Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

В шесть часов вечера перед войной

22 июня 1941 года Западный Особый военный округ, которым командовал генерал армии Д.Г. Павлов, одним из первых принял удар бронированного кулака фашистского вермахта. Ровно через месяц, 22 июля, командующий Западным фронтом генерал Павлов был расстрелян.

А четыре года назад, 22 июля 1937 года, Дмитрию Григорьевичу, единственному среди бойцов-интернационалистов, был вручен испанский орден, на оборотной стороне которого выгравирована надпись: «Салуд. Сила — единение. Герою милиции и антифашистской армии». Это признание заслуг «камарада Пабло», спасшего, как тогда считали, Мадрид и республику. Сформированная Павловым в Арчене танковая бригада достойно зарекомендовала себя в боях под Лас-Росасом и Маха-даотой и в феврале 1937 года встала серьезной преградой на пути мятежников к Мадриду.

Небольшая речушка Харама южнее испанской столицы в те дни приковала к себе внимание всего мира. Именно здесь фашисты готовили мощный удар, который позволил бы им перерезать единственную дорогу из портов Аликанте, Валенсия и Картахена на Мадрид. Что это означало для республиканской армии, понимали все.

Под напором мятежников республиканские войска медленно отходили. За исходом боя, нервничая, наблюдали советник Центрального фронта К.А. Мерецков и командир 11-й интернациональной бригады К.М. Штерн. Чем дальше, тем очевидней для них становилось, что только чудо способно спасти положение. Но откуда ему взяться?

И вдруг — из преисподней, что ли, выскочили — в наступающие цепи врезались юркие Т-26. «Павлов», — с облегчением выдохнул Мерецков. Мятежники покатились вниз, преследуемые танкистами павловской бригады и воспрянувшими духом республиканцами. Мадрид не остался без продовольствия, оружия, боеприпасов, а значит, и без защиты…

Вечером 21 июня 1941 года командующий Западным Особым военным округом генерал армии Дмитрий Георгиевич Павлов отдыхал. В окружном Доме офицеров он, а также член Военного совета корпусной комиссар А.Я. Фоминых, генералы и офицеры штаба с женами и детьми смотрели спектакль «Анна Каренина» гастролировавшего в Минске Московского художественного академического театра. В заглавной роли была занята известная на всю страну актриса Алла Тарасова. Пару раз за время спектакля командующего приглашали к телефону по звонкам из Москвы. Дежурные офицеры спрашивали об обстановке для доклада в Ставку, в чем не было ничего необычного, а потому Дмитрий Георгиевич мирно возвращался в свою ложу и продолжал смотреть разворачивавшийся на сцене замысловатый трагический сюжет.

Говорить о полном и безмятежном спокойствии на душе командующего было бы не совсем справедливо. Временами его мысли непроизвольно отрывались от происходящего на сцене, и в сердце закрадывалась смутная тревога. Причем она росла по мере приближения развязки спектакля, который затянулся до ночи.

Тревожила секретная справка начальника разведки округа полковника С.В. Блохина. По его докладу выходило, что война неминуема: непосредственно к границе выдвинулась и сосредоточилась для нанесения удара мощная группировка германских войск, в составе которой уже больше сорока дивизий, из которых 9 танковых и 6 моторизованных, почти два десятка авиационных, артиллерийских, зенитных и саперных полков, бронепоезда. И количество войск продолжает наращиваться. Полностью развернуты средства противовоздушной и противотанковой обороны. На приграничные железнодорожные станции непрерывно прибывают и разгружаются эшелоны с бронетехникой, авиабомбами, снарядами, минами и другими боеприпасами. Павлов информировал об этом Генеральный штаб, направив туда две шифровки, просил разрешения вывести войска на полевые позиции, произвести мобилизацию населения, дабы доукомплектовать соединения и части, однако распоряжений о принятии каких-то чрезвычайных мер оттуда не последовало. Его успокоили, мол, между Германией и СССР заключен пакт о ненападении, который обеспечивает мирное положение на наших границах, а потому нечего паниковать. Мало ли что происходит на территории соседнего государства.

После окончания спектакля командующий позволил себе немного расслабиться, отвлечься от невеселых мыслей. Как полагается, актрисе Тарасовой преподнесли огромный букет цветов. Потом был небольшой фуршет.

Генерал вышел из Дома офицеров. Однако мирная ночная тишина почему-то снова навеяла тревожные раздумья. Особенно беспокоил вчерашний доклад Блохина, который сообщил, что, по информации пограничников, с сопредельной стороны слышен непрерывный гул моторов. Вот и перебежчики, задержанные на границе, говорят, что немецкое наступление назначено чуть ли не на завтра.

Командующий внутренне ощущал, как нагнетается обстановка на белорусско-польском участке государственной границы. Но, с другой стороны, там в Германии ведь тоже не дураки сидят. В вермахте прекрасно сознают, что в Белоруссии им противостоит ничуть не уступающая им группировка советских войск. И начни Германия военные действия первой, она может получить ответный удар страшной силы. В Западном Особом военном округе три армии, столько же противотанковых бригад, два механизированных корпуса, артиллерия, танки. А еще десяток авиадивизий, корпусные авиаэскадрилии, воздушно-десантный корпус. И это далеко не все. Да, некоторые соединения и части еще не полностью укомплектованы личным составом, на вооружении много устаревшей техники, но ведь и у немцев не все самое современное. Решающего превосходства у них нет, а без этого в наступательной операции рассчитывать на успех невозможно. В случае чего, по первому сигналу тревоги авиация займет полевые аэродромы, войска округа немедленно выйдут на установленные рубежи развертывания, займут боевые позиции в укрепленных районах и достойно встретят противника. Как только немцы выдохнутся (а это произойдет через день-два), вверенные ему, генералу Павлову, части перейдут в решительное контрнаступление. Боевые действия сразу будут перенесены на чужую территорию в полном соответствии с советской концепцией будущей войны. Это обернется полным крахом Третьего рейха.

Сопоставив все за и против, Павлов успокоился. Но все же решил еще раз проинформировать Москву об обстановке в округе и провокациях немцев: мало ли что может случиться. Подстраховаться, на всякий случай, нелишне. Береженого Бог бережет.

Относительно соотношения сил Павлов был прав. Противостоящие группировки по своей численности, составу вооружения, количеству артиллерии, минометов, танков и авиации не уступали одна другой. Но он не учитывал главного: наши войска собирались вести военные действия только на чужой территории (иначе говоря, лишь наступательные) и совершенно не были подготовлены к ведению оборонительных боев. Заметим, что точно в таком же положении находились и соединения немецкой группы армий «Центр», которые также располагались, можно сказать, на открытой местности и были не менее уязвимы, если не сказать больше. В такой ситуации, при равенстве сил противостоящих военных группировок выигрывает тот, кто первым внезапно нанесет мощный удар. Из Москвы нашим войскам запретили не то что стрелять, но даже поворачивать орудия и смотреть в прицелы на сопредельную сторону, тогда как войска фашистской Германии целенаправленно готовились к решительному наступлению. Части Красной Армии максимально выдвинулись непосредственно к линии государственной границы СССР, чтобы стремительным контрударом остановить противника, не дать ему опомниться, в самый сжатый срок изменить соотношение сил в свою пользу и захватить стратегическую инициативу. Кстати, позднее, в 1943 году примерно такая же обстановка сложилась на Курской дуге. Там уже немцы наступили на наши грабли. С той лишь разницей, что, в отличие от 1941 года, под Курском по находившимся в исходном положении для наступления фашистам первыми удар нанесли уже советские войска, и это предрешило не только исход одного из самых крупных сражений на советско-германском фронте, но и всей Великой Отечественной войны.

Авторы не ставили целью детально излагать ход боевых действий на Западном фронте, поскольку это более квалифицированно сделано военными специалистами, а лишь попытался на основе имевшихся в его распоряжении документов и материалов изложить то, что происходило в штабе Западного фронта и вокруг его командующего — генерала Д.Г. Павлова в первые дни войны.

Итак, командующий Западным Особым военным округом (который через несколько часов станет именоваться Западным фронтом) прибыл в свой штаб. Там уже находились корпусной комиссар А.Я.Фоминых и начальник штаба генерал-майор В.Е. Климовских. Генералу Павлову тотчас доложили, что командующего срочно вызывает к телефону нарком обороны. Было уже около часа ночи. До начала самой кровопролитной в истории человечества войны оставалось ровно три часа.

— Ну как там у вас? Спокойно? — с тревогой в голосе спросил Тимошенко.

— Обстановка сложная, товарищ нарком, — докладывал Павлов. — На правом фланге наблюдается очень большое движение немецких войск. По донесению командующего 3-й армией генерала Кузнецова, в течение полутора суток на Сувальский выступ беспрерывно идут немецкие мотомеханизированные колонны. Он докладывает, что на участке Августов-Сопоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения.

— А как на других участках?

— Меня особенно беспокоит группировка «Бяла-Подляска»

— Вы будьте спокойней и не паникуйте. На всякий случай, соберите штаб. Сегодня утром может что-нибудь случиться неприятное. Только смотрите, не идите ни на какую провокацию. Если такие провокации будут, позвоните.

— Есть, товарищ нарком.

Похоже, Генеральный штаб наконец-то всполошился и развернул бурную деятельность. Едва командующий оторвался от аппарата к нему явился оперативный дежурный с шифровкой из Генерального штаба. Из Москвы требовали немедленно привести войска округа в полную боевую готовность на случай отражения возможного нападения фашистов.

— Срочно готовьте распоряжение войскам, — приказал он начальнику штаба округа. — Объявите тревогу, вызовите всех генералов и офицеров на оперативное совещание.

Над текстом долго трудиться не пришлось. В окружной телеграмме полностью повторялось содержание только что поступившей из Москвы шифровки:

«Передаю приказ народного комиссара обороны для немедленного исполнения:

1. В течение 22–23.06.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.

Приказываю:

а) в течение ночи на 22.06.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.06.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе войсковую, тщательно ее замаскировав;

в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Павлов повернулся к начальнику связи округа генералу А.А. Григорьеву:

— Телеграмму немедленно довести до всех войск округа. А меня срочно соедините по ВЧ с командующими армиями.

Первым его абонентом стал командующий 3-й армией В.И. Кузнецов, находившийся в Гродно:

— Изменения в обстановке есть?

— Со вчерашнего дня все без изменений, товарищ командующий.

— Из Москвы поступило распоряжение привести войска в полную боевую готовность. Шифровку сейчас получите. Вызывайте всех офицеров штаба и оперативных отделов. Ставьте задачу. Немедленно приведите войска в боевое положение. Занять все оборонительные сооружения боевого типа, включая недостроенные железобетонные доты.

— Мы уже приняли меры по усилению боеготовности. Личному составу розданы патроны и уже приступили к занятию оборонительных сооружений.

— Докладывайте обо всех изменениях обстановки, — закончил разговор Павлов.

Следующим на проводе был командующий 4-й армией генерал А.А. Коробков. Его штаб находился в Кобрине, совсем близко к государственной границе:

— Войска готовы к бою, товарищ командующий, — бойко отрапортовал он.

— Везде?

— Так точно.

— Брестский гарнизон проверьте лично. Утром доложите, какая там обстановка.

Эти две армии — 3-я и 4-я, вызывали у Павлова наибольшее беспокойство. Связь с 10-й армией, которой командовал генерал К.Д. Голубев, также оказалась нарушенной. Командующий приказал генералу Григорьеву немедленно восстановить связь с Голубевым, хотя эта группировка войск, располагавшаяся на Белостокском выступе, особой тревоги не вызывала, так как была самой мощной и укомплектованной. Пропала телефонная связь и со многими другими соединения. В штабе округа еще не знали, что немцы сбросили несколько десантных групп (всего более тысячи диверсантов), которые были переодеты в форму солдат и офицеров Красной Армии. Они начали уничтожать воздушные линии проводной связи, парализуя централизованное управление войсками, занимали коммуникации, выдвигались к переправам, мостам, железнодорожным магистралям.

Крах теории «победы малой кровью»

Павлов положил телефонную трубку, чтобы доложить в Москву о приведении армий первого эшелона в боевую готовность, но тут его опередил начальник связи Григорьев, который был бледен:

— Товарищ командующий! Кузнецов снова на проводе. У него что-то происходит.

— Что там у вас? — закричал Павлов, услышав из трубки глухой грохот.

— Докладываю: на всем фронте артиллерийская и пулеметная стрельба. Около 60 самолетов бомбят Гродно. Штаб подвергся налету вражеской авиации. Я вынужден спуститься в подвал.

— Вводите в действие план «Гродно — 41» (пароль плана прикрытия). Действуйте не стесняясь. Займите штабом положенное место.

Павлов посмотрел на часы: 4 часа 15 минут. Тут же раздался резкий звонок:

— На проводе командующий 4-й армией генерал Коробков, — донесся из трубки голос телефониста.

— Слушаю.

— На Кобрин налетела немецкая авиация. Бомбардировке подвергся штаб армии. Артиллерия противника обстреливает расположение наших войск по всему фронту.

— Вводите в действие план «Кобрин — 41». Держите войска в руках. Действуйте с полной ответственностью. Все!

Сообщения о начале немцами боевых действий стали поступать одно за другим из всех приграничных гарнизонов.

— Соедините с Москвой, — приказал связистам Павлов.

— Тимошенко на проводе.

— Товарищ Нарком! По всему фронту немцы ведут артиллерийский огонь и бомбят наши позиции. Налетам подверглись приграничные города.

— Какие принимаете меры?

— Я приказал командующим армиями, командирам корпусов и дивизий руководствоваться планами действий на военное время.

— Понял. Действуйте, как подсказывает обстановка.

Информация о налетах немецкой авиации и артиллерийском обстреле наших позиций шла отовсюду. Стало совершенно очевидно, что германские войска перешли границу и ведут наступление по всему фронту Авиация противника бомбила военные гарнизоны, склады, коммуникации. Подверглись бомбардировкам все наши аэродромы вдоль западной границы. Большинство находившихся на них самолетов были уничтожены.

Отойдя от аппарата, Павлов бессильно опустился на стул. Он понял, что опоздал. Что его переиграли. Сейчас командующий лучше всех представлял масштабы катастрофы, постигшей его армию. Он отчетливо сознавал, что войска, по местам расположения которых наносит удары авиация и артиллерия врага, уже несут огромные, невосполнимые потери в людях и боевой технике. Концепция войны на чужой территории и малой кровью уже в первые минуты германского нападения развеяна в прах. Главной задачей теперь становится максимально снизить эти потери, задержать врага, не позволить ему продвинуться в глубь страны.

Павлов медленно поднялся и направился к собравшимся в штабе генералам и офицерам. Здесь были корпусной комиссар Фоминых, заместитель командующего генерал-лейтенант И.В. Болдин, начальник штаба генерал-майор Климовских, начальник связи генерал-майор Григорьев, начальники управлений и служб. По свидетельству начальника отдела кадров округа Н.А. Алексеева, командующий войсками округа был растерян и с трудом скрывал свое волнение:

— Три четверти часа назад, — медленно произнес он, — немцы по всей границе открыли огонь и бомбят пограничные заставы, расположение наших войск, штабы армий. Это война. Первыми приняли бой пограничники. Они сражаются не на жизнь, а на смерть… Наши части, находящиеся на границе, тоже дерутся самоотверженно. Внезапность и вероломство немцев поставили наши войска и нас с вами в очень тяжелое положение. Я с минуты на минуту жду конкретных указаний наркома и Генштаба. А вы сейчас же поднимайте личный состав. Указание получите у генерала Климовских.

К сожалению, командующий и штаб фронта уже не имели возможности влиять на развитие событий, организовать управление войсками. Связь в округе осуществлялась по проводам и практически со всеми штабами армий и соединений была прервана в первые часы боевых действий. В окружном полку связи имелось не больше полутора десятков радиостанций, да и те работали неустойчиво. А с соединениями, находившимися на большом удалении от штаба округа, связи по радио не было вообще. В таком же положении находились штабы армий и соединений, которые не имели связи с подчиненными им корпусами, дивизиями и полками. К тому же радиосвязь велась не открытым текстом, а с использованием кодов и шифров, что затрудняло оперативный обмен информацией. Отсюда незнание обстановки и положения дел в войсках, которые вели боевые действия. В совокупности с потерей управления это привело к хаосу и неразберихе.

После совещания Павлов вызвал к себе начальников штаба и войск связи округа:

— Примите все самые срочные меры к восстановлению связи со всеми армиями и соединениями, — приказал он генералу Григорьеву. — По проводам, по радио, по воздуху — как угодно. Без этого управлять войсками невозможно.

— Ясно, товарищ командующий.

— А вы, Климовских, обеспечьте по мере восстановления связи передачу войскам шифровки Генерального штаба и нашей директивы. Еще раз обращаю внимание на связь. Сейчас это самая важная задача штаба. Высылайте бронемашины, легковые машины, где надо, задействуйте самолеты, выбрасывайте делегатов на парашютах.

В начале шестого утра командующий 3-й армией вышел на связь по обходным (гражданским) телефонным линиям, которые почему-то не тронули диверсанты, и сообщил, что его войска, ведут тяжелые бои с превосходящими силами противника под непрерывным артиллерийским огнем и бомбардировками с воздуха. Они с большим трудом сдерживают атаки германских войск. Весь город Гродно в огне.

В семь часов утра наконец-то прислал радиограмму командующий 10 армией генерал К.Д. Голубев. Он докладывал, что на всем фронте идет оружейно-пулеметная перестрелка, все попытки противника углубиться на нашу территорию отбиты.

— Доложите точное положение войск, — запросил по радио Павлов.

В ответной радиограмме Голубев обозначил, где уже идут бои, места расположения соединений и частей армии. По словам командарма, противник использует крупные механизированные части, танки, которые атакуют наши войска при массированной поддержке артиллерии и авиации. Под давлением превосходящих сил противника на ряде участков войска вынуждены отходить с большими потерями. Для выправления положения он бросает в бой все танки 13-го и 6-го мехкорпусов.

А в Москве, похоже, еще продолжали витать в облаках, будучи уверенными в непобедимости Красной Армии, ее готовности немедленно перенести боевые действия на чужую территорию и воевать малой кровью. Об этом свидетельствует поступившая в 9 часов 30 минут в штаб фронта Директива № 2 Главного военного совета РККА. В ней констатировалось, что 22 июня 1941 года в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу. Приказано соединениям и частям обрушить на врага все силы и средства, уничтожить его, но не переходить государе-твенную границу СССР. Одновременно ВВС ставилась задача нанести удары по группировкам захватчика и местам базирования его авиации на глубину германской территории до 100–150 километров, разбомбить немецкие города Кенигсберг и Мемель.

Между тем к этому времени авиация Западного фронта уже потеряла около 750 самолетов, из которых около 550 были уничтожены на земле, так и не успев взлететь, что полностью лишило наши войска всякой поддержки с воздуха и обеспечило немецкой авиации безраздельное господство. Так что «разбомбить немецкие города Кенигсберг и Мемель» было теперь очень проблематично. Первыми же ударами немецкой артиллерии и авиации были выведены из строя почти все пункты управления, линии связи, выведены из строя взлетные полосы аэродромов, уничтожены склады вооружения и боеприпасов.

Когда командующий ВВС фронта генерал-майор И.И. Колец получил информацию о потере практически всей своей авиации, он застрелился. Ну а генерал Павлов, получив директиву из Москвы, приказал довести ее содержание до войск.

Несколько подробнее остановимся на делах 4-й армии, поскольку ее командующий генерал АА.Коробков предстал впоследствии перед судом вместе с Павловым и Климовских по обвинению в трусости, бездействии, потере управления войсками и т. д.

С получением Директивы № 2 Павлов приказал направить ее Коробкову с дополнительными указаниями. Он потребовал решительно уничтожить прорвавшиеся немецкие банды, для чего использовать механизированный корпус Оборина и авиацию, очевидно, еще не зная, что от нее ничего не осталось. Обращалось внимание на необходимость постоянно поддерживать связь со штабом фронта, в том числе по радио, делегатами на самолетах, через гражданские междугородние линии связи.

Следом Коробкову поступил новый боевой приказ командующего фронтом: «14-му мехкорпусу совместно с 28-м стрелковым корпусом и скоростным бомбардировочным авиаполком утром 23 июня уничтожить переправившегося через Западный Буг противника, для чего в течение ночи привлекаемые к выполнению задачи части и соединения должны получить боеприпасы, горючее, продовольствие, эвакуировать раненых и больных, изготовиться к контрудару».

О каком контрударе могла идти речь? На брестско-барановичском направлении гитлеровцы уже имели четырехкратное превосходство и прочно удерживал инициативу в своих руках. Самолетов, на которые делалась ставка в приказе, уже не было, как не осталось и автотранспорта. Склады с боеприпасами и продовольствием в Кобрине разбомбила немецкая авиация. Соединения и части армии беспорядочно отступали под натиском противника, который за первый день войны продвинулся в глубь нашей территории на 50–60 км. Приказ был просто невыполним. Войска 4-й армии все же предприняли попытку нанести контрудар, но из-за отсутствия авиационной поддержки и недостатка артиллерии он сразу же захлебнулся. Наши войска подверглись ожесточенным ударам авиации противника, в значительной мере утратили боеспособность и продолжали отступать. Неудачи войск 4-й армии поставили в критическое положение ее соседей — соединения и части 10-й армии. Держалась только Брестская крепость.

Похоже, лишь к исходу первого дня войны руководство Западного фронта стало отходить от шока, растерянности и попыталось предотвратить катастрофическое развитие ситуации. Военный совет направил в войска шифровку в которой требовал покончить с паникой и дезорганизацией, проявлениями шкурничества и малодушия, повысить ответственность командиров за руководство войсками: «Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров, в том числе больших начальников. Думать об обеспечении горючим, снарядами, патронами начинают только в то время, когда патроны уже на исходе, тогда как огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава, которых к тому же сопровождают красноармейцы, то есть, люди боевого расчета. Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организуют, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу.»

В первый день войны для контроля за действиями командования Западным фронтом и оказания помощи в управлении войсками по указанию Сталина к Павлову срочно выехали сразу два заместителя наркома обороны — маршалы М.Б. Шапошников и Г.И. Кулик. В соответствии с занимаемыми должностями первый считался спецом по оборонительным сооружениям, второй — по вооружению и боеприпасам. Следом за ними поочередно прибыли еще два маршала — К.Е. Ворошилов и С.М. Буденный, а также начальник Главного политуправления РККА Л.З Мехлис. Словом, в одно место съехались почти все советские маршалы! Если боевые военачальники по замыслу московского руководства должны были организовать работу штаба фронта, поднять боевой дух красноармейцев и вселить в них наступательный порыв, то Мехлис имел задачу разобраться с виновниками катастрофы, постигшей наши войска.

23 июня Сталин дважды выходил на связь со штабом фронта и безуспешно пытался связаться с Павловым. Ему отвечали, что связи со штабами нет и командующий выехал в расположение войск, чтобы разобраться с обстановкой на месте. Это вызвало сильное раздражение вождя:

— Что происходит? — почему-то выразил он свое недовольство Молотову. — Что там творится у Павлова? У него нет связи со штабами армий?

Через несколько дней специальным поездом на Западный фронт приехал маршал Ворошилов. Павлов в это время, как и несколько предшествующих суток, находился в войсках. Узнав, что его вызывают для доклада, командующий фронтом тотчас же явился к вагону Ворошилова. Постучал, открыл дверь. В вагоне он увидел еще одного заместителя наркома обороны — маршала Шапошникова.

— Товарищ Маршал Советского Союза… — приставив ладонь к козырьку, прямо с порога начал он в некоторой растерянности, еще не представляя, кто из них здесь старший.

Руки генералу Ворошилов не подал и кивком головы пригласил к разложенной на столе карте:

— Показывай, что тут у тебя творится.

Павлов начал излагать обстановку. Ворошилов уже составил об этом определенное представление со слов Шапошникова, который несколько дней находился на Западном фронте и ввел его в курс дела. Но услышав все это от командующего, Ворошилов вдруг взорвался:

— То, что от немца все драпают, и без тебя понятно! Немец вон он — уже к Минску прорвался. А ты со своим штабом в лесу за Могилевом прячешься, за три сотни верст от границы.

— Так случилось… Войска ведут тяжелые оборонительные бои.

— Случилось! — яростно закричал Ворошилов. — А ты помнишь, Дмитрий Григорьевич, как жалобу на меня написал товарищу Сталину. Зажимаю твой рост, не даю двигаться молодым. Тебе доверили самый крупный и ответственный округ, и видишь, что из этого вышло? Да тебе не округ, дивизию нельзя было доверять!

— Простите меня, товарищ маршал. Простите дурака. Виноват я перед вами, — невнятно бормотал в ответ Павлов.

Так описал встречу Ворошилова с Павловым полковник Главного разведуправления РККАХ.-У. Д. Мамсуров, прибывший из Москвы вместе с маршалом.

Каждого военачальника сопровождала свита из десятка и более генералов и офицеров Наркомата обороны и Генерального штаба. Каких-то свидетельств их полезной деятельности в истории не сохранилось. Каждый из перечисленных военачальников был выше Павлова по должности, и можно представить, сколь осложнили они командующему и без того непростую жизнь. Крики, ругань, нервотрепка, одергивание, постоянное требование все новых решений, докладов и действий, вмешательство в управление войсками — вот этим они отметили свое пребывание на фронте. Более того, некоторые из них лишь прибавили головной боли не только Павлову, но и Наркомату обороны страны. Наверное, этим во многом объясняется нелепость ряда последующих приказов и директив командующего фронтом.

Так, Павлов потребовал, чтобы 24 июня ударная группировка в составе 6-го и 11-го мехкорпусов под командованием заместителя командующего фронтом генерала И.В. Болдина продолжила «решительное наступление на Гродно и, овладев городом, продолжала наступать по обеим берегам реки Неман до границы. Командарму Кузнецову, 85-ой и 56-ой дивизиям также атаковать противника в общем направлении Гродно, затем продолжать наступление.

Одно дело повернуть назад роту, батальон, но как заставить сделать это целую группировку из семи-восьми дивизий, в составе которой десятки тысяч человек? Думается, даже не обладая знаниями оперативного искусства, можно сообразить, что для перехода войск от тяжелых оборонительных боев и беспорядочного отступления под натиском превосходящих сил противника в масштабное «решительное наступление» требуется время, подготовка, а главное — силы, средства, материально-техническое и боевое обеспечение действий. Ничего этого командование не имело.

Выполняя полученный приказ, конно-механизированная группа под командованием Болдина предприняла попытку наснести контрудар, но уже на исходных позициях подверглась массированным налетам немецкой авиации. Тем не менее она сумела сковать значительные силы противника и ценой огромных потерь на несколько дней задержала продвижение немцев. Группировка 3-й армии Кузнецова и взаимодействовавших дивизий оказалась под угрозой окружения.

На второй день войны, 23 июня, своей шифровкой Павлов устроил настоящий разнос командующему 10-й армией генералу Голубеву:

«Почему мехкорпус не наступал? Кто виноват? Немедля активизируйте действия, не паникуйте, а управляйте. Надо бить врага организованно, а не бежать без управления. Исправьте свои ошибки. Запомните, если вы не будете действовать активно, Военный совет больше терпеть не будет».

Перейти в наступление, решительно атаковать, уничтожить… Вот основные призывы командующего фронтом, обращенные к подчиненным войскам. А враг занимал один рубеж за другим, захватывал города, уже бомбил белорусскую столицу. Между Белостоком и Минском в окружение попали 11 советских дивизий. Общие потери наших войск за первые дни войны превысили 350 тыс. человек.

По свидетельству самих немецких генералов, наступление танковых групп армий «Центр» развивалось настолько стремительно, что это стало предметом беспокойства самого фюрера. В германском генеральном штабе едва успевали наносить на карту занимаемые рубежи. Как отмечал генерал Гальдер, когда 29 июня 1941 года главнокомандующий сухопутными войсками вермахта указал Гудериану в качестве очередного рубежа Бобруйск, войска группы армий «Центр» уже его миновали и в нескольких местах подходили к Днепру, откуда открывался прямой путь на Смоленск. Немецкое командование буквально запуталось в оценках обстановки из-за хаоса и беспорядочности отступления наших войск и никак не могло определить, где и каким образом советские войска восстановят фронт.

25 июня Павлов отдал распоряжение командующим всех четырех армий начать отход на восток. При этом ставилась задача «предстоящий марш совершить стремительно, по 60 км в сутки, чтобы за двое суток оторваться от преследующего противника и организовать оборону на новых рубежах».

Даже простому штатскому человеку ясно, что невозможно за двое суток преодолеть 120 километров по избитым дорогам под непрерывными бомбежками, артобстрелом. Автотранспорта почти не осталось, пушки тащили на руках. Пешие колонны с обозами, на которых везли раненых, были отличными мишенями для нападения с воздуха. К тому же двадцать дивизий 3-й и 10-й армий уже находились в окружении, из которого потом удалось вырваться только пяти, причем с тяжелыми потерями. Та же участь постигла и войска белостокской группировки. Все они оказывали упорное сопротивление, сковывая значительные силы врага. 28 июня две ударные группы противника замкнули кольцо окруже-ния и захватили Минск.

Неразбериха усугублялась командами из Москвы. Не располагая точными данными, Ставка в тот же день направляет Павлову заведомо невыполнимую директиву: «Танки противника в районе Ракув стоят без бензина. Ставка приказала немедленно организовать и провести окружение и уничтожение танков противника. Для этой операции привлечь 21 стрелковый корпус, частично 2 и 44 СК. Захват и разгром противника провести немедля. Удар подготовить налетом авиации».

30 июня Г.К.Жуков вызвал Павлова к аппарату «Бодо». То был последний разговор между ними.

Жуков: Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, Слуцка. Доложите по существу вопросов.

Павлов: В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе; рубежом обороны, на котором должны остановиться, назначен Стахов-Червень. В районе Слуцка весь вчерашний день по наблюдению авиации 210-я мотострелковая дивизия вела бой в районе Шишенцы. В районе Бобруйска сегодня в 4 часа противник навел мост, по которому проскочило 12 танков.

Жуков: Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть. Почему ваш штаб не организует делегатов связи, чтобы найти, где войска? Где Кулик, Болдин, Кузнецов? Где кавкорпус? Не может быть, чтобы наша авиация не видела конницу.

Павлов: Да, большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щары. 3-я армия стремилась отойти по обе стороны Щары, 21-й стрелковый корпус — в районе Лиды. С этим корпусом имели связь по радио, но со вчерашнего дня связи нет. Корпус пробивается из окружения в указанном ему направлении. Авиация не может отыскать конницу и мехчасти, потому что все это тщательно скрывается в лесах от авиации противника. Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет. Болдин и Кузнецов, как и Голубев, до 26 июня были при частях.

Жуков: Основная ваша задача — как можно быстрее разыскать части и вывести их за реку Березину. За это дело возьмитесь лично и отберите для этой цели способных командиров. Ставка Главного Командования от вас требует в кратчайший срок собрать все войска фронта и привести их в надлежащее состояние. Нельзя ни в коем случае допустить прорыва частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения армий в районе Орша-Могилев-Жлобин-Рогачев. Для руководства боями и для того, чтобы вы знали, что происходит под Бобруйском, выслать группу командиров с радиостанцией под руководством вашего заместителя. Немедленно эвакуируйте склады, чтобы все это не попало в руки противника. Как только обстановка прояснится, сразу же обо всем доложите.

Павлов: Для удержания Бобруйска и Борисова бросим все части, даже школу.

Думается, из содержания разговора ясно, что в Москве не имели четкого представления о положении дел на фронте, поскольку все указания уже были невыполнимы. Видно, что и у Павлова не было сколь-нибудь вразумительного плана действий. Кавалерийский корпус, о котором спрашивал Жуков, несколько суток отходил на восток под непрерывными ударами авиации и танковых частей противника. В одном из боев командир корпуса генерал-майор И.С. Никитин был отрезан от остальных частей, прижат к реке и, будучи раненым и тяжело контуженным, попал в плен. О положении группы Болдина мы уже знаем. Что касается Кузнецова, то его 3-я армия была глубоко обойдена с фланга соединениями 3-й танковой группы противника и с непрерывными боями отходила на Новогрудок.

Где-то в белорусских болотах надолго исчез заблудившийся маршал Кулик, который решил выправлять положение прямо на передовой. По свидетельству офицеров штаба 10-й армии, в которую он прибыл, «общей обстановки на фронте он не знал, кроме ругани от него ничего не услышали». Его поиски стали головной болью для Москвы и Павлова. Еще два маршала — Ворошилов и Шапошников несколько дней пытались разобраться со сложившейся обстановкой в штабе фронта, который находился в лесу под Могилевом. Непосредственно в войсках наводили порядок начальник Главного политуправления Красной Армии Л.З. Мехлис и член Военного совета фронта, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко.

По словам полковника Мамсурова, «рулили» все, кто здесь находился: «два Семена» — маршалы Тимошенко и Буденный, Мехлис. Царили путаница, неразбериха. Начальники рангом пониже, приехавшие вместе с маршалами, тоже пытались руководить, и все это руководство сводилось в основном к угрозам направо и налево: «Да я тебя!», «Расстрелять!», «Отдать под трибунал». Все это только усугубляло ситуацию.

Приказано ехать в Москву

В самый момент агонии войск Западного фронта рано утром в лесу за Могилевом, на командном пункте Западного фронта появились еще два генерала — А.И. Еременко и Г.К. Маландин. Одному предстояло сменить Павлова, другому — начальника штаба фронта Климовских. Командующий фронтом завтракал в своей палатке. Появление очередных посланцев из столицы вряд ли стало сюрпризом для Павлова: с первого дня войны визитеры-советчики прибывали в штаб фронта каждый день.

— Здравствуй, дружище! Сколько лет, сколько зим! — обрадовался неожиданным гостям Павлов, увидев Еременко, и его лицо впервые за последнюю неделю осветилось улыбкой. — Какими судьбами к нам занесло? Надолго ли?

Вместо ответа Еременко молча протянул ему предписание Ставки вступить в командование фронтом. Пробежав глазами документ, Дмитрий Григорьевич растерянно поднял глаза на Еременко:

— Вот оно что… А меня куда же? — не скрывая недоумения и беспокойства спросил он.

— Нарком приказал ехать в Москву.

— Понятно, — как-то сразу обмяк Павлов. И после минутной паузы добавил: Садитесь за стол, давай хоть позавтракаем вместе напоследок.

— Времени нет, — сухо отказался от приглашения Еременко и, повернувшись к сопровождавшему его генералу Маландину, распорядился: — Вызови ко мне бывшего начальника штаба Климовских, а сами немедленно вникайте в обстановку.

Маландин направился выполнять приказание нового командующего фронтом.

— Мне бы хотелось поскорее разобраться в обстановке, — сказал Еременко сразу сникшему Павлову. — Я должен срочно выяснить состояние наших войск, осмыслить намерения противника.

— Что можно сказать о сложившейся обстановке, — после непродолжительной паузы снова заговорил Павлов, отодвинув тарелку в сторону. — Ошеломляющие удары противника застигли наши войска врасплох. Мы не были подготовлены к бою, жили по-мирному, учились в лагерях и на полигонах. Поэтому понесли большие потери, в первую очередь в авиации, артиллерии, танках, да и в живой силе. Сплошной фронт отсутствует, а сопротивление противнику носит очаговый характер. Враг глубоко вклинился на нашу территорию. Заняты Бобруйск, Минск…

— М-да, — задумчиво произнес Еременко.

— Если бы директива Генерального штаба о приведении войск в боевую готовность была направлена несколько раньше, мы со своей стороны успели бы принять меры по поднятию боевой готовности, войска не понесли бы таких потерь и противник получил бы должный отпор.

Еременко понимал, что в словах командующего фронтом (теперь уже бывшего) была правда. Безусловно, опасаясь дать гитлеровцам повод для нападения на СССР, высшее руководство страны не решилось своевременно провести необходимы оборонительные мероприятия.

— Пойдемте в штаб, — официально произнес Еременко, давая понять, что разговор закончен, и развернулся к выходу из палатки командующего. — Соберите генералов, офицеров, обязательно найдите начальника связи фронта Григорьева и начальника разведки.

Павлов последовал за новым командующим фронтом. На улице его ожидал адъютант с телеграфной лентой. Жесткую суть телеграфного текста Дмитрий Григорьевич уловил сразу. Хотя Павлов со слов Еременко уже предполагал возможное содержание телеграммы, однако категоричный текст словно окатил ушатом холодной воды: «Прибыть в Москву 2 июля 1941». Прочитал раз, другой, третий. «Это все, отставка». Механически, не задумываясь, отдавал последние распоряжения, собирался в дорогу. А по штабу фронта уже ползли слухи: командующего снимают, отдают под суд.

Павлову вслух об этом никто, естественно, сказать не решался. Встречая сочувственные взгляды штабных офицеров, он вскипал, но волю себе не давал, сдерживался.

В отличие от сослуживцев, московские маршалы, судя по всему, о предстоящем отстранении Павлова от командованием фронтом знали. В одном из своих донесений Ворошилов изложил Сталину свои соображения о причинах неудач на Западном фронте. При этом маршал высказал мысль, что отстранение Павлова от командования войсками фронта не только не улучшит, а скорее лишь усугубит положение. Он понимал, что снятием в столь критический момент с должностей нескольких генералов, особенно таких, которые все же лучше владеют ситуацией, дело не исправить. Ворошилов предлагал не арестовывать Павлова, а понизить его в должности и поручить командовать танковой группой. Пускай, мол, покажет свои способности. Видимо, соображения маршала дали Москве информацию к размышлению. Так или иначе, можно определенно утверждать, что заступничество Ворошилова на несколько дней отсрочило арест командования Западного фронта.

Очевидно, узнав о предписании Павлову, а также Климовских, Григорьеву и командующему артиллерией Кличу прибыть в Москву и, предвидя дальнейшее развитие событий, Ворошилов приказал Мамсурову разоружить генералов и отправить их в сопровождении охраны. Так-то оно надежнее. То был еще не арест, решение об этом будет принято несколько дней спустя.

Генерал Павлов подошел к офицеру ГРУ первым. Снял ремень с пистолетом и подал их Мамсурову, крепко пожав ему руку:

— Не поминай лихом. Кстати, наверное еще когда-нибудь встретимся. Может в Могилеве…

Хаджи-Умар Мамсуров знал Павлова еще по Испании. Там в штабе обороны Мадрида ему представили веселого и жизнерадостного генерала испанской королевской армии «Пабло», которым оказался наш Дмитрий Павлов. Вторая встреча памятна тем, что в операции под Лас-Роса интернациональная бригада республиканцев по ошибке попала под обстрел… своих же танков. Потом, когда Мамсуров прибыл в штаб Центрального фронта и в присутствии Мерецкова, Кулика и Воронова (все будущие маршалы) попытался разобраться в инциденте, там появился Павлов и стал оправдываться за ошибку.

И вот третья, как оказалось, последняя встреча. Павлов воспринимал происходящее как должное. Он внешне «был спокоен и мужествен в эту минуту». Первым сел в легковую машину.

Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину.

Третьим был командующий артиллерией фронта генерал Клич, боевой товарищ Мамсурова по Испании. Протянул свое оружие, с улыбкой обнял Мамсурова.

Через несколько минут колонна машин двинулась в путь на Москву. Павлов рассчитывал, что встреча со Сталиным все поставит на свои места, что он сумеет объяснить весь трагизм создавшегося положения и обусловившие его причины. Такими же надеждами жили и его спутники.

К Сталину попасть не довелось. Оказалось, все, что ему требовалось, он услышал от вернувшегося с Западного фронта Мехлиса. Собственно, главной целью той поездки Мехлиса было «установить истинных виновников в гибели фронта, детально разобраться, кто еще, кроме Павлова, виновен в серьезных ошибках». С поставленной задачей Мехлис справился.

Кто-то из «доброжелателей» шепнул адъютанту, что Иосиф Виссарионович просто не пожелал напрасно тратить время на выслушивание оправданий неудачливого командующего Западным фронтом. Немного отлегло от сердца, когда узнал, что его примет первый заместитель Председателя Совнаркома В.М. Молотов. В кабинет входил с уверенностью, что уж Молотов-то его выслушает и постарается понять. Простят, не простят — дело третье. Главное — попробовать разобраться, почему так все получилось.

Молотов руки не подал. Смотрел так, что Павлову стало казаться, будто взгляд зампреда проникает сквозь него, ни за что не зацепившись. Как в пустоте. Дрогнуло сердце, заторопился, засуетился генерал, сам себя за это ненавидя. Сбивчиво начал объяснять, сколь неожиданным для него и Военного совета фронта оказались подавляющее преимущество противника, мощь его ударов с воздуха по нашим аэродромам, скоплениям войск, тылам, линиям связи, действия многочисленных диверсионных групп. Молотов перебил:

— Вопрос об отступлении разберут на Политбюро. Вы свободны.

И все. Аудиенция закончилась. Стало ясно, что уже никаких объяснений никому на самом верху не потребуется — даже на заседание Политбюро не пригласили. Значит, отстраняют. Что ж, он готов идти на передовую, рядовым. Осталось только ждать, когда объявят решение.

Постановление Государственного Комитета обороны СССР об отстранении командующего Западным фронтом генерала Павлова от руководства войсками было принято 1 июля 1941 года. Но, похоже, окончательно с судьбой опального командующего в Москве еще не определились. Иначе чем объяснить тот факт, что спустя две недели — 16 июля состоялось второе постановление по этому вопросу, которым Павлов и другие военачальники были преданы суду военного трибунала.

Арест

Для опального генерала ожидание своей участи несколько затянулось. Дальнейшее развитие событий очень походило на ленивую игру сытого кота с доведенной до шокового состояния мышью. Он может дозволить себе даже отпустить ее на приличную дистанцию, чтобы потом настигнуть ловким броском, давить, рвать и терзать.

2 июля генерал получил на руки предписание немедленно отправляться на фронт. Хотя он совершенно не представлял, в каком качестве его теперь будут использовать, тем не менее, повеселел. Прощаясь с женой, бодро заявил:

— Еду бить Гудериана, он мне знаком еще по Испании.

— Парадную форму положить? — робко спросила Александра Федоровна, держа в руках увешанный наградами генеральский мундир.

— Вот победим фашистов, приедешь в Берлин и привезешь сама!

В девять утра 3 июля машина с Павловым и сопровождавшим его полковником-порученцем отошла от генеральского дома.

Примерно в те же часы на Минскую трассу с большой скоростью вырвалась еще одна машина. Шофер ее не слишком заботился о соблюдении правил движения. Резкие и неожиданные маневры на шоссе вызывали настоящую панику, вслед лихачу летели проклятья, но пассажиры этой машины не обращали на происходящее никакого внимания. Им было не до смачных пожеланий встречной шоферни и недовольных людей из потока беженцев: они выполняли распоряжение самого Лаврентия Павловича Берии.

Время поджимало. Ночью, уже за Смоленском, куда из Белоруссии перемещался штаб отступавшего Западного фронта, автомашины Павлова и особистов поравнялись.

Они были официально вежливы, насколько позволяли обстоятельства, и подчеркнуто пунктуальны. Для начала Павлову предложили сдать личное оружие — маузер с 45 патронами, которое он получил в Москве. Потом приступили к оформлению задержания. В протоколе от 4 июля зафиксировано, что при обыске присутствовали: заместитель начальника 3-го отдела Западного фронта Ковальский, заместитель начальника 3-го отдела 10-й армии Бойко, сотрудник 3-го отдела фронта Черкашин. У арестованного изъяли три ордена Ленина, медаль «Золотая Звезда», два ордена Красного Знамени, значок «Депутат Верховного Совета СССР». В местном отделении НКВД была заполнена анкета арестованного:

«Родился в Кологривском районе Горьковской области в 1897 году. Должность — командующий войсками Западного фронта, член ВКП(б) с 1919 года, окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе в 1928 году. Отец и мать — крестьяне. В царской армии служил унтер-офицером. Сын — Борис 17 лет — «проживает где не знаю», дочь Ада, 12 лет, «проживает с матерью», жена Александра Федоровна — «проживает где не знаю».

Тут, кажется, мышь попыталась перехитрить кота, отводя его злобные глаза от семейного очага таким вот наивным образом. Но НКВД и его соглядатаи в армии играют наверняка, с ним такие номера не проходят.

Здесь требуется сделать небольшое уточнение. Постановление на арест генерала Павлова было составлено 5 июля 1941 года заместителем начальника следственной части 3-го управления Наркомата обороны старшим батальонным комиссаром Павловским. Той же датой заместитель начальника управления дивизионный комиссар Тутушкин наложил резолюцию: «Согласен». 6 июля постановление утвердил нарком обороны маршал Тимошенко, после чего Прокурор СССР Бочков санкционировал арест. То есть все происходило после того, как арест фактически был уже произведен. Подобный ход событий не нарушал установленной практики, когда перед применением меры пресечения в виде заключения под стражу будущий обвиняемый задерживался и находился под дисциплинарным арестом. Такой арест предполагал и проведение личного обыска. То, что все пока происходило в пределах компетенции военного командования, подтверждается и присутствием при задержании Павлова офицеров 3-го управления Западного фронта, а не сотрудников НКВД.

Досье генерала Павлова было небольшим, но содержательным. К примеру, в нем имелись сведения о том, что в 1914–1915 годах он примыкал к анархистам, в Первую мировую войну побывал в германском плену. Это позволяло при желании сделать вывод: если человек с таким прошлым на протяжении долгих лет скрывал свою контрреволюционную сущность, он не мог не быть участником антисоветского военного заговора.

Нужны аргументы? Пожалуйста:

«За период с 1928 по 1938 год проводил в практике работы очковтирательство… Будучи командиром мехполка, не сумел обеспечить выполнение боевой задачи… Недооценивал разведку. Неоднократно в бытность пребывания в Испании и раньше восхищался обучением германской армии и ее офицерством. В Испании Павлов был исключительно связан с ныне арестованными Смушкевичем и Мерецковым. Пользовался неизменным покровительством Уборевича. Тесно был связан с врагами народа. Арестованные участники атисоветского военного заговора, быв. начальники раз-ведуправления РККА Урицкий и Берзин, быв. командующий БВО Белов, быв. нарком Военно-Морского Флота Смирнов и быв. нач. штаба 21 мех. бригады Рожин, изобличают Павлова как участника этого заговора.»

Да, изобличают. И кто? Большинство названных лиц — осужденные еще в 1937 году враги народа. Выходит, еще тогда, прежде чем расстрелять репрессированных, от них получали показания на тех, кто еще оставался на свободе.

Вот выдержки из некоторых протоколов допросов из досье:

«Находясь в Испании, Павлов имел регулярную переписку с Уборевичем, в одном из писем подробно описывал свою предательскую работу… Создавал заговорщические связи, рекомендовал расширять их, не ограничиваясь троцкистами и анархистами, а привлекать специалистов… Уборевич рекомендовал Павлова как члена контрреволюционной организации… Его инструктировали Фельдман и Урицкий… Проводил в Испании предательскую работу, направленную на поражение войск республиканской армии».

И комиссар бригады Павлова в Испании Болтин счел своим долгом донести до органов и прокомментировать «весьма примечательный факт». Штаб бригады занял с боем виллу какого-то маркиза.

Там в большой библиотеке танкисты обнаружили книгу Троцкого «Моя жизнь», изданную в 1936 году в Берлине на немецком языке.

— Немедленно сжечь, — приказал комиссар.

— Это же книга, — возразил кто-то из бойцов.

— Книга врага социализма, а вы его защищаете, выходит. Значит…

— Есть сжечь!

— Когда Павлов узнал о происшедшем, он отчитал комиссара:

— Что же ты сделал? Пусть бы люди почитали. А так — ни себе, ни другим. Нехорошо, комиссар.

Балтин, детально расписавший в заявлении эпизод с книгой, обвинил командира бригады в политической близорукости, привел критическое высказывание Павлова о деятельности органов по разоблачению врагов народа: «На меня может написать каждая сволочь, а я должен отвечать, давать объяснения». Упреждая события, отметим, что и от Павлова получили компромат на тех, кто еще ничего не подозревал о проявляемом к нему интересе со стороны органов. Его обвинительные показания, против Кулика сыграют роковую роль в деле маршала.

Многое известно о системе политического сыска, идеологических тисков и откровенного террора в нашей стране. Творцами и исполнителями ее были не только ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ — особые совещания — «тройки» — Военная коллегия Верховного Суда и военные трибуналы. Не только Дзержинский-Менжинский-Лацис-Ягода-Ежов-Берия-Меркулов-Абакумов-Ульрих-Вышинский-Розовский и другие «полпреды» так называемой революционной и социалистической законности. Это, скорее, основное звено исполнителей — всегда готовая к единодушному послушанию партийная и административная прослойка во всех сферах советского общества. Любой человек, попадавший в этот отряд единомышленников, мог следовать только в одном направлении, определяемом с самого верха. Шаг в сторону — полное отторжение, потеря всего: власти, прав, благ и привилегий, а то и самой жизни.

Находясь в постоянном страхе, попробуй-ка пооткровенничай, поделись сомнениями, наболевшим! Прорывалась, конечно, наружу и правда, ибо вне ее трудно представить русского человека, но ложь и приспособленчество все сильнее забивали поры общества. Ложь и полуправда во всем: в службе и дружбе, любви и ненависти, на работе и в семейном кругу, в словах и поведении, в лозунгах и будничной жизни. А потому, прежде чем принять на веру то, что сохранили спецхраны КГБ и Главной военной прокуратуры, приходилось обращаться к другим источникам, сопоставлять, анализировать. Ну никак, например, не выходило из многочисленных газетных, журнальных и книжных публикаций, воспоминаний участников, очевидцев событий, что генерал Павлов намеренно вел свои войска к поражению, что он изменял Родине.

После ареста Павлова под конвоем сопроводили обратно в Москву. Там до встречи с ним снизошел начальник Главного политуправленияы Красной Армии Мехлис, который успел сполна выговориться перед Павловым, еще будучи в штабе Западного фронта. Разговора в обычном представлении не получилось. Как и там, в штабной палатке под Могилевом, Мехлис орал, топал ногами. Напрасно Дмитрий Григорьевич пытался вставить несколько слов в свое оправдание. Поток брани, казалось, вообще никогда не иссякнет. Но вот Лев Захарович выдохся, засобирался уходить. Цели своей он достиг: дал Павлову понять, что ему бесполезно рассчитывать на поддержку военных.

Так оборвалась последняя ниточка связи с прежней жизнью. Громыхнувшая за Мехлисом тяжелая металлическая дверь плотно и навсегда отгородила ту жизнь от Павлова. Весь смысл его существования сводился теперь к общению с сотрудниками следственной части Управления особых отделов НКВД СССР.

— Приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности, — так, без лишних предисловий, начал допрос генерала армии следователь в звании младшего офицера.

— Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по не зависящим от меня причинам.

— У следствия имеются данные, говорящие о том, что ваши действия на протяжении ряда последних лет были изменническими, и они особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.

— Я не изменник, — все так же категорично отверг обвинение Павлов. — Злого умысла в моих действиях как командующего фронтом не было. Я также не виновен в том., что противнику удалось глубоко вклиниться в нашу территорию.

— Как же в таком случае все произошло?

Впервые за последние две недели Дмитрия Григорьевича захотели выслушать. Следователь продолжал что-то сосредоточенно писать, словно подчеркнув тем самым обычность своего вопроса. Но Павлов не мог не уловить живого человеческого интереса к своим словам. Нет, не к своей судьбе как таковой, конечно, а к происшедшему с армией, с войсками, со страной.

Долго собирался с мыслями. Следователь не торопил. Наконец поднял глаза от бумаг:

— Я слушаю вас, Дмитрий Григорьевич.

Он, действительно, внимательно слушал, не перебивал, изредка делал пометки. Но когда Павлов замолчал, вдруг завёл старую песню:

— На всем протяжении госграницы только на участке, которым командовали вы, немецкие части глубоко вклинились на советскую территорию. Что это, результат изменнических действий с вашей стороны?

— Это обвинение я категорически отрицаю. Измены и предательства я не совершал. Прорыв на фронте произошел потому, что у меня не было материальной части, какую имел, например, Киевский военный округ.

— Напрасно вы пытаетесь свести поражение к не зависящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являлись участником заговора еще в 1935 году и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить Родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.

— Никогда и ни в каких заговорах я не был. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжелое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная ложь людей, желающих хотя бы чем-нибудь очернить честных людей и этим нанести вред государству.

Как видим, на первом допросе Павлов еще держался, Он уверен в собственной правоте, относительно спокоен, ибо сознавал, что кроме голословных обвинений за душой у следствия нет и быть ничего не может. Чего же ему опасаться? Но уже 9 июля, как доложил начальству следователь, генерал «раскололся»:

— Анализируя всю свою прошлую и настоящую деятельность, я счел необходимым рассказать следствию о своих предательских действиях по отношению к партии и Советскому правительству. Еще в 1932 году, когда я командовал Белорусским мехполком, Уборевич меня отличал как хорошего командира. В последующие годы Уборевич продолжал выделять меня из среды других командиров, что мне очень льстило, и таким образом я целиком подпал под его влияние, стараясь как можно лучше выполнить все его указания, одновременно и боялся его.

— Что было дальше?

— Позже Уборевич рекомендовал мою кандидатуру в Испанию для командования танковыми частями. Уборевич давал мне вредительское указание по использованию танков, приказав раздать все танки по 3–5 штук по всему фронту, что привело к полной гибели их.

Для придания достоверности показаниям, а может, с подачи следователя в протоколе начинают появляться конкретные фамилии: Мерецков, Коробков, Оборин…

Нет, это еще не капитуляция. Павлов лишь соглашался на включение в его показания фамилий некоторых товарищей по службе. Их упоминанием он рассчитывал отделаться от домогательств. Но следствие не допускало недомолвок. Стоило обвиняемому смалодушничать однажды, упомянуть кого-то, от него немедленно требовали вернуться к названным фамилиям, подробно раскрыть роль каждого в «преступлениях». Все это сопровождалось уговорами официально закрепить чистосердечность раскаяния, оказать следствию содействие. Это признавалось смягчающим вину обстоятельством.

Попался на такую примитивную уловку и боевой генерал. Уже через два дня после первоначального признания Дмитрий Григорьевич, что называется, дозрел до нужного состояния:

— Сегодня я даю правильные показания и ничего утаивать от следствия не хочу. Признаю, что в феврале 1937 года бывшим старшим советником в Испании Мерецковым Кириллом Афанасьевичем я был вовлечен в военно-заговорщическую организацию и в дальнейшем проводил вражескую работу в Красной Армии.

— Пожалуйста, расскажите об этом поконкретнее.

— В ноябре 1936 года я был направлен в Испанию, где к тому времени был и Мерецков. Встретил меня он очень радушно, представил главному советнику при военном министре Берзину и ходатайствовал о назначении меня генералом испанской армии. В дальнейшем мы часто разъезжали по фронтам и участвовали в боевых операциях. В феврале 1937 года я приехал из Арколы в Мадрид и посетил Мерецкова в гостинице. Мы обменивались мнениями о положении в Красной Армии. Выяснилось, что мы сходимся в оценке ее состояния. Мы считали, что комсостав Красной Армии якобы бесправен, а политсоставу, наоборот, предоставлены излишние права. Существовавший разброд среди комсостава вызывается якобы неправильной политикой руководства РККА. В Красной Армии, заявил Мерецков, нет единой доктрины, и это хорошо понимают некоторые руководящие армейские работники, которые объединились на почве недовольства существующим в армии положением. Тогда же Мерецков сообщил мне, что Тухачевский и Уборевич возглавляют существующую в Красной Армии заговорщическую организацию, которая ставит перед собой задачу сменить неугодное, с их точки зрения, руководство Красной Армии. «Вот приедем домой, — сказал Мерецков, — нужно и тебе работать заодно с ними». Мерецкову я сказал, что я глубоко уважаю военный авторитет Уборевича и готов поэтому примкнуть к группе комсостава, которая идет за Уборевичем.

Генерал Мерецков в эти дни тоже находился в бериевских застенках, и от него теми же приемами вытягивали признание в измене, участии в заговоре вместе с Павловым. Правда, участь Мерецкова оказалась иной. Сказалось, видимо, что, в отличие от Павлова, он фронтом не командовал и советских городов наступавшим немцам не сдавал. Успел за него вступиться и Г.К. Жуков. Но это произошло немного позднее. А перед тем — 12 июля 1941 года — арестованный Мерецков был вызван из тюремной камеры на допрос к следователю. От него требовалось подтвердить показания Павлова, и он это сделал:

— По вражеской работе со мной был связан командующий Западным, военным округом генерал армии Павлов Дмитрий Григорьевич. О принадлежности Павлова к антисоветской организации я узнал в начале 1937 года, хотя и раньше имел основания предполагать о его связи с заговорщиками. В сентябре 1936 года Уборевич меня проинформировал о том, что им подготовлена к отправке в Испанию танковая бригада и принято решение командование этой бригадой поручить Павлову. Уборевич при этом дал Павлову самую лестную характеристику, заявив, что в мою задачу входит позаботиться о том, чтобы в Испании Павлов приобрел себе известность в расчете на то, чтобы через 7-8 месяцев его можно было сделать, как выразился Уборевич, большим танковым начальником. В декабре 1936 года после приезда Павлова в Испанию я установил с ним дружеские отношения и принял все меры, чтобы создать ему боевой авторитет. Он был назначен генералом танковых войск республиканской армии. Я постарался, чтобы он выделился среди командиров и постоянно находился на ответственных участках фронта, где мог себя проявить с лучшей стороны. В бригаде Павлов много говорил об Уборе-виче, восхвалял его как наиболее талантливого, по его мнению, командира Красной Армии.

— Нас интересуют конкретные проявления вражеской работы Павлова, — нетерпеливо перебил Мерецкова следователь.

— Павлов неоднократно в беседах со мной высказывал свое резкое недовольство карательной политикой Советской власти, говорил о происходящем якобы в Красной Армии «избиении» командных кадров и даже открыто, на официальных заседаниях, выступал в защиту репрессированных из числа военных.

В глазах следователей поведение Павлова представлялось страшным грехом: открыто выступал в защиту репрессированных? Да, выступал и тем самым, возможно, поспособствовал спасению не одного десятка человеческих жизней. На заседании Главного военного совета в 1938 году в присутствии членов Политбюро ЦК партии он поддержал выступление комиссара Главного артиллерийского управления Г.А. Савченко о развале дисциплины в армии из-за повальных арестов командного состава.

«После этого, — говорил на допросе Павлов, — мне и Савченко было предложено написать письменный документ на сей счет. Основным автором документа являлся Кулик. Содержание документа мы обсуждали в группе руководящего состава в лице меня, Кулика, Савченко и Мерецкова. Кулик тогда взялся за дело решительно. Он пригласил меня, Аллилуева и Савченко к себе и предложил написать документ совместно и направить его в адрес Ворошилова. Из секретариата Ворошилова вскоре сообщили, что наше письмо нарком не читал и велел забрать его обратно. Тогда Кулик в один из выходных дней снова собрал нас всех четверых и, перередактировав письмо, мы направили его в адрес Генерального секретаря ЦК, а второй экземпляр — снова в адрес Ворошилова. Содержание письма сводилось к тому, что основные силы контрреволюции в армии ликвидированы, но, несмотря на это, аресты комсостава продолжаются и принимают настолько обширные размеры, что в армии может начаться разложение, поскольку красноармейцы начинают критиковать действия командиров и политсостава, подозревая в них врагов. Это обстоятельство, как мы указывали в заключение, может пагубно отозваться на боеспособности армии в военное время, и просили в связи с этим принять соответствующие меры. Мы полагали, что на основании нашего заявления правительство примет соответствующее решение о сокращении арестов, и таким образом нам удастся сохранить от провала заговорщические кадры. При составлении письма Кулик клеветнически отозвался о политике Советского правительства, которое якобы попустительствовало арестам. Он заявлял, что существующие порядки необходимо изменить. Я эту точку разделял.»

Это очень интересная информация, которая повлекла за собой весьма серьезные последствия. Письмо к Сталину попало, и вскоре был снят с должности нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. Сразу пошел на спад вал репрессий. Можно судить-рядить о том, внял ли вождь зову рассудка, тревожному предупреждению военных или здесь мы в очередной раз оказались свидетелями исторического совпадения. Зная злопамятный характер карательных органов, нетрудно предположить, какие последствия ожидали тех, кто посмел посягнуть на их неприкосновенное право решать чужие судьбы и распоряжаться жизнями людей. Однако в 1938 году из тех пятерых лишь С.П. Аллилуев скоропостижно скончался на следующий день после возвращения с курорта. Остальные уцелели, хотя компромата на каждого было собрано предостаточно.

Получается, упреждающим ударом генералы выиграли у Ежова стратегическое сражение, что в итоге сначала стоило ему должности, а потом и жизни. Но уже в 1941 году в тюремных застенках оказались Савченко и Мерецков, а позже и Кулик. Система продолжала исправно функционировать и под новым началом, в новых условиях. Органы не были готовы забывать проигранные схватки и прощать вчерашних победителей. Ни влево, ни вправо, ни назад — только прямо, как хорошо выдрессированная собака. Редко кому удавалось уйти от преследования, вырваться из мертвой хватки.

16 июля И.В.Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны об аресте и предании суду военного трибунала командующего и части высшего руководящего состава Западного фронта «за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу противнику без боя и самовольное оставление позиций». Собственно, большинство из них были упрятаны за решетку за две недели до официального решения Верховного Главнокомандующего.

Несколько дней Павлова не трогали. Он все признавал, ни от чего не отказывался. И вдруг 20 июля ситуация неожиданно изменилась. С утра поступила команда немедленно закончить следствие и на следующий день передать его в Военную коллегию Верховного суда СССР. Что предшествовало столь резкой перемене неспешного течения следствия и его свертыванию?

По одной из версий, Сталин внимательно следил за ходом расследования генеральского дела, и ему было известно содержание показаний обвиняемых, на основе которых был составлен проект приговора Военной коллегии. Ее председатель Василий Ульрих был вызван в Кремль и передал Сталину через секретаря Поскребышева проект обвинительного приговора. Возвращая приговор, Сталин сказал своему личному секретарю: «Приговор я одобряю, но скажи Ульриху, пускай он выбросит весь этот хлам о заговоре. Никаких апелляций. Потом сообщите обо всем фронтам. Пусть знают, что пораженцев карать будем беспощадно».

После этого Павлова вызвали на заключительный допрос, чтобы огласить обвиняющие его показания, полученные в 1937–1938 годах от бывшего командующего округом Белова, от Урицкого, Армана и Берзина. Дмитрий Григорьевич отклонил все обвинения в предательстве и участии в заговорах, чем привел следователей сначала в недоумение, а потом в замешательство. Оказалось, обвиняемый к суду не подготовлен. Они ведь не были посвящены в детали, отмеченные Сталиным, а потому продолжали гнуть свою линию. Пришлось изрядно повозиться, чтобы снова сломить Павлова. На это ушли весь день и целая ночь. В 9 часов 15 минут утра 21 июля следователи наконец добились от обвиняемого подписи в протоколе допроса, который составил 12 машинописных страниц.

За стеной уже сочинялось обвинительное заключение, авторы которого вносили в него все подряд. В его основе — безоговорочное признание вины. Перекочевало оно сюда из заключительного протокола допроса. А может, и наоборот — сначала составили обвинительное заключение, а потом подгоняли под него протокол.

В смежных кабинетах допрашивали и сразу же подшивали материалы на сослуживцев Павлова по Западному фронту, ставших теперь уже соучастниками общего преступления: генералов В.Е. Климовских, А.А. Григорьева, А.А. Коробкова. По замыслу режиссеров, эти трое вместе с Павловым должны предстать в едином обличительном судебном процессе как главные виновники тяжелых военных неудач в июне 1941 года.

К середине дня на стол заместителя наркома внутренних дел В.С.Абакумова легло обвинительное заключение:

«Управлением особых отделов НКВД СССР на основании поступивших материалов были арестованы командующий Западным фронтом Павлов, начальник штаба Западного фронта Климовских, начальник связи того же фронта Григорьев и командующий 4-й армией того же фронта Коробков. Произведенным расследованием установлено, что в результате предательства интересов Родины, развала управления войсками и сдачи оружия противнику без боя была создана возможность прорыва фронта противником. Арестованный Павлов, являясь участником антисоветского военного заговора еще в 1936 году и находясь в Испании, предал интересы республики. Командуя Западным Особым военным округом, бездействовал. Павлов признал себя виновным в том, что в заговорщических целях не готовил к военным действиям вверенный ему командный состав, ослаблял мобилизационную готовность войск округа и из жажды мести за разгром заговора открыл фронт врагу. Как участник заговора, Павлов уличается показаниями Урицкого, Берзина, Белова, Рожина и Мерецкова… Обвиняется в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-1 «б» и 58-II УК РСФСР».

После утверждения этого документа в Главной военной прокуратуре дело привезли в Военную коллегию Верховного Суда СССР. Председательствующий В.В.Ульрих и члены распорядительного заседания диввоенюристы А.М. Орлов и Д.Я. Кандыбин решили:

«С обвинительным заключением согласиться и дело принять к своему производству. Назначить его к слушанию в закрытом судебном заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Меру пресечения обвиняемым. оставить прежнюю — содержание под стражей».

Вряд ли стоит доказывать, что никто из подписавших и назначивших уголовное дело Павлова к судебному разбирательству не читал его материалы. В этом они не видели никакой необходимости, да и времени оставалось в обрез. Даже чисто физически невозможно за считанные часы прочитать и изучить четыре объемистых тома, не говоря уже о каком-то осмыслении их содержания. Все было предрешено заранее.

В последние годы о нарушениях законности, иначе говоря, об узаконенных преступлениях в системе НКВД-МГБ написано и рассказано немало. Но и на этом фоне уголовное дело об измене Родине на Западном фронте отличается правовым произволом, продемонстрированным высшими инстанциями.

Обвиненные в государственной измене генерал армии Д.Г. Павлов, генерал-майор В.Е. Климовских, генерал-майор А.А. Григорьев, генерал-майор А.А. Коробков (начальник артиллерии фронта генерал-майор артиллерии Н.А. Клич стал «изменником» несколькими днями позже, был предан суду и приговорен к расстрелу) сначала были арестованы, а соответствующие процессуальные документы, в т. ч. разрешение на арест, прокурорские санкции оформлены потом. Мы помним, что на постановлении о применении меры пресечения в виде ареста имеется и отметка наркома обороны маршала С.К. Тимошенко, давшего свое согласие на решение. Либо наркома просто поставили перед фактом, что командующий фронтом уже сидит за решеткой, а маршальская виза требуется лишь для соблюдения процессуальных формальностей. Или же Тимошенко был твердо уверен в том, что Павлов более других (в том числе маршалов и генералов, понаехавших в его штаб) виновен в катастрофе, постигшей войска Западного фронта, а потому дал согласие на арест. Стоит заметить, что по постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 1 декабря 1938 года арест военнослужащих высшего начальствующего состава, к которому относился генерал Павлов, допускался только с разрешения наркома обороны.

Мог ли Тимошенко, ставя свою подпись под обвинением Павлова, предположить, что совсем скоро обстановка на Западном фронте значительно ухудшится (о чем предупреждал Ворошилов, возражавший против отстранения Павлова от должности командующего), что именно он будет назначен главнокомандующим войсками Западного направления? Что ему придется сполна ощутить себя в шкуре опального генерала Павлова и почувствовать всю глубину трагедии, постигшей войска из-за допущенных накануне войны просчетов, к которым он, Маршал Советского Союза, имел самое непосредственное отношение как нарком обороны?

И вот, в последние часы, отведенные на завершение следствия, особистам удалось заставить Павлова вернуться к самооговору и признать себя виновным во всех смертных делах. Объединив его дело с уголовными делами сидевших по соседним камерам бывших подчиненных, видимо, по команде предварительное следствие свернули в одночасье.

Суд

В 00 часов 20 минут 22 июля председательствующий Ульрих открыл судебную процедуру. Впервые с момента задержания боевые соратники увидели друг друга в качестве подсудимых. После обычных формальностей Ульрих спросил, понятно ли им предъявленное обвинение и признают ли они себя виновными.

Павлов: Предъявленное обвинение мне понятно. Виновным себя в антисоветском заговоре не признаю. Участником антисоветской заговорщической организации никогда не был. Я признаю себя виновным в том, что не успел проверить выполнение командующим 4-й армией Коробковым моего приказа об эвакуации войск из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником. (22-я танковая, 6-я и 42-я стрелковые дивизии понесли большие потери и, по сути дела, как соединения не существовали. На допросе 9 июля Павлов считал это преступлением: «Я доверил Оборину — командиру мехкорпуса — приведение корпуса в порядок, но сам лично не проверил это. В результате в машины не были даже заложены патроны.» — Авт.)

В отношении строительства УРов (укрепленных районов) я тоже допустил со своей стороны преступное бездействие. В 1940 году строились только отдельные узлы, а не сплошная линия укреплений. Я поставил об этом вопрос только в 1941 году, перед событиями. В результате УРы к бою готовы не были. Из 590 сооружений было вооружено лишь 180–190, да и то очень редкими «узлами». Остальные бетонные «точки» пришлось использовать как временные пулеметные гнезда и убежища. Такое положение с УРами дало возможность противнику безнаказанно их обходить, форсируя водные преграды. Вместо того, чтобы, учитывая обстановку за рубежом, уже в конце мая вывести все части на исходное положение и тем самым дать им возможность принять правильные боевые порядки, я ожидал директив Генерального штаба, пропустил время, в результате затянул сосредоточение войск так, что война застала большую половину сил на марше в исходные районы. Я допустил схематическое утверждение складов, приближенных к грани-це на 50–60 километров. В результате этого склады в первые же два дня были подожжены авиацией противника или наши войска, отходя, вынуждены были рвать их сами.

В отношении авиации. Я целиком доверил на слово рассредоточение авиации по полевым аэродромам, а не на аэродромах по отдельным самолетам, допустил преступную ошибку, что разместил авиацию близко к границе, на аэродромах, предназначенных на случай нашего наступления, а не обороны. В результате в первый же день войны авиация понесла огромные потери, не успев подняться в воздух из-за краткости расстояния от госграницы до аэродромов.

Также одним из вредных моментов является недостаток солярового масла для танковых двигателей. В результате 6-й мехкорпус бездействует. При проверке мною в 5-м отделе Генштаба (начальник Ермолин) и УГС (начальник Котов) мне доложили, что горючего для ЗапОВО отпущено потребное количество и хранится оно в Майкопе, тогда как должно было находиться в Белостоке. Практически получилось, что Котов и Ермолин доложили правительству, что ЗапОВО обеспечен горючим, не указав место его нахождения, тем самым ввели правительство в заблуждение.

Происшедшее на Западном фронте заставляет меня быть убежденным в большом предательстве на брестском направлении. Мне неизвестен этот предатель, но противник рассчитал точно, где не было бетонных «точек» и где наиболее слабо была прикрыта река Буг. Повторяю, что намеренно я фронт противнику не открывал. Прорыв немцев получился благодаря моей бездеятельности и невыполнения указаний П,Ко постоянной мобилизационной готовности.

Сознательно или нет, Павлов отдавал на заклание, кроме Мерецкова, Коробкова, Оборина, еще и Ермолина с Котовым и прямо говорил о предательстве. Что это — попытка размазать ответственность, снять с себя хотя бы часть вины? Или стремление искренне разобраться в происшедшем, дойти до истины, сознавая, что другой такой возможности уже никогда не будет? А может, игра по сценарию следователей, цель которой — расширение круга «врагов народа», подготовка новой крупной разоблачительной компании?

Но вернемся в зал судебного заседания.

Павлов: Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть еще до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверяли, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным, не паниковать. Фамилии тех, кто это говорил, назвать не могу.

Сегодня, когда есть возможность изучить различные документы, свидетельства очевидцев, проанализировать хранившиеся в архивах материалы, гораздо легче задавать вопросы вроде такого: что бы случилось при ином развитии событий? Наверное, в ответе на него мы бы оказались недалеки от истины, особенно, зная результат. Но тогда было несравненно труднее, поскольку каждая ошибка оказывалась непоправимой.

К примеру, 29 мая на стол командующему ложится информация наркома госбезопасности Белорусской ССР Л.Ф. Цакавы о том, что в конце апреля варшавские газеты опубликовали постановление о запрещении всяких разговоров о войне между Германией и СССР. Виновные в распространении таких слухов и предположений подлежали тюремному заключению сроком до пяти лет. Однако песок и бочки с водой в Польше продолжали затаскивать на чердаки. Из разных мест поступали сообщения наших разведчиков, слышавших из уст болтливых собеседников, в том числе и гестаповцев, о приближении войны. Практически все указывало на ее начало во второй половине июня.

Начальнику

Разведуправления Генштаба Красной Армии

Токио, 2 мая 1941 года.

Я беседовал с германским послом Отт и морским атташе о взаимоотношениях между Германией и СССР. Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР и получить европейскую часть Советского Союза в свои руки в качестве зерновой и сырьевой базы для контроля со стороны Германии над всей Европой.

Оба, посол и атташе согласились с тем, что после поражения Югославии во взаимоотношениях Германии с СССР приближаются две критические даты.

Первая дата — время окончания сева в СССР. После окончания сева война против СССР может начаться в любой момент так, что Германии останется только собрать урожай.

Вторым критическим моментом являются переговоры между Германией и Турцией. Если СССР будет создавать какие либо трудности в вопросе принятия Турцией германских требований, то война будет неизбежна.

Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика потому, что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии.

РАМЗАЙ

Начальнику

Разведуправления Генштаба Красной Армии

Токио, 19 мая 1941 года.

Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая, так как они получили приказ вернуться в Берлин к этому времени.

Но они также заявили, что в этом году опасность может и миновать. Они заявили, что Германия имеет против СССР 9 армейских корпусов, состоящих из 150 дивизий. Один армейский корпус корпус находится под командованием известного Райхенау.

Стратегическая схема нападения на Советский Союз будет взята из опыта войны против Польши.

РАМЗАЙ

Начальнику

Разведуправления Генштаба Красной Армии

Токио, 30мая 1941 года.

Берлин информировал Отт, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 % уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому в настоящее время, таковы:

Технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указания вскоре возвратиться. Отт потребовал от ВАТ, чтобы он не посылал никаких важных сообщений через СССР. Транспорт каучука через СССР сокращен до минимума.

Причины для германского выступления: существование мощной Красной Армии не дает возможности Германии расширить войну в Африке, потому что Германия должна держать крупную армию в Восточной Европе. Для того, чтобы ликвидировать опасность со стороны СССР, Красная Армия должна быть отогнана возможно скорее. Так заявил Отт.

РАМЗАЙ

Начальнику

Разведуправления Генштаба Красной Армии Токио, 20 июня 1941 года.

Германский посол в Токио Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна. Германское военное превосходство дает возможность разгрома последней большой европейской армии, также хорошо, как это было сделано в самом начале… (искажение) потому, что стратегические оборонительнеы позиции СССР до сих пор еще более небоеспособны, чем это было в обороне Польши.

Инвест сказал мне, что японский генштаб уже обсуждает вопрос о позиции, которая будет занаята в случае войны.

Предложения о японо-американских переговорах и воп — росы внутренней борьбы между Мацуока с одной стороны и Хиранума с другой — застопорились потому, что все ожидают решения вопроса об отношениях СССР и Германии

РАМЗАЙ

А у нас горохом сыпались сверху беспорядочные, порой нелепые указания. За две недели до начала войны, по свидетельству полковника А.С. Кислицына — бывшего начальника штаба 22-го танкового полка, из штаба 4-й армии пришла секретная инструкция с распоряжением об изъятии боекомплектов из танков и сдаче их на хранение на склады. Войскам 10-й армии предписывалось занять и во что бы то ни стало оборонять полосу предполья в 4–5 километрах западнее переднего края обороны УРов. Но кто конкретно, когда и как занимает УРы — ни единого слова. Запросили штаб округа, приславший директиву. И там никто не смог вразумительно разъяснить, каким образом один-два уровских батальона будут держать оборону многочисленных сооружений, если даже для повседневной их охраны сил недостаточно.

Вслед за Сталиным целый хор голосов уверял всех и вся в непобедимости и несокрушимости Красной Армии, призывал не паниковать, не провоцировать Гитлера. В мае секретарь ЦК ВКП(б) А.С. Щербаков, говоря о текущих задачах пропаганды, утверждал, что армия готова «на чужой земле защищать свою землю». Всесоюзный староста М.И. Калинин в выступлении перед выпускниками Военно-политической академии имени В.И. Ленина заявил, что «и мысли не допускает, чтобы нас кто-либо мог побить».

На политических занятиях, планировавшихся на июнь-сентябрь 1941 года, рекомендовалось обсудить темы: «1. Красная Армия — самая наступательная армия в мире. На чужой земле защитить свою землю. 2. Красная Армия выступит прежде, чем враг посмеет вступить на нашу землю».

Монолитный гул воинствующих оптимистов заглушал робкий голос трезвого рассудка, все же нет-нет да и звучавший с трибун разной высоты. Таким гласом вопиющего в пустыне оказалось выступление генерал-лейтенанта П.С. Кленова, начальника штаба Прибалтийского Особого военного округа на совещании Главного военного совета. Кленов не побоялся отойти от модной наступательной стратегии и изложил свои взгляды на вероятный характер начального периода войны в случае, если бы противник постарался сорвать наши мобилизационные планы.

Кленова выслушали. Но не больше. Речь его вошла в стенографический отчет о заседании и на долгие годы улеглась в канцелярской папке на полку. Часто, возвращаясь к своим записям на том совещании, Павлов как бы примерял выкладки Кленова к театру военных действий. Выходило плохо, если вдруг сбудутся те предсказания. Он начинал писать, звонил в Москву о медлительности в реорганизации и перевооружении корпусов и дивизий, о том, что на вакантные ответственные должности прибывают недостаточно подготовленные командиры. В ответ, как мы уже знаем, сыпались одни лишь одергивания да предостережения. А когда произошло непоправимое, Павлов и его ближайшие подчиненные были отданы под суд первыми.

Ульрих: Подтверждаете ли вы свои показания, данные на предварительном следствии несколько часов тому назад, то есть 21 июля 1941 года?

Павлов: Этим показаниям я прошу не верить. Их я давал, будучи в нехорошем состоянии. Я прошу верить моим показаниям, данным на предварительном следствии 7 июля 1941 года.

Ответ подсудимого никто не услышал и председательствующий снова возвращает подсудимого к тому, от чего он уже отказался. Председателя Военной коллегии Верховного Суда совершенно не интересует «нехорошее» состояние, в котором находился допрашиваемый менее суток назад, кто и как довел его до этого состояния, хотя в соответствии с процессуальной процедурой причина изменения в суде показаний, данных на предварительном следствии, должна быть выяснена. Дальше допрос подсудимого в суде больше напоминает разговор слепого Павлова с глухим Ульрихом:

Ульрих: В своих показаниях от 21 июля 1941 года вы утверждали, что впервые о целях и задачах заговора узнали еще в 1937 году, будучи в Испании, от Мерецкова?

Павлов: Будучи в Испании, я имел одну беседу с Мерецковым, во время которой он говорил: вот наберемся опыта в этой войне и этот опыт перенесем на свои войска. Тогда же из парижских газет я узнал об антисоветском военном заговоре, существовавшем в РККА.

Ульрих: Несколько часов назад вы говорили совершенно другое, в частности о своей вражеской деятельности.

Павлов: Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания о своем участии в антисоветском военном заговоре дал, будучи в невменяемом состоянии.

Ульрих: На том же допросе вы говорили, что цели и задачи заговора, которые вам изложил Мерецков, сводились к тому, чтобы произвести в армии смену руководства, поставив во главе армии угодных заговорщикам людей — Уборевича и Тухачевского. Такой разговор у вас с ним был?

Павлов: Такого разговора у меня с ним не было.

Ульрих: На том же допросе вы говорили, что поддерживали все время с Мерецковым постоянную связь, последний в неоднократных беседах с вами систематически высказывал свои пораженческие настроения, доказывая неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С момента начала военных действий Термании на западе Мерецков говорил, что сейчас немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии нам от этого хуже не будет. Такой разговор с Мерецковым был?

Павлов: Да, такой разговор у меня с ним был, тот разговор происходил в январе 1940 года в Райволе. Я не возражал ему, так как разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват.

Ульрих: Свои показания от 21 июля 1941 года вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командира Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести — организацию поражения Красной Армии в войне с Германией. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам.»

Павлов: Никакого озлобления у меня никогда не было. И не было к тому оснований. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных причинах поражения армии. Поэтому я писал о злобе и называл себя тем, кем никогда не был.

Если следовать логике сотрудников особого отдела НКВД, изложенной в официальных документах предварительного следствия, Павлов занимался подготовкой поражения Красной Армии давно. В частности, на заседании Главного военного совета 21 ноября 1939 года голосовал за расформирование танковых корпусов по настоянию тогдашнего наркома обороны Ворошилова. На самом деле в 1940 году Павлов принял самое активное участие в их воссоздании.

В конце сентября 1940 года на стол командующему легла директива Наркомата обороны о результатах инспектирования войск Западного Особого военного округа. В ней отмечались схематизм, низкая требовательность, слабое внимание к организации обороны предполья (раньше об этом вообще молчали и проверяющие, и проверяемые), плохая маскировка оборонительных сооружений, неумелая увязка системы пехотного и артиллерийского огня с системой препятствий. Все это Павлов знал, как и то, что разведка в полках и дивизиях организована и ведется из рук вон плохо, что командиры часто действуют наугад, а взаимодействие организуется больше в тиши штабных кабинетов, чем на местности, что уязвимое место боевых порядков — плохая организация наблюдения за флангами, их охрана и оборона.

Зимний период обучения 1940–1941 годов показал слабую подготовленность командиров и штабов всех степеней. Неудовлетворительно были отработаны руководство тылом, контроль за выполнением отданных распоряжений. По стрелково-артиллерийской подготовке из шести проверенных артиллерийских частей лишь в двух офицеры еле-еле натянули на положительную оценку.

Не раз, не два — многократно в приказах, директивах, телефонных переговорах — Павлов получал серьезные и очень серьезные замечания за недопустимо медленные темпы и низкое качество оборонительного строительства. Получал справедливо, ибо годовой план в ЗапОВО выполнялся на 30 процентов. При этом сметой административных расходов предусматривалось затратить, например, в первом полугодии 1940 года 2.588.200 рублей, а фактически было израсходовано 2.855.900 рублей. Налицо приписки и явное завышение объемов выполненных и, соответственно, фактически оплаченных работ. Кстати, в УКСе (управление капитального строительства округа) на ремонт квартиры его начальника полковника Дралина и приобретение мебели затрачено около 14,5 тыс. рублей. Из государственных средств, разумеется. И виновные в нецелевом расходовании народных денег никакого наказания не понесли. Это всего лишь один эпизод.

Трудностей хватало везде. Сооружения в УРах не были оснащены вооружением. Но даже там, где оно имелось, его оказывалось невозможно установить из-за отсутствия броневых амбразур: промышленность не поставила. Укрепрайоны не были укомплектованы подготовленными гарнизонами. Формировать их за счет подразделений стрелковых дивизий? Но это значило оставить две стрелковые дивизии вообще без пулеметов и пулеметчиков.

Проверяющим легче: они приехали, набросали замечаний и уехали. А как добиться устранения недостатков, реализовать на практике теоретические изыски? Какими силами «принять меры», если только 10,5 % командиров полков имели академическое образование, чуть больше 30 % окончили военные училища, а остальные системно занимались в лучшем случае на краткосрочных курсах усовершенствования (среди командиров дивизий цифры не лучше)? Командир 11-го механизированного корпуса генерал-майор Д.Г. Мостовенко писал в отчете о боевых действиях: «К нашему стыду, следует признать, что мы, даже высший комсостав, своего театра на знали и не использовали его особенностей». Речь шла о театре военных действий, территориальном районе, который занимали подчиненные им войска и который им предстояло оборонять.

Поистине странные вещи творились и на земле, и в воздухе. 17 марта воздушную границу в полосе ЗапОВО нарушила группа из 32 немецких самолетов. Войска предупреждались об ожидаемом пролете немецких эскадрилий по установленным «коридорам» — для обеспечения «безопасности гостей», дабы наши зенитчики не сбили их «по ошибке». Несколько позже, командир 212-го полка 49-й стрелковой дивизии подполковник Н.И. Коваленко лично имел возможность наблюдать большую группу немецких летчиков, прогуливавшихся по городу возле наших военных объектов. За два дня до этого, 15 мая 1941 года, нашу государственную границу пересек Ю-52. Летел он в направлении Белосток, Минск, Смоленск, Москва. Командир Западной зоны ПВО генерал-майор артиллерии Сазонов, начальник штаба 4-й бригады ПВО майор Артамонов узнали об этом уже из Москвы. ЧП? Безусловно. Но приказ наркома о вопиющем факте беспрепятственного пропуска через границу самолета вероятного противника появился на свет лишь 10 июня. В нем отмечалось, что «посты ВНОС 4 отдельной бригады ПВО Западного Особого военного округа вследствие плохой организации службы ВНОС обнаружили нарушивший границу самолет только тогда, когда он углубился на советскую территорию на 29 км, но, не зная силуэтов германских самолетов, приняли его за рейсовый самолет ДС-3 и никого о появлении внерейсо-вого Ю-52 не оповестили».

Никого и ничему тот случай не научил. Еще долгое время между Белостокским аэродромом и штабами 4-й бригады ПВО и 9-й смешанной авиадивизии не было связи. Кстати, линия ее была порвана не немецкими диверсантами, а своими — военными. Судили-рядили, обвиняли друг друга, торговались, кому же все-таки надлежит соединить оборванные провода.

Докладывая на заседаниях бюро ЦК КП(б) Белоруссии об обстановке на границе и состоянии войск округа, Дмитрий Григорьевич, как это было принято, не сгущал краски, не акцентировал внимания присутствующих на деталях, о которых говорилось выше. Хотя, если судить по сохранившимся стенограммам его публичных выступлений, обращений в вышестоящие инстанции, он давно пришел к выводу, который объявил своим судьям в самом конце судебного заседания:

«Я прошу доложить нашему правительству, что в Западном Особом фронте измены и предательства не было. Бее работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступление в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились к войне в мирное время».

Знаменательное признание. И относится оно не только к Павлову лично и его товарищам по несчастью, а ко всем, кто так или иначе по долгу службы отвечал за безопасность границ. Одни чего-то недодумали, другие — недоделали, третьи — что-то проворонили, четвертые — ошиблись в выборе, пятые — переоценили свои возможности.

Уже после войны, анализируя события первых дней боев на Западном фронте и действия главных действующих лиц в разыгравшейся трагедии, генерал-полковник Болдин писал:

«Командующий войсками фронта Павлов Д.Г. виноват в том, что просил Сталина о назначении на должность командующего войсками округа, зная о том, что с начала войны он будет командующим войсками фронта. Павлов, имея слабую оперативную подготовку, не мог быть командующим войсками фронта».

К сожалению, не удалось найти подтверждение того, чтобы Павлов сам просил назначить его командовать ЗапОВО. Но в 1940 году Сталин и высшее военное руководство действительно подыскивали достойную кандидатуру на должность командующего войсками этого очень важного во всех отношениях округа. Остановились на двух генералах — Н.Н. Воронове и Д.Г. Павлове. В таком порядке им и поступили предложения. Воронов сразу и категорически отказался: я — артиллерист, хочу заниматься своим делом. Павлов согласился. Сталин вроде бы даже бросил тогда реплику: дескать, танкистам у нас под силу и то, что артиллеристы боятся поднять.

Продолжает дальше Болдин:

«Начальник штаба фронта Климовских В.К. виноват в том, что имея хорошую оперативную подготовку, попал под влияние Павлова и превратился в порученца Павлова. Начальник связи фронта Григорьев А.А. хорошо был подготовлен по оперативной и спецподготовке и занимаемой должности вполне соответствовал.

Считаю: Павлов Д.Г., Климовских В.Е. и Григорьев А.А. были нашими советскими людьми и высшую меру наказания понесли незаслуженно.»

Такое мнение высказал бывший подчиненный Павлова, который, кстати, в самом начале войны командовал войсковой группой на Западном фронте более успешно, чем другие. Он сумел с боями вырваться из окружения, нанеся противнику первые серьезные потери.

Ну а судебное заседание на процессе Павлова подходило к концу. Ни Павлову, ни другим подсудимым не удалось убедить служителей Фемиды из Военной коллегии Верховного Суда в несостоятельности предъявленных им обвинений. Правда, измену Родине Ульриху пришлось исключить из ранее предъявленного обвинения. То была единственная, пожалуй, победа генералов после начала войны: они не «враги народа», не изменники Родины и вражеской деятельностью против своей страны не занимались.

Сухие протокольные строки не передают, конечно, то напряжение, в котором находились обвиняемые, а пристрастные вопросы Ульриха лишь подчеркивают обреченность их положения. Никак невозможно отделаться от ощущения спланированности судебного представления. Что бы ни говорили подсудимые, сколь бы весомыми ни были их аргументы в свое оправдание, им всем предстояло быть расстрелянными, и не когда-нибудь, а именно 22 июля 1941 года. Выше, размышляя о феномене страха как одной из властных функций в тоталитарном государстве, мы говорили, что смерть одних служит назиданием другим. Дело не в конкретных личностях. Думается, все-таки Павлов не был жертвой, выбранной преднамеренно. Он просто подвернулся первым по руку, когда Молоху потребовалась жертва. И потом, в столь неудачно начавшейся войне высшему руководству страны и лично Сталину, во-первых, требовалось всенародно назвать виновников трагедии, свалить на них всю вину за тяжелое поражение на фронтах, а во-вторых, что, пожалуй, главное — наглядно продемонстрировать всем командирам и воинским начальникам, что будет с неудачниками, с теми, кто проигрывает сражения.

В 3 часа 20 минут председательствующий Ульрих огласил приговор и разъяснил осужденным их право ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР о помиловании. В 3 часа 25 минут судебное заседание объявлено закрытым. Приговор гласил:

«Предварительным и судебным следствием установлено, что подсудимые Павлов и Климовских, будучи: первый — командующим войсками Западного фронта, а второй — начальником штаба того же фронта, в период начала военных действий германских войск против Советского Союза проявили трусость, бездействие власти, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями Красной Армии, тем самым дезорганизовали оборону и создали возможность противнику прорвать фронт Красной Армии.

Обвиняемый Григорьев, являясь начальником связи Западного фронта и располагая возможностями к налаживанию бесперебойной связи штаба фронта с действующими воинскими частями и соединениями, проявил паникерство, преступное бездействие в части организации работы связи фронта, в результате чего с первых дней ведения боевых действий было нарушено управление войсками и нормальное взаимодействие воинских соединений, а связь фактически была выведена из строя.

Обвиняемый Коробков, занимая должность командующего 4-й армией, проявил трусость, малодушие и преступное бездействие к возложенным на него обязанностям, в результате чего вверенные ему вооруженные силы понесли большие потери и были дезорганизованы.

Таким образом, обвиняемые Павлов, Климовских, Григорьев, Коробков вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб РККА, создали возможность прорыва фронта противником на одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями 193-17/6 и 193-20/6 Уголовного кодекса РСФСР.

Военная коллегия приговорила лишить воинских званий Павлова, Кшмовских, Григорьева, Коробкова и подвергнуть всех четверых высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего им имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежат».

«Приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 июля 1941 года над осужденным к высшей мере наказания — расстрелу Павловым Дмитрием Григорьевичем приведен в исполнение 22 июля 1941 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом, архиве. Старший оперуполномоченный 5-го отделения 1-го спецотдела НКВД СССР младший лейтенант госбезопасности Сашенков».

На следующий день вся огромная страна знал поименно тех, по чьей «вине» отступает наша непобедимая армия, разрушаются города и села, многими тысячами гибнут солдаты. Фамилии генералов Павлова, Климовских, Григорьева, Коробкова, Клича звучали из репродукторов, читались на первых полосах всех газет. Приговор суда символизировал проявление высшей справедливости. Ну а высшее руководство страны и прославленные маршалы остались в стороне. Они ни в чем не виноваты и делают все от них зависящее для скорейшей победы над врагом.

Остальному генералитету, каждому солдату и офицеру был преподан наглядный урок. Каждый должен знать, что ждет его за оставление позиций, отступление, сдачу в плен. Такие деяния будут считаться самыми тяжкими преступлениями, независимо от того, в какой обстановке это случилось.

Расстрела Дмитрия Григорьевича Павлова оказалось мало. 1 октября 1941 года военным трибуналом войск НКВД по Горьковской области осуждены по статье 58-1 «б» (измена Родине) Уголовного кодекса РСФСР к высылке в Красноярский край с лишением избирательных прав на пять лет каждый: «Отец — Павлов Григорий Васильевич, мать — Павлова Екатерина Степановна, жена — Павлова Александра Федоровна, теща — Кузнецова Клавдия Михайловна и сын Борис Дмитриевич 1924 года рождения». Осужденные за то, что являлись «родственниками и иждивенцами изменника Родины».

Заметим, военный трибунал не удосужился даже заглянуть в приговор генералу Павлову, где об измене Родине ничего не говорилось, а следовательно, даже по меркам того времени, его родственники осуждению не подлежали. Статьей 58-1 «б» Уголовного кодекса РСФСР предусматривалось наказание в виде лишения избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири только совершеннолетних членов семьи изменника Родины, совместно с ним проживавших или находившихся на его иждивении.

Все репрессированные родственники осужденных генералов были реабилитированы военным трибуналом Московского военного округа в 1954 году. А через два года Генеральным штабом по делу Павлова, Климовских, Григорьева, Клича, Коробкова было установлено:

«Имеющиеся документы и сообщения ряда генералов, служивших в Западном Особом военном округе, не отрицая ряда крупных недочетов в подготовке округа к войне, опровергают утверждения обвинительного заключения о том, что генералы Павлов, Климовских, Григорьев, Коробков, Клич виновны в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику без боя. 5 ноября 1956 года».

Военная коллегия Верховного Суда СССР 31 июля

1957 года постановила:

«Приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 июля 1941 года в отношении перечисленных выше генералов отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело на них производством прекратить за отсутствием состава преступления».

Это решение можно считать полной реабилитацией. Однако ощущение полного торжества справедливости почему-то не возникает. Как же оказалось, что за самое тяжелое за весь период войны наше поражение, стоившее жизни сотням тысяч советских солдат и офицеров, некому отвечать? Разве командование Западного Особого военного округа, располагая полной информацией о концентрации на государственной границе ударной группировки противника, не обязано было принимать меры к повышению боевой готовности войск, надежной охране линий связи, мостов, дорог, складов и других объектов стратегического значения? Почему оказались не готовы к боевым действиям располагавшиеся за сотни километров войска второго эшелона, которые даже после начала войны имели вполне достаточно времени для оборудования хотя бы элементарных оборонительных сооружений, создания сплошного рубежа обороны по всей линии фронта? Сегодня мы знаем, как на подступах к Москве местное население и ополченцы вместе с красноармейцами рыли в мерзлой земле окопы, противотанковые рвы, строили надолбы, которые стали для фашистов непроходимыми. Разве обо всем этом не должно было заблаговременно подумать либо спохватиться в первые часы и дни войны командование Западного Особого военного округа? Если это не преступная беспечность, не бездеятельность, не преступная халатность, тогда какие же деяния образуют состав преступления, предусмотренный ст. 193-17 «б» и 193-20 «б» Уголовного кодекса РСФСР? В этих статьях речь идет об ответственности за бездействие, халатное отношение к службе начальствующего состава РККА, имевшие последствием дезорганизацию вверенных сил при особо отягчающих обстоятельствах, а также сдачу неприятелю вверенных укреплений, артиллерии, военных складов и других средств ведения войны, совершенные не в целях способствованию неприятелю, а вопреки военным правилам.

Почему-то почти все исследователи в оправдание бездеятельности командования Западного Особого военного округа пишут о запрете сверху проявлять любую инициативу, дабы не провоцировать противника. Да, Москва действительно связывала командованию руки. А что бы случилось, проведи оно на свой страх и риск в скрытном порядке мероприятия оборонительного характера, хотя бы на дальних рубежах обороны? В самом худшем случае, сняли бы тех генералов со своих должностей, может, даже отдали бы под суд. И то, если бы успели дознаться до начала войны. Наверняка, они именно этого и боялись, а потому ничего и не предпринимали. А теперь попытайтесь соразмерить цену их опасений с тем, чем обернулась перестраховка для огромной страны и ее населения. Тогда перед вами неизбежно встанет совсем не риторический вопрос, так ли уж безвинны военачальники, посмертно прощенные на первой волне реабилитационной кампании. О соразмерности наказания речь не идет: человеческие жизни не вернуть никакой реабилитацией. А что касается вины бездеятельных военачальников — тех, кто обязан обеспечить боевую готовность и боеспособность войск, то говорить о ее отсутствии не совсем правильно.

Переоценка ценностей в нашем Отечестве происходят после каждого знакового события в жизни страны либо по прошествии какого-то периода времени. Сегодня, обращаясь к далеким событиям 1941 года, возникает ощущение, что виновные в военной трагедии, постигшей нашу страну, все-таки были. Единственное, что представляется совершенно бесспорным в судебном решении о реабилитации, так это исключение из обвинения пункта о сознательном развале управления войсками и «сдаче оружия противнику без боя». Они ведь хотели сделать, как лучше.