Гиперион

Если б я тебя в тени платанов,

Где Илис[190] бежал среди цветов,

Где над Агорой[191], весельем прянув,

Расходился рокот голосов,

Где отвага юношей будила,

Где сердца к себе склонял Сократ,

В миртах, где Аспазия[192] бродила,

Где Платон[193] творил свой вертоград,

Где весною праздника напевы,

Звуки флейт восторженно лились,

В честь заступницы, Минервы-Девы,

Вниз с холма священного неслись,

Где вся жизнь — поэзией хранимой,

Сном богов, без времени, текла, —

Если б там нашел тебя, любимый,

Как душа давно уж обрела!

Ах, иначе обнял бы тебя я! —

Пеньем бы ты славил Марафон,

И мой взор, улыбкою играя,

Искрился б, восторгом упоен;

Грудь твою победа б молодила,

Лаврами чело твое обвив;

Скука жизни б затхлой не душила

Радости исполненный порыв.

Ах, звезда любви, твоей отрады,

Юношеский, розовый рассвет!

Лишь в чреде златых часов Эллады

Бега ты не чувствовал бы лет;

Словно пламень Весты[194], бесконечно

В каждом сердце там любовь жила,

Дивных Гесперид плодами вечно

Сладостная юность там цвела.

Если б все ж ты наделен судьбою

Был толикой этих лет златых,

Ты бы счастлив был нести с собою

Пламенным афинянам свой стих;

Струн звенело б радостное пенье,

Кровью лился б ток лозы хмельной,

Уносило б прочь отдохновенье

Агору с шумливою толпой.

Любящее сердце б не напрасно

Жарко билось в том краю земли

Для народа, пред которым страстно

Слезы благодарные текли;

Час придет, спасешься из неволи,

Прах отринешь в горестной борьбе!

Дух нетленный, в сей земной юдоли

Нет стихии, родственной тебе!

Где они, богов сыны в Афинах?

Аттика не вспрянет ото сна,

В мраморе поверженном, в руинах

Смертная таится тишина;

День весенний сходит и поныне,

Только братьев он не застает

В той священной Илиса долине, —

И пустыня дням теряет счет.

В край Алкея и Анакреона

Низойти пути бы моему,

Там, среди героев Марафона,

В тесном я хочу уснуть дому!

Ах, последний этот плач умолкнет

О священной Греции моей,

Пусть же Парка[195] ножницами щелкнет, —

Сердцем я уже среди теней.

Не плачу я... Весны очарованье

Златит весь мир, напомнив детство вновь,

И, возбудив и боль и упованье,

Мои глаза кропит росой любовь.

Еще мне дарят сладкую отраду

Лазурь небес и изумрудный луг.

И, внемля здесь земли божественному саду,

Я пью нектар у радости из рук.

Прими и боль! Обид во искупленье

Нам дар лучей благое солнце шлет,

И лучших дней в душе еще живут виденья,

И в ласке милых глаз о нас слеза живет!

Уст цветы отцвели и холмы рамен преклонились

<...>

Но ты, сердце, живо еще! Как Селена любимца[198]

Будит, так радость, чадо божие, сны мои гонит

Прочь, брожу ли, пленен сестрою младости пылкой,

Вешней Флорой, по милым моим полям и милейшим

Рощам, средь шумных крон, пронизанных ясной улыбкой,

Полных свистами птиц, ликованьем резвого ветра...

Сладок мне буйный клич пирующей юной природы!

Вновь ты сердце пьянишь и поля, вешнее чадо,

Солнца радостный луч! О первенец! Здравствуй,

Первенец времени! Славься, ликующий! Здравствуй!

Вот пали цепи и, буйнокипящая, славит

Волю волна, сотрясая пространство. И, юны,

Крепки, мы, грудь обнажив, отдаваясь потоку,

С ним воспряв, с ним и пав, ликуя, в вечном движенье

Славим чудо Весны и кличем вешнее солнце.

Брате! Млеет земля в лучах улыбки эфира,

Ждет и тает в волнах любви и, словно танцует,

Негой счастья полна. О радость! Бьет час: подъемлет

Жезл свой над краем гор сын элизейской долины.

Каждый видел, как милого друга Флора встречает,

Как тоскует в плаще росы, предвкушая рожденье

Огненных стрел над темницею гор! Вот румянец

Тронул бутоны ланит, пробудило пыланье

Кроткую, флер совлекая, и нежные чада,

Травы, рощи, цветы, виноградные лозы, побеги,

Спи же, спят и твои, в благости, мирные чада,

Мать Земля! Спи же, спи! Ведь Гелиос в царство покоя

Ввел коней огнегривых. И доброе воинство неба —

Вон Персей, а вон Геркулес! — проходит с любовью

Над природой младой, полной свежим, звучным дыханьем

Вешней ночи, и сладок шум, и ручьи издалека

Колыбельную песню поют...

Оцвесть в тиши и пред красой небесной

Принудить сердце страстью не пылать?

Вас позабавив лебединой песней,

Еще живым могильный свод узнать?

О, сохрани младое буйство все же,

Жизнь! Ты — река, и твой поток течет,

В избытке сил биясь на тесном ложе,

Туда, где тишь родного моря ждет.

Лоза не любит берег охладелый

И Гесперид плоды бы не росли

В златом саду, когда б лучи, как стрелы,

Не били в сердце матери-земли.

Не вам смягчить, коль век мой нижет звенья,

Железных пут сжигающую власть!

Не вам отнять, негодным на боренья,

Мой пылкий мир, где я живу, борясь.

Нет, жизнь — не сон у врат иного мира,

И гнев огня смирять не обречен

Могучий горний дух, дитя эфира!

Сей пылкий бог не для ярма рожден.

Он в ток времен, в столетий водопады

С небес ныряет дерзко и светло,

Пловца влекут на краткий миг наяды,

Но все ясней в волнах его чело.

Есть счастье сильных — биться без оглядки

Не ради догм, давно разбитых в пух.

Кедр не растет в оранжерейной кадке,

Вам к услуженью не принудить дух.

Не удержать коней огненногривых!

Оставь звезде ее небесный путь!

Я не смирюсь от ваших слов пугливых,

И под ярмо меня вам не согнуть.

Вам красоты не по душе святыни?

Так что же бой открыто не идет,

Когда на крест мечтателя и ныне —

Синедрион сладкоречивый шлет?

В земном аду вы явно преуспели,

И, вашим пеньем заворожены,

Ужель гребцы свернут на ваши мели,

Плывя в страну надежды и весны?

Вотще! Вотще ждет от меня терпенья

Мой дряхлый век, как надоевший груз;

Тоскую я по небу вдохновенья,

В зеленый край, где зреет жизнь, стремлюсь;

Вы, мертвецы, останьтесь с мертвецами[200],

Среди могил земной удел кляня!

А здесь вовсю цветет и спорит с вами

Сама Природа в сердце у меня.

Из садов поднялся я к вам, о дети нагорий!

Из садов, где, привычна ярму, покорно природа

Делит заботу с людьми, их лелея, взлелеяна ими.

Но вы, вы — державные! Как древле племя титанов,

Робкий прокляли мир и верны себе лишь и небу,

Здесь взрастившему вас, и земле, что вас породила.

Горд, средь вас ни один не выбрал людские уроки,

Но — брат меж братьев своих — поднялся, почуяв подмогу

Сильных корней, над долиной, и воздух, что кречет — добычу,

Сжал когтями ветвей исполинских, направив навстречу

Тучам мужество кроны мощной, пронизанной солнцем.

Целый мир зрю в каждом из вас. Как звезды эфира,

Боги, длитесь в веках, сплетясь в свободном союзе!

Если сносить ярмо я мог бы, то к вольной дубраве

Зависти горькой не знал, тогда я сжился легко бы

С общим миром людским. Ах, когда б, как цепями, любовью

Не был прикован к нему, вольный, жил бы я с вами!

Никогда обо мне никто, ни люди, ни боги,

Так не пекся, как ты, Эфир! И разве впервые

Мать, объятья свои раскрыв, меня накормила?

Первый обнял меня ты, отче, нектаром насытил

И священный свой дух вдохнул в растущее сердце.

Не сполна от земли земные кормятся чада,

Но напитком твоим небесным полнятся, отче!

И как вечно свои дары льет рог изобилья,

Веет пылкий твой ветр сквозь поры трепетной жизни.

Потому и ликуют земные чада, и к небу,

Неустанно борясь, стремятся в собственном росте.

Сладостный! Разве не твой мед пьют очи растений?

Тянет ли не к тебе промерзшие пальцы кустарник?

И свой твердый покров разрывает зарытое семя,

Животворным твоим теплом мечтая омыться.

Снег слетает с ветвей подобно груде лохмотьев,

Прыгают рыбы вверх над яркой гладью потока,

Ибо ждут и они, наскучавшись в своей колыбели,

Щедрой ласки твоей... Вот и благородные звери

В буйном беге почти летят, объяты любовью,

Той, что каждый их шаг к тебе стремит и вздымает.

Вот, подобный клинку распрямившейся в воздухе стали,

Бремя грешной земли отвергает конь горделивый.

Словно в шутку, олень копытом трогает травы,

Прочь стремясь, а коли встретит ручей шаловливый,

Легче ветра над ним скользнет — и как не бывало!

Но любимцы Эфира — лишь вы, о вольные птицы!

Сладко жить вам и петь в отцовских вечных палатах:

Места хватит на всех... И не обозначены тропы

В этом доме, открытом всем, большим или малым.

Звонкой стайкой вьетесь вы надо мной и маните сердце

Чудом вырваться к вам, подобен родине светлой

Ваш приветливый мир... И я на снежные Альпы

Смог подняться б, и с них взлететь, влекомый орлами,

Из неволи своей земной в обитель Эфира

Так, как древле взлетел с орлом к Олимпу счастливец.

Зло и слепо мечемся мы внизу; подобно заблудшим

Виноградным лозам, лишенным выхода к небу,

На земле мы ищем себе опору с возрастом, с ростом

Расползаемся мы по свету, отче, но тщетно,

Ибо гонит нас страсть к садам и кущам Эфира.

Лишь воля волн покоряет нас, лазурная нива

Насыщает, и с дерзким пока играет стихия

Килем, радуется душа священной силе Нерея.

Но тесны и моря, если рядом есть ширь океана,

Тех пушинок — валов колыбель... О, кто бы направил

К золотым твоим берегам скитальческий парус!

И когда загляжусь я в туманные дали, тоскуя,

Вновь приснятся мне волны, обнявшие берег чужой,

То приди мне навстречу по кронам цветущих деревьев

С легким шумом, Эфир! И утешь страдающий дух мой,

Чтобы снова я жил, тих и счастлив, с цветами земли

...и по вечному кругу

С тихой своей улыбкой шли в славе вожди

Мира: солнце, луна и звезды. И всполохи — молний

Дети твои, о миг! — дивно играли вокруг нас.

Но в глубинах сознанья, двойник держителей неба,

Равный им в славе, всходил вечный бог нашей любви.

И, как легкий эфир, вихрил он кроткую душу

Так, что, дыханьем весны преполнясь, она

Быстрой плескала струей прочь, в море полдневного света,

В кровь вечерней зари, в теплую ночи волну.

Как свободно жилось нам в этих замкнутых сферах,

На стихиях души кроткий познав идеал,

Беспечально, легко, то к взору взор, то, порою,

В далях мечты, но всегда в светлом единстве своем.

Древо любви и счастья! Как долго мог бы я слушать

Твой немолчный напев, петь возле кроны твоей...

Но кто бродит в тумане? В полях, в платьях как марево? — Девы...

Чует сердце, средь них есть и подруга моя.

Так позволь мне теперь выбрать тропу, что дороже

Кроткому сердцу, искать милый, томительный след,

Но и ты до конца, брате, пребудешь со мною —

В мыслях ли о тебе, образе милой моей.

И, чрез время, когда буду с единственной, с нею

Как же мы жадно войдем вместе под дружеский кров!

Примешь безгневно двоих, ровною сенью одаришь,

Песнь блаженных сердец тихо нам прошелестишь.

К нам иди и смотри на радость; тут свежие ветры

Веют ветвями дубрав,

Словно кудрями в танце, и, как со звончатой лирой

Некий радостный дух,

Так с землей в лучах и дождях играет и небо;

Словно бы нежный спор

О совершенстве струн в бессчетном столпотворенье

Беглые звуки ведут,

Странствуют сумрак и свет в их мелодической смене

По-над обителью гор

Тихо сначала разбужен слезой серебристою неба

Брат небесный, поток,

Но уж ближе оно, вот дарит благой полнотою,

Бывшей в сердце его,

Сень дубрав и поток, и...

...

Зелень нежных дубрав и образ неба в потоке

Смерклись, укрывшись от нас;

И вдали утес одинокий, и хижины в скалах

Словно у чресел его,

И отроги, что вкруг него, подобно ягнятам,

Сбились, цветом кустов,

Словно нежною шерстью, покрыты, тучны от влаги

Горных холодных ручьев,

И за дымкой внизу дол, полный трепетных всходов,

Все деревья в саду,

Равно близость и даль — всё в веселом бегстве смешалось;

Светлый полдень угас.

Но прошумели везде небесной влаги потоки,

И, ясна и юна,

Вновь с потомством своим выходит Земля из купальни.

Радостней и живей

Блещет зелень дубрав, сверкает злато соцветий,

...

Белый, будто бы стадо пастух купает в потоке,

...

Солнце жизни! Цветком, огражденным от непогоды,

Нежная, в мире зимы замкнуто ты расцвела,

Любы думы тебе всё о воле под вешним светилом,

Полон щедрым теплом, грезится мир молодой.

Но уж в прошлом твои лучи, о светлое время,

Только слышен в ночи ветра разбойничий свист.

О, приди и утешь, ты, кому стихии покорны,

Преданны музы небес, хаос подвластен времен,

Битвы гром заглуши миротворными звуками неба,

Так чтобы в смертных сердцах горький разрыв исцелить,

Чтобы природа людей, как встарь величаво-спокойна,

Вновь из бродильни времен мощно, светло вознеслась.

В сердце народа вернись, красота неизменно живая!

Сядь за праздничный стол, в храм лучезарный вернись!

Ведь Диотима живет, словно нежные стебли зимою,

Духом богата своим, тянется к солнцу она.

Солнце ее, лучезарное время, в глубоком закате,

И в морозной ночи бури стенают теперь.

Братское сердце! К тебе я пришел, как росистое утро,

Ты, словно чашу цветка, радости душу открой,

Небо в себе заключи, облака золотые восторга.

Светлым и быстрым дождем звуков прольются они.

Друг! Я не знаю себя, никого из людей я не знаю.

Дух стыдится теперь всех помышлений своих.

Он бы хотел их объять, как все земные предметы,

Он бы...

Но он не властен в себе, и вечная мысли твердыня

Рухнула...

Спит безмятежно грудь, и покоятся строгие мысли.

Я на луг выхожу, где уже пробиваются травы

Свежие, как ручеек, где цветка прелестные губы,

Тихо приотворясь, обдают меня нежным дыханьем,

В купах дерев с бессчетных ветвей, словно свечи, горящих

Пламенем жизни, в глаза мне блещут цветы, розовея,

Где под солнцем в ручье резвятся довольные рыбки,

Где вкруг птенцов неразумных у гнездышка ласточка вьется,

Где отрадно кружить мотылькам и пчелам, брожу я

Там средь веселия их; я стою средь мирного поля,

Словно любящий вяз, и меня вокруг оплетает

Нежная жизни игра, словно ствол его — лозы и гроздья.

Часто гляжу я наверх, на гору, что облаком светлым

Темя венчает свое, отряхая темные кудри

В ветре; когда же меня на мощном плече она держит,

Легкий когда ветерок во мне все чувства чарует

И подо мной простирается дол бесконечный, подобный

Пестрому облаку, — я превращаюсь в орла, и кочует

Жизнь моя, как номады, в бескрайнем пространстве природы.

Все же к жизни людей тропа меня вновь возвращает,

Виден мне город вдали, он мерцает, как панцирь железный,

Кованный против гремящего бога людскими руками.

Смотрит надменно он ввысь, и покоятся подле селенья,

И облекает крыши домов, багровея в закате,

Дым очагов дружелюбный; в садах, огражденных с заботой,

Тихо, и плуг задремал среди одинокого поля.

Но в сиянье луны белеют колонны развалин,

Храма врата, в которые встарь устрашающий, тайный

Дух беспокойства вступил, что в груди у земли и у смертных

Пышет и злобствует, неодолим, покоритель исконный,

Что города, как ягнят, потрошит, что на приступ однажды

Брал и Олимп, что в горах не спит и огонь извергает,

Темные сводит леса и стремится за океаны,

В море крушит корабли, — и все же предвечный порядок

Твой, о природа, ему не смутить, со скрижалей законов

Буквы одной не стереть: ведь и он — твой сын, о природа,

С духом покоя одним материнским чревом рожденный.

Если ж я в доме моем, где деревья в окно шелестят мне,

Где играют лучи с ветерком, о жизни людей земнородных

Две-три бессмертных страницы на радость себе прочитаю:

«Жизнь! О жизнь земли! Ты подобна священному лесу!».

Молвлю я: «Пусть тебя топором, кто хочет, равняет,

Счастлив я жизнью в тебе!».

Безмолвные народы спали, но прозрела

Судьба, что сон их чуток, и явился

Бесстрашно — грозный

Природы сын, дух древний непокоя.

Он встрепенулся, как огонь, который дышит

В земных бродильнях, стены старых городов

Он осыпает, как плодовые деревья,

Ломает горы и крушит дубы и камни.

И, как моря, вскипая, зашумели

Войска, и, как владыка Посейдон,

Чей-то высокий дух встал над кипеньем схватки,

И чья-то пламенная кровь текла по полю смерти...

И все людские силы и желанья

Отбушевали на чудовищной постели

Сражений, где от Рейна синего до Тибра,

Как дикая гармония, творился

Неудержимый многолетний бой.

Так в это время дерзостной игрой

Пытала смертных мощная судьба.

...

И вновь тебе плоды сияют золотые,

Как чистая звезда в прохладной ночи

Рощ италийских, темных померанцев...

Поэты — те священные сосуды,

Которые жизни вино —

Дух героев — хранят исстари.

Но этого юноши дух

Стремительный — как его примет,

Не разорвавшись в куски, сосуд?

Не тронь же его, поэт: он — дух природы.

Трудясь над ним, созреет в мастера мальчик.

Не может он жить, хранимый в стихе, —

Нетленный, он в мире живет.