Живая мишень

Вступление

Яркие лучи вечернего солнца пронизывали стекла высоких окон, выходящих на Большой Канал. Соленый адриатический бриз колыхал шелковых павлинов на бархатных занавесях. Его теплые потоки несли с собой солнечные пылинки, лениво поднимающиеся к позолоте сводчатого потолка.

Саймон Кларксон Стэнфилд, нагишом лежавший на парчовом покрывале необъятной кровати с балдахином, повернулся и нетерпеливо погасил сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице, стоящей у кровати. Подняв пронзительные серые глаза, он внимательно оглядел открывающуюся за окнами картину. Неустанная и бесконечная навигация в водах Венеции никогда не теряла для него своего обаяния.

Однако в этот момент ни vaporetti — водные такси, ни груженые товаром гондолы, огибающие Дворец Гритти, ни даже сказочные дворцы в византийском стиле и стиле барокко, выстроившиеся на противоположном берегу канала, мерцающего в меркнущем золотом вечернем свете, не занимали его. Внимание его было приковано к моторной лодке из красного дерева, которая шла наперерез остальным судам. Красивый катер «Рива» движется как будто к плавучей пристани Гритти.

Наконец-то.

Он спустил длинные ноги с кровати и встал. Глянув на себя в зеркало, недовольно втянул живот. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят, но он упорно старался поддерживать форму. «Слишком много хорошего вина и макарон», — подумал он. — «Как, черт возьми, эти местные Ромео ухитряются быть такими стройными?» Он проскользил в кожаных шлепанцах по полированному паркету до большого открытого балкона, и в этот момент зазвонил телефон.

— Да?

— Signore, prego[1], — сказал консьерж. — Вы просили, чтобы вас позвали, subito[2], как только синьорина прибудет из аэропорта. Такси Марко Поло прибывает. Уже почти у самой пристани.

— Grazie mille[3], Лучано, сказал Стэнфилд. — Si, я уже вижу ее. Отправьте ее наверх, per favore[4].

— Va bene[5], синьор Стэнфилд.

Лучано Пирандело, старый дворецкий Гритти, стал близким другом Стэнфилда. Он давно выучил все привычки и странности американца. Синьор, например, никогда не пользовался парадным входом. Приезжая, он всегда заходил через кухню и всегда пользовался служебным лифтом, чтобы добраться до одного и того же номера на втором этаже. Стэнфилд ел почти всегда в своих апартаментах, за исключением поздних ночных прогулок в «Бар Гарри», там и оставался все время.

Теперь, когда синьор стал такой известной персоной в Италии, его визиты в Венецию стали короче и гораздо реже. Но Лучано не приходилось сидеть без дела. В конце концов необходимо обеспечивать секретность этому большому человеку. Стоит только сказать о многих приходящих к нему «друзьях», список которых пополнился за эти годы большим количеством всемирно известных красавиц — женщин благородных кровей и кинозвезд.

Накинув на плечи длинную шелковую рубашку, Стэнфилд вышел на балкон, чтобы наблюдать за выходом Франчески. Лучано стоял на конце пристани в белом накрахмаленном пиджаке, протягивая руку синьорине, когда та сумела ловко спрыгнуть с катера на берег, несмотря на небольшую качку. Sprezzatura, так говорила по этому поводу Франческа. Искусство создания легкости из кажущейся трудности. Она всегда вела себя так, как будто за ней следят, и, конечно, небезосновательно.

Не только Стэнфилд наблюдал за ней из-под навеса балкона. Всякий, кто в этот момент потягивал аперитив или минеральную воду и подкреплялся итальянскими закусками на плавучей террасе Гритти, во все глаза смотрел на знакомые черты необыкновенно красивой светловолосой кинозвезды в желтом льняном костюме.

Лучано, улыбнувшись, предложил помочь ей донести вещи — большую ярко-красную сумку марки «Гермес», которая висела на ее плече, но она отказалась, — резко отстранив его руку и огрызнувшись. «Странно», — подумал Стэнфилд. Он никогда не видел, чтобы Франческа грубила кому-либо, особенно Лучано. Она опоздала на шесть часов. Черт, шести часов сидения в римском аэропорту Фьюмичино вполне достаточно, чтобы у любого испортилось настроение.

Стэнфилд наблюдал, как белокурая голова Франчески исчезает под балюстрадой его балкона. Он глубоко вздохнул, вдыхая аромат влажного мрамора в комнате и запах весеннего болота, исходящий от канала. Скоро его номер наполнится благоуханием «Шанель 19». Он знал, что она не осмелится взглянуть ему в глаза. Но он не будет разочарован. Стэнфилд улыбнулся, предвкушая встречу; он все еще улыбался, когда послышался легкий стук в массивную деревянную дверь.

— Милый, — сказала она, когда он открыл дверь. — Мне так жаль, любимый. Прощаешь?

Вместо ответа Стэнфилд подхватил женщину на руки, вдохнул ее аромат и закружил ее. У окна стояло ведерко для шампанского, наполненное уже растаявшим льдом, два перевернутых бокала и полупустая бутылка «Уинстона Черчилля» Пола Роджера. Поставив женщину на ноги, он вынул из ведра шампанское и наполнил бокал пенящейся жидкостью янтарного цвета, вручив его гостье.

Она осушила бокал одним глотком.

— Тебе так хочется пить, дорогая? — спросил Стэнфилд, снова наполнив ее бокал. Потом налил и себе.

— Это было похоже на, как ты любишь говорить, чертов кошмар.

— Si, un fottuto disastro, — улыбнулся Стэнфилд. — В этом и состоит все очарование незаконного свидания, моя дорогая Франческа. Все эти бесконечные препятствия, которые боги с радостью чинят двум несчастным возлюбленным. Пробки, мерзкая погода, ревнивый супруг, капризы итальянских авиалиний — что приключилось с тобой в конце концов? Я приглашал тебя на завтрак.

— Любимый, не сердись на меня. Это не моя вина. Этот дурак Витторио, режиссер, не позволил мне уйти со съемочной площадки раньше времени. А потом причуды Алитальи. А потом…

— Шшш, — успокоил ее Стэнфилд, коснувшись пальцем ее жаждущих красных губ. Он взял маленький позолоченный стул, сел на него и сказал: — Повернись. Разреши мне посмотреть на тебя сзади.

Франческа повиновалась и спокойно встала спиной к нему, потягивая уже третий бокал шампанского. Угасающие лучи света, отражающиеся в водах канала, играли на ее упругих гладких бедрах и ягодицах.

— Прекрасно, прекрасно, прекрасно, — шептал Стэнфилд. Он вылил остатки холодного вина в свой бокал и, не сводя глаз с женщины, набрал телефонный номер и заказал еще одну бутылку.

— Милый? — спросила женщина в тот момент, когда он положил трубку и в комнате воцарилась тишина.

— На цыпочки, — сказал он, наблюдая восхитительную игру мышц ее бедер. Она засмеялась и подчинилась. Стэнфилд научил ее команде «на цыпочки» вскоре после их первой встречи, и она стала одной из ее любимых. Встряхнув головой, так что светлые волосы разметались по плечам, Франческа пристально посмотрела на него огромными, как у олененка, карими глазами. Глазами, которые превращали мужчин во всем мире в дрожащую массу беспомощной, немой протоплазмы.

— Мне хочется писать, — заявила она. — Как скакуну.

— Как скаковой лошади, — поправил Стэнфилд и кивнул. — Скаковой лошади.

Франческа прошла в ванную и закрыла за собой дверь.

— Господи, — сказал себе Стэнфилд. Он встал со стула и вышел на балкон, окутанный сгущающимися сумерками. Мужчина слишком часто дышал и хотел замедлить сердцебиение. Он только теперь понял, что означает такая эмоциональность. Давно забытое чувство, да, но все же легко узнаваемое.

Он действительно может влюбиться в нее.

Пока Стэнфилд любовался знакомой, но такой же неизменно прекрасной картиной сумрачного Большого Канала, в его памяти всплыла фраза, знакомая по первому году учебы курсантом в Аннаполисе. Фраза, которой один прыщавый кадет из штата Алабама имел обыкновение описывать жизненный путь отца-алкоголика.

Мой папа бросился в самое пекло очертя голову.

Она могла все это разрушить, как одно из тех катастрофических сицилийских землетрясений. Его тридцатилетний брак, его добытое потом и кровью место на мировой политической арене, его…

— Милый? Ты идешь?

Колокол на площади Сан-Марко прозвенел семь раз; тогда он повернулся и пошел к ней.

Бледно-голубой лунный свет лился сквозь окна. Франческа притворилась спящей, когда ее любовник соскользнул с кровати и направился в ванную, тускло освещенную желтой лампой. Он оставил дверь приоткрытой, и она могла видеть, как он выполняет свои обычные ритуалы. Сначала он почистил зубы. Затем пробежался расческой по серебристым волосам, пока они не легли прекрасными волнами, откинутые с высокого лба. Она восхищалась его голыми ягодицами и мускулистыми плечами, когда он наклонился вперед к зеркалу, чтобы осмотреть зубы.

Он потянул дверь, тихо захлопнув ее. Но она точно знала, что он будет делать. Откинет стульчак, чтобы помочиться, затем опустит его. Потом возьмет полотенце и вытрет руки. Дотянется до своих серых брюк, белой шелковой рубашки и спортивной куртки из кашемира, которые висели с другой стороны двери.

Все это займет минут пять. Времени более чем достаточно.

Франческа нарочно оставила сумку с длинным ремнем на полу со своей стороны кровати, затолкнув ее туда ногой, когда он звал горничную. Девушка перевернулась на живот и потянулась к сумке, развязывая шнурки. Двумя пальцами она извлекла из нее маленький мешочек. Потом нащупала крошечный диск и вынула его. Затем вновь вернула тяжелую сумку под кровать так, чтобы он не наступил на нее, когда, как обычно, наклонится поцеловать.

Она перекатилась на другую сторону кровати и дотянулась до бумажника из кожи аллигатора на ночном столике. Поднесла его к лицу, открыла и легонько провела указательным пальцем по золотой монограмме S.C.S. Затем аккуратно втиснула шифрованный микротонкий диск в один из незанятых кармашков на левой стороне, напротив кредитных карточек и рядом с толстой пачкой лир. Диск был сделан из гибкого материала. Шансы обнаружить его были равны нулю. Она снова положила бумажник на ночной столик, так, как он и лежал прежде, затем перевернулась на спину.

Столб тусклого желтого света остановился на потолке, когда дверь ванной отворилась, и Стэнфилд тихо обошел вокруг кровати. Закрыв глаза и ритмично вздымая и опуская грудь, Франческа слышала, как он кладет портсигар, бумажник и еще кое-какую мелочь в карманы красивой черной кашемировой спортивной куртки, которую она купила для него во Флоренции.

Он подошел к кровати и немного подождал; потом наклонился и поцеловал Франческу в лоб.

— Схожу пока к Гарри, чтобы забрать свой ночной колпак, любимая. Я быстро, обещаю. Туда и обратно.

— Ti amo[6], — сонно прошептала Франческа. — Это для тебя, милый, — сказала она, вручая ему маленький бутон красной розы, который сорвала с букета на ночном столике. — Прицепишь на лацкан, чтобы не забывать обо мне.

— Я тоже тебя люблю, — сказал он и, вдев стебель бутона в петлицу, отошел. — Чао.

— Ritorno-me, caro mio[7], — сказала она. Мгновение спустя дверь спальни мягко затворилась за ним, и Франческа прошептала в темноте:

— Arrividerci, caro[8].

Стэнфилд доехал на служебном лифте до первого этажа, вышел направо и зашагал вдоль небольшого коридора, который вел к кухне. Старый носильщик по имени Паоло дремал в своем кресле, придвинутом спинкой к облицованной плиткой стене. Стэнфилд положил ключ с кисточкой на свернутую газету на коленях старого слуги.

— La chiave[9], Паоло, — прошептал он.

— Con piacere. Buona sera[10], синьор, — сказал он, когда Стэнфилд проходил мимо. «Он повторяет эту фразу так часто, что говорит ее даже во сне», — подумал Стэнфилд.

Когда Стэнфилд вышел через кухонную дверь на пустую улицу Кампо Санта Мария дель Гилио, по его лицу пробежала довольная улыбка. Это было его любимое время ночи. Вокруг очень мало людей, и город окрашен в чарующие оттенки бледно-голубого и белого цветов. Он зашагал по площади, в плену воспоминаний о Франческе. Она все еще цвела в его памяти, словно диковинный цветок в оранжерее. Его пальцы все еще хранили аромат ее духов.

Да. Ее кожа цвета слоновой кости была еще белее в тех местах, где находились самые тонкие связки суставов; ее пальцы лилейного цвета все еще танцевали по его телу в такт какой-то мистической музыке.

А теперь тихая радость спокойной прогулки к бару Гарри, где будет много виски, толстая сигара «Ромео и Джульетта» и немного времени на размышления о его невероятной удаче. Он всегда наслаждался богатством, в котором был рожден. Более того, он всегда правильно раскладывал свои карты и наконец достиг момента, когда смог познать, что такое настоящая власть. Теперь он знал ее. Он словно чистокровная верховая, нетерпеливо роющая копытом землю перед стартом.

«И вот — старт!» — воскликнул в его мыслях воображаемый диктор, и совершенно кстати.

Он повернул направо на Калле дель Пьован, затем пересек небольшой мост через Рио дель Альберо. До бара Гарри было всего четверть мили, но все эти кривые закоулки делали это расстояние…

Господи.

Что там еще, черт возьми?

Позади раздался странный свистящий звук. Мужчина повернулся и взглянул через плечо. Он просто не поверил своим глазам. Что-то, он не мог понять что, летело прямо на него! Какой-то крошечный красный глаз, мигающий все быстрее по мере приближения. Он подумал — что, если он будет стоять на месте, эта штуковина ударит его? Собьет его с ног? Взорвет? Мгновенно почувствовав, как на теле проступает холодный пот, он повернулся и побежал как сумасшедший.

Безумие. Вместо неторопливой вечерней прогулки Саймон Стэнфилд теперь убегал, чтобы спасти свою жизнь.

Чувствуя, как его захлестывает волна адреналина, он побежал вдоль по Калле Ларга XXII Марца, обегая прохожих и минуя затемненные витрины, и кинулся к площади Пьяцца Сан-Марко, где, возможно, мог бы скрыться от этой чертовщины. Пьянка у Гарри ненадолго откладывается. Сейчас он как-нибудь избавится от этой штуковины, но зато что за историю он расскажет Марио, когда придет в бар! Никто не поверит! Черт, да он и сам все еще никак не мог поверить.

Стэнфилд мог постоять за себя. В свои пятьдесят он был в безупречной физической форме. Но эта штуковина все равно следовала за ним по пятам, не отставая, не приближаясь, а просто мчась за ним от поворота до поворота. Он перебежал еще один крошечный арочный мост и свернул налево, на Кампо Сан-Муас. Несколько человек, которых он обогнал, остановились и посмотрели на него, недоуменно раскрыв рот. Свистящая дьявольщина, проносящаяся вслед бегущему мужчине, выглядела настолько абсурдно, что заставляла людей встряхивать в замешательстве головами. Это напоминало сцену на съемочной площадке. Но где же тогда камеры и съемочная группа? Где актеры?

— Помогите! Помогите! — кричал мужчина, взывая о помощи. — Вызовите полицию! Скорее! Скорее!

Стэнфилд вдруг вспомнил, что по площади Святого Марка всегда расхаживали несколько карабинеров. Нужно только встретить хоть одного из них, чтобы эта проклятая вещица отстала от него. Но что могут сделать карабинеры? Подстрелить ее? Он уже начал задыхаться, посматривая через плечо на ужасный полыхающий красный глаз, когда вбежал на почти пустую площадь. Очень мало людей вокруг, и никто из сидящих за столиками в окрестных кафе не обратил особого внимания на кричащего человека, так как они не видели, чтобы его кто-то преследовал. Может, это пьяница. Или сумасшедший.

«Что же мне делать, черт возьми? — лихорадочно думал Саймон Стэнфилд. — У меня уже кончаются силы». Внезапно перед ним возникли знакомые очертания базилики Святого Марка и Дворца Дожей. Дальше бежать некуда. Не спрятаться, не скрыться. Его единственной надеждой было то, что проклятая вещица все же не преодолеет остающийся между ними промежуток. Если она предназначена для того, чтобы уничтожить его, то уже сделала бы это с легкостью.

Может быть, это просто кошмар. Или чей-то чрезвычайно хитроумный розыгрыш. А может быть, его персональная бомба со встроенным интеллектом. Он исчерпал не только силы, но, казалось, и все идеи. И вдруг у него возникла одна интересная мысль.

Он повернул направо и побежал к высокой колокольне, затем снова резко свернул вправо к маленькой площади на берегу канала. Стэнфилд миновал колонны Сан-Марко и Сан-Теодоро и продолжал двигаться вперед. Вещица все приближалась, и свист все усиливался. Он не видел, но предположил, что красный глаз больше не мигает.

Большой Канал был примерно в двадцати ярдах.

Он мог попытаться сделать это.

Стэнфилд пригнул голову и понесся вперед, как в прежние дни яростный бык, нападающий флотской команды, мчался к воротам противника, и теперь на пути к славе ему не мог противостоять ни один человек. Он достиг края набережной, наполнил легкие воздухом и нырнул в Большой Канал.

Погружаясь, он разгребал руками холодную темную воду, затем остановился и на мгновение завис на месте, работая ногами. Открыл глаза и огляделся. Невозможно поверить!

Маленькая дрянь с красным глазом замерла на том же расстоянии от него.

Штуковина парила чуть выше него, пылающий красный овал ритмично сокращался и расширялся; значит, она замерла над поверхностью воды.

«Потеряла», — подумал Стэнфилд, и почувствовал облегчение, когда понял, что наконец-то сумел обмануть проклятую вещицу. В этот самый момент он увидел, что красный глаз пикирует и, прорвав поверхность воды, несется вниз, к нему, становясь все больше и больше, все затмевая собой.

Очень немногие стали свидетелями странной гибели Саймона Кларксона Стэнфилда, но даже те, кто ее заметили, были слишком далеко, чтобы сказать точно, что же произошло на самом деле.

Среди них были и гондольеры, переправлявшие группу ночных гуляк с последнего ужина в гостинице Киприани в гостиницу Даниэли. Развлекая туристов звонкими напевами, некоторые из них все же услышали приглушенный взрыв в темных водах рядом с самой известной площадью Венеции. Один гондольер, Джованни Кавалли, не только услышал взрыв, но и увидел, как вода приблизительно в пятидесяти ярдах от его гондолы превратилась в розоватый пенистый гриб.

Но Джованни в тот момент исполнял «Санта-Лючию»; его клиенты были настолько восхищены пением, что гондольер не сделал ни шага, чтобы посмотреть, что творится в воде. Независимо от того, что он видел, зрелище было настолько неприятным, что, конечно же, охладило бы великодушие американцев и, возможно, запечатало бы их щедрые карманы. Несколько минут спустя, когда его гондола остановилась у гостиницы Даниэли, он закончил соло своим знаменитым тремоло облигато, глубоко кланяясь в ответ на громкие аплодисменты и держа перед собой соломенную шляпу, словно матадор.

Рано утром на следующий день гондольер Джованни Кавалли с матерью осматривали в Кампо Сан-Барнаба зрелые помидоры на овощной барже, пришвартованной у площади. Джованни заметил, что владелец, его друг Марко, обернул недавно купленную фасоль в первый разворот сегодняшней газеты и вручил ее старухе.

— Постой-ка, — сказал Джованни, забирая сверток с зеленой фасолью из рук удивленной женщины и разворачивая его. Он вынул тщательно отобранные овощи, которые только что были взвешены и оплачены, и снова бросил их на кучу фасоли.

— Что ты делаешь, дьявол? — завопила женщина, не понимая, чего, черт возьми, он хотел. Он отвернулся от нее и положил первую полосу газеты на красивые овощи Марко. Там была фотография красивого седого мужчины под огромным заголовком, который гласил: Убийство на Пьяцца Сан-Марко!

— Помолчи чуток, ладно? — сказал Джованни рассерженной женщине. — Ну ладно, ладно тебе!

Игнорируя удары тщедушными кулаками, которые женщина наносила по его спине, Джованни буквально пожирал глазами каждое прочитанное слово. Действительно, вчера вечером на этой площади произошло самое что ни на есть странное убийство. Американец умер при любопытнейших обстоятельствах. Свидетели сказали, что, очевидно, недовольный жизнью мужчина нырнул в Большой Канал и взорвался при этом. Полицейские сначала были убеждены, что человек был террористом, прикрепившим к поясу бомбу. Позже, когда они идентифицировали жертву, по Италии словно прокатилась взрывная волна. Эта волна достигла и длинных коридоров власти в Вашингтоне: мертвецом был не кто иной, как Саймон Кларксон Стэнфилд.

Недавно назначенный посол США в Италии.