Живая память

Аркадий Первенцев. ВАЛЬКА С ТОРПЕДНОЙ «ДЕВЯТКИ»

Бухта была окружена горами. В порт за волноломом набилось столько кораблей, что казалось, они со скрипом терлись друг о друга боками. Сейнеры и мелкие шхуны-одномачтовки вытаскивали на берег, прямо на набережную, под пальмы, и заливали варом. Здесь же были устроены верстаки, стояли котлы с кипящей смолой, по корабельному дереву со звоном ходили фуганки. В порт приходили эсминцы, побывавшие в морских сражениях, и тоже приводились в порядок, ремонтировались подводные лодки, зашивались борта танкеров, проломленные торпедами. Порт напоминал эвакогоспиталь, где раненые корабли спешили поскорее подлечиться, чтобы снова пойти в сражение.

Город был наполнен моряками, сходившими вечерами с кораблей. Белый город, ослепительно-белый под лучами южного солнца, эвкалипты и магнолии на улицах и во дворах, грузины в легких костюмах, аджарцы, приехавшие с гор с корзинами овощей и фруктов. Иногда город дрожал от орудийной стрельбы, которая производила большое впечатление на базаре. Моряки были по-прежнему спокойны, так как знали — после ремонта отстреливается какой-нибудь военный корабль, повернув бортовые орудия на море, где в синей дымке колыхались щиты.

Однажды в порт пришел на мелкий ремонт торпедный катер. В тот же день поездом из Тбилиси приехал грязный и оборванный мальчишка в шахтерской шляпе. Мальчишка, сойдя с поезда, немедленно направился в порт, куда тянуло каждого прибывающего в этот город. Моряки торпедного катера только что закрепили швартовы и вышли на гранитные плиты стенки. Их всего было пять человек вместе с командиром лейтенантом Балашовым, механиком и боцманом. Внимание лейтенанта привлекла шахтерская шляпа мальчишки.

— Из Крындычевки? — спросил лейтенант, называя свой родной Красный Луч по-старому, как привыкли называть его шахтеры.

— Нет. — Мальчишка отрицательно покачал головой.

— Горловки?

— Нет.

— Может, ты никакого отношения к шахтерам не имеешь. Только шляпу надел?

— Нет...

— Что нет? — Балашов приблизился к нему, взял за подбородок. На него смотрели два черных быстрых глаза.

— Я с-под Артемовска, — сказал мальчишка, строго смотря на лейтенанта, — мой батя работал на эмтеэс, в совхозе. Шляпу проездом достал, в Кадиевке.

Лейтенант опустил руки и со вздохом сказал:

— Что-то никого с Крындычевки здесь не вижу. Или там всех повыбили...

— Моего батю убили, — сказал мальчишка уходившему лейтенанту.

— Убили? — Балашов обернулся. — Вот оно что? Дело плохо... А ты чего сюда?

— Так...

— Как так?

— Ехал, ехал и приехал сюда...

— А...

Балашов набил трубку. Короткими и закопченными пальцами он долго вминал табак, потом понюхал трубку и зажег ее.

— Куришь небось, шкерт?

— Вы ко мне? — спросил мальчишка.

— А то к кому же? Тут больше ни одного шкерта нет.

— Я не знаю, что такое шкерт...

— Не знаешь? — Лейтенант улыбнулся. — Если не знаешь — ничего. Не знаешь, можно научиться, а вот если не знаешь и знать не хочешь, плохо. Шкерт — это конец, небольшой такой конец... веревка. Понятно?

— Теперь понятно... — ответил мальчишка.

— Как тебя звать, шкертик?

— Шкертик, — стараясь сдержать подрагивающие от смеха губы, ответил мальчишка.

— Шкертик? — удивился Балашов и внимательно уставился на мальчишку.— Ты мне нравишься, парень. У тебя есть смелость и юмор. Так все же, теперь по-серьезному, имя?

— Валька, — не спуская своих черных глаз с лейтенанта, ответил мальчишка.

— Отца жалко, Валька?

— Отца? — Мальчик нахмурился, но, прочитав на лице лейтенанта подлинное участие, тихо сказал: — Жалко... У меня хороший был батя. Ударник эмтеэс...

— Ударник эмтеэс? — Лейтенант полуобнял мальчишку и пошел с ним по набережной...

Боцман Свиридов, рыжеватый и веселый парень, посмотрел вслед командиру и сказал с сожалением:

— Дались ему эти мальчишки. Своего потерял где-то. Теперь как приходим в порт, так обязательно какого-нибудь подцепит. Может, с горя? Бывает.

Лейтенант недолго шел по набережной. Вскоре он повернул обратно вместе со своим новым знакомым. У них, очевидно, состоялся довольно дружеский разговор: мальчишка уже не смотрел на лейтенанта с самолюбивой настороженностью, как несколько минут тому назад.

— Опять познакомились, товарищ командир? — спросил боцман.

— Опять, Свиридов, — и обратился к мальчишке: — Будьте знакомы: Валька, боцман нашего «океанского корабля» старшина первой статьи Свиридов.

Валька протянул правую руку, стесняясь того, что она у него грязная, а у боцмана Свиридова чистая, загорелая, покрытая у кисти медными пятнами зажаренных на солнце веснушек.

— Отца потерял Валька, — сказал лейтенант, присаживаясь на тумбу, — в его возрасте и в такое собачье время. Вот ты когда отца потерял, Свиридов?

— Что вы, товарищ командир? Мой отец до последнего письма жив и здоров. Не терял я его. В Омске он, товарищ командир.

— А Валька из-под Артемовска, Свиридов. А там теперь враги. Был когда-нибудь в Артемовске?

— Никогда не был, товарищ командир. Не лучше же Одессы Артемовск?

— Не лучше, но Одесса — это Одесса, а Артемовск— Артемовск. Вот для Вальки он лучше Одессы. Лучше, Валька?

— Лучше, — не задумываясь, ответил Валька. — Мы до того, как отец в совхоз ушел, всегда в Артемовске жили. Там памятник есть большой.

Подошли моряки с катера: механик Полевой, молодой парень из бывших трактористов, и краснофлотцы Сизов и Белошапка, портовые рабочие из Херсона, пришедшие на флот за четыре месяца до войны.

В порт медленно входил эсминец. Открыли боновые заграждения на внутреннем рейде, где стояли крупные военные корабли. Моряки пришедшего эсминца находились на верхней палубе и у орудий. С других кораблей их узнавали, махали бескозырками. Сигнальщики дружески отвечали, без устали размахивая флагами.

— Все рады ему, — сказал Валька. — Почему?

— Как почему? — спросил лейтенант, тоже помахивая рукой какому-то знакомцу, кричавшему ему с борта эсминца.

— С большого дела вернулся, — пояснил механик,— мог бы и не вернуться. Все ждали его, понятно?

— Понятно...

Так состоялось первое знакомство команды торпедного катера «093» с тринадцатилетним мальчишкой Валькой, которого волна эвакуации донесла на гребне своем до этого чудесного портового города. В то время ни команда катера во главе с лейтенантом Балашовым, ни сам Валька еще не знали, какой знаменательной будет эта первая встреча и как интересно иногда устраиваются судьбы людей.

Валька уже не обращал внимания на остальные корабли, не тянулся к знакомству с другими моряками. Люди первого встреченного им суденышка стали любезны ему и казались самыми лучшими моряками. Боевой экипаж! Все были награждены орденами и медалями, и это еще больше пленило Вальку.

Весь день черные глазенки мальчишки следили за пятеркой. Да, ему хотелось есть, заработать было негде. Валька сделал из консервной банки подобие котелка, достал алюминиевую ложку и приходил к катеру всегда точно к обеду. Могли бы его накормить и в другом месте! Конечно, накормили бы. Но сюда он приходил охотно. Здесь никто его не попрекал куском хлеба. Он чувствовал себя как бы членом их экипажа, к нему относились как к равному. Ему хотелось еще больше сравняться с ними. Он решил поступить в школу юнг, размещенную на теплоходе, но там его не приняли, набор был уже произведен. Валька даже обрадовался, что его не приняли. Ему хотелось быть все время вблизи «своего» экипажа. Однажды моряк с базы подплава, наблюдавший за мальчишкой, укорил Вальку: «Таскаешься, обжираешь ребят. С пяти человек сколько выгадаешь?» Валька решил больше не приходить к своим друзьям. На третий день боцман Свиридов обнаружил его на базаре.

— Э-эх... ты... кашалот ты, кашалот... Куда пропал? Голодный ты, видать?

— Нет... не голодный... — гордо отвечал мальчишка, хотя третий день почти ничего не ел.

— По глазам вижу, сожрал бы целого дельфина. Пойдем со мной. Ты арестован по всем законам военного времени и осадного положения.

Свиридов устроил «суд» над беглецом в присутствии механика и моториста Сизова. Им пришлось долго выяснять причину, побудившую мальчишку избегать встречи с ними. Пожалуй, Валька прав, решили они. После этой беседы мальчик сразу вырос в глазах экипажа: «Ишь ты какой!»

Решили изменить тактику в отношении Вальки. Механик Полевой грубовато-ласково сказал ему:

— Вот что, друг, задарма мы тебя и в самом деле кормить не имеем права, — просто не имеем права... А вот если ты будешь нам помогать, тогда дело другое...

— Надо тебя приспособить к нашему делу, — сказал Свиридов. — Вот тебя механик и приспособит и приохотит.

Полевой взял мальчишку за руку.

— Пойдем, Валя.

Мальчишка пошел за механиком.

Полевой снабдил его банкой и соляровым маслом, ветошью, показал на кое-какие медяшки и кнехты, которые нужно было подраить. Мальчишка ретиво принялся за порученную ему работу. Теперь он с легким сердцем мог съесть свой обед.

Так продолжалось еще несколько дней. Ремонт был окончен. Катер должен был уходить в Хопи, где тогда находилась стоянка их дивизиона. А что же делать с мальчишкой? Это был серьезный и сложный вопрос, дело шло о человеке. К мальчику не только привыкли, его полюбили. Экипаж собрался у катера — разговор шел о Вальке. Уйти и оставить его — такое время, что с ним будет? Взять с собой? Куда? Валька печально сидел поодаль, на кнехте. Вместо шахтерской шляпы на нем была бескозырка. Паренек окреп, загорел, очистился от дорожной грязи, постриг свои вихры.

— Что я могу сделать, — лейтенант развел руками, — куда мы его приткнем?

— Найдем куда, — сказал моторист Белошапка, — мы его возьмем вниз, к себе.

— Сами не повернетесь. Нашли линкор!

— Повернемся, товарищ командир, — попросил Сизов, — жаль мальчишку. Ишь как глядит на нас. Отца-то убили на фронте, товарищ командир.

— Верно, отца убили, — заметил со вздохом боцман. — Куда ему, сироте...

— Надо спросить начальство в Хопи, — сказал лейтенант, — может, разрешат они его нам взять как воспитанника. Вон на «Незаможнике» и то есть воспитанники...

Лейтенант говорит так больше для того, чтобы убедить себя. Он знал, что «Незаможник» им не ровня: как-никак эсминец. Но не хотелось бросать мальчишку. Не верилось, что они отойдут от стенки и там останется этот мальчонка с грустными глазами.

— Возьмем его, — решил лейтенант.

Свиридов перемахнул на берег, подхватил мальчишку на руки и поставил его на палубу.

— Идешь с нами, кашалот. Скажи спасибо товарищу лейтенанту.

Валька вытянулся перед командиром:

— Благодарю вас, товарищ лейтенант.

— А ну тебя, шкерт... Попадет мне за тебя, Валька!

Катер зарокотал, как самолет, вышел из бухты и, повернув на север, ринулся по волнам. Валька, ухватившись за поручни, сжался в комок. Его трясло, бросало, он чуть-чуть не прошиб себе висок одной из тех медяшек, которые ему приходилось драить. Стены воды проносились мимо него. Иногда мальчишке казалось — катер ввинтится в воду и пойдет на глубину, как подводная лодка, иногда думалось — вот-вот взовьется в воздух. Валька гордился своим первым морским путешествием, но никогда не думал, что оно будет таким стремительным и беспокойным. Если так лететь, можно, пожалуй, за день пересечь Черное море. Вскоре волны стали меньше, рев моторов как будто ослабел и сразу потух, и, подпрыгивая, как будто с кочки на кочку, катер подошел к пирсу в небольшой бухте, так же пленительно обвязанной горами, синими от весенних испарений, и тропическими деревьями.

...Командир бригады вызвал к себе командира торпедного катера.

— Насчет Вальки, — сообразил лейтенант. — Доложил начдиву, а он сам не мог решить, конечно... Ну, Валька, за твоей судьбой отправился, молись богу, чтобы все было хорошо.

Командир бригады и начальник политотдела пожурили лейтенанта за опрометчивость. Балашов горячо доказывал, что мальчишка хороший, что его жалко бросать, испортится в портовом городе, что он привык к ним, а они к нему. Сказал о гибели на фронте отца мальчика, о том, что он из Артемовска, как будто это имело какое-нибудь значение. Горячая убежденность лейтенанта несколько смягчила начальство. Балашов был хорошим боевым офицером.

— Нет таких традиций, чтобы брать воспитанников на катер, — сказал командир бригады. — Ну, другое дело — на крейсер, эсминец. А если мы разведем воспитанников на мелких боевых кораблях...

— Как исключение, товарищ командир.

— Команда и так по горло озабочена делами, а тут мальчишка. Он вас свяжет по рукам и ногам. А если, к примеру, ранят его? Тринадцать лет мальчишке!

— Постараемся его сохранить, товарищ командир,— говорил Балашов.

— Ведь на него нужен паек, нужно обмундирование, надо его в штаты включить, в списки. Видите, я говорю с вами по-товарищески, Балашов, потому что нам нужно как-то вместе выйти из этого положения. Дело необычное. Мальчишку на эту скорлупу! Грецкий орех с динамитом!

— Ну, на катер Балашова, пожалуй, можно, — сказал начальник политотдела, — школа хорошая: Балашов!

— Балашов, Балашов! Но ведь тринадцать лет. Как он хотя физически? Может быть, фитюлька?

— Физически совершенный моряк-черноморец, товарищ командир, — похвалил питомца лейтенант, — крепыш, железный парнишка. Мы его сами обеспечим всем. На обмундирование сложимся, да как-нибудь и прохарчим. Разрешите только оставить, товарищ командир.

— Детский дом разводим на Черном море, — покачал головой командир бригады. — Ну, что с вами делать?

Возвратившись на катер, Балашов серьезно говорил с Валькой, и тот так же серьезно принял его слова. Валька понял: его все же оставили на катере — а это самое главное. А то, что нужно прятаться при виде всякого начальства, он сумеет. Он не подведет своего командира.

...Наступили трудные дни. Бригада подтянулась ближе к фронту. На все боевые задания неизменно выходил вместе со всем экипажем и Валька. Скоро он освоил пулемет, стал изучать сложное моторное хозяйство. Он стоял у штурвала вместе с командиром и наблюдал, каким образом повинуется воле человека корабль, какая связь между лейтенантом и Белошапкой и Сизовым. Иногда, в открытом море, командир глазами указывал ему, что нужно делать, чтобы катер слушался его, и детские руки постепенно привыкали к механизму управления.

— Будет толк из него, — говорил Балашов. — Вырастим доброго черноморца...

При подходе катера к базе для Вальки начинались мучения. Нужно было прятаться, забираться в тесный моторный отсек и там, прижавшись к Сизову или Белошапке, наблюдать, как по различным трубкам и приспособлениям несется бензин, с шумом сгорает и превращается в ту страшно стремительную силу, которая мчит катер по слову приказа.

Конечно, все на базе знали, что Валька живет на «девятке», и относились к этому снисходительно и даже с насмешкой. Слишком все рассчитано было на торпедном катере, каждый сантиметр места, каждый грамм веса, чтобы обзаводиться лишним человеком, тем более мальчишкой. «Оставляйте шкерта на берегу, — говорили экипажу «девятки», — пока вы в море, гляди, он тут бы картошки начистил, рыбы наловил». Но оставаться на берегу, чистить картошку и ловить рыбу Валька считал для себя оскорблением. Он слишком полюбил море, которое подчинялось их вездесущему и быстроходному суденышку, чтобы смириться со спокойной сухопутной жизнью. Катера обычно несли ночную дозорную службу, охраняя важную коммуникацию. Сюда, с наступлением сумерек, в засады приходили вражеские торпедные катера и на фоне берегов располагались в кильватерной колонне. Катера противника всегда приходили группами от четырех до двенадцати единиц. Очень трудно различить темные катера на фоне таких же темных крутых берегов. Здесь нужно было не только острое зрение, но и опытный глаз, умевший разбираться в изменении цветных пятен побережья. Валька помогал в наблюдении.

Однажды в дозор вышли два катера, при ведущей «девятке». На втором часу похода Валька первым заметил на темном горизонте силуэты неприятельских кораблей. Катера прошли в засаду, остановились с заведенными моторами в десяти примерно кабельтовых от береговой черты.

Балашов решил атаковать противника до подхода вызванного по радио подкрепления. Это был первый морской бой Вальки. Ему казалось безумием идти в атаку двумя катерами против двенадцати. Но Балашов мчался вперед, туда, где были корабли противника.

С небольшой дистанции оба катера открыли сильный огонь. Глухой непрерывный стук пулеметов, рев моторов и шипение бурунов, вздымающихся по бортам катера, совершенно ошеломили мальчишку. На него никто не обращал внимания. Он теперь и в самом деле был лишним человеком на катере. Каждый занимался своим делом. Крутые повороты корабля он часто принимал за гибель, и побледневшими губами шептал слова прощания с близкими ему людьми: «Прощайте, товарищ командир, прощайте, товарищ главстаршина, прощайте, Белошапка и Сизов». Валька чувствовал — по ним тоже ведется огонь, он различил даже резкий разрыв снарядов и на том месте, где взрывались снаряды, — узкие и быстрые водяные столбы, рассыпавшиеся со свистом и брызгами. И вот катер развернулся и полетел к берегу.

Почти рядом пенили волну шесть советских сторожевых катеров, лихо несясь вперед, припадая на один борт, — так мчатся по степи хорошие наездники. Сторожевики вступали в бой с врагом...

«Девятка» пришла на базу.

— Не допустили их выйти на нашу коммуникацию, — весело сказал Балашов, сходя на берег, — стреляют они беспорядочно. Я бы их кормил соломой...

Хотя все знали, что катер благополучно вышел из боя только благодаря дерзкому маневрированию Балашова, сбившего с толку врага, никто не оспаривал мнения командира.

Валька же был пока только свидетелем боя. Раздумывая над поведением экипажа в бою, он понял, что ему тоже могло бы найтись место. Но только тогда, когда... кого-нибудь не стало бы. Он сразу же отогнал от себя такие страшные мысли, от которых защемило сердце, но... примерно, если бы свалило боцмана, мог бы он броситься к пулемету и стрелять так же, как и Свиридов? Это нужно проверить, но, пожалуй, мог бы. Если бы вышел из строя командир, мог бы он продолжать сражение, так же командовать, так же лететь на врага и делать крутые развороты? Конечно, нет. Командир должен быть всегда на месте. Если он будет убит, вряд ли может на его месте работать механик или боцман. Слишком большую веру в командира воспитал в сердце своем мальчишка, чтобы допустить мысль о такой легкой замене.

После напряженной работы механик вместе с Белошапкой и Сизовым тщательно проверяли моторы. Ловкие руки Вальки и постоянное желание сделать что-нибудь приносили свою пользу. Механик, может быть, больше всех чувствовал необходимость этого шестого человека, ставшего органически нужным на корабле.

Валька, казалось, расширился в плечах, подобрел. Он уже не дичился, не обижался на шутки, чувствуя, что становится равным среди моряков — и не только их катера, но и всей базы. Кому какое дело до того, что он ходит в бескозырке боцмана или в штанах Сизова и фланелевке Белошапки. Он был одет по форме, как полагается, всегда чист и подтянут и с удовольствием отдавал всем старшим воинское приветствие. Ему нравилось сходить на берег, встречать офицеров и козырять им с поднятой головой, при строевом шаге, с особым шиком отбрасывая руку на шов. Незаконное дитя катера никого не смущало теперь, к нему привыкли, и, пожалуй, если бы он вдруг затерялся, его отсутствие было бы заметно. Валька постепенно забывал, что ему нужно прятаться от начальства, хотя где-то в глубине сознания такая мысль неотступно точила его. Однажды вечером он наткнулся на командира бригады и, не успев свернуть в сторону, с замиранием сердца «откозырял» ему. Командир бригады остановил мальчишку, узнал фамилию и имя и отпустил его. Придя на катер, Валька с тревогой присматривался к командиру, думал, что тому все стало известно. Но командир молчал. И только на следующий день, в море, сказал ему: «Попался на глаза начальству?» — «Попался, товарищ командир», — чуть ли не со слезами признался мальчик. «Ничего...»

...Валька затаенно ожидал какого-то дела, подвига. Что он делает? Пока ничего. Наступит время, и его спишут. А куда? Неизвестность пугала его. Если его выбросят с корабля, он жить, конечно, не будет. Он на глазах усатого командира бригады бросится в море. Вначале покажет, что он моряк и плавать умеет, а потом камнем пойдет на дно и притихнет там навсегда.

Пусть тогда они поймут его душу.

И вот Валька неожиданно совершил свой первый подвиг. О нем долго говорили на побережье, а потом привыкли, так как героическое в то время становилось привычным.

Десантная операция была решена с присущей черноморцам храбростью и дерзостью. «Черная туча» — как называли враги наших моряков-десантников — ворвалась на занятые противником берега. Торпедные катера обеспечивали левый фланг морского десанта, чтобы отсюда не пришли корабли противника, базировавшиеся на Феодосию и Ялту.

Но противник пришел, и с ним вступили в бой. У Балашова был второй — ведомый — катер. Противник имел четыре катера. Силы — неравные. Опасность увеличивалась оттого, что вместо легких катеров, действовавших против них прошлый раз, пришлось иметь дело с тяжелыми катерами.

Балашов решил отходить под прикрытием своей береговой артиллерии. Вызвав по радио поддержку и пользуясь превосходством в скорости, он оторвался от противника. Казалось, опасность миновала. Вот-вот появятся родные берега, к ним в рокоте моторов неслась дозорная «двойка».

И в это время их решили перехватить четыре торпедных катера, выжидавших Балашова у прибрежных скал. Балашов вынужден был принять бой. Поддержка должна была вот-вот прийти. «Сейчас начнется настоящая работенка! — прокричал он Вальке. — Держись только всеми четырьмя — и руками и ногами. Маневр и огонь!» Это были последние слова, которые услышал на борту корабля Валька от своего командира. Бой продолжался всего несколько минут. Это было похоже на скоротечное воздушное сражение, где стремительность атак, напряжение механизмов, мускулов и сердец выжигает все, начиная от горючего и патронов и кончая человеческой энергией.

Противник атаковал с двух сторон. Вражеские катера проносились мимо, повернув в сторону двух советских катеров все свои пушки и пулеметы. Экипажи наших катеров сражались мужественно и упорно, как это присуще только русским морякам. Балашов решил использовать последнее средство — торпеды. Торпедная атака удалась. Тяжелый катер врага взорвался и быстро скрылся в волнах, загорелся второй. Оставалось еще два. Сближаясь с Балашовым, торпедные катера стремились зайти с фланга, стать на параллельные курсы, чтобы удобнее вести прицельный огонь. Наконец это им удалось, и они открыли огонь из бортовых пушек и пулеметов. Валька упал и когда, оглушенный и злой, приподнял голову, увидел, что ни командира, ни боцмана, ни механика не было на местах. Они тоже упали, но подняться не могли. Катер прыгал на волнах. Моторы работали, а управлять ими было некому. Валька подполз к Балашову.

— Товарищ лейтенант! — крикнул Валька, склонившись к тяжело раненному командиру. — Чем помочь!

— Валька, действуй!

— Как?

— К штурвалу. Выбрасывай на берег катер, у Синей бухты... Там пляж. Мы давно во время шторма выбрасывали там свои фелюги...

— Есть, товарищ командир...

Валька поднялся к штурвалу, забрызганному кровью, и в точности, как будто здесь находился сам командир, выполнял все, что кричал ему Балашов. Он вспомнил все, что в последние месяцы объясняли ему и командир, и боцман, и механик. Он восстановил в своем ясном детском мозгу все, чему его учили Балашов и его товарищи.

Внизу почувствовали управление, сильнее забурчали моторы.

Значит, Белошапка и Сизов живы, он не один на израненном корабле. Валька направил катер по курсу, указанному ему командиром. Он видел перед собой острую скалу, похожую на парус, стоявшую торчком из глубины. Вправо от скалы Синяя бухта, и там отлогий берег и мелкая галька. Мальчишка почти лежал на штурвале и ловил каждое слово командира. Он старался наиболее полно и правильно выполнить приказания Балашова. Слух его обострился до предела. Берег приближался. Он сбавил обороты моторов. Катер нырял, зарывался носом, но машины вели его вперед и вперед! Подполз Свиридов. Мальчишка старался не смотреть на боцмана, тот «травил», и тошнота подкатилась к Валькиному горлу. Боцман кричал, ругался. Валька не обращал на него внимания, так как следил только за одним человеком — за командиром. Боцман кричал, потому что не понял маневра, ведь катер мог разбиться о берег. Потому-то боцман и приполз от пулемета, чтобы предупредить. Свалившись рядом с командиром, боцман услышал теперь его голос, его приказ, все понял и притих. Балашов выкрикивал: «Так... так держать, Валька!»

Валька теперь решал, как более или менее благополучно выброситься на берег. Для этого все нужно рассчитать. Балашов командовал: «Моторы! Выключи моторы!» Теперь стало тихо, потом послышался треск, удар, и катер, выпрыгнув на берег, продрал днищем камни и свалился на правый борт. На берег долетали брызги, шипела волна. С горки бежали какие-то вооруженные люди. Белошапка и Сизов положили на берег, усыпанный мелкими камнями, лейтенанта, а потом сняли боцмана и механика с палубы и положили их рядом с лейтенантом. Валька работал и распоряжался. Подошли солдаты. Узнали, в чем дело. Чувствуя свою власть и значимость, Валька отвечал им. Он как бы вырастал в своих собственных глазах.

Вскоре пришел санитарный катер. Раненых взяли на носилки. Катер ушел на базу. Прибыл катер с технической помощью. Матросы наложили временные заплаты на пробоины, бока, откачивали ручными помпами воду, поставили «девятку» на плав, проверили моторы.

Своим ходом катер вошел в бухту, куда уже подъехал командир бригады. Его взору представилась удивительная картина. Катер считали выбывшим из строя, но он лихо развернулся и подошел к пирсу.

— Кто же на нем командир? — спросил изумленный командир бригады.

Валька выпрыгнул на пирс и встал перед командиром бригады, мокрый, вымазанный кровью.

— Товарищ командир бригады! Вольнонаемный Валентин Галин прибыл на торпедном катере из боевой операции. Из экипажа трое раненых...

— Трое раненых и трое героев, — сказал командир бригады, прижимая к себе мальчишку. — Черт побери, еще с рапортом, ну, прямо по-настоящему...

Вальку тискал в объятиях растроганный начальник политотдела.

— Ну, что тебе сделать теперь? — спрашивал командир бригады. — Что ты хочешь?

— Разрешите, товарищ командир бригады...

— Ну, проси, проси, вольнонаемный Валентин Галин.

— Я прошу отвезти меня в госпиталь... к нашими

— Ах, так... Правильно...

— Садись, поедем...

Валька сел рядом с командиром бригады, машина тронулась. Под баллонами брызнула галька. Шумело недалекое море, черные тени кораблей вставали во тьме. Мальчишка почувствовал страшную усталость и дрожь во всем теле. Ему захотелось прижаться к кому-нибудь, может, даже расплакаться, но ведь тут у него не было родных, а со всеми этими людьми он привык держаться начеку.

— Тебе холодно, Валька? — участливо спросил командир бригады, почти приникая к нему пушистыми своими усами, которых мальчишка больше всего на свете боялся.

— Нет.

— Железный ты какой... Я когда-то думал — фитюлька. У меня тоже такой вот сорванец. Напишу ему завтра же о тебе, Валька. Пусть завидует в Москве, какие у нас тут чертенята, на Черном...

В госпитале Валька шел позади командира бригады. Когда раскрылись двери палаты, мальчишку подтолкнули вперед.

— Иди.

— Валька! — позвал его забинтованный человек.

Мальчик узнал голос своего командира. Это был теперь не только командир, не только человек, решивший его судьбу, это был родной человек, за которого он, как за отца, мог отдать свою жизнь.

И вот мальчишка шел и никого не видел перед собой, кроме этого забинтованного человека. И только у койки запнулся, стал, губы и подбородок его дрожали...

— Валька! Подойди с другого борта. Тут с рукой конфуз...

Валька обошел койку и увидел глаза Балашова, устремленные на него. Увидел обожженные его щеки, кровь, просочившуюся через повязку, и понял сразу, до боли, до спазм в горле, что произошла большая и страшная несправедливость в этой жизни. Ему почудилось, что это последние минуты командира, что он последний раз видит эти глаза и испытывает на себе ту доброту, которая приютила его и дала ему право на большую и полную жизнь. Тяжелые, крупные слезы брызнули сквозь пальцы по огрубевшим, недетским его рукам. И неожиданно для мальчишки к горлу подступил тяжелый комок, его не заглотнуть, и вдруг он зарыдал громко, захлебываясь и кусая до крови губы.

— Валька, что ты! — Балашов обнимал его здоровой рукой. — Жизни наши спас... Боевой корабль спас. Что ты! — теперь уже вместе с Валькой плакал Балашов.

— Ладно, Балашов, ну ты-то, ты-то чего! — успокаивал его растроганный командир бригады.

— Он корабль спас...

— Ну и что?

— Подумать о нем надо... Я вот лежу. Без меня он теперь...

— Лежи, выздоравливай... Подумали без тебя. Решили представить к боевому ордену, наряду со всем экипажем. Врага-то потом дотрепали. — И комбриг, сдерживая волнение, быстро заговорил, может быть, это были и лишние сейчас слова: — До Ялты, может, только щепки доплывут. Ведь они-то горючее и патроны выжгли, прибились к нашим берегам. Тут мы их, голубчиков... А вы начали... Вы! Хотя зачем тебе все это сейчас? Выздоравливай.

— Спасибо, — сказал Балашов. — Спасибо... — и тихо спросил:— А как бы зачислить?

— Кого? Вальку?

— Да.

— Ну и беспокойный ты. Будет... Будет зачислен. Пойдем, Валя!

И командир бригады увел его из палаты. Пешком прошли они к морю. Что-то говорили между собой. Рука командира лежала на плече Вальки, и черноморский ветерок шевелил обгорелые ленточки бескозырки, надетой на голову мальчика.

Так начиналась морская жизнь Валентина Галина, может быть будущего русского адмирала.

1946