Жизнеописание Парацельса или Теофраста фон Гогенгейма (1493–1541)

Глава II Рождение, детство, обучение

Итак, 10 ноября 1493 года родился мальчик. Его окрестили Теофрастом в честь греческого мыслителя и ученика Аристотеля (Теофраста Тиртамоса из Эрезуса), врача, ботаника и минералога, который вызывал у его отца особое восхищение. К этому имени могло быть приставлено имя Филипп, но сам Парацельс совсем не употреблял его, а что касается имени Ауреол, оно, по-видимому, было подарено ему позднее почитателями, а в 1538 году он вписал его в название документа. Почётное имя Ауреол дано было в своё время Теофрасту Тиртамосу, и доктор в шутку мог употреблять его в отношении своего сына. Наверное, ощущалось какое-то неуловимое истечение света от его лица, как это бывает у других гениев, чем он и заслужил это замечательное имя. При рассматривании портрета, ошибочно приписываемого Тинторетто и написанного, когда Парацельсу было двадцать восемь лет, несомненно, возникает желание увидеть такое сияние вокруг его головы. Но только после его смерти это имя стало широко использоваться его биографами и издателями. Его полное имя, записанное без гипотетических добавлений, звучит так: Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм.

Растить мальчика было нелегко. Маленький, слабенький, рахитичный, он требовал постоянного внимания. Его он получал от своего отца, который следил за ним с тревогой и нежностью. Д-р фон Гогенгейм сделал для себя открытие, обнаружив лечебное и оздоровительное значение свежего воздуха. Теофраст подрос и стал его постоянным спутником. Он учился у отца названиям и свойствам лечебных трав – для примочек, настоек, ядов и противоядий. Так он начал читать первую страницу Божественной книги природы. Не было более полной или более привлекательной книги для чтения, чем окрестности его родного дома. Отец Мартин Гандер составил каталог флоры Айнзидельна, гор, леса, луга, озера, болота и придорожной полосы. В его небольшой книжечке, изданной господами Бензигерами, мы можем открыть для себя то, что открыл маленький мальчик при первом её прочтении.

В Европе фармация не достигла того официально принятого и признанного статуса, какой она имела в Китае, Египте, Иудее и Греции более чем за тысячу лет до наступления христианской эры. Действительно, первая европейская фармакопея была составлена в Нюрнберге в 1542 году, спустя год после смерти Парацельса. Но б<эльшая часть известных нам препаратов на основе трав была известна в средневековье, а монастыри выращивали их на своих огородах и применяли постоянно. Но они часто назначались без указания точных предписаний, и пациенты должны были глотать микстуры, которые добавляли им страданий, а иногда и приближали смерть. Отвары из трав, однако, вызывали меньшее отвращение, чем варево из минералов и животных, которое выдавалось с молитвами, святой водой и строжайшим запретом свежего воздуха.

На лугах, горных склонах и в лесах, вдоль ручьёв, бегущих в Зиль, и в зильской долине, изобилующей болотами, весна, лето, осень и зима благоприятствуют цветению и плодоношению неисчислимого множества растений. На лугах сменяют друг друга примулы, горечавка, маргаритки, шалфей, лютики, ятрышник, ромашка, безвременник, огуречник, дудник, фенхель, тмин, мак и царские кудри. В лесах растут грушанки пяти разных видов, ясменник душистый, белладонна, дурман, фиалки и ягоды. Крутым склонам и придорожным пространствам отдают предпочтение колокольчики, наперстянки, цикорий, васильки, вероники разных видов, гравилаты, мята, тимьян, вербена, сарсапарель, лихнис, ясменник Св. Иоанна, лапчатки, подорожник и пырей. На болотах растут первоцветы, образуя многочисленные островки – сиреневые и лиловые, росянки, незабудки, жирянки, мальвы, хвощи, селагинелла – редкий вид реликтовой орхидеи, сохранившийся с древнейших времён; а на моховых болотах и горных склонах растут вереск, азалия, рододендрон, камнеломка, белозор, турецкая гвоздика, дикая слива и ягоды. Это лишь несколько растений из списка отца Гандера, в котором множество других лекарственных трав и даже несколько таких, которым приписывались магические свойства.

Теофраст, несомненно, изучил их все, находясь рядом с отцом, когда доктор совершал свои профессиональные пешие прогулки. Это были долгие походы, иногда уводившие его за Эцель к деревушкам на берегах Цюрихского озера, иногда на юг, к Айнзидельну. В иные дни он ограничивался более короткими вылазками до селений и ферм, находившихся не далее одной или двух миль от моста через реку Зиль. Вместе с первыми летними днями появлялись паломники, и тогда он вёл приём больных, деля время между Эцелем и Айнзидельном.

Напрашивается мысль, что дом д-ра Вильгельма фон Гогенгейма использовался как место отдыха для паломников, когда они спускались от часовни. В дни паломничества подвешивалось колесо как знак того, что здесь можно купить вина. Такое предположение обусловлено присутствием колеса у обочины дороги в пейзажной части его портрета, но нигде нет подтверждения этому. Что определённо возможно, так это то, что уставшие и болезненного вида паломники находили там отдых и уход, а может быть и несколько глотков вина для восстановления сил.

В такие дни появлялось много поводов для вопросов, которые задавал маленький Теофраст, и для ответов, которые давал его отец. Любого, кто пытается воссоздать картину детства Парацельса, преследует печальная догадка, что его мать ушла в мир иной, когда он был ещё совсем мал. Ребёнок всецело находился на попечении отца и немало страдал от недостатка соответствующего питания. Тот факт, что воспитывался мальчик в религиозном духе, подтверждается его глубокой убеждённостью в абсолютной важности религии. Для Парацельса существовало лишь две реальности первостепенного значения в жизни: Бог на Небесах как объект почитания и веры, Бог в природе и в человеке как цель воодушевляющего устремления. Ребёнком он воспринимал всё, чему его учили, в юности и зрелом возрасте имел своё мнение, но никогда не забывал великих и вечных истин. Для него Иисус Христос был божественным учителем и примером, чьё слово требовало безоговорочного исполнения, а не схоластической интерпретации известного некогда указания. Из его воспоминаний, написанных позднее, мы узнаём, что отец был его первым учителем латыни, ботаники, алхимии, терапии на основе лекарственных трав, хирургии и истории монашества. Но на него воздействовали и те факторы, за которые д-р фон Гогенгейм не мог отвечать. Эти влияния объяснялись духом того времени и зародились не только в его мыслях, они быстро завоёвывали многие умы и души.

Несмотря на юный возраст, он, по всей вероятности, был осведомлён о том, что происходило в Швейцарии: в XIV веке она объединила в государство много своих кантонов, а в XV – защитила конфедерацию от Карла Бургундского и от Австрии. В тот самый год, который привёл отца Теофраста в Айнзидельн, в Штанце состоялся Конвент, который не только принял в конфедерацию новые кантоны, но и утвердил прежние конституционные декреты, а его решения были основой Швейцарской Конфедерации в течение трёх столетий. Дух самоуправления каждого отдельного кантона вкупе с объединённой исполнительной властью находил своё выражение на протяжении тех столетий, и Теофраст, должно быть, слышал о быстром росте свободолюбия и правосознания, так как Швиц всегда играл видную роль в войнах, как внешних, так и внутренних, которые вела Швейцария.

А за пределами Швейцарии происходили события, которые не могли не вовлечь Конфедерацию в водоворот неизбежных последствий, и на грани таковых оказалась большая часть Европы.

Д-р Франц Штрунц в проникновенном и ярком вступлении к своему труду «Биография и Личность Парацельса» обращает на них наше внимание. Нарождалась новая эра. Её предшественница в муках давала жизнь славному поколению людей и достижений; изобретение книгопечатания; обращение гуманитарных наук к природе; пересмотр стереотипов и догм в естествознании; богословие, призванное к ответу за свои методы и ограничения; небывалая свобода, открывшая простор человеческому мышлению – исполинский Антей пробуждался от сна на груди своей матери-земли, чтобы возобновить борьбу с невежеством, суевериями и предрассудками. Раннее детство новой эпохи совпало с ранним детством Парацельса.

«Начало Возрождения, – говорит д-р Штрунц, – проявлявшееся и в философии, и в искусстве, несомненно, волновало Парацельса множеством вдохновляющих идей, множеством мнений, и нам придётся приложить усилия, чтобы отследить, как это замечательное явление его времени повлияло на одинокого исследователя в области природы человека и медицины – одинокого среди толп заблуждающихся людей, приверженцев философских методов средневековья – каким путём он пришёл к мысли, что старые подходы обречены остаться в прошлом и что должны появиться новые… Возрождение несло в своей духовной основе некую имеющую глубокие корни данность духовного плана – колоссальный внутренний раскол между уходящей эпохой с её убеждёнными пленниками и миром, оставленным во власть дьявола; между отсутствием закона и несоблюдением закона. Именно дух Возрождения был для Парацельса побудительной причиной его устремления к свету знаний, которые хранит в себе природа, к индуктивному методу и методу сопоставления в науке. Союз Возрождения с духовными силами Реформации, и в узком и в широком смысле слова, наряду с влиянием Возрождения на человеческие души – влиянием, не связанным напрямую с Лютером, – объясняет нам другую сторону его характера».

Такие влияния активно циркулировали, пока Лютер, с одной стороны, и Парацельс – с другой не выразили своего мнения по этому поводу. Двумя с половиной веками ранее другой отшельник получил дар предвидения, пронзивший толщу тьмы пятнадцати веков, и поведал о ключе, которым можно открыть Божественную сокровищницу природы. Но люди решительно осудили такое кощунство, и прошение Роджера Бэкона[17] об экспериментальной научно-исследовательской работе было отклонено, упоминания его сочинений избегали, и они были забыты. Его „Opus Majus“ освободили из заточения на страницах потрёпанной рукописи лишь спустя год после смерти Парацельса, настолько не готов был западный мир принять объяснение величайших, непостижимо-загадочных явлений. И лишь Возрождение и Реформация освободили его из плена рабского мышления.

Пришло время дать начало новому. В 1483 году родился Лютер[18], в 1493-м – Парацельс; Пико делла Мирандола[19] умер спустя год после его рождения; в 1510 году родился Джироламо Кардано[20] в 1517-м – Амбруаз Паре[21], их современником был Коперник[22]. Всё это было рождением одного начала с новым религиозным восприятием, новым мышлением, новой наукой, новым искусством. Они зазвучали исключительно ко времени и к месту среди множества беспокойных голосов, охваченных нетерпением выразить то, что они сумели сформулировать только с их приходом.

Сейчас невозможно оценить, в какой степени маленький Теофраст испытывал влияние монахов-бенедиктинцев. В монастырских архивах Айнзидельна сохранилось лишь одно упоминание, записанное после его смерти, когда он уже не мог возразить. [Согласно записи], он был лишь девяти лет от роду, когда покинул [монастырь], но достаточно опытен и сведущ в жизни церкви и в отправлении её служб. Монастырь сжигали трижды: в 1465, 1509 и 1577 годах. Нам не известно, как он выглядел в 14931502 годах; но имеется старинный рисунок Айнзидельна, сделанный в 1577 году, который сохранил для нас его тогдашний вид перед последним уничтожением в пожаре. Восстановление долго откладывалось из-за нехватки средств, так что нынешняя церковь была отстроена лишь в конце семнадцатого века, на что указывает её архитектура в стиле барокко.

В 1502 году д-р Вильгельм фон Гогенгейм был назначен городским врачом в Филлахе, в Каринтии. Мы располагаем заслуживающим доверия свидетельством о тридцати двух годах, проведённых им там, в документе от 12 мая 1538 года, написанном спустя четыре года после его смерти. Он был составлен, чтобы подтвердить право его сына на оставленную им собственность, о чём документ и свидетельствует в следующих выражениях:

«Мы, члены магистрата, совет и вся община Филлаха, сим документом свидетельствуем под присягой, что обладающий глубокими знаниями и знаменитый Вильгельм Бомбаст фон Гогенгейм, Лицензиат Медицины, жил вместе с нами в Филлахе в течение тридцати двух лет и за всё время пребывания проявил себя человеком благородным и благовоспитанным. По доброй воле мы свидетельствуем о его добродетели, о его праведном и безупречном поведении, что мы и считаем своим долгом сделать. В 1534 году, точно в день рождения нашей Возлюбленной Царицы Небесной, он ушёл из жизни здесь, в Филлахе. Да явит Бог Всемогущий милосердие душе его. Вышеуказанного Вильгельма Бомбаста фон Гогенгейма благороднейший и высоко учёный господин Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, доктор обоих Искусств Медицины, является сыном, рождённым в браке, и прямым наследником вышеупомянутого Вильгельма Бомбаста фон Гогенгейма. И чтобы этот документ заслуживал доверия как абсолютно надёжный, мы заверяем его приложением печати города Филлаха».

Итак, теперь Теофраст достаточно подрос, чтобы пойти в школу, а в Филлахе была школа, основанная известными всем Фуггерами из Аугсбурга, которые занимались добычей свинцовой руды в Блайберге[23] неподалеку от Филлаха. Их Горное училище предназначалось для подготовки мастеров и лаборантов, чтобы те руководили работами, обучали горнорабочих и проводили анализ разведанных металлов и руд. Многими годами позже в своих «Хрониках Каринтии» Парацельс писал о её полезных ископаемых:

«В Блайберге имеется отличная свинцовая руда, которая обеспечивает свинцом Германию, Паннонию, Турцию и Италию; в Гутенберге много железной руды с особенно высоким содержанием чистого металла и глинозёма, есть также купорос высокого качества; золотоносная руда в Санкт-Патернионе; а ещё цинк(ит), очень редкий металл, не найденный нигде более в Европе; превосходная киноварь, не обделённая ртутью, и другие ископаемые такого же качества – перечислить их все невозможно. Таким образом, горы Каринтии – это закрытый сундук, который, если подобрать к нему ключик, покажет свои великолепные сокровища».

Таким ключиком оказалась разработка полезных ископаемых, начатая Фуггерами, и доктор вместе с сыном, должно быть, часто совершал переходы по вековым лиственным лесам, доходя до Блай-берга, что на склоне Добрача, чтобы наблюдать за превращением руды в процессе её дробления, плавки и отливки в гладкие бруски свинца.

В Горном училище доктор преподавал химию, или алхимию, по мере продвижения в изучении химии.

Отец и сын жили на Гаупт Плац (Рыночной площади) Филлаха в доме № 18, а училище находилось на Ледерер Гассе. Теофраст ходил туда ежедневно и сидел на скамье, пока его отец преподавал. Тот факт, что Фуггеры выбрали д-ра Вильгельма фон Гогенгейма на эту должность, свидетельствует о его больших познаниях в химии, и мы полагаем, что мальчик в то время уже был знаком с некоторыми её законами и испытал притягательную силу химических опытов. У его отца была собственная небольшая лаборатория в доме на Рыночной площади, в которой он сам проводил опыты. В 1879 году д-р Карл Аберле видел эту комнату, а во внутреннем дворе отметил шар на перилах, ограждавших несколько ступеней, которые вели в дом, и ему пояснили, что шар украсил позолотой Теофраст.

Для дальнейшего обучения мальчика отправили в знаменитую бенедиктинскую школу в монастыре Св. Андрея в долине Лаванталь. И можно предположить, что там он сблизился с Епископом Эрхартом, или Эберхартом, Баумгартнером, который помогал Фуггерам в их алхимической лаборатории. Не вызывает сомнений, что высокий уровень преподавания и его врождённая наблюдательность вооружили мальчика знаниями для дальнейшего. Климат Каринтии благоприятствовал его физическому развитию и переходу в весьма здоровое отрочество. Местность, где он жил, как и Карниола, совсем недавно пережила ужасную битву с турками, которых удалось отогнать от самых ворот Филлаха в 1492 году.

Теперь Теофраст готовился к поступлению в университет, или в колледж, скорее всего в Базеле. Он даже занимался изучением оккультных наук с отцом и с помощью отцовской подборки книг. В то время невозможно было стать врачом без знаний гуманитарных наук, относившихся к оккультизму. Такого понятия, как «точные науки» не существовало. Всё университетское и монастырское обучение строилось на выродившемся и в большой степени искажённом наследии в виде догм, сформулированных греческими и римскими врачами; они усердно переписывались столетиями и стали бессмысленными из-за ошибок при переводе с греческого на латынь, с латыни на арабский и с арабского вновь на средневековую латынь.

В V веке до рождества Христова на смену Гиппократу, великому «Отцу Медицины», пришёл Аристотель Стагирит, обладавший внутренним чутьём непревзойдённого гения и почти осязаемым мастерством эмпирика. Он писал на все темы: его интересовали физика, метеорология, механика, анатомия, философия, биология, происхождение жизни, животные, органы животных, размножение, память, сон, сновидения (мечты) и т. д. Его наследие огромно, он открыл врата и указал точный путь в науку. В течение шестисот лет одна школа в медицине сменяла другую в Греции, Александрии и Риме. Но переложение с одного языка на другой ухудшало и запутывало основы, заложенные Гиппократом и Аристотелем, в то же время трансцендентализм[24] Платона[25] и блуждания в метафизических сферах производили сбой в логическом мышлении и разжигали людское воображение в ущерб терпеливому научному исследованию.

Второй век христианской эры дал миру Галена – врача из Пергама, который знал всё, что можно было познать в его время, и кое-что ещё, познанное им самим и основанное на некомпетентном экспериментировании. Он написал пятьсот крепких трактатов по каждому разделу того знания, которое называется философией. Из них уцелело лишь сто. Его заслуга состояла в том, что он отстаивал важность знания анатомии. С другой стороны, Гален навязал систему терапии, смесь теории и практики – реакционную саму по себе, не развивавшую здравые принципы Гиппократа и Аристотеля – оказавшуюся столь влиятельной в низведении всех отраслей знания до непререкаемого утверждения, что она господствовала над Европой в течение двенадцати столетий, а несогласие с ней считалось кощунством. В то время как Гиппократ настаивал на важности наблюдения, Гален отвергал его теоретическими утверждениями.

Когда арабы проникли в сферу европейской просвещённости, они преисполнились восхищения при виде такой массовой учёности и приняли её не колеблясь.

В результате были сделаны копии трактатов Галена и латинских версий греческих врачей в переводе на арабский язык.

Авиценна[26] и Аверроэс[27] были твёрдыми приверженцами галеновой системы, зачаровавшей их своим обманчивым ореолом всеведения. Их поддержка не только заклеймила объявленный Роджером Бэконом протест, но сплела из определений Клавдия Галена путы, стеснявшие человеческое мышление на протяжении трёх веков после Бэкона. Так как латынь была общепринятым языком обучения, копии на арабском языке переводились на средневековую латынь, и ошибки возрастали и числом, и разнообразием. Даже труды Аристотеля до такой степени обесценились во времена Бэкона, что их концепции стали считать бесполезными. В своём крупнейшем труде „Opus Majus“, написанном для Папы Клемента IV, учёный францисканец писал, что «если бы он мог, он сжёг бы все труды Стагирита, поскольку их изучение есть не только потеря времени, но и причина ошибок и умножения невежества».

Не удивительно, что оккультизм стал дополнительным фактором в усилении доктринёрского невежества. Св. Амброз Миланский говорил: «Свидетельство природы ценнее аргумента доктрины». Однако такое отношение к природе как к советчику наказывалось как колдовство. И тем не менее, на него отваживались.

Вильям Хауитт, квакер и мистик, пишет: «Истинный мистицизм состоит в непосредственной связи человеческого сознания с Богом; ложный мистицизм не приводит ни к какому истинному единению и умиротворению между Богом и человеком». Допустимо ли, чтобы беззащитная душа оставалась во власти греха? Человек, познавший Бога, защищён от искушений. Теофраст стремился познать истинный мистицизм, и для этого достичь единения своего сознания с Божественным Сознанием, чтобы ему было позволено постичь проявление законов природы.

Ко времени отъезда в Базель он уже был практически знаком с хирургическим лечением и помогал отцу при обработке ран. В своей работе „Surgical Books and Writings“ («Хирургические тетради и записки») он повествует, что у него были самые лучшие учителя и что он много читал из написанного знаменитыми авторами и прошлого, и настоящего. Среди них упоминает епископа Эрхарта Лавантальского и его предшественников. [Монастырь] Лаванталь располагался в долине, где у Фуггеров были плавильные печи и лаборатории; там епископ, вероятно, и приобщился к алхимическим опытам с металлами.

Нам почти ничего не известно о жизни Теофраста в Базеле в 1510 году. Высшая школа, или Университет, была во власти схолиастов и педантов того времени. Вскоре он понял, что ему нечего почерпнуть из их бестолковых повторений древних, как вечность, формул, которых он не признавал. Покрытые пылью веков догмы, в плену которых пребывали эти иссохшие умы, «потрудились немало и утвердились в своей известности, и плоды этого лучше всего видны на жизни мирян, невежественных и страдающих, обречённых на слепую и бесконечную борьбу с пороком, что совсем не прибавляет им практических знаний».

К этому времени относится один эпизод. Среди учащихся было в моде принимать латинизированный вариант своего родового имени, а в некоторых случаях его эллинизированную форму. Эрасмус, Фробениус, Меланктон – примеры таких изменений. Этот обычай был широко распространён в Базеле, и Теофраст трансформировал Гогенгейм в Парацельс. Существует предание, что его отец наградил его этим именем, когда он был ещё ребёнком, имея при этом в виду, что уже тогда мальчик был более эрудированным, чем Цельс – врач, живший во времена императора Августа и написавший сочинение о терапевтическом лечении, более прогрессивном в отношении гигиены, чем было принято в то время. Но д-р Зудхофф и д-р Карл Аберле сходятся во мнении, считая, что «Парацельс» является переносом имени Гогенгейм (Хоенхайм), что означает «Высокий Дом», в духовную сферу, и мы ничем не рискуем, признавая их мнение.

С 1510 года он был известен под этим именем, и хотя редко включал его в свою подпись, он присоединял его к более значительным произведениям, в частности – по философии и религии, и его повсюду называли этим именем, будь то ученическая среда, дискуссия или словесная перепалка.

Можно представить себе его нетерпимое отношение к устаревшему и почти бесполезному университетскому преподаванию. Ему нужна была истина, а не тарабарщина, порядок, а не хаос, водительство, а не блуждание. И всё время „Opus Majus“ Роджера Бэкона, потёртый и потрёпанный, был его настольной книгой в Риме и Оксфорде.

Парацельсу была известна рукопись аббата Тритемия, прочитанная им, вероятно, в копии, находившейся в собрании его отца. Она побудила его отправиться в Вюрцбург и постараться стать одним из его учеников. Тритемия называли так по месту рождения в Трайтенхайме близ Трира. Его собственное имя было Иоганн Гейденберг. Ещё молодым монахом-бенедиктинцем он выделялся эрудицией и был назначен аббатом в Шпонгейм, когда ему был лишь двадцать один год. В 1506 году его перевели из Шпонгейма в монастырь Св. Якоба недалеко от Вюрцбурга, где он умер в декабре 1516 года. Он был весьма знаменит, и особенно тем, что занимался оккультными исследованиями, считая, что скрытые явления природы охраняются божественными силами. К нему приходили интересующиеся студенты, и если оказывались подходящими, он брал их в учение и проводил свои беспощадные опыты. Он обладал эрудицией во всех отраслях знаний своего времени; Возрождение также оказало на него влияние; он был любителем искусства и поэзии, а кроме того – историком, врачом, алхимиком с лекарством собственного изготовления – панацеей от всех болезней, рецепт которого цитирует д-р Франц Гартман.

Итак, Парацельс предпринял долгое путешествие до Вюрцбурга, возможно, по тем же дорогам, которые Эразм описывал в письме о своём путешествии из Базеля в Лувен. Он окреп, тем не менее всегда оставался стройным и худощавым, храня свой великий талант в хрупком сосуде. Он снял жильё в Вюрцбурге,

Тритемий считался опасным человеком у большинства невежественных людей. Он постиг некоторые скрытые явления природы, в частности магнетизм и телепатию. Во время мистических опытов он мог читать мысли других на расстоянии. Он использовал тайный язык и секретные хронологические таблицы, с помощью которых давал толкования пророческих и мистических сюжетов Библии и каббалистических текстов. Превыше всего он ставил изучение Священного Писания, к которому питал глубочайшую любовь и требовал, чтобы его ученики изучали его с тщанием и благоговейным вниманием. В этом его влияние на Парацельса сказывалось всю его жизнь, ибо изучение Библии было одним из важнейших его занятий в последующие годы, и в его сочинениях мы неизменно находим свидетельства того, что он не только в совершенстве овладел её языком, но и проникся её глубочайшим духовным смыслом.

То, что Парацельс изучал оккультизм с аббатом и знал о его таинственных силах, не вызывает сомнений, так как позже он пытался систематизировать по-новому. Но он избегал наиболее опасных опытов, потому что считал их противными произволению божьему, а более всего он питал отвращение к чёрной магии, которую практиковали менее щепетильные люди, убеждённые, что она даёт выход силам зла. Он отказывался от всякого личного дохода от применения благотворной магии и считал, что только благо других может оправдать её, а особенно исцеление других по воле Божьей.

Роберт Браунинг[28] нашёл верное определение его отношению к любым каббалистическим попыткам управлять людьми путём воздействия на сознание в эгоистических целях:

Именно с этой не вызывающей сомнения целью он вновь приступил к свойственной ему практической экспериментальноисследовательской работе. Он видел разницу между подходящей ему духовной пищей и той, что не позволяла его устремлённой душе восходить к Богу. Лучше всего было бы лечить людей так, как лечил их Христос, и со временем единение с Богом могло бы наделить его такой исцеляющей силой, но в то время ему было дано божественное повеление и божественное поручение изучить все способы лечения, которые Творец заложил в природу. За годы учения у Тритемия Парацельс, несомненно, ощущал внутреннее влечение, которое подтолкнуло его к тому, чтобы занять место в повозке Божественного обоза, ибо это было время перелома в его жизни, и он должен был выбрать, идти ему вперёд в неизведанное или отказаться от высокого и смелого предприятия. Он отказался от всего, что вело к мирскому благополучию, и начал странствие в поисках знаний. При себе он имел столько пожитков для поддержания телесного комфорта, сколько было у poverello из Ассизи[29].