Журналист

Глава 5 Чувство вины

Игорь Конев, пока не поступил в универ, вел здоровый образ жизни. Не пил, не курил, занимался легкой атлетикой и горным туризмом. Но уже 2 сентября, выйдя с Павликом из учебного корпуса, он достал из сумки пачку сигарет «Собрание» и закурил.

— Ты ж за здоровый образ жизни вроде бы был! — удивился Павлик.

— Я и сейчас за здоровый образ жизни, я буду курить редко, и исключительно дорогие сигареты! — гордо произнес Игорь, выпуская дым изо рта. — Либо «Собрание», либо «Парламент». Не больше пачки в неделю.

Через две недели Павлик увидел в руках Игоря не изысканную коробку гламурного «Собрания», а унылую черную пачку народных сигарет «Петр 1». Оказалось, что «Собрание» за две недели сентября 1998 года подорожало в три раза и теперь стоит больше, чем дают Игорю на карманные расходы родители — таковы были для первокурсника журфака ДВГУ основные последствия дефолта, повлекшего отставку правительства и руководства ЦБ России. С тех пор Игорь курил исключительно «Петра». И не только после пар на журфаке, но и после забега на стадионе и даже во время дальних туристических походов по сопкам Манчжурии, о которых постоянно травил байки на посиделках с однокурсниками.

И лишь на втором курсе, начав писать в «МК» и «ДВВ», Игорь снова перешел на «Собрание». Репортаж «Кости в лесу за придорожным кафе» вышел совсем не забористым, но гонорар парни получили неплохой — 6 рублей за строчку (а их, строчек, вышло 300), как и за «Домик в деревне» (еще 300). В «ПАРИ» тогда была принята 10-бальная система оценки материалов, и самые лучшие оценивались по 10 рублей за знак, а самые худшие — по 1–2 рубля.

По 10 рублей за строчку Павлик за всю свою работу в «ДВВ» получил лишь дважды. Первый раз, когда написал в «МКВ» слух о введении краевыми властями местного налога на церковную недвижимость, против которого выступил Митрополит Владивостокский и Приморский Варфоломей, а второй — за интервью «Рюмка чаю с Чижом» с Сергеем Чиграковым, лидером вокально-инструментального ансамбля «Чиж и Ко», заехавшего в «славный город что на море» по случаю своего концерта. С Чижом его свел знакомый администратор Леша Пивкин из недавно открывшегося во Владивостоке рок-клуба Zabriskie Point. А с самим Лешей Павлик познакомился на его, Лешиной, свадьбе с худенькой блондинкой Кристиной.

Вместо кабака Леша арендовал у трамвайного парка целый трамвай и гонял на нем по ночному Владивостоку, набив его выпивкой, закуской и, конечно, друзьями, знакомыми и такими как Павлик, которых пригласили знакомые знакомых. Павлика туда пригласили знакомые фидошники Тип (в фидонете он подписывался YadroChisty Izumrud) и Натан (на самом деле просто Антон) — члены древней секты фанатов халявного интернета. А с ними он познакомился, когда шел из общаги №2 ДВГУ (что находилась на вершине сопки, куда ездит фуникулер) в свою общагу №3. Путь его лежал через Сухановскую площадь, где эти самые фидошники собирались, чтобы увидеть друг друга оффлайн. Кстати, трамвай тоже был не случаен: ведь Леша Пивкин был тем самым легендарным придурком, который, взятый на слабо любимой девушкой, угнал ночью трамвай из парка и катал на нем девушку несколько часов, а потом (пока не замели) бросил его посреди улицы и был таков. А Кристина была той самой девушкой.

Короче, в тот раз руководство клуба Zabriskie Point «пробило тему»: днем группа «Чиж и Ко» выступила с концертом во Дворце Культуры Моряков, а вечером пела и пила в упомянутом клубе — не до конца, впрочем, осознавая, где находится. А Леша позвонил Павлику в редакцию и спросил, хочет ли тот взять интервью у рок-звезды. А заодно набухаться. Если хочет, то есть предложение.

— Ээээ… А это рок-клуб? — уточнил Чиграков у Павлика, когда тот, выпив с ним третью «рюмку чаю» («чай» был под недавно появившимся брендом «Путинка», забавлявшим русский народ созвучием с фамилией нового президента, и лился по пищеводам как живая водица, сдобренный хорошим закусем от шеф-повара), спросил легенду русского рока «ну и как вам наш рок-клуб», о чем отдельно предварительно договорился с упомянутым администратором Лешей Пивкиным. — Ну, если это рок-клуб, то да. Думаю, таким он и должен быть. С мягкими креслами. А то у нас в Питере сидят все на табуретках как квочки на жердочках, и все им не так. И музыка не такая, и слова не те. А тут утонул в диванчике — и все тебе так. — И выпил еще рюмку «Путинки».

После пятой рюмки Павлик спросил, почему у Чижа столько песен про поезд, и ни одной про самолет. Хотя прилетел то он во Владивосток именно на самолете, а не приехал на поезде. «А потому что после One way ticket и „Стюардессы по имени Жанна“ про самолет ничего нового сказать уже невозможно. А поезд… поезд — это душа», — ответил Чиж и они снова «вздрогнули» (в смысле опрокинули в глотки еще по «рюмке чаю»). Тут к их столику подошел вдрабадан уже увздрагивавшийся гитарист «Чижа и Ко» Миша Владимиров, который по пытался убедить Сергея и Павлика, что «во всем виноваты арабы».

— Просто ты пойми, — обняв Сергея, пояснял он. — Ведь на каждого нашего по десять арабов приходится. Вот я одного у*башу, ну ты, такой здоровый, красивый, ещё двоих. А остальных семерых куда девать?

Чиж повернулся к нашему корреспонденту и извиняющимся тоном пояснил, что вот это как раз пример разлагающего влияния дальних авиаперелетов:

— У меня полный раздрай в башке, а про Мишу и говорить нечего. Он, мне кажется, до сих пор не понимает, что мы не в Питере, а во Владивостоке, и как мы вообще здесь оказались. А ты говоришь, «самолет», «поезд»…

В конце вечера, глубоко за полночь, когда набухавшиеся новые русские зрители выбрались из клуба, предварительно похлопав Чигракова по плечам и высказав ему свое недовольство его новой прической (на плакате он был по-старому с длинным русым хайром, а в клубе появился с белой обесцвеченной шевелюрой) с их точки зрения в высшей степени остроумными фразами типа «да ты не Чиж, а чушь, вот бл* в натуре!», на улицу вышли и музыканты, сопровождаемые барменами, официантками и администратором клуба.

— А слабо Чижа на мопеде до гостиницы довезти? — спросил администратор Леша бармена Кирилла, который как раз пьяно усаживался на свой мотороллер Honda. Чиграков сел на пассажирскую сидушку и обхватил бармена руками за пояс. Тот крутанул ручку газа, и мопед с рыком сорвался с места. Через секунду раздался звонкий удар: на пути у Кирилла и Сергея оказался задний бампер новенького серебристого автомобиля Toyota Land Cruiser 100. Тут же открылись все четыре двери «крузака», и из его недр на ночную улицу вылезли давешние новые русские. Чиж, понимая, что на сей раз одной лишь «чушью» можно не отделаться, резво соскочил с мопеда, быстро вбежал обратно в клуб, выпил рюмку водки и, обняв проходившую мимо официантку, слился с ней в длинном французском поцелуе — да таком, что длиннющие ноги девушки подкосились. А когда ему сказали, что братки уже уехали, отпустил красавицу и дрожащими руками закурил.

Павлик, в отличие от Игоря Конева и Сергея Чигракова, так и не начал. Точнее, он рано бросил — еще во втором классе (том самом, который был одновременно и первым). Его сосед по подъезду Вася Голубцов однажды сказал ему:

— Пошли курить научу.

— Пошли, — ответил Павлик. И они пошли. Разумеется, в штаб (какие мальчишки-первоклашки могут жить без штаба?). Он у них располагался между двумя бетонными плитами, прислоненными к стене гостиницы «Уссурийск» на заднем ее дворе (фасадом она, как известно, выходит на улицу Некрасова и Центральную площадь города). Обойдя гостиницу в поисках бычков, выброшенных постояльцами из окон, мальчики неожиданно нашли целую пачку папирос «Прима».

— Вот повезло! — воскликнул Вася, и они вернулись в штабные пенаты. Сели на бетон, взяли в зубы по папиросине, и Вася их поджег. Павлик вдохнул дым полной грудью — и, разумеется, закашлял. Тут над ними открылось окно гостиницы, и в нем показалась голова очень строгой старушки, которая очень грозно стала ругаться, называя мальчишек оболтусами и куряками и грозя вызвать милицию. Мальчики задали стрекача, прибежали в свой двор, и тут Павлик услышал, как бабушка зовет его с балкона кушать. Он и правда почувствовал голод и уже порывался идти домой, но Васька его остановил:

— Ты чего, дурак? У нас же изо рта табаком пахнет. Сразу вычислят, что мы курили!

И два приятеля еще целый час катались на качелях и глубоко дышали, чтобы выветрить запах. Связанные с этим неудобства навсегда отучили Павлика курить. Желание «приобщиться» не возникло у него ни в старших классах, когда одноклассники постоянно стали бегать «за гаражи», ни в университете: на вопрос «покурим?» Павлик смело отвечал «бросил».

Но зато Павлик спутался с неформалами. Они сидели у памятника «Борцам за власть Советов» на центральной площади Владивостока и сам памятник называли «Борцам за власть». И тусовались. Когда Павлик шел мимо, он заметил среди них своего длинноволосого однокурсника Леху Рябкова, которого по отчеству Палыч неформалы называли Палачом. Леха, одетый в клеш и обвешанный феньками, играл на глиняном барабане-дарабуке, а симпатичная девушка-неформалка по кличке Дрофа бренчала на гитаре и пела песню Майка Науменко «Это гопники — они мешают мне жить!»

Павлик уважал творчество группы «Зоопарк» и уже успел, живя во Владивостоке, во всей полноте прочувствовать смысл песни про гопников. Поэтому остановился и стал подпевать. А потом поздоровался с Палычем и попросил у девушки гитару. Сыграл пару песен из «Алисы», пару из «Аквариума», пару из того же «Зоопарка», пару из «Пикника», пару из «Кино», пару из «Наутилуса», пару из «Чайфа» и из «Чижа». И оказалось, что в шляпе уже хватает на портвейн.

Впоследствии выяснилось, что памятник «Борцам за власть» — это не главное тусовое место. Главное же — деревянная сцена в другом конце площади, гордо носящее наименование «плаха». Плаховские неформалы вели жизнь, близкую (с их точки зрения) к природе. Питались «ништяками» — выброшенными из ближайшей «Бургерной» недоеденными сосисками в тесте и гамбургерами, ночевали на Морском вокзале или на «тепляке у фуника» (на пустыре неподалеку от городского фуникулера у теплотрассы был содран приличный кусок обмотки, и оголенная труба щедро источала тепло, согревая прижимавшихся к ней панков и панкующих), а зарабатывали «стритом», то бишь бренчанием и пением в подземном переходе.

Павлик сначала не мог отличить панков от панкующих. Потом панк по кличке Зелибоба просветил его, что панкующим может стать любой, а вот панком — только настоящий панк, прошедший инициацию. Первый этап этой инициации достаточно прост: надо пожрать ништяков за бургерной. Второй сложнее — надо взасос поцеловаться с ВВС. Как на самом деле звали ВВС, Павлику выяснить так и не удалось. Но от мысли даже прикоснуться к ней его сразу передернуло. На вид ей было лет 30–35, пухленькая и, если бы не въевшаяся грязь, откровенно бомжатская одежда, выбитые передние зубы, слипшиеся волосы и запах помойки, то выглядела бы она даже мило. Говорят, она работала в психбольнице и могла выписывать рецепты на покупку циклодола в аптеке, чем снискала глубокую привязанность половины плаховского контингента. Ну не суть. Третьим этапом посвящения в панки была игра в веснушки. Панки и посвящаемые срали в середину комнаты на газету, садились вокруг кучи в кружок и бросали туда кирпич. А потом весь день ходили с «веснушками», возникшими в результате разбрызгивания фекалий по их лицам. Те, кто прошел все три этапа, признавались на плахе настоящими панками.

На журфаке с Павликом училось три «плаховских» неформала и одна неформалка: помимо хиппующего Палача им оказались Серега Коваль (его можно отнести к «панкующим», так как он слушал Sex Pistols и носил майку с надписью Punks not Dead) и Сева Оладушкин по кличке Философ (особенности его философии стали известны Павлику впоследствии), а также Маша Плюшкина по кличке Плюха. После успешного «стрита» Палач купил бутылку портвейна №33 и пригласил (на правах хозяина гитары и дарабуки) всех перечисленных, а также Павлика и Дрофу, в подъезд ближайшего дома на распитие. Как там пел Шевчук, «и ветерок отравленный глотали мы из горлышка», вспомнил Павлик, глотая из горлышка противноватый винный напиток и пьянея.

К концу бутылки Павлик пригласил всю компанию в гости — в команту №409. Случай был подобающий (с его довольно опьяневшей точки зрения): в этот день всем иногородним студентам ДВГУ выдали по тысяче рублей — пособие в честь надвигавшихся выборов губернатора. Предполагалось, что студенты в благодарность проголосуют за Наздратенко, а Павлика особенно радовал тот факт, что тысячу он получил, а голосовать не пойдет, потому что ему еще нет 18 лет.

И вот, довольные однокурсники-неформалы направились вслед за Павликом сначала в магазин, где купили три бутылки «Капитанского рома» и пачку пельменей, а затем в общагу №3. Проблема состояла в том, что, во-первых, в общежитии запрещено употреблять спиртные напитки, а во-вторых (ибо дело было уже поздним вечером), там было запрещено пускать на ночь посторонних.

Решение было найдено довольно сомнительное: Павлик положил бутылки в рюкзак, обнял Машу Плюшкину и так прошел с ней вместе через турникет, показав свой пропуск. Студенты-вахтеры на девушку внимания не обратили, и парочка уже было благополучно зашла в общагу, направившись по коридору от турникета к правой лестнице, когда раздался звон разбивающегося стекла. Повернувшись, Павлик с ужасом понял, что из расстегнутого рюкзака на пол упала одна из бутылок «Капитанского рома». Судорожно закрыв рюкзак (едва успел до того, как вахтер вышел из своей «рубки») он стал собирать осколки стекла. «А вам известно, что распитие спиртных напитков на территории общежития запрещена?» — для порядка спросил вахтер, которому явно было жаль Павлика и его несостоявшегося распития спиртных напитков. Юный журналист отнес осколки в урну и поспешил к лестнице, где его уже ждала Маша. Теперь встал вопрос, как провести остальных участников предстоящей попойки.

Первая мысль — втянуть их по одеялу в окно коридора второго этажа — была отвергнута, потому что втягивать пришлось бы на виду у всех, кто по коридору будет ходить.

— Можно в принципе постучаться в одну из комнат на втором этаже и попросить их втянуть наших гостей, — предложил Павлик.

— Точно! — обрадовалась Маша и постучалась в ближайшую комнату. — Здравствуйте, извините… — начала она, когда дверь открыла…

— Извините, мы ошиблись дверью! — оборвал ее Павлик, узнав в открывшей дочку комендантши. Девушка окинула парочку удивленным взглядом и закрылась, а Павлик повел Машу к самой дальней двери по коридору. Там, помнил он, живет Тимфей Хабаров, тот самый ярый ценитель водки. Тимсон был дома и легко согласился втащить гостей-неформалов, но с условием, что он тоже присоединится к пьянке. На том и порешили. И вот, Палач, Коваль, Плюха и Сева Оладушкин вошли в комнату №409.

Мишка Халдеев против пьянки не возражал: он сам недавно провел подобное мероприятие со своими гостями в ущерб сну соседей. И с удовольствием присоединился бы к празднованию халявной тысячи рублей, но в преддверии зачетной недели вынужден был штудировать корейский язык. Журфаковцы же такой проблемы не имели: если на этом факультете их чему-то и учили, то это что-то не требовало усиленной зубрежки, любой из студентов мог наговорить на хорошую оценку просто за счет подвешенного языка и логического мышления.

Ром с пельменями хорошо лег поверх давно усвоенного портвейна, потом к поглощенным двум бутылкам «Капитанского» присоединились еще три бутылки «Русской» водки (Павлик с Тимсоном сходили в магазин), пошли в ход гитара и дарабука… а потом пьяные даже не в стельку, а в полную зюзю Павлик и Серега Коваль вывалились из комнаты, чтобы сходить в туалет. И попали прямо в объятия вахтеров, делавших обход (и не забывших инцидент с разбитой бутылкой у турникета).

Последовавшие разбирательства привели к тому, что Павлик из общаги вылетел. Объятый мрачными мыслями явился он в универ и поведал это шокирующее известие друзьям-неформалам. И тут на помощь пришел Леха Палач.

— Сегодня вечером приходи на перекресток Океанского проспекта и Пологой улицы, там в доме увидишь дверь с вывеской «Кафе». Кафе не работает, но ты постучись, тебе откроет чувак, его зовут Антон. Скажешь ему, что ты от меня и тебе нужна вписка. Там и переночуешь.

Так все и вышло. Павлик постучался в дверь «Кафе», открыл крепкий высокий небритый парень с длинным каштановым хаером и в джинсах-клеш. Впустив Павлика, он выдал ему спальный мешок и туристический коврик.

— Спать можно на сдвинутых столах, возле батареи достаточно тепло, хоть и жестковато. А пока угощайся, —сказал Антон и предложил Павлику вареный рис в кастрюле и чай.

Антон был настоящим «системным» хиппи, а не просто «хиппующим», как «плаховские» неформалы. Фамилия его была Волков, но все звали его Брэндон, в честь героя уже подзабытого сериала «Санта-Барбара». Он работал сторожем в закрытом на ремонт кафе и каждую ночь вписывал там приезжих и просто тусующихся «пиплов». Читал Кастанеду и Ричарда Баха, комментировал Сагу о Системе и ее автора Крота и ловко гонял пентатонику по ладам своей электрогитары Prince. Пел он «Умку и Броневичок», «Последние танки в Париже», «На заре врага за ногу дернуть», и лишь иногда разбавлял это все композициями из репертуара Сергея Чигракова.

Кстати, герои «Санта-Барбары» дали свои имена не только Антону. Среди «плаховских» неформалов была известна металлистка Джина и панкуха Си-Си, а у хиппующих автостопщиков пользовался немалым авторитетом Александр по кличке Мэйсон, который устроил в своей трехкомнатной квартире на первом этаже дома на Луговой настоящую столярную и скорняцкую мастерскую, где сам делал мебель, обувь, одежду и музыкальные инструменты. Он с ног до головы одевался в кожу, которую покупал у охотников (куртка, штаны, мокасины, картуз), плел стулья из лозы, а ванную комнату выложил голышами, набранными у таежной речки. Каждую весну они с женой Настей покупали два мопеда и ехали на них путешествовать по России, а осенью возвращались и зимовали во Владике. Антон Брэндон о Мэйсоне отзывался с глубоким уважением. И дарабука Лехи Палача, кстати, была изготовлена именно этим мастером на все руки.

Первые пару недель, которые Павлик прожил на вписке у Антона, там никто не ночевал. Рано утром юный журналист выходил из дверей «Кафе» и шел в универ. После пар слонялся по городу или сидел в библиотеке, потом покупал еды и пива или портвейна и после 19 часов шел в кафе.

Но однажды он постучал в дверь закрытого заведения, а открыл ее не Антон, а Сева Оладушкин. В руке у Севы была папироса «Беломорканал», набитая отнюдь не табаком. Аромат марихуаны ударил в нос Павлика, а уши уловили стук барабанов и рифы электрогитары. «Привет! Заходи! — сказал Сева и предложил косяк: 'Будешь?».

Павлик курить отказался. Но, находясь в одном помещении с целой толпой дымящих паровозов, «нахватался вторяков», как этот феномен охарактеризовали опытные однокурсники-неформалы, и практически на равных с ними глупо хихикал и выводил рулады на электрогитаре под мерное стучание барабанной установки (ее принес из дома Палач). Через несколько часов энергетика «сейшена» немного спала, и, хотя Павлик с Палачом продолжали терзать инструменты, остальные участники уже не подпевали и не подбрякивали на маракасах, а занялись своими делами. Серега Коваль 40 минут чистил зубы, Маша Плюшкина и Антон Брэндон рассказывали друг другу, как ехали куда-то автостопом. А еще в эту ночь Павлику стала ясна кличка Севы — Философ. Потому что Сева долго молчал, слушая музыку, а потом громко произнес, глядя в пустоту:

— Вот я все думаю: почему, если много онанировать, в душе возникает чувство вины?

— Наверное, потому что это грех, — предположил Павлик, немного подумав.

— Это слишком простое объяснение, — не согласился Философ. — Я вот всю Библию прочел, но так и не нашел там нигде прямого запрета на онанизм. Где хоть намек на это там?

— «Если левая рука соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше без руки войти в Царствие Небесное, чем с двумя руками в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов», — процитировал по памяти Павлик Евангелие. И друзья с ним согласились: при такой постановке вопроса чувство вины неизбежно.