Журнал "Здоровье" №2 (50) 1959

Поездка в 1962 год

Марк Поповский

Рисунки П. Пинкисевича

Это случилось пятнадцать лет назад, в августе 1943 года, где-то в Смоленской области. Нас было 27 — спецкоманда. Двадцать пять солдат, офицер и я — лейтенант медицинской службы. Приказ гласил, что команда должна разминировать аэродром и привести его в боевую готовность для посадки самолетов.

Фронт глухо шумел где-то в десятке километров впереди. Вокруг чадили пепелища сожженных деревень. Война не пощадила ни школ, ни больниц, ни жилищ. Так называемая санчасть на аэродроме ничем не отличалась от остальных солдатских землянок: над головой низкий накат из бревен, стены, обшитые грубыми досками, стреляный патрон от авиапушки с коптящим фитилем — лампа.

Вечера в конце августа темные, длинные, коптилка еле мерцает, в один из таких вечеров я задремал, укрывшись шинелью. И вдруг: не то стон, не то плач:

— Кто тут есть?.. Доктор, помогите…

Вглядываюсь: на пороге женщина с ребенком. Откуда она здесь, среди аэродрома? Как обошла посты, как не подорвалась на минах? Смотрю на ребенка, и сразу все становится ясным. На руках у матери белоголовая девочка лет пяти. Глаза в коричневых обводинах полузакрыты. Маленький рот с тяжелым хрипом втягивает воздух. И при каждом вдохе тельце ребенка все содрогается в мучительном желании — воздуха, воздуха. Кругом океан кислорода, но ему нет пути в легкие девочки: дифтерия, круп — дыхательное горло ребенка забито пленками. Спрашивать не о чем.

Полное ужаса и мольбы лицо матери выразительнее всяких слов. Видимо, в деревне кто-то сказал ей, что на аэродроме есть врачи. Она не могла дождаться утра и прямо через заминированное поле отправилась искать спасения для своего ребенка.

— Помогите, доктор…

А чем помочь? У меня с собой только фельдшерская сумка. В ней перевязочный материал, шприц, несколько ампул с кофеином и камфарой, кое-какие медикаменты да садовый складной нож.

Девочку может спасти только немедленное впрыскивание дифтерийной сыворотки и операция. Об операции — трахеотомии — я только слышал и читал. Знаю, что при этом вскрывают дыхательное горло и вставляют в него специальную трубочку. Трубочку эту, изогнутую, двойную (на случай если придется прочищать), тоже видел всего один раз.

Может быть, лучше отправить ребенка в ближайший военный госпиталь? Нет, бессмысленно. Он все равно не перенесет поездки. А если… Отчаяние подсказывает последний возможный выход.

Вытираю руки спиртом, потом йодом.

Разбираю шприц. Может быть, стеклянный корпус удастся приспособить вместо дыхательной трубочки? Обжигаю на огне нож и пинцет.

Но почему же молчит мать? Оборачиваюсь. Женщина приложила ухо к

груди ребенка. Тельце продолжает вздрагивать, но хрипов уже не слышно. Еще мгновение. И вдруг — страшный нечеловеческий крик. И тишина…

Будто окаменевшие, мы сидели друг против друга. Я молчал, а мать, сжимая тело ребенка, шепотом вновь и вновь бессмысленно повторяла одно только слово: дифтерия.

…И вот пятнадцать лет спустя у меня в руках приказ:

в ближайшие три — четыре года практически ликвидировать заболеваемость дифтерией во всей Российской Федерации. Чудесное начинание!

в 1962 году эта болезнь станет редкой.

— А хотите сейчас побывать в городе, где болезнь эта уже почти ликвидирована? — спросили меня.

— Небольшой городок?

— Нет, многомиллионный Ленинград.

И я поехал в…. 1962 год. Поехал в память о маленькой белоголовой девочке, чья смерть навсегда запала мне в душу.

Эпидемии дифтерии были известны еще Гиппократу. А с XVII столетия болезнь, проявляющая себя пленками в горле, получила имя «гаротилло», что означает «петля палача». Со второй половины XIX века дифтерия захватывает в Европе и Америке все большее число жертв. За 25 лет перед революцией в одной только Европейской России переболело ею около шести миллионов человек. Сотни матерей обращаются к Луи Пастеру, умоляя его найти средство против дифтерии. Сотрудники Пастеровского института в Париже действительно сделали многое для изучения токсина (яда) дифтерийной палочки, но честь отыскания антитоксической лечебной сыворотки принадлежит не им. Ее получили почти одновременно Бардах в Одессе и Беринг в Германии.

Но врачи хотели не только лечить уже заболевших, а и предупреждать дифтерию у здоровых. В Пастеровском институте Рамон создает дифтерийный анатоксин. Путем особой обработки ему удается обезвредить яды дифтерийного возбудителя. Если такой обработанный яд ввести в организм, вырабатывается невосприимчивость к дифтерийному микробу. Очень скоро медики убедились: противодифтерийные прививки способны творить чудеса. Казалось бы, мечта о полном искоренении этой тяжелой болезни вот-вот сбудется. Так полагали даже специалисты. Но в годы второй мировой войны в Европе, к западу от Польши, дифтерия вновь стала одной из самых распространенных эпидемических болезней.

Отчего же это случилось? Виновницей оказалась фашистская Германия. Гитлеровцы считали, что прививки «портят» благородную кровь «арийской» расы. Поэтому в Германии их почти совсем перестали делать и число больных непрерывно росло. Фашисты вторгались в страны Европы и вместе с ними пробиралась через государственные границы дифтерия. В Голландии число заболевших после прихода немцев увеличилось в 40 раз, а в Норвегии даже в 108 раз. Занесли гитлеровцы эпидемию и к нам. И кто знает, не фашисты ли виноваты в заражении той девочки, с которой в недобрый час повстречался я в годы войны?

После войны ученым не пришлось ломать голову над новыми методами борьбы с дифтерией. Анатоксин Рамона окончательно утвердился как средство, с помощью которого можно наверняка предупреждать заболевание. Но чтобы победить дифтерию в населенном пункте, надо подвергнуть прививке всех или хотя бы 90 процентов детей. Впервые именно это проделал еще в 1931 году известный советский ученый профессор П. Ф. Здродовский. Проведенные под его руководством массовые прививки в десять раз снизили тогда заболеваемость дифтерией в Ленинграде.

Огромных усилий потребовало это мероприятие от организаторов здравоохранения. Сам Рамон восторженно приветствовал успешный советский эксперимент. Война разрушила систему массовых вакцинаций. И хотя в нашей стране, особенно после введения обязательных прививок для детей, заболевания дифтерией резко уменьшились, полное ее уничтожение многим представлялось делом далекого будущего.

Представлялось, пока за дело снова не взялись ленинградцы.

Шел 1948 год. Из Сибири, Средней Азии, из самых дальних уголков страны возвращались в родной город эвакуированные ленинградцы. Радостная встреча с родным городом для многих семей нередко омрачалась болезнью детей, в Ленинграде участились случаи дифтерии. Приезжавшие в город, как правило, имели на руках справки: дети привиты. Но как привиты? Об этом и зашел разговор на первом заселении «Дифтерийного комитета», который собрался осенью 1948 года под председательством профессора Владимира Ильича Иоффе. Создание такого «штаба» показалось вполне естественным ленинградским медикам, привыкшим в годы войны к четкой полувоенной организации своего труда. Комитет был органом общественным, его члены — ученые, организаторы здравоохранения, врачи-практики — не получали никакого вознаграждения, однако с первых дней они развернули самую кипучую деятельность.

По рекомендации профессора В. И. Иоффе ста тысячам детей в городе сделали так называемую пробу Шика, позволяющую судить о наличии или отсутствии иммунитета. Подобную пробу врачи делали и делают довольно часто, но в истории медицины известно мало случаев, когда бы она была такой массовой.

Когда подвели итоги проверки, оказалось, что у большинства детей (в том числе имевших справки) иммунитет к дифтерии очень слаб. В таких условиях нетрудно было предсказать кривую заболеваний. Волна заболеваний, без сомнения, должна была расти, пока в городе не накопилось бы достаточно переболевших и, следовательно, невосприимчивых. Тогда число заболеваний пойдет на убыль с тем, чтобы 3–4 года спустя повториться вновь. Именно такая закономерность вот уже много десятков лет наблюдается во всех крупных городах мира.

Можно ли остановить дифтерийные волны? Можно! — решил «Дифтерийный комитет». Можно, если сделать прививки всем детям трехмиллионного города. Всем без исключения. И впредь через строгие промежутки времени повторять ревакцинацию.

Казалось бы, решение простое, но как его осуществить? Необходимо было завести на каждого маленького гражданина карточку с адресом, возрастом и отметкой о прежних прививках. Только тогда система предохранения детей от дифтерии превратилась бы в безотказно действующий механизм. Сейчас такой механизм уже создан в Ленинграде. Но прежде чем почти миллион карточек занял свои места в картотеках детских поликлиник, сотням медицинских сестер пришлось обойти тысячи домов, квартир, подняться на несчетное число лестниц в поисках тех, кого предстояло защитить от дифтерии. Не пропустить ни одного ребенка — распорядился Комитет. Это звучало как приказ, а приказ должен быть выполнен.

Но недостаточно только обойти квартиры и записать живущих на участке малышей. На каждом шагу медикам приходилось бороться за то, чтобы мать поняла необходимость прививок. А ведь бывало и так, что родители скрывали детей, дабы уберечь их от «укола». Участковая медицинская сестра с Петроградской стороны Шура Шагароза, в прошлом фронтовичка, не раз жаловалась в те дни подругам: «На фронте, в операционной, и то было легче!»

Да, совсем не просто было выявить, пересчитать, записать, а потом привить почти миллион детей. Привить не один, а несколько раз каждого, не нарушая твердо установленные перерывы. И если это удалось, то в значительной степени потому, что медики, кроме своих прямых обязанностей, оказались еще и хорошими воспитателями. Они перестроили сознание, не побоюсь сказать, перевоспитали миллионы взрослых, убедили их в необходимости прививок и сделали многих родителей своими помощниками. Ленинградским врачам удалось превратить медицинское мероприятие в общенародное дело, дело, близкое каждой семье.

Ни на секунду не затихает в большом городе упорная, но со стороны мало кому заметная борьба с инфекцией. Целая система специальных мер, слаженная и мощная, защищает ленинградцев от заразных болезней и в том числе от дифтерии. Пожалуй, лучше всего пульс этой борьбы чувствуется в учреждении, которое ленинградцы зовут Эпидбюро.

Финский переулок, 7. На третьем этаже большая комната. За столами женщины в белых халатах — дежурные фельдшера. Перед каждой телефон. Врачи из разных концов города сообщают сюда о случаях инфекционных заболеваний. Если врач заподозрил у ребенка дифтерию, то по указанию работников Эпидбюро уже через 20 минут за ним приедет машина, которая доставит его в специальную больницу. Эпидбюро не только распорядится о перевозке больного. Отсюда немедленно сообщат о болезни по месту жительства, в школу или детский сад, которые посещает ребенок. Отсюда же пошлют специалиста произвести дезинфекцию, а затем проследят за больным: чем кончилось его заболевание, нет ли рядом других случаев, не разгорается ли очаг инфекции там, где упала первая искра.

О каждом таком случае Эпидбюро сообщает также на улицу Мира, 6, в Городскую санитарно-эпидемиологическую станцию. Поедемте туда.

В одной из комнат мы наверняка застанем Веру Афанасьевну Крутякову. Официально считается, что бывшая заведующая отделом детских инфекций Крутякова ушла на пенсию. Но ей, много лет отдавшей борьбе с заразными детскими болезнями, не сидится дома. То и дело заходит она к своей бывшей сотруднице Евгении Леонтьевне Ехилевской. Их сдружила память о десятилетней совместной борьбе с дифтерией. Обе они, не заглядывая в старые отчеты, назовут вам цифры недавних побед. В 1948 году в Ленинграде переболело дифтерией несколько тысяч человек, а за 11 месяцев 1958 года на весь город набралось лишь около трех десятков случаев.

Но главная гордость врачей санитарно-эпидемиологической станции — это окончательное покорение «волн». В Ленинграде их нет. Десять лет подряд кривая заболеваемости стремительно падает. Даже близкие сотрудники Крутяковой и Ехилевской, опытные врачи, до недавнего времени не верили, что с дифтерийными волнами покончено. Когда в 1957 году Вера Афанасьевна собралась уходить на пенсию, один из таких сомневающихся сказал ей:

— Останьтесь-ка еще на годик! Говорят, что бывают дифтерийные волны с периодом до восьми лет. Если и в будущем году не будет волны, — ваша правда, поверю в успех.

Твердо убежденная в своей правоте, доктор Крутякова уступила. И вот спустя год подведены итоги: число переболевших дифтерией уменьшилось еще в три раза.

Но продолжим нашу поездку и навестим одну из детских поликлиник Ленинграда. Например, в Петроградском районе, ту самую, где работает старшей медицинской сестрой Шура Шагарова. Уютное, красивое здание поликлиники блещет чистотой и порядком. В этом немалая заслуга старшей сестры. Шура останавливает нас перед дверью с табличкой «Прививочная картотека». Ящики с карточками на каждого маленького жителя района составляют особую гордость Шагаровой. Когда-то она сама составляла эти карточки, а теперь строго следит, чтобы к первому числу каждого месяца специальная сестра-картотетчица оповестила участковых врачей, каких детей пора вызывать на очередные прививки. Порядок здесь, как и в любой ленинградской поликлинике, соблюдается строгий. Сегодня ни одного из 17 000 детей в районе родители не отказываются прививать; отказы стали так же редки, как и заболевания дифтерией.

Можно было бы побывать еще в «Дифтерийном комитете», но Комитета под таким названием в Ленинграде уже нет. Дифтерия побеждена, и Комитет во главе со своим неизменным председателем профессором В. И. Иоффе занялся новыми проблемами. Ученые планируют столь же радикальное уничтожение других детских инфекций: кори, коклюша, скарлатины. Они хотят превратить город Ленина в город счастливой и здоровой детворы. Чудесная цель! И можно верить: ленинградцам это по плечу!