Журналист

Глава 14 Водка — зло

Редакционная «Королла» въехала в Дальнереченск. Это была вторая командировка Павлика в этот город, но на этот раз с ним в команде ехал Пашка Окунев. У обоих Пашек было по заданию: Окунь должен был написать про совхоз «Спутник», который неожиданно разбогател, перейдя с картошки на сою (потому что ее килотоннами скупали китайцы), но нарвался на жесткий наезд бандитов. Павлик же получил куда более мирное задание — взять интервью у матери-одиночки Ирины Сундуковой, чей муж Иван мечтал иметь 15 детей, но успел заделать 13, после чего разбился насмерть на машине. Ирина Сундукова как раз была беременна тринадцатым ребенком, когда случилась трагедия, так что с ней чуть было тоже не произошло непоправимого. К счастью, старшие дети — тринадцатилетняя Оля и двенадцатилетний Максим — уже были вполне дееспособны, так как в такой огромной семье помощь родителям в воспитании младших братьев и сестер априори подразумевается. Поэтому, пока мама лежала на сохранении, вся эта шобла держалась на попечении двоих «старшаков». Тем пришлось временно бросить школу, чтобы утром отводить средних в садик и ясли, а затем возиться дома с совсем мелкими.

Случай стал сенсацией городского масштаба, и местные власти, надо отдать им должное, не забили на нее болт. Сундуковым выделили две четырехкомнатные квартиры, занимающие всю лестничную площадку первого этажа в новом панельном доме. За счет бюджета сделали какой-никакой ремонт и заселили семью. Тринадцатый ребенок уже родился и въехал в колыбельку в новом жилище. В зале этой большой квартиры над телевизором была водружена большая фотография, на которой еще живой папа с беременной мамой окружены двенадцатью детьми. К моменту приезда Павлика старшей Оле пришла пора поступать в институт, она окончила школу. И вопросы обсуждались как раз соответствующие: куда, на какую специальность.

Паша Окунь в это время бухал. Страшно и незабвенно. Вернувшись в гостиницу с интервью в седьмом часу вечера, Павлик обнаружил друга в луже рвоты посреди их комнаты, заставленной пустыми бутылками из-под водки. На столе стояла ополовиненная последняя бутылка и некое подобие закуски. За столом сидел редакционный шофер Саша Салтыков и, подперев голову рукой, поставив ту локтем на стол, заплетая языком, пел «Ой при лунке при луне, при счастливой доле, при знакомом табуне конь гулял на воле!» Походу, Саша даже не заметил, что Окунь ему уже не подпевает, а знай себе, выводил на все лады: «Правой ручкой обняла и поцеловала!»

— Эй, Саша, а Окунь свои дела хоть сделал по совхозу? — спросил певца Павлик.

— Да че там делать, все сделал в натре ой… — застонал с пола Окунь, поднимаясь и отплевываясь от собственной блевотины. — Как противно жить, Паша, я тебе скажу. Пьянство — это зло вонючее…

— Да кто ж тебя заставлял бухать то! — удивился Павлик. — Время ж еще детское, а ты же в хламину…

— Ты что, не видел, как я в хламину, друг? — пробормотал Окунь, двигаясь к душевой. — В хламину, это когда я не могу встать и не понимаю, что происходит. А я встал и понимаааа… — в это время он как раз дошел до унитаза и, склонившись над ним, изверг из себя еще одну порцию рвоты.

Павлик нюхнул бутылку и сморщился: пахло отвратительного качества водкой, явно паленой.

— Нам же нормально денег отсыпали авансом, чего ж так экономить? — спросил он.

— А у нас был выбор, — встрял в разговор двух Пашек Саша Салтыков. — Или взять одну бутылку хорошей водки бальзамовской, или пять бутылок вот этой. А Пашуля наш считать умеет. Пять, решил он, лучше, чем одна. Вот и ку… — тут Саша тоже зажал рот рукой и рванул из-за стола к туалетной комнате, где склонился над ванной и, задевая задницей товарища по бухачке, стал тоже издавать рвотные звуки.

На следующее утро они поехали в обратный путь. Саша, обпившись кофе, был вполне вменяем, а вот Паша Окунь нет. Он сбегал-таки в магазин с утра и на последние остатки аванса купил еще одну бутылку дешевой водки, которую пил из горла прямо в машине, поддерживая культурную бесед с попутчиками по мере возможности.

По пути они остановились у озера с лотосами, и пьяный в драбадан Окунь во что бы то ни стало решил сфотографироваться по шею в воде, стоя среди двух крупных — с его голову — цветков. Фото «Окунь среди лотосов» не было опубликовано в «Дальневосточных ведомостях», но тоже пригодилось: его потом отпечатали на надгробии Пашки его приемные родители.

Бальзамовская водка, кстати, не зря была самая дорогая в Приморском крае. До продажи завода «Уссурийский бальзам» москвичам им владел красный директор предприятия Юрий Емец. И он заботился о качестве продукта, строго следя, чтобы в производство шли только проверенные отечественные спирты. Ну и активно вкладывался в маркетинг, не без того. Он спонсировал все местные рок-фестивали, концерты приезжих звезд и просто дискотеки на площадях городов родного края. Например, на его деньги в местной дискотеке «Горизонт», устроенной в здании бывшего кинотеатра, был организован большой фестиваль «Рок и Водка», на котором выступили владивостокские «Иван Панфилов», «Тандем», «Танцы минус», «Карамазофф Байк» и уссурийское «Молодое Говно». Павлик на правах журналиста пофоткался со всеми музыкантами, а затем вместе с панками из группы «Провода» отлично оторвался в зале.

Собственно, и Павлик с его «Проводами» успел получить свою долю щедрот водочного короля: знакомство с пиар-директором «Уссурийского Бальзама» Женей Маркушевым позволило его письму на имя Юрия Емца вовремя оказаться перед бизнесменом, когда у того было хорошее настроение, и изложенная в письме просьба была полностью удовлеворена.

Просил Павлик 5000 рублей — столько стоила барабанная установка в магазине «Мелодия» на Светланской улице Владивостока, самом модном магазине местных неформалов и музыкантов. Точнее, установка стоила всего 3600 рублей, но отчитываться за грант, по словам Маркушева, не требовалось, так что на 1400 панки из группы «Провода» с чистой совестью попили портвейна в сквере неподалеку от магазина. Пока они сидели, пропивали «сдачу» с еще не состоявшейся сделки и орали песни под гитару, к ним присоединились еще и местные неформалы, пьянка затянулась, появились еще две гитары, потом появилась водка — в итоге Павлик не заметил тот момент, когда отмеренная граница в 1400 рублей была пройдена, и у них уже не хватало на барабанную установку. «Провода» тем не менее зашли в магазин и купили там один барабан там-там, а также новые палочки и медиаторы для каждого, новые струны для гитар и бас-гитары и каждому балахон с названием любимой группы. После чего оставшиеся 570 рублей они тоже спустили на выпивку.

Потом они «Провода» вернулись в Уссурийск и написали новое письмо Юрию Емцу, но он им не ответил, так как, во-первых, друг Павлика Женя Маркушев уже уволился и уехал в Москву, а во-вторых, сам Емец уже вовсю готовил свой завод к продаже — тем самым москвичам. И тратиться на промоушн ему уже смысла не было, на предприятии работали юристы и аудиторы, проводившие свой due diligence. Да и вообще сомнительно было, что такой номер прокатит дважды, решил тогда Павлик и не расстроился. В итоге, как уже было сказано ранее, он купил барабаны в комиссионке с гонорара в «ДВВ».

Юрий Емец продал «Уссурийский бальзам» в 2002 году за фантастическую по тем временам сумму 10 миллионов долларов. И сразу пошел в политику, избравшись председателем городской Думы Уссурийска. В ходе ожесточенной политической борьбы он буквально снес главу города Владимира Ведерникова (на этой борьбе хорошо поднялась тогда газета Пашки Окунева «Жемчужина Приморья», которую потом ожидал бесславный конец) и поставил своего сторонника Сергея Рудицу. Но затем между ними пробежала черная кошка: Рудица и Емец стали жесткими политическими оппонентами. А так как избирали главу депутаты гордумы, то и борьба политическая в городе развернулась за голоса этих самых депутатов. На следующих выборах, что намечались на 2005 год, Емец планировал баллотироваться в градоначальники.

Именно на этом Пашка Окунев, уже работавший в «ДВВ», предложил сыграть Павлику. Разговор зашел во время очередной редакционной пьянки, на которой Витька Булавинцев и Лада Лыбина поспорили об эффективности франчайзинговой бизнес-модели, используемой «Московским Комсомольцем»: региональные франчайзи получают от главной редакции бренд и несколько федеральных полос, а остальные заполняют сами, продавая на них местную рекламу. Папа Артуш с нагрузкой в виде ежемесячных взносов большому «МК» справлялся отлично, и к этому моменту уже открыл в периметре ЗАО «ПАРИ» по франшизе «Дорожное радио». И тогда-то, на этой самой пьянке, Лада спросила бухавшего с ними Папу Артуша:

— А почему бы тогда «ДВВ» не продавать франшизу по районам края? Есть бренд, есть краевые полосы, а по городам выпускать районные, — рассуждала она. — Сделать паушальный взнос и пусть местные бизнесмены, кто потянет, открывают у себя в райцентрах свои редакции и делают местные полосы. Масштаб будет конечно не такой, как у «МК», но и эффект возможен. И влияние будет расти.

— Ай маладэц, женщина! — воскликнул великий приморский армянин. — Витя, есть идеи, с какого района начат?

— А давайте с Уссурийска нашего начнем! — предложил Павлик. — Паш, ты ж знаешь кого-нибудь, кто может потянуть такие расходы?

— Так Емец же! — сморщившись от только что опрокинутой рюмки грузинского коньяка, сказал Паша Окунев. — У него денег до дури просто. И мужик в принципе неплохой.

— Давай тогда на следующей неделе к нему съездим? Ты да я. Артуш Рамаисович, какие условия вы предлагаете?

— Ти ему скажи, что мы, если он с нами работать будет, его трогать не будем. Мы своих не трогаем, он это знает! — сказал Папа Артуш. — А по деньгам ми отдэльно рещим, все посчитать надо.

— Предлагаю за это выпить! — подытожил Витька Булавинцев.

На следующей неделе два Пашки заявились в офис Юрия Емца на первом этаже единственной в городе шестнадцатиэтажки на улице Ленина. Бывший водочный король, а теперь большой уссурийский политик принял делегатов радушно, угостил конфетами и с удовольствием выслушал предложение, принял листик с финансовыми расчетами (по прикидкам двух Пашек, газету можно было бы выпускать с инвестициями примерно в 10 тысяч долларов на первый год, с учетом заполнения всего двух уссурийских полос, с выходом на окупаемость примерно с третьего года).

— Я подумаю, идея мне нравится, — сказал Емец, и Пашки вышли на улицу.

— Как думаешь, примет он предложение? — спросил Павлик Окуня.

— Мне кажется, примет. Он явно загорелся идеей союза с армянами.

Но узнать это им было не суждено. Через неделю после этого разговора, когда Юрий Емец уже должен был дать ответ посланникам Папы Артуша, он был среди бела дня убит. Как сообщили тогда все СМИ края (да и страны в целом, потому что убийство вышло громким), в 11:45 7 июля 2004 года он вышел из машины у дверей своего офиса и, поднимаясь по лестнице, был расстрелян из винтовки несколькими выстрелами в спину. Через полчаса в реанимации он скончался.

Павлик, который вел криминальную хронику в «ДВВ», обратил внимание на то, что до этого убийства весь Уссурийск в течение трех месяцев гудел из-за орудовавшего в городе маньяка, что подъезжал к автобусным остановкам на тонированных красных «жигулях» без номеров, выходил из машины там, где видел одиноко стоявшую молодую девушку, и, пырнув ее ножом, садился в машину и уезжал. Жертвами (к счастью, все они остались живы) урода стали три десятка девушек, которые были госпитализированы. Но эти нападения прекратились после убийства Емца.

Через много лет правоохранительные органы найдут исполнителя убийства — им окажется дальний родственник главы города Сергея Рудицы, предприниматель Николай Хоменко. Подельником убийства суд признает безработного Андрея Зотина, который привез убийцу на место выстрела и увез его оттуда после стрельбы. В 2007 году суд приговорит Хоменко к 15 годам тюрьмы, а Зотина к 13-ти. Заказчик и организатор убийства так и остались для следствия тайной.

Павлик как ни в чем ни бывало продолжил работать в «ДВВ», выбросив уже написанное заявление «по собственному» в урну под редакционным столом. А Окунь снова запил. Сначала он пропил последнюю зарплату, полученную в «ДВВ», потом, когда Папа Артуш, которому на прогульщика пожаловалась главред Наталья Селина, без колебаний уволил того, он стал занимать деньги у друзей и тут же тратить их на китайские «сиськи».

Его приемные родители отвезли его в клинику, где его закодировали. И он снова пришел в редакцию — внештатным корреспондентом. Он принес очень интересный репортаж с острова Русский, где три монаха основали (точнее восстановили после 80 лет коммунистической разрухи) мужской монастырь. Там Окунь впервые в жизни исповедовался и причастился.

— Я такой подхожу к батьку этому, — поделился своими впечатлениями Окунь с Павликом, когда вернулся из командировки, — ну, говорю, грешный я, все такое. А он как давай меня спрашивать: а это делал? Да. А это? Да. И что ни спросит — я все ж сука делал! И мне так стыдно стало, ты не представляешь, Павлик, хоть сквозь землю провалиться готов был. А потом, как он меня фартуком своим накрыл, перекрестил и сказал: отпущаю тебе типа грехи твои. И меня такое облегчение охватило, как будто я самой вкусной водки нажрался. Чуть не упал прямо там. И слезы потекли. А потом в конце службы он мне из ложечки чего-то дал из чаши, и все, поехал я обратно.

Репортаж «Монастырь на острове» принес Пашке Окуневу его последний в жизни гонорар. Когда он его получил, у него как раз закончился срок кодировки, и надо было снова ехать в клинику. К этому моменту Павлик и Пашка снова замечтались: как они купят японскую тачку и вдвоем поедут на ней до Питера, где продадут ее и, живя на вырученные деньги, устроятся в знаменитое агентство журналистских расследований Андрея Константинова.

— Там-то мы развернемся! — говорил Пашка. — Дай нам только срок! Мы с тобой, Паха, горы свернем! Хоть их в Питере и нету.

— Свернем! — соглашался с ним Павлик.

Потом Окунь ушел, и снова запил. Он пропил весь гонорар, а потом пришел в редакцию снова.

— Паха, слушай, друг, одолжи 500 рублей! — обратился он к Павлику. — Я с девушкой хочу в кино сходить вечером, а денег, как назло, нет.

— Блин, Паша, ты тока не нажрись там вместо девушки! — сказал ему Павлик, протягивая три сторублевые купюры. — Вот, только триста есть, извини.

— Выручил, Паха, ты меня просто спас! — обрадовался Окунь, и, глядя в его загоревшиеся больным огнем глаза, Павлик почувствовал неладное. — Я тебе с ближайшего же гонорара верну!

Схватив — уж очень судорожно, подумал Павлик — купюры, Окунь поспешил покинуть редакцию. А через два дня там зазвонил телефон, и заплаканная приемная мама Окунева сообщила, что Окуня больше нет.

— Он… Мы ему денег уже две недели не давали, он все таскал — то сотку, то две. — Рыдая рассказала пожилая женщина. — Купит где-то водяры, нажрется и спит. В конце я все деньги спрятала, и пить ему запретила. Он три дня ходил трезвый, а потом кто-то ему занял. Чтоб земля у этого доброхота под ногами горела! Пашенька мой пошел к бабке и купил у нее спирта. Выпил три рюмки, а потом его рвать начало. Четыре часа из туалета не выходил, рвало его все сильнее, потом кровью рвать начало, он прямо плакал над унитазом. Потом уже я скорую вызвала, его в реанимацию увезли. Там и умер. Сказали, метанолом отравился.

Хибару той бабки, что торговала спиртягой, вскоре после похорон Окуня сожгли какие-то злоумышленники, которых милиция так и не нашла. Бабка из дома спастись не сумела, потому что от огня вспыхнула и сдетонировала бочка со спиртом.

На похороны в полном составе пришли журналисты из Уссурийского телевидения во главе с подружкой Витьки Худякова Леной Титоренко. Витька Худяков тоже пришел. От «ДВВ» приехал Павлик, но больше всего было журналистов, которые раньше работали в «Жемчужине Приморья» под началом покойного. Сильнее всех горевал Вадик Матвеев, тот самый бывший зэка, которого Окунь вытащил из криминального болота, научив журналистике. Вадик ненадолго пережил своего юного учителя, он умер через полгода от цирроза печени. Но Павлик этого уже не застал — он навсегда покинул Уссурийск, отправившись покорять северную столицу России в одиночку.