Жизнеописание Парацельса или Теофраста фон Гогенгейма (1493–1541)

Глава XII Учитель, мистик, христианин

Парацельс не был ни фокусником, ни банальным трюкачом, который скрывается за маской, приличествующей ритуалу, не выдавал себя за сверхчеловека. Он оставлял такого рода занятия натурам более низкого плана своих и былых времён. Чтобы представить его себе таким, каким он был, нам придётся освободить память о нём от многих легенд. После его смерти было принято считать, что он изготовлял золото оккультным способом, владел философским камнем, властвовал над стихийными и тёмными духами, знал способы алхимических превращений и обладал даром астрологических предсказаний. Не одну сотню лет после смерти Парацельса его считали создателем доктрины розенкрейцеров; одна из первых попыток такой приписки прослеживается в иллюстрации, упоминавшейся в предыдущей главе среди тридцати двух символических гравюр на дереве в хузеровском издании «Предсказаний», которая была воспроизведена в листовке 1606 года и которая изображает его книги с начертанной буквой R или со словом Rosa.

Эти легенды легко опровергнуть одну за другой. Как это ни странно, знак розенкрейцеров был развитием символа Лютера – расцветшей розы с сердцем в середине, из которого вздымается Латинский крест[224]. Роза, сердце и крест являются, все вместе и по отдельности, древними священными знаками, которые относятся к религии символов и означают очищение через страдания и обретение гармонии с божественным. Лютер, возможно, объединил их в символ Христианской жизни.

Но только в 1593 году этот символ стал сокровенным знаком тайного общества, очевидно, теософского и протестантского, и ещё не называвшегося обществом розенкрейцеров. Спустя пятьдесят семь лет после смерти Гогенгейма, Симон Студион основал в Нюрнберге первое Братство розенкрейцеров и назвал его Militia Crucifera Euangelica[225]“, и именно он детально разработал тайную символику Розы и Креста. Но лишь в первые годы XVII века это братство стало известно как Общество розенкрейцеров. В то время публиковалось немало трактатов, претендовавших на объяснение мифического происхождения доктрины розенкрейцеров, но они оказывались вымыслом. Известность Парацельса ассоциировалась с Братством Студиона, потому что его члены были исследователями природы и признавали его научные доктрины в химии и астрономии, которые выражали его взгляды на эволюцию и сложились в передовую теорию. Именно эта связь создавала мнение о его философских сочинениях как об источнике учёности розенкрейцеров. Однако Парацельс умер более чем за пятьдесят лет до основания Militia Crucifera Euangelica, а плоды изобретательности Иоганна Валентина Андреа[226], священника в Тюбингене, а позже аббата Адель-сбергского в Штутгарте, появились только в 1614 году. Этот человек скомпилировал придуманные им памфлеты в надежде, что они могли бы способствовать реформации в среде духовенства. На смертном одре он признался, что задумывал их как сатирические басни, но заглавие вошло в жизнь германоязычного мира, и общества розенкрейцеров появились в Нюрнберге, Гамбурге, Данциге и Эрфурте. Пример оказался заразительным, и движение распространилось на Голландию и Италию, и особенно активно проявило себя в Мантуе и Венеции. На собраниях члены общества были одеты в особые одежды – чёрный плащ с синей лентой, украшенной золотым кольцом и розой, и они прибегали к буддийской тонзуре[227]как символу восточного влияния, которое привело к образованию «Истинного Ордена Золотого и Розового Креста».

«Все должны были нести крест страданий, прежде чем они стали способными нести венец победителя; все должны были подавить свои личные эгоистические желания и утратить интерес к тем вещам, которые затягивают душу в сферу суетных желаний и иллюзий, прежде чем они смогли ощутить её расширившиеся духовные способности в лучах восходящего солнца».

Мы не можем не признать Розенкрейцерство как своего рода рецидив первичной, мистической культуры, обращённой в христианство, как были [в своё время] обращены жречество и церемониал язычества, и содержащей те же вечные ценности, которые создали цивилизацию Востока за тысячелетия до Христианства.

Предание, что Парацельс изготовлял золото, передавалось столетиями после его смерти и основывалось на неумирающей способности к сочинению химерических фантазий, которая отличает человеческий разум от животного. Парацельс и говорил и писал с насмешкой и презрением о «золотоварах». Для него химия была возможностью нахождения путём анализа и комбинирования лечебных средств. Тем не менее сами его секретари маниакально цеплялись за иллюзию в надежде застать его однажды за этим занятием и узнать его способ. То, что он знал об этом, не вызывает сомнений. Это было причиной лицемерной верности Опоринуса, «этого архиплута, который неотступно следует за мной по пятам, как тощая ворона за издыхающей овцой».

Он забавлялся их наивным и упрямо-безрассудным предубеждением. И один розыгрыш описан «студиозусом Францем» в письме, опубликованном Михаэлем Неандером в 1586 году, из которого мы приводим цитату:

«Однажды он сказал мне: „Франц, у нас нет денег“ и дал мне гульден, чтобы я сходил к аптекарю и принёс ему фунт ртути. Я всё исполнил и принёс ему ртуть да ещё сдачу, так как она в то время была дешёвой.

Затем он положил на горн четыре клинкера[228] так плотно один к другому, что воздух под ними почти не имел выхода, вытряхнул ртуть в тигель и поставил его на клинкеры, а мне велел выложить вокруг тигля пылающие угли, а сверху насыпать на них ещё углей и угольной пыли. Потом он вышел вместе со мной в комнату и, спустя немалое время, произнёс: «Наш крылатый невольник, пожалуй, улетит от нас, надо бы посмотреть, что он там делает». Когда мы вошли, он уже дымился и улетучивался. Он сказал: «Послушай-ка, ухвати ком клещами и придержи его внутри немного, он скоро расплавится». Так всё и случилось. Потом он сказал: «Вытащи клещи и накрой тигель, разведи посильнее огонь, и пусть он так стоит». Мы вернулись в комнату и не вспоминали о содержимом тигля в течение получаса, а потом он сказал: «Пора посмотреть на то, что нам Бог даровал; снимай крышку». Я исполнил это, но огонь совсем погас, и в тигле всё затвердело. „Каково оно из себя?“ – спросил он. Я ответил: „Оно жёлтое, как золото“. – „Да, – сказал он, – это должно быть золото“. Я снял тигель, открыл его, так как он был уже холодным, и вынул комок. Это было золото. Затем он сказал: „Возьми его и отнеси к ювелиру, что рядом с аптекой, и попроси его дать мне денег за него“. Я исполнил и это; ювелир взвесил его, вес оказался на унцию[229] меньше фунта; затем он вышел и вернулся с деньгами в плоском кошеле из плотной бумаги, полном рейнских гульденов, и сказал: „Отнеси это своему хозяину и скажи, что это не всё, но я пришлю ему остальное, когда заимею“.

Это был катышек величиной примерно с лесной орех, залитый красным сургучом, но что было внутри, я, по молодости, не отважился спросить, но, думаю, спроси я его, он сказал бы, так как всегда проявлял ко мне расположение».

В этом розыгрыше аптекарь и ювелир неплохо исполнили свои роли.

В своей «Большой Хирургии» он повествует:

«Оказалось, что в химических исследованиях были сделаны именно те замечательные открытия, которые содействуют продлению жизни. А следом за ними идут золототворящие тинктуры, которые предполагали преобразование металлов. Так была изготовлена тинктура, которая окрашивает металл. И на подобной основе возникло мнение, что в металлах можно произвести изменение и одно вещество превратить в другое, так что грубое, необработанное и с примесями вещество можно преобразовать в не имеющее примесей, очищенное и доброкачественное. Такого рода разоблачения, всегда связанные с попытками превращения в золото и серебро, я осуществлял в разных вариантах».

Мы уже знаем о его отношении к астрологии – науке, которая вызывала острый интерес у его современников и даже у таких людей эпохи Ренессанса, как Джироламо Кардано в Италии и Меланхтон[230] в Германии. Кардано занимался гороскопами всю жизнь и верил в них, даже когда события дискредитировали их, как в случае с его гороскопом для короля Англии Эдуарда VI[231], которому он предсказал выздоровление и долгую жизнь. Возможно, он благоразумно опасался составить предвещающий беду гороскоп для короля, и всё же он не был трусом, но исключительно правдивым человеком для итальянца той эпохи. Тот факт, что Меланхтон считал астрологию заслуживающей серьёзного доверия, позволяет нам судить о её притягательной стороне даже для самых образованных людей XVI века.

Не приходится сомневаться, что Гогенгейм подверг её всестороннему испытанию. Вероятно, таинственные посещения Эсслингена определяют время его исследований, и они, возможно, были возобновлены в Санкт-Галлене при содействии Шобингера. Ведь именно вскоре после этих посещений его выводы появляются в „Paramirum“, где он заявляет о своём неприятии астрологических теорий и приписывания характера, склонностей и судеб влиянию небесных тел. Он отрекается от всех суждений такого рода и утверждает, что все человеческие качества и их разнообразные комбинации даёт Бог. В двух трактатах о кометах он высказывает взгляды, прямо противоположные утверждениям авторов астрологических сочинений, его современников, и ищет точные определения науке о небесных телах, рассматривая её как попытку узнать, чем они, в действительности, являются и как соотносятся с землёй. Он отказывается считать эту науку привилегией в руках предсказателей и прорицателей, но, напротив, считает её подлинной наукой, начинающей приносить плоды в виде открытий, заслуживающих доверия, как это происходит в других сферах мироздания. Он на деле был проницательным исследователем истинной астрономии.

Парацельс питал глубочайшее отвращение к некромантии и колдовству. Он не отрицал притязаний на веру [в них], но связывал результаты их воздействий с вызыванием духов и применением сил, как минимум нечистых, как максимум дьявольских, но, в любом случае, таких, от которых следует отказаться. Не удостоил он их и чести быть, по мнению многих, причиной всех пагубных напастей. Он приводил убедительные доводы против дьявольского одержания и настаивал на том, что такие болезни, как пляска Святого Витта[232], болезнь Святого Валентина[233], Антонов огонь[234]и другие не являются свидетельствами святого гнева, проявленного в наказание, но проистекают от какого-либо одного или другого источника, и что каждая подлежит рассмотрению с точки зрения истинной медицинской диагностики. Он указывал, что больное воображение обладает исключительной способностью вызывать болезнь, но отрицал, что болезнь может породить дьявол, хотя он способен вызвать в человеке порочные духовные и психические состояния, которые создают условия, благоприятные для болезни. В качестве иллюстрации его отношения к заклинаниям как внутри Церкви, так и вне её можно привести отрывок из последней книги „Paramirum“, озаглавленной «Происхождение невидимых болезней», из её заключительной главы:

«Сатана заботится о том, чтобы мы не применяли это средство без предварительных ритуалов. Что это за ритуалы? Ханжеский пост и лицемерная молитва: подобно тому, как фарисей устраивал представление перед людьми, так же должно быть устроено фарисейское представление перед дьяволом – с действующими лицами, номерами программы и определёнными сроками и многими зароками, с благословениями и освящениями, со святой водой и прочим. Ибо дьявол следит за тем, что, если человек желает получить что-нибудь от Бога, он должен забыть Бога и практиковать все эти ритуалы именно для дьявола, поскольку он, якобы, и есть тот, кто удовлетворит человека в его запросах. И точно так же, как люди живут на свете в противостоянии один другому, плутая по заблуждениям своих теологических поводырей, действуют и духи. Приверженцы ритуалов обратили этих духов в слова и имена, словно их можно облечь в них, как если бы это были не духи, к которым люди взывают. Это близко к тому, как если бы люди вознамерились избавиться от покровительства Бога, не признавая предсказание в отношении Петра, несмотря на то, что Пётр и духи суть слуги и должны исполнять то, что им велено. Из чего следует, что если Христу нужно было пожелать дать Петру свободу, значит, он должен исполнить это, а если бы Он повелел ему связать себя обязательством, значит, он должен исполнить это. И всякий раз, когда он исполняет это, это утверждается и на небесах, и на земле… Все явления должно искать в Боге; следовательно, они послушно исполняют то, повинуются тому, что Он повелевает Своим слугам исполнить, кем бы они ни были, ангелами или бесами. То есть, духам также отдаются приказы обучать и помогать, и таким образом Бог даёт нам то, что полезно, посредством друга или недруга. Следовательно, по Его велению духи открыли знание и сняли завесу со Света Природы. Им было велено исполнить это в отношении тех, кто искренне стремится к знанию. Однако находятся те, кто взывают к этим духам, считая, что они явили людям эти вещи по своей собственной воле, и таким образом были сознательно оторваны от высочайшей воли Бога, и, согласно тайному учению халдеев, персов и египтян, стали различаться по именам и были вознесены до положения богов. Если мы просим многого у святых, а команды от Бога на это нет, они ничего не смогут сделать для нас, поскольку они являются лишь слугами Его. И, тем не менее, их имена оберегаются, и люди продолжают заигрывать с их духами и учреждают ритуалы, посты, службы и тому подобное, как, к примеру, с иудеем Соломоном и его изображением или Моисеем с его книгой посвящения; и таким образом люди всё более и более умножают количество ритуалов в надежде достижения своих целей такими средствами. Но получают они лишь бесполезные сорняки и глупости, ибо таков ответ всех слуг, с которыми Бог не имеет ничего общего».

В отношении заговоров от скорбей и болезней, которые можно получить от дьявола посредством чёрной магии, он говорит так:

«Вы и в самом деле верите, что дьявол своим собственным могуществом способен сотворить заклинание, чтобы никто не смог поранить или заколоть меня? Это невозможно: никто, кроме Бога, не может сделать это. Дьявол не способен сотворить ничего, даже такую малость, чтобы разбился глиняный горшок, тем более человеческое существо. Он не в состоянии удалить простейший зуб, тем более лечить болезнь. Он не может сделать иным ни единого растения. Он не может свести вместе двух людей, и тем более сделать их друзьями или врагами».

Пояснения касаются прежде всего заговоров от телесных повреждений или колотых ран: «Тот, кто поддержал Св. Лаврентия[235], чтобы он не получил ожогов на решётке костра, кто спас Св. Иоанна[236] от погибели в кипящем масле, кто вывел трёх отроков[237]невредимыми из огненной печи, Он знает и поможет тем, кому Он пожелает помочь. И то, что происходит с людьми сейчас, произойдёт и в день последний, когда Бог рассудит по вере и по суеверию людскому. Кто, как ни Бог единый, может излечить болезнь? Человек взывает к духам, с тем же успехом он может взывать к растениям. Один лишь Бог может вносить изменения в тело – посему следуйте Ему неуклонно. Духи бессильны до тех пор, пока Бог не примет решение и не прикажет. Так что абсолютно нереально полагать, что сочинённые персонажи могут проявлять или дружелюбие, или враждебность».

Далее он напоминает нам, что от света и могущества природы проистекает сбережение тела и что только они могут быть пригодны, если мы веруем в Бога.

«По этой причине мы должны неуклонно следовать Божественному свету и ни на шаг не отступать от нашей веры в Него и тем самым укреплять себя в вере. Посему остерегайтесь тех, кто называет себя Апостолами и, тем не менее, пребывает во грехе. А также остерегайтесь тех, кто принимает свой собственный дух за Святой Дух, кто вожделеет разрушить то, что не может быть разрушено. Ибо их самонадеянные главари ответственны за те секты, которые цепляются за единичный догмат веры, сформулированный Апостолами ясно и понятно, и объявляют его наиважнейшим и комплексным, как это происходит у баптистов[238], Богемских братьев[239] и тринитариев[240]».

Нет сомнений, что в рвущихся из сердца предостерегающих словах, которыми он завершает „Opus Paramirum“, мы слышим голос, не принадлежащий ни колдуну, ни шарлатану, но человеку, убеждённому в своей вере в Бога, чей промысел человеческая жизнь должна или подтвердить, или быть уничтоженной.

Мистиком Парацельс определённо был. Свою духовную философию он вывел из раннего знакомства с неоплатонизмом. Она строилась на единении с Богом – такого рода единении, откуда дух человека черпает максимально возможное могущество, чтобы преодолевать дух порока, постигать тайны, находить сокрытый чудо-эликсир природы, познавать добро и различать зло, жить, не отступая от твердынь духа; чтобы проникать испытавшим озарение взором сквозь туманы и пыльные бури софистски надуманных и необоснованно навязанных богословских и этических доктрин к Божественным высотам, где пребывают знания, истина и добродетель. Он находил руку Бога повсюду в природе – в недрах гор, где находятся металлы в ожидании Его воли; в небесном своде, где «Он движет солнцем и звёздами»; в реке, обогащённой Его дарами в виде пищи и питья для человека; в зелёных полях и лесах, где из земли пробиваются мириады несущих благо трав и плодов; в родниках, которые изливают Его целительные дары в лона долин. Он представлял себе землю как творение ручной работы Бога, и оно Ему дорого и любимо.

Профессор Штрунц писал о Гогенгейме как о личности, наделённой движущей силой новой эпохи:

«В нём проявились могучие свойства интеллекта, редкостная зрелость которого превратила констатацию научных проблем в живые человеческие слова, и ему мы обязаны представлением о культурном человеческом сообществе, основанном на христианском и гуманистическом благочестии и вере, и эти атрибуты мы с полным основанием можем считать фундаментом его учения как в отношении проявленного, так и в отношении духовного. Его беспокойная жизнь никогда не лишала его того чарующего обаяния, которое время от времени вспыхивало бессмертными искрами его духа, подобными золотому солнечному сиянию – теми предвидениями, которые были свойственны этому вдохновенному певцу природы. И всё же лишь немногие его современники осознавали, подобно ему, возможность совершения неисчислимого множества открытий посредством эмпирико-индуктивного метода. В натурфилософии Коменского[241], личности высоко духовной и одарённой, во многом напоминающей нам Парацельса, пульсирует то же состояние чарующей радости познания природы, которое повествует людям о возникновении и уходе, о действии и покое, и открывает совершенную фармакопею природы, в которой мы читаем о Боге и Его вечной жизни. Изначально не внутри себя будет искать человек проявление единства максимально возможного человеческого сознания, но в самой природе, где Бог направляет, разум разъясняет, а чувства свидетельствуют. Остаётся ли в нашем интуитивном распознавании что-либо, чего разум изначально не предполагал? Чем ближе наш разум к чувственному восприятию, тем более убеждённым в понимании и более быстрым в постижении сути явления он будет; и чем далее наш разум отклоняется от зерна чувственного восприятия, тем многочисленнее будут ошибки и бесплодные фантазии… Парацельс обладал тонким восприятием художника и мышлением математика, что проявлялось в сочетании законов природы с законами микрокосма, то есть человека с его сознанием, его чувствами и его желаниями. Тонкое эстетическое восприятие оказалось тем дерзко переброшенным мостом между Парацельсом-человеком и прозорливым исследователем окружающей действительности, невиданным прежде виадуком, опиравшимся на траверсы новой человечности, на Возрождение. Именно по этому виадуку продвигалось вперёд возрождение мира, одним из величайших архитекторов которого был Парацельс. Это была платформа духовного продвижения, получившая дальнейшее развитие в лице Джордано Бруно, поэта, философа, художника и ученика у природы. Парацельс считал свою религию связанной именно с ней теснейшими узами. Природа со всем её неизмеримым богатством и красотой, с её вечным многообразием и соответствием законам была для него вратами в медицину, так же как любовь ко всем, кто много трудится и страдает под тяжким бременем невзгод, кто пребывает в великой благотворительной лечебнице Бога на земле, являлась для него тем проводником, который открывает сокровищницу тайн природы. Мир Франциска Ассизского[242] и Генрих Сеузе[243] распахнул перед ним свои объятия: вновь солнечный свет благодатно излился на землю, вновь дух, устремлённый к Богу, и глубокая любовь к природе слились воедино с полётом мысли целеустремленного человека. Не только тот Св. Франциск с его нежной любовью и праведной бедностью, святой, который разбудил славную весну ненасильственного католицизма – нет, но также и тот Франциск, который воспевал Гимны Солнцу, вновь встаёт перед нами. Так как же такому человеку, как Парацельс, не избежать соприкосновения с мистицизмом, когда его влияние испытал даже известный Лютер?.. Любовь к природе, подобно волне, покатилась от Парацельса и достигла людей грядущих времён, таких как Коменский и Ван Гельмонт[244]. Они также со знанием дела отдавались исследовательской работе, и им была знакома милая сердцу чистая трель радости познавания Божественных законов. Парацельс был исполнен именно такого благоговения, каким мы ныне восхищаемся в античных мистиках. Он противостоял рационализму и всяким надуманно-причудливым явлениям показной набожности. Он видел Бога в природе так же, как он видел Его в микрокосме, и был поражён отблеском божественного света. Сделанные им выводы формируют этику Христианского гуманизма. Близкие взаимоотношения в братстве детей Божьих должны возникать от упорядоченной человеческой природы, от людской осведомлённости и от осознания несказанной ценности души в каждом из его членов. Этот мир с неисчислимым множеством форм и потенциальных возможностей является, в своей целостности и взаимозависимости, проявлением законов Бога: это значит, что природа есть истинный помощник и друг болеющих и немощных – будь они богаты или бедны. Природа с её чудесными явлениями в поле, где сеятель вверяет зерно возделанной земле, нимало не думая о том, каким образом произойдёт то, что он ожидает получить; спокойствие горных вершин, на склонах которых умирают старые деревья, а на их месте вырастают новые; шелест деревьев в роще и непроходимые заросли подлеска; озеро, в водах которого солнце, играя, рождает блики, подобные драгоценным жемчугам, – повсюду, где бы ни проявлялось бескомпромиссное единоборство плевел и пшеничных зёрен с его взлётами и падениями – всё, всё это живая природа. Парацельс запечатлел её в рисунках и образных выражениях, в аллегориях и притчах. Каждый годовой цикл, наступление года и его уход, весеннюю пору, когда мощные вибрации зачинают новые ритмы, лето, когда молодая жизнь постигает смысл зёрен и плевел, а время способствует ей в плодоношении, осень, когда всё исполнено и всё утомлено, и жизнь увядает. Как часто уподоблял он свои странствия осени, свою жизнь её полнозрелости, хранящей в себе запас для новой жизни».

Я привела пространную цитату д-ра Штрунца, потому что среди крупных немецких учёных-парацельсоведов он обладает, пожалуй, наиболее глубоким пониманием личности Гогенгейма, личности, в которой бесхитростность сочетается с гениальностью, с героической преданностью истине, с незамутнённым видением, с нравственной силой, пребывающей в общении с Богом.

Как христианин, он был согласен с учением Иисуса Христа. Его современники протестанты предпринимали попытки приписать его к своей партии, а католики – объявить его католиком. Мне же представляется, что, хотя он и отвергал оковы устаревшей, исторически сложившейся церковности, он также выражал несогласие с ограничительными нововведениями протестантизма. Он занимал независимую позицию по отношению к обеим сторонам и искал водительства у одного лишь Иисуса Христа.

«Всякий фигляр, – писал он, – свою булаву хвалит; кто на стороне Папы, тот за подушечку[245]; кто на стороне Цвингли, тот за пустоту[246]; кто на стороне Лютера, тот за водный орган[247]».

Профессор Зудхофф и профессор Шуберт придерживаются того мнения, что вначале, по возвращении из своих первых странствий, полный новых для него знаний и познавший новые способы врачевания, которые он считал должным нести людям, он находил большую готовность воспринимать его взгляды среди реформаторов, чем среди католиков, и что широта взглядов первых располагала его к пониманию их доктрин, тем более, что, изучая Библию, он видел отход католичества и в плане священничества, и в плане доктрины от учения Христа о Царстве Божием. Оба автора определяют, что период его расположения к протестантизму длился примерно до 1531 года, но теперь стало известно, что он исполнял проповедническую миссию в Швейцарии в течение следующих трёх лет, и эта деятельность возбудила жестокие гонения по отношению к нему со стороны священнослужителей. Однако он, и это очевидно, начал всё более и более отдаляться от обеих партий и убедился в том, что чистая и неосквернённая религия заключается в ежедневном следовании Богу, а не Папе, не Священнику и не Пресвитерии[248]. Нам известно, что Парацельс никогда официально не отделял себя от Католической церкви и был похоронен как член её общины. Но тот факт, что он сохранял за собой право иметь своё мнение в вопросах духовного плана, отрицать невозможно. Его сочинения содержали много справедливой критики священничества в обеих партиях и большие опасения в отношении новоявленных догм реформаторов. После 1531 года он, по-видимому, продвинулся намного дальше, чем в предыдущий период, в своих богословских суждениях, поскольку, начиная с этого времени, всецело отдался вопросам доктрины, веры и таинств.

Без сомнения, разногласия, вспыхнувшие в тридцатые годы между лютеранами и цвинглианцами, в значительной степени изменили его мнение и о тех, и о других и привели к умозаключению, что, поскольку такие распри вредят наступлению Царства Божия, ни Папа, ни Лютер, ни Цвингли не осознали сущности учения Христа. В этих разногласиях он видел одну лишь нетерпимость одного вождя к доктрине другого, одно лишь отсутствие духовного единения, одну лишь враждебность, доходящую до личной ненависти, которая проявлялась в тривиальных конфликтах. Более того, он стал называть лютеран и цвинглианцев «сектами, набросившими на себя евангельские покровы», и обвинял их в том, что они вырывали слова Христа из Его замысла и примешивали их к суждениям, необходимым им по их замыслу. В одном из своих позднейших трактатов „Sermo in Similitudinis"[249] он писал:

«В конце концов, будь они папистами, лютеранами, баптистами, цвинглианцами – все они готовы упиваться славой своего триумфа как исключительные обладатели Святого Духа и единственные безгрешные, кому доверено толкование Евангелия; при этом каждый вопит: «Я есть праведник, право за мной, Я несу слово Божие, Христос и Его слова есть то, что Я говорю вам, все за мной, Я тот, кто даёт вам Евангелие». Но ведь как раз в этом и состоял грех фарисеев. Грех пред Духом Святым говорить: Папа, Лютер, Цвингли и проч. есть Слово Господне, или произносить пред нами речи от Христа, или объявлять себя представителями Христа, Его пророками, Его апостолами; тот, кто одобряет и почитает их речи, грешит против Святого Духа. Ты не слышишь то, что говорит Христос, а только то, что говорят они».

Его обличающие высказывания, напоминающие своим неистовством инвективы иудейских пророков, были направлены против синодов, церковных соборов, синагог и церковных собраний, против монашеских орденов, против суеверий, паломничества, обрядов, всевозможного лицемерного оккультизма так называемой святости. «Богу нужно от нас наше сердце, – говорит он в трактате о «Невидимых Болезнях», – а не обряды, ибо с ними исчезает вера в Него». «Если мы ищем Бога, мы должны продвигаться по этому пути, поскольку в Церкви мы Его не найдём».

Он занимает прочную позицию, опираясь на жизнь и учение нашего Господа, ибо исключительно в них заложен фундамент нашего вероучения:

«Там, в Вечной Жизни, возвещённой Евангелием и Священным Писанием, мы обретаем всё, в чём нуждаемся: никакие слова для этого не нужны».

«Только в Христе спасение, и в какой мере мы верим в Него, в той же мере мы будем спасены. Для этого не нужны никакие поклонения святым, никакие идолы, рождённые нашим воображением. Веры в Бога и в Его единородного Сына Иисуса Христа довольно для нас. Наши посты, наши мессы, наши всенощные бдения и тому подобное не имеют никаких последствий для нас. Что спасает нас, так это милосердие Бога, который прощает нам наши грехи. Любовь и вера суть одно единое, ибо любовь приходит через веру, и истинное Христианство проявляется в любви и в деяниях любви».

Много подобных рассуждений можно встретить в богословских и религиозных трактатах, которые были обнаружены в 1899 году и авторство которых было установлено д-ром Зудхоффом. В трактате, посвящённом Посланию Св. Иакова, Парацельс настойчиво и более подробно разрабатывает тезис о практических проявлениях христианской веры, ибо «вера без деяний мертва». Он утверждает, что лютеране подчёркивают значение веры в ущерб таковой в отношении любви.

Чего Гогенгейм желал, так это улучшения рода человеческого и признания божественного замысла религии. Он не жаждал ни доминирования власти священничества в людском сообществе, ни доминирования Библии, интерпретированной в виде текста ограниченным и изменчивым человеческим интеллектом, но доминирования Бога, проявляемого в человеке Святым Духом, учения и жертвы Иисуса Христа. Царство Божие, уготованное людскому братству, было той жемчужиной огромной ценности, которую Христос явил миру и дал людям наказ отдать за неё всё, что они накопили. Он придерживался того мнения, что замыслом Бога является совершенствование духовной жизни для всех людей, а не для нескольких отшельников или немногих монахов и монахинь, не имеющих никаких оснований напускать на себя от имени Бога дающую привилегии показную святость, которой достигают лишь немногие из них. Бог сотворил людей для Своей Вселенной, и в этой Вселенной Он заложил в них веру и любовь и к Себе Самому, и к их собратьям. Если бы Бога по-настоящему признали Властелином Его собственной Вселенной, то в лучах праведности было бы покончено с лицемерием. Однако Царство Божие хранит в себе множество тайн, теснейшим образом связанных с нашей жизнью в вере и любви, которые проницательной душе дозволено открывать одну за другой. Это Они есть тайны Божьего провидения, которые тот, кто ищет, непременно откроет – тайны единения с Богом, секретную обитель, у врат которой постучавшемуся будет открыто. А те люди, которые ищут и стремятся, есть пророки и целители Его Царства, поскольку им вручены ключи от него, ключи, которые отомкнут сокровищницы земли и небес. И они являются пастырями, водителями, апостолами Вселенной.

«Лечебное средство основано на природе, природа сама по себе есть лечебное средство, и в ней одной люди будут стремиться отыскать его. Ведь природа есть учитель врача, поскольку она старше него, и она пребывает внутри людей, так же как она существует вне людей.

Посему блажен тот, кто читает книги, написанные Самим Богом и кто идёт путями, Им начертанными. Такие люди являются истинными, совершенными и преданными тружениками своего призвания, ибо они идут, преисполненные света знаний, а не погружённые в тёмную пучину заблуждений. Велики Божественные тайны в природе: Он управляет, где Он желает, как Он желает и когда Он желает. Вот почему должны мы устремляться, стучаться и просить. И тогда встаёт вопрос, человеком каких качеств должен быть тот, кто устремляется, стучится и просит? Насколько истинными должны быть у такого искателя чистосердечие, вера, непорочность, целомудрие, правдивость и милосердие… Пусть ни один доктор не скажет – эта болезнь неизлечима. Этим он отрицает Бога, нашего Творца; он отрицает природу с множеством скрытых возможностей; он обесценивает великие магические силы природы и тайны творения. Но именно Богу возносят хвалу в случае тяжелейших болезней, а не исцеления от банального недомогания. Не существует ни одной болезни, в самом деле серьёзной, чтобы Он не обеспечил её излечение».

Касаясь приписываемого Парацельсу оккультизма, следует избегать многих ловушек, в которые может попасть изучающий его доктрины человек, слишком легко принимающий на веру мистические предания, сложившиеся вокруг его посмертной славы в XVII и XVIII столетиях. Его имя превратилось в рекомендательное письмо для колдунов и алхимиков с их сочинениями. Они в те времена суеверного отношения к колдовству и чёрной магии прибегали к террору, который внушали их подлые писания. Они обвиняли его в порочных ритуалах, совершаемых ими самими, и его имя очернялось их дурной славой. Мы решительно и с полным основанием отказываем им в праве узурпировать его авторитет. Всё низкое, пагубное и сатанинское он отвергал в весьма отчётливых выражениях. Его практика применения телепатических и гипнотических сил, использование магнетизма в лечебных целях были достаточными, чтобы набросить на его имя флёр магии и волшебства, не говоря уже о каких-либо явных признаках. Но ещё оставалась одна подробность, выпавшая в осадок в виде полусомнительной веры во множество невидимых сил, не в полной мере скрытых и лечебных. В нём уживалось признание существования стихийных существ – духов огня, которых он называл acthnici; воздуха – nenufareni; воды – melosin^; и земли – pigmaci. Кроме них, в наследстве, полученном им от сказочно-волшебных королевств былых прагерманских эпох, находили себе место бесенята, гномы и духи-проказники. Лесные нимфы были известны ему как durdales, легко узнаваемые духи – как flagx. Он верил в астральное тело человека и называл его eventrum; в астральные тела растений, или lefjas; в левитацию, или mangonria; в ясновидение, или tromantia; в видения, предзнаменования и фантомы. Тем не менее вполне возможно, что книга об этих ужасных пережитках язычества, которую приписывали ему, вовсе не была его книгой; она была опубликована в 1566 году Маркусом Амброзиусом Ниссенсисом и посвящалась Константину Фарберу Данцигскому под заглавием „Ex Libro de Nymphis, Sylvanis, Pygmas, Salamandris et Gigantibus“, она выдавалась за отрывок из его сочинений по этому вопросу, была до некоторой степени произвольно составлена, и ей предпосылалось вступление в виде посвящения, которое не только содержало массу ошибок, но и наталкивало на мысль о весьма смутном знании книг Гогенгейма.

Гораздо больший интерес представляет его труд об амулетах, потому что он свидетельствует о его отношении к мощному воздействию электричества. Он составлял сочетания металлов для исцеляющих амулетов; один из самых действенных из них он назвал Electrum Magicum. Он состоял из семи металлов и использовался в кольцах и зеркалах. Его амулеты ценились как гностические[250]драгоценные камни и талисманы, связанные с планетарным воздействием, с запечатлёнными на них небесными знаками и каббалистическими символами. Читатель, пожалуй, может прийти к заключению, что он использовал средневековое пристрастие к лечению магией и направил её на применение в качестве подлинного и действенного средства, представленного как магическое.

Чрезвычайно полезными для лечения он считал также и драгоценные камни. Талисманы, в которые их вставляли, назывались Gamathei. Каждый из них обладал своей особой силой. Одним из его любимых камней был тот, что называется безобровый камень. Он не является фабрикатом горы или рудника, но формируется в желудке травоядных животных, как правило, полудиких, путём концентрического или радиального приращения фосфатов извести, аммиака или окиси магния вокруг какой-либо малой частицы, которая оказалась трудно перевариваемой и не поддающейся удалению.

Его взгляды на драгоценные камни были восприняты розенкрейцерами, которые конкретизировали физические и духовные трактовки оккультных свойств алмаза, сапфира, аметиста и опала.