обретали силу факта, и в Берлин шла информация об успешных диверсиях их подчиненных. Усердие руководства зондеркоманды не осталось незамеченным — Рейнхгардт и Ашенбренер вскоре пригласили Кракова обмыть их ордена. На торжестве ему объявили, что группа его должна быть полностью укомплектована до конца месяца. С 1 июля — занятия и тренировки.

Времени уже не оставалось, и Краков без предварительного изучения подбирал людей по первому впечатлению. Не интересовался даже социальным происхождением и сведениями о судимости, мнением лагерной администрации. В последнем был свой резон: провокаторы и осведомители практически отсекались, разве что случайно кто-то мог попасть в его группу. Но случай — не правило.

Вечером 10 июля Краков вместе с унтер-офицером Борзовым прибыл в Запорожский лагеръ. Только что вернувшихся с работы военнопленных выстроили на плацу в длинную шеренгу. Внимательно вглядываясь в лица и глаза стоявших пред собой людей, Краков отобрал несколько человек, предназначенных для зондеркоманды. Привлек его внимание высокий симпатичный пленный, угрюмо смотревший как-то в сторону.

— Расторгуев Михаил Александрович. Родом из Сибири, образование среднее. Бывший старшина второй статьи. Служил на Тихоокеанском флоте. Потом попросился на фронт.

— Выходи.

Дальше беседа шла с глазу на глаз. Краков представился:

— Мое воинское звание — полковник (на самом деле А.А.Полозов был ветврачом 2-го ранга. — Авт.) Красной Армии. Командовал кавалерийской дивизией. Воевал честно, но тоже попал в плен. Как это случилось с вами?

— Я уже сказал, что служил на флоте. Подал рапорт о направлении на фронт для обороны Москвы. Получил ранение. После госпиталя защищал Севастополь. Там же и попал в плен.

— Дальше ясно. Я вот был в Германии, мог там вести вполне спокойную жизнь, вдали от фронта, но решил, что отсиживаться не время. Надо помогать фронту. Вот служу в немецкой военной разведке. Мне нужны крепкие, толковые парни. Пойдете?

— А чем придется заниматься? Продавать своих?

— Люди нужны везде. Но мы — не провокаторы. Готовим парашютистов, контрразведчиков, боевые группы. Парашютисты действуют в советском тылу по спецзаданиям, остальные ведут борьбу с партизанами, с советскими диверсантами.

— Парашютисты — это интересно. С детства мечтал хоть разок с самолета прыгнуть.

— Что ж, тогда договорились?

Расторгуев неопределенно пожал плечами.

В этот момент в кабинет зашел капитан Рейнхгардт. Краков резко поднялся со стула и доложил по-русски:

— Вот — бывший моряк. Попал в плен под Севастополем. Просится ко мне. Только в боевые группы идти не хочет.

— Решайте сами, — произнес капитан и вышел.

Краков записал Расторгуева в свою группу. Всех согласившихся служить в зондеркоманде — таких из отобранного в лагере десятка набралось шестеро — отвезли в Краматорск. Сводили в баню, переодели в трофейное красноармейское обмундирование без знаков различия и поселили в отведенном под казарму доме. В течение последующих двух-трех дней в группу Кракова было набрано еще человек десять бывших военнопленных в возрасте 20–25 лет.

Абверу нужны молодые девушки

Начальник школы, познакомившись с новобранцами, одобрил выбор Кракова. Тот ответил, что главная работа впереди, и продолжал искать «кадры». Везде. Прогуливаясь вместе с Орловым, в привокзальном скверике станции Ясиноватая он увидел миловидную девушку, чем-то явно взволнованную. Подошел, подсел на скамейку. Она испуганно и зло глядела на незнакомого мужчину в сером плаще и шляпе.

— Смотри-ка, Николай, сейчас из этих прекрасных глаз пуля вылетит. — Краков, не мигая, смотрел на девушку. — Вы, случаем, не партизанка?

— Да она совсем онемела, — ухмыльнулся Николай Орлов, сотрудник зондеркоманды из группы контрразведки, сопровождавший в тот день Кракова.

— Ваши документы. Кто вы?

Назвалась Светланой Ивановной Яблочкиной.

— Документы!

— Паспорт оставила дома.

— Где работаешь и куда направляешься?

— Ушла из лагеря. Должна была ехать в Германию, а сейчас возвращаюсь домой.

— Дома знают, где ты?

— Знают, что угонят в Германию.

— Да-а, дела. Немцы за это по головке не погладят. Но выход есть — идти с нами.

— Куда?

— Для начала — в буфет, а потом видно будет. Но если договоримся, гарантируем, что отправки в Германию не будет.

Если это партизаны, почему они держатся так уверенно? Если фашистские холуи, отчего столь снисходительны к ней? Если обыкновенные бабники, с чего бы вдруг такой далекий заход?

Завтрак и беседа в буфете обстановки не прояснили. Новые знакомые говорили мало, больше слушали, потом подвезли девушку до самого дома на машине, чем еще больше повергли ее в смятение. Условились через несколько дней встретиться в Ясной Горке.

Когда Яблочкина прибыла туда, ее встретил Краков. Объяснил:

— Работа в общем-то нетяжелая, но денежная. Будешь иметь много свободного времени, хорошо кушать, хорошо получать. Придется поездить по разным городам, там заводить знакомства с разными людьми и обо всем информировать меня.

— Это здесь или за линией фронта?

— Для начала покатаешься здесь.

Девушка сразу понравилась Кракову. За ее внешней открытостью он рассмотрел крепкий характер, острый проницательный ум. Иона оказалась способной ученицей.

Откуда было знать начальнику парашютно-десантной группы, что подопечная его осваивала все эти диверсионные премудрости по второму кругу? С первых дней войны она (настоящая фамилия Кодацкая, а не Яблочкина) обивала пороги военкомата, просилась в действующую армию. Получилось, но сначала ее направили в тыловой госпиталь. И лишь потом удалось добиться назначения в партизанскую школу Научилась ставить мины, взрывать железнодорожное полотно, стрелять из разных видов советского и немецкого оружия, прыгать с парашютом.

Во вражеский тыл Кодацкая не была заброшена из-за конфликта со своим командиром группы, большим охотником до женской части. Ее отстранили от выброски в немецкий тыл, зачислили медсестрой-пулеметчицей отдельного зенитного батальона. В августе 1942 года оказалась в окружении с небольшой группой бойцов и офицеров. Несколько месяцев скрывалась, лечила раненую ногу. Решила пробираться в родные места.

На паромной переправе, когда до дома оставалось совсем немного, ее задержал полицай. Потребовал документы, а их у нее не было: сдала начальнику штаба батальона старшему лейтенанту Кравцову. Полицай начал потрошить санитарную сумку Анны. И хотя в ней вместо бинтов и йода, необходимых для перевязок, теперь были нехитрые пожитки да немного съестного, полицай препроводил ее куда следует.

Так Кодацкая оказалась в лагере для военнопленных. Назвалась, как и Кракову, Светланой Ивановной Яблочкиной. Уже впоследствии она объяснила, что очень нравилась ей известная киноактриса с такой фамилией.

И началась «работа». Вот что рассказала Кодацкая 22 июля 1943 года майору Опарину — заместителю начальника фронтового управления контрразведки «Смерш»:

«Влагере Зондеркоманды-203, что расположен в Ясной Горке, находились люди, которые готовились к переброске в тыл Красной Армии. Они изучали подрывное дело, стрельбу, а также то, как надо вести агитационную работу. Мы должны были говорить, что немцы очень заботятся о своей армии, их армия сильна, имеет много техники. У русских же авиация слабая, танков мало. Англия и Америка помогают плохо, но даже если и делают это, то для своей же выгоды. Немцы все равно победят, и не тратьте, русские, силы, не проливайте кровь свою. Агитация среди окруженных красноармейцев должна сводиться к склонению их сдаваться в плен, бросать оружие. В будущем надо строить новую Россию, которой еще нужны люди, пропадающие ныне напрасно. Сталин не беспокоится о своих бойцах, думает только о себе и евреях. Чем лучше все будут работать на немцев, тем скорее кончится война и станет лучше жить людям. По поручению Кракова я подбирала в группу девушек из Сталинского лагеря.

Краков Владимир Алексеевич — шеф школы в Ясной Горке. Он ездит по лагерям, отбирает нужных ему людей. Ведет следствие в полиции Славянска и Краматорска. Одну переводчицу, которая подала ложное заявление, обвинив как партизанку, ударил так, что она упала на пол. Высокий крепкий мужчина, не старше тридцати лет. За пределами лагеря показывается только в гражданской одежде: черный костюм, белая рубашка, галстук, серый плащ и всегда в шляпе. Он часто говорит о русских. Когда читает немецкую газету, то возмущается: «Вот гады брешут!» Как-то сказал мне, что мы работаем и на немцев, и на русских. Я не поверила ему и возразила, что этого не может быть. Краков добавил: «Позже, когда я тебя хорошо узнаю, я тебе многое скажу». Затем предупредил, что возможно я буду работать с Николаем Орловым и, может быть, полечу с ним. При этом сказал: «Боюсь, он не выдержит испытаний, так как в последнее время стал много пить. А одному мне трудно». Вскоре по поручению Кракова я уезжала в Сталино подбирать девушек в его группу из тех, кого отправляли в Германию. Меня сопровождал Николай Орлов. Перед поездкой Краков говорил: «Вообще-то я не люблю тех, кто сильно стоит за немцев, я оставляю его там погибать». В лагере я отобрала несколько девушек. По возвращении мы с Николаем зашли в кафе. Он много пил и все говорил: «У меня столько оружия, что карманы оттягиваются. Когда я вижу этих фрицев, моя рука сама невольно тянется к пистолету». Я его предупредила, что в моем обществе так говорить нельзя. На следующее утро я узнала от Кракова об аресте Николая. По его словам, Николай Орлов зашел в ресторан и застрелил семерых немцев — сотрудников СД. При этом он крикнул: «Пусть знают, как русские стреляют!» Он выскочил из ресторана и стал стрелять в попадавшихся по дороге немцев, убил еще несколько фашистов. Позже приехал унтер-офицер и сообщил, что Орлов расстрелян. Краков очень долго переживал, он даже плакал. Сказал: «Теперь такого друга, как Колька, у меня не будет. Я дурак, что сжег документы, мог бы отдать их тебе, а ты бы в барахле спрятала». Как-то в разговоре Краков спросил меня: «Ты сильно любишь немцев?» Я засмеялась: «Если скажу «да» — ты не поверишь, а «нет» — говорить нельзя». Незадолго до вылета Краков говорил мне: «Смотри, делай как лучше». Я попросила его выразиться яснее, чтобы понять, как должна поступитъ. Но от четкого ответа он уклонился и сказал: «Если ты сможешь вернуться, я скажу тебе все.»

По планам зондеркоманды несколько групп разведчиков и диверсантов должны были быть заброшены непосредственно в места расположения советских войск для подготовки базовых квартир резидентам и их радистам. Ашенбренер и Краков пришли к выводу, что у женщин это может получиться лучше. Они вызывают меньше подозрений, чем мужчины. Отобрали для намеченной цели несколько девушек, в том числе и Анну Ко-дацкую. Занимался с ними Краков.

Накануне заброски он пригласил кандидаток к себе. В присутствии обер-лейтенанта Вайде начал инструктаж:

— Сегодня ночью вы трое будете в расположении советских войск. Это километрах в пятнадцати от Ровеньков. Дальше пойдете на Старобельск. Одна останется там. Вторая — в Сватово, еще одна — в Купянске. Подыщите квартиры и остановитесь там на жительство. Через 15–20 дней возвратитесь сюда. Для перехода линии фронта пароль «Журналист», место перехода линии фронта — Красный Лиман. Старшая группы — Яблочкина. Не забывайте об агитации среди гражданского населения и военных. Говорите, что немцы хорошо обращаются с военнопленными, их не бьют, нормально кормят. К половине шестого быть готовыми к вылету. За вами придет машина. Вопросы есть?

— Никак нет, — по военному ответили все трое.

— Ну, вот и хорошо, — облегченно вздохнул Краков. — Тогда — с Богом!

— О предстоящем задании никаких разговоров. Даже с сотрудниками зондеркоманды, — строго предупредил Вайде. — Со всеми вопросами обращаться только к господину Кракову или ко мне. Ясно?

— Ясно.

Девушки закрылись в своей комнате и повалились на кровати. Как вспоминала впоследствии одна из них — Надежда Робак, неожиданное известие лишило их сил. Что-то оно будет там, в тылу у своих? Страшный «Смерш» о котором в зондеркоманде постоянно напоминали, оказался вдруг где-то совсем рядом. В напряженных раздумьях пролетел час-другой. Появились Краков и Ашенбренер. За ними в комнату втащили объемистые тюки. Девушек заставили переодеться в гражданское платье.

Красноармейские гимнастерки, пилотки, перочинные ножи, продуктовые пайки потребовали сложить в рюкзаки. Все это предназначалось тем, кто впоследствии должны прибыть на снятые ими в расположении советских войск конспиративные квартиры для совершения диверсий.

Краков и Ашенбренер придирчиво осмотрели разведчиц. Удовлетворившись внешним видом, заставили каждую поверх платья надеть немецкую форму. Когда было покончено и с этим, Краков вручил девушкам паспорта, красноармейские книжки, 15 тысяч советских рублей.

Ровно в половине шестого подошла машина с обер-лейтенантом Вайде. В Краматорске остановились возле двухэтажного дома. Там в одной из квартир был накрыт стол: вино, колбаса, консервы, овощи, фрукты, конфеты.

Наполнили стаканы. Краков поднял тост:

— За ваше задание, за его благополучное выполнение!

Опорожнив стакан, добавил:

— За возвращение пить не будем потому, что в последнее время назад возвращаются немногие.

Реплика явно относилась к Вайде, ибо неудачи чаще всего случались с его агентами. Обер-лейтенант намёк понял и в свою очередь произнес тост:

— Посылаем вас, девушки, в надежде, что с вашей помощью сможем предотвратить ненужное кровопролитие. Это в интересах и русских, и немцев. От вашего успеха зависит судьба многих жизней.

В половине девятого выехали на аэродром. Там уже находился начальник Зондеркоманды-203 капитан Рейнх-гардт. Он еще раз придирчиво проверил экипировку. Прямо здесь девушки сняли немецкую форму и вошли в самолет. Когда захлопнулась дверь, Анна крепко обняла подруг и сквозь рев мотора закричала:

— Как только приземлимся — сразу к нашим, в первую попавшуюся воинскую частъ. И еще запомните: никакая я не Яблочкина, а Кодацкая. Анна Кодацкая.

Приземлились кучно на большом поле. Правда, Робак при падении неудачно подвернула ногу. Вскоре начало светать. Шли наугад. Наткнулись на косаря.

— Из какого села, дедуля?

— Та из Ровеньков.

— А кто там — немцы или русские?

— Так русские ж.

— Спасибо.

Справка управления контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта от 21 июля 1943 года гласит:

«Б ночь на 21 июля 1943 года в районе Ровеньки Воронежской области были выброшены с самолета на парашютах агенты-разведчицы Кодацкая Анна Ефимовна, Робак Надежда Петровна и Цибульская Вера Николаевна. После приземления все три явились с повинной и были доставлены к нам. Б пос. Ясная Горка они обучались под руководством Кракова, и им же были переброшены на сторону Красной Армии с заданием:

а) профашистская агитация и склонение военнослужащих Красной Армии к переходу на сторону немцев;

б) подбор квартиры для немецкого радиста.

Учитывая их добровольную явку и правдивое поведение, все три разведчицы с санкции ГУКР «Смерш» были перевербованы нами и использовались: Робак и Кодацкая — для заф-ронтовой работы, Цибульская — для опознания известных ей агентов «203 Абвергруппы». Агент Кодацкая была послана с заданием завербовать Кракова — для работы в нашу пользу, но при переходе через линию фронта была тяжело ранена и эвакуирована в тыл. Вместо нее с этим заданием была переброшена через линию фронта агент Робак, которой было дано вербовочное письмо к Кракову. Вручив письмо, Робак должна была предложить Кракову работать в нашу пользу и после этого выполнять его инструкции. Цибульская вначале была оставлена в г. Сватово, согласно легенде, как содержатель явочной квартиры для радиста.

Впоследствии использовалась как опознаватель. Участвуя в оперативно-розыскной работе, она опознала оставленных в Донбассе трех разведчиц «Абвергруппы-203» Вишневецкую, Дидюрину, Гладченко. Все трое нами арестованы и осуждены. В декабре 1943 года Цибульская была нами направлена на розыск агента «Абвергруппы-203» Захарченко. В результате он задержан, а впоследствии арестован и осужден. Начальник 2-го отдела управления к/p «Смерш» 3-го Украинского фронта майор Котелков».

Краков идет на риск

Некоторой информацией о Кракове «Смерш» уже располагал. Еще в конце июня, вскорости после прибытия в зондеркоманду, Афанасий по чистой случайности оказался среди сопровождающих забрасываемой в наш тыл разведгруппы. Улучив момент, он на свой страх и риск перебросился парой слов с одним из агентов, намекнув тому, чтобы не очень старался с выполнением задания, а явился в особый отдел и сообщил о прибытии в зондеркоманду дяди Фани. Тот так и поступил. Однако в нашей контрразведке сведений об агенте с псевдонимом «дядя Фаня» не оказалось, а потому, в отличие от Кракова, там рисковать не стали и с первого раза не пошли на контакт с ним. Не дошли, видно, до «Смерша» бумаги о Полозове от капитана-особиста из кавалерийской дивизии. Может, он их уничтожил в той адской неразберихе, чтобы не подвергать лишней опасности своих людей, а может, и сам погиб вместе с документами. Но сведения арестованного посланца Кракова все же зафиксировали.

Прошел месяц со времени заброски девушек в советский тыл, но никаких известий об их судьбе Краков не получал. Нервничал. Ашенбренер — тоже.

Нервничали и в «Смерше»: ранение Анны Кодац-кой оказалось тяжелым. Ее отправили в госпиталь, и там девушке ампутировали ногу. Что делать? Появилась заманчивая возможность ухватиться за тонкую ниточку, внедриться в абверовскую резидентуру, в систему диверсионных служб, и вдруг — такая осечка. Краков, судя по всему, доверял Кодацкой. Только ли ей?

Пока в «Смерше» раздумывали, Краков терзался неизвестностью. Но жизнь продолжалась, и вскоре он получил задание забросить в тыл Красной Армии трех диверсантов.

Еще не зная, чем закончились его первые попытки связаться со своими, Афанасий решил рискнуть еще раз. Вызвал Расторгуева.

— Как дела? Не трудно?

— Подрывное дело изучил, мины ставить умею. Топографией владел и раньше. Стрелять тоже приходилось.

— Это хорошо, что приходилось. Пригодится в любом случае. Вон Русская освободительная армия генерала Власова вовсю разворачивается. Говорят, у него уже больше миллиона человек. Но это только начало. Интересно, правда?

Расторгуев лишь неопределенно пожал плечами.

— С Андреем Андреевичем Власовым мне довелось познакомиться несколько месяцев назад в Берлине, — продолжал Краков, внимательно наблюдая за реакцией собеседника. — Власов там не один. С ним несколько известных советских генералов. Правда, пьют они там много, сволочи. Деньги, видать, завелись.

— Выходит, оценили немцы их подвиги, если пировать позволяют.

— Ну да это их проблемы. А я вот вчера был на передовой, в районе Донца. Там какой-то небольшой полуостров русские уже несколько дней атакуют в лоб. Большие потери несут, а овладеть не могут. Глупость, да и только. Ведь ударь они километрах в пяти сбоку, и все. Там же нет никаких укреплений.

Расторгуев промолчал.

— Ну ладно, — резко сказал Краков. — Если по существу, значит так. Через пару дней планируется очередная операция по заброске наших агентов. В советский тыл полетишь ты. С тобой думаю послать Панина и Турусина. Они как, люди надежные?

— Нормальные. Сделают все, что требуется.

— В чью пользу?

— В нашу, — сохраняя неопределенность, ответил Расторгуев.

— Порядок, надеюсь, тебе известен. Последние два дня перед заброской — инструктажи, проверки. Лишнего не болтать, много не пить.

О том, как развивались события дальше, достаточно подробно рассказал сам Михаил Расторгуев на допросе 27 августа 1943 года заместителю начальника отдела одного из управлений контрразведки «Смерш» Юго-Западного фронта майору Тищенко:

«Перед вылетом, часов примерно за пять до него, 24 августа Краков позвал нас троих в сад и сказал нам следующее: «Я хочу на всякий случай гарантировать вашу жизнь. Если вы попадетесь сразу же после приземления или вообще попадетесь, то потребуйте, чтобы вас доставили в какой-нибудь штаб. В штабе заявите: мы привезли привет от дяди Фани. Скажите там, что дядя Фаня недоволен тем, что его агенты-парашютисты не возвращаются обратно, это навлечет на него подозрение со стороны немцев. Ему грозит сейчас большая опасность. Его помощника Николая Орлова расстреляли, так как он разоблачен гестапо, и теперь ему грозит то же самое. Передайте, что моя партизанская диверсионная группа существует в полном порядке и недавно взорвала железную дорогу между Славянском и Краматорском. Передайте, что вы связисты от меня и вы должны установить связь. Хотя бы один из вас должен вернуться и установить со мной связь. Вы там смотрите сами, если там здорово крепко поставлено, так как я не особенно осведомлен, то мы с вами начнем ворочать. Смотрите сами: здесь кресты, а там ордена». На аэродроме, когда мы стояли около самолета, готовые к полету с парашютами, к нам подошел Краков и нам двоим — мне и Панину — сказал: «Вы передайте там, чтобы они людей так безобразно не сбрасывали. Они бросают людей на съедение». Когда он нам это говорил, то на аэродроме было много народу — Рейнгхардт, Франц Ашенбренер и еще немцы. Но слов Кракова никто не слышал, кроме Панина и меня. Когда мы уже сидели в самолете, Краков снова подошел к нам и, стоя в дверях самолета, сказал: «Помните, лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Лучше быть орлом, чем курицей. До свидания, будете лететь как боги, а приземляться как черти!»

Сказанное Расторгуевым дополняется деталями из протоколов допросов Георгия Турусина и Григория Панина сотрудниками контрразведки «Смерш» Юго-Западного фронта капитаном Никифоровым и старшим лейтенантом Дементьевым. Кстати, Расторгуев, Турусин и Панин содержались изолированно друг от друга и допрашивались в разных кабинетах, но одновременно, 27 и 28 августа 1943 года, то есть спустя всего три дня после их общения с Краковым. Все они показали, что в день, предшествовавший вылету, начальник зондеркоманды капитан Рейнхгардт лично инструктировал диверсионную группу:

«Сегодня ночью вы будете выброшены в расположение войск Красной Армии со следующим заданием: взорвать участок железной дороги между Купянском и Изюмом либо железнодорожный мост; разведать в этом же районе склады боеприпасов, горючего и по возможности эти объекты тоже взорвать; в советском тылу проводить агитацию среди красноармейцев о неизбежности срыва наступления Красной Армии и ее поражения.

По выполнении заданий через 12–13 дней вы должны возвратиться назад. Переход линии фронта на участке Маяки-Голая Долина. Устный пароль «Айне це Изюм» (в показаниях Расторгуева — «Изюм, айн це»), письменный пароль получите при вылете. Детали предстоящей операции уточнит господин Краков».

Тот говорил: «Взрывать железную дорогу советую ночью. Предыдущая группа устроила взрыв днем, была обнаружена и уничтожена. Если не удастся перейти линию фронта, явитесь в штаб формируемой 53-й стрелковой дивизии Красной Армии и получите назначение в боевые части. Необходимые документы оформлены и будут вам выданы. Впоследствии при первом удобном случае каждый из вас обязан вернуться к немцам».

Когда после инструктажа у Рейнхгардта они вышли на улицу, Краков позвал Расторгуева, Турусина и Панина в сад. Убедившись в отсутствии посторонних, усадил своих подопечных на скамейку, а сам. устроился напротив. Негромко сказал:

— Если кто направится сюда, предупредите. Я буду наблюдать отсюда. Главное, надо узнать, есть ли силы у Красной Армии нанести серьезный удар немцам. Если такие силы имеются, мы можем отсюда крепко помочь. Никаких выводов пока не делайте. Когда будете на той стороне, тогда и думайте, кто я такой. Здесь об этом никому не говорите. Все.

Во время традиционного перед переброской ужина, на котором помимо них присутствовали Рейнхгардт и Ашенбренер, произносились тосты за успех предстоящего задания, за возвращение. Турусину запомнились последние слова Кракова, сказанные уже на аэродроме:

— Как приземлитесь в тылу Красной Армии, старайтесь попасть в армейский или фронтовой штаб. Там скажите, что прибыли от дяди Фани. Передайте все, что я вам говорил.

На этот раз в самолете группу сопровождал сам Ашенбренер: хотел, видимо, лично убедиться, что парашютисты выброшены в установленном месте.

А спустя несколько дней в зондеркоманду вернулась Надежда Робак. Она доложила о выполнении задания: квартиры подысканы, можно посылать новых агентов и радистов. Как мы уже знаем из документов контрразведки «Смерш», девушке было поручено передать Кракову письмо с предложением о сотрудничестве с советскими разведорганами. При этом предусматривалось на всякий случай и оговорка: если Краков откажется, Робак должна заявить, что проверяла своего начальника, насколько он предан немецко-фашистским властям. Но к оговоркам прибегать не пришлось. Правда, письмо вручить Надежда все же побоялась и уничтожила его, а содержание передала Кракову на словах.

Вскоре возвратились Расторгуев и Турусин. О том, что происходило с ними в нашем тылу, рассказывают документы «Смерша». Вот одно из донесений в Москву:

«Начальнику Главного управления контрразведки «Смерш» комиссару государственной безопасности 2 ранга В. Абакумову 24 июня 1944 года.

Докладная записка

О зафронтовой работе Управления контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта за период с 1.10.43 г. по 15.6.44 г.

Зафронтовая работа за отчетный период велась в направлении внедрения агентуры в действовавшие против нашего фронта разведывательные и контрразведывательные органы противника. До конца 1943 года против фронта действовали абвергруппы 103, 203, 303. Для внедрения в эти органы нами были введены в тыл противника агенты (идет перечисление).

В Абвергруппе-203 в то время уже имелись внедренные наши агенты Расторгуев Михаил Александрович, Турусин Георгий Дмитриевич, Робак Надежда Петровна.

Турусин, будучи переброшен в наш тыл, явился к нам с повинной и дал откровенные показания о себе и других агентах. Выполнив наше задание, завербовал в нашу пользу трех агентов Абвергруппы-203, которые впоследствии при заброске их на нашу сторону добровольно явились к нам. При его участии также задержаны выброшенные вместе с ним еще три агента-диверсанта. Турусин также собрал ценные сведения о сотрудниках и агентах абвергруппы.

Расторгуев — также бывший агент Абвергруппы-203, явившийся к нам с повинной. Вместе с Турусиным с санкции ГУКР «Смерш» в сентябре прошлого года введен в тыл противника для проведения зафронтовой комбинации по вербовке одного из сотрудников германской разведки. Наше задание выполнил, завербовал этого сотрудника и трех агентов. Будучи вторично заброшенным в наш тыл, лично привел в наши органы своих напарников — трех диверсантов. По его материалам Управлением «Смерш» 2-го Укр. Фронта арестованы два агента Абвергруппы-203. Собрал исчерпывающие сведения о 14 агентах и 10 сотрудниках Абвергрупп 203 и 204.

Робак Надежда Петровна, являясь агентом Абвергруппы-203, в конце июля 1943 года была выброшена на парашюте в тыл войск нашего фронта вместе с двумя разведчицами. Добровольно явилась к нам и сообщила подробные сведения о своей связи с немецкой разведкой и других агентах. В 1943 году по ее материалам нами были арестованы 4 разведчицы Абвергруппы-203, оставленные на оседание в Донбассе для сбора разведывательных данных и проникновения в ряды Красной Армии. Так же, как и Расторгуев, с санкции ГУКР «Смерш» 22 сентября 1943 года введена в тыл противника для вербовки сотрудника германской разведки. Наше задание выполнила, и завербованный ею сотрудник разведоргана организовал переброску агентов Абвергруппы-203 так, что они попадали в руки советской контрразведки. Начальник управления контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта генерал-майор Ивашутин».

Если судить по этому документу, контакт между советской военной контразведкой и сотрудником германской разведки налажен. Фамилия Кракова не упоминается. Но почему нет фамилии, а фигурирует аноним? Об этом мы узнаем очень скоро. В дальнейшем с каждым новым витком событий заслуги всё откровеннее будут списываться с «сотрудника разведоргана» и записываться на других личностей — оперработников «Смерша». Всё будет представлено таким образом, что именно они обнаружили, выявили, обезвредили, внедрили. И уже ни слова о том, кто всякий раз сам отдавал свою голову в чужие руки, советуя подчиненным явиться с повинной сразу после приземления за линией фронта. Даже непрофессионалу ясно, что в докладе должно бы говориться не об успешной вербовке, а об установлении тесного сотрудничества с Краковым, поскольку вся инициатива с самого начала исходила только от него. Впрочем, продолжим следить за развитием событий в хронологической последовательности.

Итак, из приведенного документа со всей очевидностью следует, что некий «сотрудник германской разведки» организовал дело так, что его подчиненные после заброски их в советский тыл для проведения диверсий, вместо этого прямиком шли в «Смерш». Полозов-Краков поставил дело на поток. Опираясь на новых помощников, он комплектовал диверсионные группы таким образом, что в каждой из них оказывался кто-либо из уже работавших на советскую контрразведку или те, кто были готовы сдать диверсантов в руки «Смерша».

Случалось, что до заброски очередной группы наша контрразведка знала почти все о каждом из диверсантов и задерживала их тут же, на месте приземления. Кое-кто из задержанных после соответствующей обработки возвращался обратно с докладами о якобы проведенных диверсиях: пущенных под откос поездах и взорванных складах, привозил разведывательную дезинформацию. И то, и другое обязательно «подтверждалось» потом самыми авторитетными советскими источниками: сводками Совинформбюро, хроникой центральных газет. Тем самым создавалась видимость успешной деятельности группы Кракова в интересах немецкого командования. Он заметно вырос в глазах своего начальства. И не только. С ним теперь советовались немецкие офицеры, ему предлагали повышение по службе.

Несмотря на то, что в документах советской контрразведки тех лет фамилия Кракова среди сотрудничавших с нею лиц не фигурирует по причинам, о которых догадаться не так уж сложно, в архивах КГБ СССР зафиксирована вся его деятельность в пользу Отечества. Правда, в агентурных делах других людей.

Так, в отчете Расторгуева отмечено, что в советскую контрразведку он явился по рекомендации Кракова. 22 сентября 1943 года Расторгуев сообщил шефу парашютно-диверсионной группы, то есть Кракову, о предложении майора Опарина на сотрудничество, которое Краков принял. При этом он сказал, что уже получил аналогичное предложение (от Робак) и заявил: «Я целиком и полностью принимаю предложение, так как был и остаюсь коммунистом».

В свою очередь Расторгуев по собственной инициативе стал вербовать для работы в пользу советской разведки еще одного агента зондеркоманды — Семена Лукьяненко, от которого узнал, что Краков уже обращался к нему с подобным предложением и он согласился. Затем Расторгуев и Краков привлекли на свою сторону Зинаиду Морозову из команды Ивана Муслина. В ноябре 1943 года в тыл Красной Армии были заброшены агенты Бережной, Першиков и Прохоренко. Перед отлетом Краков рекомендовал Прохоренко явиться после приземления в управление контрразведки «Смерш» по паролю «Родина», что и было выполнено.

В отчете Расторгуева есть еще одна, заслуживающая внимания выдержка:

«В середине 1943 года Краков сообщил мне, что с руководством абвергруппы решен вопрос о моей переброске в тыл Красной Армии совместно с Уткиным, Лукьяненко и Борисенковым. По заданию Кракова я должен был явиться в советскую контрразведку и сдать Уткина, который, по его словам, являлся провокатором, диверсантом и принимал участие в ликвидации партизанского отряда «Маруся». Краков просил меня согласовать вопрос с советской контрразведкой о том, что немцы предлагают ему работу в Восточном министерстве, но он не знает, что выгоднее для советской разведки, поэтому хотел бы знать ее мнение. Перед заброской для передачи командованию Красной Армии сообщил мне следующие сведения: «На южный участок фронта прибыл фельдмаршал Роммель вместе с танковой армией; вместо разгромленной 6-й армии под Сталинградом немцами создана 1-я армия; кировоградско-криворожское направление прикрывают 7 танковых дивизий, прибывших из Германии». Кроме того, он передал мне сведения о структуре Абвергруппы-203.»

Документы подтверждают, что с помощью Кракова советская контрразведка обезвредила около двадцати заброшенных в наш тыл диверсионных групп. Это несколько десятков специально обученных и отлично экипированных мастеров «черных» дел. Можно только представить, сколько жизней было бы загублено, окажись на месте Афанасия Полозова другой Краков и, соответственно, иные исполнители из Зондеркоманды-203.

Никто этого, конечно, не считал ни в войну, ни после, когда Полозова привлекли к ответственности (точнее, загребли) как предавшего интересы Родины: попал в плен, значит, виновен, независимо от того, был ты в услужении врага или боролся с ним, ежеминутно рискуя собственной жизнью.

Больше того, в уголовном деле Афанасия Полозова о его сотрудничестве с военной контрразведкой не сказано вообще ничего. Как будто и не было этого. Да, в дело подшиты протоколы допросов Расторгуева, Робак, Цибульской, но там Краков представлен совершенно в ином свете. Такие вот, как говорится, пироги. А он-то надеялся…

Смерть провокатору

В горячке тех дней, когда линию фронта чуть ли не еженедельно пересекали его диверсионные группы, Кракову было не до себя. Атут еще хлопот прибавилось. Осенью пришло сразу два письма из Берлина. Это Брунст и Редлих напомнили о своем существовании. Оба интересовались, как идет агитация за вступление в Национально-трудовой союз нового поколения среди населения оккупированных территорий. Прислали несколько экземпляров программы Союза, пачку брошюр соответствующего содержания. Откровенно говоря, Краков всю эту агитацию спустил на тормоза, полностью сосредоточившись на делах зондеркоманды. Однако расстраивать своих берлинских покровителей не стал. Успокоил, заверив, что данные ему поручения выполняет добросовестно, работа идет нормально. Хотя какое там нормально, если все продолжалось по-старому: присланные программки и брошюры так и остались лежать на столе.

Наконец внимание на них обратил и Ашенбренер:

— Вы продолжаете состоять членом этой организации? — спросил он Кракова.

— Не только состою, но и как бы являюсь здесь представителем ее руководства. Правда, в последнее время работа в интересах Союза нового поколения отошла на второй план. На первом — подбор и подготовка кадров для наших абвер групп.

— Программа Национально-трудового союза в целом не расходится с общей политикой Германии, — не отступал Ашенбренер от избранной темы разговора. — Вам не кажется, что сейчас можно вернуться к идее сформирования национального правительства будущей России?

— Насколько я осведомлен, претенденты на министерские портфели в НТСНП имеются. Один из них, генерал Власов, предлагает себя на должность военного министра, о чем он мне говорил лично. Просил при случае подбросить эту идею руководству рейха. Есть свои кандидатуры и непосредственно в Союзе нового поколения.

— Я намерен в ближайшее время изложить своему начальству соображения по подбору и расстановке людей будущего правительства с ориентацией на членов вашей организации. Германия нуждается в надежных союзниках. Вы в состоянии переключить кадры Национально-трудового союза нового поколения на немецкое правительство?

— Откровенно признаться, я давно не бывал в Берлине и довольно неопределенно представляю свои возможности для посредничества в этом ответственном деле.

— Ну, Вольдемар, вопрос о поездке в Берлин решить не так уж сложно.

Спустя несколько дней после того разговора Кракова вызвал к себе капитан Рейнхгардт. В кабинете уже сидел Франц Ашенбренер.

— В ближайшие дни вам предстоит поездка в Берлин. Требуется решить некоторые наши общие вопросы, — начал Рейхгардт и перевел взгляд на Ашенбренера. — Мой заместитель еще не утратил своих связей с дипломатическими кругами, и эта командировка скорее по его части. Определенные германские политические силы проявили заинтересованность идеями господина Ашенбренера о формировании русского правительства, союзного рейху. В нем очень пригодились бы образованные и умные личности, способные управлять Россией без большевиков. Вашей стране их всегда недоставало, и сейчас представляется случай восполнить исторический пробел. При практической реализации этой идеи соображения руководства Национально-трудового союза нового поколения, который вы представляете у нас, могли бы оказаться весьма полезными.

— Понимаю, господин капитан.

— Тогда все прекрасно. Готовьтесь к выезду в Берлин. Франц Ашенбренер ознакомит вас с заданием на командировку.

На том разговор у Рейнхгардта был окончен. Но, оказавшись с Краковым наедине, Ашенбренер не замедлил его продолжитъ:

— Знаете, Вольдемар, не скажу о других соединениях вермахта, но среди генералитета 1-й танковой армии в связи с повсеместными военными неудачами наших войск утвердилось устойчивое мнение о неэффективности проводимой германским руководством политики. С этим связывают даже возможность возможного окончательного поражения в войне с СССР. По мнению командующего фельдмаршала Клейста, на Украине требуется срочно создавать свое правительство. Заключить с ним договор о союзе и оказать ему помощь в создании собственных воинских формирований для защиты занятых нами территорий.

— Такие планы вроде бы существовали и раньше. Помнится, через вас проходила информация от агента Литвиненко из Краматорска об идее захвата власти и марионеточном правительстве с использованием маршала Шапошникова.

— То была просто провокация разведки с целью дискредитировать этого видного военачальника. А сейчас речь идет о конкретных предложениях. В штабе у Клейста обсуждали детали, решали кого послать с таким предложением к Гитлеру как представителя украинского народа. Я уже назвал вашу кандидатуру. Так что, уважаемый господин Афанасий, уклоняться уже поздно. Вопрос решен. Готовьтесь, в Берлин отправимся вместе. Возможно, повидаетесь со своим протеже на министерский пост генералом Власовым. Его идеи наконец-то встретили поддержку самого фюрера. Правда, сейчас ваш генерал в Берлине появляется редко. Он занят формированием Русской освободительной армии, ездит по всей Европе, набирает людей из лагерей военнопленных.

— Спасибо за доверие. Всегда к вашим услугам, — поблагодарил Краков.

Между тем обстановка вокруг Кракова начала серьезно осложняться. Сначала на имя капитана Рейнх-гардта поступил письменный донос. Анонимный автор предупреждал руководителя зондеркоманды, чтобы он «остерегался Кракова, так как он работает на советскую разведку». Рейнхгард скрывать содержание анонимного письма не стал. Больше того, он во всеуслышание объявил, что считает его провокацией, попыткой кого-то из подчиненных Кракова скомпрометировать своего начальника за строгость и требовательность, стремление избавиться от него.

Вряд ли такое поведение столь опытного разведчика, каковым являлся Рейнхгардт, можно расценивать как искреннее проявление безоговорочного доверия Кракову. Скорее, дело в другом. На фронтах происходил коренной перелом, фашисты повсеместно оставляли захваченные территории. Дальновидный прибалтийский немец Рейнхгардт осознавал полезность сохранения лояльных отношений с Афанасием при любом исходе войны. Могли пригодится его связи с влиятельной эмиграцией, а при ином раскладе — покровительство Кракову тоже зачтется. К тому же послужной список «успешных дел» его парашютно-диверсионной группы выглядел намного солиднее, чем в других зондеркомандах абвера. Словом, первый донос цели не достиг, однако неприятности на этом не закончились.

По какому-то случаю напился Семен Лукьяненко, знавший о связях Кракова и Расторгуева с советской разведкой. Его уже планировали к заброске в составе очередной группы диверсантов, которых он должен сдать в руки «Смерила». В хмельном угаре у Семена развязался язык. Когда находившийся неподалеку Турусин попытался урезонить Лукьяненко, тот пригрозил:

— Ты, друг, со мной не шути! Имей в виду, вы с Мишей (Расторгуевым. — Авт.) оба у меня в руках.

— Ты что ерунду болтаешь?

— Какая, к черту, ерунда, если ходите, да вынюхиваете, кто чем дышит. А потом Вольдемару стучите. А он, судя по всему, калач тертый. Смотрит, откуда ветер дует, в ту сторону и поворачивает.

— Заткни рот и иди отоспись, — рявкнул на него Турусин и потянул в каптерку, подальше от посторонних глаз и ушей.

Однако весь разговор слышали сразу несколько человек, среди которых оказались агент Мартен — тот самый, что участвовал в операции по уничтожению партизан и считался осведомителем Рейнхгардта, а также некто Желнов.

Турусин немедленно рассказал об инциденте Расторгуеву, а тот — Кракову. Афанасий сразу же потребовал пристрелить Лукьяненко, опасаясь предательства. Однако Михаил убедил Кракова не делать этого хотя бы до протрезвления Лукьяненко и полного выяснения отношений. Наутро Семен ничего из вчерашнего не помнил. Он клятвенно заверил, что ничего подобного с ним не повторится.

В том, что Лукьяненко разболтал, будто Турусин и Расторгуев осведомители шефа зондеркоманды, ничего страшного Афанасий не видел. Стучать начальству на своих соседей по койке в любой разведшколе всегда считалось нормальным явлением. Тем не менее, терять бдительность было нельзя. А еще лучше действовать с опережением, устранить одного из двух свидетелей того разговора — Желнова, который представлял наибольшую опасность. Второй после этого, наверняка, будет держать язык за зубами.

Желнова в группу Кракова привез Ашенбренер и представил как перебежчика с советской стороны. Нового агента, опять же по рекомендации Ашенбренера, поселили рядом с его комнатой. Как-то во время переезда зондеркоманды на другое место в связи с наступлением Красной Армии Желнов исчез, но это никакого беспокойства у Франца не вызвало. Когда спустя пару дней Желнов снова объявился в расположении группы парашютистов-диверсантов, он объяснил свое отсутствие просто: отстал.

Подозрения в отношении Желнова усилились, когда Краков случайно прочитал его обращение к Ашенбрене-ру с просьбой разрешить съездить в штаб немецкой танковой армии. После этого случая Краков организовал за Желновым наблюдение. Но тот почувствовал слежку, ночью попытался похитить пистолет и сбежать из расположения группы.

Дежуривший Лукьяненко сразу же разбудил Кракова. Тот решил немедленно убрать Желнова. Расторгуев стрелять отказался. Тогда Краков предложил это сделать Лукьяненко.

— Установлено, что Желнов провокатор. Тебе поручается уничтожить его.

Не говоря ни слова, Лукьяненко направился в умывальник, где в это время находился Желнов, и выстрелил ему в затылок.

— А ты, Миша, хочешь остаться чистеньким? Иди всади в него еще одну пулю. Будешь иметь авторитет у немцев, — приказал Краков.

Расторгуев выстрелил в Желнова, который, по его убеждению, уже был мертв. Ашенбренера по какой-то причине в ту ночь не было. Появился только утром. Когда Краков доложил ему о случившимся, он посетовал:

— Что же вы наделали?! Как я об этом буду докладывать в штаб армии? Пойми ты, Вольдемар, он же свой!

— А если бы этот тип сбежал, да еще пистолет с собой прихватил?.

Выслушав доклады о происшествии, капитан Рейнх-гардт выразил удовлетворение действиями всех лиц, причастных к инциденту, и решил обойтись без расследования. Больше к случившемуся не возвращался.

Однако Кракову фамилию Желнова придется вспомнить еще не один раз.

Когда против Полозова на родине возбудили уголовное дело, в вину ему, кроме всего прочего, вменили еще и убийство Героя Советского Союза Богуна. Ломал-ломал голову Афанасий, пока не вспомнил, что Желнов как-то по пьянке похвастался местным бабенкам, будто никакой он не Желнов, а Богун, личность, дескать, известная, его советские даже из лагеря хотели выкрасть, да вот не успели. Полозов все рассказал, как было, но ему не поверили. Заставили даже подписать показания о том, что помимо Расторгуева и Лукьяненко в Желнова стрелял еще и он. После эксгумации трупа Желнова обвинение сняли: то ли убедились, что на теле нет следов третьего выстрела, то ли не подтвердилось, что это Богун. Кстати, среди Героев Советского Союза такой фамилии нет.

Вскоре Краков опять начал готовить очередную группу для заброски в наш тыл. Афанасий решил включить в нее Расторгуева и Лукьяненко, дабы обезопасить их и себя от возможных неприятностей, связанных с ликвидацией Желнова (по осторожным намекам Ашенбренера Афанасий заключил, что этим делом заинтересовалось гестапо). Расторгуев, кроме того, должен был передать фронтовой разведке сведения об агентах зондеркоманды, данные о передвижении фашистских войск, информацию о планах создания на Украине марионеточного правительства и провокационной возне вокруг отдельных представителей советского высшего командования. Краков сказал Расторгуеву, что в связи с предстоящей поездкой в Берлин ожидает инструкций. И еще одно задание предстояло выполнить Расторгуеву: сдать «Смершу» агента по кличке Мартен — Александра Уткина.

Но тяжелая участь ждала всю группу. Уткин по приговору военного трибунала 3-го Украинского фронта был расстрелян. Не вернулись назад и остальные. Решив, что возвращаться в немецкий тыл участникам группы нельзя и, следовательно, в их услугах больше нет надобности, все они были арестованы. В Москву пошло донесение об успешной операции по ликвидации органами контрразведки «Смерш» группы опасных диверсантов с представлениями на награждение отличившихся.

В уже упоминавшемся отчете Расторгуева сказано:

«После переброски в тыл Красной Армии я был арестован управлением контрразведки «Смерш» 2-го Украинского фронта. В ходе следствия меня заставили подполковник Рындин и капитан Гилис подписать протокол, в котором Краков освещался как провокатор и двурушник. Я всячески отказывался от подписи такого протокола и характеризовал Кракова только с положительной стороны. Однако после допроса, который длился непрерывно в течение 15 часов, то есть с 6 вечера до 9 утра, я все-таки вынужден был подписать протокол. На следующий день я заявил начальнику 4-го отдела тов. Острецову, что содержание протокола о Кракове не соответствует действительности. Он на это ответил: «Ничего, Миша, этим протоколом мы одно место подотрем».

Ничего этого Краков, понятно, не знал. Его посланцев задержали, несмотря на оговоренную заранее явку с повинной, серьезную и опасную работу в тылу врага на советскую разведку. Что уж говорить о тех, кто в плену просто хотел и стремился выжить. Расторгуева осудили на шесть лет, Лукьяненко и еще один участник той группы Борисенков получили по пять. Правда, их отправили сначала на фронт, позволили воевать до Победы, а уж потом орденоносцев посадили. Хорошо, хоть не расстреляли.

Краков, не дождавшись возвращения группы Расторгуева, накануне своей командировки в Берлин форсировал подготовку очередной диверсионной команды, включив в нее Турусина. Через него передал в «Смерш» очередную разведывательную информацию и данные о следующей группе из четырех диверсантов, времени и месте их переброски, попросил прислать к нему Расторгуева или Борисенкова. Ответа с советской стороны Краков не получил. Ему оставалось работать в одиночку на свой страх и риск.

О том, что произошло на советской территории со следующей группой подробно сказано в справке начальника 2-го отдела управления контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта майора Котелкова от 5 мая 1944 года:

«В августе 1943 года агенты Аношин, Олейник и Тузиков были завербованы в школу диверсантов, располагавшуюся в пос. Ясная Горка, Краковым и прошли специальную подготовку. После окончания учебы Аношин, Олейник и Тузиков вместе с находившимся в школе нашим агентом Турусиным Г.Г. были переброшены на самолете в тыл Красной Армии в р-не Медведево Комелякского р-на с заданием: диверсия на участке ж.-д. линии Кременчуг — Полтава, между станциями Руденко — Беленки. После приземления группа диверсантов направилась к предполагаемому месту взрыва. По дороге им повстречалась группа бойцов во главе со ст. лейтенантом. Наш агент Турусин, немного отстав от спутников, тихо сказал ст. лейтенанту: «Мы немецкие диверсанты, задержите нас и доставьте в особый отдел», после чего догнал группу. Ст. лейтенант вернул своих бойцов, окружил Бережного, Олейника, Аношина и Турусина и задержал их. Аношин, Бережной, Олейник нами арестованы и осуждены на 10 лет ИТЛ».

Еще одна примечательная деталь. Раньше, 19 декабря 1943 года, управление контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта представило в Москву своеобразный доклад о работе Зондеркоманды-203. Там обращает на себя внимание количество задержанных агентов-диверсантов. Но преподносится все так, словно Краков здесь вовсе ни при чем. Это «Смерш» так умело поработал.

Автор вовсе не собирается, да и не вправе судить, насколько правильной, целесообразной была избранная тогда «Смершем» тактика взаимоотношений с Кра-ковым. Слов нет, осторожность в агентурной работе не последнее дело. Здесь, как у саперов, малейшая ошибка чревата непоправимыми последствиями. Однако в официальных бумагах, уходивших в то время наверх, отчетливо просматривается стремление контрразведчиков представить в выгодном свете только себя, свою «контору». И чем больше задержанных с подачи Кракова агентов, тем все более подозрительной и враждебной представлялась в документах эта личность.

Ясно, что в жестких рамках фронтового 1943 года Краков виделся прежде всего как один из организаторов диверсий, ярый антисоветчик, ретивый холуй фашистов. Ход рассуждений смершевцев, запрограммированных в первую очередь на разоблачение всяческих шпионов, в некотором роде понятен. Как мог Краков развернуть столь масштабную работу по разоблачению диверсантов, если за каждым его шагом следили опытные профессиональные разведчики, наверняка имевшие своих негласных осведомителей рядом с ним? А потом, каждый очередной задержанный дополнял образ своего начальника по школе новыми деталями, нередко на уровне домыслов, слухов, предположений и прямой лжи. Ведь о его подлинной роли знали всего несколько самых доверенных людей. Для остальных он ярый прислужник гитлеровцев. Вот тут попробуй, разберись.

Наконец, имя Кракова с подачи тех же смершевцев уже фигурировало в списках официальных сотрудников и агентуры разведывательных органов немцев, действовавших на советско-германском фронте. То есть он там, наверху, уже известен, причислен к врагам. А спорить с «верхами», доказывать им что-либо — бесполезное дело. Такое позволить себе могли очень немногие. Не исключено, что именно этим объясняется предвзятость и тенденциозность допросов Расторгуева и других бывших подчиненных Кракова. Лучше перестраховаться, чем быть обвиненным в отсутствии бдительности, в неумении распознать замаскированного «врага».

Следует отметить, что материалов декабрьского допроса Турусина в деле Кракова нет вообще. А ведь только он с Расторгуевым, да еще Кодацкая и Робак были посвящены в существо «игры» с Краковым. Бесспорно и то, что Турусин допрашивался. Отдельные выдержки из его показаний, кстати, в пользу Кракова, проскальзывают в справках КГБ. Что касается других «свидетелей защиты», то Кодацкая больше вообще никак не фигурирует в деле, а остальные позже превращаются в главных свидетелей обвинения. Пока же они изолированы от своего бывшего шефа. Снова Краков остался без связи, без инструкций. Но не без надежды.

Немецкое командование наконец-то решило свои соображения о создании марионеточного правительства изложить в специальной докладной записке. Подготовка документа поручалась Ашенбренеру и Рейнхгардту. В конце декабря 1943 года докладная была подписана фон Клейстом. Генерал-фельдмаршал был не только крупным военачальником гитлеровской Германии, но и считался специалистом по привлечению на сторону вермахта представителей различных народов СССР. Доставку подписанного Клейстом документа в Берлин поручили Ашенбренеру и Кракову.

В Берлине Ашенбренер несколько дней согласовывал идею создания правительства со всевозможными заинтересованными ведомствами и организациями. Ее поддержали Восточное министерство, руководство Национально-трудового союза нового поколения. За нее, как и прежде, держался генерал Власов, оказавшийся в те дни в Берлине. Ашенбренер безуспешно пытался добиться личного приема у Гитлера, но удостоился лишь аудиенции у его адъютанта, которому и передал подписанную фон Клейстом докладную. Спустя несколько дней Ашенбренеру передали, что Гитлер, ознакомившись с докладной, заявил: «До стабилизации фронта о создании какого-либо правительства не может быть и речи». Ашенбренеру и Кракову приказали возвратиться в зондеркоманду.

Путь назад оказался короче на несколько сотен километров, ибо школа успела передислоцироваться много западнее. Краков понял, насколько призрачны надежды немцев на стабилизацию фронта.

Рейнхгардт встретил их озабоченно:

— Нашей зондеркоманде вменена новая обязанность — борьба с партизанами. Эту работу возглавите вы, Ашенбренер. Краков назначается вашим помощником. Для проведения необходимых акций против партизан в ваше распоряжение выделяется специальная группа Казбека. До сих пор его люди с этим делом справлялись неплохо.

— Силами одной небольшой группы трудно обезопасить зондеркоманды, — заметил Апшенбренер.

— Я только что вернулся из Львова, там состоялось совещание начальников зондеркоманд. Собственно, приказ издан по его итогам. Офицерам и солдатам германской армии предписывается изменить отношение к населению оккупированных районов, следует избегать эксцессов и всего, что способно вызвать озлобление мирных жителей.

— Кавказская группа вряд ли будет способствовать выполнению приказа командования о поддержании мира с местными жителями, — Ашенбренеру явно не нравилось новое поручение.

— Группа будет иметь постоянную задачу: разъезжать по окрестным деревням и селам, патрулировать дороги, выявлять и задерживать всех подозрительных лиц, людей без документов и всяких нездешних. Их доставят сюда, а вы будете с каждым разбираться.

— Не понимаю, почему это задание не поручают гестапо или хотя бы полиции? Партизаны всегда были по их части.

— В соответствии с приказом, о котором я упоминал, отныне продукты и скот у местного населения для нужд немецкой армии должны изыматься не как попало, а специальными сельскохозяйственными представителями Германии. Они будут все оплачивать деньгами.

— Как я понимаю, смысл нововведения направлен прежде всего против партизан?

— Вы правы. Партизаны тоже вынуждены обращаться к населению, но мы будем платить, а они — нет. Что лучше — задаром отдать свою последнюю корову, муку, картошку или что-то при этом иметь? Партизанам придется прибегнуть к — как это? — экспроприации. Но это же сущий грабеж. Нужно через патрулей пропагандировать наш новый порядок снабжения, выявлять и пресекать нарушения со стороны наших соотечественников. Разве на это способно гестапо? Вот увидите: окрестные жители очень скоро сами станут сообщать нам о партизанах, — убежденно закончил Рейнхгардт.

Домой?!

Но не смог стать пророком начальник Зондеркоман-ды-203. Неважный получился из него психолог: ничего не вышло из планов по умиротворению местных жителей. Немецкая армия продолжала беспорядочное отступление. Фашисты по-прежнему продолжали грабить и зверствовать на оккупированных территориях. Особенно преуспели в этом солдаты дивизии СС «Адольф Гитлер», разбитой под Корсунь-Шевченковским.

Работать стало опаснее. После того как абвер оскандалился в Турции, где несколько его агентов перешли на сторону англичан, позиции шефа военной разведки адмирала Канариса серьезно пошатнулись. Руководители РСХА и гестапо Гейдрих и Мюллер и прежде очень ревниво относились к Канарису, который долгое время считался одним из самых приближенных Гитлера. Но теперь все, что до сих пор сходило шефу абвера с рук, стало обобщаться и пополнять негативное досье. Припомнили Канарису и его снисходительное отношение к подчиненным, позволявшим поддерживать контакты с представителями оппозиции и даже иностранными спецслужбами. Гейдрих и Мюллер сумели наконец-то склонить фюрера на свою сторону, и в феврале 1944 года Канарис был снят с поста начальника абвера, а его структуры РСХА и гестапо стали прибирать к своим рукам. Новые хозяева первым делом начали проверять, что им досталось в наследство.

В те дни Краков чувствовал себя так, словно он один знал о предстоящем пожаре, но предупредить никого не мог — будто вдруг онемел. Да так оно и было. А тут еще пропала связь со своими, без которой он словно языка лишился. Начал вынашивать планы ухода к своим.

Однажды в зондеркоманду доставили большое количество документов из захваченного штаба партизанского отряда. Капитан Рейнхгардт передал документы Кракову и предложил подумать, как ими можно воспользоваться. Среди документов оказалась печать штаба партизанского отряда, бланки удостоверений, некоторые приказы. Разбираясь с этими трофеями, Краков поймал себя на мысли о возможности перехода в расположение наших войск под видом командира партизанского отряда «За Родину». Разгромленный отряд действовал под одним названием, а захваченная документация, очевидно, предназначалась для другого формирования. Значит, новый отряд можно «создать».

Краков не сомневался, что Расторгуев и Турусин наверняка сообщили нашей контрразведке о его намерении в ближайшее время при первой же возможности уйти из зондеркоманды. При этом он собирался взять с собой Ларису Морскую и Надежду Робак. Дружеские отношения и взаимная привязанность у Ларисы и Кракова сложились с самого начала их пребывания в зондеркоманде, и Афанасий не хотел оставлять ее одну.

Вскоре удобный случай для перехода к своим представился. В марте зондеркоманда совершала очередное перемещение на запад вместе с отступавшими немецкими частями. Рейнхгардт с первой группой ушел далеко вперед, с ним даже потеряли связь.

Краков двигался в группе, которую возглавляли оберлейтенант Вайде и Ашенбренер. Решил рискнуть.

— Послушайте, Франц, — обратился он как-то к Ашенбренеру. — Последние дни мы только и занимаемся упаковкой канцелярии, сборами да переездами. Совсем забросили настоящую работу.

— Судя по всему, мы еще не скоро остановимся. Если до того не у годим в руки «Смерш а».

— У меня, кажется, имеется дельный вариант.

— Ну-ну…

— Помните, капитан Рейнхгардт передал мне документы партизанского отряда «За Родину» и рекомендовал поразмыслить, как ими можно воспользоваться. Что, если мне остаться здесь, возле Ямполя, с небольшой группой своих людей. Всем сделаем документы как партизанам отряда «За Родину». Дождемся подхода советских войск. Вряд ли нас смогут разоблачитъ: партизанские группы формировались настолько стихийно и беспорядочно, что до разбирательства никто не додумается. Проведем глубокую разведку в прифронтовой полосе, постараемся узнать планы предстоящих действий, состав наступающей группировки. Думаю, через пару недель прорвемся через линию фронта и вернемся в зондеркоманду. В зависимости от обстановки, возможно, организуем и проведем диверсии.

— А что, привлекательно. Но имейте в виду, встреча со своими соотечественниками не предвещает лично вам ничего хорошего. План я поддерживаю, но окончательное решение принимает обер-лейтенант Вайде. Похоже, с Рейнхгардтом что-то приключилось.

Вайде сразу ухватился за представленную Ашенб-реннером идею. Он знал, что его кандидатура рассматривается на должность начальника Зондеркоманды-203. Организация успешной разведывательно-диверсионной операции будет как раз кстати. Предупредил лишь, чтобы в группу непременно включили несколько человек, предложенных им лично.

Помимо двух девушек Краков взял в так называемый «партизанский отряд» Анатолия Евстифеева и Михаила Киселева. И тот, и другой знали о его прошлой связи с советской контрразведкой. Краков рассчитывал на их содействие и поддержку. Посовещавшись с Вайде, Краков решил остаться в селе Джутастре, в нескольких десятках километров от Умани.

В селе Веребке он собрал всех в помещении, брошенном при отступлении румынской комендатурой. Туда же явился и Вайде, произнес напутственную речь, выдал каждому на руки справку на право свободного передвижения по занятой немецкими войсками территории. Дальше группа действовала уже самостоятельно.

В Джугастре к ней присоединились еще несколько человек, присланных Вайде, как он объяснил, «для увеличения численности партизанского отряда и придания большей правдоподобности легенде». Среди прибывших был Борис Орлов, которого Краков еще раньше завербовал и пристроил в боевую группу Вайде. К слову сказать, то было специальное подразделение зондеркоманды, в большинстве своем укомплектованное профессиональными агентами-разведчиками, прибывшими из особого соединения немецкого абвера «Бранденбург-800». Теперь, после некоторого перерыва и известной обработки, Вайде возвращал Орлова Кракову. По всей видимости, Орлов заслужил доверие обер-лейтенанта, и тот возлагал на него определенные надежды как на своего верного осведомителя. Краков появление Орлова воспринял с удовлетворением. Раз до сих пор Борис его не выдал, значит, опасаться его не стоит. Менее известны Кракову были двое других — Николай Игнатьев и Владимир Свительский, еще троих он вообще не знал.

Когда колонна Зондеркоманды-203 ушла и они остались одни, Краков решил прояснить, кто есть кто:

— Германия, как вы все видите, терпит поражение за поражением. В связи с этим давайте перейдем на сторону Красной Армии, — сказал он, испытующе разглядывая каждого присутствующего.

Сказанное было настолько неожиданно, что никто не произнес ни слова.

— Не исключено, что там, — Краков указал на восток, — нас будут допрашивать. Можно признаваться в службе в зондеркоманде, но говорите, что никакой работы против Советского Союза не вели. Напротив, действовали в ущерб немцам. Давайте для убедительности все будем говорить, будто мы взорвали мост в Умани, обстреливали воинские колонны фашистов, освободили направлявшихся в Германию человек триста военнопленных красноармейцев, раздавали крестьянам отобранный у них хлеб.

— Лично я — «за», — первым отозвался Киселев. — Затея опасная, но приемлемая. Отступать с немцами дальше незачем — советская территория заканчивается, а на чужбине делать нам нечего.

— Это все верно, — согласился Орлов. — Но боюсь, что спастись от трибунала нам не удастся. Если там еще дознаются, что мы с Игнатьевым учились в Бранденбургской разведшколе — крышка обоим.

— Поменьше вспоминай про свои боевые «подвиги». В остальном держись Кракова, с ним не пропадешь.

Афанасий похлопал Орлова по плечу, достал из нагрудного кармана печать и бумагу. Изготовление документов началось. Закончив работу, Краков отобрал у всех выданные Вайде справки на беспрепятственное передвижение по немецкой зоне. Взамен вручил каждому другую — о принадлежности к партизанскому отряду «За Родину».

После сдачи Умани остатки разбитых немецких войск отходили в направлении Винницы и Ямполя. В тот же вечер группа Кракова обстреляла немецкий обоз. Гитлеровцы разбежались, побросав машины с имуществом. Чтобы не обременять себя лишним грузом, группа ничего из находившегося в обозе не взяла, все осталось местным жителям. Легенда стала обрастать действительностью.

— Теперь дорога назад нам и впрямь заказана, — сказал Кракову Свительский после очередной акции. — В случае чего можно смело говорить сущую правду: немецкую колонну мы потрепали изрядно, да и нескольких фашистов на тот свет отправили.

— Надо побывать в Ямполе, может, кто-то еще присоединится к нам. Мы — партизанский отряд «За Родину». Я — командир отряда, ваш начальник, мой псевдоним — Верный. Отныне обращаться ко мне прошу только по этому имени. Начальником штаба назначается Михаил Киселев, старшиной отряда — Орлов. Игнатьев и Евстифеев — командиры взводов.

Краков подозвал к себе Надежду и Зину:

— Мы остаемся здесь, в Джугастре. Вы же отправитесь в Маркеевку. Подождете, как только подойдут наши части, сразу идите в штаб и сообщите, что в Джугастре немцев нет, село занял партизанский отряд под командованием Верного.

Они попрощались, и больше с девушками Афанасий не встретился. Морская и Робак до Маркеевки не дошли, а остановились в соседнем селе, где было поменьше немцев. Через день гитлеровцы отступили, и в село вошли наши части. Какая-то женщина разразилась ругательствами в адрес Зинаиды и Надежды, усмотрев в их исправной одежде признак того, что они служили фашистам. Принявший их штабной полковник усомнился в правдоподобности сведений о партизанском отряде. Он выяснил, что партизанского отряда «За Родину» в этих краях вообще не существовало. Его планировали создать, подготовили необходимые документы, базу, но дальше дело не пошло — все попало в руки немцев. Задержанных передали в контрразведку «Смерш», где им пришлось рассказать всё как есть.

В тот же день наши войска заняли и Джугастру. Афанасий сразу явился в расположение стрелкового полка. Его представили начальнику штаба как командира партизанского отряда, прибывшего согласовать свои дальнейшие действия с командованием. Попутно командир отряда просил помочь вооружить его людей советским оружием.

Несколько дней группа продолжала находиться в Джугастре и даже кормилась из полковой кухни. 20 марта во время поездки в Ямполь Краков повстречал неизвестную разношерстную группу из 15 человек, назвавшихся партизанами. Он распорядился, чтобы Киселев внес всех в свои списки и оформил им документы как бойцам отряда «За Родину». В эту же команду Афанасий включил и встретившихся в Ямполе разведчика зондеркоманды Лысенко и двух находившихся при нем сапожников. По договоренности с местными властями всех новобранцев Краков пристроил в Ямпольскую милицию. В течение нескольких дней они несли охранную службу, но затем в полном составе были арестованы «Смершем».

Легенда явно начала давать сбои. Возникла опасность и с другой стороны. Краков понимал, что абвер вряд ли всецело доверял ему, что принятие его плана еще не означало абсолютную бесконтрольность в советском тылу. Тем не менее, Афанасий очень бы удивился, если бы узнал, что его идеей внедриться в расположение советских войск воспользовались дважды. Одновременно с его отрядом в тот же район переправили командира диверсионной группы Зондеркоманды-204 Николая Му-равского. Правда, в задачи этой параллельной группы входило не только совершение диверсий, но и контроль за действиями группы из Зондеркоманды-203. Новое руководство в лице РСХА и гестапо не без оснований опасалось, что абверовцы Рейнхгардт, Цинк, Вайде, другие сотрудники Зондеркоманды-203 по-приятельски могли предупредить Кракова об организованной за ним слежке, а потому организовали операцию скрытно даже от своих.

Муравский должен был установить связь с агентами из группы Кракова в районе Ямполя, потребовать отчета о проделанной работе, перепроверить все сведения и выяснить, чем конкретно занималась группа в действительности. Кракову предписывалось войти в связь с начальником абверкоманды Иоганом Юнгом и в последующем действовать по его инструкциям. При необходимости Муравский должен был устранить Кракова и возглавить руководство его группой.

Задание Муравский выполнить не успел. Как только он навестил одну из явочных квартир, ее хозяин — осведомитель Кракова немедленно дал знать об этом своему резиденту.

Краков не стал дожидаться, когда его «заметут» в гестапо, а сам прибыл в особый отдел армии. Содержание разговора между ним и полковником В.Г. Шевченко весьма характерно для того времени. К сожалению, воспроизвести его целиком нет возможности, а потому придется ограничиться лишь фрагментами показаний одного и впечатлениями другого.

«Когда работать стало совершенно невозможно, — записано в протоколе допроса Полозова (он же Донцов, он же Краков), — в начале марта 1944 года я перешел в район Ям поля в расположение советской танковой армии и явился к начальнику контрразведки Шевченко, который знал о моей работе. Он заметил мне, мол, нехорошо: мой самовольный переход может отразиться на ходоках, посланных ко мне, они могут погибнуть. Я объяснил, обстановка сложная. Расстрелом Желнова занялось гестапо. Чтобы спасти Лукьяненко и Расторгуева, я их отправил к вам. Шевченко заставил написать отчет о проделанной работе».

Совершенно в ином свете представлена ситуация в изложении полковника Шевченко:

«Особый отдел вел работу по розыску агентуры немцев. Нам удалось разыскать несколько агентов. Они сообщили подробные данные о Кракове. В связи с тем, что Краков характеризовался как отъявленный головорез и мог покончить жизнь самоубийством, был вооружен двумя пистолетами и автоматом, вся группа была хорошо вооружена, мною было принято решение провести арест Кракова и розыск всех его агентов скрытно. Когда Краков был разоблачен как один из официальных сотрудников немецких разведорганов, он подробно рассказал о своей службе на немцев, сообщил фамилии еще 20 заброшенных в наш тыл агентов, нескольких радистов и пытался уговорить меня, что готов искупить свою вину на любом участке, куда будет направлен. Ни от меня, ни от других работников особого отдела Краков заданий не имел. Заданий никаких органов в тылу противника не выполнял. Никто из группы зондеркоманды никаких заданий не имел и не выполнял».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Отчего произошла такая метаморфоза? Что сделал Полозов такого, способного столь круто изменить к нему отношение? Он этого так и не узнал. Зато нам известно теперь все. В сопроводительном письме следственного отдела КГБ СССР от 5 июля 1990 года на запрос Главной военной прокуратуры говорилось:

«Направляется законченное проверкой архивное уголовное дело в отношении Полозова А.А… По нашему мнению, Полозов А.А. привлечен к уголовной ответственности необоснованно. В ходе проверки установлено, что Полозов, являясь начальником парашютно-диверсионной группы немецкого разведоргана Зондеркоманда-203, действительно, с сентября 1943 года установил связь с конрразведывательными органами «Смерш» и в последующем до момента ареста выполнял их задания.

Пом. Начальника отдела полковник В.С. Василенко».

Здесь допущена некоторая неточность. Не с сентября 1943 года Полозов установил связь с советской контрразведкой, а вышел на нее еще раньше. Почти сразу же по прибытии в зондеркоманду. Едва оказавшись в зондеркоманде и узнав о предстоящем забросе в наш тыл группы агентов-диверсантов, он, подвергая себя смертельной опасности, подошел к одному из них и просил сообщить о себе советскому командованию. Фамилию того агента Полозов не знал и потому нигде о нем не говорил. Зато в документах «Смерша» все зафиксировано четко: «Арестованный Кузнецов Иван Иванович, 1920 года рождения, уроженец дер. Черный Ключ, Кир-чанского района, Кировской области, русский. На допросе 20 июня 1943 года дал следующие показания:

«Мне известно, что фамилия шефа школы Краков Владимир Алексеевич, в прошлом являлся командиром казачьей дивизии, звание полковник. В школе обслуживающий персонал называл его Вольдемаром. Перед выброской в советский тыл я имел разговор с Краковым, который сказал: «Как только вы приземлитесь, можете бросить противогазные сумки и парашюты и идите в штаб 1-й гвардейской армии, где скажете, что вы пришли от дяди Фани и расскажите там о истории и судьбе Н. Орлова».

Это документы из архивов КГБ. Но и в деле Полозова имеются материалы, позволяющие со всей определенностью утверждать, что за несколько дней до ареста он имел встречу с представителями «Смерша».

28 марта 1944 года Полозов по поручению руководства армейской контрразведки собственноручно написал пространный отчет о своей деятельности в фашистском тылу, представил информацию чисто разведывательного характера, сведения об известных ему абверовских органах и их агентуре. Вот некоторые выдержки из того отчета:

«На участке 1-го и 2-го Украинских фронтов действовали разведорганы 8-й и 1-й немецких танковых армий. Во главе разведки 1-й ТА стоял майор Банкле… Зондеркоманда-203 является самостоятельной особой командой со школой диверсантов и разведчиков, а также интендантством. Она имеет большой архив советских документов, печатей, штампов, бланков телефонограмм, советских документов и приказов, в основном для всех забрасываемых диверсантов и шпионов оформляет документацию. Во главе диверсионной группы находился я, группа использовалась в интересах советской разведки. Боевыми группами руководил обер-лейтенант Вайде, они состояли главным образом из военнопленных, и их общая численность доходила до сотни человек. В состав зондеркоманды входила так называемая Осетинская группа. Ее назначение — контрразведка. В последнее время, в силу того, что она жестоко расправлялась с противниками немецкого строя, я вынужден был возглавить эту группу. Результаты вам известны… Немецкая разведка, заведенная в тупик противоречивой информацией, совершает ошибку за ошибкой. Например, штабу 1-й танковой армии дана информация, будто бы советские войска, дойдя до так называемой линии Некрасова, о которой я не имею ни малейшего представления, видимо речь идет о линии Керзона, дальше не пойдут. Штаб интересовался у меня, что это за линия и где она проходит. Высказывались соображения и надежды на раздор между нами и нашими союзниками, что Англия и Америка не допустят большевизации Европы. Как мне стало известно из разговоров с сотрудником Восточного министерства профессором. Отто, во Францию стянуто большое количество немецких войск для отражения будущего наступления англо-американских войск. Фельдмаршал Роммель инспектировал проездом береговые укрепления на французском побережье. В Берлине 7 декабря я встретил двух офицеров-отпускников. которые после отбытия отпуска ехали на Восточный фронт, но их двух дивизий там не оказалось, дивизии отправлены во Францию…»

В отчете содержатся подробные данные о деятельности антисоветских эмигрантских организаций, их руководителях, местонахождении штаб-квартир, обстоятельствах встреч и содержании разговоров с генералами Власовым и Трухиным. Полозов излагает свои соображения о возможности и способах его возможного возвращения в немецкий тыл и дальнейшей деятельности в интересах советской разведки:

«Возвращение мое должно быть не раньше месяца. Документы я имею на себя как на полковника Кракова, на Морскую Ларису, на Евстифеева Анатолия и Киселева Михаила. При моем, положении в немецких войсках работать можно с большим успехом при условии точных указаний. Много не пишу, так как работа моя в зондеркоманде также хорошо известна».

Разве это не прямое свидетельство сотрудничества Полозова со «Смершем»?

20 лет ИТЛ от благодарного Отечества

Афанасия арестовали через три дня после представления отчета. Так и взяли его в форме командира Красной Армии, но без знаков различия. При обыске разлучили с фетровой шляпой, неизменно присутствовавшей в словесных описаниях Кракова. Любимая шляпа Афанасия стала вещественным доказательством его связи с немцами. На маленьком ярлычке, прикрепленном на внутренней поверхности тульи указывалось место изготовления — Берлин, дата — ноябрь 1943 года и стоимость в немецких марках.

С момента ареста Афанасий Полозов во всех документах стал фигурировать в качестве опасного преступника, изменника Родины и немецкого шпиона. О том, почему произошло именно так, остается только гадать. Одна из версий подтверждается характером донесений фронтового «Смерша» наверх, стремлением представить все дело в выигрышном для себя свете. Авторы не располагают статистикой времен войны о количестве удачных операций «Смерша», но нисколько не сомневается, что немногие его фронтовые структуры имели в своем активе за полгода работы шесть десятков задержанных без единого выстрела и обезвреженных агентов противника, заброшенных в наш тыл. А тут, помимо прочего, также без стрельбы и потерь, «захвачен» и сам руководитель диверсионных курсов абверкоманды с двумя десятками вооруженных до зубов людей. Пойман тот самый Краков, который значится в списках официальных сотрудников немецких разведорганов. И появляется формулировка: «благодаря умелому разоблачению стало возможным получить от него списки и адреса на большую группу окопавшейся в советском тылу вражеской агентуры». Собственно, примерно вот в таком духе все происшедшее зафиксировано в документах «Смерша».

Не лишена оснований и другая версия. По мере приближения наших войск к государственной границе СССР значение русскоязычной агентуры зондеркоманд серьезно уменьшилось. Во-первых, с упразднением абвера стали расформировываться и многие его структуры. Это коснулось и зондеркоманд, для использования которых на территории Румынии, Венгрии, Польши и других европейских стран не было тех условий, которые имелись на Украине и в Белоруссии. Намного возрастала вероятность разоблачения диверсантов и разведчиков, в связи с чем германское командование стало искать другие способы получения разведданных о противнике. Это понимали и в «Смерше», для которого прежние наработки с абвером обесценились. Возвращение Полозова в зондеркоманду утрачивало практическую значимость. Больше того, существовали опасения, что, перейдя линию фронта, он вообще прекратит сотрудничество и попросту исчезнет. Словом, получалось так, что он больше никому не был нужен.

Заметим, арестовали Полозова 30 марта, а санкция на его арест была получена лишь 7 апреля. Арестованного сначала поручили «заботам» подполковника Рындина. Того самого, что домогался его оговора во время допроса Михаила Расторгуева. Через несколько дней, накопав на Полозова компромат, обвиняемого этапировали в Москву.

Но перед тем по ориентировкам Полозова задержали еще нескольких агентов Зондеркоманды-203, не имевших, кстати, ни малейшего представления о его связях с советской контрразведкой. Всех этих людей принуждать к оговору руководителя группы парашютистов-диверсантов, как Расторгуева, не требовалось. Они характеризовали Полозова таким, каким его знали в зондеркоманде. Было бы странным получить от них что-то иное. Павел Попков показал на допросе 30 марта 1944 года:

«В качестве агента немецкой разведки я завербован Краковым. В беседе со мной Краков, ведя разговор в антисоветском духе, предложил мне сотрудничать с немецкой разведкой. Он заявил, что после прохождения курса специальной подготовки я буду направлен в тыл советских войск для проведения подрывной работы, выразив при этом уверенность в том, что я буду предан немецкому командованию в борьбе за освобождение России. Краков является руководителем десантной группы, проводящей диверсионную деятельность в тылу частей Красной Армии через забрасываемую агентуру. Пользуется большим авторитетом у руководства зондеркоманды. Лично производит набор и вербовку агентов в свою группу. Краков является антисоветски настроенным человеком и свои убеждения старается привить агентуре, проводил беседы на антисоветские темы, доказывая, что победа будет за Германией. Для изучения агентов Краков из числа их имеет приближенных».

Примерно в таком же духе высказывался о Полозове и другой задержанный — Георгий Соколов, допрошенный в тот же день:

«Знаю Кракова Владимира Алексеевича как сотрудника немецкого разведывательного органа Зондеркоманда-203, который завербовал меня в качестве агента в Уманском лагере для военнопленных, а также возглавлял парашютно-диверсионную группу. Пользовался исключительным доверием у немецкого руководства. Проводил с агентами своей группы занятия по политике, на которых изучались антисоветские брошюры.»

Все это естественно. А как мог вести себя Афанасий Полозов с теми, кому не доверял, кого считал предателями, относил к действительным врагам, к изменникам Родины, добровольно согласившимся сотрудничать с гитлеровцами? Не мог же рассказывать каждому из них о том, кто он есть на самом деле. Выходит, так законспирировался Полозов, что не вызывал ни у кого никаких подозрений.

Среди задержанных «Смершем» был и Борис Орлов. Его допрашивали дважды — 1 и 2 апреля. Показания, которые он дал на первом допросе, очевидно, руководство контрразведки не устроили. Ав них говорится следующее:

«Находясь в парашютно-десантной группе, я был завербован Краковым для работы в пользу советской разведки и в целях выявления советски настроенных агентов и их перевербовки был направлен в группу Вайде. Краков мне заявил, что он является агентом особого отдела Юго-Западного фронта, по заданию которого и проводит свою деятельность в немецком разведоргане. Затем Краков предложил мне сотрудничать с советской разведкой…».

Просидев ночь в тюремной камере, Орлов отказался от своих слов. Теперь в его показаниях Краков фигурировал уже как предатель Родины. Вся история с лжепартизанским отрядом «За Родину» на этот раз представлялась разведывательно-диверсионной операцией абвера. Правда, вразумительного объяснения целей создания этого отряда в нашем тылу никто из допрашиваемых дать не смог.

Думается, нет особой нужды приводить содержание письменных свидетельств других задержанных. Даже в протоколе допроса Надежды Робак — первого связника между Полозовым и советской разведкой — об этом нет ни единого слова, а сам он представлен в весьма неприглядном свете: «Краков добросовестно работает в пользу немцев… за 6 месяцев я не наблюдала ни одного действия Кракова в ущерб немцам и в пользу Советской власти… из числа военнопленных Краков стремился подобрать антисоветски настроенных лиц… производил допросы партизан, которые задерживались и вылавливались Осетинской группой…». Здесь придется сделать небольшую оговорку. Робак тоже допрашивалась несколько раз, сначала говорила одно, а затем начисто отказалась от всего сказанного.

Следствие по делу Полозова продолжалось около полугода. В обвинительном заключении, подписанном заместителем начальника отдела Главного управления контрразведки «Смерш» майором Седовым, Полозов обвиняется в том, что, «изменив Родине, находясь в плену у немцев, установил преступную связь с антисоветской организацией, именуемой Национально-трудовым союзом нового поколения, и по ее заданию проводил активную вражескую деятельность. Устроившись на службу в германскую разведку, вел борьбу против партизан, вылавливал советских разведчиков, вербовал новых лиц в германскую разведку и после подготовки перебрасывал их в тыл советских войск с диверсионными и шпионскими заданиями, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1 и. 62 УК РСФСР… Мера наказания Полозову-Кракову предлагается 20 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей. — Авт.)».

Примечательная деталь: перечисляя «злодеяния» Афанасия Полозова, следователи не привели ни единого случая, когда в результате его «вражеской» деятельности была совершена хоть одна диверсия. Выходит, их просто не было. Начиная с самой первой группы, заброшенной в советский тыл, Полозов сдавал «Смершу» всех агентов.

Над ним даже не было суда. 1 ноября 1944 года Особое совещание НКВД СССР постановило:

«Полозова Афанасия Алексеевича за измену Родине заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 20 лет».

Срок дали заочно, не видя человека в глаза. Потянулись долгие годы беспросветной лагерной жизни заключенного Полозова в далеком северном городе Инте. Афанасий Алексеевич не смирился со своей участью. Но на свои многочисленные обращения о пересмотре дела, просьбы поднять архивы разведорганов, найти документы, свидетельствующие о его работе в пользу советских войск, против фашистов, он получал однотипные отказы.

Освободили Афанасия Алексеевича в сентябре 1955 года по Указу «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» Амнистия не означала реабилитации. Безвинно ошельмованный, он три десятка лет ходил, не смея поднять голову с позорным клеймом предателя, изменника Родины. Бывшего ветеринара даже не подпускали к совхозным лошадям — чего доброго, навредит. Молодая жена, которую много раз вызывали в органы и постоянно напоминали, что она член семьи врага народа, не выдержав, уехала, не оставив своего адреса. Искалеченная жизнь Афанасия Полозова стала с военной поры никому не нужной.

Больше тридцати лет Афанасий жил один. Но постепенно неприязнь к нему пропала. Мужики стали заходить в его хату выпить доброго вина, которое у Полозова было самым лучшим в станице. Тем более что денег он никогда со станичников не брал. На старости лет женился второй раз. Афанасий Алексеевич несколько раз надевал очки и внимательно читал справку о реабилитации. Корреспондент «Известий» Виктор Бадуркин пообещал сразу же выслать ему газету с очерком о простом русском человеке, который, оказавшись в логове врага, продолжал честно служить Родине, каждую минуту рискуя собственной жизнью. Потом в разговоре по телефону райвоенком сказал, что тот номер «Известий» читали всей станицей. Доброе имя было восстановлено, хотя с очень большим опозданием…

Спустя почти полвека, одному из авторов этих строк, в то время старшему помощнику Главного военного прокурора России, показали реабилитационное дело Афанасия Полозова. Удалось выяснить, что этот человек жив. Когда обо всем доложили руководству ГВП, было решено съездить в Ставропольский край, встретиться с ним, вручить справку о полной реабилитации, принести извинения за незаконное осуждение. Эта миссия была выполнена. Вместе с Виктором Бадуркиным и военным комиссаром Александровского района мы приехали в станицу Новокавказскую. Отыскать Афанасия Алексеевича не составило большого труда — его знал любой мальчишка. Добродушные станичники показали дом Полозова. У крыльца нас встречал высокий широкоплечий старик с открытым славянским лицом. На его голове была широкополая шляпа.

Афанасий Алексеевич принес из погреба кувшин прохладного вина и плетенку с ранними яблоками. Почти до утра мы обсуждали дела давно минувших дней. В своих воспоминаниях наш собеседник никого не винил. Он пытался объяснить свое осуждение чьей-то ошибкой. Что по какому-то недоразумению его обвинение построили на показаниях задержанных агентов зондеркоманды, ничего не знавших о его связи с контрразведкой «Смерш», которых именно он сдавал прямо в руки советских разведорганов. Правда, тут же Афанасий Алексеевич начинал сокрушаться и недоумевать, почему же тогда за него не вступились высокие начальники из «Смерша»? Он назвал фамилии Шевченко, Ивашутина, Абакумова, знавших всю правду до мельчайших подробностей. Почему они не захотели вовремя восстановить справедливость, исправить допущенную ошибку? Зачем вызывали к себе, расспрашивали, с доброжелательным видом удовлетворенно кивали головами? Зачем устраивали встречу с шефом «Смерша» Абакумовым? Выходит, просто из любопытства посмотреть на разведчика-самоучку. И после минутного раздумья сказал: «Нет, органы никогда не ошибались. В моем вопросе все было обставлено четко. Дело вовсе не в ошибке. Им надо было только вот это». Старый, седой человек понимающе, с горькой усмешкой хлопнул себя по груди и обоим плечам, где располагаются погоны и награды.

Возразить ему было нечего.

А вот у генерала армии П.И. Ивашутина для встречи с представителем Главной военной прокуратуры и журналистом из «Известий» времени не нашлось. К этому времени от дел военной разведки Петр Иванович уже отошел и состоял в группе Генеральных инспекторов Министерства обороны, т. е. в так называемой «райской группе». Когда ему назвали по телефону Афанасия Полозова, бывший начальник контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта сказал, что человека с такой фамилией он не помнит. А ведь тогда, в 1944-м, он лично рапортовал самому Абакумову об успешных операциях по выявлению диверсантов Зондеркоманды-203, пофамильно называл внедренных в ее структуру агентов, упоминал и ее руководителя. Правда, о заслугах Кракова в донесениях генерала Ивашутина умалчивалось. Араз так, значит и разговаривать нам с ним оказалось не о чем…