Жизнеописание Парацельса или Теофраста фон Гогенгейма (1493–1541)

Глава XIII Последние годы жизни

публикование Гогенгеймом «Большой Хирургии» вернуло ему славу, умалить которую пытались своими интригами профессура и священничество. Прошло около десяти лет с тех пор, как начались эти интриги, и теперь юноши того времени возмужали, став людьми более широких взглядов и более нетерпеливой жажды новых знаний, чем когда он читал лекции в Базеле. Два издания его книги вышли в свет одно за другим, и это задержало его в Аугсбурге до 1537 года. После опубликования этого труда и нескольких выпусков его «Предсказаний» Парацельс направился в Эфердинген, город на Дунае близ Линца, с целью посетить д-ра Иоганна фон Брандта, знаменитого клирика и правоведа, чьей дружбой он дорожил. В продолжение этого визита он усердно работал над третьей частью «Большой Хирургии», но был прерван вызовом в Кромау, где Иоганн фон дер Лейпник, Главный Наследный Маршал Богемии, нуждался в его профессиональном внимании. Успешные события [предыдущих месяцев] обеспечили его деньгами, и он мог снарядить себя для такого путешествия соответствующим образом: приобрёл лошадь, седло и упряжь, сюртук, мантию, шляпу, башмаки и шпоры.

Маршал был тяжело болен и нуждался в длительном лечении, и Гогенгейм прожил в Кромау достаточно долго. Этого времени хватило, чтобы до отъезда закончить третий том «Большой Хирургии», который он посвятил прежде всего, д-ру Иоганну фон Брандту, написать первую книгу своей „Philosophia Sagax"[251], добавить [две] следующие части, начать четвёртую и составить немецкое издание своего знаменитого труда „Seven Defences"[252]. Он, вероятно, провёл большую часть лета 1537 года в Кронау. Симптомы болезни маршала и её стадии требовали много времени и внимания. В первый момент Парацельс пришёл в ужас, увидев, до какого состояния довело больного его безграмотное медицинское окружение. Его тело было обессилено и истощено, и Гогенгейм почти не надеялся на хотя бы частичное восстановление здоровья. Врач, который прислал ему сообщение о состоянии больного, описал его ложно. Парацельс сказал, что не приехал бы, знай он истинное положение дел, так как шансы на выздоровление весьма сомнительны. Это был результат неупорядоченной жизни, усугублённый дурным медицинским уходом. Как бы то ни было, он приступил к делу, а так как не мог пребывать в состоянии безучастности, записал во всех подробностях свой диагноз, указав симптомы четырёх внутренних и нескольких наружных расстройств, а также их причины и вероятные последствия. К этому он приложил тщательно продуманное описание необходимых мер, которые следует предпринять, чтобы не только смягчить причиняемые ими страдания, но и восстановить здоровье больного и защитить его от вспышек болезни в будущем.

Он использовал большую часть сведений, полученных в ходе проведённого им лечения, в третьей части «Большой Хирургии». Так как к тому времени обстоятельства позволили ему нанять секретаря, летние месяцы 1537 года отмечены весьма активной литературной деятельностью. Он надиктовал все упомянутые выше книги и, вероятно, „Labyrinthus Medicorum Errantium"[253]. Исполнив всё, что было возможно, для Наследного Маршала, он попросил у него разрешения выехать в Вену, где надеялся найти издателя для своих „Defensiones“ и „Labyrinthus". С собой он взял две рукописи, оставив целый ящик других сочинений; часть из них он привёз ещё из Аугсбурга и Эфердингена. В Вену он отправился верхом на лошади по долине Марча и сделал остановку в Прессбурге. Запись в бухгалтерской книге городского казначея указывает дату его пребывания, если не его прибытия. В конце сентября 1537 года, в пятницу перед Михайловым днём, городской архивариус Блазиус Бегам устроил в его честь торжественный обед. Хранитель архива Иоганн Батка составил список кушаний на банкете: рыба, пироги, жаркое, вино, рулеты, сочиво, молоко, яйца, овощи, петрушка, масло, фрукты и сыр. Записали даже выплату повару – 24 пфеннига. Слава Гогенгейма была у всех на слуху, и принимали его со всеми почестями.

Однако в Вене врачи проявили вызывающую сожаление зависть или, возможно, презренную трусость и, как следствие этого, избегали его. Вероятно, его «Большая Хирургия» опровергала их профессиональные приёмы, и так как она неуклонно обретала известность в Европе, их невежественность скрывала себя за уклонением от общения с ним. Искали же встреч с ним люди молодые, с радушием принимали горожане. Для некоторых из них он провёл успешные курсы лечения, щедро вознаграждённые, и, не скупясь, потратил гонорары на своих друзей к их большому удовольствию. Король Фердинанд, которому он посвятил «Большую Хирургию», дважды посылал за ним, желая познакомить со своими личными врачами, но Парацельс объяснял Королю, что будет лучше оставить их в покое, ввиду того, что они не нуждаются в его знании, а он не нуждается в их.

В Вене никто не счёл возможным опубликовать его рукописи. Заглавие одной из них и содержание обеих встревожили издателей, которые могли бы рассориться со всем медицинским сословием, если бы издали его инвективы. Несмотря на это, он получал удовольствие от затянувшегося пребывания в столице империи.

«Лабиринт заблуждающихся врачей» стал известен только в 1553 году, через двенадцать лет после смерти Гогенгейма, когда появился в Нюрнберге в весьма ущербном виде с включением строк на латыни во славу медицины и представлял собой, скорее, описание, чем точный текст написанного им. Что возбуждает интерес к этой версии, так это замечательная гравюра на дереве с изображением Парацельса. Вот как описал её д-р Зудхофф:

«Впечатляющее лицо, изображённое крупным планом, слегка обращено к левому плечу; голова, почти совсем лысая, глубокая складка рассекает мощно вылепленный лоб; над ушами ещё сохранились негустые пряди вьющихся волос. В вырезе простого верхнего платья видна рубашка с рюшем на вороте; справа свисает шнурок с подвязанной к нему фигурной кисточкой; его правая рука покоится на перекрестье рукояти меча, а левая на набалдашнике. Фоном служит арочное окно, на своде которого запечатлена дата: 1552; а сверху на гербовом щите начертаны слова: Alterius Nonsit qui suus esse Potest[254]. Портрет, несомненно, срисован с подлинной гравюры Августина Хиршфогеля 1540 года».

«Лабиринт» был включён в хузеровские издания, а в 1599 году вышел в свет новый выпуск нюрнбергской версии.

На исходе 1537 года Парацельс отправился в Филлах, в Каринтию[255], и прожил около девяти месяцев в городке и его окрестностях, где он в последний раз был на пути из Венеции в Вюртемберг одиннадцать лет тому назад. По всей вероятности, он не знал о смерти своего отца, пока не получил известие в Вене, и даже вполне возможно, что восстановление его репутации и успех «Большой Хирургии» побудили его навестить отца и что он узнал о его смерти по прибытии в Филлах. В любом случае, члены магистрата, должно быть, утешили его, исполнив свои обязанности в отношении завещания отца. Какими бы ни были обстоятельства, сопутствовавшие его приезду в родные края, для него они были печальными. Ему передали завещанное имущество, а так как исполнение формальностей требовало времени, он принял предложение администрации Фуггеров занять на этот период должность металлурга. Управляющие строили перспективы в отношении золота в дополнение к свинцу и серебру, для чего была намечена долина реки Лавант. Парацельс провёл тщательное исследование минеральных ресурсов Каринтии и особенно подробно изучал ручьи и реки с их добычей в виде металлов, вынесенной из горных недр. Он нашёл достаточно оснований предположить присутствие золота, «высокопробного и беспримесного золота, в изрядном количестве и чистого, которое находили рудокопы в прошлом и которое может быть найдено сейчас». Результатом его изысканий стала книга, которую он написал в августе 1538 года и передал в дар членам Государственного Собрания Эрцгерцогства Каринтии для общественного пользования. В ней он указывает на многочисленные лекарственные средства, которые находятся в водах, рудах и растениях, особенно для лечения подагрических болезней. Он отослал «Хронику Каринтии» вместе с тремя другими сочинениями в адрес государственных мужей с просьбой обеспечить их публикацию. Одним из добавленных сочинений был завершённый им в Кромане трактат «Тартарические [виннокаменные] болезни» о недугах, вызываемых повышенной кислотностью, таких как подагра, каменная болезнь, почечный песок и т. д. Другое сочинение имело заглавие «Лабиринт заблуждающихся врачей». Третьей работой были его знаменитые «Доводы в защиту», «дававшие отпор клеветническим нападкам его недоброжелателей».

В это время он проживал в Санкт-Файте, близ Филлаха, и вручение им «Хроники Каринтии» Государственному Собранию датировано 19 августа 1538 года. Двумя неделями позже он получил благодарственное письмо «от его членов, собравшихся в Клагенфурте[256], – благородному и славному Ауреолу Теофрасту фон Гогенгейму, Доктору обоих искусств медицины, нашему подлинно доброму другу и дорогому Учителю», в котором его заверяли, что Эрцгерцогство само озаботится скорейшим опубликованием его книг. Но, к сожалению, члены Государственного Собрания удовлетворились лишь этим обещанием. И только в 1563 году, через двадцать два года после смерти Гогенгейма, трактат о «Тартарических [виннокаменных] болезнях» был опубликован в Кёнигсберге Иоганном Даубманом и в Базеле Адамом фон Боденштайном, а первое издание «Лабиринта», как мы убедились, неудовлетворительного качества, было напечатано в Нюрнберге в 1558 году. Улучшенное издание «Тартарических [виннокаменных] болезней» появилось в Кёльне. Его опубликовали наследники Арнольда Бир-кмана четверть века спустя после обещания, данного их автору. В том же, 1564, году в Кёльне ими были изданы сразу три книги: «Хроника Каринтии» с полным текстом дарственного письма в адрес знати Эрцгерцогства, «Лабиринт заблуждающихся врачей» и «Тартарические [виннокаменные] болезни».

Парацельс

Копия с гравюры работы Хиршфогеля, сделанного в Лайбахе или Вене, когда Парацельсу было сорок семь лет

Когда 1538 год подходил к концу, Парацельс находился в Лайбахе[257], в Карниоле, и встретил там Августина Хиршфогеля, или Хирсфогеля, который написал его портрет и воспроизвёл изображение в виде гравюры. Этот портрет был тем оригиналом, с которого изготовлялись почти все позднейшие изображения Парацельса в виде гравюр на дереве и гравюр иного рода. Одной из них уже было уделено внимание. Высказывались предположения, что Хиршфогель задумывал её для воспроизведения в виде «летучего листка». И она, несомненно, была применена по назначению, так как являла собой прекрасный и передающий настроение образ. Она оказалась одним из тех изображений, которые наиболее точно передают его характерные особенности; и поэтому её копировали с добавлениями и изменениями или без оных в течение более ста лет. Хиршфогель сам внёс некоторые изменения в 1540 году, и об этом варианте д-р Аберле приводит следующие подробности:

«Гравюра Хиршфогеля отличается от копий наличием цоколя у пилона, который возвышается за правым плечом Гогенгейма, при этом карниз цоколя находится на уровне его глаз. Узкая стена позади пилона опирается на цоколь.

Поперёк верхней части пилона, во всю ширину гравюры протянулась дощечка с надписью, выполненной в декоративной манере и обрамлённой двойной линией:

Под изображением есть вторая дощечка, большего размера в высоту, на верхнем ребре которой покоится левая рука Гогенгейма; на дощечке мы видим неполное имя и второй из его любимых девизов:

Как мы знаем, весьма грубый и плохо исполненный оттиск с этой гравюры на дереве использовал Хузер в качестве фронтисписа[258] к каждому тому изданных им трудов Парацельса. Черты лица поражают; контур подбородка и щеки изящен и благороден. Маленький рот с плотно сжатыми губами выражает решимость. Линия лба образует уходящую плавно вверх величавую кривую. Голова облысела, лишь по бокам остались курчавые пряди волос. Из больших, глубоко посаженных глаз струится давно поселившаяся в них грусть. Он одет в простой кафтан поверх рубахи, стянутой по вороту, отороченному неширокой кружевной оборкой. Его правая рука крепко сжимает набалдашник, а левая – перекрестье рукояти меча, о котором сложено так много преданий – к примеру, о том, что внутри рукояти он держит в неволе демона, заставляя его действовать по своему наущению, или прячет там свой высокоценный лабданум, или что меч сам исполняет его приказания.

Став на время жителем Санкт-Файта, Парацельс с большим успехом занимался врачеванием. Его звали выписать лекарства тем многочисленным обессилевшим людям, которых доктора довели до полусмерти и потом отказались от них. Его методы лечения столь убедительно продемонстрировали их невежество и небрежение, что вокруг него вновь разгорелась прежняя профессиональная зависть. Одним из прибывших к нему на приём был врач короля Польши, Альберт База, совершивший путешествие в Санкт-Файт, чтобы у него проконсультироваться. Ещё один больной, от которого врачи отказались, прислал за ним. Он выписал лекарства и пригласил его на совместный обед на следующий день. Лекарство сотворило чудо, и больной с большим удовольствием отобедал со своим врачом спустя двадцать четыре часа. Злоба его профессиональных врагов, которых он пригвоздил к позорному столбу в «Хронике Каринтии», проявлялась с такой свирепостью, что однажды, когда он отправился в церковь в Филлахе, они собрались вместе со всех концов страны – из Штирии и Карниолы, а также из Каринтии и заполнили внутренний двор церкви с целью оскорбления и словом и действием во время его прохода туда и обратно. Это было странное зрелище для Табора, как назывался такой двор, поскольку в тех краях каждая церковь была укреплённым сооружением, чтобы укрывать женщин и детей внутри церкви, в то время как мужчины, стар и млад, обороняли Табор, отражая нападения турецких недругов. С одной стороны, примитивная трусость, с другой – бесстыдство привычного проявления злобности, которая произрастает из глупости.

Его странствия продолжались ещё два года. Мы почти ничего не знаем о том, где он путешествовал, чем занимался, но представляем себе, что он посещал больных и писал свои последние книги. Он побывал в Аугсбурге, вероятно, в 1539 году, затем ещё раз в Филлахе, далее в Гретце, в Австрийской Силезии, затем в Бреслау и на некоторое время задержался в Вене, где Хиршфогель подправил его портрет. В Зальцбург он направился только по окончании своего второго и более долгого пребывания в Вене.

Наступил уже 1541 год, когда он верхом направился в Зальцбург, наметив маршрут через Ишль[259], однако он отпустил себе месяцы на это путешествие, делая остановки по своему желанию; возможно, он уже не мог совершать продолжительные переходы. Одним из пунктов его отдыха было местечко Шобер, ныне Штробль, на северном берегу живописного озера Фушльзее. Здесь он остановился в апреле 1541 года вместе с другом, и отсюда написал Якобу Тёллингеру, который был, по-видимому, весьма уважаемым другом, близким и по духу, и по вере. Он отправил ему послание с медицинским советом и двумя рецептами специально для него. Письмо заканчивалось очень необычной просьбой: «Передай мой нижайший поклон твоей жене и дочери, и да пребудет со всеми вами милость Божья». Дамам Парацельс нечасто уделял внимание, поскольку решительно сторонился женщин. Был, должно быть, май, когда он добрался до Зальцбурга, конечного пункта своего путешествия. Предположение, что он был назначен личным врачом князя-архиепископа Эрнста, герцога Баварского и пфальцграфа[260], не подтвердилось, хотя есть все основания полагать, что князь и его двор приняли его радушно и со всеми почестями.

О последних месяцах жизни Гогенгейма нам известно ничтожно мало. 5 августа он написал письмо Францу Бонеру в Краков. Этому польскому господину было рекомендовано, возможно, д-ром Альбертом Базой, проконсультироваться у него. С этой целью он отправил гонца в Зальцбург, в дом на углу Плацля, что на правом берегу реки Зальцах, чтобы тот описал его недуг. Посыльному был дан наказ дождаться диагноза и совета от великого врача. Парацельс исполнил обе просьбы, но дал понять, что заболевание лечить слишком поздно. Они обменялись несколькими письмами, и он предупредил пациента, что, несмотря на предложенные лекарства, он не сможет полностью избавиться от этой болезни. Он порицал докторов, лечивших Бонера, за их абсурдный диагноз.

Парацельс сам страдал от некой протекавшей скрытно болезни, той, что не была следствием его беспокойной бродячей жизни и напряжённой работы. Как мы знаем, он в течение многих лет сам готовил свои лекарства. В его тинктуры отдавали свои квинтессенции растения и минералы, среди которых были сурьма, ртуть, опиум, паслён, аконит и другие яды. Он работал с этими опасными веществами, и высказываются предположения, что вследствие испарений от их вываривания и перегонки вялотекущий отравляющий процесс уже долгое время делал своё дело. Нет сомнений, что его здоровье стремительно ухудшалось. У него бледные и впалые щёки, тонкие губы плотно сжаты, в глазах печаль неодолимого страдания. Гравюра Хиршфогеля 1540 года выявляет каждый симптом. Его никогда не прельщал отдых, даже ночной, которого требовал дневной труд или путешествие. «Покой лучше, чем беспокойство, – написал он однажды, – но беспокойство полезнее, чем покой». Тем более полезнее, что он стремился к знанию, истине и мудрости, а не к золоту, чинам и довольству. Он стремился к ним всю свою жизнь, ещё с тех дней, когда бродил вместе с отцом по лугам вдоль речных берегов у моста через Зиль. Теперь дни его странствий закончились.

О смерти Парацельса выдумано немало легенд: одна говорит, что врачи Зальцбурга наняли головореза, чтобы тот выследил его в темноте и ударил сзади дубинкой или сбросил со скал; другая утверждает, что его угостили коварно заготовленным отравленным вином или насыпали толчёного стекла ему в пиво. Но благодаря свидетельству д-ра Аберле, мы можем выбросить из головы все эти мерзкие предположения. Что не подлежит сомнению, так это то, что скрытно-коварная болезнь прогрессировала с каждым днём и что он собирался с силами, чтобы встретить неумолимого хозяина, приход которого она возвещала. В течение нескольких месяцев Парацельс занимался исследованиями, навещал больных или консультировал как врач в своём доме. Он соорудил себе мастерскую с большим очагом на плоской каменной плите прямо напротив двери, с полками, столами и всем необходимым лабораторным оборудованием – кузнечными мехами, щипцами, пинцетами, сосудами, ретортами и перегонными кубами, растениями и минералами; он настроил себя на то, что будет консультировать больных, проводить химические опыты и вести запись их результатов. Он записывал также свои размышления о духовной жизни. Один из таких фрагментов, озаглавленный «О Святой Троице, записано в Зальцбурге накануне Рождества нашей Возлюбленной Владычицы Небесной», так и остался неоконченным. Он был опубликован Токситесом в 1570 году. Остался также ряд избранных мест из Библии, написанных на отдельных листках.

Быстро прогрессирующая болезнь оторвала его от этих мирных занятий. Смерть украдкой вступала в свои права, чтобы забрать его жизнь. Он всегда предвидел тайные признаки смерти у других и, конечно, видел их у себя. Соответствующая обстановка его скромного жилища, обращение к покою после непрерывного движения, желание поспешить с записью своих мыслей о тайнах нашей жизни – всё указывает на его предчувствие окончания дней, отпущенных Богом, и на огромное стремление использовать их наилучшим образом.

«Воры, – написал он однажды, – крадут ночью, когда их не видно, и наиболее удачливы те, которые крадут и которых не замечают. Так же и смерть вползает, крадучись, когда медицина пребывает в полном неведении, и крадёт жизнь человека, его величайшее сокровище».

И вот теперь умирал тот, чей труд в медицине был подобен познанию откровения Божьей любви, тот, кто стремился рассеять тьму невежества в медицине посредством «Светильника Бога». Скрытые от глаз ходы, намеченные Богом, совершались, и жизнь постепенно уплывала из него, подобно тому, как солнце уплывает за горизонт на западе. Он осознавал ту могучую длань, которая тянула и направляла его туда, оставался спокойным и отдавал себе в этом отчёт. Оставалось последнее, что надлежало исполнить. У него было имущество – книги, одежда, лекарственные препараты. На нём лежала обязанность позаботиться об их справедливом распределении, но в условиях его лаборатории на Плацле было невозможно соблюсти все условия, удовлетворяющие правовым нормам. Он снял комнату в гостинице «Белая Лошадь», достаточно просторную, чтобы она служила и комнатой больного, и рабочим кабинетом. Переехал туда накануне дня Св. Матфея, 21 сентября, когда нотариус, Ганс Кальбзор, и шестеро назначенных свидетелей собрались, чтобы выслушать и записать его последнюю волю. Среди присутствующих был ещё один человек – его слуга Клаус Фрахмайер.

В число шести приглашённых свидетелей входили Мельхиор Шпеч, судья в Галлейне, Андре Зецнагель, Ганс Мюльбергер, Рупрехт Штробль, Себастьян Гросс, все из Зальцбурга, и Штефан Вагингер из Райхенталя.

Парацельс был в постели, но в сидячем положении. В первом пункте его завещания после записи тщательно выверенных даты и имени говорится:

«Высокоучёный и достопочтенный Мастер, Теофраст фон Гогенгейм в степени Доктора, искушённого в науках и медицине, Хирургии и Терапии, слабый телом и сидящий на походной кровати, но в здравом уме и твёрдой памяти, вручает свою жизнь, смерть и душу заботам и покровительству Всемогущего Бога, пребывая в неизменной надежде, что Предвечный Милосердный Бог не допустит, чтобы тяжкие муки, страдания и смерть Его единородного Сына, нашего Спасителя Иисуса Христа, были напрасными и бесполезными для него, слабого человека».

Далее он даёт указания насчёт своих похорон и делает выбор в отношении Церкви Св. Себастьяна, что за мостом, куда должно перенести его тело и петь около него первый, седьмой и тридцатый Псалмы, а после исполнения каждого псалма раздавать по монетке каждому бедняку, стоящему перед церковью. Выбор псалмов был характерен для него – они выражали его веру в то, что его жизнь не канет в небытие, но обретёт бессмертие:

«И будет он как дерево, посаженное у текущей воды, которое в должное время приносит плод свой. И не увянет лист его. И во всём, что он ни делает, успеет».

«Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем. Возношу благодарность Господу по Его праведности; и восславляю Имя Господа Всевышнего».

«Превознесу Тебя, Господь, что Ты призрел меня и не дал моим врагам восторжествовать надо мною. Вечером водворяется плач, а на утро радость. Господи, будь мне помощником. И Ты обратил сетование моё в ликование. Господи, Боже мой, буду славить Тебя вечно».

После этих распоряжений речь заходит о наследстве. Андре Вендль, горожанин и врач Зальцбурга, получил от него все медицинские книги, инструменты и медикаменты в пожизненное пользование. Все остальные вещи и пожитки, за исключением незначительных денежных средств как части наследства, он завещал «своим наследникам, бедным, несчастным, нуждающимся людям, им, не имеющим ни денег, ни припасов, не знающим ни милостей, ни немилостей, обречённым лишь на бедность и нужду». В первую очередь нужно было заплатить долги. Он назвал имена своих душеприказчиков, коими оказались мастер Георг Тайсенпергер и мастер Михаэль Зетцнагель, каждому из которых он оставил по двенадцать гульденов в монетах, и по двенадцать гульденов он завещал каждому из свидетелей. После оглашения всех соответствующих юридических формул, необходимых для подтверждения последней воли, свидетели, включая его слугу Клауса, поставили свои подписи на документе, и господин Ганс Кальбзор завершил действо соответствующим заявлением и своей подписью.

Из этого завещания явствует, что имущество Парацельса находилось в разных местах. К примеру, два ящика с книгами и рукописями – в Аугсбурге, один – в Кромау, другие личные вещи – в Леобене и в разных местах в Каринтии, вероятно, в Филлахе и Санкт-Файте.

Он прожил только три дня после этого последнего завершённого им дела. Он умер, вероятно, в гостинице «Белая Лошадь». Определённо, он никогда не был в странноприимном доме Св. Себастьяна. У него не было страха смерти. Смерть была его «закончившейся дневной работой и временем жатвы Бога. Человеческая власть над нами оканчивается со смертью, и тогда нами занимается только Бог, а Бог есть любовь».

Его смерть датируется 24 сентября 1541 года. Это был праздник в честь Св. Руперта[261], весьма широко отмечавшийся в Зальцбурге, который в тот год пришёлся на субботу. К тому времени уже вошло в обычай следовать указу, который, спустя недолгое время, был объявлен не допускающим отклонений, что не более двадцати четырёх часов может пройти между смертью и захоронением. Тело Гогенгейма было сразу же перенесено в церковь Св. Себастьяна и погребено после полудня 24 числа во дворе церкви, где прямо в его середине была выкопана могила. Город был наводнён гостями и жителями окрестных селений.

Князь архиепископ распорядился, чтобы похороны великого врача и учёного были проведены с соблюдением всех торжественных церемоний. Парацельс заранее избрал для себя лежать в месте погребения бедняков, и они, несомненно, были там во множестве, чтобы проститься со своим другом и получить то, что он завещал им. Княжего поручения было достаточно, чтобы обеспечить соблюдение на достойном уровне процедуры его похорон, но нам хотелось бы верить, что выбранные им гимны пелись около него в церкви. Его апостольская независимость [от Папы] не была известна в Зальцбурге, так как его трактаты не печатались ещё долгое время после его смерти, его считали правоверным католиком, и он был похоронен по его желанию в земле, определённой церковью для бедняков.

Книги, которыми он, главным образом, занимался перед смертью, относились к библейской тематике. Среди них были малая Библия, Новый Завет, „Concordia Bibliorum“ и „Interpretationes super Evangelia“ Иеронима[262]. Несколько размышлений на религиозные темы, оставшиеся неоконченными, и семь медицинских трактатов были его последними сочинениями. Гардероб его оказался весьма укомплектованным. После опубликования «Большой Хирургии» он, должно быть, позволял себе большие расходы, более разнообразную одежду, кафтаны из бархата и дамаста, мантии, снаряжение для верховой езды. Его знаменитый меч не упоминается в описи, и мы не знаем, кому он был завещан.

Спустя пятьдесят лет его могила была вскрыта, кости подняты, и им было определено новое место успокоения – у стены церкви Св. Себастьяна. Середина церковного двора понадобилась для сооружения часовни в честь Архангела Гавриила. Душеприказчик Гогенгейма, Михаэль Зецнагель, поместил в своё время плиту из красного мрамора на могилу с памятной надписью. Плиту перенесли на новое место. Надпись на латыни в приблизительном переводе гласит:

Под этой надписью высечены родовой герб Бомбастов фон Гогенгеймских, а ниже слова: «Мир живущим, вечный покой земле преданным».

Могила Парацельса в Зальцбурге

Но Парацельсу даже смерть не приносила отдохновения, так как его кости много раз переносили с места на место. Во второй раз это случилось в 1752 году, более чем через два столетия после их первого погребения, когда Архиепископ Андреас фон Дитрихштайн воздвиг мраморную пирамиду на мраморном же пьедестале, в который была вставлена прежняя красная плита, и перенёс всё это на церковную паперть. На вершине пирамиды находится урна, но его кости помещены в нишу обелиска и закрыты дверцей из цельного железного листа, на котором было намечено написать портрет Парацельса, но по какому-то вопиющему недоразумению он был подменён портретом его отца; ошибка была обнаружена лишь в 1869 году профессором Зелигманом.

По сию пору здесь молятся бедные. Посмертная слава Гогенгейма «возвеличилась во прахе» до святости, поскольку бедняки причислили его к лику святых. Когда в 1830 году Зальцбургу угрожала холера, люди отправились в паломничество к его памятнику и молились, чтобы он отвёл болезнь от их домов. Страшное бедствие миновало их, но свирепо прошлось по Германии и остальной Австрии.

В том же столетии, но несколько ранее, кости Гогенгейма вновь были потревожены, на этот раз д-ром Томасом фон Зёммерингом, получившим разрешение исследовать череп. Он обнаружил рану на затылке, на чём и был основан миф о его насильственной смерти. Говорили, что его столкнули с большой высоты в скалах и что у него была сломана шея и раздроблен череп. Пятьюдесятью годами позже д-р Аберле опроверг это в ходе многоркратных исследований костей в 1878, 1881, 1884 и 1886 годах, результаты которых подробно описал в своей чрезвычайно полезной книге «Череп из надгробного памятника и слепки Теофраста Парацельса» (Зальцбург, 1891 г.).

Он утверждает, что если бы Парацельс умер от перелома шейных позвонков, он просто не мог бы продиктовать своё завещание, что он определённо сделал в присутствии семи свидетелей. Единственным результатом этих исследований было обнаружение явных признаков рахита, и его влиянием д-р Аберле объясняет искривление и утолщение черепа и ухудшение его состояния в условиях могилы.